Международные отношения и страны Центральной и Юго-Восточной Европы в начале Второй мировой войны (сентябрь 1939 — август 1940)^*

Данный «круглый стол», подготовленный сектором Истории международных отношений Института славяноведения и балканистики АН СССР (ИСБ), был проведен в конце декабря 1989 г. и явился продолжением дискуссий историков и политологов, развернувшихся в ИСБ в феврале того же года¹. Хронологически он охватывает в основном период от начала Второй мировой войны до переломного рубежа летом 1940 г., когда потерпела поражение Франция, и Гитлер отдал директиву о подготовке непосредственного плана нападения на СССР. Несмотря на дискуссионный характер, материалы «круглого стола» позволяют приблизиться к восстановлению цельной и взаимоувязанной картины тех политических процессов, которые происходили в Европе в тот период.

В.К. Волков (ИСБ). На нашем очередном «круглом столе» предполагается обсудить следующие основные вопросы: характер нейтралитета стран Юго-Восточной Европы в начальный период войны; реакция стран Центральной и Юго-Восточной Европы (ЦЮВЕ) на захват Польши; договоры СССР с Прибалтийскими государствами осенью 1939 г. и страны ЦЮВЕ; англо-франко-турецкий договор (октябрь 1939 г.) и страны ЦЮВЕ; планы создания балканского «блока нейтралов»; советско-финляндская война и реакция на нее в странах ЦЮВЕ; разгром Франции и страны ЦЮВЕ; начало германо-итальянских переговоров о «новом порядке» в Европе и внешнеполитические дилеммы стран ЦЮВЕ; включение Прибалтийских стран в состав СССР и страны ЦЮВЕ; новые черты советской политики на Балканах (весна-лето 1940 г.); установление отношений с Югославией; присоединение Бессарабии и Северной Буковины; новые тенденции в расстановке сил на международной арене и проблемы стран ЦЮВЕ на рубеже лета — осени 1940 г.

Страны ЦЮВЕ играли гораздо бо́льшую роль в мировой политике, чем это пока отражено в исторической литературе. Историография США, Англии, Германии, СССР сосредоточилась в основном на проблемах отношений между этими государствами; малые страны оказались на втором плане. В реальной же политической жизни положение было несколько иным.

На Балканах же традиционно ситуация была чрезвычайно сложной, поскольку в этом регионе сталкивались интересы всех великих держав, к тому же сильны были и противоречия между самими странами этого региона. Наложение этих двух рядов противоречий еще более осложняло положение. К моменту развязывания Второй мировой войны на Балканах существовало несколько «горячих точек». Во-первых, это Болгария, опасавшаяся возможного нападения турецких войск, сосредоточенных на границе. По крайней мере, болгары расценивали этот факт как мощное давление со стороны англо-французской коалиции. Во-вторых, были крайне обострены румыно-венгерские отношения, и в Румынии ожидали нападения. В-третьих, напряженность царила в Югославии, где 26 августа 1939 г. образовалось новое правительство. Общая ситуация на Балканах усугублялась частичной мобилизацией армий, проведенной в Румынии, Болгарии, Югославии и Венгрии.

Занятие Балканскими странами в начале войны нейтральной позиции также сопровождалось известными особенностями. Наибольшее внимание тут привлекали те страны, которые получили гарантии западных держав — Румыния и Греция. Иной характер носил нейтралитет стран, которые таких гарантий не получили — Югославии и Болгарии. Особого внимания заслуживает характер нейтралитета Турции: в тот момент (в канун Второй мировой войны и в сентябре 1939 г.) советская дипломатия подтвердила готовность заключить двусторонний советско-турецкий оборонительный договор, что было продолжением идеи так называемого Черноморского пакта.

Необходимо отметить отличительную черту международных отношений после начала мировой войны — резкое возрастание влияния Советского Союза во всем регионе Юго-Восточной Европы. Произошло то, о чем в западной литературе говорится как о возрождении былой роли России на Балканах.

