Международные отношения и страны Центральной и Юго-Восточной Европы накануне нападения Германии на СССР (сентябрь 1940 — июнь 1941)^*

Предлагаемый читателю «круглый стол», подготовленный Сектором истории международных отношений Института славяноведения и балканистики АН СССР (ИСБ), проведенный в начале декабря 1990 г., завершает серию опубликованных журналом дискуссий по вопросам международных отношений в Европе накануне и в начальный период Второй мировой войны.

В.К. Волков (ИСБ). Период, события которого мы сегодня поставили в качестве предмета обсуждения, это примерно год до нападения Германии на Советский Союз, что и определяло характер происходившего в то время. В принципе о событиях этого периода известно очень многое. Но следует сказать, что реальная политика в регионе Центральной и Юго-Восточной Европы (ЦЮВЕ) тогда осуществлялась не только методами официальной дипломатии, а в значительной степени методами разведслужб. Балканы были своеобразным полигоном всех разведывательных организаций: германской, советской, британской (начальник болгарской полиции Н. Гешев, например, являлся британским агентом). Вторгалась туда и молодая американская разведка (миссия Доновена). Но как раз эта сторона труднее всего поддается исследованию, ибо ни одна разведслужба историкам своих документов полностью никогда не откроет.

Второе «белое пятно» относится к советской внешней политике. Мы до сих пор не знаем ее движущих мотивов и стимулов. Советской политике сталинского периода вообще, а в 1940—1941 гг. в особенности, была присуща глубокая раздвоенность, когда аргументация выдвигалась одна, действия были другими, а уж последствия совершенно непредсказуемыми, даже не предвиденными руководством НКИД. Это была в полном смысле слова «кухаркина дипломатия».

Когда мы говорим о внешней политике в регионе ЦЮВЕ, нужно иметь в виду два уровня: во-первых, политику великих держав в этом регионе; во-вторых, влияние ее на сложный клубок противоречий между балканскими странами. Это затрудняет общее понимание и вйдение тех направлений внешней политики, которые проводились каждой из сторон. Но сначала, конечно, следует разобраться в характере глобальной расстановки политических сил. Нужно прежде всего сказать о последствиях разгрома Франции и исчезновения ее как великой державы из мировой политики. Этого не предвидели ни западные державы, ни советское руководство. Последнее неудивительно, поскольку прогнозистом Сталин не был. Его можно назвать хорошим тактиком, но не стратегом.

Международные последствия поражения Франции были совершенно уникальными. И они сказались сразу и в первую очередь — на темпах формирования англо-американского союза. На следующий же день после разгрома Франции англо-американский союз вступил в строй действующих. Начиная с этого момента, можно говорить о совместной англо-американской политике, в том числе и на Балканах. Это, во-первых. Во-вторых, полностью изменилась позиция Японии. Если до лета 1940 г. отношения между Японией и Германией были весьма прохладными вследствие заключения германо-советского пакта, то теперь начались очень быстрые переговоры о заключении Тройственного пакта. И этот глобальный фашистский блок был создан уже в сентябре 1940 г. В-третьих, в очень сложном положении оказался Советский Союз. С одной стороны, Сталин решил воспользоваться создавшейся ситуацией и решить проблему Прибалтики, Бессарабии и Северной Буковины. Но все это было сделано предельно грубо, топорно, в свойственном Сталину имперском стиле, принесло Советскому Союзу впоследствии много хлопот и вызывает их до сих пор. С другой стороны, после разгрома Франции совершенно чудовищное ускорение получила внешнеполитическая программа Гитлера. И если Сталин решал проблемы тактические, то Гитлер уже начал решать стратегические в смысле подготовки нападения на СССР. 31 июля 1940 г. Гитлер отдал распоряжение о начале разработки конкретного плана нападения на Советский Союз, получившего в декабре того же года наименование план «Барбаросса». И одновременно, 1 августа 1940 г. на заседании Верховного Совета выступил В.М. Молотов со своей печально знаменитой речью, в которой говорилось, что в основе отношений между Германией и СССР лежат не случайные привходящие факторы, а коренные государственные интересы Советского Союза и Германии...

Перед советским руководством тогда возник вопрос: что делать? Решается он двойной бухгалтерией. С одной стороны, указанное заявление Молотова, а с другой — серия бесед посланника Югославии М. Гавриловича с советскими руководителями об угрозе Германии славянским странам, необходимости сплотиться. Беда только в том, что все сообщения югославского посланника из Москвы очень скоро оказывались в Берлине, поскольку у германской разведки имелся агент в МИД Югославии. Так что двойная бухгалтерия себя не оправдала. Она только показала двойственность советской политики. Германия же начиная с августа 1940 г. фактически перестала считаться с реальными интересами Советского Союза и совершала действия, нарушавшие советско-германский пакт о ненападении. Первым таким актом стало проведение второго Венского арбитража, где была решена судьба Трансильвании. Советской стороной германской дипломатии было заявлено, что это расценивается как нарушение договоренности между Германией и Советским Союзом. Затем последовала попытка созвать экспертов по Дунаю без СССР, вызвавшая протест советского правительства, поскольку СССР уже стал, после присоединения Бессарабии, дунайской державой. Началась серия переговоров по Дунаю, длившаяся примерно два месяца. На рубеже октября-ноября 1940 г. переговоры зашли в тупик. Третья проблема заключалась в появлении так называемых учебных германских войск «военной миссии» на территории Румынии. Тут последовал уже формальный протест Молотова о нарушении Германией условий советско-германского договора. С этого момента мы наблюдаем эскалацию советско-германских противоречий на Балканах. Но при этом возникают вопросы: имели ли эти противоречия тактический или стратегический характер? Как их оценивала советская сторона? Каковы были действительные цели советской внешней политики на Балканах? Что касается целей, то это было желание твердо закрепить свои позиции в данном регионе, рассматривавшемся как зона безопасности Советского Союза. В результате появление германских войск в Румынии трактовалось как барьер, который немцы выставили, чтобы отсечь Советский Союз от Балкан или Балканы от Советского Союза. И ставилась задача — барьер разрушить! Но как? Путем установления тесных отношений с Болгарией и Югославией. Однако тот, кто планировал советскую внешнюю политику, явно не знал балканских реалий. Югославия и Болгария в одном блоке были несовместимы.

Поставленные задачи имелись в виду во время визита Молотова в Берлин. В это время Гитлер предложил СССР присоединиться к Тройственному пакту. Характерно, что Молотов не отверг это предложение, но выдвинул четыре условия присоединения. Условия такие, что над ними крепко призадумаешься. И опять возникает вопрос: была ли это тактическая или стратегическая линия? Я лично склонен думать, что здесь не было ни глубокой стратегии, ни глубокой тактики, в Москве просто хотели выиграть время. Мне кажется, что тогда никакой продуманной линии во внешней политике не было, потому что шараханье из стороны в сторону, допускавшееся советской дипломатией, попросту чудовищно.

26 ноября 1940 г. Советский Союз ответил на предложение Германии о присоединении к пакту, выдвинув при этом четыре условия: вывод германских войск из Финляндии и Румынии; заключение договора о дружбе и взаимопомощи между СССР и Болгарией и создание советских баз в зоне проливов; признание советской зоны интересов к югу от линии Батум—Баку; отказ Японии от всех дальневосточных притязаний, сахалинских концессий и т. д. Совершенно очевидно, что мы имеем дело с такой группой вопросов, которую трудно увязать во что-то единое. Воистину «кухаркина дипломатия» в действии. К тому же, ответу от 26 ноября предшествовало прямо противоположное заявление ТАСС от 23 ноября о том, что СССР не одобряет присоединение Венгрии к Тройственному пакту.

Теперь посмотрим, какова была балканская политика СССР. В Софию 25 ноября 1940 г. прибыл советский дипломат А.А. Соболев. В советских документах об этом ни слова. А после его отъезда в Софии распространились листовки, в которых говорилось, что СССР предлагает удовлетворение болгарских территориальных претензий — присоединение Адрианополя, выход Болгарии в Эгейское море. Одновременно в Москве в беседе с послом Турции Актаем советские представители заявляют, что СССР понимает заинтересованность Турции в обеспечении ее безопасности и хочет даже помочь ей в этом. В то же время советский посол в Афинах ведет переговоры о поставках оружия Греции. Как все это согласуется? Ведь совершенно очевидно, что в «балканском дипломатическом мешке» шила не утаишь. Там все всё друг о друге знают. Ничего, кроме компрометации дипломатии СССР, в итоге не получилось. И этот курс держится долго, вплоть до весны 1941 г., когда сам объект курса исчезает. Семь месяцев для периода войны — это гигантский срок!

В то же время в Москве были убеждены, что западные державы пытаются на Балканах столкнуть Германию и СССР. Об этом говорят многие источники, прежде всего разведывательного характера. В тот момент у СССР был хороший источник информации в Лондоне — Ким Филби. Английская дипломатия действительно считала, что в создавшихся условиях СССР и Великобритания — «естественные союзники» против германской экспансии на Балканах. Американцы проводили мощную кампанию дезинформации Германии через известных им немецких резидентов в западном полушарии. Был и третий источник, а именно германская дезинформация, маскировавшая мероприятия по подготовке нападения на Советский Союз. О ней мы знаем совершенно недостаточно.

