Начало Второй мировой войны, 1939 год. Современное состояние проблемы^*

27 января 2000 г. в Институте славяноведения РАН (ИСл РАН) после многолетнего перерыва¹ состоялся «круглый стол», посвященный проблемам кануна и начала Второй мировой войны, а именно событиям 1939 г., организованный Отделом истории славянских народов периода мировых войн. Потребность в его проведении была продиктована рядом причин, среди которых ведущий «круглого стола» С.З. Случ (ИСл РАН) выделил основные.

Прежде всего серьезным побудительным мотивом стала ситуация, сложившаяся в последнее десятилетие в отечественной историографии проблем 1939 г. Нельзя сказать, что их разработка не ведется, выходят в свет книги (среди самых последних — «Восточная Европа между Гитлером и Сталиным, 1939—1941 гг.», подготовленная в ИСл РАН), появляются статьи, официальные документальные публикации². Вместе с тем вся эта работа, особенно в последние годы, носит в значительной степени спорадический характер, осуществляется вне рамок продуманной общей концепции, которая основывалась бы на результатах, достигнутых мировой исторической наукой, и дополнялась отечественными исследованиями последнего десятилетия, базирующимися в основном на ставших доступными архивных материалах. Подобная нескоординированность работы ведет к неизбежным издержкам, связанным с распылением усилий немногочисленных историков, занимающихся проблемами 1939 г. Как правило, они настолько увлечены поиском новых документов, что не замечают или не хотят замечать, над чем работают их коллеги³. В появляющихся публикациях редко можно встретить ссылки на работы других историков, не говоря уже о полемике с ними. Неудивительно, что в подобной обстановке ушли в прошлое и дискуссии специалистов по проблемам 1939 г.⁴, ставшие одним из важных этапов деидеологизации исторической науки. И это отнюдь не свидетельство господствующего единодушия или даже его видимости, а нечто, имеющее скорее отношение к научной этике.

Не может не беспокоить и то, что подготовка и издание документов, относящихся к предыстории Второй мировой войны, не являются объектом усилий отдельных групп исследователей, а отданы на откуп официальным организациям, что неизбежно и отнюдь не лучшим образом влияет на характер публикуемых документов.

Разобщенность отдельных исследователей и их усилий по разработке конкретных проблем, связанных с переломным в истории человечества 1939 годом, несомненно, не может не сказываться на результатах работы, уровне анализа нового материала. К тому же многие важные проблемы вообще остаются вне поля зрения историков, чего скорее всего, можно было бы избежать при координации их усилий.

Все это вместе взятое и побудило вновь обратиться к такой форме обмена мнениями между специалистами по наиболее важным и по-прежнему дискуссионным проблемам 1939 г. как «круглый стол». Правда, в отличие от «круглых столов» 10—12-летней давности, которые отличались большой публицистичностью и высоким эмоциональным накалом, стремлением буквально выплеснуть ранее закрытую информацию, на этот раз ставилась иная задача. Речь должна была идти о конструктивном обмене мнениями по строго очерченному кругу проблем, степени их разработанности в отечественной и зарубежной историографии, о введении в научный оборот новых документов, о творческих планах участников дискуссии и т. п. С этой целью заранее были намечены четыре ключевые дискуссионные проблемы (Советский Союз, Восточная Европа и предвоенный политический кризис; англо-франко-советские переговоры: была ли реальная перспектива?; советско-германский пакт и Мюнхенское соглашение: общее и особенное; советско-германское сотрудничество осенью 1939 г.) и докладчики. После каждого из сообщений состоялась часовая дискуссия с участием всех присутствующих (более 40 человек из различных институтов РАН и университетов).

Нижеследующие заметки, не претендуя на полноту, преследуют своей целью не только передать основное содержание произошедшего обмена мнениями, но и критически оценить их, т. е. в известной степени «продолжить начатый разговор», а также поделиться впечатлениями как о самом замысле, так и о его содержании.

Первым с сообщением на тему «Советский Союз, Восточная Европа и предвоенный политический кризис» выступил В.К. Волков (ИСл РАН). Он начал с характеристики мировой историографической ситуации, отметив, что интерес исторической науки к генезису Второй мировой войны, хотя, несомненно, уменьшившийся, по-прежнему сохраняется, о чем свидетельствуют новые публикации книг и особенно статей в научных журналах, основывающихся на широкой документальной базе. Вместе с тем сегодняшнее положение серьезно отличается от предшествующих десятилетий, особенно от периода 50—70-х годов, когда стали доступны архивы, и в научный оборот были введены основные массивы документов многих стран, в том числе большинства ведущих «игроков» на международной арене предвоенной эпохи. Все это открыло исключительно благоприятные возможности для исследователей, позволившие создать немало по-настоящему крупных трудов о предыстории Второй мировой войны.

Перейдя к характеристике атмосферы, в которой происходило в конце 80-х годов обсуждение вопросов, связанных с советско-германским договором о ненападении 1939 г., В.К. Волков отметил, что определенные политические круги в Прибалтике и Москве, а также группы радикально настроенных интеллигентов использовали накал эмоций в попытках дискредитации сталинского руководства, разоблачения его закулисных маневров и т. д. Одновременно по решению II Съезда народных депутатов СССР была создана специальная комиссия по изучению комплекса вопросов, связанных с договором 23 августа 1939 г. во главе с А.Н. Яковлевым, собравшая огромный материал, дальнейшая судьба которого неизвестна. Правда, в последующие годы МИД продолжил выпуск серии «Документы внешней политики СССР», вобравшей очень интересные документы и доведя ее до 22 июня 1941 г. В свою очередь международный фонд «Демократия» подготовил двухтомник «1941 год», содержащий немало документов предшествующего периода. Однако, несколько уточнил свою мысль докладчик, как опубликованные документы, так и те из них, что вводятся в научный оборот исследователями, не дают оснований для надежд на какие-либо «открытия», способные сколько-нибудь существенно изменить наши представления о предыстории Второй мировой войны.

Это, разумеется, не означает, что проблема генезиса величайшего конфликта XX в. исчерпана. По мнению В.К. Волкова, несомненно перспективными являются новые концептуальные подходы в изучении происхождения Второй мировой войны. Сама история межвоенного двадцатилетия, сопровождавшаяся массой самых различных радикальных изменений в системе международных отношений, стала своего рода лабораторией для изучения многих методологических и теоретических построений. Речь идет, например, о разработке проблемы зарождения, развития и кризиса Версальской системы международных отношений, обладавшей как общими для большинства систем международных отношений, так и специфическими, присущими только Версальской закономерностями: блокообразованием, союзоспособностью государств, входящих в нее и соприкасающихся с ней, внутренней перестройкой и кризисными фазами развития, которые периодически сотрясали систему, начиная с Рапалльского кризиса и кончая кризисом 1939 г.

В этой связи небезынтересно, особенно принимая во внимание специализацию ИСл РАН, рассмотреть, как в рамках этой глобальной системы международных отношений (начиная с Первой мировой войны есть все основания вести речь именно о глобализации международных отношений) развивается регион Центральной и Юго-Восточной Европы (ЦЮВЕ), включивший в себя целый ряд независимых государств, возникших после распада Австро-Венгерской и Российской империй. Это особенно важно, потому что именно этому региону было суждено сыграть огромную роль в вызревании Второй мировой войны. Именно с этим регионом были связаны основные международные кризисы в межвоенный период, что предполагает более глубокое изучение всего комплекса проблем, так или иначе относящихся к Центральной и Юго-Восточной Европе.

Далее докладчик перешел к вопросу, выходившему за рамки обсуждаемой проблемы, хотя, несомненно, с ней связанному, а именно: отправной или переломной точке в международном развитии на пути ко Второй мировой войне. Вопрос этот на протяжении многих десятилетий серьезно дебатировался в западной историографии, которая предложила большой набор ответов на него в широком диапазоне от Версальского мирного договора, мирового экономического кризиса, прихода к власти Гитлера до нападения Японии на Маньчжурию в 1931 г., Абиссинского кризиса, Большого террора Сталина и даже стремления западных демократий к миру⁵. Как известно, советская историография в духе известной сталинской схемы сводила все к двум «очагам войны» — милитаристской Японии и нацистской Германии, как основным вехам на пути ко Второй мировой войне.

Концепция, предложенная В.К. Волковым, сводится к следующим положениям. Переломным в развитии кризиса системы международных отношений и вехой на пути к войне был 1936 г. Это объясняется обилием важных событий, произошедших в этом году: германо-австрийский договор об особых отношениях; создание Антикоминтерновского пакта; на первый взгляд второстепенное событие, но отразившее серьезные изменение в Центральной и Юго-Восточной Европе — падение правительства Н. Титулеску в Румынии; поворот в германо-польских отношениях, выразившийся в сближении Ю. Бека с Гитлером⁶; начало Гражданской войны в Испании, подтолкнувшей систему международных отношений к трансформации в нужном для Берлина направлении; нарастание широкомасштабного террора в СССР. Если объединить эти события под углом зрения их влияния на существовавшую систему международных отношений, то станет очевидно, что именно здесь произошел перелом, началось движение по пути к мировой войне. По мнению докладчика, эти процессы не осмыслены в нашей историографии, да и вообще не затрагивались в исторической литературе⁷.

В.К. Волков затронул также вопрос о роли Советского Союза в развитии кризиса международной системы. По его мнению, массовые чистки в СССР, в том числе среди высшего партийного, государственного и военного руководства, подробно освещавшиеся и комментировавшиеся печатью на Западе, самым серьезным образом сказались на отношении многих европейских государств к договорам, заключенным ими с Москвой. Не следует забывать и о личном восприятии страны «Большого террора» государственными и политическими деятелями мира, и без того в своем подавляющем большинстве не питавших особо теплых чувств к «цитадели мирового коммунизма». Среди договоров, которым массовые эксцессы в Советском Союзе нанесли особенно заметный ущерб, — советско-чехословацкий и советско-французский 1935 г. В конечном счете, союзоспособность СССР была самим советским руководством доведена практически до нуля. Уже в ходе кризиса 1938 г. вокруг Чехословакии в дипломатических кругах проговаривался вопрос об эвентуальном пропуске Красной Армии через территории сопредельных государств — Польши и Румынии — на помощь Праге, если в этом возникнет необходимость. Разумеется, ответ на этот вопрос мог быть только отрицательным. Советская да и российская историографии объясняли причины отказа боязнью руководства этих стран перед большевизацией и т. п. Действительно боялись, но помимо этого, кто же разрешит пропуск, т. е. даже кратковременное присутствие на своей территории, войск такого государства, в котором уничтожаются носители государственности, политической системы, идеологии и т. д.

Под влиянием всех этих событий в отношениях между Советским Союзом и восточноевропейскими странами произошел, как считает В.К. Волков, гигантский перелом. Последние фактически оказались изолированы, раздираемы серьезными противоречиями и зажаты между Германией и СССР. Любые изменения на международной арене, особенно с участием Берлина или Москвы, моментально отражались на положении стран Восточной и Юго-Восточной Европы. Так, после Мюнхенского соглашения распался блок восточноевропейских государств — Малая Антанта. Балканский пакт тоже превратился в пустышку. Таким образом, когда фашистская Германия стала разворачивать широкомасштабную экспансию на континенте, все договорно-правовые отношения, связывающие страны ЦЮВЕ, фактически превратились в труху.