Советско-германский пакт от 23 августа 1939 г. имел неоднозначные последствия для различных секторов мировой политики. Для северо-восточной части Центральной Европы (Польша, Прибалтика) это было фактическое разграничение сфер влияния, сопровождавшееся последующим советско-германским взаимодействием по осуществлению этих договоренностей. Для Балкан, оставшихся вне сферы военных действий, пакт имел другой смысл. Существовал и третий фактор: изменения в отношениях между потенциальными участниками агрессивного блока, в треугольнике Германия — Италия — Япония. Последняя восприняла советско-германский пакт как предательство своих интересов и на длительный период (практически до осени 1940 г.) заморозила отношения с Германией. Большие колебания испытала во внешней политике и Италия. Одним словом, осложнения в отношениях среди потенциальных участников агрессивной коалиции можно отнести к тем немногим позитивам, которые имел пакт. И это обстоятельство почувствовали на себе именно Балканские страны.

Наконец, проблемы, которые встали перед странами ЦЮВЕ в результате военного поражения Польши. СССР в первых числах сентября занимал выжидательную позицию и выбирал благоприятное для себя время с тем, чтобы снизить негативные последствия ввода советских войск на территории Западной Белоруссии и Западной Украины. Только после того, как было получено известие о том, что польское правительство и Генеральный штаб покинули территорию страны (потом выяснилось, что это были неточные сведения), 17 сентября советские войска перешли линию советско-польской границы. Отношение Балканских стран к этой «польской кампании» было сложным и сдержанным. В общем они смотрели на события в Польше и на все, что связано с этой группой проблем, глазами английской дипломатии (1 октября У. Черчилль заявил, что в продвижении советской армии на Запад имеется и позитивный момент).

Вообще весь период «странной войны» можно разделить на несколько подпериодов. Первый — сентябрь-ноябрь 1939 г. — до начала советско-финляндской войны. Второй — три с половиной месяца (до середины марта 1940 г.) советско-финляндская война. Третий — апрель-июнь 1940 г., т. е. от окончания советско-финляндской войны до начала германских действий на Западе (сначала против Дании и Норвегии и вплоть до капитуляции Франции, ставшей одной из величайших цезур в истории Второй мировой войны).

С началом войны на Балканах возник ряд проблем. Среди них — характер нейтралитета Балканских стран, попытки создания балканского «блока нейтралов», предпринимаемые с нескольких сторон, но инициатором была все-таки английская дипломатия. Форин оффис разработал целую серию мер, направленных на то, чтобы с помощью балканской политики и привлечения сюда внимания итальянской дипломатии как-то нарушить отношения между Италией и Германией. Реально переговоры о балканском «блоке нейтралов» начались в конце сентября и шли весь октябрь. На рубеже октября-ноября конкретным инициатором его создания выступила румынская дипломатия. Эта проблема долго обсуждалась и приобрела новую окраску после начала советско-финляндской войны. Только в начале 1940 г. стало очевидно, что это очередная мертворожденная дипломатическая идея.

Наконец, крупная проблема — отношение Советского Союза к англо-франко-турецкому договору, подписанному 19 октября 1939 г. Имеется ряд документов Балканских стран (а не только германских и английских), говорящих о том, что СССР проводил в этом вопросе своеобразную и не совсем для того времени обычную тактику. По приезде Сараджоглу в Москву в конце сентября — начале октября были продолжены переговоры об оборонном соглашении между СССР и Турцией, выдвинуты предложения о пересмотре режима проливов. Несколько ранее, в середине сентября, была высказана идея (и сообщена дипломатии Балканских стран) о заключении договора о дружбе и взаимной помощи СССР и Болгарии, что связывалось с возможным советско-турецким соглашением в духе идей Черноморского пакта. Хотя переговоры с Турцией не принесли результатов, любопытна характерная деталь: СССР дал согласие на заключение англо-франкотурецкого договора. При этом было совершенно ясно, что Турция шла на сотрудничество с западными державами, и это мало совмещалось с теми последствиями, которые, казалось, должен был иметь советско-германский пакт.

