Вторая мировая война, 1940 год. Дискуссионные и неразработанные проблемы^*

1 февраля 2001 г. в Институте славяноведения РАН (ИСл РАН) состоялся очередной «круглый стол» в рамках тематической серии «Восточная Европа и Вторая мировая война», посвященный ключевым событиям 1940 г. В его работе, организованной Отделом истории славянских народов периода мировых войн, приняли участие научные сотрудники институтов РАН, университетов, Института военной истории МО, в общей сложности более 40 человек.

Во вступительном слове ведущий «круглого стола» С.З. Случ (ИСл РАН) отметил важность событий 1940 г. в истории Второй мировой войны, причем не только тех из них, которые в прямом смысле потрясли весь мир (разгром Франции), но и тех, что были надолго скрыты от посторонних глаз (принятие Гитлером решения о нападении на СССР, переговоры В.М. Молотова в Берлине). К сожалению, в последнее десятилетие историки различных стран все меньше внимания уделяли событиям 1940 г., особенно по сравнению с 1939 г. и 1941 г. Можно даже сказать, что 1940 год, как совокупность тесно взаимосвязанных событий, в отечественной историографии в значительной мере предан забвению.

Тем не менее за истекший год российская историография пополнилась рядом работ, в которых нашли отражение события 1940 г. Это, прежде всего, — коллективная монография «Восточная Европа между Гитлером и Сталиным 1939—1941 гг.», а также книги М.И. Мельтюхова и Л.А. Безыменского. Непосредственное отношение к событиям 1940 г. имеет и сборник документов «Советско-румынские отношения 1917—1941 гг.». Издана в переводе на русский язык книга израильского историка Г. Городецкого, значительная часть которой посвящена событиям 1940 г.¹

Заслуживают внимания также некоторые работы, появившиеся за последнее время в Германии. Это, прежде всего, сборники статей с участием российских историков «Превентивная война? Нападение Германии на Советский Союз» и «Между традицией и революцией: Детерминанты и структуры советской внешней политики 1917—1941», а также монографии Ю. Эльверта «Срединная Европа! Германские планы переустройства Европы (1918—1945)» и Ф. Кристофа «Примирение в Дунайском бассейне: второй Венский арбитраж и германо-венгерские дипломатические отношения 1939—1942»². Эти различные по тематике и научной ценности работы в той или иной степени касаются событий 1940 г., являвшегося во многом переломным как в политике третьего рейха, так и государств, ставших либо объектом его внешнеполитической экспансии, либо инструментом в осуществлении будущих экспансионистских планов Гитлера.

Далее С.З. Случ остановился на задачах нынешнего «круглого стола», в рамках которого были предложены следующие проблемы для обсуждения: Восточная Европа между Гитлером и Сталиным в 1940 г.; изменение соотношения сил в мире после поражения Франции и позиция Коминтерна; Советский Союз и Германия: союзники, партнеры или антагонисты?; состояние Источниковой базы исследований: опубликованные и архивные документы.

По уже сложившейся традиции, первым с сообщением, наиболее близким тематике Института славяноведения, выступил его директор В.К. Волков. Обращаясь к теме «Восточная Европа между Гитлером и Сталиным», он прежде всего согласился с уже высказанной оценкой событий 1940 г. как в значительной мере обойденных вниманием отечественной историографии. Причем совершенно не заслуженно, так как после крушения Франции Вторая мировая война приобрела совершенно новое направление.

Здесь основное внимание следует обратить на два обстоятельства. Первое — это советско-финская война, завершившаяся к середине марта 1940 г. и принесшая Советскому Союзу в международно-правовом плане только проблемы. Еще в конце 1939 г. он был исключен из Лиги Наций как государство-агрессор; еще ниже упала — и без того невысокая — репутация Красной Армии, которая не смогла преодолеть оборону финнов так быстро и решительно, как первоначально планировалось.

Начало 1940 г. оставляло ощущение неопределенности в международной политике. На Западе шла «странная война», поэтому внимание в основном было приковано к советско-финскому конфликту. В этой обстановке отчетливо проявились антисоветские настроения в Англии, во Франции и в США. Этот период завершился 9 апреля 1940 г., когда Германия совершила нападение на Данию и Норвегию, и стало очевидно, что вскоре предстоит германское наступление на Западе. Конечно, никто не предполагал, что для разгрома Франции потребуется всего шесть недель. Это было потрясение для всех политиков в мире, ставшее, по мнению В.К. Волкова, вторым и самым важным обстоятельством, наложившим отпечаток на ход событий в первой половине 1940 г.

К этому времени географические рамки неоккупированной Восточной Европы резко сузились. Весной 1940 г. вся внешнеполитическая активность в этом регионе сосредоточилась на Балканском направлении. Если говорить о СССР, то стоит упомянуть почти совершенно незаметные итало-советские контакты по поводу ситуации на Балканах. Москва начала также переговоры с Югославией о восстановлении дипломатических отношений, первым шагом на пути к которому был договор о торговле. Имели место и другие контакты с представителями стран Восточной Европы.

После крушения Франции коренной перелом наметился и в международных отношениях. Быстрее других осознали всю серьезность положения англичане. Одним из их первых шагов Лондона стало послание премьер-министра У. Черчилля Сталину. Его центральный тезис: Германия теперь — гегемон в Европе, и она угрожает как Великобритании, так и Советскому Союзу. Черчилль предоставлял возможность Сталину сделать вывод, необходимы ли в новой ситуации более тесные отношения между двумя странами. Но этим дело не ограничилось. Новый британский посол в Москве сэр С. Криппс, добившись аудиенции у Сталина, сделал от имени своего правительства предложение Советскому Союзу стать ведущей державой на Балканах, чтобы стабилизировать ситуацию в этом регионе. (Эту мысль он уже высказывал в ходе своей первой встречи с В.М. Молотовым 14 июня 1940 г.)

Подобное предложение поставило перед советским руководством вопрос: что за этим стоит? Реальный политический замысел? Но это противоречило всем традициям британской внешней политики на Балканах. В таком случае что же? Провокация, желание столкнуть Советский Союз с Германией и переложить на него основную тяжесть войны? Иных выводов относительно мотивов, обусловивших этот шаг Черчилля, в Кремле, скорее всего, и не могли сделать, хотя это, подчеркнул В.К. Волков, разумеется, только предположение.

По его мнению, взгляд Сталина на международные проблемы был рационалистичен и сугубо прагматичен. Но мировая политика выстраивается не только согласно замыслам государственных деятелей. Пример Сталина весьма показателен, поскольку демонстрирует высокую степень утраты им чувства реальности и аберрации взглядов высшего советского руководства в целом. Конечно, Сталин использовал поражение Франции для реализации возможностей, заключенных в секретном протоколе советско-германского пакта от 23 августа 1939 г.: была присоединена Прибалтика; предъявлен ультиматум Румынии об уступке не только Бессарабии, но и Северной Буковины, которая никогда прежде в состав России не входила, т. е. советская внешняя политика реализовала достигнутые ранее соглашения с третьим рейхом, имея, таким образом, антибританскую направленность. Поэтому, получив предложение Черчилля, Сталин решил направить информацию о беседе с британским послом Гитлеру, подав ее в нужном Москве духе.

О чем думал при этом Сталин? Если будет найден правильный ответ на этот вопрос, то многое, возможно, прояснится и в том, почему для советского руководства нападение Германии 22 июня 1941 г. явилось, как порой еще утверждают, неожиданностью. Никакой неожиданности не было, полагает В.К. Волков, но речь должна идти об ином: о различной оценке в Москве и Берлине перспектив развития международной обстановки, сложившейся во второй половине 1940 г. — начале 1941 г.

Гитлер расценил ситуацию после поражения Франции как созревшую для подготовки похода на Восток. Другая картина рисовалась Сталину. Он понимал, что Англия слаба, но завоевать ее будет трудно, хотя бы потому, что США, британские доминионы, Латинская Америка будут этому противодействовать. Но откуда возьмутся военные силы, которые могли бы разгромить Германию? В 1940 г. Британия не имела крупных сухопутных сил. Хорошо вооружены были Германия, Япония, Италия; Советский Союз располагал огромной, хотя и оснащенной устаревшей техникой и плохо руководимой армией, но все-таки это была могучая сила. Вопрос о дальнейших действиях был отнюдь не простым.

В конце сентября 1940 г. был заключен Тройственный пакт. Что делать Советскому Союзу? Выступать против него — значит играть на руку Великобритании. Более того, это означало резкое обострение отношений, прежде всего с Германией, и в недалекой перспективе угрозу вовлечения в войну против всего фашистского блока. Альтернативой, с точки зрения Кремля, могла бы быть договоренность с Берлином. Но на каких условиях? Сталин не желал быть младшим партнером Гитлера. Его целью было стать равным партнером, но на известных условиях; причем именно партнером, не союзником, хотя на первых порах, после 23 августа 1939 г., СССР выступал фактическим союзником третьего рейха.

К сожалению, продолжал В.К. Волков, от исследователей по-прежнему скрыт механизм принятия решений в Советском Союзе. Новые документы пока не дают оснований для сколько-нибудь определенных выводов. Но, по крайней мере, имело место несколько официальных заявлений, исходивших от высших советских руководителей, о том, что германо-советские отношения строятся на перспективу на основе глубинных интересов двух стран. Эта мысль была несколько раз повторена на протяжении лета-осени 1940 г. В этом же духе была выдержана и статья В.М. Молотова в «Правде»³ по поводу заключения Тройственного пакта. И, наконец, директивы, данные ему на ведение переговоров в Берлине, демонстрирующие, насколько широко обсуждались в Кремле проблемы дальнейшего развития мировых событий и участия в них Советского Союза.

Все это приобрело особую значимость, когда Молотов, вернувшись из Берлина, сообщил о сногсшибательном предложении Гитлера, касающемся присоединения СССР к Тройственному пакту и его трансформации в пакт четырех держав. Спустя две недели, 25 ноября Гитлеру был направлен ответ, согласно которому советское руководство изъявляло согласие принять в основном проект предложенного пакта, но выдвигало при этом четыре условия: вывод немецких войск из Финляндии; обеспечение безопасности СССР в районе проливов путем заключения советско-болгарского пакта о взаимопомощи, а также соглашения с Германией и Италией о Турции, касающегося создания военной и военно-морской базы в районе Босфора и Дарданелл; признание линии Баку-Батум в качестве исходной для дальнейших аспираций СССР в направлении Персидского залива; отказ Японии от ее концессионных прав на Северном Сахалине⁴. Эти условия присоединения должны были фиксироваться в секретных протоколах между СССР и государствами-участниками Тройственного пакта. Ни одно из них не было неожиданностью: все они фигурировали в инструкциях В.М. Молотову для переговоров в Берлине.

По мнению В.К. Волкова, вопреки точке зрения некоторых историков, что это предложение советского руководства являлось только зондажем, лишь игрой, затеянной Кремлем, это был действительный замысел Сталина. Как полагает докладчик, Сталин, давая согласие на заключение пакта четырех держав, фактически предлагал Гитлеру победу в мировой войне. Но за этот широкий жест была назначена и цена, которую он не собирался снижать.

Доверял ли Сталин Гитлеру? Как считает В.К. Волков, нет. Вместе с тем самый недоверчивый политик XX в. был обманут. Как известно, немецкой стороной была разработана целая система дезинформационных мероприятий, направленных на маскировку подготовки нападения на СССР. Сам визит Молотова в Берлин был использован Гитлером как грандиозная политическая мистификация. И Сталин поддался на нее, что, по мнению докладчика, дает ответ на вопрос: почему для него явилось как бы неожиданностью нападение 22 июня 1941 г.?

Сообщение В.К. Волкова и в особенности сама тема, рассмотренная им, вызвали немало вопросов.

Вопрос: Не кажется ли Вам, что Сталин сам был готов обмануться? Что он в сравнении с Гитлером был в плену целого комплекса догм?

В.К. Волков: Я думаю, что по сравнению с Гитлером Сталин как марксист оказался менее догматичен, чем Гитлер как националист. Сталин уже был к тому времени полным прагматиком, который все просчитывал.

Вопрос: Вывод, что Гитлер обманул Сталина, это, мягко говоря, некоторое преувеличение. Не думаете ли Вы, что сам ход переговоров Молотова в Берлине наглядно свидетельствует об отсутствии какой-либо возможности нового соглашения между двумя странами?

В.К. Волков: В области внешней политики тоталитарные государства имеют огромные преимущества перед демократическими. Они способны за сутки развернуть общественное мнение в нужном им направлении. В сознании их лидеров нет ничего невозможного.

Вопрос: Тема Вашего выступления «Восточная Европа между Гитлером и Сталиным». Каково в этой связи Ваше отношение к событиям в Прибалтике в 1940 г.?

В.К. Волков: Я не ставил перед собой задачу освещать советскую политику в отношении этих государств⁵. В условиях войны действия СССР были необходимым и неизбежным шагом. Другое дело, как это было сделано, к какому государству были присоединены эти лимитрофы, возникшие, кстати (о чем мы часто забываем), в феврале 1918 г., в канун Брестского мира как один из элементов осуществления военных замыслов кайзеровской Германии на востоке Европы.

Вопрос: Каким было реальное наполнение понятия «нейтралитет»? Чем отличался советский нейтралитет в 1939—1940 гг. от общепринятого в международном праве и как тоталитарный режим манипулировал этим понятием?

В.К. Волков: Это не столько исторический, а скорее философский вопрос с международно-правовой подкладкой. Советский нейтралитет определялся политикой англо-французского блока в период зимней войны. И естественно, он был далек от полного нейтралитета⁶. Если говорить о 1940 г., то здесь с советской стороны имели место и торговые отношения, и даже известное военное сотрудничество с воюющими державами. Была проводка германских военных судов по Северному морскому пути в Тихий океан; разрешена транспортировка по железной дороге огромного количества вооружения из Германии в Японию. Поэтому в первой половине 1940 г. советский нейтралитет был, конечно, в пользу Германии. Но во второй половине 1940 г. Советский Союз начал менять свою политику и активно бороться за свои интересы на Балканах, где он резко столкнулся с Германией.

Вопрос: Как реагирует Восточная Европа на бурное развитие событий в 1940 г. на Европейском континенте, прежде всего на действия Москвы и Берлина?