В связи с подобным развитием в восточноевропейском регионе, отмечает В.К. Волков, возникает еще один чрезвычайно интересный вопрос общего плана. Известно, что система международных отношений — это саморегулирующийся организм, в конечном счете всегда достигающий известного баланса, равновесия сил. Во второй половине 30-х годов это равновесие было резко нарушено в результате стремительного возрастания военной мощи нацистской Германии, с одной стороны, и заметного отставания в военной сфере Англии, Франции и Советского Союза — с другой. Причем если западные державы отставали от третьего рейха под влиянием серьезных, но достаточно ординарных издержек внутренней и внешней политики (внутриполитической нестабильности во Франции и курса на «умиротворение» держав фашистского блока в ведущей в этом тандеме Великобритании), то отставание в военной области СССР являлось следствием не только общей материально-технической отсталости, но прежде всего результатом экстраординарной внутренней политики сталинского режима, массовых репрессий в стране, которые с особой силой обрушились на высший командный состав и офицерский корпус Красной Армии. В ходе репрессий второй половины 30-х годов Сталин уничтожил больше офицеров и генералов Красной Армии, чем Советский Союз потерял в годы Великой Отечественной войны. Все это в совокупности указывает на то, сколь сложен и многогранен был процесс, связанный с возникновением Второй мировой войны.

В заключение В.К. Волков обратил внимание на то обстоятельство, что существует немало проблем, затрагивающих предысторию Второй мировой войны, которые все еще не осмыслены. Поэтому дальнейшее продвижение в изучении ее генезиса должно быть связано не столько с привлечением нового материала, сколько в новых подходах к исследованию уже введенного в научный оборот. Не менее важно еще раз вернуться и к тем вопросам, которые считались давно решенными, попытаться взглянуть на известные факты с позиций не только более разностороннего знания о предмете, но и более объемного, в том числе и нетрадиционного, его ви́дения.

Выступление В.К. Волкова вызвало оживленную дискуссию, особенно в связи с его тезисом о 1936 г. как переломном в истории предвоенных международных отношений.

В.П. Смирнов (МГУ), не согласившийся с В.К. Волковым, полагает, что эрозия Версальской системы международных отношений началась еще в 1925 г., когда были заключены Локарнские соглашения, а поворотным пунктом в развитии международной обстановки в Европе стал, по его мнению, приход Гитлера к власти в 1933 г., тогда как начало предвоенного политического кризиса связано с событиями 1938 г.

Схожей позиции придерживается и Э. Дурачиньский (постоянный представитель Польской АН в Москве при Российской АН), считающий, что отсчет процесса ломки Версальской системы международных отношений, имевшей для Польши большое положительное значение, следует начинать с Рапалльского договора (1922). 1933 год был переломным не только в истории Германии, но и для международных отношений в целом. Однако решающую роль на пути ко Второй мировой войне сыграл, несомненно, 1938 год (аншлюс Австрии и Мюнхенское соглашение).

Л.Я. Гибианский (ИСл РАН) поставил вопрос о необходимости найти четкие дефиниции самой Версальской системы международных отношений, в частности, определив ее взаимоотношения с СССР: являлся ли последний частью этой системы или нет? По его мнению, ключ к пониманию предвоенного политического кризиса находился в 1938 г., когда фактически рухнула вся система международных отношений.

Н.С. Лебедева считает, что многое, из-за чего в дискуссии ломаются копья, связано с терминологическими неточностями. Предвоенный политический кризис — это кризис, который непосредственно предшествовал началу Второй мировой войны, т. е. с 15 марта 1939 г. до 1 сентября 1939 г. Другое дело — кризисные явления, которыми были затронуты международные отношения в целом. Однако здесь имели место существенные региональные или, точнее, континентальные различия. Поэтому выделять в качестве переломного какой-то год для всей системы международных отношений было бы неправильно. Что касается Европы, то для нее перелом наступил в ходе первой насильственной акции фашистской Германии по отношению к суверенному государству — Австрии в марте 1938 г.

И.В. Михутина (ИСл РАН) выразила несогласие с тем, что союзоспособность СССР в 1936 г. была равна нулю, принимая во внимание заключенные годом ранее договоры с Францией и Чехословакией. По ее мнению, переломным моментом на пути ко Второй мировой войне стал аншлюс Австрии в марте 1938 г.

В.В. Малай (ИВИ РАН) также поставила под сомнение утверждение о нулевой союзоспособности Советского Союза в период до начала Большого террора. Британские архивные документы свидетельствуют, что в Лондоне в 1936 г. по-прежнему присматривались к СССР, и однозначное мнение об эвентуальной политике по отношению к нашей стране в Форин оффис еще не сформировалось. Поэтому говорить об изоляции Советского Союза как результате целенаправленной политики западных держав можно только с конца 1937 г.

Г.Ф. Матвеев (МГУ) обратил внимание на генетические слабости Версальской системы международных отношений, только частично воплотившей на практике теоретические построения президента США В. Вильсона. Поскольку же право наций на самоопределение не было реализовано в межвоенной Европе, то созданная в Версале международная конструкция подверглась очень серьезному испытанию и фактически была обречена не из-за политических противоречий, а в результате межнациональных конфликтов. Г.Ф. Матвеев оценил Мюнхенский договор как зафиксировавший в межгосударственном соглашении признание права наций на самоопределение, а Гитлера — как впервые на международной арене добившегося реализации этого права для судетских немцев⁸. Подобные, мягко говоря, не совсем обычные для российских историков оценки политики третьего рейха, основывающиеся не в последнюю очередь как на формально-односторонней интерпретации произошедшего, так и на принятии на веру публичных заявлений Берлина, сделанных для оправдания его агрессивных действий, не вызвали интереса у участников «круглого стола».

С.З. Случ напомнил, что развитие международной обстановки на континенте во второй половине 30-х годов в решающей степени находилось под влиянием политики третьего рейха. Поэтому решения, которые принимались в Берлине, оказывали серьезное влияние на политический климат в Европе. В этой связи этапным моментом в развитии внешней политики нацистской Германии, а тем самым и международной обстановки в целом стало совещание в рейхсканцелярии 5 ноября 1937 г. На нем Гитлер выступил с программным заявлением о переходе рейха к политике территориальной экспансии уже в обозримой перспективе. Произошедшая на протяжении 1938 г. резкая динамизация внешней и внутренней политики Германии в решающей степени связана именно с этим выступлением фюрера⁹.

В заключительном слове В.К. Волков постарался ответить на возникшие в ходе дискуссии вопросы и возражения. Он подчеркнул, что Версальская система международных отношений не могла быть устойчива без Германии и Советской России. Ее кризисными точками были Рапалльский договор, Локарнские соглашения, а также заключение в 1933 г. «пакта четырех» (Англии, Франции, Италии и Германии)¹⁰. Общий же кризис Версальской системы проявился, по его мнению, именно в 1936 г., а его наиболее значимыми составляющими были ремилитаризация Рейнской области, конференция в Монтре и ее решения о режиме проливов, начало Гражданской войны в Испании и вмешательство в нее других держав, принятие Германией «четырехлетнего плана» подготовки страны к войне, отстранение, в Румынии от власти министра иностранных дел Н. Титулеску и, наконец, подписание Антикоминтерновского пакта. Что же касается предвоенного политического кризиса, то точкой отсчета здесь является март 1939 г. — оккупация Чехии.

От составителя. Как показала дискуссия по другим сообщениям, представленным на «круглом столе», интерес к тезисам В.К. Волкова не был в полной мере исчерпан, хотя далеко не все его аргументы показались участникам убедительными, особенно в том, что касается роли 1936 года в генезисе Второй мировой войны. И это неудивительно, принимая во внимание, что мотором, движущей силой процесса, который неуклонно приближал мир к войне, прежде всего являлась политика нацистского рейха, политика Гитлера. Действительно, 1936 год был ознаменован двумя важными событиями в процессе динамизации этой политики: восстановлением полного суверенитета Германии над ее территорией, определенной Версальским мирным договором, в ходе введения частей вермахта в демилитаризованную часть Рейнской области¹¹ и издание Гитлером меморандума по «четырехлетнему плану» подготовки германской экономики к войне¹². При этом первое из них представляло собой по существу последнюю важную внешнеполитическую акцию третьего рейха в процессе ненасильственной ревизии Версальского договора. Второе — этапный момент в процессе перевода экономики Германии на военные рельсы, последствия которого в 1936 г. были далеко не очевидны. Все это свидетельствует о том, что 1936 г. представлял собой, несомненно, важный, но все-таки отнюдь не переломный этап в развитии внешней политики нацистской Германии, а тем самым и международных отношений межвоенного периода в целом.

В проблемно-постановочном выступлении В.К. Волкова целый ряд конкретных вопросов, непосредственно связанных с заявленной темой «Советский Союз, Восточная Европа и предвоенный политический кризис», не был затронут. Прежде всего это касается оценки того места, которое занимал восточноевропейский регион в политических расчетах Кремля в период его активного сближения с нацистской Германией. Хотя В.К. Волков был единственным из докладчиков, кто уделил внимание положению в историографии проблемы, однако данные им ее характеристики носили общий характер, а оценки были размыты.

С сообщением на тему «Англо-франко-советские переговоры: была ли реальная перспектива?» выступил О.А. Ржешевский (ИВИ РАН). Его эмоционально окрашенный доклад был сконцентрирован на англо-франко-советских военных переговорах в августе 1939 г., хотя заявленная для обсуждения тема звучала шире.

По мнению О.А. Ржешевского, в череде насыщенного событиями 1939 г. англо-франко-советские переговоры по-прежнему привлекают особо большое внимание историков потому, что от хода и исхода этих переговоров в конечном счете зависело дальнейшее развитие событий, в том числе и то, будет заключен советско-германский договор или нет. В сегодняшней российской историографии существует на этот счет немало версий, в основе которых лежат не понятийные расхождения, а сугубо политические, так как, по утверждению О.А. Ржешевского, история была и всегда будет наукой политической, отстаивающей определенные ценности, трансформирующиеся в определенные утверждения. Среди них, например, такие: СССР вел эти переговоры с западными державами чисто формально, поскольку в Кремле уже было все решено относительно заключения договора с Германией; советская военная делегация, получив распоряжение Сталина, оформленное в виде записки А.Н. Поскребышева К.Е. Ворошилову следующего содержания: «Клим, Коба сказал, чтобы ты кончал эту шарманку»¹³, преждевременно прервала военные переговоры. Все это, по мнению докладчика, разумеется, лишь версии, и только имеющиеся документы могут служить ориентиром для тех или иных научных выводов, в том числе и в ходе нашей дискуссии.

За последние годы стал известен только один новый документ, имеющий принципиальное значение для оценки хода и исхода англо-франко-советских военных переговоров в Москве. Речь идет об инструкции главе советской военной делегации маршалу Ворошилову на ведение этих переговоров¹⁴. По мнению О.А. Ржешевского, эта инструкция позволяет сделать два вполне определенных вывода. Во-первых, она свидетельствует, что советское руководство сомневалось в позиции Англии и Франции, в их готовности заключить военную конвенцию. Во-вторых, СССР со своей стороны был готов к заключению этой конвенции и стремился к этому на вполне определенных условиях, но не на основе сформулированных лишь в общей форме обязательств, которые ему ничего не давали.