Что касается отношений стран Дунайского региона и Балканского полуострова к заключению группы договоров СССР с Прибалтийскими государствами, то эта проблема не вызвала на Балканах сколько-нибудь большого интереса. Они рассматривались как мероприятия в рамках политики защитных мер со стороны СССР, т. е. с точки зрения военно-стратегических выкладок. Однако советско-финляндский конфликт качественно изменил оценку внешней политики СССР, замедлил тенденцию к сближению СССР с рядом Балканских стран, в первую очередь с Югославией. Любопытна позиция Балканских стран в период обсуждения жалобы Финляндии в Совете Лиги Наций. Ни одна из них не приняла участия в голосовании по поводу исключения СССР из Лиги. Воздержались при голосовании Китай и Турция. Помимо Франции и Англии, «за» голосовали Египет, Доминиканская Республика, Боливия и другие — всего семь стран. Даже Финляндия воздержалась от голосования во время обсуждения собственной жалобы. Профессор Сорбоннского университета Гиболи в своем докладе на симпозиуме в Париже в начале октября 1989 г. назвал решение 14 декабря 1939 г. уникальным случаем в истории Лиги, «сюрреалистическим эпизодом», когда агонизировавшая Лига Наций решилась на какой-то демарш. Психологическое влияние этих событий, как считает Гиболи, было далеко идущим — обострение отношений между западными державами и СССР. И эта акция потом еще долго, вплоть до Ялтинской конференции, вспоминалась советской дипломатией.

Совершенно неожиданный элемент во внешнеполитическое и стратегическое планирование великих и особенно малых держав внесло быстрое поражение Франции, низведение ее до положения оккупированной страны. Это явилось шоком для многих Балканских стран, особенно таких, как Югославия, Румыния, Турция, Греция.

Н.Д. Смирнова (Ин-т всеобщей истории АН СССР). В воспоминаниях советского дипломата Н.В. Новикова дана иная, нежели у Вас, концепция англо-франко-турецкого договора.

В.К. Волков. Некоторые положения в мемуарах расходятся с теми выкладками, которые тот же Новиков давал в документах НКИД. Турецкие источники свидетельствуют, что этот договор был подписан без возражений со стороны Советского Союза. Следует учитывать, что этот случай прямо подпадал под условия советско-турецкого договора 1925 г. (там было четко сказано о необходимости консультаций и получения согласия). И этот факт говорит сам за себя.

Л.Я. Гибианский (ИСБ). Но есть еще и другое обстоятельство, которое требует объяснения. Ведь на V внеочередной сессии Верховного Совета СССР 31 октября — 2 ноября Молотов оценил англо-франко-турецкий договор отрицательно. И прямо спросил, не пожалеет ли об этом Турция?

В.К. Волков. Многие высказывания, которые допускал Молотов в своих выступлениях, преследовали какие-то совершенно иные цели, чем прямо выказанные, имели демонстративный характер. Это хорошо видно на примере его заявления 1 августа 1940 г. на сессии Верховного Совета о том, что отношения Советского Союза и Германии строятся не на каких-то привходящих и конъюнктурных соображениях, а отражают глубинные интересы внешней политики Советского Союза².

Тогдашнее советское руководство из прагматических соображений выступало подчас с заявлениями, которые свидетельствовали не только о некомпетентности многих лиц и низком профессиональном уровне нашей дипломатии, но и об отсутствии прогностического мышления, т. е. попыток просчитать хоть на какой-то более или менее длительный период возможные варианты развития событий. Неудивительно поэтому, что слишком уж часто принимались ошибочные решения. Так что подобные заявления отражали скорее уровень руководства, чем его действительные взгляды и намерения.

Хочу отметить еще один момент. Летом 1940 г. встал вопрос о Буковине. Еще 23 июля Молотов сообщил Шуленбургу о желании Советского Союза поставить вопрос о Бессарабии и Буковине. Но если судьба Бессарабии была оговорена советско-германскими секретными протоколами, то проблема Буковины вызвала крупное недовольство в германском МИД. Здесь считали, что Буковина — одна из коронных земель Австро-Венгрии, что она никогда не входила в состав России. Лидеры Германии и Советского Союза как бы руководствовались своего рода концепцией «собирания земель».

Н.Д Смирнова. Муссолини отрицательно отнесся к советско-германскому пакту 1939 г. Он считал его изменой идее (это ярко выразилось в его «странном письме» от 3 января 1940 г.). Начиная войну, Гитлер, на мой взгляд, стремился вовлечь в нее наибольшее число государств. Он предложил Италии Хорватию, Венгрии — осуществить территориальные притязания в отношении Румынии, Литве — в отношении Польши. Согласно итальянским документам, литовское правительство вполне серьезно думало о возвращении древней столицы — Вильнюса.