В.К. Волков: По-разному в разные периоды и в разных странах. Одни стремились сохранить нейтралитет, другие ориентировались на более сильную сторону. В Румынии в сентябре 1940 г. произошел государственный переворот и установилась диктатура И. Антонеску. В начале 1940 г. произошла смена правительства в Болгарии. Нервничала перед лицом фашистского блока Югославия, а ее правители пытались играть на многих столах, но везде проигрывали. Венгрия уже определила свое место, став частью фашистского блока.

Вопрос: Можно ли считать, что советские действия в Прибалтике, в отношении Бессарабии и Северной Буковины подтолкнули другие государства региона к более четкой ориентации на Берлин?

В.К. Волков: Это две разные проблемы. Насколько я могу судить на основании болгарских и югославских архивов, в балканских странах никак не реагировали на события в Прибалтике, рассматривая их почти как естественные и закономерные. Другое дело — советские действия в отношении Румынии, которые сразу же актуализировали все балканские проблемы, поставив на повестку дня вопрос о Трансильвании и Южной Добрудже. Решение второго Венского арбитража резко обострило советско-германские противоречия на Балканах.

Вопрос: Каково происхождение директив Молотову на ведение переговоров в Берлине, были ли они написаны под диктовку Сталина, или это был результат некоего совместного творчества?

В.К. Волков: Это любопытный документ, который, разумеется, не исчерпывает всего комплекса советско-германских отношений. Можно предположить, что это был конспект более обширного материала, сделанный наскоро и только для собственной ориентации в ходе переговоров. Он не производит впечатления написанного под диктовку текста (там нет даже малейших исправлений), а скорее выписок из более обширного документа. На это предположение наводит телеграфная переписка между Сталиным и Молотовым во время берлинских переговоров, в которой Сталин несколько раз ссылался на директивы Инстанции. Это свидетельствует о том, что у Сталина под рукой был тоже какой-то документ, развернутые директивы⁷.

Затем по сообщению В.К. Волкова развернулась дискуссия.

По мнению Т.М. Исламова (ИСл РАН), о ситуации в Восточной Европе в 1940 г., к сожалению, было сказано очень мало и не достаточно внятно. Во-первых, за Восточную Европу шла борьба между Германией, Англией и СССР. При этом, как считает Т.М. Исламов, ее ключевым аспектом был румынский вопрос. Для Гитлера Румыния имела очень большое значение как политическое, так и военно-стратегическое. Для Сталина это был путь на Балканы, к проливам. Во-вторых, судя по всем документам, советская дипломатия в Восточной Европе занимала очень странную позицию. Она упорно отказывалась от всех предложений, особенно после ноября 1940 г., от всех попыток, инициатива которых исходила от балканских стран, наладить какой-то контакт. Поэтому можно утверждать, что никакой активной политики на Балканах СССР в этот период не проводил, она исчерпала себя занятием Бессарабии и Северной Буковины. И еще один аспект, как правило, недооцениваемый нашей историографией, это — проливы и Турция, хотя, казалось бы, нельзя не заметить принципиального различия в подходах: огромного внимания британской дипломатии к Турции и полного игнорирования ее со стороны советской дипломатии.

Э. Дурачиньский (постоянный представитель Польской АН при РАН) затронул вопрос об отношении Советского Союза ко Второй мировой войне. До сих пор идут серьезные споры, как охарактеризовать политику СССР в период с 17 сентября 1939 г. по 22 июня 1941 г.: нейтральное государство, участник войны, чей-то союзник или агрессор? Если нейтральное государство, то насколько строгим был его нейтралитет? В 1940 г. польское правительство в эмиграции (сначала в Париже, затем в Лондоне) считало, что Советский Союз агрессор, участник войны, союзник Германии. У меня, подчеркнул Э. Дурачиньский, готового ответа нет, хотя я считаю, что по отношению к Польше, Финляндии, Прибалтике, Румынии СССР выступил как агрессор и никто, по его мнению, из польских историков и политологов не думает иначе.

М.Д. Ерещенко (ИСл РАН) обратила внимание на отношение Румынии к советско-германскому сближению. По ее мнению, пакт Молотова—Риббентропа в какой-то степени даже успокоил Румынию, политикам которой казалось, что их страна вписывается в эти договоренности между Москвой и Берлином. Конечно, Бухарест не могла не насторожить советско-финская война. Вместе с тем в первой половине 1940 г. политику Румынии характеризовало балансирование между Западом и Германией, а также стремление прояснить позицию Советского Союза, развивать экономические отношения и взаимные контакты с ним. Как считает М.Д. Ерещенко, Румыния вела себя в это время лояльно в отношении как Германии, так и Советского Союза. Поэтому советский ультиматум в конце июня 1940 г., касающийся Бессарабии и Северной Буковины, вызвал не только шок и возмущение в румынском обществе, но и удивление и даже обиду. Еще в мае 1940 г. румынские дипломаты подтверждали свою готовность вести диалог, предлагая советской стороне только прояснить позицию.

В.В. Марьина (ИСл РАН) затронула отношение СССР в 1940 г. к чехословацким проблемам. Для Советского Союза тогда чехословацкий вопрос расщеплялся на три составляющих. Первая — это Москва — Братислава, вторая — Москва — Прага и, наконец, третья — это отношения с чехословацким эмигрантским правительством в Лондоне. При этом первые два вопроса находились в плоскости советско-германских отношений, а третий — советско-английских.

Советскому Союзу не удалось в этот период укрепиться в Словакии из-за германского противодействия. Отношения Москвы и Праги после создания протектората Богемии и Моравии совершенно не исследованы в исторической науке. Эта проблема включает в себя три основных компонента. Во-первых, преобразование советского полпредства в Праге в генконсульство, проходившее в очень сложной обстановке из-за противодействия немецкой стороны. По этому вопросу, несмотря на значительное количество документов, пока отсутствуют исследования. Во-вторых, экономические связи между Москвой и Прагой, имевшие продолжение и после оккупации. В-третьих, совершенно недостаточно исследованный вопрос о разведывательной деятельности советского генконсульства в Праге. Правда, кое-какие публикации уже появились на эту тему в Чехии. Что касается отношений Москвы с чехословацким правительством Э. Бенеша в лондонской эмиграции, то, по мнению В.В. Марьиной, эти отношения изменились после падения Франции, как со стороны чехов, так и в определенном смысле и со стороны СССР. Бенеш явно повернул в сторону восстановления отношений с Советским Союзом, о чем свидетельствовали его неофициальные высказывания. Заметную роль в налаживании этих отношений играла разведка, как чешская, так и советская, особенно активизировавшаяся начиная с лета 1940 г. Бенеш, не имея ничего против контактов чешских представителей с советской разведкой и обмена информацией, предложил осуществлять последний под его непосредственным контролем в Лондоне, но в тайне от британских властей.

Бенеш настаивал в этот период, чтобы Советский Союз как-то отреагировал на образование чехословацкого временного правительства, которое Англия уже признала. СССР, естественно, игнорировал подобные предложения. В свою очередь Москва была крайне заинтересована в чешской разведке, имевшей свою агентуру по всей Европе, и прежде всего в информации, касающейся Германии. Во второй половине 1940 г. в Лондоне имели место многочисленные встречи бывшего посла Чехословакии в Москве З. Фирлингера, выступавшего в качестве частного лица, с советским полпредом И.М. Майским. Во время этих встреч Фирлингер передавал от имени Бенеша сообщения, которые удавалось получить чешской разведке. Служебный дневник И.М. Майского, находящийся в АВП РФ, содержит немало интересной информации на этот счет.

А.А. Гуров (Ин-т военной истории МО) обратил внимание на то, что в сообщении В.К. Волкова нечетко определено, что такое Восточная Европа в 1940 г. По мнению А.А. Гурова, страны Восточной Европы можно разделить на три категории по политическим, военным, экономическим и другим аспектам. Одна категория — это страны Прибалтики. Вторая категория — оккупированные Германией страны Восточной Европы, т. е. Польша и Чехия. И третья — балканские страны: Румыния, Югославия. Их политику необходимо оценивать исходя из этих категорий. Как полагает А.А. Гуров, Э. Дурачиньский отстаивает концепцию равной ответственности за войну Гитлера и Сталина, утверждая, что они оба агрессоры. Эта концепция превалирует не только в Польше, но и во многих других странах, особенно на Западе. Она возникла в 1985 г., т. е. с началом Перестройки, и служила дискредитации Советского Союза, разгромившего фашизм. До этого времени шла ожесточенная борьба по вопросу о том, кто внес больший вклад в победу над фашистской Германией. Именно с учетом этих обстоятельств, по мнению А.А. Гурова, следовало бы, и рассматривать Восточную Европу «между Сталиным и Гитлером».

Е.Л. Валева (ИСл РАН) отметила, что осенью 1940 г. на Балканах началась быстрая эскалация противоречий между Германией и СССР. В это время одним из центральных звеньев советской системы безопасности, по ее мнению, стала Болгария, представлявшая собой сухопутный мост к турецким Черноморским проливам. Однако бесплодная берлинская встреча, на которой Молотов безуспешно поднимал вопрос о советских гарантиях Болгарии, свидетельствовала о том, что Сталин стремительно проигрывал битву за эту страну.

Тем не менее, 25 ноября 1940 г. в Софию прилетел генеральный секретарь Наркоминдела А.А. Соболев с предложением заключить пакт о взаимной помощи. Встретившись поочередно с премьер-министром Б. Филовым и царем Борисом, Соболев ознакомил их с советским предложением. В 12 его пунктах СССР предлагал Болгарии тесное сотрудничество, помощь, в том числе военную, а также поддержку «в осуществлении ее национальных устремлений не только в Западной, но и в Восточной Фракии». В свою очередь, Болгария должна была оказать помощь СССР в случае возникновения реальной угрозы его интересам в Черном море или в районе проливов. Особо оговаривалось, что предлагаемый пакт никоим образом не затрагивает внутренний режим, суверенитет и независимость Болгарии. Особый интерес представлял последний, 12-й пункт советского предложения, гласивший, что «при условии заключения пакта о взаимной помощи с СССР отпадают возражения против присоединения Болгарии к известному пакту трех держав. Вполне вероятно, что и Советский Союз в этом случае присоединится к Тройственному пакту»⁸. По-видимому, считает Е.Л. Валева, в Москве полагали, что в случае заключения советско-болгарского пакта позиции СССР в Болгарии и на Балканах настолько бы укрепились, что даже подписание Болгарией Тройственного пакта не представляло бы серьезной опасности.

В осторожной, но категоричной форме болгарское правительство, имевшее перед глазами пример Прибалтийских государств, ссылаясь на возможное осложнение отношений с Германией, с которой уже давно ведутся переговоры о присоединении Болгарии к Тройственному пакту, отклонило советское предложение.

Однако Москва не желала отступать и 6 декабря советский полпред в Софии А.А. Лаврищев вручил министру иностранных дел Болгарии И. Попову ноту, в которой мотивы отказа признавались необоснованными. При этом предлагалось вместо заключения пакта о взаимной помощи ограничиться предоставлением советской стороной гарантий безопасности и интересов Болгарии, что означало бы освобождение последней от военных обязательств. В ответ Попов просил передать в Москву, что «Болгарское правительство считает, что заключение пакта с Советским Союзом усилило бы угрозу военного нападения на Болгарию и было бы лишним грузом для самого СССР»⁹.

Сталин попытался оказать нажим на царя Бориса через народные массы, используя болгарских коммунистов, деятельность которых направлялась находившимся в Москве Заграничным бюро ЦК БРП. Однако развернувшаяся в Болгарии массовая кампания в пользу принятия советского предложения, «Соболевская акция», не принесла желаемых результатов. Зато миссия Соболева вызвала большое раздражение в Берлине. 3 декабря Гитлер, беседуя с болгарским посланником П. Драгановым, внушал ему, что наивно верить заявлениям советского руководства о гарантиях Болгарии, которые не связаны с вмешательством в ее внутренние дела. «Пока у русских остается надежда получить что-то в Болгарии, они не оставят болгар в покое», — заявил фюрер. Поэтому Россию «следует поставить перед свершившимся фактом»: «если Болгария вступит в Тройственный пакт, Россия автоматически уберет свои руки от Болгарии»¹⁰. В историографии имеются разные точки зрения по вопросу о том, ускорила ли «Соболевская акция» присоединение Болгарии к Тройственному пакту или, напротив, затормозила. Скорее всего, полагает Е.Л. Валева, она позволила царю Борису несколько оттянуть этот шаг. При этом царь приводил в качестве основного аргумента русофильство болгарского народа, продемонстрированного в ходе «Соболевской акции».

В.П. Сафронов (ИРИ РАН) предложил свою оценку политики Советского Союза в Восточной Европе в 1940 г. Как он считает, для понимания сути политики Сталина нужно осмыслить ее логику. При этом необходимо рассматривать не только конкретные внешнеполитические шаги в Финляндии, Прибалтике, Румынии, а взять проблему шире, добавив, в частности, Дальний Восток. И тогда, по мнению В.П. Сафронова, складывается вполне целостная картина. Сутью политики Сталина в 1939—1940 гг. было возврат территорий Российской империи. Это — идея фикс Сталина. Целью войны с Финляндией было только одно — возврат российских территорий. По договору от 12 марта 1940 г. СССР получил именно те границы, которые были определены еще в результате Северной войны по Ништадтскому миру 1721 г. Утверждение, что Советский Союз стремился захватить Финляндию, создать себе какие-то стратегические базы, — это уже другой вопрос. Это же относится к Западной Украине и Западной Белоруссии, Прибалтике и Бессарабии. Единственное исключение — Северная Буковина, никогда не входившая в состав России. И на Дальнем Востоке Сталин не отходит от этой концепции, стремясь к такому соглашению с Японией, которое позволило бы ему вернуть Южный Сахалин и Курилы. В.П. Сафронов приходит к выводу, что Сталину было глубоко безразлично, что происходило в 1940 г. на Западе между Англией, Францией и Германией, ибо его главной задачей был возврат территорий, ранее принадлежавших Российской империи, и поскольку цель, преследуемая Сталиным, была такой ограниченной, СССР оставался нейтральным государством.

Л.Я. Гибианский (ИСл РАН) выразил несогласие с точкой зрения В.П. Сафронова, отметив, что вся советская политика демонстрирует как раз полностью противоположное. Все происходившее на Западе отслеживалось в Москве с особым вниманием, и активность СССР напрямую увязывалась с развитием событий на Западном фронте.