В этой связи хотелось бы обратить внимание на миссию Доновена на Балканах. Доновен был личным представителем Рузвельта, и целью поездки являлось создание антигерманского фронта на Балканах. При этом все его действия тесно координировались с британскими представителями и спецслужбами на Балканах. С Доновеном происходили странные вещи. Как известно, в Софии у него пропал бумажник с секретнейшими документами. Об их содержании можно только гадать. Можно также предположить, что в основном они содержали секреты германской стороны и раскрывали планы Гитлера. Как «пропал» бумажник, дело запутанное, на этот счет существует много фантастических домыслов. Важно, к кому он попал? Я смотрел разные немецкие материалы, в них и намека нет на то, что Берлин получил этот бумажник. Я глубоко убежден в том, что бумажник До-новена с документами хранится в одном из сейфов где-то в переулках близ Лубянки. Именно после пропажи документов генерал армии Голиков, начальник Главного разведывательного управления Красной Армии, уверенно пишет в своих донесениях: «Как известно, американцы и англичане провоцируют столкновение на Балканах». Возможно, это была сознательно подстроенная утечка информации. Но с какой целью? Конечно, не для того, чтобы столкнуть Россию и Германию лбами.

Цель была иной — шла борьба за союзника. И в этой борьбе можно даже поставить определенные вехи. Начало января 1941 г., беседа госсекретаря К. Хэлла и его заместителя С. Уэллеса с послом СССР в США К.А. Уманским, которому открытым текстом говорится: американское правительство располагает сведениями о начавшейся подготовке гитлеровской Германии к нападению на Советский Союз. Вы знаете, что являлось самой большой тайной Второй мировой войны? Это проблема «Энигмы». «Энигма» — шифровальная машина германского Генерального штаба. К ней подбирали ключи многие, но наибольший вклад внесли поляки и чехи, а результаты передали английской разведке, создавшей целый городок дешифровальщиков, где работали в годы войны около 40 тыс. человек. Они читали всю секретную переписку германского Генерального штаба. Именно в этом отгадка секрета, почему со столь малыми силами англичане добились таких больших успехов в борьбе против Германии. Короче говоря, первое сообщение Уэллеса Уманскому — также результат работы английских дешифровальщиков. В январе 1941 г. американцы снимают так называемое «моральное эмбарго» на торговлю с СССР. Целый ряд мероприятий аналогичного порядка проводят англичане. Более того, 13 июня 1941 г., т. е. за день до публикации печально знаменитого сообщения ТАСС, Иден заявил Майскому, что в случае германского нападения СССР может рассчитывать на полную поддержку и лояльность Британской империи.

Итак, где-то с конца 1940 — начала 1941 г. Великобритания и США начинают борьбу за создание антигитлеровского блока. Единственным, кто сопротивлялся, был Советский Союз. И сопротивлялся энергично и упорно. Думаю, что миссия Доновена была одним из ходов в этой политике.

И последнее. Существовала ли переписка Гитлера со Сталиным? Сейчас появилось много спекуляций и о встрече двух диктаторов. В последнее я не верю. Но переписка между ними была. Известно, что Гитлер переписывался буквально со всеми руководителями, с которыми он вступал в какие-либо контакты. Начало ей положил обмен телеграммами, который сопровождал подписание советско-германского пакта о ненападении. Мне кажется, что эта переписка с немецкой стороны была уничтожена (вспомним историю с уничтожением секретных протоколов пакта Риббентроп—Молотов). Но следы переписки искать надо. Существуют следы готовившейся встречи двух диктаторов. Я долго думал, зачем Сталину потребовался пост председателя СНК, на который он вступил 6 мая 1941 г.? Вряд ли это давало ему какие-то новые права или полномочия. Но, вероятно, ввиду намечавшейся встречи ему был необходим не просто партийный, но государственный пост. Более того, был даже сделан многозначительный внешнеполитический жест в сторону Гитлера после занятия Сталиным поста председателя СНК — разрыв дипломатических отношений с Бельгией, Норвегией и Югославией (8 мая 1941 г.).

Ф.И. Фирсов (Ин-т марксизма-ленинизма при ЦК КПСС). Когда думаешь о реакции наших историков на проблемы советской внешней политики конца 30-х — начала 40-х годов, то невольно приходит в голову известный чеховский персонаж, который дал чеканную фразу: «Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда».

Напомню ситуацию в связи с протоколами к советско-германскому пакту о ненападении и то, как некоторые наши специалисты категорически отрицали их существование. Нечто аналогичное, по-моему, сейчас происходит с вопросом о возможности вступления Советского Союза в Тройственный пакт. В журнале «Новое время» опубликована статья публициста-международника Л. Безыменского¹, в которой вполне аргументированно и обоснованно доказывается абсурдность версии историка Д.Г. Наджафова о якобы имевшей место встрече Сталина с Гитлером. Но вот, исследуя вопрос о возможности вступления СССР в Тройственный пакт, автор цитирует четыре условия вступления, которые были выдвинуты Сталиным. И пишет, что спор о смысле и подоплеке советского ответа идет до сих пор, что трудно принять версию, будто Сталин всерьез планировал подобную акцию. Мне кажется, что и в данном случае сработал принцип «этого не может быть, потому что этого не может быть никогда».

Я хочу рассмотреть несколько архивных документов из Центрального партийного архива в Софии², которые, полагаю, проливают свет на эти вопросы.

25 ноября 1940 г. Г. Димитров был вызван к Молотову. В записи Димитрова о беседе читаем: «У Молотова. Говорили о Болгарии. Указал ему, что необходимо принять срочные меры, чтобы Болгария не попала под исключительное влияние Германии и не была бы использована как ее послушный инструмент. Молотов: Мы действуем в этом направлении. Как раз сегодня будем обсуждать ряд конкретных мер. В Берлине мы с немцами не заключили никакого соглашения и не принимали никаких обязательств. Немцы обрабатывают теперь Турцию. И это, они считают, главное. Что будет делать Турция, трудно предвидеть. Но мы следим внимательно, что там делается, и то, что вокруг Турции происходит. Немцы хотят представить, что мы одобрили их планы на Балканах. Зато мы и опубликовали опровержение по поводу присоединения Венгрии к Тройственному пакту. Теперь все будут знать, что мы не давали никакого согласия. Димитров: Мы ведем курс на разложение оккупационных немецких войск в разных странах. И эту работу, не крича об этом, хотим еще больше усилить. Не помешает ли это советской политике? Молотов: Конечно, это надо делать. Мы не были бы коммунистами, если бы не вели такой курс. Только делать это надо бесшумно».

Димитров вернулся от Молотова к себе. Но тут же, видимо, раздался телефонный звонок. Следующая запись Димитрова: «Только что вернулся в Коминтерн, был вызван к Сталину. Застал там Молотова и Деканозова. Сталин: Мы сегодня делаем болгарам предложение о заключении пакта о взаимопомощи. Не гарантии, как, видимо, болгарский посол Семенов (скорее всего, Стаменов, у Димитрова описка. — Ф.Ф.) раньше неправильно понял Молотова, предлагаем мы, а пакт о взаимопомощи. Мы указываем болгарскому правительству, что безопасности обеих стран угрожается со стороны Черного моря и проливов и требуются совместные усилия для обеспечения этой безопасности. Исторически опасность шла всегда отсюда: Крымская война, занятие Севастополя, интервенция Врангеля в 1919 году и так далее. Мы поддерживаем территориальные претензии Болгарии — линия Мидия — Энос (Адрианопольский область, Западная Фракия, Додеагач, Драма и Кавала). Мы готовы оказать болгарам помощь хлебом, хлопком и так далее в форме займа, а также фло том и другими способами. Если будет заключен пакт, конкретно договоримся о формах и размерах взаимной помощи. При заключении пакта о взаимопомощи мы не только не возражаем, чтобы Болгария присоединилась к Тройственному пакту, но тогда и мы сами присоединимся к этому пакту. Если болгары не примут это наше предложение, они попадут целиком в лапы немцев и итальянцев и тогда погибнут. В отношении Турции мы требуем базы, чтобы проливы не могли быть использованы против нас. Немцы, видимо, хотели, чтобы итальянцы стали хозяевами проливов. Но они сами не могут не признать наших преимущественных интересов в этой области. Мы турок выгоним в Азию. Какая это Турция! Там два миллиона грузин, полтора миллиона армян, один миллион курдов и так далее. Турок только 6—7 миллионов. Главное теперь Болгария. Если такой пакт будет заключен, Турция не решится воевать против Болгарии. И все положение на Балканах иначе будет выглядеть. Неправильно считать Англию разбитой. Она имеет большие силы в Средиземном море. Она непосредственно стоит у проливов.

После захвата греческих островов Англия усилила свои позиции и в этой области. Наши отношения с немцами внешне вежливые, но между нами есть серьезные трения. Предложение болгарскому правительству сегодня передано. Наш пратеник (полпред) уже был принят Филовым. Скоро будет принят и царем Борисом. Нужно, чтобы это предложение знали в широких болгарских кругах. (Решили вызвать Стаменова, чтобы ему сообщить сделанные Софии предложения)».

Вернувшись к себе, Димитров немедленно посылает в Софию Болгарской компартии телеграмму: «Советское правительство сегодня отправило болгарскому правительству конкретное предложение по заключению пакта о взаимопомощи. Советское правительство считает, что обеспечение безопасности Болгарии и Советского Союза в отношении Черного моря и проливов и сохранение мира — это жизненный интерес обеих стран и для этого требуются совместные усилия. Советский Союз поддерживает справедливые территориальные претензии Болгарии и особенно возвращение Адрианопольской области [до] линии Мидия—Энос, Западная Фракия с Додеагачем, Драма, Кавала, и окажет Болгарии всемерную помощь. При заключении такого пакта Советский Союз не только не возражает против присоединения Болгарии к Тройственному пакту, но и сам присоединится к этому пакту. Это предложение передано сегодня царю Борису и Филову. Примите самые быстрые и энергичные меры, чтобы это предложение стало достоянием в парламенте и вне его, в печати и массах. Мобилизуйте для этих целей наших депутатов. Разверните самую энергичную кампанию по всей стране в пользу этого предложения. Добивайтесь немедленного и безусловного приема этого предложения. Оно решит на долгие годы судьбы болгарского народа. Подтвердите тотчас получение этого сообщения. Держите нас ежедневно в курсе кампании и событий. И сообщайте о том, как реагируют правительство и другие слои».