Реакция же трех Прибалтийских государств на сам договор о ненападении от 23 августа в целом была положительной. Прежде всего они считали, что договором поставлен предел германскому движению на Восток, надеялись на создание «буферной зоны» (между Германией и СССР) и дальнейшее свое существование в качестве своеобразной «балтийской Антанты».

С.З. Случ (ИСБ). Возникает вопрос, хотела ли Германия той войны, которая началась в сентябре 1939 г.? Нет, такой войны Гитлер не хотел. По крайней мере, после Мюнхена он собирался воевать на Западе. И Польшу собирался привлечь, во всяком случае, если не в качестве союзника, то как благожелательного нейтрала. Но ситуация изменилась и приходилось менять стратегические установки, решать польскую проблему. Для этого Германия на протяжении весны-лета 1939 г. пыталась обеспечить себя союзниками, локализовать польскую кампанию. Попытки эти в отношении стран ЦЮВЕ результатов не дали. Практически Германия, если оставить за скобками Советский Союз, начинала польскую кампанию, а соответственно и Вторую мировую войну без союзников. Ситуация в какой-то степени уникальная. И в этой связи хотелось бы несколько подробнее остановиться на том, что, собственно, дал Германии заключенный 23 августа договор именно в плане решения польской проблемы? Зачем нужно было Германии соучастие Советского Союза в разделе Польши? Разумеется, не для того, чтобы отодвигать границу Советского Союза на запад, а прежде всего для того, чтобы изолировать на этот раз уже Советский Союз. Ибо любые действия СССР по отношению к Польше неизбежно усиливали напряженность между ним и целым рядом других государств, прежде всего западных. Не исключена была теоретически даже возможность объявления войны со стороны западных государств Советскому Союзу. В принципе вопрос о введении советских войск на территорию Польши был фактически предрешен положениями секретного протокола к советско-германскому договору о ненападении. Формулировки этого документа не оставляют места для двусмысленного толкования намерений как гитлеровского, так и сталинского руководства. Все же остальное было делом техники отношений двух тоталитарных режимов — техники обмана, шантажа и манипулирования как на международной арене, так и внутри страны. При этом выдвинутая 17 сентября 1939 г. задача «освобождения» народов Западной Украины и Западной Белоруссии ничего общего не имела с истинными имперскими амбициями Сталина и его ближайшего окружения. Народ в очередной раз выступал только в качестве средства этой политики. И на этом в принципе можно было бы поставить точку, ибо все дальнейшее развитие событий до 28 сентября 1939 г., когда капитулировала Варшава и в Кремле был подписан новый договор между «победителями», на этот раз «О дружбе и границе», было запрограммировано августовскими соглашениями. Однако точку ставить еще рано, поскольку в представлениях очень многих людей политика СССР в сентябре 1939 г. все еще ассоциируется с триумфальным освободительным походом Красной Армии, приведшим к воссоединению западных областей Украины и Белоруссии с Советским Союзом. Но самое главное, с продвижением границ СССР на запад.

Получив сообщение о падении Варшавы поздно вечером 8 сентября, Молотов немедленно направил Шуленбургу телефонограмму: «Я получил Ваше сообщение о том, что германские войска вошли в Варшаву. Пожалуйста, передайте мои поздравления и приветствия правительству германской империи». В действительности 4-я танковая дивизия вермахта 8 сентября достигла окраин Варшавы, но натолкнулась на упорное сопротивление и была остановлена, а спустя два дня польская армия нанесла контрудар под Бзурой, где разгорелось крупное сражение, продолжавшееся десять дней. Польские войска изрядно потрепали вермахт, не надолго, но все-таки приостановив его наступление на Варшаву. Однако советское руководство такие детали не интересовали. С 3 сентября оно находилось под постоянным нажимом германской стороны, настаивавшей на безотлагательном введении Красной Армии в согласованную в секретном дополнительном протоколе «советскую сферу интересов на территории Польши». Однако советское руководство затягивало этот рискованный шаг, опасаясь прежде всего реакции на него западных держав. При этом Кремль, с одной стороны, заверял Берлин в том, что причиной затяжки является неготовность частей Красной Армии, требующих пополнения резервистами. А с другой — постепенно разворачивал методичную антипольскую пропагандистскую кампанию в печати.