Далее Л.Я. Гибианский остановился на некоторых вопросах, поднятых в сообщении В.К. Волкова и в дискуссии. По его мнению, главный вопрос связан с выяснением смысла берлинских переговоров для советской стороны и последующих действий Кремля, прежде всего советского ответа от 25 ноября на предложение Гитлера и Риббентропа о присоединении СССР к Тройственному пакту. В.К. Волков представил свою точку зрения, которую он подробно изложил в одной из глав книги «Восточная Европа между Гитлером и Сталиным»¹¹, где приводится логичная система доказательств серьезности намерений Сталина на этот счет. Однако в историографии по-прежнему идет спор, и этот спор имеет свои основания, потому что кроме некоторых умозаключений, может быть и верных, у нас нет никаких документальных доказательств, и пока их нет, стоило бы воздержаться от категоричных выводов.

Остановившись на вопросе о реакции правящих кругов балканских стран на захват Прибалтийских государств, Л.Я. Гибианский согласился с точкой зрения В.К. Волкова, что они спокойно отреагировали на эти события и даже оправдывали советскую политику. Однако как только последовало советское предложение о гарантиях Болгарии, на Балканах вспомнили об этом прибалтийском опыте.

Много неясного остается и в советской политике по отношению к оккупированным Германией странам Восточной Европы. И, прежде всего, это связано с польским вопросом, в отношении которого советские документы начала и середины лета 1940 г. оставляют немало загадочного. Например, к этому времени относится директива Сталина ЦК компартии Украины и Львовскому обкому, возлагающая на них ответственность за недопустимые перегибы в отношении польского населения, его прав, языковой политики, культурного развития, его самоорганизации и т. д. Чем это можно объяснить? Этот вопрос, далеко выходящий за пределы польского аспекта советской внешней политики, уже неоднократно ставился как польскими, так и западными историками, но удовлетворительного ответа пока нет.

С.З. Случ особо отметил, что активность советской внешней политики в 1940 г., будь то в отношении Финляндии, Прибалтики, Румынии, была возможна только благодаря благожелательной позиции Берлина, оговоренной еще в Секретном протоколе к советско-германскому пакту о ненападении от 23 августа 1939 г. И эту доминанту внешней политики сталинского режима не следует упускать из вида. По мнению С.З. Случа, опираясь на нормы тогдашнего международного права, СССР, начиная с 17 сентября 1939 г., принимал участие во Второй мировой войне де-факто на стороне Германии. Именно исходя из этого необходимо оценивать действия Советского Союза в 1940 г. в отношении государств Восточной Европы.

В заключительном слове В.К. Волков согласился с теми участниками дискуссии, кто отмечал ключевую роль румынской проблемы в развитии Балканского региона в 1940 г. как в связи с занятием СССР Бессарабии и Северной Буковины, так и с решениями второго Венского арбитража, в совокупности означавшими, по определению румынской историографии, раздел страны. Полемизируя с В.П. Сафроновым, он отметил, что Сталин стремился не столько к возвращению территорий Российской империи, сколько к улучшению Советским Союзом его геостратегических позиций. При этом ему хотелось иметь четкие границы на западе и прочные позиции на Дальнем Востоке. Возвращение к границам Ништадтского мира, по мнению В.К. Волкова, являлось для Сталина программой-минимумом. А программа-максимум, вероятно, была связана с Финляндией, которая должна была либо, оставаясь формально независимой, фактически превратиться в сателлита, либо развитие на этом направлении должно было пойти по прибалтийскому варианту.

Что касается балканских стран, то Румыния традиционно рассматривалась советской дипломатией как препятствие на пути России к проливам. После предоставления ей германских гарантий осенью 1940 г. здесь на первый план выходила проблема Болгарии и Турции, а Турция — это контроль над проливами. По-видимому, Сталин в этот момент стремился всеми силами к тому, чтобы ему были предоставлены те стратегически важные территории, которые обеспечивали бы благоприятные условия для утверждения своего военно-политического господства в сопредельном регионе.

Подытоживая свое выступление, В.К. Волков отметил, что в 1940 г. в головах советского руководства произошел тот поворот, который в дальнейшем затмил ему взгляд на реальное развитие событий. Отсюда несоответствие политических установок тем предложениям, которые шли со стороны Генштаба, начиная с августа 1940 г.

От составителя. Тема «Восточная Европа между Гитлером и Сталиным» уже своим названием предполагает один из трех вариантов ее раскрытия: положение стран региона между Германией и СССР, их политика в отношении Берлина и Москвы; политика третьего рейха и Советского Союза по отношению к Восточной Европе как в целом, так и в отношении отдельных стран этого региона; и, наконец, сочетание первого и второго вариантов, что, на мой взгляд, представляется оптимальным. Подходя с этими мерками к сообщению В.К. Волкова, нетрудно заметить, что фактически не один из перечисленных вариантов не был в нем реализован, на что, в частности, обратил внимание Т.М. Исламов. В.К. Волков основное внимание сосредоточил на политике Сталина, но преимущественно не в отношении стран Восточной Европы, а на германском ее направлении (этот недостаток был частично восполнен в ходе ответов на заданные В.К. Волкову вопросы и в его заключительном слове, но только частично). При этом общая характеристика советской политики в отношении нацистской Германии на протяжении 1940 г. не нашла четкого выражения.

Недостаточное внимание В.К. Волкова к процессам, происходившим внутри восточноевропейского региона, не только не позволило дифференцировать политику входящих в него государств по степени определенности в их ориентации к началу рассматриваемого периода, но и объяснить в ряде случаев достаточно очевидную тенденцию в изменении этой ориентации не только под влиянием резкого изменения соотношения сил на континенте после поражения Франции, но и под воздействием нарастающего экспансионизма советской внешней политики. И в этой связи весьма симптоматично, что советская экспансия в отношении Прибалтики оказалась вообще вне поля зрения В.К. Волкова, хотя она представляла собой одну из важнейших составляющих советско-германских договоренностей от 23 августа 1939 г. о разделе сфер интересов в Восточной Европе. Отвечая на вопрос о советской политике в отношении Прибалтийских стран, он оправдывал действия СССР, как «необходимый и неизбежный шаг», хотя отличие последнего от действий нацистской политики в отношении Австрии в 1938 г. и Чехословакии — в 1939 г. если и имело место, то в основном сводилось к тому, что фюрер действовал фактически в одиночку, а Сталин, опираясь исключительно на договоренности с Гитлером. Суть же содеянного оставалась той же самой — насильственный аншлюс малых суверенных государств.

С сообщением на тему «Изменение соотношения сил в мире после поражения Франции и позиция Коминтерна» выступил В.П. Смирнов (МГУ). При освещении этой темы естественно обращение прежде всего к политике Советского Союза, потому что политическую линию Коминтерна тогда определял Сталин. Первый вопрос — о целях сталинского руководства. Все знают, что в 1939—1940 гг. Советский Союз и Германия, связанные договором «О дружбе и границе» и рядом секретных протоколов, нередко действовали совместно и, следовательно, имели общие или совпадающие цели.

Цели советского руководства очень четко были определены Сталиным в известной беседе с Г. Димитровым 7 сентября 1939 г., когда он заявил, что коммунисты не должны поддерживать ни одну из воюющих коалиций. При этом Сталин добавил: «Мы не прочь, чтобы они подрались хорошенько и ослабили друг друга. Неплохо было бы, если бы руками Германии было расшатано положение богатейших капиталистических стран (в особенности Англии)». В связи с предстоящим разделом Польши между СССР и Германией Сталин сказал: «Что плохого было бы, если бы в результате разгрома Польши мы распространили социалистическую систему на новые территории и население?»¹² Эти слова представляли собой инструкции Коминтерну, и они были подтверждены всем последующим ходом событий. Разумеется, эти цели не имели ничего общего ни с международным правом, ни с правами человека и гражданина, ни с правом наций на самоопределение. Сталин действовал в соответствии с унаследованной от прошлого империалистической логикой, дополненной мотивами революционного мессианства. Однако поставленные им цели, не совпадая с долговременными целями гитлеровской Германии, отчасти и временно совпадали с ее краткосрочными целями.

Второй вопрос — как изменилась политика Советского Союза и Коминтерна после поражения Франции? До этого Коминтерн, в соответствии с инструкциями Сталина, называл войну империалистической с обеих сторон, выдвигал на первый план лозунг мира и считал главным врагом «врага в собственной стране», т. е. собственную буржуазию и социал-демократию.

Наиболее опасным противником СССР считалась не Германия, а Англия. «Не фашистская Германия, пошедшая на соглашение с СССР, является опорой капитализма, а реакционная антисоветская Англия с ее огромной колониальной империей», говорилось в секретной директиве Коминтерна компартии Великобритании 29 сентября 1939 г.¹³ После поражения Франции вся мировая политическая и стратегическая ситуации резко изменилась. Войну против Германии и Италии продолжала только Англия.

В политике всех великих держав произошли большие перемены. Начался процесс формирования новых, противостоящих друг другу военно-политических коалиций. С одной стороны, вместо распавшегося англо-французского союза формировался англо-американский блок, с другой — происходило дальнейшее сближение Германии, Италии и Японии. 27 сентября они подписали Тройственный пакт, согласно которому Япония признавала руководящую роль Германии Италии в создании «нового порядка» в Европе, а Италия и Германия — руководящую роль Японии в «великом восточноазиатском пространстве»¹⁴. По существу это был договор о переделе мира.

Какой выбор был у Советского Союза? Теоретически можно было подумать о присоединении к Англии, но на практике это означало бы немедленную войну с Германией в самых невыгодных условиях. Противоположный вариант: присоединиться к Германии и вступить в войну с Англией, чтобы воспользоваться плодами казавшейся близкой победы над Англией, мог представиться более выгодным, но он тоже означал бы вступление в войну.

По мнению В.П. Смирнова, Сталин избрал третий, промежуточный вариант, который можно назвать тактикой «двойной игры». Суть ее состояла в том, чтобы, не вступая в войну, поддерживать официальные «дружественные отношения» с Германией, использовать их для новых территориальных приобретений и в то же время тайно противодействовать Германии, в том числе через Коминтерн.

Сразу же после поражения Франции советское правительство присоединило к СССР Эстонию, Латвию и Литву, а затем Бессарабию и Северную Буковину. Такие действия, в общем, соответствовали секретным советско-германским протоколам 1939 г., хотя в них речь шла о «сфере интересов» СССР, а не о присоединении к Советскому Союзу новых территорий, а Северная Буковина вообще не была упомянута.

Одновременно руководство Коминтерна издало секретные директивы, которые на первый взгляд противоречили политике Сталина, а на деле были согласованы с ним. Так, 22 июня 1940 г. руководство Коминтерна дало компартии Франции секретную директиву «поддерживать и организовывать сопротивление масс против мер насилия, грабежей и произвола со стороны захватчиков»¹⁵. Принятые через неделю негласные «советы» компартиям Дании и Норвегии также нацеливали коммунистов на противодействие оккупантам, хотя Коминтерн продолжал считать войну империалистической с обеих сторон и требовать заключения мира.

Все эти рекомендации, в том числе наивные и совершенно безуспешные попытки распропагандировать немецких солдат не имели большого практического значения, но они указывали направление политики Коминтерна, которое, по видимости, не совпадало с официальной политикой СССР, но фактически дополняло ее как часть «двойной игры» Сталина.

Третий и наиболее спорный вопрос — это позиция Советского Союза и Коминтерна во время берлинских переговоров Молотова с Гитлером и Риббентропом в ноябре 1940 г.

Оперативный план Вооруженных сил СССР, утвержденный правительством 14 октября, исходил из предположения, что «Советскому Союзу необходимо быть готовым к борьбе на два фронта: на Западе против Германии, поддержанной Италией, Венгрией, Румынией, Финляндией, и на Востоке — против Японии»¹⁶. Вместе с тем советское руководство еще не исключало возможности на некоторое время остаться вне войны и при содействии Берлина добиться новых территориальных приращений, особенно если Англия будет вынуждена пойти на компромиссный мир с Германией.

После заключения Тройственного пакта советское правительство приняло предложение Германии вступить в переговоры с ней, чтобы, — как говорилось в этом предложении, — «согласовать свои долгосрочные политические цели и, разграничив между собой сферы интересов в мировом масштабе, направить по правильному пути будущее своих народов»¹⁷. Одновременно Гитлер приказал продолжать подготовку нападения на СССР. По-видимому, считает В.П. Смирнов, он хотел выяснить намерения советского руководства, а может быть, даже втянуть Советский Союз в войну против Англии, соблазнив его руководство перспективой раздела британского наследства.

О намерениях советского руководства можно судить по исключительно важному документу — директивам Сталина Молотову перед его отъездом в Берлин¹⁸. Согласно им, Молотов должен был решить две основные задачи. Первая из них — относительно простая: «а) Разузнать действительные намерения Г[ермании] и всех участников Пакта 3-х», в том числе и «место СССР» в их планах. Вторая задача была гораздо сложнее: «б) Подготовить первоначальную наметку сферы интересов СССР в Европе, а также в ближней и средней Азии, прощупав возможность соглашения об этом с Г[ерманией], (а также с И[талией]), но не заключать какого-либо соглашения с Германией и И[талией] на данной стадии переговоров, имея в виду продолжение этих переговоров в Москве, куда должен приехать Р[иббентроп] в ближайшее время».

Далее в директивах говорилось, что поскольку секретные соглашения 1939 г. с Германией о разграничении сфер интересов исчерпаны (за исключением Финляндии) нужно добиваться, чтобы к сфере интересов СССР, кроме Финляндии, были еще отнесены Дунай (в части морского Дуная) и особенно Болгария — «главный вопрос переговоров» — сказано в директивах. Кроме того, советское руководство желало участвовать в решении дальнейшей судьбы Турции, Ирана, Румынии и Венгрии.

В случае согласия Германии на такие условия Молотов имел инструкции «предложить сделать мирную акцию» в виде открытой декларации 4-х держав (СССР, Германии, Италии и Японии), «(если выяснится благоприятный ход основных переговоров: Болг[ария], Тур[ция] и др. на условиях сохранения Великобританской Империи (без подмандатных территорий) со всеми теми владениями, которыми Англия теперь владеет, и при условии невмешательства в дела Европы и немедленного ухода из Гибралтара и Египта, а также с обязательством немедленного возврата Германии ее прежних колоний...» В директивах указывалось, что СССР готов заключить с Японией договор о ненападении на определенных условиях и не возражает, «чтобы Индонезия была признана сферой влияния Японии», а Маньчжоу-Го осталось под её властью, но считает необходимым «добиваться почетного мира для Китая».