26 ноября Димитров посылает Сталину телефонограмму, в которой говорится: «Вчера вечером я передал болгарским товарищам в Софии предложение, сделанное Советским правительством Филову и царю Борису. Из Софии нам уже подтвердили получение этого сообщения. Одновременно ЦК Болгарской партии сообщает, что в Болгарии проводится усиленная мобилизация, войска срочно сосредоточиваются на турецкой и греческой границах».

Таким образом, дело не ограничивалось ответом Сталина германскому правительству о вступлении Советского Союза в Тройственный пакт на определенных условиях. И это, как представляется, не было просто дипломатическим маневром. В Болгарии началась та самая листовочная кампания, о которой говорил В.К. Волков, и события получили совершенно неожиданный поворот. Вечером 28 ноября Димитрову позвонил Молотов из кабинета Сталина. И Димитров записывает: «Наши в Софии распространяли листовки по поводу советского предложения Болгарии. Дураки! Отправил указание, чтобы прекратили эту вредную глупость». В последующие дни советское руководство и Димитров еще несколько раз возвращались к этому вопросу. В результате Димитров дает новую директиву Болгарской компартии: «Кампания о пакте не должна носить партийный, антибуржуазный, антидинастический и антигерманский характер. Надо ее вести не на классовой, а на общенациональной и государственной почве». Ну, а 20 декабря последовал разговор по телефону Димитрова с Молотовым о Болгарии: «Молотов. Болгарское правительство отклонило советское предложение, опасаясь вовлечения в войну и так далее». Приведенные документы позволяют сделать определенные выводы. Во-первых, в тот период в результате очередного витка сталинской политики наша страна подошла к краю бездны, ибо вхождение Советского Союза в условиях войны в Тройственный пакт могло повлечь за собой и вовлечение нашей страны в войну на стороне этого пакта. Последствия были бы непредсказуемы. Кстати, существуют некоторые доказательства того, что у Сталина в начале Второй мировой войны были серьезные иллюзии в отношении Германии. Он полагал, что война последней против Англии и Франции может принять «антикапиталистическую направленность». Во-вторых, эти документы, а также целый ряд других, с которыми мне удалось познакомиться в последнее время, не оставляют никакого сомнения в отношении того, что Коминтерн в тот период был внешнеполитическим инструментом в руках советского руководства и очень четко выполнял эту свою служебную роль.

Т.Ю. Григорьянц (ИСБ). Вокруг предположения, высказанного Д.Г. Наджафовым о секретной встрече Сталина и Гитлера во Львове 17 октября 1939 г., в прессе развернулась дискуссия. Мне представляется, что сам предмет полемики не столь важен: встречались ли лично в тот день драматической осени 1939 г. два диктатора — Гитлер и Сталин. Гораздо важнее факт, который нельзя опровергнуть: между Гитлером и Сталиным существовал сговор, зафиксированный в позорных пакте о ненападении от 23 августа 1939 г. и секретном протоколе к нему, а также в договоре «О дружбе и границе» от 28 сентября 1939 г. и протоколах к нему, приведших к совместному разделу Польши и начавшейся после этого, в соответствии с договоренностью о разделе «сфер влияния и государственных интересов», перекройке карты Европы. Развитие «дружественных» советско-германских отношений, начавшееся в августе 1939 г., шло к своему апогею, — присоединению к Тройственному пакту. 25 ноября 1940 г. в ответ на обращение из Берлина Молотов сообщил Шуленбургу о готовности советского руководства принять предложение о присоединении к Тройственному пакту на определенных условиях. Нет сомнения, что Сталин шел на это всерьез, что этот шаг не был ни дипломатическим ходом, ни хитроумной уловкой или военной хитростью. Логика событий и все развитие советско-германских отношений с августа 1939 г. до 22 июня 1941 г. говорят о том, что Сталин сознательно искал сговора с Гитлером, пошел на него с целью скоординировать свои имперские интересы с агрессивными намерениями Гитлера путем раздела «сфер влияния и государственных интересов». Есть основания думать, что идея подобного сговора могла зародиться у Сталина еще осенью 1938 г., в период Мюнхена. Сталин, по всей вероятности, рассудил, что он не хуже Чемберлена и Даладье сможет договориться с Гитлером. Если два западных политика пошли на «умиротворение агрессора», то у Сталина родилась мысль о сговоре с ним. Дело шло к созданию инфернального союза четырех держав (Германии, Италии, Японии, СССР). И кто знает, каков был бы дальнейший ход исторических событий, если бы Гитлер принял условия Сталина. Но этого не произошло, ибо столкнулись имперские устремления двух диктаторов. Грубые дипломатические просчеты, политическая близорукость, патологическая ненависть к «западным демократиям» не позволили Сталину объективно оценить стратегические и тактические замыслы своего партнера — фашистской Германии.

Е.Л. Валева (ИСБ). Известно, что сразу после подписания Тройственного пакта Германия стала активно добиваться присоединения к нему государств ЦЮВЕ. Первое предложение о присоединении к пакту было сделано Болгарии 16 октября 1940 г., причем в ультимативной форме. Болгария в тот период продолжала придерживаться нейтралитета. Будучи тесно связана с Германией, она стремилась в то же время остаться вне войны, не брать на себя никаких внешнеполитических обязательств. Ответные дипломатические шаги болгарских властей свидетельствуют об их попытках отказаться от присоединения к пакту, однако натиск германской дипломатии не прекращался. 17 ноября 1940 г. болгарский монарх вместе с министром иностранных дел И. Поповым тайно вылетели на встречу с Гитлером в его резиденцию Берхтесгаден. На требование фюрера подписать пакт царь Борис пытался возражать, приводя в качестве аргументов неподготовленность Болгарии к войне, экономические выгоды, которые получит Германия, если Болгария останется вне военных действий, опасность со стороны Турции, наконец, возможность осложнения отношений с Советским Союзом. Царь Борис спросил, зондировался ли этот вопрос немцами во время ноябрьской встречи с Молотовым? В ответ Гитлер заявил, что «большевики зондировали наше мнение о возможном создании военных баз в Болгарии», и подчеркнул, что Германия поддержит болгарскую сторону в вопросе о советских базах лишь в том случае, если Болгария подпишет Тройственный пакт. Несмотря на подобный шантаж, царь Борис отклонил предложение фюрера. Таким образом, на этом этапе попытки Германии включить Болгарию в свою коалицию потерпели провал.

25 ноября в Софию прибыла миссия А. Соболева. То, что царь Борис считал шантажом со стороны Гитлера — требование Советским Союзом создания своих военных баз в Болгарии, — Соболев предложил ему подкрепить пактом о взаимной помощи. И если Гитлер недвусмысленно угрожал войсками, то Сталин оказывал нажим на правительство Болгарии через ее собственный народ: по всей стране началась массовая кампания за принятие советского предложения, вошедшая в историю Болгарии под названием «Соболевская акция». Как писал Б. Филов, миссия А. Соболева подтолкнула царя Бориса к преодолению колебаний в отношении присоединения к Тройственному пакту: что следует за созданием советских баз, болгары знали, на их глазах разыгралась драма Прибалтийских республик.

В дополнение к тем документам, которые привел Ф.И. Фирсов, я бы процитировала еще некоторые. В отчете Внутреннего ЦК Болгарской компартии загранбюро ЦК БКП, находившемуся в Москве, говорилось: «Посылаем Вам финансовый отчет за ноябрь. Организационные расходы и расходы по кампании в пользу пакта 63 тысячи левов». В донесении французской разведки сообщалось, что «толпа демонстрантов перед Народным собранием состояла из самых различных элементов, но руководство явно было единым. Создается впечатление, что в последнее время в распоряжение болгарских коммунистических руководителей были переданы огромные суммы. Чувствуется, что коммунистическая пропаганда в пользу сближения Болгарии и СССР усилилась после визита в Софию Соболева. Нет сомнения, что эта пропаганда имела успех как в городе, так и в деревне».

Затем последовала телеграмма из Москвы от Димитрова об ошибочности распространения листовок: «Распространение листовок по поводу советского предложения является огромной ошибкой. Немедленно прекратите. Вы должны только устно, через депутатов парламента и других подходящих лиц, распространять сведения об этом предложении, а не через печатные документы, и ни в коем случае от имени наших органов». Внутреннее ЦК оправдывается: «В ваших указаниях о широкой агитации за советские предложения и энергичной кампании в их поддержку не говорится, что это должно происходить только устно. Немедленно останавливаем распространение. Сообщите срочно, в чем должна выразиться кампания».

После провала миссии Соболева Советский Союз не оставил попыток втянуть Болгарию в свою орбиту, делал еще некоторые предложения, но безуспешно. Царь Борис дал указание подписать акт о присоединении Болгарии к Тройственному пакту, что и произошло 1 марта 1941 г.