В ходе переговоров военных миссий все сконцентрировалось на одном вопросе: пропустит ли Польша советские войска на свою территорию в случае немецкой агрессии против нее. Это требование советской делегации, обращенное к западным державам и Польше, было, с военной точки зрения, совершенно обоснованно, так как диктовалось необходимостью своевременно войти в непосредственное соприкосновение с вермахтом. Наличие у поляков и руководства западных держав опасений относительно возможной в этом случае большевизации Польши, ее захвата Красной Армией и т. д. необходимо, по утверждению докладчика, отнести к категории политических спекуляций, ибо речь шла о вопросе большой стратегии, т. е. строго военной проблеме. Для всякого здравомыслящего человека и сегодня совершенно очевидно, что СССР не должен был дожидаться, пока немецкая армия подойдет к западной советской границе, а выдвинуть свои войска навстречу ей.

Хорошо известно, продолжал О.А. Ржешевский, чем закончились военные переговоры Советского Союза с западными державами. Польское правительство официально заявило, что оно против любых военно-политических соглашений с Москвой и категорически против пропуска советских войск через свою территорию. Из не так давно опубликованных французских документов стало известно, что позиция французской военной делегации была ясной и четкой. Французы понимали, что вопрос о пропуске советских войск через территорию Польши является кардинальным, без него не может быть заключена военная конвенция. Поэтому французская делегация приложила максимум усилий для того, чтобы подтолкнуть польское руководство на какую-то форму согласия с советскими требованиями, позволявшего Западу хотя бы продолжить переговоры в Москве. О позиции французской делегации свидетельствует и то, что ее телеграммы в Париж возымели действие: премьер-министр Э. Даладье прислал главе делегации генералу Ж. Думенку полномочия на подписание военной конвенции. Однако англичане и поляки молчали, и на этом переговоры военных миссий завершились.

Возникает вопрос, отмечает О.А. Ржешевский, хотя он и относится к области виртуальной истории: была ли возможность заключения военного соглашения между СССР и западными державами в августе 1939 г.? По мнению докладчика, шансов на заключение такого соглашения в то время не имелось. Это объясняется, прежде всего, позицией Великобритании, которая продолжала вести сложную интригу на международной арене, в основном заботясь о собственной безопасности. Обеспечение последней связывалось в Лондоне с подталкиванием германской экспансии в восточном направлении, которое было главным в политике фашистского руководства, т. е. против Советского Союза. Это обстоятельство и сделало невозможным военный союз между тремя державами в конце лета 1939 г. Вместе с тем, утверждает О.А. Ржешевский, Ворошилов оказался прав, когда он сказал 26 августа, что переговоры могут быть продолжены, и они будут продолжены¹⁵. На сегодняшний день мы уже располагаем совершенно конкретными документами о том, что действительно англо-советские переговоры были продолжены, но уже по английской инициативе в октябре 1939 г.¹⁶, сразу же после заключения советско-германского договора «О дружбе и границе» 28 сентября.

Заканчивая свое выступление, О.А. Ржешевский заметил, что в сложной обстановке лета 1939 г., когда параллельно шли не только советско-германские, но и англо-германские переговоры, для него остается совершенно не проясненным один исторический факт, а именно: действительно ли происходила во второй половине августа подготовка полета Геринга в Англию, решение о котором Гитлер отменил сразу же, как только получил послание Сталина с согласием на приезд Риббентропа в Москву 23 августа. В ходе состоявшегося в сентябре 1999 г. в Берлине заседания российско-германской комиссии историков, приуроченной к 60-летию начала Второй мировой войны, он задал этот вопрос немецким коллегам, но не получил на него ответа.

Прежде чем началась дискуссия по докладу О.А. Ржешевского, ему был задан ряд вопросов.

Вопрос: Прошло 10 лет, как вышла книга «1939 год: Уроки истории», первая крупная работа эпохи Перестройки, посвященная событиям кануна Второй мировой войны, в которой Вами написана глава, относящаяся к англо-франко-советским переговорам летом 1939 г.¹⁷ Что изменилось за истекшее время в Вашей оценке этих переговоров?

О.А. Ржешевский: В основном ничего не изменилось. Пожалуй, только то, что советской стороне следовало настаивать на участии в этих переговорах польской военной делегации.

Вопрос: Анализируя текст инструкции Ворошилову на ведение переговоров, не кажется ли Вам, что советская сторона была прекрасно информирована о том, с каким «багажом» прибудут в Москву западные партнеры по переговорам? Что, наверное, и неудивительно, принимая во внимание деятельность «кембриджской пятерки», работавшей на советскую разведку¹⁸.

О.А. Ржешевский: Материалы разведки нам неизвестны. В последнее время мы работаем с дневниками советского посла в Лондоне И.М. Майского, но там таких сведений нет.

Вопрос: У Вас не создается впечатление при чтении инструкции Ворошилову, что вокруг вопроса о проходе советских войск через территорию Польши, ответ на который был давно известен в Кремле, было умышленно сосредоточено столь большое внимание, чтобы завести переговоры в тупик?

О.А. Ржешевский: Странная постановка вопроса. На какой же основе мы должны были заключать военную конвенцию? Ведь речь шла о защите наших национальных интересов.

Вопрос: Кто в 1939 г. представлял большую опасность для Великобритании — СССР или Германия?

О.А. Ржешевский: Достаточно посмотреть выступления У. Черчилля¹⁹, чтобы убедиться в том, главную опасность в Лондоне видели в Германии.

Вопрос: Известно ли Вам, что нарком обороны Ворошилов получил летом 1939 г. приглашение прибыть для переговоров в Лондон, которое было отклонено?

О.А. Ржешевский: Я о таком приглашении ничего не знаю, здесь надо оперировать документами, а не слухами.

Вопрос: Почему все-таки СССР не настоял на приглашении Польши для участия в военных переговорах? Может быть, ее реакция была заранее известна в Москве?

О.А. Ржешевский: Это была ошибка советского руководства, Польшу надо было обязательно приглашать на переговоры. Отказалась бы Польша или нет, этого нельзя утверждать однозначно. Ведь обстановка в Москве была иная, чем годом ранее в Мюнхене.

Первым в дискуссии по сообщению О.А. Ржешевского выступил Э. Дурачиньский. По его мнению, у Советского Союза были немалые сомнения на военных переговорах с западными державами, но при этом он все-таки стремился к соглашению. Разумеется, в Кремле была заранее известна негативная позиция польского руководства в том, что касается допуска советских войск. И она объясняется необходимостью обеспечения суверенитета страны, вне зависимости от того, о каких иностранных войсках шла речь. Тем не менее остается открытым вопрос, когда же произошел поворот во внешней политике СССР — 11 или 19 августа?²⁰ От ответа на него зависит и оценка содержания инструкции Ворошилову. В целом же ответственность за провал переговоров лежит на всех его участниках.

В.А. Голубев (Ин-т российской истории РАН), вернувшись к поднятому В.К. Волковым вопросу о союзоспособности СССР, отметил, что, наряду с союзоспособностью государств существует и такая немаловажная категория, как союзопотребность во внешней политике. Так, у Франции она была в межвоенный период очень высока, у Великобритании — на среднем уровне, а у СССР — низкая. Последнее неудивительно, так как высокая степень манипулирования массовым сознанием в условиях тоталитарного режима навязывала обществу стереотип тотального враждебного окружения СССР. Поэтому на проблему союзников население Советского Союза смотрело исключительно через идеологическую призму, что создавало для верхушки дополнительные возможности для обработки масс в зависимости от ситуации.

Н.С. Лебедева считает, что все европейские державы, кроме Германии, стремились избежать войны. При этом Польша рассматривалась в Лондоне в качестве разменной карты в англо-германских отношениях, и влиятельные силы в правительственных кругах даже готовы были пойти на организацию «второго Мюнхена», на этот раз для Польши. Однако Берлин это уже не устраивало, он стремился к разгрому Польши. Великобритания и Франция не могли с этим согласиться, не утратив полностью лица на международной арене. Поэтому англо-германский сговор на условиях, продиктованных нацистскими лидерами, был невозможен.

Возможен ли был иной исход переговоров, которые велись в то время в различных местах главными участниками событий? — так поставил вопрос В.К. Волков. По всей видимости, нет. Для Англии и Франции договоренность за счет Польши была исключена из-за общественного мнения этих стран, для Германии и СССР подобной проблемы не существовало. Но и договоренность с Советским Союзом для Великобритании являлась весьма проблематичной, если даже иметь в виду только военный аспект: Англия могла выставить пять дивизий, СССР — 120. И это при том, что в Лондоне традиционно занимались поисками ландскнехтов для борьбы с Германией. Сталин, более всего опасавшийся сговора западных держав с Берлином, пошел на переговоры с Англией и Францией ради зондажа, давления на них и одновременно на Германию, в первую очередь в пропагандистских целях, считает В.К. Волков. По его мнению, ни один из участников переговоров в Москве не мог похвастаться безупречностью замыслов и предложенных путей их реализации, при этом все они и Польша демонстрировали большую, явно излишнюю самоуверенность, что было на руку только Берлину.

И.С. Яжборовская (Ин-т сравнительной политологии РАН) указала на необходимость не отождествлять интересы СССР с деятельностью Сталина, политика которого привела к результатам, диаметрально противоположным декларированным публично намерениям. Позиция Польши относительно пропуска советских войск через ее территорию была давно известна в Кремле и объективно никак не могла повлиять на исход англо-франко-советских военных переговоров. Другое дело — угроза капиталистического окружения на западе и востоке, гипнотизировавшая советское руководство, вне зависимости от степени ее реальности. Характеризуя состояние польской историографии событий 1939 г. (более 1200 названий), И.С. Яжборовская обратила внимание на несопоставимые масштабы усилий историков России и Польши на этом направлении.

Г.Ф. Матвеев считает, что для успешной разработки проблем 1939 г. нужны прежде всего новые идеи. С огромным трудом выйдя из международной изоляции в первой половине 1939 г., СССР оказался перед альтернативой: продолжать политику коллективной безопасности М.М. Литвинова или найти иные пути обеспечения собственной безопасности. Переговоры с западными державами были для Советского Союза необходимы, чтобы не допустить «второго Мюнхена», а также являлись своего рода проверкой Запада, искренности его намерений на деле противостоять германской агрессии. В советском требовании о пропуске войск через территорию Польши не было ничего необычного, так как подобная возможность предусматривалась и Уставом Лиги Наций²¹. По мнению Г.Ф. Матвеева, поворот советской политики в сторону соглашения с Германией представлял собой прагматичный выход из сложившейся ситуации.

С.З. Случ обратил внимание на некоторые нюансы советской внешней политики на протяжении 1939 г., имевшие самое непосредственное отношение к «польской проблеме». Например, внося 17 апреля на обсуждение Англии и Франции свой пакет предложений о сотрудничестве, выработанный при непосредственном участии Сталина²², советская сторона включила, в частности, следующий пункт: «4. Английское правительство разъясняет, что обещанная им Польше помощь имеет в виду агрессию исключительно со стороны Германии»²³. Странно, что, читая этот документ, историки до сих пор не задались вопросом: в случае агрессии с чьей стороны советское руководство стремилось «обезопасить» Польшу от британской помощи? И еще один штрих в этой связи. В июне советская сторона отказалась от заключения специального соглашения о взаимном транзите товаров через территорию Польши и СССР и даже от переговоров на этот счет, что было большой неожиданностью для поляков, рассчитывавших на получение оружия и других военных грузов от западных держав через СССР²⁴. Эти и другие подобные факты, по мнению С.З. Случа, свидетельствуют о том, что советское руководство даже косвенным образом не собиралось облегчать положение своего соседа в условиях надвигавшейся германской агрессии, хотя сохранение независимости и территориальной целостности Польши объективно отвечало национально-государственным интересам Советского Союза.