По мнению В.П. Смирнова, директивы 9 ноября 1940 г. доказывают, что Сталин был готов договориться со странами Тройственного пакта о новом переделе мира, при условии, что Советский Союз получит свою долю. При этом, очевидно, предполагалось, что СССР останется вне войны, а Британская империя сохранится, хотя и в сильно урезанных размерах.

В ходе берлинских переговоров Гитлер и Риббентроп фактически отвергли притязания Молотова на отнесение к сфере интересов Советского Союза Финляндии и Болгарии, но предложили СССР «участвовать как четвертому партнеру» в Тройственном пакте¹⁹, обещая, что в таком случае «СССР может извлечь выгоды при перераспределении территорий Британской империи путем экспансии в направлении Персидского залива и Аравийского моря»²⁰.

После возвращения Молотова в Москву советское правительство 25 ноября 1940 г. сообщило германскому послу, что оно готово присоединиться к Тройственному пакту на следующих условиях: немедленный вывод германский войск из Финляндии; заключение пакта о взаимопомощи между СССР и Болгарией и организация военной и военно-морской базы СССР в районе Босфора и Дарданелл; признание центром тяжести дальнейших стремлений СССР район к югу от Батума и Баку «в общем направлении к Персидскому заливу»; отказ Японии от концессий на Северном Сахалине²¹.

Гитлер не ответил на это предложение, и оно не имело практических последствий, но вызвало споры среди историков. Одни предполагают, что нота от 25 ноября свидетельствует о намерении СССР присоединиться к Тройственному пакту и тесно сотрудничать с Германией; другие — что это был дипломатический маневр с целью уклониться от слишком обязывающего предложения и выиграть время.

В.П. Смирнов полагает, что вторая точка зрения более убедительна, потому что нота 25 ноября лишь повторяла требования, выдвигавшиеся Молотовым в Берлине. Гитлер их уже отверг, и было очевидно, что Германия их не примет. Дополнительным аргументом в пользу этого вывода может служить позиция Коминтерна. В этот же день состоялась беседа Молотова с Димитровым, в ходе которой Димитров сказал: «Мы ведём линию на разложение немецких оккупационных войск в разных странах. И эту работу, не крича об этом, мы хотим ещё больше усилить. Не помешает ли это советской политике?» Молотов ответил: «Конечно, это надо делать. Мы не были бы коммунистами, если бы не вели такой курс. Только делать это надо бесшумно»²². Эта беседа, по мнению В.П. Смирнова, подтверждает мысль о «двойной игре» советского правительства. Берлинские переговоры Молотова означали не дальнейшее развитие германо-советского сотрудничества, а начало его конца. Именно с этого времени, резюмирует В.П. Смирнов, Советский Союз и Коминтерн все более и более определенно начали противодействовать гитлеровской Германии, медленно, но верно перемещаясь на сторону ее противников.

В.П. Смирнов ответил на ряд вопросов участников «круглого стола».

Вопрос: Что за политическая сила был Коминтерн в 1940 г.? Можно ли привести пример хотя бы одной крупной акции Коминтерна в Европе, которая бы пошатнула Европу, заставила задуматься европейские правительства?

В.П. Смирнов: Разумеется, невозможно сравнивать силу реального влияния Коминтерна или социал-демократов с политикой какой-либо крупной, а тем более великой державы. Не было и никаких крупных акций Коминтерна в 1939—1941 гг., которые повлияли бы на политику какого-либо правительства, например гитлеровского. Тем не менее Коминтерн все же оставался существенным фактором развития международных отношений. Во-первых, благодаря тому, что компартии продолжали действовать и сыграли свою роль в движении Сопротивления; во-вторых, потому что Коминтерн обладал огромной информационной сетью, которая позволяла Сталину получать информацию; и, наконец, в-третьих, активность Коминтерна создавала представление не только о нем самом, но и о советской внешней политике.

Вопрос: Не считаете ли вы, что идея мировой революции претерпела некоторые изменения на протяжении 1939—1941 гг., в первую очередь позиция Сталина по отношению к этой идее?

В.П. Смирнов: Да, несомненно. К примеру, 21 января 1940 г. Сталин заявил: «Мировые революции как единый акт — ерунда. Она происходит в разные времена в разных странах. Действия Красной Армии — это также дело мировой революции»²³. Таким образом, в это время Сталин связывал развитие мировой революции напрямую с действиями Красной Армии.

Вопрос: Как развивалось движение Сопротивления во Франции во второй половине 1940 г.? Можно ли говорить об имевших место там процессах, как о движении Сопротивления, или как таковое оно оформилось только после нападения Германии на Советский Союз?

В.П. Смирнов: Я думаю, что в этот период можно говорить как о движении, но ограниченном в основном коммунистами, т. е. существовали небольшие подпольные группы, издававшие небольшие информационные листки. Но все другие организации Сопротивления в это время были такие же или даже меньше. К примеру, «Humanité» издавалась тиражом в несколько сотен тысяч экземпляров, а тираж какой-нибудь организации «Resistance» составлял 200 экземпляров.

Первым в дискуссии по сообщению В.П. Смирнова выступил Э. Дурачиньский, выразивший согласие с оценкой докладчиком зародышевого состояния сопротивления во Франции во второй половине 1940 г. Что касается влияния Коминтерна на начало движения Сопротивления в оккупированной Европе, то, с точки зрения Э. Дурачиньского, оно было крайне незначительно и в известной мере даже негативно. Роль возникшей в июле 1940 г. в Англии организации «Управление специальных операций» (Special Organization Executive), создавшей постепенно свои отделения во всех оккупированных странах, прежде всего в Западной Европе, а во Франции уже в 1940 г., на самой начальной стадии развития сопротивления оккупантам была намного больше, чем Коминтерна.

Что касается Чехии и Польши, то в них сопротивление, как известно, началось значительно раньше, независимо от Коминтерна и даже вопреки ему. «Обрана народа» — самая крупная подпольная организация в Чехии, связанная с Бенешем, не имела ничего общего с Коминтерном. Коммунисты, конечно, принимали участие в ее создании, но они не играли в ней той роли, какую стали играть позже. А для Польши 1940 г. — это очень важный год, ибо именно тогда оформилось то, что называется в польской историографии подпольным польским государством («Polish underground state»). Именно в 1940 г. возникли его основы — тайная армия, тайная подпольная администрация, тайное просвещение, тайное судопроизводство, тайная пресса, тайная культура и т. д. Начало этого процесса, его корни — в 1939 г., а оформилось оно в 1940 г.

Л.Я. Гибианский остановился на директивах Коминтерна и его установках компартиям в 1940 г. После поражения Франции эта организация известным образом корректирует, а затем меняет свою линию, выдвигая на первый план антиоккупационную тональность в своих директивах. Фактически же такая политика проводилась Коминтерном с начала Второй мировой войны в отношении некоторых балканских стран. Это была линия, направленная, разумеется, не на открытую борьбу, но на известное противодействие германской экспансии. Существовали антибританские и антифранцузские директивы Коминтерна. Однако в отношении Югославии и Болгарии они выглядели иначе. На этом направлении прослеживалась очень сильная тенденция противодействия на двух фронтах: против англо-французского альянса и против распространения нацистской агрессии в регионе. Эта особенность балканского направления в политике Коминтерна получила дальнейшее развитие во второй половине 1940 г., когда на Балканах началось явное противостояние СССР и Германии. Но, в известном смысле, тенденции этой политики, по мнению Л.Я. Гибианского, проявились еще раньше.

Как полагает И.В. Михутина (ИСл РАН), отказ от идеи мировой революции произошел значительно раньше, чем в 1939—1940 гг. Он связан с укреплением власти Сталина, т. е. относится к концу 20-х — началу 30-х годов. Тогда начал преобладать более прагматичный взгляд на положение СССР «не до жиру, быть бы живу», т. е. не до мировой революции²⁴. По мнению И.В. Михутиной, методологически не правильно ограничивать нашу дискуссию только 1940 г.

Т.М. Исламов полагает, что 1940 г. совершенно обоснованно выбран для дискуссии. Два главных события этого года определили фактически всю предвоенную ситуацию для Советского Союза: это разгром Франции и ноябрьские переговоры в Берлине. По мнению Т.М. Исламова, в ходе берлинских бесед Молотова с Гитлером и Риббентропом выяснилось, что дальнейшее сотрудничество невозможно. Можно сказать, что в ноябре 1940 г. завершается этап в советско-германских отношениях, начавшийся после заключения пакта Молотова—Риббентропа. В ноябре 1940 г. становится очевидным невозможность для Гитлера удовлетворять дальнейшие политические и территориальные притязания Сталина, а Сталин понимает, что Гитлер не пустит его на Балканы. И это решающий момент.

В.К. Волков остановился на роли Коминтерна. Сталина в 1940 г. волновали проблемы ближайшего времени, а в обозримом будущем не было надежды на широкое развитие коммунистического движения. Другое дело, считал Сталин, использование инструмента Коминтерна в торге с руководством Германии и в создании Гитлеру препятствий по осуществлению его замыслов. В оценке этого вопроса, отметил В.К. Волков, он полностью согласен с В.П. Смирновым и Л.Я. Гибианским и выразил несогласие с утверждением Т.М. Исламова, что в ходе берлинских переговоров выяснилась невозможность дальнейшего сотрудничества Советского Союза и Германии. Сталин воспринял итоги переговоров не так, поняв их как вопрос о цене за продолжение сотрудничества. 10 дней — с 15 ноября, когда Молотов возвратился в Москву, и до 25 ноября, когда Шуленбургу была вручена нота советского правительства с согласием на присоединение СССР к Тройственному пакту на определенных условиях, — внесли существенные коррективы в дальнейшие планы Кремля. Сталин реально предложил Гитлеру пакт четырех держав, и этот шаг, по мнению В.К. Волкова, не следует воспринимать только как маневр. Сталин думал, что он сможет вынудить Гитлера принять его условия, но ведь и Германии он предложил немало — возможность достичь победы во Второй мировой войне. В случае осуществления этого замысла Сталина такой блок четырех держав был бы полностью неуязвим на мировой арене.

В.П. Сафронов затронул вопрос о влиянии поражения Франции на ситуацию на Дальнем Востоке, где для Советского Союза она изменилась в лучшую сторону. Уже 2 июля 1940 г. после почти десятимесячного молчания Япония решила начать переговоры об урегулировании отношений с Советским Союзом, предложив заключить пакт о нейтралитете. Ответ советского руководства увязывал заключение подобного соглашения с Японией, в результате которого якобы неизбежно ухудшение отношений Москвы с целым рядом крупных государств, с необходимостью соответствующей территориальной компенсации со стороны Токио за возможный ущерб. В этой ситуации новый глава японского МИД И. Мацуока воспользовался идеей Риббентропа о создании Четверного блока и стал активно лоббировать ее в беседах с германскими представителями. В Берлин был передан план присоединения СССР к Тройственному союзу, чтобы сделать Кремль более покладистым в отношении интересов Японии. В частности, у Мацуока возникла идея направить советские аспирации в сторону Индийского океана. Поэтому, резюмировал В.П. Сафронов, нельзя согласиться с утверждением, что Сталин не хотел присоединяться к Тройственному пакту. Риббентроп очень много ему обещал за это присоединение. И Сталин не мог от этого отказаться, хотя и выдвинул свои контрпредложения. В частности, советские аспирации в сторону Индийского океана были заменены аспирациями в сторону Персидского залива и т. д., что подтверждает серьезность намерений Сталина.

С.З. Случ остановился на влиянии, которое оказало завершение кампании вермахта на севере и западе Европы на экономическое положение третьего рейха. В распоряжении Германии оказались крупные запасы стратегически важного сырья: железная руда Эльзас-Лотарингии, молибден Норвегии, доступ к сырьевым источникам Испании и Португалии. Швеция переориентировала практически всю свою внешнюю торговлю на третий рейх, а с Румынией был заключен договор об обмене нефти на оружие. В связи с этим, считает С.З. Случ, роль, которую играло в планах третьего рейха экономическое партнерство с Советским Союзом, особенно в том, что касается поставок стратегического сырья, видоизменилась. Отныне эти поставки не имели для Берлина прежнего значения — они при необходимости могли быть в значительной мере восполнены из других источников. А вот роль поставок продовольствия из СССР оставалась на прежнем уровне. Поэтому во второй половине 1940 г. немецкие представители на переговорах в Москве постоянно акцентируют внимание на их увеличении.

С.З. Случ также затронул вопрос об оценке деятельности Коминтерна в третьем рейхе. Так, в начале февраля 1940 г. в Главном имперском управлении безопасности (РСХА) была подготовлена записка «Борьба с коммунизмом»²⁵. В ней отмечалось, что в условиях действия пакта с Германией Советский Союз, по крайней мере внешне, соблюдает все установленные правила игры. Однако это ничего не меняет в отношении третьего рейха к коммунизму и его носителям — Коминтерну и компартиям. Это была принципиальная установка Берлина на всем протяжении действия советско-германского пакта. В конце мая 1940 г. Внешнеполитическое ведомство НСДАП, возглавлявшееся А. Розенбергом, подготовило записку под названием «Нынешняя позиция Советского Союза по вопросу о мировой революции и Коминтерне»²⁶. В ней указывалось на то, что после августа 1939 г. Москва не ограничивала и не скорректировала деятельность секций Коминтерна и его руководства. На основании этого в записке констатировалось: во-первых, цели Советов, связанные с мировой революцией, остались неизменными; во-вторых, советское правительство считает целесообразным вновь акцентировать эти цели для внутреннего пользования и для его зарубежных сторонников; в-третьих, в оценке Москвой Германии и существующего в ней режима не произошло никаких изменений: она, как и прежде, фигурирует среди врагов мирового пролетариата.

Все это дополняется памятной запиской, подготовленной в РСХА к первой годовщине пакта, т. е. в конце августа 1940 г. Она называлась «Анализ деятельности мирового коммунизма со времени заключения советско-германского пакта о ненападении и его влияния на Великую Германию»²⁷. В ней обращалось внимание на серьезные различия между заявлениями советских официальных инстанций, советской прессы и высказываниями лидеров и функционеров Коминтерна. По мнению сотрудников РСХА, влияние Коминтерна и его конкретных секций на политику в оккупированных странах имело явную тенденцию к снижению. Последнее объяснялось все возрастающими арестами, в частности, только в Протекторате в течение 1940 г. было арестовано 4300 коммунистов. Таким образом, резюмировал С.З. Случ, карательные органы третьего рейха на протяжении 1940 г. констатировали наличие неразрывной, хотя и тщательно скрываемой связи между советской внешней политикой и деятельностью Коминтерна.