Ф.И. Фирсов. Хотел бы зачитать по этому сюжету еще один документ от 3 декабря 1940 г.: «Товарищу Сталину... Сразу после того, как товарищ Молотов позвонил мне 28.11 вечером, я указал болгарским товарищам в Софии на их грубейшую ошибку с распространением листовок по поводу предложения Советского правительства и затребовал немедленного прекращения распространения этих листовок». В ответ ЦК Болгарской компартии сообщал: «Признаём свою ошибку. Мы думали, что делаем хорошее дело. А оказалось это, к сожалению, «медвежьей услугой». Приняли все меры для прекращения распространения изданных листовок»³.

А.И. Пушкаш (ИСБ). После присоединения Советским Союзом Бессарабии резко возросло напряжение в отношениях между Румынией и Венгрией. Последняя провела в июле 1940 г. частичную мобилизацию и придвинула войска к границе. Германия не желала военного конфликта в регионе, поэтому ею была предпринята серия консультативных встреч с представителями Венгрии (10 июля 1940 г.), Румынии (28 июля 1940 г.) и Болгарии (27 июля 1940 г.). Гитлер и Риббентроп настаивали на решении территориальных проблем, изменении границ между тремя государствами путем переговоров на основе территориальных уступок со стороны Румынии и последующего переселения меньшинств. Нацистские руководители недвусмысленно намекали воинственно настроенным представителям Венгрии, что их военные силы недостаточны для силового решения трансильванской проблемы, к тому же вовлечение Румынии в войну с соседями не входит в планы Германии и Италии, ибо государства «оси» заинтересованы в регулярных поставках румынской нефти. Не вызывало восторга у Гитлера, Риббентропа и Чиано, по крайней мере внешне, и предложение спорящих сторон об арбитражном решении.

Т.А. Покивайлова (ИСБ). Остановлюсь на такой совершенно у нас не изученной по ряду причин проблеме, как Трансильвании и второй Венский арбитраж. Проблема «перекроя» Трансильвании особенно остро встала после решения вопроса о Бессарабии и Северной Буковине, хотя в течение длительного времени наши историки отрицали подобную взаимосвязь. После ультиматума Советского Союза Румынии по вопросу о Бессарабии и Северной Буковине и его принятия румынским правительством первым из дипломатов, кто посетил НКИД с поздравлениями, был венгерский посланник в Москве И. Криштоффи. Он заявил, что у Венгрии также имеются территориальные претензии к Румынии. Однако, как писал в своем отчете беседовавший с Криштоффи Деканозов. венгерский посланник не конкретизировал эти претензии. В целом на фоне ухудшения советско-румынских отношений по восходящей линии развивались отношения между СССР и Венгрией. Складывался некий антирумынский фронт с участием Советского Союза.

На середину августа 1940 г. приходится резкое возрастание пограничных инцидентов между СССР и Румынией. Идет обмен нотами. Наиболее резкими по тону были ноты советского правительства от 17, 19 и 29 августа. Давление на Румынию оказывала и другая сторона. Еще в июле 1940 г. на совещании держав «оси» в Зальцбурге, на которое были приглашены глава правительства Румынии Джигурту и министр иностранных дел Маноилеску, перед ними ставился вопрос о том, чтобы Румыния удовлетворила территориальные требования Венгрии и Болгарии. Под давлением держав «оси» 16 августа 1940 г. в городе Турну-Северин начались переговоры между румынской и венгерской делегациями по вопросу о Трансильвании, так что возрастание напряжения на советско-румынской границе не являлось случайным. Румынская делегация предложила решить спор о Трансильвании незначительным исправлением границ в пользу Венгрии и обменом населением. Площадь уступаемой Румынией территории не превышала одной десятой территориальных претензий Венгрии. Венгерская делегация не приняла румынских предложений и выдвинула встречные требования о передаче Венгрии значительной части Трансильвании, а затем уже о последующем обмене населением. Переговоры в Турну-Северин зашли в тупик и по инициативе венгерской делегации были прерваны.

В это же время (25 августа) в немецкой печати появились сообщения о том, что державы «оси» не собираются выступать в качестве арбитров решения территориальных споров между Венгрией и Румынией. Но имеются данные, что уже 27 августа Гитлер начертил новые границы между Румынией и Венгрией. А 29 августа Деканозов вручил посланнику Румынии в Москве резкую ноту протеста в связи с инцидентами на границе. Это в то время, когда в Вене заседали «арбитры» и Румынии было предъявлено ультимативное требование о передаче северной части Трансильвании Венгрии. Советская нота от 29 августа была использована и венгерской стороной и державами «оси» для нажима на Румынию. Это — с одной стороны. С другой стороны, Румыния ссылкой на эту ноту оправдывала свои уступки Венгрии.

В.К. Волков. Это и есть пример «кухаркиной дипломатии». Нотой от 29 августа советская дипломатия в лице ее «выдающегося» представителя Деканозова не столько заявляла протест Румынии как таковой, сколько как бы выказывала свое недовольство тем, что происходит в Вене без ее участия. То есть адресат на конверте был один, фактическим адресатом являлся другой, использовала же все это третья сторона в своих интересах. И в конечном счете в проигрыше оказалась советская сторона.

М.Д. Ерещенко (ИСБ). Позвольте высказать несколько замечаний относительно того, что в июле — августе 1940 г. якобы сложился единый антирумынский фронт с участием СССР. Я не могу с этим согласиться. Данный тезис подкрепляется тем, что Советский Союз устраивал провокации на границе с Румынией и якобы угрожал ей после присоединения Бессарабии. Это, на мой взгляд, неверно. Речь шла действительно о нарушениях границы. Дело в том, что началось массовое бегство жителей Бессарабии в Румынию. А советские пограничники сдерживали это бегство как могли, открывая огонь и не стесняясь в выборе средств, например, высаживались на румынский берег Прута и оттуда возвращали беглецов. Естественно, возникали конфликты. И чем более массовым было бегство, тем жестче становились советские ноты, о которых говорилось.

Относительно того, что якобы и державы «оси» участвовали в так называемом антирумынском фронте. Мне думается, что это тоже не совсем так. По свидетельству бывшего переводчика Гитлера Пауля Шмидта, в период румыно-венгерского спора относительно Трансильвании Гитлер не был абсолютно уверен в прогерманской позиции Венгрии из-за ее некоторого заигрывания с Советским Союзом и в то же время абсолютно был уверен в прогерманской ориентации Румынии, особенно после присоединения к СССР Бессарабии и Северной Буковины. Первоначально Гитлер склонен был согласиться на плебисцит в целом в Трансильвании или в отдельных ее районах. Но переговоры в Турну-Северин показали, что Венгрия этим не удовлетворится и возможен даже вооруженный конфликт между Венгрией и Румынией. Такого конфликта Берлин не желал и предпочел надавить на Румынию, пообещав, что в скором времени, участвуя в войне против Советского Союза, та получит больше. Поэтому о каком антирумынском фронте можно говорить?

Хочу обратить внимание присутствующих еще на один момент. В ночь с 23 на 24 июня 1941 г., когда румынские войска перешли Прут и уже участвовали в военных действиях, оказалось, что Румыния официально не объявила войну Советскому Союзу. Молотов вызвал румынского посла Жика Гафенку и спросил, находится ли Румыния в состоянии войны с СССР? У румынского дипломата не оказалось никаких инструкций из Бухареста на этот счет. Затем Молотов в течение примерно полутора часов рассуждал о том, зачем румынам нужны военные действия, тем более если война официально не объявлена. Может быть, не поздно повернуть оружие, ведь Москва с Бухарестом могли бы договориться? И если Румыния хочет вернуть Бессарабию, то вопрос этот не закрыт. Молотов просил Гафенку довести это до сведения румынского правительства с тем, чтобы Румыния одумалась, пока не поздно. Молотовым также было сказано, что Москва не признает Венского диктата.

Н.Д. Смирнова (Ин-т всеобщей истории АН СССР). Я хотела бы сделать несколько замечаний. Во-первых, относительно сообщения Д.Г. Наджафова о встрече Гитлера и Сталина. Интересно само происхождение этой дезинформации. Согласно итальянским дипломатическим документам, американское радио сообщило, что 13 октября 1939 г. якобы состоятся тайные германо-итало-советские переговоры о заключении пакта. Подобные «сведения» исходили от американской разведки.

Меня очень заинтересовали документы, зачитанные Ф.И. Фирсовым. Вот еще один момент, касающийся согласия СССР с болгарскими требованиями о выходе к Эгейскому морю и о приобретении ряда территорий. За месяц до этого, 22 или 23 октября 1940 г., аналогичное предложение, но уже конкретное, включавшее вступление в войну против Греции, сделала Болгарии Италия. Как известно, 28 октября началась агрессия Италии против Греции. Но болгары, проконсультировавшись с немцами, тогда ответили отказом. Таким образом, советское руководство шло уже торной дорогой.

Хотела сделать замечание в отношении вновь прозвучавшего здесь определения «политика держав "оси"». Не было единого фронта держав «оси» на Балканах в тот период. Между ними существовало больше противоречий, чем единства. Поэтому нельзя говорить об «итало-германской агрессии на Балканах». Германская внешняя политика на Балканах ориентировалась не на агрессию, не на захват Балкан, а на сохранение их как мирного тыла, который бы давал сырье и ресурсы гитлеровской Германии. А вот ориентация самих балканских стран четко проявилась после визита французского министра иностранных дел Дельбоса на Балканы в декабре 1937 г. Тогда стало ясно, что Франция не станет защищать Балканы в случае агрессии. И балканские страны выработали политику «спасайся в одиночку», за счет соседей в том числе.