В заключение взял слово О.А. Ржешевский, возразивший тем выступавшим, кто утверждал, что Сталин был беспринципным и циничным политиком, а также тем, кто поставил под сомнение реальность угрозы, исходившей для СССР в 1939 г. от капиталистического окружения. По его мнению, в наши дни российские историки расколоты на «западников» и «славянофилов», как некогда в XIX в., поэтому необходимо искать консенсус, в частности, опубликовав материалы данной дискуссии.

От составителя. Полностью соглашаясь с заключительным выводом О.А. Ржешевского о невозможности достичь положительного результата на англо-франко-советских военных переговорах, полагаю, что данные этому объяснения вызывают серьезные возражения. Во-первых, обособление англо-франко-советских военных переговоров в августе 1939 г. от предшествовавших им дипломатических контактов и политической дискуссии представляется мне в принципе неверным, ибо невозможность прийти к соглашению по политическим вопросам по сути дела предопределила неудачу и военных переговоров. Во-вторых, внешнеполитические цели советского руководства и западных держав в 1939 г. были трудно совместимы, основываясь на резко отличающихся базовых принципах и подходах к существовавшей системе международных отношений; находясь под влиянием огромного недоверия друг к другу, сформировавшегося под воздействием внешней политики обеих сторон и в значительной мере внутриполитического развития в СССР; наконец, из-за отсутствия некоего мощного общего знаменателя, интегратора, который позволил бы преодолеть существующие серьезные противоречия. В-третьих, рассуждения относительно «подталкивания» германской агрессии на Восток как чуть ли не одной из доминант британской внешней политики относятся к числу пропагандистских клише, в свое время взятых на вооружение советской исторической наукой, а не итогом серьезного анализа такого сложного явления, каким являлась политика умиротворения. В этой связи, я думаю, отнюдь не случайно в советской историографии, изобиловавшей критикой этой политики западных держав, не было ни одного серьезного исследования политики умиротворения, как комплексного явления международной жизни в 30-е годы. В-четвертых, вопрос о пропуске иностранных войск на территорию суверенного государства, причем не просто о транзите, но для ведения боевых действий на его территории — это, разумеется, в первую очередь вопрос политический, а не военный. Его решение могло быть результатом только прямых переговоров и договоренностей между всеми заинтересованными сторонами на самом высоком уровне. Нежелание польской, как, впрочем, и советской, стороны даже вести подобные переговоры убедительно свидетельствует о том, что «польскому вопросу» на англо-франко-советских переговорах отводилась Кремлем исключительно инструментальная роль, а именно — срыва этих переговоров²⁵. Кстати, никто пока еще убедительно не обосновал, уже с военной точки зрения, преимущества ведения боевых действий с противником на территории сопредельного государства, а не на своей собственной, с опорой на имеющуюся систему оборонительных сооружений, хорошо известный театр военных действий и собственную транспортную сеть. В-пятых, опасения в Варшаве, связанные с эвентуальными последствиями появления советских войск на территории Польши, относятся отнюдь не к категории политических спекуляций, о чем весьма убедительно свидетельствует трагическая судьба Прибалтийских государств.

Из доклада О.А. Ржешевского стало известно, что опубликованные за последнее время французские документы проливают дополнительный свет на действия французской военной делегации на переговорах в Москве, что британские архивы по-прежнему хранят многие тайны. Но из выступления О.А. Ржешевского мы абсолютно ничего не узнали о том, что нового дали публикации документов и исследования российских историков в 90-е годы. Вместе с тем очевидно, что уже известные советские документы, как архивные, так и опубликованные, позволяют по-новому взглянуть на весь комплекс англо-франко-советских как политических, так и военных переговоров весной-летом 1939 г. И возникшая при этом картина будет выглядеть, очевидно, иначе по сравнению с той, что предстала в докладе О.А. Ржешевского. При этом необходимо соблюсти лишь два условия: не отрывать внутреннюю политику государств — участников переговоров от внешней и принимать во внимание весь комплекс имеющихся в распоряжении исследователей документов, в том числе не вписывающихся в заезженную схему «СССР в борьбе за мир».

С докладом «Советско-германский пакт и Мюнхенское соглашение: общее и особенное» выступил М.И. Семиряга (РГТУ).

История войн подтверждает, что любой войне, особенно коалиционной, а тем более мировой, предшествует предвоенный политический кризис. Предвоенный политический кризис — это такое состояние международных отношений, когда враждующие страны уже не в состоянии мирно преодолевать существующие между ними противоречия и неуклонно двигаются к войне. Подобная обстановка сложилась в 1938 г. и в первой половине 1939 г. К сожалению, отметил М.И. Семиряга, в отечественной исторической литературе эта проблема разработана еще недостаточно, хотя дефицита в архивных документах здесь не ощущается. Другой вопрос, что мы все еще по-разному оцениваем одни и те же факты. Это может быть совсем неплохо для научного процесса, но явно негативно сказывается на преподавании истории в средней и высшей школе.

Наиболее значимыми событиями, которые содействовали агрессору в развертывании Второй мировой войны и составили суть предвоенного политического кризиса, стали Мюнхенское соглашение (сентябрь 1938 г.) и советско-германский пакт (август 1939 г.). Каждая из этих договоренностей была вызвана своими особыми обстоятельствами, различалась составом партнеров и конечными результатами, но их и объединял ряд общих черт. Во-первых, их вдохновителем и инициатором была наиболее агрессивная военно-политическая сила того времени — нацистская Германия. Под предлогом исправления несправедливости Версальской системы Гитлер стремился решить проблему «жизненного пространства» за счет своих соседей. Во-вторых, общей чертой договоренностей как в Мюнхене, так и в Москве было то, что по своему политическому характеру они являлись имперскими реваншистскими сговорами, жертвами которых стали третьи страны. В Мюнхене — одна Чехословакия, а в Москве — пять стран-лимитрофов, расположенных на западе и северо-западе от СССР. Румынию к этой категории М.И. Семиряга не причисляет, так как, по его мнению, акция по возвращению Советскому Союзу летом 1940 г. Бессарабии, оккупированной еще в 1918 г., имела справедливый характер и соответствовала международному праву²⁶. В-третьих, оба соглашения, в которых участвовала Германия, под видом «умиротворения» Гитлера разрушили существовавшую относительную стабильность в Европе и создали обстановку, благоприятствовавшую германскому агрессору в развязывании Второй мировой войны. В-четвертых, участники этих соглашений единолично решали судьбы третьих стран, совершенно игнорируя их интересы. Наконец, в-пятых, Германия как участница обеих договоренностей вскоре нарушила их, открыто продемонстрировав свои агрессивные намерения как в отношении Чехословакии, так и СССР.

Но, как известно, общих черт в подобного рода политических соглашениях в чистом виде не бывает. Поэтому они проявлялись вперемешку с особенностями, которые в значительной мере и отличали один договор или сговор от другого. Состав партнеров Германии по переговорам был разным: в Мюнхене имело место четырехстороннее соглашение, в Москве — двустороннее. Далее. В Мюнхене Гитлер стремился к расчленению и ослаблению Чехословакии, и он добился своей цели при помощи западных держав, хотя последние и пытались в какой-то мере ограничить его аппетит. Однако, полагает М.И. Семиряга, когда Гитлер в нарушение достигнутых договоренностей оккупировал Чехию, то Чемберлен и Даладье признали свое поражение и обещали военную помощь эвентуальной следующей жертве германской агрессии — Польше. Иные задачи стояли перед Гитлером, когда он направил в августе 1939 г. Риббентропа в Москву. Ему необходимо было заручиться благожелательным нейтралитетом СССР на время Польской и, самое главное, Западной кампании вермахта. Ради этого он готов был временно поделиться со Сталиным территориями в Европе. И эта задача была успешно решена. Идя на заключение пакта с Германией, Сталин также преследовал вполне определенные цели. Предоставив в распоряжение Берлина свой сверхблагожелательный нейтралитет, он стремился, по мнению М.И. Семиряги, усилить военную мощь третьего рейха и тем самым добиться затяжной войны на Западе, которая обескровила бы обе стороны, дав тем самым возможность выиграть время для лучшей подготовки СССР к неизбежной войне в будущем. Ни одна, ни другая задачи не были выполнены. Хотя определенный выигрыш времени и имел место, но Германия воспользовалась им более эффективно, чем Советский Союз.

Различны были и методы реализации Мюнхенского и Московского соглашений. Участники Мюнхенского договора добивались своих задач политическим и дипломатическим путем, даже тогда, когда сам договор превратился в пустую бумажку. Напротив, советско-германский пакт предоставил Гитлеру исключительные возможности для использования военной силы на одном фронте, а Сталину позволил решать территориальные проблемы, сочетая прямое применение силы против Польши и Финляндии с угрозой ее применения в отношении Прибалтийских государств и Румынии. Причем в случае с Финляндией СССР не удалось реализовать поставленную стратегическую задачу, т. е. в конечном счете оккупировать и присоединить всю Финляндию.

Договоренности в Мюнхене и Москве отличались по продолжительности их действия, а также направленности их нарушения. Если в первом случае Германия нарушила соглашение менее чем через полгода после его подписания, оккупировав в марте 1939 г. Чехию, т. е. агрессия была совершена в отношении государства, являвшегося объектом договоренностей в Мюнхене, то в июне 1941 г., т. е. спустя 22 месяца после подписания пакта о ненападении между Берлином и Москвой, Германия напала на СССР, который не только был ее партнером по разделу Европы, но и способствовал на протяжении всех этих месяцев осуществлению нацистских планов.

Мюнхенское соглашение не содержало никаких секретных статей или приложений. Гитлер не скрывал своих намерений и был уверен, что его партнеры пойдут на уступки. Лидеры Великобритании, Франции и Италии, в свою очередь, считали, что действуют сугубо в интересах своих стран, и, разумеется, во имя обеспечения мира на континенте. Совсем по-иному относились к своему детищу авторы и соавторы советско-германского пакта о ненападении. По инициативе советской стороны он включал Секретный протокол, воплотивший, по мнению М.И. Семиряги, суть этого соглашения. Этот протокол был в такой степени засекречен, что его скрыли даже от некоторых членов Политбюро, не говоря уже о депутатах Верховного Совета СССР, ратифицировавших только основной текст договора.

Еще одно немаловажное различие этих двух соглашений заключалось в том, что в результате Мюнхенского договора только один из его участников расширил территорию своей страны — Германия, в то время как другие лишь молчаливо дали на это санкцию. В итоге пакта Молотова—Риббентропа была не просто поделена Европа на сферы интересов, но, и осуществлено насильственное включение целых стран и многих миллионов их жителей в состав Великой германской империи (Großdeutschland) и не менее великого Советского Союза.

Оценивая общее и особенное этих двух международных соглашений, необходимо, по мнению М.И. Семиряги, учитывать конкретную историческую обстановку, в которых они заключались, но главным все же является результат, т. е. последствия для участников договоренностей. Надо признать, что они были отрицательными как для Англии и Франции, подписавших Мюнхенское соглашение, так и для СССР, пошедшего на сговор с нацистской Германией. Заключение пакта 23 августа 1939 г., считает М.И. Семиряга, явилось политическим просчетом советского руководства, принявшего это решение без стратегического анализа этого шага и без рассмотрения какой-либо альтернативы ему. А между тем эта альтернатива реально существовала, о чем М.И. Семиряга писал еще 5 октября 1988 г. в «Литературной газете». По его мнению, в августе 1939 г. развитие событий могло пойти и по одному из следующих вариантов.