В заключительном слове В.П. Смирнов подчеркнул, что не следует однозначно отрицательно оценивать деятельность Коминтерна в рассматриваемый период. Уже во второй половине 1940 г. он начинает ориентировать коммунистические партии на борьбу с оккупантами. «Управление специальных операций» сыграло важную роль в годы Второй мировой войны, однако в 1940 г. его деятельность еще не была сколько-нибудь заметна; в то время как коммунистические партии в оккупированных странах уже тогда взяли на себя львиную долю пропагандистской работы в массах²⁸.

От составителя. В последние годы отечественные историки опубликовали монографию²⁹, ряд статей³⁰ и сборник документов³¹, освещающих деятельность Коминтерна в первые годы Второй мировой войны. Появились документальные публикации о деятельности Коминтерна и за рубежом, которые должны вызвать особый интерес у отечественных исследователей, поскольку проливают дополнительный свет на механизм связи между высшим советским руководством и руководством Коминтерна — это дневник Димитрова, изданный в Болгарии и Германии, переписка Сталина и Димитрова в 1934—1943 гг., изданная А. Далиным и Ф. Фирсовым в США³². Сообщение В.П. Смирнова и последовавшая за ним дискуссия продемонстрировали, что эти источники медленно вводятся в научный оборот. Это обстоятельство, а также недоступность все еще многих документов, связанных с работой Секретариата ИККИ, но особенно относящихся к деятельности Службы связи, осуществлявшей по поручению руководства Коминтерна многочисленные зарубежные операции, нередко выходящие за рамки контактов с компартиями, позволяют делать порой лишь предположительные выводы относительно подоплеки конкретной деятельности этого инструмента советской внешней политики. Это относится и к утверждению В.П. Смирнова, что Советский Союз и Коминтерн после неудачи переговоров Молотова в Берлине все более и более определенно начали противодействовать гитлеровской Германии, медленно, но верно перемещаясь на сторону ее противников; и к предположению В.К. Волкова о якобы имевших место замыслах Сталина по использованию инструмента Коминтерна в торге с руководством гитлеровской Германии.

В.П. Смирнов и другие участники в дискуссии мало внимания уделили роли Германии, политика которой и явилась причиной резкого изменения соотношения сил в мире в середине 1940 г. Может сложиться впечатление, что внешняя политика третьего рейха, изучением которой на широкой документальной базе занимаются историки различных стран на протяжении многих десятилетий, не оставила к сегодняшнему дню никаких вопросов. Это — не так. Более 35 лет тому назад в фундаментальной монографии западногерманского профессора А. Хильгрубера «Стратегия Гитлера. Политика и руководство войной 1940—1941»³³ было обозначено такое количество проблем, которые и сегодня, несмотря на все усилия исследователей, оставляют немало вопросов.

Повышенное внимание к позиции советской стороны на переговорах Молотова в Берлине не должно затенять изучения политики и замыслов инициатора этих переговоров — Гитлера, который пошел на них исключительно для введения в заблуждение советского руководства.

С сообщением «Советский Союз и Германия: союзники, партнеры или антагонисты» выступил М.И. Мельтюхов (Всероссийский научно-исследовательский институт документоведения и архивного дела). За последнее десятилетие в России появилось не только большое количество исследований, но и новые документальные публикации по советско-германским отношениям. Благодаря этому историки располагают хотя бы общей картиной взаимоотношений двух стран в период кануна Великой Отечественной войны, в том числе по 1940 г.

В начале 1940 г. шли советско-германские экономические переговоры. Начались они еще осенью 1939 г. и в январе-феврале 1940 г. достигли своего апогея. Уровень переговорщиков постоянно повышался: в итоге в этих переговорах принял участие сам Сталин, которому Риббентроп направил личное послание с просьбой содействовать достижению соглашения. По мнению М.И. Мельтюхова, советскому руководству удалось настоять на учете своих интересов. Хозяйственное соглашение от 11 февраля 1940 г. стало компромиссом, определявшим экономические взаимоотношения Москвы и Берлина на протяжении последующего года.

Какой вес имели в германской внешней политике эти контакты с Советским Союзом? Под влиянием англоязычной историографии периода холодной войны в последние годы в отечественных исследованиях все чаще стало однозначно утверждаться, что именно советская экономическая поддержка позволила немцам продолжать войну. Однако в работах немецких историков, появившихся в последние 10—15 лет и базирующихся на материалах германских архивов, доказывается, что в основе подобных оценок лежит серьезное преувеличение роли советских поставок для военной экономики третьего рейха. Как видно из немецкой статистики, в 1940 г. Советский Союз занимал соответственно в германском экспорте всего 4,5%, а германском импорте — 7,6%. Тем не менее, исследование этого вопроса на советских источниках весьма актуально, поскольку в российской историографии он остается фактически неизученным. С другой стороны, продолжал М.И. Мельтюхов, нельзя забывать о том, что территория Советского Союза использовалась немцами для транзита грузов. И здесь, согласно немецкой статистике, он играл гораздо более значительную роль: за 1940 г. германский экспорт через территорию СССР составил 49%, импорт — 59%.

Переходя к политическим отношениям между СССР и Германией, М.И. Мельтюхов отметил, что по мере обострения отношений между Москвой, с одной стороны, и Лондоном и Парижем, с другой, в ходе советско-финской войны создалась реальная угроза того, что западные державы могут вмешаться тем или иным способом в эту войну: либо высадив войска на Скандинавском полуострове, либо нанеся авиационные удары по Закавказью. Учитывая, что одним из мотивов подобного вмешательства был бы тезис об активной поддержке Советским Союзом германских военных усилий, Москва стала демонстрировать нейтралитет. Германские дипломаты отмечали, что с конца февраля и в марте-апреле 1940 г. возникают определенные заминки в контактах между Москвой и Берлином.

Когда же в апреле-мае 1940 г. немецкие войска начали реальную войну в Западной Европе, угроза столкновения СССР с западными союзниками перестала быть актуальной. И Москва смогла позволить себе вновь потепление отношений с Германией.

Как отразилось изменение ситуации в Европе после разгрома Франции на советско-германских отношениях? Проблема вывода из войны Англии в то время являлась для немцев первостепенной. Поначалу в Берлине полагали, что буквально через неделю-другую, максимум через месяц Лондон пойдет на переговоры с Германией.

Одновременно на повестку дня германской политики выходит восточная проблема. В конце июня — июле 1940 г. в германских военных кругах возникает идея заняться разработкой военных действий и против Советского Союза. И, после того как 21—22 июля эти настроения были официально озвучены Гитлером, началось планирование той операции, которая в дальнейшем получит название «Барбаросса».

Однако эти подготовительные мероприятия находились еще в начальной стадии, а основная в те месяцы проблема — «что делать с Англией?» В августе-сентябре 1940 г. выясняется, что у немцев пока нет реальных возможностей для силового воздействия на англичан: воздушная битва за Англию закончилась ничем, а на форсирование Ла-Манша и высадку на Британских островах немцы не решились. Проблема незавершенной войны на Западе во второй половине 1940 г. по-прежнему существует, что учитывается в расчетах как в Берлине, так и в Москве.

Уже в июле, но особенно в августе и сентябре 1940 г. постепенно выявляется, что Москва и Берлин по-разному видят решение вопросов, касающихся Восточной Европы. Проблемы возникли уже в связи с инкорпорацией Литвы в состав Советского Союза и т. д. Еще в большей степени разные интересы проявились в сйтуации вокруг Румынии в ходе второго Венского арбитража, приведшего к перекройке границ Румынии и закрепившей ее присоединение к числу германских союзников. К этому времени руководство третьего рейха все больше полагало, что от него политических уступок в отношении СССР не потребуется, поскольку Германия достаточно сильна. Однако в Москве расценили эту позицию Берлина если не как нарушение соглашения 1939 г., то как весьма опасный симптом.

Советское руководство не собиралось в этой ситуации ограничиваться шагами по дипломатическим каналам. Летом — в начале осени 1940 г. были подготовлены первые варианты оперативных планов Красной Армии, которые однозначно свидетельствовали о том, что самый вероятный противник СССР — это Германия. 14 октября советское правительство утвердило один из таких планов, в результате чего, как полагает М.И. Мельтюхов, Красная Армия получила действующий документ, который лег в основу дальнейшего военного планирования и подготовки советских войск в преддверии войны.

При анализе советско-германских отношений в 1940 г. неизбежно большое внимание уделяется переговорам Молотова в Берлине. По мнению М.И. Мельтюхова, проявившаяся в историографии, да и в рамках данного «круглого стола», дискуссия по вопросу о замыслах советского руководства на этих переговорах во многом свелась к неоправданному противопоставлению зондажа реальным расчетам сторон, хотя одно и другое в дипломатии неразрывно связано. Нет оснований для утверждения, считает М.И. Мельтюхов, что еще до начала переговоров их результат был очевиден для обеих сторон. Напротив, и в Берлине, и в Москве имели место определенные ожидания относительно продолжения отношений, сложившихся между СССР и Германией после 23 августа 1939 г.

Ход берлинских переговоров проливает свет и на последующее развитие советско-германских отношений. Если Гитлер и Риббентроп на них больше говорили о глобальных аспектах будущего сотрудничества Москвы и Берлина, то Молотова в первую очередь интересовали конкретные проблемы, связанные с ситуацией в районах, примыкающих к западным границам СССР. Однако выяснилось, что немцы не готовы к их обсуждению. С этим обстоятельством непосредственно связан документ, который Москва передала Берлину спустя две неделя, 25 ноября 1940 г. В нем содержались условия, на которых Советский Союз был готов присоединиться к Тройственному пакту, точнее, по мнению М.И. Мельтюхова, продолжить переговоры о заключении нового соглашения, прежде всего между СССР и Германией. Тем не менее не следует представлять этот документ как выбор «или — или». Здесь был и элемент игры со стороны Москвы, и обозначение тех реальных условий, на основе которых в Кремле были готовы обсуждать эту проблему, и в определенном смысле зондаж — готов ли Гитлер реально обсуждать эти проблемы.

Для германского руководства (на это обращали внимание и отечественные и зарубежные историки) уступки, о которых шла речь в советских условиях присоединения к Тройственному пакту, были неприемлемы. Поэтому большинство историков рассматривает утверждение Гитлером плана «Барбаросса» 18 декабря 1940 г. как его непосредственную реакцию на советские предложения. В то же время для обоих государств чисто внешняя сторона их отношений сохраняла свою важность вплоть до 22 июня 1941 г.

По мнению М.И. Мельтюхова, в отношениях Москвы и Берлина в 1940 г. условно можно выделить несколько периодов: февраль-март — это небольшое охлаждение, затем непродолжительное потепление и с июля постепенно нарастающее охлаждение. В этом контексте ноябрьские переговоры в Берлине можно рассматривать как реальный перелом в советско-германских отношениях, подведший черту под двусторонним сотрудничеством.

Говоря о характере советско-германских отношений в 1940 г. в целом, М.И. Мельтюхов высказал мнение, что в этот период не существовало советско-германского союза ни формального, ни фактического.

Если исходить из значения слова «партнер» — участник какой-то совместной деятельности, — то, конечно, Москва и Берлин были партнерами. А что сделало возможным их партнерство? В чем заключался коренной интерес, сблизивший обе страны? По мнению М.И. Мельтюхова, стремление к ослаблению влияния Англии и Франции толкнуло СССР и Германию к соглашению в августе 1939 г., и оно же сыграло спустя некоторое время противоположную роль. Отношения между Кремлем и рейхсканцелярией никогда не выходили за рамки партнерства-соперничества, поскольку каждая из сторон совершенно по-разному видела и цели, и результаты этого партнерства, которое по мере ослабления западных держав наполнялось все большими противоречиями. И переговоры Молотова в Берлине обозначили тот рубеж, за которым соперничество становится непримиримым.

В заключение М.И. Мельтюхов вернулся к вопросу о том, был ли Советский Союз после начала Второй мировой войны нейтральным государством и если да, то в чью пользу был этот нейтралитет? Здесь, по его мнению, историки сталкиваются с проблемой, которая никогда не рассматривалась в отечественной литературе³⁴ и не очень объективно поднимается в иностранной историографии. Утверждение, что Советский Союз не был нейтральным в отношении англо-германской войны, с точки зрения М.И. Мельтюхова, требует серьезных доказательств. Однако если рассматривать Вторую мировую войну не только как противостояние между Лондоном и Берлином, а как борьбу за новое мировое устройство, то в этом случае нейтралитет Москвы более чем сомнителен. Это касается как действий СССР в Восточной Европе, в том числе в 1940 г., так и подготовки, которую он осуществлял накануне войны. Вопрос о международно-правовой оценке действий СССР в Европе вплоть до 22 июня 1941 г. требует самого серьезного изучения.

М.И. Мельтюхов ответил на вопросы участников «круглого стола».

Вопрос: Всегда ли интересы Советского Союза тождественны интересам сталинского руководства?

М.И. Мельтюхов: А кого мы можем противопоставить действовавшему советскому руководству? Кто еще реально определял интересы страны?

Вопрос: Какое место занимали решения высшего германского руководства второй половины июля 1940 г. (имеется в виду решение о нападении на СССР) в последующей политике третьего рейха?

М.И. Мельтюхов: Опираясь на официальные документы Верховного командования вермахта, можно сказать, что вплоть до конца 1940 г. в первоочередных задачах не произошло кардинальных изменений. Политическое решение о нападении на СССР было одной из многих задач, стоявших перед высшим руководством Германии, и во второй половине 1940 г. в нем происходили непростые процессы согласования различных взглядов на проблему войны на Востоке при одновременном ведении войны с Англией.

Первым в дискуссии по сообщению М.И. Мельтюхова выступил В.К. Волков, остановившийся, прежде всего, на методологическом аспекте проблемы, представив оценки и решения Сталина и Гитлера в 1940 г. с точки зрения теории международных отношений. По его мнению, осмысление внешнеполитических реалий имело место с обеих сторон, но со значительными деформациями и отходом от реальных потребностей и интересов. Формулирование Сталиным национально-государственных интересов представляло собой чрезвычайно сложное переплетение самых противоречивых компонентов, например, таких, как его коммунистические взгляды и эклектические представления о национально-государственной традиции России, унаследованной Советским Союзом, схематическое представление о новом мировом устройстве, содержащее массу неизвестных, и стремление обеспечить СССР соответствующее положение в новой системе координат.