Во всех сегодняшних построениях о политике Советского Союза, политике Германии совершенно исключается тот факт, что в это время шла война, в том числе и на Балканах. Мы же часто рассуждаем так, будто идут какие-то дипломатические комбинации мирного времени. А война уже расставила и изменила очень многие акценты в политике заинтересованных держав в этом регионе. И не надо забывать, что уже невозможны были простые дипломатические переговоры и следовало исходить из совершенно иной обстановки.

Л.Я. Гибианский (ИСБ). После разгрома Франции Балканы окончательно стали неким магнитным полем между двумя полюсами. Два полюса, оказывающие прямое воздействие на балкано-дунайский регион, — это СССР с востока и Германия с запада. Все движение происходило между ними, плюс достаточно хаотичное движение внутри, по принципу «спасайся, кто может и как может». Но определяющими все-таки были советско-германские отношения.

А вот как они определяли и организовывали процесс взаимоотношений на Балканах, и есть, на мой взгляд, наибольшее «белое пятно». О политике Германии написано много. Что касается политики СССР, то здесь все остается на уровне предположений из-за отсутствия ключевых архивных материалов. Поэтому главным является вопрос: каков был замысел советской политики? И тут диапазон мнений огромен — от традиционного взгляда о стратегии, к которой мощное государство стремится всеми доступными средствами, до противоположного взгляда, согласно которому вообще никакой стратегии не было. По-моему, изначально стратегия была, но с определенного момента, а именно крушения Франции, все пошло на самотек, потому что изначальные замыслы рухнули.

Мне кажется, что общее направление советской политики в регионе ЦЮВЕ было определено на рубеже августа-сентября 1939 г. Тогда уже были сформулированы ее основные цели. Применительно к странам Центральной Европы, народам Прибалтики — все, что можно, взять! А для Юго-Востока Европы, за исключением претензий на Бессарабию и Северную Буковину, с начала Второй мировой войны просматривается явное стремление достичь двух целей: с одной стороны, не допустить установления там германского контроля, а с другой — не допустить «империалистического вмешательства» Англии и Франции, «вовлечения» стран субрегиона в войну. Эти две цели просматриваются во всей политике, причем четче не по линии НКИД, а по линии «коминтерновско-партийной». Есть и третий план, о котором говорил В.К. Волков, — политика тайных служб, известная нам мало.

Итак, на мой взгляд, в советской внешней политике был стратегический замысел, но были и зигзаги, ее несло по течению, но ведь шла война в Европе, была полная непредсказуемость международной ситуации и как результат — политика лавирования, прагматическое приспосабливание к каждому дню и, конечно, то, что В.К. Волков назвал «кухаркиной дипломатией». И все-таки, мне кажется, есть некое генеральное, организующее начало в советских действиях — это попытка осуществить две вышеуказанные цели, но совмещенные с третьей, важнейшей, целью — сохранением советско-германского альянса врагов. Именно врагов, каждый из которых сознавал, что цели другого для него крайне опасны. Но это альянс особого рода. И все происходившее в дальнейшем, в том числе и в ЦЮВЕ, во многом обусловлено как раз тем, что третья цель, поставленная советской политикой, изначально являлась неосуществимой, ибо невозможно было совместить противодействие Германии с противодействием западным державам при сохранении советско-германского союза. Какая-то из сторон этого треугольника должна была быть ликвидирована для того, чтобы данная политика, хотя бы теоретически, встала на реальную основу. В результате, мне кажется, советское руководство, в сущности, само запрограммировало отдачу балкано-дунайского региона под германский контроль, хотя стремилось к прямо противоположному. А дальше происходит совершенно невероятная вещь для великой державы. Я не знаю, много ли найдется в истории примеров такого рода, когда мировая держава все время находится в роли человека, догоняющего поезд. Причем весь мир видит эти позорные сообщения ТАСС по поводу привязывания Румынии, Венгрии, Болгарии осенью 1940 — весной 1941 г. к гитлеровскому блоку. Все вдогонку: «Неправда, с нами не советовались», «неправда, мы этого не одобряем». То есть все уходит, все обгоняет нас, а мы бежим вприпрыжку. Советское руководство вертелось в этом хаосе и никак не могло из него выбраться.

А какова политика малых государств региона ЦЮВЕ? До сих пор мы ее изображали по упрощенной схеме — реакционные режимы вели антинародную политику и тяготели к сговору с Германией. Все это имело место, режимы были либо консервативные, либо реакционные или, как мы говорим, «фашистские», их правящие круги симпатизировали фашистскому блоку и тянули в его сторону. И тем не менее это, скорее, броуновское движение, качающийся маятник. Все искали: кого бы найти в качестве патрона, на которого можно опереться. Политика сохранения альянса с Германией лишала советское руководство возможности стать таким патроном. Англия же не могла им быть, к тому же ей дружно препятствовали и Берлин и Москва. И реальный патрон для стран региона оставался только один — Германия. Естественно, что она в итоге и устанавливала здесь свой контроль.

Все сказанное продолжается до начала марта 1941 г., когда неподчиненным Германии остается лишь южный и юго-западный, отдаленный от СССР балканский фланг — Югославия и Греция. И тут возникает совершенно новая ситуация, связанная с Югославией. Советское руководство предпринимает попытку построить несколько иную политику, которую тут же, кстати, проваливает. После этого начинается «ожидание захлопывания клетки», которое происходит 22 июня 1941 г. И уже не руководство, не правительство, а народ нашей страны ценой большой крови вынужден был отстаивать свою независимость.

В.К. Волков. Л.Я. Гибианский поставил вопрос правильно: рамки советской политики были заданы соглашением с Германией 1939 г. И если СССР руководствовался этими рамками и собирался ограничиться «мирными» средствами, не прибегая к войне, то Германия уже вышла за них где-то с августа 1940 г., а окончательно — с декабря. Ситуация складывалась довольно странная и для большой политики не характерная. Но тем не менее, на мой взгляд, в тот момент трудно было придумать какую-либо другую политику, кроме как готовиться к войне.

Повороты в политике СССР происходят даже в этот краткий период, с осени 1940 г. до лета 1941 г. До декабря 1940 г. предпринимаются попытки найти свое место в совершенно новых внешнеполитических условиях путем блокировки с Германией. Однако уже в декабре в Москве начинают понимать, что это невозможно. И с декабря 1940 г. берет начало совершенно новая линия, которая четко просматривается в действиях Коминтерна. Почти одновременно резкий поворот делают пять компартий: болгарская, югославская, греческая, турецкая и румынская. Они выступают с заявлениями, что надо противостоять попыткам втягивания Балкан в войну, а главный враг все-таки не Великобритания, а Германия. Поворот был определен не самими этими партиями, а Коминтерном, за которым стоял Сталин.

Второй момент — это массовая переброска войск Германии на Балканы. Она началась примерно с конца декабря 1940 г., а широко развернулась с 5—6 января 1941 г. По донесениям югославской разведки, с 6—7 января по 18—20 эшелонов ежесуточно проходило через территорию Венгрии в Румынию. Там создался гигантский ударный кулак в 400—500 тыс. солдат. Затем начинается давление на Болгарию с тем, чтобы она не принимала предложения СССР. Тогда подключается советская дипломатия. Она протестует против вступления германских войск в Румынию, а после 1 марта 1941 г. и в Болгарию. Начинается советско-турецкая дипломатическая «игра». В конце марта 1941 г. происходит обмен декларациями о том, что СССР полностью признает советско-турецкий пакт о ненападении от 1925 г. и если Турция подвергнется нападению, то она может рассчитывать на благожелательный нейтралитет и поддержку СССР. Анкара благодарит и заявляет, что в случае, если СССР окажется в подобном же положении, то также может рассчитывать на полное понимание и нейтралитет Турции. Совершенно очевидно, что здесь, как говорится, негласно присутствующим был призрак «Барбароссы», который «бродил по Европе» в тот момент.

Мне кажется, что март — начало апреля 1941 г. — это апогей дуэли двух диктаторов. Но дело заключается в том, что Сталин не хотел выходить за рамки соглашения 1939 г., а Гитлер его уже давно выбросил в корзину.

О.Н. Решетникова (Ин-т истории СССР АН СССР). Остановлюсь на вопросе о советско-югославском договоре от 5 апреля 1941 г. В историографии нет единой оценки этого документа, как нет единства и в трактовке обстоятельств заключения договора и даже самой процедуры его подписания. Советская историография стремится спроецировать открытую антигерманскую, антифашистскую линию, которая возобладала после 22 июня 1941 г., на предшествующий период. Не случайно поэтому возникла версия о том, что СССР принадлежала инициатива заключения договора как проявление доброй воли в оказании помощи Югославии. Недавно ставшие доступными документы позволяют сделать вывод о том, что инициатива, однако, принадлежала не советской, а югославской стороне. Причем правительство Д. Симовича предлагало советскому руководству заключить не договор о дружбе, а полномасштабный военно-политический союз.

Поворот внешнеполитического курса Белграда не был неожиданностью для советского руководства. Советские дипломаты предполагали, что в критический момент югославское правительство может сделать шаг в сторону СССР, но объясняли это... эффектным ходом английской дипломатии. Линию СССР выразил в своем обзоре поверенный в делах В.Г. Лебедев: «Успех действий Советского Союза, заинтересованного в сохранении мира в этом регионе, предполагает активную борьбу Югославии как против английских, так и против германских стремлений перебросить сюда свои войска». Практически во всех документах врагом номер один выступала Великобритания и лишь на втором месте — Германия.