Освещение войны в советской прессе не носило нейтрального характера хотя бы уже потому, что в первую очередь и главным образом публиковалась информация германского верховного командования о положении на фронте. 9 сентября со ссылкой на этот источник «Известия» публикуют заметку «Германские войска вошли в Варшаву». В тот же день точно такую же заметку опубликовала «Völkischer Beobachter». Начиная с 11 сентября в советских газетах почти ежедневно публиковались сообщения о кочующем из одного города в другой польском правительстве, бросившем столицу и армию на произвол судьбы. 14 сентября «Правда» вышла с передовой под заголовком «О внутренних причинах поражения Польши», в которой проводилась мысль об определяющем значении невоенных факторов, обусловивших военный разгром Польского государства. «Правда» писала: «Трудно объяснить такое быстрое поражение Польши одним лишь превосходством военной организации Германии и отсутствием эффективной помощи Польше со стороны Англии и Франции». Пройдет несколько дней и эта недосказанность обретет конкретное содержание. А пока напряженность в общественном мнении нагнеталась, в частности сообщениями, набиравшимися крупным шрифтом, о нарушении границы СССР польскими военными самолетами.

Еще за неделю до 17 сентября в Кремле начались консультации с германским послом относительно заявления советского правительства и о содержании ноты, которую предполагалось вручить послу Польши и направить дипломатическим представителям стран, аккредитованным в Москве. Согласно донесениям Шуленбурга в Берлин от 10 сентября, советское правительство намеревалось воспользоваться дальнейшим продвижением германских войск и заявить, что Польша разваливается на куски и вследствие этого Советский Союз вынужден прийти на помощь украинцам и белорусам, которым угрожает Германия. По мнению Молотова, сообщает Шуленбург, этот предлог сделает вмешательство Советского Союза благовидным в глазах масс и предоставит ему возможность не выглядеть агрессором. Однако под давлением Риббентропа, заявившего, что подобная мотивировка противоречит соглашениям, достигнутым в Москве, первоначальный вариант ноты был изменен, хотя и не сразу. Так, по сообщениям Шуленбурга от 16 сентября, Молотов согласился с тем, что планируемая советским правительством формулировка «содержала в себе оттенок, обидный для чувств немцев», но просил, принимая во внимание сложную для советского правительства ситуацию, «не позволять подобным пустякам вставать на нашем пути». Советское правительство не видит какой-либо другой возможности для мотивации своих действий, поскольку до сих пор Советский Союз не проявлял озабоченности о положении своих меньшинств в Польше и должен так или иначе оправдать перед внешним миром свое теперешнее вмешательство.

Шуленбург следующим образом описывал заключительный этап согласований с советским руководством: «Сталин в присутствии Молотова и Ворошилова принял меня в 2 часа ночи 17 сентября и заявил, что Красная Армия пересечет советскую границу в 6 часов утра на всем протяжении от Полоцка до Каменец-Подольска. Сталин зачитал мне ноту, которая будет вручена этой же ночью польскому послу. Зачитанный мне проект содержал три пункта, для нас неприемлемых. В ответ на мои возражения Сталин с предельной готовностью изменил текст так, что теперь нота нас вполне удовлетворяет». Из ноты выпало всякое упоминание о германской угрозе украинцам и белорусам, проживающим на территории Польши. Ее в действительности и не было, так как по секретному дополнительному протоколу от 23 августа эти территории отходили в «сферу интересов» Советского Союза.

Иное впечатление осталось от этой ночи у польского посла Гжибовского. В 2 часа 15 минут ему сообщили, что через 45 минут его ждет в Кремле Молотов. Однако он был принят заместителем наркома иностранных дел Потемкиным, зачитавшим ему только что согласованную с Шуленбургом ноту советского правительства. Выслушав текст, Гжибовский заявил решительный протест и отказался передавать своему правительству содержание ноты. «У меня все еще есть надежда, — заявил польский посол, — что Ваше правительство не отдаст приказ Красной Армии вступить на территорию Польши и не ударит нам в спину в тот момент, когда мы сражаемся против немцев». Гжибовский выразил согласие поставить свое правительство в известность только о самом факте нападения Советского Союза на Польшу. Потемкин решил сообщить Сталину и Молотову о позиции польского посла и попросил Гжибовского подождать. Примерно через полчаса он сообщил польскому послу, что правительство СССР не может изменить принятых решений. В тот же день послы Польши в Париже и Лондоне официально уведомили правительства Франции и Великобритании, что 17 сентября 1939 г. СССР предпринял нападение на Польшу. Польское правительство заявило протест Москве и дало указание своему послу потребовать паспорта.