Продолжая тему национально-государственных интересов, В.К. Волков отметил, что в общественном мнении Советского Союза в 1940 г. присутствовало и критическое отношение к сотрудничеству с Германией. Об этом, в частности, говорил М.И. Калинин в беседах с югославским послом М. Гавриловичем. Во второй половине 1940 г. и в начале 1941 г. в СССР бытовало выражение «заклятые друзья», отражающее представления части советской элиты о преходящем характере сотрудничества с гитлеровской Германией.

Далее В.К. Волков вновь затронул вопрос о мотивации ноты советского руководства Берлину от 25 ноября 1940 г., призвав самым серьезным образом отнестись к мыслям, выраженным в этом документе. Это была не игра, а вполне конкретный ответ на германский зондаж советских намерений. Никакой неприемлемости в сталинских требованиях для Гитлера не было. В.К. Волков согласен с теми немецкими историками, кто считает, что решение Гитлера напасть на Советский Союз было вызвано отсутствием у фюрера желания идти на дальнейшие соглашения с Москвой. С точки зрения Гитлера, проще или дешевле было разбить СССР, чем заплатить ту цену, которую запрашивал Сталин.

А.А. Гуров считает, что СССР и Германия были в 1940 г. антагонистами, но никак не союзниками, хотя элементы партнерства (экономического и политического) присутствовали. Почему же все-таки антагонисты? Нацистское руководство заговорило о войне с СССР уже 25 июня 1940 г., т. е. на третий день после подписания капитуляции Франции. 22 июля были уже готовы наметки плана разгрома Советского Союза, а 31 июля на совещании Гитлер практически этот план утвердил³⁵.18 декабря им был подписан окончательный вариант плана «Барбаросса». Весьма симптоматично, отметил А.А. Гуров, что фазы разработки плана нападения на СССР почти синхронно совпадали с подготовкой и утверждением соответствующих мобилизационных планов в Советском Союзе. Эти факты являются еще одним свидетельством того, что СССР и Германия были, прежде всего, антагонистами.

По мнению Ю.С. Новопашина (ИСл РАН), утверждение, что Москва и Берлин в 1940 г. были антагонистами, не вытекает из схожести политических режимов, господствовавших в обоих государствах, а потому требует более серьезной аргументации и дополнительного изучения.

И.В. Михутина обратила внимание, что уже в 1940 г., несмотря на произошедший раскол ОУН (Организация украинских националистов) на две организации: мельниковскую и бандеровскую, обе они были ориентированы Германией на подрывную работу внутри Советского Союза, прежде всего на Украине.

А.А. Печенкин (Московский педагогический государственный ун-т) вернулся к вопросу, соответствовали ли внешнеполитические интересы сталинского руководства интересам Советского Союза? По его мнению, не во всем и не всегда, но в 1940 г. проводимая Сталиным внешняя политика вполне отвечала интересам Советского Союза. Стоит пристальнее посмотреть на то, в каких военных конфликтах участвовал Советский Союз в тот период. Речь идет о государствах, которые либо уже были союзниками Германии, либо стали таковыми в ближайшее время. Это — Япония, затем Финляндия и, наконец, Румыния. Польша — это, конечно, особый случай, Хотя поход, начавшийся 17 сентября 1939 г., вряд ли можно назвать войной с советской стороны. Территориальные приращения, которые были сделаны Советским Союзом в 1939—1940 гг., соответствовали его внешнеполитическим интересам и укрепляли оборону страны.

С.З. Случ остановился на нескольких вопросах, поднятых в сообщении М.И. Мельтюхова. Во-первых, амплитуда колебаний в советско-германских отношениях на протяжении 1940 г. Если взглянуть на динамику их торгово-экономических отношений, то возникает несколько иная картина. Самый незначительный германский импорт из Советского Союза падает на январь-март 1940 г., а самый большой — на август-октябрь, причем в сентябре импорт из Советского Союза составлял 17,5% от общего импорта Германии. Далее, что касается германского экспорта в СССР: низшая точка — февраль-март, что почти совпадает с объемом импорта в тот же период, и пик — июнь и декабрь. Причем в июне — это 8,7% от общего экспорта Германии. Теперь о распределении советских поставок в Германию, если брать 1940 г. в целом: за январь-май они составили 16%, за июнь-август — 26% и за сентябрь-декабрь — 22%³⁶. Таким образом, на лето 1940 г. падает максимум советских поставок в Германию. По мнению С.З. Случа, это не совсем совпадает с предложенной М.И. Мельтюховым концепцией периодов потепления и охлаждения в советско-германских отношениях.

Во-вторых, что касается политического решения о нападении на Советский Союз. Здесь одним из важнейших источников является дневник Гальдера. Вот его известная запись о выступлении Гитлера 31 июля 1940 г. «Если Россия будет разгромлена, Англия потеряет последнюю надежду. Тогда господствовать в Европе и на Балканах будет Германия. Вывод: В соответствии с этим рассуждением Россия должна быть ликвидирована. Срок — весна 1941 года. Начало [военной кампании] — май 1941 года. Маскировка: Испания, Северная Африка, Англия»³⁷. С точки зрения С.З. Случа, после 31 июля 1940 г. для большой германской политики не было уже альтернативы нападению на СССР.

В заключительном слове М.И. Мельтюхов остановился на проблеме национально-государственных интересов. В теории международных отношений сложился на сегодняшний день консенсус по поводу того, что у любой страны объективный интерес распадается на три составляющие: национальная безопасность, экономическая мощь и благосостояние населения.

Советский Союз уже со второй половины 30-х годов стремился к достижению, прежде всего, равноправия в кругу тогдашних великих держав. Для СССР речь шла в первую очередь о том, чтобы на его границах не было либо потенциально, либо реально враждебного окружения. Переговоры Молотова в Берлине подтверждают, что советское руководство готово говорить в принципе о чем угодно, но только в том случае, если интересы Москвы будут учитываться.

По поводу сказанного С.З. Случом относительно решения Гитлера о нападении на СССР: окончательное оно или неокончательное? Начиная с лета 1940 г. и примерно до конца сентября-октября в германских штабах параллельно разрабатывались операция «Морской лев»³⁸ и операция «Барбаросса», хотя к концу года последняя выходит на первый план. Однако, считает М.И. Мельтюхов, любое решение, рассчитанное на перспективу, каким бы окончательным оно ни выглядело в момент его принятия, всегда имеет возможность быть скорректированным. Как известно, операция «Барбаросса» была перенесена с середины мая на вторую половину июня 1941 г. Однако к апрелю 1941 г. сложилась новая ситуация, связанная с необходимостью для Берлина вести войну на Балканах, которую летом 1940 г. предусмотреть было невозможно. Поэтому, утверждает М.И. Мельтюхов, реальное решение напасть на Советский Союз было принято все-таки днем 21 июня 1941 г., когда войска, сосредоточенные на Востоке, получили известный пароль «Дортмунд»³⁹, который и развязал нацистскую агрессию. Тот же факт, что со второй половины 1940 г. операция «Барбаросса» постепенно вытесняла в германском руководстве другие альтернативы внешнеполитических действий, сомнений не вызывает.

От составителя. В контексте советско-германских отношений 1940 г. центральным событием, несомненно, было совещание Гитлера с высшим военным руководством 31 июля, на котором он сообщил о своем решении напасть на Советский Союз весной 1941 г. В конкретной обстановке второй половины лета 1940 г. оно играло двоякую роль — осуществление центрального замысла всей внешнеполитической программы Гитлера и одновременно разрешение тупиковой ситуации, связанной с невозможностью для Германии завершить войну на Западе военными средствами или вынудить Великобританию заключить мир с третьим рейхом на условиях последнего. При этом попытки элиминировать «английскую проблему» до начала нападения на СССР, прежде всего путем массированных бомбардировок, а после их провала, переключив внимание на периферийную стратегию и создание широкого антибританского блока, основой которого стал Тройственный пакт, отнюдь не снимались с повестки дня. Однако они представляли собой вспомогательные и промежуточные, а не альтернативные нападению на СССР решения, что лишний раз подтверждается графиком осуществления этих операций, полностью подчиненным срокам осуществления плана «Барбаросса»⁴⁰. Все это в совокупности подтверждает оценку А. Хильгрубером решений июля 1940 г. как «истинного поворотного пункта Второй мировой войны»⁴¹.

Другие события в рамках отношений Германии и СССР — визит Молотова в Берлин, нота Кремля от 25 ноября об условиях присоединения СССР к Тройственному пакту, перепады в торгово-экономических отношениях и т. д. характеризовали больше действия советской стороны, подчеркивая определяющую роль политической составляющей в отношениях между двумя тоталитарными режимами. В сообщении М.И. Мельтюхова и в большинстве выступлений советско-германские отношения представали преимущественно как «германское направление внешней политики СССР». Вместе с тем мотором международного развития в 1940 г. по-прежнему была политика нацистской Германии, во многом определявшая и температуру в советско-германских отношениях.

За последнее десятилетие в освещении советско-германских отношений конца 30-х — начала 40-х годов произошли немалые позитивные сдвиги, но ситуация все-таки еще далека от раскрытия, как утверждает М.И. Мельтюхов, «общей картины взаимоотношений двух стран в период кануна Великой Отечественной войны». Это объясняется рядом причин. Во-первых, сложностью и многогранностью самой проблемы, которая отнюдь не сводится к комплексу дипломатических или экономических отношений Москвы и Берлина. Советско-германские отношения, особенно во второй половине 1940 г., это — ключевая проблема для международных отношений в целом. Во-вторых, недоступностью значительного массива советских политических, военных, экономических, разведывательных и тому подобных документов, не позволяющих адекватно оценить, прежде всего, намерения Сталина, степень его информированности и соответственно реакции на меняющуюся обстановку. В-третьих, разобщенность усилий небольшой группы историков, профессионально занимающихся этой проблемой. И, наконец, в-четвертых, отставание многих публикаций по истории советско-германских отношений от современного уровня знаний по данной теме, предполагающего архивный поиск не как самоцель, а как обоснованное движение вперед от уже достигнутого уровня в исторической науке.

С сообщением «Состояние источниковой базы исследований. Российские документы: опубликованные и архивные» выступил В.П. Сафронов (ИРИ РАН). Политика СССР в 1940 г. в советское время была в наибольшей мере закрытой и не обеспеченной опубликованными документами темой. Однако в последнее десятилетие в России имеет место настоящий документальный бум по данной проблематике.

Опубликованные документы можно подразделить на несколько групп: дипломатические⁴², военные⁴³, оперативно-разведывательные⁴⁴. В указанных публикациях с той или иной степенью полноты представлены все основные перипетии 1940 г.: советско-финская война; расширение территории СССР; отношения с основными государствами-фигурантами: Германией, Японией, Англией, Финляндией, Румынией, Эстонией, Латвией, Литвой, Болгарией, Италией, США; укрепление обороноспособности СССР; советская разведка.

Дипломатическая сторона советско-финской войны, отраженная в «Документах внешней политики» (ДВП), представлена не вполне достаточно, в том числе переговорный процесс, связанный с посредничеством Швеции в прекращении войны и заключении мира. К примеру, не опубликованы важнейшие записи бесед Молотова со шведским посланником П.В.Г. Ассарсоном, имеющиеся в АВП РФ, в ходе которых советская сторона изложила свои условия мирного договора. Хотя именно эти документы, полагает В.П. Сафронов, позволяют утверждать, что целью военной кампании, начатой Сталиным, являлась не аннексия Финляндии и не насаждение там просоветского правительства О. Куусинена, а лишь намерение вернуть Советскому Союзу бывшие российские земли на Карельском перешейке и в Карелии.

Центральное место во внешней политике СССР в 1940 г. занимали отношения с Германией. Опубликованы практически все основные переговоры и записи бесед между советскими и немецкими представителями по экономическим вопросам, в том числе записи бесед со Сталиным. Вызывает, однако, недоумение отказ составителей сборника от публикации документов, отражающих списки заказанных и поставленных сторонами друг другу товаров.

Политическим взаимоотношениям СССР и Германии в публикациях уделено главное внимание. Документы отражают самые разные вопросы, которые обсуждались в то время между Москвой и Берлином. Важнейшие из них касались таких тем, как территориальное переустройство в Прибалтике и Румынии; переселение немецких подданных из этих регионов в Германию; вступление немецких войск в Финляндию и Румынию; гарантии безопасности Болгарии; новое разграничение сфер влияния в мире между державами «оси» и СССР.

Большой интерес представляют опубликованные документы о советско-германских контактах по вопросу передачи Советскому Союзу Бессарабии и Северной Буковины, которые, как считает В.П. Сафронов, показывают прямую вовлеченность Берлина в эти мероприятия и учет Москвой его позиции. Если сравнить ДВП с немецким изданием «Akten zur deutschen auswärtigen Politik» (ADAP), то следует отметить наличие в обеих публикациях тождественных документов о подавляющем большинстве бесед советских руководителей с германскими представителями. И лишь небольшая часть их отсутствует в российском или немецком издании. Например, среди важных документов, не помещенных в ДВП, можно выделить запись беседы Молотова с Шуленбургом от 26 июня 1940 г. по вопросу о согласии Москвы ограничить свои требования к Румынии уступкой Советскому Союзу только Северной Буковины, а не всей области.

Вместе с тем существенным отличием и несомненным преимуществом российских сборников документов является то, что в них приведены полные записи бесед, в то время как с немецкой стороны чаще всего (когда это касается, прежде всего, участия посла Шуленбурга) мы имеем только их краткий пересказ в его телеграммах в Берлин. Между тем, полагает В.П. Сафронов, именно существование образцовой немецкой публикации стало примером при подготовке российского издания. Полнота германской проблематики в ДВП особенно выделяются на фоне других тем.

Основные документы об отношениях СССР с Прибалтийскими странами (Эстонией, Латвией и Литвой) в 1940 г. были изданы МИД СССР в сборнике «Полпреды сообщают...» еще в 1990 г. С одной стороны, целью составителей было осудить проявления сталинизма во внешней политике Советского Союза, выразившиеся в использовании Молотовым и другими советскими государственными деятелями формы ультиматумов во взаимоотношениях с государствами Прибалтики. С другой, требовалось обосновать законность их присоединения к СССР. При этом данные мероприятия составители сборника предлагают рассматривать под углом зрения укрепления обороны СССР и трех Прибалтийских стран от угрозы возможной германской агрессии в связи с опасениями Москвы блокирования правящих кругов Эстонии, Латвии и Литвы с фашистской Германией.