Советское руководство не доверяло югославскому правительству. С одной стороны, югославы утверждали, что решили обратиться к Советскому Союзу, несмотря на то что Англия обещает им полную поддержку, но они ее не хотят, так как это означает войну. С другой стороны, сообщали советскому руководству, что по данным их разведки Германия планирует в мае нападение на СССР. В таком случае оба варианта грозили войной, так почему Белград выбирает СССР, задавались вопросом в Москве. Но тем не менее советское правительство решило оказать Югославии поддержку. Определяя же ее форму, советское руководство, как мне представляется, исходило из ошибочного прогноза развития войны и переоценивало заинтересованность Германии в сохранении дружественных отношений с СССР. Более того, как известно, в беседе с Молотовым германский посол Шуленбург откровенно заявил, что такой шаг советского правительства вызовет непонимание в Берлине. Молотов ответил, что советское правительство обдумало свой шаг и приняло окончательное решение. В литературе это обычно трактуется как доказательство твердого и последовательного курса советского руководства, которое стремилось оказать помощь потенциальной жертве фашистской угрозы. В действительности же, как мне представляется, советское правительство по-прежнему опасалось спровоцировать нападение Германии, но оно не случайно пошло на переговоры с Югославией, убедившись, что югославское правительство не денонсировало участие страны в Тройственном пакте и отказалось принять помощь Англии. Позицию Молотова можно объяснить уверенностью советского руководства в том, что ради сохранения дружбы с СССР Гитлер если и не пойдет на уступки, то хотя бы учтет мнение советского руководства в этом вопросе.

Я не буду подробно останавливаться на самой процедуре заключения договора, хотя здесь тоже есть интересный момент. В исторической литературе прочно утвердилась записанная со слов М. Гавриловича, руководителя югославской делегации, версия о его категорическом отказе подписать договор в советской редакции, которая содержала обязательства второй договаривающейся стороны сохранять нейтралитет в отношении жертвы агрессии. Упорное несогласие Гавриловича якобы заставило Сталина пойти на уступки и изменить формулировку статьи.

Существует документ, до сих пор не опубликованный и хранящийся в Архиве внешней политики СССР. Это отчет Н.В. Новикова о переговорах, где однозначно говорится, что Гаврилович дал согласие на подписание договора в советской редакции, но, приехав в Кремль, был уведомлен, что советское руководство все-таки пошло навстречу и решило изменить спорную формулировку.

В советской историографии утвердилась однозначная оценка, согласно которой договор между СССР и Югославией был крупным международным актом, имевшим исторические последствия. На мой взгляд, оценка эта не соответствует действительности. Дальше ведь идет продолжение «кухаркиной дипломатии». 8 мая Вышинский заявил югославскому представителю Гавриловичу о том, что советское правительство не видит оснований для продолжения деятельности югославской миссии в Москве. А ведь в подобных условиях в годы Первой мировой войны и царское, и Временное и большевистское правительства поддерживали отношения с правительством Сербии. А весной 1941 г. договор подписывают и в трагической для Югославии ситуации от него тут же отказываются!

Л.Я. Гибианский. Традиционно считается, что переворот в Белграде 27 марта 1941 г. — дело рук пробритански настроенных офицеров. Это упрощенный взгляд. Все, что тогда произошло, это прежде всего следствие тех сложных процессов в правительственных, военных, партийно-политических кругах Югославии, которые увидели, что выбор политической ориентации стал крайне ограничен: либо с немцами, либо против. О принце-регенте Павле, т. е. реальном правителе Югославии, у нас обычно писали как о реакционере, склонном к прогерманскому курсу. Нет смысла сейчас говорить о том, каковы были его социальные и политические симпатии и антипатии, но ясно, что он являлся скорее англофилом, нежели сторонником союза с Германией. После переговоров с Гитлером принца-регента Павла в марте 1941 г. обстановка складывалась таким образом, что, по оценкам в Белграде, Югославии некуда было деваться. Отсюда — присоединение к Тройственному пакту. И как раз в этот момент выступила антигермански настроенная группа. Преобладали в ней военные, связанные с британскими службами. Но в заговоре участвовала и русофильская группа, ориентировавшаяся на традиционную сербскую политику. В сущности, это был сербский, военный переворот. Сколь тесно часть его участников была связана с советской стороной? Для полного ответа нужны документы советской военной разведки и разведки НКГБ. Очевидно, связанные с СССР группы, в том числе офицеров-заговорщиков, имели контакты и вели переговоры с советской стороной уже до марта 1941 г. Об этом свидетельствует опубликованная в «Вестнике МИД»⁴ телеграмма поверенного в делах в Югославии Лебедева от 1 марта. В ней говорится, что прибывший в Москву Б. Симич имеет секретные полномочия для переговоров с советским правительством. Симича традиционно считают человеком, связанным с М. Голубичем, который в югославской историографии фигурирует, хотя и без конкретных доказательств, как резидент советской разведки на Балканах.

На что рассчитывали советские лидеры, используя связи среди заговорщиков? Логика должна была подсказывать советскому руководству, если оно мыслило в реальных рамках, что следует помочь созданию на южной и юго-западной оконечности Балкан антигерманского фронта. Ведь основной интерес СССР состоял в том, чтобы оттянуть момент нападения на него Германии. А этого можно было достичь только посредством военного конфликта на Балканах при британской поддержке. Великобритания, в свою очередь, рассчитывала, что удастся изменить позицию СССР. По логике вещей, в новой обстановке должны были совпадать интересы этих двух держав. Понимали ли это в Москве? Мы не знаем.

Какую все-таки цель преследовала Москва, участвуя в перевороте в Югославии? Ведь было ясно, что это переворот антигерманский, при том происшедший уже после присоединения Югославии к Тройственному пакту. Между прочим, еще 22 марта югославский посланник в Москве Гаврилович, будучи противником вступления его страны в Тройственный пакт, просил А.Я. Вышинского, чтобы советское правительство оказало давление на правительство Югославии. Вечером того же дня Вышинский пригласил Гавриловича и сказал, что, по сведениям советской стороны, вопрос о присоединении Югославии к пакту уже решен и что югославское правительство и раньше стояло за присоединение к «оси». Поэтому проблема, поставленная Гавриловичем сегодня, является беспредметной. И одновременно, в тот же день по каналам Коминтерна в адрес КПЮ поступила телеграмма, которая требовала от коммунистов развернуть массовые народные действия против присоединения Югославии к пакту. Стало быть, Гавриловичу отвечали одно, а на самом деле предпринимали все же попытку вовлечения Югославии в противостояние Германии.

Дальше происходит то, о чем сегодня уже говорилось. Прежде мы утверждали, что предложение о заключении договора с Югославией исходило от СССР. Из документов же, опубликованных в 1989 г., следует, что это была югославская инициатива: 30 марта 1941 г. военный министр Югославии генерал Б. Илич в беседе с советским поверенным в делах В.Г. Лебедевым, военным атташе А.Г. Самохиным и советником Д.С. Солодом выдвинул от имени нового премьера генерала Д. Симовича предложение о заключении военно-политического пакта. Но еще 29 марта Тито получил от Коминтерна депешу, в которой говорилось о необходимости прекратить уличные демонстрации. Выходит, 29 марта, за день до обращения Илича, в Москве уже знали, что с правительством Симовича будут вестись переговоры. Чья же инициатива была реальной?

В ходе переговоров советское правительство настаивает на том, чтобы был заключен договор о дружбе и нейтралитете. Югославов нейтралитет не устраивает. Но в конце концов их заставили согласиться с такой формулировкой. Тем большим было изумление югославских дипломатов, когда в ночь с 5 на 6 апреля их вновь собрали в Кремле и Сталин и Молотов вдруг объявили, что согласны изменить вторую статью и название договора. Договор будет называться «О дружбе и ненападении», а во второй статье будет сказано, что каждая из сторон в случае нападения третьей стороны придерживается политики дружественных отношений. Самое поразительное то, что все это последовало после того, как 4 апреля Молотов сообщил германскому послу Шуленбургу о предстоящем заключении такого договора; Шуленбург решительно возражал и дал понять, что Германия будет рассматривать данные действия как враждебные. Тем не менее Молотов подтвердил советскую позицию. Создается странная картина. Советское руководство вопреки немецким предостережениям решает вдруг заключить договор на порядок выше, чем оно предлагало первоначально, проявляя при этом поразительную торопливость. Ведь уже было известно, что существует угроза германского нападения на Югославию. Договор был подписан и буквально через несколько часов последовало германское нападение на Югославию. Этим, попросту говоря, великой мировой державе «дали по морде». И тем не менее подписание этого договора со стороны СССР не было просто жестом, потому что, согласно донесениям Гавриловича, Сталин дал поручение Генеральному штабу в ответ на просьбу югославской стороны в срочном порядке заключить соответствующую договоренность о поставках оружия. Причем цифры планировавшихся поставок внушительны. Известно также, что была дана команда об отгрузке этих военных материалов через Одессу.

И вдруг снова резкий поворот, знаменитая сцена 13 апреля на московском вокзале, когда при проводах министра иностранных дел Японии Сталин демонстративно подошел не только к германскому послу, но и к военному атташе, сильно тряс им руки и чуть ли не обнимался. И упорно, так, чтобы слышали окружающие, громко говорил: «Мы должны остаться друзьями». Между тем накануне посланник Венгрии в Москве И. Криштоффи посетил Вышинского и сделал ему заявление о мотивах, по которым венгерское правительство ввело свои войска на территорию Югославии, т. е. присоединилось к агрессии против этой страны. И что же ответил Вышинский? «Если это заявление делается для того, чтобы Советское правительство высказало свое мнение, то я должен заявить, что Советское правительство не может одобрить подобный шаг Венгрии. На Советское правительство производит особенно плохое впечатление то обстоятельство, что Венгрия начала войну против Югославии всего через 4 месяца после того, как она заключила с ней пакт о вечной дружбе. Нетрудно понять, в каком положении оказалась бы Венгрия, если бы она сама попала в беду и ее стали бы рвать на части, так как известно, что в Венгрии также имеются национальные меньшинства» (имелось в виду заявление венгерского посланника, что Югославия не существует с 10 апреля, т. е. с момента провозглашения в Загребе «Независимого государства Хорватия»). Более того, заявление Вышинского 13 апреля, т. е. в день сцены на вокзале, появилось в советской прессе и было передано ТАСС.