Все публикации на страницах советской печати так или иначе, естественно, отталкивались от выступления Молотова по радио 17 сентября 1939 г. Он, в частности, сказал: «События, вызванные польско-германской войной, показали внутреннюю несостоятельность и явную недееспособность Польского государства. Польское государство и его правительство фактически перестали существовать. В силу такого положения заключенные между Советским правительством и Польшей договоры прекратили свое действие. В Польше создалось положение, требующее со стороны Советского правительства особой заботы в отношении безопасности своего государства. Советское правительство до последнего времени оставалось нейтральным, но оно в силу указанных обстоятельств не может больше нейтрально относиться к создавшемуся положению. Советское правительство отдало распоряжение Главному Командованию Красной Армии дать приказ войскам перейти границу и взять под свою защиту жизнь и имущество населения Западной Украины и Западной Белоруссии». Что касается «заботы» об этом населении, то об этом достаточно красноречиво было уже сказано языком документов. Но в выступлении Молотова есть еще некоторые места, на которые необходимо обратить внимание. Во-первых, Молотов признал, что СССР в отношении Польши перестал быть нейтральным государством. Пройдет полтора месяца и Молотов более четко сформулирует роль СССР в ликвидации Польского государства, выдвинув концепцию «двух ударов» — со стороны сперва германской, а затем советской армий. И будет абсолютно прав, отразив истинные намерения и действия сталинского руководства. Во-вторых, Молотов упомянул о том, что в связи с прекращением существования Польского государства прекратили свое действие и Советско-польские договоры. Что здесь имеется в виду? Рижский мирный договор 1921 г., договор о ненападении 1932 г., а также конвенция об определении агрессии 1933 г. Однако в данном случае Молотов, разумеется, недоговаривал, ибо начиная с 23 августа 1939 г. советское правительство неоднократно нарушало прежде всего договор с Польшей о ненападении от 25 июля 1932 г. А 17 сентября нарушило и все другие договоры. Достаточно назвать только такие действия советской стороны, как оказание политической и военной поддержки третьему рейху до 17 сентября 1939 г., выразившееся в содействии развязыванию германо-польской войны, в сосредоточении крупных вооруженных сил на границе с Польшей, предоставлении возможности использования радиостанции Минска в качестве радиомаяка для немецких военных самолетов, выполнявших боевые задачи над территорией Польши, запрещении транзита военных грузов в Польшу через свою территорию, пропагандистском прикрытии нацистской агрессии на страницах советской печати. Все это было грубым нарушением заключенных в различные годы советско-польских договоров и соглашений.

Агрессия 17 сентября 1939 г. была следствием, закономерно вытекавшим из поведения СССР на международной арене после 23 августа. Руководствуясь имперскими амбициями, сталинское руководство пошло на беспрецедентную по своему цинизму сделку с нацистским рейхом, чем способствовало развязыванию Второй мировой войны.

Совершив 17 сентября агрессию против Польши, сталинский режим де-факто втянул Советский Союз во Вторую мировую войну на стороне нацистской Германии. И я хочу подчеркнуть здесь принципиальное различие между втягиванием СССР во Вторую мировую войну, которое действительно произошло в сентябре 1939 г., и Великой Отечественной войной, которая началась 22 июня 1941 г. Два этих события не нужно смешивать.

В.С. Парсаданова (ИСБ). Как Вы расцениваете то, что Польша не объявила и не считала себя в состоянии войны с Советским Союзом в сентябре 1939 г.?

С.З. Случ. То, что Польша не объявила Советскому Союзу войну, хотя и требовала соответствующих шагов со стороны Англии и Франции, лишь показывает тяжесть положения, в котором находилась страна на момент 17 сентября.