Вариант 1. СССР отвергает предложение Германии как неприемлемое или затягивает переговоры с ней, одновременно упорно и с готовностью к компромиссу добиваясь заключения военного соглашения с Англией и Францией.

Вариант 2. При отсутствии готовности западных держав, а также Польши, достичь определенного компромисса в ходе переговоров с СССР, советское руководство заключает договор о ненападении с Германией, включая в него статью, позволявшую аннулировать это соглашение, если Берлин развяжет войну против третьих стран. Одновременно СССР продолжает осуществлять давление на западные державы с тем, чтобы добиться от них более гибкой, готовой к компромиссу линии поведения.

Вариант 3. СССР не заключает политического соглашения с Германией, но при этом поддерживает с ней выгодные экономические отношения. СССР не заключает никаких соглашений также с Англией и Францией, если они продолжают настаивать на совершенно неприемлемых для Москвы условиях. Это означало бы, что Советский Союз сохраняет статус подлинно нейтрального государства, выигрывая время для лучшей подготовки к будущей неизбежной войне. Как известно, время работало на СССР, а не на Германию.

Конечно, полагает М.И. Семиряга, рассчитывать на подобное альтернативное развитие можно было только в случае уверенности в том, что третий рейх при отсутствии договора с Советским Союзом не нападет на Польшу в сентябре 1939 г. По его мнению, именно так могло бы и произойти, если иметь в виду, что Берлин пошел на заключение договора прежде всего для того, чтобы нейтрализовать СССР, исключив тем самым опасность войны на два фронта.

Таким образом, можно утверждать, резюмировал докладчик, что альтернатива заключенному 23 августа пакту о ненападении с Германией существовала, но она осталась нереализованной.

Прежде чем началась дискуссия по выступлению М.И. Семиряги, ему был задан ряд вопросов.

Вопрос: Есть ли у Вас какие-либо документы, подтверждающие возможность альтернативных решений для советского руководства в 1939 г.?

М.И. Семиряга: Нет, таких документов у меня нет.

Вопрос: Чем отличается не подкрепленная документами концепция от фантазии?

М.И. Семиряга: Логическим анализом.

Вопрос: Какими документами Вы руководствовались, когда говорили о том, что цели СССР не были достигнуты в ходе советско-финляндской войны?

М.И. Семиряга: Это можно проследить по целому комплексу документов: 1) решение Кремля о создании правительства О. Куусинена; 2) советские военные планы, предусматривавшие последовательный выход на рубеж Выборга — Хельсинки — граница Швеции и Норвегии; 3) выступление секретаря ЦК компартии Карелии Н.Г. Куприянова на открытии Петрозаводского университета, в котором речь шла о помощи трудящимся Финляндии в ходе войны; 4) приказ войскам об освобождении Финляндии.

Вопрос: Была ли альтернатива Мюнхенскому соглашению?

М.И. Семиряга: Да, такая альтернатива была. СССР мог занять более решительную позицию. Войска были уже отмобилизованы²⁷.

Первой в дискуссии по сообщению М.И. Семиряги выступила В.В. Марьина (ИСл РАН). Она поддержала точку зрения о наличии реальной альтернативы Мюнхенскому соглашению.

В.В. Марьина ознакомила присутствующих с некоторыми записями из дневников Майского, не так давно ставших доступными для исследователей. В частности, о беседе Майского с Черчиллем 23 марта 1938 г., в ходе которой этот крупный английский политический деятель, находившийся в то время в оппозиции правительству Чемберлена, высказался за союзнические отношения между Великобританией и СССР. При этом Черчилль порекомендовал советскому правительству публично подтвердить свои обязательства в отношении Чехословакии. По его мнению, нацистская угроза миру и безопасности народов Европы превосходила по своим масштабам и последствиям коммунистическую угрозу.

Э. Дурачиньский подчеркнул важность исследования альтернативных ситуаций в истории, позволяющих лучше понять реально произошедшие процессы. По его мнению, Сталин еще в 1925 г. был уверен в неизбежности большой войны в Европе, а также в том, что СССР вступит в эту войну последним²⁸. В историографии уже в начале 60-х годов рассматривались три гипотетические возможности действий на международной арене, имевшиеся у Сталина в 1939 г. Реальны ли были эти варианты? По мнению Э. Дурачиньского, нет. Сталин мог осуществить только тот вариант поведения, который он реализовал 23 августа 1939 г. Советско-германский пакт имел для СССР как плюсы, так и минусы. Действительно, Сталин, расширив территорию Советского Союза в 1939—1940 гг., в перспективе немало выиграл, но это была уже послевоенная перспектива. Непосредственные же последствия его политики, резюмировал Э. Дурачиньский, наглядно проявились после 22 июня 1941 г., и они были однозначно отрицательными.

Н.В. Курков (Московский педагогический университет) не согласился с оценкой советско-германского пакта, как имевшего только отрицательные последствия для СССР. Международное сообщество признало после Второй мировой войны новые границы Советского Союза, в том числе и его права на те территории, которые были присоединены в 1939—1940 г. А это означает, считает Н.В. Курков, что Сталин как глава империалистической державы получил немалые выгоды.

Л.Я. Гибианский упрекнул организаторов «круглого стола» в том, что они решили ограничить дискуссию событиями 1939 г. По его мнению, невозможно анализировать события 1939 г. в отрыве от последующего периода вплоть до нападения Германии на СССР. Только в этом случае возможно в полной мере оценить события 1939 г., их место в историческом процессе. Л.Я. Гибианский полагает, что на протяжении всего периода 1939—1941 гг. внешнеполитические действия Сталина были противоречивы. Являлось ли необходимым с такой настойчивостью вплоть до 22 июня 1941 г. следовать курсом, заложенным решениями 1939 г., это большой вопрос.

О.А. Ржешевский охарактеризовал происходящую дискуссию, как свидетельство того, что виртуальная история приобретает научный характер. Однако, по его мнению, необходимо при анализе альтернативных вариантов развития приводить факты и документы, а не ограничиваться построением всякого рода умозрительных конструкций. В частности, по его мнению, нет документов, в которых рассматривались советские планы захвата всей Финляндии.

С.З. Случ отметил, что, рассматривая вопрос об альтернативах во внешней политике того или иного государства, как правило, оставляют вне поля зрения внутриполитический аспект, а именно — форму политического режима в странах, выступавших в качестве основных игроков на международной арене. Без учета этого важнейшего фактора многие рассуждения в значительной мере теряют смысл, даже если они основываются на документах. Принимая же во внимание эту составляющую поведения любого государства, следует признать, что во внешней политике СССР в 1939 г. не было реальной альтернативы пакту с нацистской Германией.

С заключительным словом выступил М.И. Семиряга. Если альтернативы пакту с Германией не было, сказал он, то одно из двух: либо Сталина загнали в 1939 г. в тупик, либо он создал его искусственно сам. Советско-германский договор имел и плюсы, но минусы превалировали, так как немцы от пакта выиграли неизмеримо больше. Коснувшись вопроса о незавершенности советских планов в отношении Финляндии, он напомнил, что отнюдь не случайно на переговорах в Берлине в ноябре 1940 г. Молотов подчеркнул, что «советское правительство считает своим долгом окончательно урегулировать финский вопрос»²⁹.

От составителя. Сообщение М.И. Семиряги вызвало неоднозначное впечатление. Сама тема — сравнение Мюнхенского соглашения и советско-германского пакта о ненападении — представляет несомненный интерес. Однако ее раскрытие подразумевает большую опору на документальный материал, а итоговые выводы — соответствующую замыслу широту ви́дения проблемы. В противном случае неизбежно возникают уязвимые для критики тезисы. Например, утверждение М.И. Семиряги, что «вдохновителем и инициатором Мюнхенского и Московского соглашений была наиболее агрессивная военно-политическая сила того времени — нацистская Германия», не соответствует действительности. Инициатором Мюнхенской конференции был британский премьер-министр Н. Чемберлен, обратившийся с просьбой о посредничестве к Б. Муссолини³⁰. Что же касается пакта Молотова—Риббентропа, то здесь решающая инициативная роль принадлежала отнюдь не Германии, а СССР, проделавшему основную подготовительную работу по сближению двух государств³¹.

Представляется неточным утверждение М.И. Семиряги, что оба соглашения, в которых участвовала Германия, под видом «умиротворения» Гитлера разрушили существовавшую относительную стабильность в Европе. Оно, разумеется, полностью применимо к Мюнхенскому договору, но имеет мало общего с советско-германским пактом, хотя бы уже потому, что в Москве на заключительной стадии переговоров не умиротворяли Гитлера, а ублажали Сталина, идя ему на практически любые уступки. 23 августа 1939 г. не было необходимости разрушать даже относительную стабильность в Европе, ее к тому времени вообще не существовало.

Однако самые серьезные замечания вызывают рассуждения М.И. Семиряги по поводу реальности альтернативы советско-германскому пакту о ненападении. Их основной недостаток состоит в том, что все они исходят из предпосылки, что СССР обладал неограниченной свободой маневра на международной арене, а его руководство стремилось к оптимизации внешнеполитических решений, но совершило просчет. В действительности, ни того, ни другого не было. Ни один из трех названных вариантов не являлся предметом размышлений для Сталина и его ближайшего окружения, ибо не давал возможности осуществлять экспансионистскую политику, не втягиваясь де-факто в большую войну. В свою очередь осуществление этой экспансионистской политики было возможно только с опорой на нацистскую Германию, а не на западные державы. В предложенных же М.И. Семирягой сценариях советская внешняя политика полностью оторвана от формы политического режима, господствовавшего в стране, поэтому они совершенно нереалистичны. Советско-германский пакт от 23 августа 1939 г. не был вынужденной акцией с советской стороны, в Кремле настойчиво стремились именно к такому соглашению с Берлином, и для советского тоталитарного режима во главе со Сталиным ему не было и не могло быть никакой реальной альтернативы.

Н.С. Лебедева (ИВИ РАН) выступила с докладом на тему «Советско-германское сотрудничество осенью 1939 г.» Первый вопрос, который возникает при анализе этой проблемы: чем являлось в этот период сотрудничество для Германии и для СССР — тактическим ходом или стратегическим поворотом в их политике? По мнению Н.С. Лебедевой, курс на сотрудничество с третьим рейхом означал для советского руководства окончательный разрыв с политикой коллективной безопасности и переход к территориальной экспансии в различных регионах, причем не только в Европе, но и в Азии, путем раздела сфер интересов с самой мощной агрессивной державой. И в этом отношении поворот был, несомненно, стратегическим. Если бы Кремль стремился лишь на время остаться вне войны, чтобы как можно лучше подготовиться к неизбежному столкновению с нацистской Германией, он должен был проводить совершенно иную политику, не способствующую столь стремительному усилению главного потенциального противника. Однако, недооценивая мощь Германии и одновременно переоценивая возможности вооруженных сил Англии и Франции, Сталин и его ближайшее окружение рассчитывали на длительную вооруженную борьбу между ними, на ослабление в ходе этой борьбы капиталистического мира в целом и соответственное усиление СССР. Именно ради этого советский режим отбросил антифашистские лозунги и стал активно сотрудничать с нацистским государством.