Германия советского демарша всерьез не приняла. Ответ Риббентропа на запрос венгерского правительства был пренебрежительным: на советское заявление нужно реагировать только путем комментария в печати.

Мне кажется, что вся «югославская история», была, возможно, попыткой использовать новую ситуацию, возникшую после 27 марта 1941 г. Провал этого шага показал Сталину полную бесперспективность положения. Дальше, мне кажется, вся его политика являлась, в сущности, политикой коллапса.

И.И. Поп (ИСБ). Я буду говорить о самом, может быть, незначительном субъекте международных отношений этого периода — о Словакии. Реконструкция внешней политики Словакии того периода до сих пор была сильно затруднена. Властью позволено было прослеживать только словацко-венгерские и словацко-немецкие отношения. На все остальные, особенно отношения словацко-советские, налагалось табу, хотя в Братиславе имелось для того времени гигантское посольство СССР, насчитывавшее свыше 100 сотрудников (конечно, не только НКИД, но и других учреждений). Мы ничего не знаем о деятельности советского посольства в Братиславе. Обычно упоминается только сам факт установления дипломатических отношений между СССР и Словакией, и то с объяснением, что в этом проявилась позитивная роль СССР в ЦЮВЕ, позволявшая чуть ли не удерживать страны региона в каком-то «противостоянии гитлеровской Германии», что, конечно, не соответствует действительности.

Атмосфера в Словацком государстве летом 1940 г. в целом была весьма напряженная. Братиславский режим существовал уже более года, и благодаря поддержке Германии (а вернее, ее патронату) ему удалось утвердиться на международной арене. Но чувство временности положения не проходило. Основная опасность при этом виделась в политике Венгрии. Беспокойство Братиславы вызывала активизация венгерских дипломатов в Берлине, всячески стремившихся устранить недоверие и охлаждение к Венгрии нацистского руководства, возникшие в сентябре 1939 г. в связи с польской кампанией. Источником нестабильности в Центральной Европе хортистские дипломаты считали Словакию. Словацкие дипломаты не оставались в долгу, и, в свою очередь, заявляли в Берлине, что внешняя политика Венгрии находится в полной зависимости от... Советского Союза.

С установлением новой советской границы в Карпатах Венгрия охотно пошла на переговоры со Словакией о развитии тесных экономических отношений и вела их в дружественном тоне. Но как только СССР потерпел неудачу в войне с Финляндией, позиция Венгрии резко изменилась. Из Будапешта распространяются слухи о контактах братиславского правительства с чехословацкой эмиграцией в Лондоне, происходят инциденты на словацко-венгерской границе. Напряжение в отношениях между Словакией и Венгрией летом 1940 г. достигло такого уровня, что обе стороны объявили частичную мобилизацию. Новые слухи и комбинации в Братиславе породило присоединение к СССР Бессарабии и Северной Буковины: распространяются «сообщения», согласно которым на очереди присоединение к СССР Закарпатской Украины, а затем, возможно, и Словакии. В полицейском сообщении об этом говорилось: «Вопрос этот широко обсуждается и можно без преувеличения сказать, что среди молодежи и особенно в рядах интеллигенции найдется очень много сторонников этой идеи, имеющей свои корни в идеях славянской взаимности». О подобных настроениях в Словакии было, конечно, известно в Берлине, ведь словацкая партия немецкого меньшинства под руководством Ф. Кармазина выступала в роли коллективного доносчика.

Нацистское руководство беспокоила также конкурентная борьба в братиславских верхах и независимая политика министра иностранных дел Словакии Ф. Дюрчанского. Подливали масла в огонь венгерские дипломаты, «обнаруживавшие» в Словакии панславистские настроения, заигрывание И. Тисо с Москвой (в связи с поездкой нескольких делегатов в Москву на переговоры об экономических отношениях). В Братиславе шла борьба между сторонниками президента Тисо, «борцами за народную Словакию», и сторонниками главы правительства В. Туки и руководителя полувоенных формирований «Гвардии Глинки» (организации типа СД) А. Маха, «борцами за национально-социалистскую Словакию». Ф. Дюрчанский как католический деятель опирался на поддержку Папы и поэтому позволял себе вести относительно независимую политику, чем вызывал раздражение в Берлине. Фактически Тука и Мах готовили с помощью немецкой агентуры, притом агентуры по линии СС, путч «Гвардии Глинки» против Тисо под лозунгом абсолютной ориентации на Германию в сфере внешней и внутренней политики.

Президент Тисо во внутренней политике, несмотря на всю сервильность в отношении Берлина, стремился все-таки учитывать специфику Словакии и свое положение католического священника. Это, в частности, касалось еврейского вопроса, что для Туки и Маха было удобным поводом для обвинений Тисо в нелояльности по отношению к Германии. Тайной для Тисо готовившийся путч не был. Он решил упредить путчистов и 21 мая 1940 г. объявил об отставке Маха с поста руководителя «Гвардии Глинки», а вместе с ним отстранил и других радикалов этого словацкого прообраза СД. Такая «самостоятельность» словацкого президента вызвала резкое недовольство в Берлине. Руководитель политического отдела МИД Германии Вёрман пишет записку Риббентропу о необходимости срочного вмешательства с целями: вернуть А. Маха и сделать его министром внутренних дел, притом руками Тисо; окончательно отстранить Дюрчанского, а портфель министра иностранных дел передать главе правительства В. Туке; убрать с политической арены Словакии всех ненадежных или враждебных Германии лиц. Вёрман рекомендовал также официально заявить, что Германия твердо придерживается принципов «договора об охране» и все слухи о возможной оккупации Словакии Венгрией или разделе ее между Германией и Венгрией беспочвенны.

28 июня 1940 г. Тисо, Тука, Мах и Дюрчанский были приглашены для беседы с фюрером в Оберзальцберг. От Тисо потребовали, чтобы он немедленно убрал Дюрчанского, передал портфель министра иностранных дел Туке, а портфель министра внутренних дел Маху. Для того чтобы подсластить горькую пилюлю, Гитлер обещал Тисо твердую поддержку в защите целостности Словакии, перечеркнув тем самым все надежды Будапешта на оккупацию или раздел «Верхней Земли», как называли в Будапеште Словакию. Тисо безоговорочно согласился с предложенным ему включением Словакии в единое экономическое пространство, организованное Германией. В связи с этим Гитлер подчеркнул, что не допустит проникновения за Карпаты другой великой державы, имея в виду СССР. Переговоры и их результаты полностью разрушили с такими усилиями создававшуюся словацким режимом иллюзию суверенного Словацкого государства.

После «разрешения» внутренних споров с помощью Германии братиславский триумвират (Тисо-Тука-Мах) вновь обращает взоры на юг, в сторону Венгрии. Но свою ревизионистскую политику Тисо стремился всячески камуфлировать, опасаясь очередного окрика из Берлина, ибо на все намеки представителей словацкого режима о возможности ревизии Венского арбитража Риббентроп отвечал однозначно: «Не время, к этому вернемся после войны».

Летом 1940 г. «гардисты», подчиненные Маха, распространяли в Словакии листовки, в которых развивалась идея о наличии у них союзников в Венгрии в лице Ф. Салаши и его «Скрещенных стрел», которые, по их мнению, не поддерживают феодальную идею Великой Венгрии. Тем большим было их разочарование, когда Салаши, вернувшись на венгерскую политическую арену с помощью Берлина, сразу выступил с идеей «Великой Родины» («Пакс Хунгарика») в карпато-дунайском регионе. По мнению Салаши, «Паке Хунгарика» должен «заполнять» пространство между германской Северной и итальянской Южной Европой. Другим в этом регионе места не находилось. После второго Венского арбитража отношения между Словакией и Венгрией на не которое время стабилизировались: Словакия обретает свое место в нацистской концепции «большого пространства», Венгрии же потребовалось некоторое время, чтобы «переварить» Северную Трансильвании).

24 ноября 1940 г. Словакия присоединилась к Тройственному пакту. В дальнейшем в связи с разработкой плана «Барбаросса» она рассматривается как стратегическое пространство вермахта. Однако и «гардисты» и нацистские агенты не унимаются и еще в начале 1941 г. готовят очередной путч против Тисо. Но Тисо больше устраивал Гитлера, несмотря на свою сдержанную политику, особенно в еврейском вопросе и по проблеме ариизации. Гитлер, поддерживая Тисо, конечно, держал в запасе и того же Туку как противовес Тисо. Однако планы путча были перечеркнуты позицией фюрера, хотя с путчистами ничего не случилось и Мах продолжал в дальнейшем свою деятельность в роли министра.

В.В. Марьина (ИСБ). В продолжение тех соображений, которые я высказывала на двух предыдущих «круглых столах», хотела бы очень коротко проанализировать советско-чехословацкие отношения.