В.И. Прибылов (Ин-т истории АН БССР). Как вы учитываете национальные интересы украинского и белорусского народов при оценке договора от 17 сентября 1939 г.?^**

С.З. Случ. В данном случае имели место лишь имперские амбиции сталинского руководства. Истинные интересы украинского и белорусского народов были только разменной монетой в «большой игре» СССР и Германии.

В.И. Прибылов. Не могу с Вами согласиться в том, что интересы белорусского и украинского народов были второстепенными. Речь идет о национальном развитии народов, которые Рижским миром были разделены надвое. На мой взгляд, Вы несколько увлеклись обвинительным уклоном сталинского руководства, а вот вопросы, которые лежали в основе этой политики, у Вас выпали.

Л.Я. Гибианский. То, что по Рижскому миру была допущена историческая несправедливость в отношении украинского и белорусского народов, думаю, не подлежит сомнению. Но это одна сторона вопроса. Другая же заключается в следующем: Вторая мировая война возникла не как локальный конфликт, касалась судеб не того или иного народа. Это была тотальная война, направленная на порабощение всех народов. В истории неоднократно возникали определенные противоречия между конкретной ситуацией, связанной с судьбой одного народа, и глобальной ситуацией, которая в конечном счете и определяла судьбу этого народа. Давайте рассмотрим с этой точки зрения не только 1 и 17 сентября 1939 г., но и 22 июня 1941 г., ибо эти даты взаимосвязаны. К чему привело решение, которое было в принципе принято до 1 сентября (т.е. в момент заключения пакта о ненападении) и реализовано последовательно обеими сторонами (соответственно 1 и 17 сентября)? Оно привело к тому, что СССР, в котором была сосредоточена основная масса украинского и белорусского населения (имевшего свою советскую государственность), оказался на грани катастрофы и полного краха всех живущих в нем народов. 22 июня 1941 г. было заложено 23 августа 1939 г. В конечном счете вопреки тому, что воображало себе тогдашнее советское руководство, все, что случилось в сентябре 1939 г., открыло Гитлеру путь в СССР, а не наоборот. Хотя советское руководство думало как раз иначе. Мне кажется, совершенно правомерна постановка вопроса о том, что в сущности это был удар в спину тому государству (пусть и построенному на национальном неравенстве), которое находилось между Германией и Советским Союзом. И ликвидация его была направлена прежде всего против национально-государственных интересов всех народов, населяющих СССР.

Т.Ю. Григорьянц (ИСБ). Хочу поддержать тезис С.З. Случа о том, что вопрос о западнобелорусских и западноукраинских землях для Сталина и Гитлера был в буквальном смысле «дипломатической уловкой» в их политической игре. В отношении Гитлера это подтверждается как документом, составленным в ведомстве Розенберга в июне 1939 г.³, так и записями в дневнике начальника штаба сухопутных войск (ОКХ) Ф. Гальдера.

Вернусь к беседе Шуленбурга со Сталиным 17 сентября. Тогда Сталин сказал, что советские самолеты начнут уже сегодня бомбардировку восточнее Львова. Это еще раз показывает, что сами народы никакой ценности ни для Гитлера, ни для Сталина не представляли, их жизни собирались использовать и тот и другой.

Т.А. Покивайлова (ИСБ). Если принять тезис о том, что отношение Сталина, скажем, к белорусскому народу было еще более циничным, чем Гитлера, то откуда такое движение сопротивления в Белоруссии и такой повальный геноцид по отношению к народу в целом во время гитлеровской оккупации? Безусловно, гитлеровский геноцид проводился против народов в целом, а сталинский — опирался на сложившиеся классовые догмы.

И.И. Поп (ИСБ). На мой взгляд, в данном случае смешиваются разные понятия: сопротивление украинского и белорусского народов в период войны и то, что произошло после 17 сентября 1939 г. Убежден, что ни о каких национально-государственных интересах, украинских или белорусских, в тот момент говорить нельзя. Украинская и белорусская советские государственности были в сталинской империи чистой формальностью. Никакими правами они не пользовались и не могли и мечтать о культурно-национальных правах, которые имело, например, украинское население в Галиции, входившей в состав Польши. Кстати, все украинские политические группировки и партии 1 сентября 1939 г. с трибуны Сейма в Варшаве заявили о своей полной политической лояльности Польскому государству. И лишь маргинальная группа ОУН выступила против Польши. Воевавшие в польской армии украинцы и белорусы (от солдат до офицеров) были героями борьбы против фашизма.