В свою очередь, Германия, продолжала Н.С. Лебедева, в результате сотрудничества с СССР в стратегическом плане избежала войны на два фронта и смогла реализовать свои замыслы в отношении Польши. Поддерживая Советский Союз в его действиях по захвату части Польши, Прибалтики, Бессарабии и Финляндии, Гитлер не только расплачивался с СССР за его неучастие в войне на стороне противников рейха. Он тем самым пытался спровоцировать западные державы на военный конфликт с Москвой, заставить их воевать на два фронта и одновременно ослабить СССР. Кроме того, советская агрессия в отношении соседних государств должна была серьезно дискредитировать СССР в глазах общественности Запада, сделав невозможным впоследствии оказание ему помощи, когда Германия нанесет удар уже по нему. В условиях экономической блокады западных держав для Берлина имело огромное значение использование огромных сырьевых ресурсов СССР, а также транзит необходимых ему товаров через территорию Советского Союза. Однако ни расчеты Сталина, ни надежды Гитлера не были полностью реализованы в ходе их почти двухлетнего союза.

В сентябре-декабре 1939 г. сотрудничество двух государств развивалось по следующим направлениям: 1) дальнейшее оформление союзнических отношений и перераспределение сфер влияния и контроля; 2) военно-политическое сотрудничество в интересах раздела Польши и ликвидации ее как независимого государства; 3) взаимодействие двух тоталитарных режимов при заключении договоров о взаимопомощи СССР с Эстонией, Латвией и Литвой; 4) сотрудничество в ходе советско-финляндской войны; 5) обмен населением в ходе раздела Польши; 6) экономическое сотрудничество.

Хотя советско-германский пакт о ненападении, считает Н.С. Лебедева, давал возможность сталинскому руководству соблюдать нейтралитет, оно предпочло пойти на политическое, дипломатическое, военное, экономическое и даже идеологическое сотрудничество с гитлеровским режимом.

Уже 3 сентября Германия официально обратилась к СССР с предложением ввести свои войска на часть территории Польши, включенную в советскую сферу интересов. 5 сентября Молотов ответил: «Мы согласны, что в подходящий момент обязательно придется нам начать конкретные действия. Но мы считаем, что этот момент пока еще не назрел»³². Тем не менее подготовка СССР к «освободительному походу» началась с первого дня Второй мировой войны. Решением Политбюро ЦК ВКП(б) от 1 сентября 1939 г. РККА была увеличена на 76 дивизий и их общее количество было тем самым доведено до 173. 3 сентября по решению Политбюро было на месяц задержано в Красной Армии около 311 тыс. человек, подлежавших демобилизации, объявлен подъем приписного автотранспорта, тракторов, лошадей шести военных округов, приведены в повышенную боеготовность ПВО Минска, Киева, Ленинграда, Великих Лук и ряда других городов.

7 сентября началась мобилизация в Московском и Орловском военных округах. К советско-польской границе перебрасывались дивизии и корпуса, формировались новые соединения и группы армий. Вскоре на базе Киевского особого военного округа (КОВО) и Белорусского особого военного округа (БОВО) создаются Украинский и Белорусский фронты. Решением Политбюро от 8 сентября был высвобожден грузовой и пассажирский железнодорожный транспорт для осуществления военных перевозок в широких масштабах.

Как отмечает Н.С. Лебедева, долгое время считалось, что СССР решил ввести свои войска на территорию Польши лишь после ее полного военного поражения. Однако в ходе работы над первым томом катынских документов в архиве Генштаба удалось обнаружить подготовленные директивы К.Е. Ворошилова и Б.М. Шапошникова от 9 сентября, в соответствии с которыми войска двух фронтов должны были уже в ночь с 12 на 13 сентября перейти советско-польскую границу и разгромить польские вооруженные силы³³.

8 сентября Л.П. Берия отдал приказ наркомам внутренних дел УССР и БССР выделить работников для создания пяти оперативно-чекистских групп, которые должны были по мере продвижения войск проводить, выражаясь современным языком, зачистку польских территорий и создавать на них временные органы власти.

Несостоятельна точка зрения тех историков, продолжает Н.С. Лебедева, кто считает, что СССР в ходе так называемого «освободительного похода» лишь стремился вернуть себе земли, населенные преимущественно украинцами и белорусами. Первоначально, согласно советско-германским договоренностям, в сферу интересов СССР входили территории Люблинского и части Варшавского воеводств. Более того, уже 19 сентября Молотов поставил перед Берлином вопрос об окончательной ликвидации Польского государства и разделе его территории по линии Писса—Нарев—Висла—Сан³⁴. 22 сентября правительства СССР и Германии официально зафиксировали демаркационную линию по этим же рекам³⁵, и начался согласованный отвод вермахта и продвижение Красной Армии к указанным рубежам.

Однако уже 25 сентября Москва поставила вопрос о новом перераспределении сфер интересов: Германии было предложено занять Люблинское и полностью Варшавское воеводства в обмен на Литву, которая должна была отойти в сферу интересов СССР. С чем это было связано? Только ли с тем, что 24 сентября советские лидеры приступили к реализации своих планов по навязыванию Эстонии, а затем и Латвии договоров о взаимопомощи, предусматривавших создание на территории этих государств военных баз и введение туда крупных контингентов советских войск? По мнению Н.С. Лебедевой, помимо этого важного мотива, был и другой. Германия пыталась спровоцировать Литву на захват Вильнюса, уже занятого советскими войсками. Вооруженное столкновение между СССР и Литвой могло побудить западные державы к каким-то действиям, осложняющим их положение, как, впрочем, и Москвы. Характерно, что в беседе с Шуленбургом 25 сентября Сталин подчеркнул: «При окончательном урегулировании польского вопроса нужно избежать всего, что в будущем может вызвать трения между Германией и Советским Союзом». В то же время Сталин отметил, что в случае согласия немецкой стороны на предложение о передаче в сферу интересов СССР Литвы советское руководство «немедленно возьмется за решение проблемы Прибалтийских государств в соответствии с протоколом от 23 августа и ожидает в этом деле полную поддержку со стороны германского правительства»³⁶. Как известно, в ходе переговоров в конце сентября Сталина и Молотова с Риббентропом был не только согласован обмен территориями, в результате чего Литва оказалась в сфере советского влияния, но и подписаны германо-советский договор «О дружбе и границе», а также три секретных протокола к нему³⁷.

Позиция Германии являлась определяющей и при решении правительствами Эстонии, Латвии и Литвы вопроса о подписании пактов о взаимопомощи с СССР, поставивших их фактически уже в 1939 г. под протекторат великодержавного соседа. Так, например, незадолго до прибытия эстонской правительственной делегации в Москву в Кёнигсберге состоялась встреча эстонских и германских генштабистов. Представители Верховного командования вермахта дали понять эстонским коллегам, что подписанный с СССР договор не позволит Германии оказать помощь Эстонии. Более того, в случае возникновения советско-эстонской войны Германия, возможно, займет враждебную Эстонии позицию.

Германия давала понять и руководству Финляндии, что эта страна входит в сферу интересов Советского Союза и любые разговоры о помощи ей со стороны третьего рейха исключены. Вместе с тем позиция Германии в финляндском вопросе, по утверждению Н.С. Лебедевой, была двойственной если не провокационной. Иной раз из Берлина, в частности от Геринга, поступали рекомендации — проявить твердость по отношению к советским требованиям, а затем — прямо противоположные — передать СССР военно-морскую базу, проявить уступчивость и в других вопросах, чтобы избежать войны, в которой Германия не сможет поддержать Финляндию. В октябре по особому распоряжению Гитлера было заключено соглашение о продаже Финляндии 20-миллиметровых зенитных орудий в обмен на увеличение поставок меди и никеля. Поставки зенитных орудий начались в ноябре и продолжались после начала зимней войны. После того как этот факт предала гласности шведская печать, последовал резкий протест со стороны Москвы. Несмотря на это, по мнению Н.С. Лебедевой, в конце декабря Гитлер дал добро на продолжение поставок оружия в Финляндию через Швецию. Более того, Гитлер и Геринг заверили шведов, что Германия останется в стороне, если Швеция примет участие в советско-финляндской войне. Их единственным условием было неучастие Швеции во Второй мировой войне на стороне западных держав. Как полагает Н.С. Лебедева, роль Германии в провоцировании советско-финляндского вооруженного конфликта еще не до конца выяснена, но имеющаяся информация подтверждает тезис, согласно которому Германия осенью 1939 г. стремилась втянуть СССР в войну и тем самым максимально ослабить его в военном отношении.

Еще одним аспектом сотрудничества Москвы и Берлина стал обмен населением, для осуществления которого была создана двусторонняя комиссия, регулировавшая обмен беженцами с территорий Восточной и Центральной Польши. Часть беженцев, в первую очередь евреи, отказались вернуться на контролируемую Германией территорию. Все они были помещены в спецлагеря, а летом 1940 г. депортированы в северные районы СССР. В свою очередь, со стороны Германии имела место насильственная переправка, без предварительной договоренности, на контролируемую СССР территорию более 5 тыс. евреев. При попытке советских пограничников выдворять их назад немецкая погранохрана открывала огонь, в результате чего многие были убиты. По просьбе Берлина ему были переданы арестованные в СССР в 30-е годы немецкие граждане, в том числе коммунисты.

И наконец, отмечает Н.С. Лебедева, в условиях британской блокады особое место в двусторонних отношениях занимало экономическое сотрудничество, имевшее для Германии первостепенное значение. На это особое внимание обратил Риббентроп в беседе со Сталиным 28 сентября³⁸. В ходе ведшихся с начала октября переговоров по торгово-экономическим вопросам германская сторона настаивала на поставках из СССР стратегического сырья и продовольствия на сумму в 1,5 млрд рейхсмарок в обмен на промышленные товары. В свою очередь, СССР стремился прежде всего к закупкам в Германии вооружения и новейших технологий, соглашаясь поставлять в большом объеме нефть, хромовую и марганцевую руды, фосфаты, лес, кормовое зерно и т. д. При этом Сталин исходил из того, как он заявил в беседе с главой немецкой делегации К. Риттером, что экономические отношения между двумя странами строятся не на коммерческой основе, а базируются на взаимной помощи в осуществлении стоявших перед ними задач. В начале февраля 1940 г. соответствующее экономическое соглашение было заключено. Согласно ему, СССР поставлял в Германию в больших количествах стратегическое сырье, столь необходимое рейху для дальнейшего ведения войны, а тот со своей стороны продавал Советскому Союзу промышленное оборудование, вооружение и даже некоторые новейшие военные технологии. Гитлер согласился на это, как полагает Н.С. Лебедева, потому, что, собираясь вскоре напасть на СССР, не допускал, что там за столь короткое время смогут наладить массовое производство новейших образцов вооружения. В Москве же этот шаг был воспринят как желание нацистского руководства установить сотрудничество на долговременной основе. Однако это была иллюзия. Альянс с СССР, резюмирует Н.С. Лебедева, был необходим Германии лишь до разгрома Франции и нейтрализации Великобритании, а его ресурсы лишь до того времени, пока не будут закончены приготовления к нападению на Советский Союз.

Прежде чем началась дискуссия по докладу Н.С. Лебедевой, она ответила на несколько вопросов.

Вопрос: Уверены ли Вы в оценке политики Германии в ходе советско-финляндской войны как двойственной?

Н.С. Лебедева: Да, об этом наглядно свидетельствует поставка зенитных орудий через Швецию.

Вопрос: Как Вы можете охарактеризовать опубликованную у нас несколько лет тому назад запись на французском языке выступления Сталина на заседании Политбюро 19 августа 1939 г.?