Советско-словацкие отношения до сих пор рассматривались лишь как попытка Советского Союза воспрепятствовать безраздельному утверждению влияния Германии в Словакии, что не охватывает всей полноты событий. Инициатива в установлении этих отношений исходила от Советского Союза. Официальным представителем Словакии в Москве стал брат президента И. Тисо — Ф. Тисо, экономист по образованию. Это вызвало предположение о возможном установлении экономических отношений между двумя государствами. Переговоры на этот счет шли в течение всего 1940 г., но очень вяло. Только в декабре 1940 г. был заключен советско-словацкий договор о торговле и судоходстве. Но этот договор, вступивший в силу в начале 1941 г., так и не был реализован: с конца сентября 1940 г. словацкое представительство в Москве начало уже свертывать свою деятельность.

Развивались экономические отношения СССР с протекторатом в рамках договоренностей с Германией. При этом учитывались принципы торгового договора, заключенного СССР с Чехословакией в 1935 г. Существовали довольно обширные контакты советских представителей с чехословацкой эмиграцией. Малоизвестную страницу представляет сотрудничество чехословацкой и советской разведок. Падение Франции стало заметной вехой в советско-чехословацких отношениях. С лета 1940 г. вновь возрастают русофильские симпатии чешской общественности. Все это происходило при полной изоляции коммунистов, безоговорочно следовавших инструкциям Коминтерна и поддерживавших все «миролюбивые» инициативы Берлина и Москвы.

Историография до последнего времени упрощенно рассматривала центральную фигуру чехословацкой эмиграции — Э. Бенеша. Именно в то время он формулирует концепцию Чехословакии как связующего звена, «моста» между Востоком и Западом. К сожалению, не по его вине она не получила тогда развития. Возврат к ней ясно прослеживается в деятельности нынешнего чехословацкого руководства. Соблюдение Бенешем определенной дистанции в отношении к СССР в 1939—1940 гг. имело своей причиной политику дружбы Советского Союза с Германией. Он был реалист и неоднократно заявлял, что относится с пониманием к политике СССР, но тем не менее требовал каких-то ее моральных пределов, дальше которых, по его мнению, не следовало идти. Естественно, что чехословацкое правительство в эмиграции свою политику в отношении СССР сверяло с политикой Великобритании как главным в данный момент противником Германии. Э. Бенеш в послании на родину писал: «Мы хотим, чтобы и наше сотрудничество с Советами шло параллельно развитию сближения Советов и Англии».

Требует серьезной корректировки отношение к проблеме чехословацко-польской конфедерации, пик переговоров о которой приходится на период, о котором у нас идет речь. Документы свидетельствуют о том, что чехословацко-польская конфедерация была задумана как какой-то барьер между Германией и Россией, причем барьер и против большевизации и коммунизации Европы. Но вместе с тем Бенеш считал, что конфедерация не будет находиться в конфронтации с СССР. Спорадические контакты по линии разведок двух стран осенью 1940 г. перешли на уровень прямых переговоров на территории Турции. В этих переговорах участвовал также подполковник Л. Свобода, группа которого была интернирована в СССР после перехода с территории Польши. Он неоднократно приезжал в Стамбул для того, чтобы установить контакты между чехословацкими разведчиками и советским консульством в Стамбуле.

В апреле 1941 г. было достигнуто соглашение о том, что в Москве будет создана чехословацкая военная миссия во главе с подполковником Пикой. В СССР она прибыла в канун нападения Германии на Советский Союз.

В.С. Парсаданова (ИСБ). Падение Франции изменяет климат и в советско-польских отношениях. Лондонская эмиграция приходит к заключению, что, возможно, Польша будет союзником союзника Великобритании, т. е. Советского Союза. Концепция безопасности независимой Польши видится в Лондоне в солидарном союзе славянских государств, организаторов новой Европы, между Балтикой, Черным морем и Адриатикой. Этот союз должен отражать напор Германии на Восток и отделять Германию от России. Резкий поворот делает глава польского эмигрантского правительства В. Сикорский после переезда в Лондон. В беседе с Черчиллем в обмен на улучшение отношения советского правительства к польскому населению он согласился на ревизию восточных границ Польши, создание 300-тысячной польской армии на территории СССР, проход советских войск через территорию Польши и т. д. Заявление Сикорского Черчиллю привело к кризису в эмигрантском правительстве. С этого момента, 20-х чисел июня 1940 г., расходятся пути санационных группировок, поддерживавших правительство. Выделяется центр во главе с генералом К. Соснковским и сторонники Сикорского, активно шедшие на сотрудничество с СССР. Потому в 1941 г. потребовался только месяц на подписание договора между СССР и польским эмигрантским правительством о совместных антигерманских действиях.

О проблеме польско-чехословацкой конфедерации. Бенеш представлял себе этот союз, мне кажется, с опорой на СССР. Сикорский в принципе с ним соглашался, но подчеркивал, что к этому надо подойти с сильными козырями, нужно создать блок государств Центральной Европы. Бенеш также советовал Сикорскому во имя будущего конфедерации согласиться с границами Польши в этнических рамках. Сикорский отказался принять этот совет, не отрицая вообще возможности переговоров о границах.

С осени 1940 г. в СССР началась подготовка к созданию польской армии. Во второй половине 1940 г. в составе английского посольства в Москве находился человек, представлявший польское эмигрантское правительство, поляк по национальности. Кстати, работал там и представитель чехословацкого правительства. С начала 1941 г. активизируются контакты и по линии разведывательных служб.

Ф.Г. Зуев (ИСБ). Поражение Франции имело тяжелые последствия для Польши. Прежде всего это был крах внешнеполитической ориентации эмигрантского правительства. Внутри правительства возник кризис, о котором говорила В.С. Парсаданова. Поражение Франции сказалось и на обстановке внутри страны: произошел спад движения Сопротивления, свертывание внутренних подпольных вооруженных сил. После капитуляции Франции главные надежды британских правящих кругов стали связываться с вовлечением в войну против Германии Советского Союза. Это обстоятельство повлияло на позиции некоторых членов польского эмигрантского правительства, и прежде всего Сикорского, более реалистически относившегося к СССР. Но основные заботы польского эмигрантского правительства были сосредоточены на создании польских вооруженных сил. Потери во Франции оказались невосполнены, единственным источником оставался СССР, где проживали около миллиона поляков. Теплились надежды и на интернированные польские части. С изменением внешнеполитического курса правительства Сикорского соотносятся и его планы строительства новых отношений в Центральной Европе, о которых уже говорили В.В. Марьина и В.С. Парсаданова. Однако в конце 1940 г. между польским и чехословацким эмигрантскими правительствами возникли разногласия, вызванные намерением Сикорского включить в конфедерацию Литву, Латвию и Эстонию. Сикорский считал, что ход мировых событий повторит Первую мировую войну, поэтому следует ориентироваться на Запад и не считать СССР серьезным фактором. Бенеш, напротив, не умаляя роль Запада, полагал, что Польша и Чехословакия должны серьезно учитывать советский фактор. Поэтому Бенеш выступил против идеи Сикорского о вовлечении в среднеевропейскую конфедерацию Литвы, Латвии и Эстонии. План Сикорского не получил поддержки и со стороны президента США Ф. Рузвельта и, в конце концов, оказался не реализован. Активизирует свои усилия в польско-советском сближении Великобритания. Она давала понять СССР, что будет содействовать решению проблемы границ в пользу СССР, а польскую сторону убеждала в том, что главное — это создание вооруженных сил, людские же источники для них находятся в СССР.

Л.Я. Гибианский. Наша дискуссия была достаточно плодотворной. Она показала, что общие направления развития событий в ЦЮВЕ мы можем, очевидно, обрисовать. Но полная картина достижима лишь на основе серьезных исследований и необходимого минимума источников, прежде всего из советских архивов. Политика, проводившаяся в 1939—1941 гг., до нападения Германии на СССР, сталинским руководством, явилась важнейшим международным фактором, по сути, подыгравшим успеху экспансионистских, агрессивных действий Гитлера в Центральной и Юго-Восточной Европе. Подчинение, прямой захват третьим рейхом балканских стран осенью 1940 — весной 1941 г., о чем шла речь сегодня, стали заключительным аккордом этого трагического процесса. Континентальная Европа оказалась в руках фашистских агрессоров. И теперь настала очередь следующей намеченной ими жертвы — Советского Союза. 22 июня 1941 г. в результате преступного гитлеровского нападения и вследствие преступной сталинской политики народы нашей страны оказались перед лицом смертельной опасности. Трагичность этой даты отчетливо ощущается и 50 лет спустя. Потребовались поистине неимоверные усилия, чтобы в последовавшей четырехлетней войне ценой гигантских жертв и страшных лишений разгромить агрессора и одержать подлинно историческую победу. Цену, как всегда, пришлось платить нашему народу. И именно он был реальным творцом победы 1945 г. Но тот же, возглавляемый Сталиным тоталитарный режим, который несет ответственность за положение, в котором оказался СССР перед лицом гитлеровской агрессии, воспользовался политическими плодами победы, добытой народом в Отечественной войне, в том числе для осуществления сталинских гегемонистских целей в регионе ЦЮВЕ. И это тоже важная тема, требующая наших исследований.

Примечания

*. Опубл.: Советское славяноведение. 1991. № 4. С. 3—23.

1. Безыменский Л.А. Встречался ли Сталин с Гитлером? // Новое время. 1990. № 48. С. 34—37.

2. Ф. 146. Оп. 2. Д. 6.

3. ЦПА ИМЛ. Ф. 495. Оп. 74. Д. 75. Л. 6.

4. Вестник МИД. 1989. № 15. С. 57.