Между тем важные аспекты этого процесса вызывают сомнения. В частности, свобода волеизъявления населения Прибалтики и демократичность выборов, проведенных на их территории летом 1940 г. Из опубликованных документов следует, что в выборах участвовали только левые политические силы просоветской ориентации, объединенные в один избирательный блок и получившие почти стопроцентную поддержку голосовавших. С большой осторожностью следует относиться и к опубликованным документам о претензиях Москвы к правительствам Прибалтийских государств, якобы вынудивших ее предъявить им в июне 1940 г. политические ультиматумы, повлекшие за собой все последующие события.

Одним из важнейших сюжетов 1940 г. явилось территориальное переустройство Румынии, произведенное первоначально по инициативе СССР, примеру которого затем последовали Венгрия и Болгария. Этим событиям посвящено большое число документов, опубликованных в России в 90-е годы, два специальных документальных сборника. В них рассматриваются две ключевые темы: уступка Румынией Бессарабии и Северной Буковины Советскому Союзу и позиция СССР в связи с венгеро-румынским территориальным спором из-за Трансильвании. В XXIII томе ДВП и в «Советско-румынских отношениях» достаточно подробно представлена первая из них. Центральное место здесь занимают записи бесед Молотова с посланником Румынии Г. Давидеску в конце июня 1940 г. (в ходе которых советская сторона выдвинула ультиматум о передаче Бессарабии и Северной Буковины), позволяющие лучше уяснить мотивацию советских действий. Для обоснования присоединения Северной Буковины к СССР Москва избрала факт проживания на ее территории некоторого количества украинцев. Но, поскольку этот довод выглядел не очень убедительно, был добавлен и другой — компенсация Советскому Союзу за двадцатилетнюю эксплуатацию Румынией Бессарабии. Из документов явствует и намерение Сталина захватить и Южную Буковину. Этому замыслу не суждено было осуществиться после территориальных гарантий, предоставленных Берлином Бухаресту, и вводом германских войск в Румынию.

Большой новизной отличается комплекс опубликованных документов, содержащихся в ДВП, посвященный советско-английским отношениям в 1940 г., картина которых до сих пор мало была известна. В количественном отношении они занимают второе место после документов по советско-германским отношениям. Материалы полпредства в Лондоне свидетельствуют, что Майский по праву являлся ключевой фигурой в советском дипломатическом корпусе. Исследователями справедливо выделяются записи бесед Сталина и Молотова с английским послом Криппсом и Майского с парламентским заместителем министра иностранных дел Великобритании Р. Батлером летом 1940 г. Не менее важной является и беседа Криппса с А.Я. Вышинским 22 октября 1940 г., в ходе которой британская сторона предложила Москве договориться о взаимных обязательствах соблюдать благожелательный нейтралитет в сложившейся ситуации, заключить пакт о ненападении, аналогичный советско-германскому, и обещала признать территориальные приобретения СССР, совершенные им с начала Второй мировой войны.

С особым интересом исследователи ожидали появления документов советских разведывательных органов за этот период. Таких материалов опубликовано много. Они свидетельствуют о контроле советской разведки за оперативными передвижениями немецких войск на территориях, прилегавших к западным границам СССР, но и об отсутствии у Москвы на конец 1940 г. конкретных данных о планах Гитлера напасть на Советский Союз.

Необходимо отметить, что сборники документов, подготовленные с помощью сотрудников научных институтов, удались лучше, чем издания, осуществленные в одиночку соответствующими ведомствами. Это, например, относится к сборнику «Советско-китайские отношения. 1937—1945 гг.», подготовленному учеными Института Дальнего Востока РАН, в котором собран комплект документов, представляющий целостную картину событий. В то время как в ДВП по данной теме имеются большие пробелы, а также часто отсутствует указание о пропуске документов, о которых известно из контекста или из других документальных публикаций.

В.П. Сафронов ответил на вопросы участников «круглого стола».

Вопрос: Вы считаете, что надо публиковать все документы без исключения?

В.П. Сафронов: Это было бы, конечно, идеально, но вряд ли возможно, да и целесообразно. Вместе с тем многие важные документы не публикуются совершенно неоправданно. Например, освещение советско-японских отношений в XXIII томе ДВП вызывает откровенное недоумение и разочарование. Составители изъяли почти все (шесть!) важнейшие (70 машинописных листов) записи бесед Молотова с японскими послами в Москве С. Того и И. Татекава в ходе переговоров о заключении пакта о нейтралитете или ненападении в августе, октябре, ноябре 1940 г. и апреле 1941 г., без которых эту проблему вообще невозможно понять.

Вопрос: В Советском Союзе все делалось согласно решениям ЦК, а иногда и Политбюро. В какой степени эта инстанционная канва отражена в опубликованных сборниках документов?

В.П. Сафронов: Решения высших партийных инстанций в дипломатических документах представлены крайне слабо. Правда, применительно к советско-германским отношениям можно проследить позицию Сталина. В других же случаях, как правило, имеются лишь записи бесед, на основании которых только и возможно сделать вывод, в чем заключалась суть политики. Однако никаких директивных документов, касающихся внешней политики, мне встречать не приходилось.

Затем началась дискуссия по сообщению В.П. Сафронова.

Как отметила В.В. Марьина, прозвучавшее сообщение было полезно. Однако более интересно было бы получить представление и о фондах тех архивов, в которых работают исследователи. Например, особенно для изучения периода 1939—1941 гг. было бы очень полезно познакомиться с дневником советского посла в Лондоне Майского, который находится в АВП РФ. Как и всякий источник, он требует сопоставления с другими документами. Имеющиеся расхождения в записях тех или иных бесед носят далеко не всегда безобидный характер, требуя post factum как минимум соответствующих комментариев. Например, помещенная в ДВП запись беседы Бенеша с Майским 22 сентября 1939 г., в частности, касающаяся позиции бывшего президента Чехословакии в отношении Закарпатской Украины, выглядит так: «Что же касается «Рутении» (Карпатской Украины), то она, по мнению Бенеша, непременно должна войти в состав УССР. Еще в бытность свою президентом Чехословацкой республики Бенеш мысленно всегда считал «Рутению» будущей частью СССР»⁴⁵. Запись этой беседы, сделанная Бенешем, расставляет в его позиции иные акценты. На вопрос Бенеша о Подкарпатской Руси (Карпатской Украине), Майский «усмехнулся. Я (Бенеш) сказал, что эта земля наша, что мы имеем на это право... Для нас решение может быть только двояким: или она останется у нас, или, в случае, если они (Советы) будут нашими соседями и потребуют этого, то мы против этого не возражали бы. Ни поляки, ни венгры, а они особенно, не должны ее иметь»⁴⁶. Очевидно, что есть определенное расхождение между этими двумя записями, позиция Бенеша во второй из них выглядит не столь однозначно и категорично⁴⁷. Однако именно документ, опирающийся на первую запись Майского, был предъявлен Бенешу в марте 1945 г. в Москве как отражающий его позицию, когда его вынудили подписать обязательство о передаче Закарпатской Украины СССР⁴⁸.

С.З. Случ также обратил внимание на издание «Документы внешней политики»⁴⁹. Сравнивая освещение советско-германских отношений в 1940 г. в российской публикации ДВП и в немецкой ADAP, необходимо отметить, что в отечественной публикации отражены подробные записи бесед между советскими и немецкими представителями, которые носят более полный характер по сравнению с телеграммами-отчетами немецких дипломатов. Однако, как уже отмечал В.П. Сафронов, в томе фактически отсутствуют инструкции руководства Наркоминдела советским дипломатам в Берлине, что свидетельствует об избирательном подходе публикаторов. Можно предположить и наличие купюр при публикации, причем не оговоренных в тексте. И здесь очень полезна та сопоставительная работа, о которой упоминала В.В. Марьина. Например, 3 января 1940 г. Риббентроп сообщил Шуленбургу о намерении направить в Москву Н. Роста, который должен изучить возможности влияния немецкой стороны на французскую секцию Коминтерна и зондирования доступа к советским информационным материалам, касающимся французских коммунистов. Риббентроп просил Шуленбурга оказать содействие этой деликатной миссии Роста. 9 января этот вопрос обсуждался германским послом с первым заместителем наркома иностранных дел В.П. Потемкиным. В ДВП содержится запись этой беседы⁵⁰, но в ней нет ни слова о поднятом послом вопросе, хотя в подготовительных материалах Шуленбурга содержится специальный пункт относительно миссии Роста⁵¹. Это дает основания предполагать, что этот пункт был опущен при публикации документа в ДВП или, что менее вероятно, при оформлении записи беседы⁵².

С.З. Случ затронул вопрос о репрезентативности ДВП за 1940 г. Вот как выглядит она в чисто статистическом сопоставлении с ADAP. За период с 1 января по 31 декабря 1940 г. немецкая публикация содержит 1723 документа, наша — 627, что не может не натолкнуть на предположение, что многие, в том числе принципиально важные документы, не были в нее включены.

С.З. Случ остановился и на комментариях мидовского издания ДВП. В советское время они носили полностью идеологизированный характер. Нельзя сказать, что от этой практики полностью не отказались и в наши дни, принимая во внимание персональный состав редакционной коллегии, в частности О.А. Ржешевского, В.Я. Сиполса и некоторых других. Оставляет желать лучшего и качество комментариев в XXIII томе ДВП, посвященного событиям 1940 г.⁵³ Все это, резюмировал С.З. Случ, приводит к выводу, что и к документальным публикациям 90-х годов нужно по целому ряду причин подходить с осторожностью, не забывая о необходимости сопоставления одних публикаций документов с другими, не говоря уже о критическом отношении к комментариям.

В заключительном слове В.П. Сафронов выразил свое согласие с тем, что исследователи не могут быть в полной мере удовлетворены теми изданиями документов, которыми они располагают на сегодняшний день. Это относится, прежде всего, к дипломатическим сборникам документов, при издании которых необходимо учитывать опыт, например США. Там, отметил В.П. Сафронов, издавали пять-восемь томов документов по каждому году, а у нас — максимум два тома. При этом публикуется в среднем по 40—50 документов, касающихся отношений с крупными государствами, что ничтожно мало по сравнению с имеющимися в фондах документами.

Купюры при публикации документов — это большая беда и давняя болезнь наших издателей, особенно в тех случаях, когда они не оговорены, что неизбежно вызывает недоверие к изданию в целом. Что касается комментариев, то, по мнению В.П. Сафронова, здесь необходимо брать за образец западные публикации документов, содержащие лишь те комментарии, без которых действительно невозможно обойтись. В отечественных сборниках часто в примечаниях публикуются оригинальные документы, что недопустимо. В целом же все опубликованное на сегодняшний день — лишь малая толика того, что имеется в архивах.

Разумеется, подытожил В.П. Сафронов, то, что уже опубликовано, создает определенную базу для исследования, прежде всего, по таким проблемам, как советско-германские и советско-английские отношения. Но по многим другим проблемам публикации документов явно неудовлетворительные и исследователи должны по-прежнему работать в архивах, хотя сейчас это уже труднее делать, чем раньше. Архивы постепенно закрывают свои фонды, и не исключено, что многие документы будут вскоре опять недоступны для исследователей.

От составителя. Несмотря на то что выступление В.П. Сафронова во многом носило фрагментарный характер и преимущественно затрагивало опубликованные, прежде всего дипломатические, документы, поднятые в нем вопросы представляют значительный интерес для исследователей. Количество опубликованных советских документов по 1940 г., хотя и неизмеримо (соизмерять практически не с чем!) выросло за последнее десятилетие, но все же остается недостаточным для понимания многообразных процессов внутренней и внешней политики СССР.

Подготовители и комментаторы публикуемых документов должны стремиться к полноте информации о фондах архивов. Невозможно, да и в этом нет необходимости, публиковать все или даже большую часть документов, находящихся в архивах. Однако их отбор должен осуществляться на сугубо научной основе, исходить прежде всего следует из важности того или иного документа в общем контексте исторических событий. Комментарий должен нести полезную, дополнительную информацию, облегчающую исследователю ориентацию среди огромного числа опубликованных и поистине необозримого количества неопубликованных документов. Но эта информация не должна быть избыточной и ни в коем случае не носить оценочного характера, если только он не относится к источниковедческому анализу документа. И здесь, конечно, не обойтись без широкого привлечения сотрудников специализированных институтов РАН, знания которых явно недостаточно востребованы при подготовке публикаций документов.

На этом «круглый стол» завершил свою работу. Активное и заинтересованное обсуждение актуальных проблем международного развития в 1940 г. дало немало полезного его участникам. Дискуссия обнаружила не только позитивные сдвиги в разработке целого ряда вопросов, но и лакуны. Так, например, отсутствует целостное представление об изменении соотношения сил в мире после поражения Франции, английском аспекте стратегии прямых и непрямых (периферийных) действий Гитлера в 1940 г., коалиционной стратегии в рамках фашистского блока, о влиянии «фактора США» на политику третьего рейха, отнюдь не исчерпала себя и дискуссия о мотивах и времени окончательного решения Гитлера напасть на СССР и т. д. Все эти проблемы, хотя интерес к ним за последние годы явно снизился, являются актуальными для мировой историографии, особенно под влиянием введения в оборот большого массива ранее неизвестных советских документов. Но еще большее значение они имеют для российской историографии, стоящей перед сложными задачами не только по осмыслению прошлого собственной страны, но и новому прочтению истории международных отношений, в том числе событий 1940 г.

Явно недостаточно используются исследования зарубежных историков, причем в возрастающей мере наблюдается очередная крайность: если в советской историографии трудно было себе представить исследование международных проблем без учета зарубежной, прежде всего «буржуазной историографии», позволявшей хотя бы в какой-то мере возместить отсутствие возможности работать в архивах, то ныне наличие подобной возможности сплошь и рядом ведет к игнорированию достижений западных коллег. Не случайно в рамках «круглого стола», хотя и состоялась продуктивная дискуссия по некоторым вопросам, общего впечатления о состоянии международной историографии проблем 1940 г., равно как и основным дискуссионным и неразработанным проблемам, в ней так и не сложилось. Последнее в очередной раз привлекло внимание к специфической ситуации в отечественной исторической науке, переживающей в значительной мере период экстенсивного освоения ранее недоступного архивного материала и потому во многом замыкающейся на самое себя. Одной из форм преодоления этого определенно затянувшегося состояния является обмен мнениями между историками в рамках «круглых столов», которые, как хотелось бы надеяться, являясь некоторым «раздражителем» научной мысли, дадут импульс новым исследованиям.