Н.С. Лебедева: Сталин не мог выступить с подобным заявлением в августе 1939 г., по своему содержанию оно могло бы иметь место не ранее ноября 1940 г.³⁹

Первым в дискуссии по сообщению Н.С. Лебедевой выступил В.А. Невежин (Ин-т российской истории РАН), обративший внимание на развитие достаточно интенсивных культурных связей между СССР и Германией после подписания пакта о ненападении. Материалы о них содержатся в архиве Всесоюзного общества культурной связи с заграницей и уже стали объектом изучения⁴⁰.

По мнению М.И. Семиряги, в период советско-финляндской войны не было двойственной политики Германии в отношении Финляндии: Берлин занимал однозначно просоветскую позицию, которая, как и все сотрудничество с СССР, представляла собой тактическую линию Берлина после подписания пакта о ненападении. Решение Политбюро от 11 августа 1939 г. о начале советско-германских переговоров по широкому кругу вопросов, о котором говорил в докладе на II Съезде народных депутатов СССР А.Н. Яковлев, хотя и не было до сих пор нигде опубликовано, но реально существует. Этот документ видел, в частности, один из членов Комиссии по политической и правовой оценке советско-германского договора о ненападении от 23 августа 1939 г., д-р ист. наук В.М. Кулиш. Что касается позиции советских представителей в двусторонней комиссии по переселению, пояснил М.И. Семиряга, то она совершенно не входила в такие «мелочи», как вероятные последствия для еврейского населения, оказавшегося в зоне немецкой оккупации Польши. Ее принцип сводился к следующему: нам нужны не евреи, а пролетарии.

В.П. Смирнов считает, что противоречия между СССР и Германией постоянно нарастали, в полной мере проявившись в ходе ноябрьского визита 1940 г. Молотова в Берлин. После него нельзя вести речь более о советско-германском сотрудничестве, а исключительно — о преобладании соперничества над сотрудничеством в различных сферах.

В.В. Марьина оценивает советско-германский пакт как «брак по расчету», который с обеих сторон представлял собой не стратегию, а тактику. Бывший президент Чехословакии Э. Бенеш говорил советскому послу в Лондоне И.М. Майскому, что это пакт недолговечен.

По мнению Л.Я. Гибианского, не долгосрочная стратегия, а политика импровизации была характерна абсолютно для всех главных действующих лиц на международной арене. Вряд ли возможно говорить о стратегии или тактике в политике СССР и Германии в чистом виде. Они были и оставались противниками на протяжении всего периода сотрудничества, несмотря ни на какие соглашения и заявления. Однако, считает Л.Я. Гибианский, это не имело особого значения, так как постоянно превалировали сиюминутные интересы. Это был альянс врагов на неопределенное время, и что было в нем стратегией, а что — тактикой, порой даже не знали высокопоставленные официальные лица обоих государств. К сожалению, в отсутствие доступа к соответствующим советским документам того периода многие выводы ученых опираются преимущественно на анализ косвенных материалов и реконструирование.

С.З. Случ высказал точку зрения, согласно которой 17 сентября 1939 г. знаменовало собой кардинальные изменения во внешней политике СССР, вступившего во Вторую мировую войну фактически на стороне Германии, хотя и для реализации своих собственных целей⁴¹.

В заключительном слове Н.С. Лебедева отметила, что, разумеется, трудно отделить тактику от стратегии в политике Москвы и Берлина в 1939—1940 гг. Тем не менее очевидно, что стратегическая линия СССР сводилась к тому, чтобы использовать предполагаемое затяжное противоборство между рейхом и западными державами для реализации собственных глобальных имперских целей. Для Германии же сотрудничество с Советским Союзом всегда являлось лишь тактической линией поведения. По мнению Н.С. Лебедевой, к сентябрю 1940 г. сотрудничество между двумя государствами по существу завершилось.

От составителя. Н.С. Лебедева не смогла в рамках «круглого стола» в полном объеме изложить подготовленное выступление, представленное здесь в расширенном виде. Оно весьма информативно, содержит много новых фактов, в том числе почерпнутых из таких архивов, которые пока еще остаются недоступными для основной массы исследователей, как, например, архив Генштаба. Это сообщение основывается в значительной части на опубликованных Н.С. Лебедевой в последнее время работах, которые были посвящены главным образом роли СССР в четвертом разделе Польши⁴². Вопросы советско-германского сотрудничества в 1939 г., выходящие за рамки польского вопроса, как правило, оставались вне ее поля зрения. Особенно это сказалось в трактовке германской политики в преддверии и в ходе советско-финляндской войны. Так, руководство третьего рейха и в мыслях не имело провоцировать обострение в 1939 г. советско-финляндских отношений, а уж тем более подталкивать СССР к войне с Финляндией. Для Гитлера СССР был важен как надежное благожелательно настроенное нейтральное государство на время его борьбы с западными державами и одновременно в качестве поставщика важнейших видов стратегического сырья и продовольствия. Гитлер, разумеется, не возражал, чтобы Москва оказалась в состоянии войны с западными державами, но не для ослабления СССР (военные возможности которого он оценивал весьма невысоко), а прежде всего ради распыления сил Англии и Франции, к чему фюрер постоянно стремился, выстраивая военно-политическую «ось». Что же касается поставок рейхом вооружения Финляндии уже в период зимней войны, помимо 20 зенитных орудий по ранее заключенному контракту⁴³, то пока историки не обнаружили сколько-нибудь весомых аргументов в пользу подтверждения этой версии.

Утверждение Н.С. Лебедевой, что Германия пыталась спровоцировать Литву на захват Вильнюса, уже занятого советскими войсками, полностью противоречит всей германской политике того времени. Позиция Гитлера на этот счет была озвучена начальником штаба оперативного руководства ОКВ генералом А. Йодлем в беседе с главкомом сухопутных войск генерал-полковником В. Браухичем: «Действовать совместно с русскими. <...> Если русские настаивают на территориальных требованиях, мы очистим территорию. <...> Не должно произойти никакого обострения политической обстановки»⁴⁴.

Развитие экономических отношений между СССР и Германией в 1939 г. шло очень непросто. Гитлер решительно препятствовал передаче СССР каких-либо опытных образцов военной техники, которую даже не демонстрировали советской военно-экономической делегации, посещавшей Германию осенью 1939 г. Советская сторона должна была поставлять большое количество стратегического сырья с значительным опережением в сроках по сравнению с ответными поставками оборудования и военной техники⁴⁵. Вывод же относительно долгосрочного сотрудничества с третьим рейхом был сделан в Кремле не в феврале 1940 г. после подписания первого Хозяйственного соглашения между СССР и Германией, как утверждает Н.С. Лебедева, а в январе 1941 г. после подписания второго такого соглашения сроком действия до 1 августа 1942 г., когда выявилась уже серьезная напряженность в отношениях между обоими государствами.

Ни формально, ни фактически союза между СССР и Германией в 1939 г., конечно, не существовало, поэтому употребление этого термина вряд ли оправдано. Хотя их партнерские отношения зашли достаточно далеко в 1939—1940 гг., позволяя обеим сторонам в отдельные периоды реализовывать весьма рискованные агрессивные внешнеполитические замыслы. Во всяком случае, вне этих отношений невозможно представить ход Второй мировой войны на ее первом этапе, с ее неотъемлемыми составляющими — совместная Польская кампания, агрессия СССР против Финляндии, германская агрессия против Дании и Норвегии, Западная кампания, а также советская оккупация Прибалтийских государств, Бессарабии и Северной Буковины.

На этом заседание «круглого стола» завершилось. На нем были обсуждены крупные проблемы, связанные с развитием международных отношений в 1939 г. Дискуссия выявила немало общих подходов в оценке событий того времени, хотя порой имело место и существенное расхождение мнений. Не удалось в полной мере избежать и эмоциональной окрашенности дискуссии, ее известной политизации, хотя в основном она носила деловой и конструктивный характер. К сожалению, во время обсуждения в центре внимания оказалась исключительно событийная сторона поставленных вопросов, в то время как современное состояние их разработки в историографии фактически осталось вне поля зрения. В целом проведение «круглого стола» нашло положительный отклик, выразившийся не только в активности его участников, но и в неоднократно звучавших пожеланиях сделать проведение подобных научных мероприятий регулярным. Возможно, именно на этом пути удастся приблизиться и к решению проблемы координации усилий историков в разработке сложных проблем, связанных с происхождением и началом Второй мировой войны.

Примечания

*. Опубл.: Славяноведение. 2000. № 6. С. 58—82.

1. Ряд «круглых столов» на эту тему был проведен в Институте в 1988—1989 гг., дав толчок серии сборников, подготовленных тогдашним Сектором истории международных отношений: Политический кризис 1939 г. и страны Центральной и Юго-Восточной Европы / Отв. ред. И.И. Поп. М., 1989; Международные отношения и страны Центральной и Юго-Восточной Европы в начале Второй мировой войны (сентябрь 1939 — август 1940) / Отв. ред. Л.Я. Гибианский. М., 1990; Международные отношения и страны Центральной и Юго-Восточной Европы в период фашистской агрессии на Балканах и подготовки нападения на СССР (сентябрь 1940 — июнь 1941) / Отв. ред. Л.Я. Гибианский, С.З. Случ. М., 1992.

2. См. библиографию в конце сборника.

3. На этом фоне заметно выделяется монография М.И. Мельтюхова (см.: Мельтюхов М.И. Упущенный шанс Сталина: Советский Союз и борьба за Европу, 1939—1941 (Документы, факты, суждения). М., 2000.), представившего не только свое ви́дение внешней политики Сталина во второй половине 30-х — начале 40-х годов, но и основные позиции отечественных историков по рассматриваемой им проблеме.

4. См.: «Круглый стол»: Советский Союз в 30-е годы // Вопросы истории. 1988. № 12. С. 3—30; «Круглый стол»: Некоторые вопросы истории Коминтерна // Новая и новейшая история. 1989. № 2. С. 75—107; «Круглый стол»: Вторая мировая война — истоки и причины // Вопросы истории. 1989. № 6. С. 3—32; Август 1939-го: Уроки минувшего («Круглый стол») // Коммунист. 1989. № 12. С. 94—103; Политический кризис 1939 г. и страны Центральной и Юго-Восточной Европы [«Круглый стол»] // Советское славяноведение. 1989. № 5. С. 3—34.

5. Подробнее см.: Случ С.З. Некоторые тенденции в развитии немарксистской историографии происхождения Второй мировой войны (60—80-е годы) // Агрессивная политика держав фашистского блока и происхождение Второй мировой войны: Реф. сборник. ИНИОН АН СССР. М., 1989. С. 51—85.

6. В 1936 г., на мой взгляд, не произошло никакого дальнейшего сближения между Германией и Польшей, хотя бы несколько углублявшего достигнутое в ходе подписания пакта о ненападения от 26 января 1934 г. Положение национальных меньшинств в обеих странах по-прежнему отягощало отношения между Варшавой и Берлином (см.: Roos H. Polen und Europa. Studien zur polnischen Außenpolitik, 1931—1939. Tübingen, 1957; Wojciechowski M. Die polnisch-deutschen Beziehungen 1933—1938. Leiden, 1971).

7. Еще в середине 60-х годов была опубликована статья западногерманского историка, посвященная кризису международной системы в 1936 г., однако высказанные в ней положения, по существу, не получили поддержки со стороны других исследователей (Ziebura G. Die Krise des internationalen Systems 1936 // Historische Zeitschrift. 1966. Bd. 203. H. 1. S. 90—98). См. также крупное исследование американского историка Г. Уайнберга, рассматривавшего новации, привнесенные внешней политикой третьего рейха в 1933—1936 гг., как «дипломатическую революцию» в Европе (Weinberg G.L. The Foreign Policy of Hitler's Germany: Diplomatic Revolution in Europe, 1933—1936. Chicago, 1970).

8. Эта концепция, как правило, представлена в работах праворадикальных историков, пытающихся оправдать агрессивную политику нацистской Германии (см., например: Brennecke G. Die Nürnberger Geschichtsentstellung: Quellen zur Vorgeschichte und Geschichte des 2. Weltkriegs aus den Akten der deutschen Verteidigung. Tübingen, 1970; Klüver M. War es Hitlers Krieg? Die «Irrtümer» der Geschichtsschreibung über Deutschlands Außenpolitik 1937—1939. Leoni am Starnberger See, 1984).

9. См.: Trial of the Major War Criminals before the International Military Tribunal. Nuremberg, 1947—1949. Doc. 386-PS. Vol. XXV. P. 402—413; Smith B.F. Die Überlieferung der Hoßbach-Niederschrift im Lichte neuer Quellen // Vierteljahrshefte für Zeitgeschichte. 1990. H. 2. S. 329—336.

10. Этот пакт, как известно, хотя и подписанный всеми его участниками, не вступил в силу, так как не был ратифицирован ни Францией, ни Германией, и уже только по этой причине не мог быть «кризисной точкой» в развитии международных отношений (см.: Jarausch K.H. The Four Power Pact, 1933. Madison (Wise.), 1965; Белоусова З.С. Франция и европейская безопасность, 1929—1939 гг. М., 1976. С. 108—144).

11. См.: Emmerson J.T. The Rhineland Crisis. 7 March 1936: A Study on Multilateral Diplomacy. L., 1977.

12. См.: Petzina D. Autarkiepolitik im Dritten Reich: Der nationalsozialistische Vierjahresplan. Stuttgart, 1968.

13. См.: Сувениров О.Ф. «Клим, Коба сказал...» // Военно-исторический журнал. 1988. № 12. С. 52—60.

14. Документы внешней политики (ДВП). 1939. М., 1992. T. XXII, кн. 1. Док. 453. С. 584.

15. По-видимому, О.А. Ржешевский имел в виду заявление Ворошилова, сделанное им 25 августа в ходе прощальной аудиенции с главами английской и французской военных миссий. Оно, как явствует из сделанной записи, носило чисто дипломатический характер, отражало своего рода стремление хозяина, указывающего на дверь своим гостям, несколько смягчить не очень приятную, но предусмотренную протоколом процедуру прощания. «К сожалению, — заявил Ворошилов, — нам на этот раз не удалось договориться. Но будем надеяться, что в другое время наша работа будет носить более успешный характер» (ДВП. Т. XXII, кн. 2. Примеч. 192. С. 595—596).

16. Действительно, на протяжении октября 1939 г. И.М. Майский неоднократно встречался с различными британскими политиками, в том числе с главой внешнеполитического ведомства Э. Галифаксом, который выразил озабоченность состоянием англо-советских отношений и предложил в целях их улучшения начать «переговоры по вопросам торговли» (см.: телеграмму Майского в Наркоминдел, 16.10.1939 // Там же. Док. 689. С. 190). Предложений о каких-либо других переговорах с английской стороны не поступало.

17. 1939 год: Уроки истории / Отв. ред. О.А. Ржешевский. М., 1990 С. 298—318.

18. В 1939 г. в британском посольстве в Париже работал Д. Маклейн, один из членов «кембриджской пятерки» (см.: Sudoplatov P., Sudoplatov A. with J.a.L. Schecter. Special Tasks: The Memoirs of an Unwanted Spicemaster. Boston a.o., 1994. P. 95).

19. Выступления У. Черчилля этого периода совершенно не показательны для характеристики официальной позиции Лондона. На протяжении большей части 1939 г. Черчилль являлся одним из решительных критиков правительственной точки зрения по ключевым международным проблемам и вошел в состав кабинета Н. Чемберлена только после начала Второй мировой войны.

20. Э. Дурачинъский связывает поворот во внешней политике СССР с формальными моментами в развитии советско-германских отношений: 11 августа, по данным Комиссии по политической и правовой оценке советско-германского договора о ненападении 1939 г., вопрос о советско-германских отношениях рассматривался на Политбюро, принявшего решение «вступить в официальное обсуждение поднятых немцами вопросов» (Известия. 1989. 25 дек. С. 6); 19 августа В.М. Молотов вручил германскому послу Ф.В. фон Шуленбургу советский проект пакта о ненападении и сообщил о согласии Сталина На приезд в Москву 26—27 августа министра иностранных дел Германии И. фон Риббентропа (ДВП. Т. XXII, кн. 1. Док. 474. С. 617). В действительности поворот во внешней политике СССР в сторону активного сближения с Германией произошел значительно раньше, в конце 1938 — начале 1939 г. (см.: Случ С.З. Германия и СССР в 1918—1939 годах: мотивы и последствия внешнеполитических решений // Россия и Германия в годы войны и мира (1941—1995) / Под ред. Д. Проэктора и др. М., 1995. С. 68—69; Безыменский Л.А. Советско-германские договоры 1939 г.: Новые документы и старые проблемы // Новая и новейшая история. 1998. № 3. С. 8).

21. Г.Ф. Матвеев слишком буквально трактует статью 16 Устава Лиги Наций, действие которой не носило столь обязывающего, а тем более автоматического характера, сопровождаясь рядом немаловажных оговорок. Согласно ей, члены Лиги Наций «принимают необходимые постановления для облегчения прохода через их территорию сил всякого Члена Лиги, участвующего в общем действии для поддержания уважения к обязательствам Лиги» (курсив мой. — С.С.) (Версальский мирный договор / Пер. с фр. М., 1925. С. 12). Не случайно советские дипломаты ни в 1938, ни в 1939 г. никогда не ссылались на эту статью Устава. Впрочем, на то могли быть и совсем иные причины.

22. См.: Посетители Кремлевского кабинета И.В. Сталина // Исторический архив. 1995. № 5/6. С. 35; ДВП. Т. XXII, кн. 1. Док. 228. С. 283.

23. ДВП. Т. XXII, кн. 1. Док. 229. С. 284.

24. Там же. Док. 362. С. 450—451. Вплоть до заключения торгового договора должен был действовать запрет на транзит оружия и военного снаряжения через территорию обеих стран, оговоренный статьей XXII Рижского мирного договора 1921 г. (ДВП. М., 1959. Т. III. Док. 350. С. 640). Однако в Дополнительном протоколе к торговому договору между СССР и Польшей от 19 февраля 1939 г. констатировалось, что вопросы, касающиеся урегулирования транзита товаров через территорию обоих государств, «будут предметом особого соглашения, переговоры о заключении которого начнутся в Москве не позже чем через четыре месяца со дня вступления в силу настоящего протокола» (Документы и материалы по истории советско-польских отношений. М., 1973. Т. VII. Док. 13. С. 39—40).

25. См.: инструкцию Ворошилову от 7.08.1939 г. (ДВП. Т. XXII, кн. 1. Док. 453. С. 584); а также: Случ С.З. Гитлер, Сталин и генезис четвертого раздела Польши // Восточная Европа между Гитлером и Сталиным, 1939—1941 гг. / Отв. ред. В.К. Волков, Л.Я. Гибианский. М., 1999. С. 164—166.

26. Акция СССР по возвращению Бессарабии, а тем более Северной Буковины, которая никогда не входила в состав Российской империи, едва ли может быть признана соответствующей международному праву, поскольку была осуществлена в форме ультиматума Москвы правительству Румынии 26—27 июня 1940 г. (ДВП. М., 1995. T. XXIII, кн. 1. Док. 229. С. 380—384; Док. 232. С. 385—386; Док. 236. С. 389), опиравшегося на секретный протокол к советско-германскому пакту от 23 августа 1939 г. о разделе сфер интересов в Европе (ДВП. Т. XXII, кн. 1. Док. 485. С. 632).

27. Наличие или отсутствие альтернативы Мюнхенскому соглашению зависело не от позиции СССР, а от позиции прежде всего Чехословакии, а также западных держав. Реальной альтернативой Мюнхенскому договору была война, которой не хотели ни в Праге, ни в Лондоне и Париже.

28. Сталин И.В. Соч. М., 1947. Т. 7. С. 14.

29. Akten zur deutschen auswärtigen Politik (ADAP) (1918—1945). Ser. D (1937—1941). Bonn, 1964. Bd. XI. Dok. 328. S. 466. В советской записи этого документа мысль Молотова была облечена в следующую форму: «Финляндский вопрос следовало бы провести так, как он был решен в прошлом году» (ДВП. М., 1998. Т. XXIII, кн. 2. Док. 511. С. 66).

30. Messerschmidt M. Außenpolitik und Kriegsvorbereitung // Ursachen und Voraussetzungen des Zweiten Weltkrieges. Frankfurt a. M., 1989. S. 794.

31. Случ С.З. Германия и СССР в 1918—1939 годах. С. 68—79.

32. ДВП. Т. XXII, КН. 2. Док. 540. С. 25.

33. Эти директивы были отправлены в войска спустя пять дней, принимая во внимание прежде всего продолжавшееся упорное сопротивление Войска Польского. Соответственно была сдвинута и дата советского наступления (см.: Катынь: Пленники необъявленной войны: Документы и материалы. М., 1997. Док. 3. С. 59—60; Док. 4. С. 61—63).

34. ADAP. Ser. D. Bd. VIII. Dok. 104. S. 82.

35. Известия. 1939. 23.09. С. 2.

36. ADAP. Ser. D. Bd. VIII. Dok. 131. S. 101.

37. ДВП. Т. XXII, кн. 2. Док. 640. С. 134—135; Док. 641, 642, 643.

38. Фляйшхауэр И. Пакт Молотова — Риббентропа: Германская версия // Международная жизнь. 1991. № 7. С. 135.

39. Речь идет не о том, мог или не мог Сталин высказать подобные мысли, а о том, произносил ли он 19 августа 1939 г. приписываемый ему и опубликованный в конце ноября агентством Гавас текст или нет.

40. Невежин В.А. Советская политика и культурные связи с Германией (1939—1941 гг.) // Отечественная история. 1993. № 1. С. 18—34.

41. Случ С.З. Советско-германские отношения в ходе Польской кампании и вопрос о вступлении СССР во вторую мировую войну // Славяноведение. 1999. № 6. С. 32—43.

42. Лебедева Н.С. Четвертый раздел Польши и катынская трагедия // Другая война: 1939—1945 / Под ред. Ю.Н. Афанасьева. М., 1996. С. 237—295; Она же. Польша между Германией и СССР в 1939 году // Война и политика, 1939—1941 / Отв. ред. А.О. Чубарьян. М., 1999. С. 65—84; Она же. Германо-советское взаимодействие и ликвидация польского государства // Восточная Европа между Гитлером и Сталиным 1939—1941 гг. С. 169—197.

43. Вихавайнен Т. Иностранная помощь Финляндии // Зимняя война 1939—1940. М., 1998. Кн. 1. С. 193.

44. Generaloberst [Franz] Haider, Kriegstagebuch: Tägliche Aufzeichnungen des Chefs des Generalstabes des Heeres 1939—1942. Stuttgart, 1962. Bd. 1. S. 81.

45. См.: Schwendemann H. Die wirtschaftliche Zusammenarbeit zwischen dem Deutschen Reich und der Sowjetunion von 1939 bis 1941: Alternative zu Hitlers Ostprogramm? B., 1993. S. 135—142.