Примечания

*. Опубл.: Славяноведение. 2001. № 6. С. 3—32.

1. Восточная Европа между Гитлером и Сталиным 1939—1941 гг. / Отв. ред. В.К. Волков и Л.Я. Гибианский. М., 1999; Мельтюхов М.И. Упущенный шанс Сталина. Советский Союз и борьба за Европу: 1939—1941 (Документы, факты, суждения). М., 2000; Безыменский Л.А. Гитлер и Сталин перед схваткой. М., 2000; Советско-румынские отношения 1917—1941 гг.: Документы и материалы: В 2 т. М., 2000; Городецкий Г. Роковой самообман: Сталин и нападение Германии на Советский Союз / Пер. с англ. М., 2001.

2. Präventivkrieg? Der deutsche Angriff auf die Sowjetunion / Hrsg. von B. Pietrow-Ennker. Frankfurt a. M., 2000; Zwischen Tradition und Revolution: Determinanten und Strukturen sowjetischer Außenpolitik 1917—1941 / Hrsg. von L. Thomas u. V. Knoll. Stuttgart, 2000; Elvert J. Mitteleuropa! Deutsche Pläne zur europäischen Neuordnung, 1918—1945. Stuttgart, 1999; Christof F. Befriedung im Donauraum: Der Zweite Wiener Schiedsspruch und die deutsch-ungarischen diplomatischen Beziehungen 1939—1942. Frankfurt a. Main, 1998.

3. Правда. 1940. 30.09. С. 1.

4. Документы внешней политики (ДВП) 1939. М., 1992. Т. XXII, кн. 2. Док. 548. С. 136—137.

5. Вне зависимости от того, как в современной историографии трактуется геополитическая принадлежность Прибалтийских государств, в Секретном дополнительном протоколе к советско-германскому пакту о ненападении от 23 августа 1939 г. «о разграничении сфер обоюдных интересов в Восточной Европе» (ДВП. Т. XXII, кн. 1. Док. 485. С. 632), к последней были отнесены и Прибалтийские государства, представлявшие таким образом с геополитической точки зрения, по крайней мере в 1939—1941 гг., составную часть восточноевропейского региона.

6. Государство, являющееся не только участником военных действий, но и агрессором в советско-финской войне — части Второй мировой войны, разумеется, не может рассматриваться как нейтральное. Международное право выделяет несколько вариантов поведения государства в условиях войны — нейтралитет, невоюющая сторона, участник военных действий (главный и второстепенный). Международное право не выделяет состояния, именуемого неполным или частичным нейтралитетом (см.: Oppenheim L. International Law. L. a.o., 1940. Vol. I—II). Подробнее см.: Случ С.З. Советско-германские отношения в сентябре-декабре 1939 года и вопрос о вступлении СССР во Вторую мировую войну // Отечественная история. 2000. № 5, 6.

7. Это совершенно необязательно. Сталин, как известно, обладал прекрасной памятью и, ссылаясь на «директивы Инстанции», скорее всего, имел в виду тот же самый документ, который был выработан им совместно с Молотовым перед поездкой последнего в Берлин. Будучи склонен к сверхсекретности, Сталин не стал бы в телеграмме, которую мог читать не только Молотов, входить в какие-то детали, связанные с инструктированием главы советской делегации.

8. Архив на Министерство на вътрешните работа (АМВР) II Народен съд. А.е. 14. Л. 42.

9. ДВП. М., 1998. Т. XXIII, кн. 2. Док. 597. С. 211.

10. Akten zur deutschen auswärtigen Politik (ADAP) 1918—1945. Ser. D: 1937—1941. Baden-Baden, Göttingen, 1950—1970. Bd. XI, 2. Dok. 438. S. 643.

11. Восточная Европа между Гитлером и Сталиным. С. 283—294.

12. Цит. по: Фирсов Ф.И. Архивы Коминтерна и внешняя политика СССР в 1939—1941 гг. // Новая и новейшая история. 1992. № 6. С. 18—19.

13. Российский государственный архив социально-политической истории (РГАСПИ). Ф. 495. Оп. 184. Д. 4. Л. 53.

14. Правда. 1940. 28.09. С. 5.

15. Коминтерн и Вторая мировая война. / Сост. Н.С. Лебедева, М.М. Наринский. Отв. ред. К.М. Андерсон, А.О. Чубарьян. М., 1994. Ч. I. Док. 104. С. 372.

16. 1941 год: В 2 кн. / Сост. Л.Е. Решин и др.; под ред. В.П. Наумова. М., 1998. Док. 117. С. 237.

17. Оглашению подлежит: СССР—Германия. 1939—1941: Документы и материалы / Сост. Ю. Фельштинский. М., 1991. Док. 132. С. 234.

18. ДВП. Т. XXIII, кн. 2. Док. 491. С. 30—32.

19. ДВП. Т. XXIII, кн. 2. Док. 498. С. 46.

20. Там же. Док. 497. С. 37.

21. Там же. Док. 548. С. 136—137.

22. Цит по: Фирсов Ф.И. Советско-германские отношения, политика СССР на Балканах в конце 1940 г. и Коминтерн (новые документы) // Международные отношения и страны Центральной и Юго-Восточной Европы в период фашистской агрессии на Балканах и подготовки нападения на СССР (сентябрь 1940 — июнь 1941) / Отв. ред. Л.Я. Гибианский, С.З. Случ. М., 1992. С. 57.

23. Коминтерн и Вторая мировая война. Ч. I. Док. 161. Примеч. 1. С. 516.

24. Отказ от идеи мировой революции как первостепенной задачи международного коммунистического движения нашел отражение в решениях VII конгресса Коминтерна в 1935 г. Подробнее см.: Шириня К.К. Идея мировой революции в стратегии Коминтерна // Новая и новейшая история. 1995. № 5. С. 41—61; Коминтерн и идея мировой революции: Документы / Отв. ред. Я.С. Драбкин. М., 1998.

25. Российский государственный военный архив (РГВА). Ф. 500/К. Оп. 3. Д. 129. Л. 75—82.

26. Там же. Л. 162—168.

27. Там же. Л. 4—21.

28. Смирнов В.П. Коминтерн и поражение Франции (По архивам Коминтерна) // Вторая мировая война: Актуальные проблемы / Отв. ред. О.А. Ржешевский. М., 1995. С. 18—39.

29. Адибеков Г.М., Шахназарова Э.Н., Шириня К.К. Организационная структура Коминтерна, 1919—1943. М., 1997.

30. Лебедева Н.С., Наринский М.М. Коминтерн и Вторая мировая война 1939—1941 гг. Вступительная статья // Коминтерн и Вторая мировая война 1939—1941 гг. Ч. I. С. 3—64; Centre and Periphery: The History of the Comintern in the Light of New Documents. Amsterdam, 1996; Наринский М.М. Советская внешняя политика и Коминтерн 1939—1941 // Война и политика, 1939—1941. М., 1999. С. 38—19.

31. См. сн. 15.

32. Димитров Г. Дневник: (9 март 1933 — 6 февруари 1949). София, 1997; Dimitroff G. Tagebücher 1933—1943 / Hrsg. von B.H. Bayerlein. Berlin, 2000. Bd. 1—2; Dimitrov and Stalin, 1934—1943: Letters from the Soviet Archives / Ed. by A. Dallin, F. Firsov. New Haven; London, 2000.

33. Hillgruber A. Hitlers Strategie: Politik und Kriegführung 1940—1941. Bonn, 1965.

34. Это утверждение неточно, первые шаги в изучении этой проблемы уже были сделаны в отечественной историографии. См. сн. 6.

35. 31 июля 1940 г. Гитлер не утверждал никакого, даже предварительного плана разгрома СССР, его к этому времени еще не существовало. Он сформулировал в этот день политическое решение и обозначил общие контуры замысла операции. Поручение о разработке первого варианта подобного плана было дано начальником генштаба сухопутных войск генерал-полковником Ф. Гальдером начальнику штаба 18-й армии генерал-майору Э. Марксу 29 июля (Гальдер Ф. Военный дневник: Ежедневные записи начальника Генерального штаба сухопутных войск 1939—1942 гг. / Пер. с нем., под ред. и с предисл. Д.М. Проэктора. М., 1969. Т. 2. С. 70).

36. Schwendemann H. Die wirtschaftliche Zusammenarbeit zwischen dem Deutschen Reich und der Sowjetunion von 1939 bis 1941: Alternative zu Hitlers Ostprogramm? B., 1993. S. 367—383.

37. Гальдер Ф. Указ. соч Т. 2. С. 80—81.

38. 15 сентября 1940 г. ОКВ издало директиву о мероприятиях по маскировке операции «Морской лев» (Dokumente zum Unternehmen «Seelöwe»: Die geplante deutsche Landung in England 1940 / Hrsg. von K. Klee. Göttingen, 1959. S. 426—427), которые фактически предназначались уже для маскировки ее отмены. 19 сентября последовала новая директива ОКВ, предписывавшая приостановить «движение по сосредоточению транспортных средств, если оно еще не закончено» (Ibid. S. 436). Она была первым практическим мероприятием по приостановлению дальнейшей подготовки к уже фактически отложенной на весну 1941 г. операции.

39. Пароль «Дортмунд» был направлен в войска вечером 20 июня (Kriegstagebuch des Oberkommandos der Wehrmacht 1940—1945 (Wehrmachtführungsstab) / Zusgest. u. erläut. von H.-A. Jacobsen; Hrsg. von P.E. Schramm. Frankfurt a. Main, 1965. Bd. I. S. 408). М.И. Мельтюхов смешивает принятие военно-политического решения о нападении на Советский Союз (Entschluß zum Ostfeldzug) с решением об отдаче приказа о нападении (Befehl zum Losschlagen).

40. Гальдер Ф. Указ соч. Т. 2. С. 277—278; Kriegstagebuch des OKW. Bd. I. S. 204—205.

41. Hillgruber A. England in Hitlers außenpolitischer Konzeption // Historische Zeitschrift. 1974. Bd. 218. H. 1. S. 78.

42. ДВП. Т. XXIII, кн. 1—2; Полпреды сообщают...: Сб. документов об отношениях СССР с Латвией, Литвой и Эстонией. Август 1939 — август 1940 / МИД СССР. М., 1990; Советско-румынские отношения, 1917—1941. Т. 2; Трансильванский вопрос: Венгеро-румынский территориальный спор и СССР. 1940—1946 гг.: Документы российских архивов / Под ред. Т.М. Исламова и Т.А. Покивайловой. М., 2000; 1941 год. Кн. 1—2; Русско-китайские отношения в XX веке / Отв. ред. С.Л. Тихвинский. М., 2000. Т. 4, кн. 1: 1937—1944 гг.

43. 1941 год. Кн. 1—2; Зимняя война 1939—1940. М., 1998. Кн. 2: И.В. Сталин и финская кампания (стенограмма совещания при ЦК ВКП(б)); Тайны и уроки зимней войны, 1939—1940: По документам рассекреченных архивов / Ред.-сост. Н.Л. Волковский; под общ. ред. В.А. Золотарева. СПб., 2000; Русский архив: Советско-японская война 1945 года: история военно-политического противоборства двух держав в 30—40-е годы: Документы и материалы. В 2-х т. / Сост. В.Н. Вартанов и др., под общ. ред. В.А. Золотарева. М., 1997. Т. 18 (7—1); Русский архив. Великая Отечественная: Накануне войны. Материалы совещания высшего руководящего состава РККА 23—31 декабря 1940 г. / Отв. сост. А.И. Барсуков; под общ. ред. В.А. Золотарева. М., 1993. Т. 12 (1); Русский архив. Великая Отечественная: Накануне войны. Материалы совещаний высшего руководящего состава ВМФ СССР в конце 1940 / Отв. сост. В.И. Жуматий; под общ. ред. В.А. Золотарева. М., 1997. Т. 12 (2); Русский архив: Великая Отечественная: Приказы народного комиссара обороны СССР. 1937—22 июня 1941 г. / Отв. сост. А.С. Емелин, под общ. ред. В.А. Золотарева. М., 1994. Т. 13 (2—1).

44. 1941 год. Кн. 1—2; Органы государственной безопасности СССР в Великой Отечественной войне; Сб. документов. М., 1995. T. 1: Накануне. Кн. 1: Ноябрь 1938 г. — декабрь 1940 г.

45. ДВП. Т. XXII, КН. 2. Док. 625. С. 122.

46. Цит. по: Марьина В.В. Чехословацко-советские отношения в дипломатических переговорах 1939—1945 гг. // Новая и новейшая история. 2000. № 4. С. 146.

47. Опубликованная в ДВП запись беседы Бенеша с Майским от 21 ноября 1939 г. практически полностью совпадает с этой позицией бывшего президента Чехословакии в вопросе о Карпатской Украине (ДВП. Т. XXII, кн. 2. Док. 802. С. 327).

48. Архив внешней политики Российской Федерации (АВП РФ). Ф. 06. Оп. 7. П. 51. Д. 835. Л. 9; Марьина В.В. Э. Бенеш: Последний визит в Москву (март 1945 г.): Документальный очерк // Славяноведение. 1996. № 6. С. 83. Примеч. 2.

49. В начале 90-х годов аббревиатура «СССР» в угаре политической конъюнктуры исчезла из названия XXII тома, создав беспрецедентную ситуацию, когда из названия продолжающейся многотомной серии документов не понятно, о каком государстве идет речь. Этот «научный» подход сохранен и при публикации последующих томов.

50. ДВП. Т. XXIII, кн. 1. Док. П. С. 30—31.

51. ADAP. Bd. VIII. Dok. 521. S. 505.

52. Для подобных предположений есть серьезные основания, так как на телеграмме Риббентропа имеется пометка советника германского посольства в Москве В. фон Типпельскирха от 9 января 1940 г.: «Обсуждалось г-ном послом с г-ном Потемкиным, был поставлен вопрос о возможности беседы Роста с руководителем французской секции Коминтерна. П. проверит эту возможность и даст ответ» (Ibid. Bd. VIII. Dok. 501. Anm. 1. S. 469).

53. Например, см.: ДВП. Т. XXIII, кн. 2. Примем. 208. С. 819.