Через месяц после 17 сентября на Западной Украине были разрушены все культурные учреждения, их представители были отправлены в «холодные края». И здесь о каких-то национальных интересах и национальной защите говорить не приходится. Были просто имперские интересы Сталина.

В.И. Прибылов. Как же тогда оценивать приветствие украинским населением вступления советских войск на территорию Западной Украины, а также имевшие место конфликты между украинцами и польским населением, остановленные именно советской армией?

И.И. Поп. Это вполне объяснимо: были разные слои и среди украинского крестьянства, существовала вражда между украинцами и поляками-осадниками, являвшимися опорой режима Пилсудского на Западной Украине. Было и крестьянство, подпавшее под воздействие пропагандистской кампании раздачи помещичьих земель и приветствовавшее советские войска. Позже украинское крестьянство заплатило за это большой кровью в ходе гражданской войны, продолжавшейся до 1952 г.

В.В. Марьина (ИСБ). В Центральном партийном архиве ИМЛ существует документ с поправками Жданова. Он дает представление о том, как готовилась декларация от населения Западной Украины с приветствиями Красной Армии и заявлением о согласии присоединиться к Советскому Союзу. Это интересный документ, раскрывающий политическую кухню событий.

Е.Л. Валева (ИСБ). Остановлюсь на более частном вопросе — о характере нейтралитета Болгарии.

Нейтралитет и стремление к мирной ревизии Нейиского договора 1919 г. Болгария подчеркивала еще накануне Второй мировой войны. Несмотря на сильное дипломатическое давление со стороны великих держав, царь Борис и болгарское правительство не спешили примкнуть ни к одной из группировок и занимали выжидательную позицию, понимая, что в напряженной обстановке предвоенного соперничества цена маленькой Болгарии будет неуклонно повышаться. И это позволит ей лавировать до того момента, пока не станет ясно, участие в каком из блоков позволит Болгарии извлечь для себя максимальную выгоду при минимальных потерях.

В то же время уже накануне войны начала обозначаться линия правящих кругов на сближение с фашистской Германией. В секретной директиве № 19 о позиции Болгарии в создавшейся международной обстановке, которую премьер-министр Г. Кьосеиванов направил в апреле 1939 г. всем болгарским посольствам за границей, говорилось: «Наши экономические связи с Германией, которые поглощают более 75% нашего экспорта, делают для нас невозможным, независимо от политических соображений, присоединение к демократическим государствам против тоталитарных государств». Далее отмечалось, что Германия является основным поставщиком оружия для Болгарии, что также делает позицию болгарского правительства понятной. Правда, в директиве выражалось опасение, что Болгарии будут поставлены политические условия с германской стороны. И специально подчеркивалось, что в конечном итоге Болгария будет придерживаться выжидательной политики. Но с началом войны политические силы Болгарии оказались в новой ситуации. Борьба дипломатии двух блоков за Болгарию приняла более интенсивный характер.

15 сентября 1939 г. правительство Кьосеиванова официально заявило о нейтралитете Болгарии в начавшейся мировой войне. Болгарским дипломатам за границей вменялось в обязанность особенно настойчиво подчеркивать миролюбие и нейтралитет Болгарии, при этом разъясняя, что Болгария не отказывается от требований ревизии Нейиского договора мирным путем. В этом же духе были выдержаны многочисленные высказывания царя Бориса и других болгарских политических деятелей. Встает вопрос, насколько эти заявления соответствовали действительным намерениям болгарских правящих кругов, каков был истинный характер объявленного Болгарией нейтралитета?

В исторической литературе этот вопрос остается дискуссионным. Большинство ученых полагают, что болгарское правительство следовало политике так называемого мнимого нейтралитета, под прикрытием которого сознательно, целенаправленно и неуклонно проводило курс на всестороннее привязывание Болгарии к гитлеровской Германии. Согласно другой точке зрения, Болгария действительно придерживалась политики мира и нейтралитета, выражавшейся в неприсоединении и свободном лавировании между противоречивыми тенденциями в международных отношениях. Постепенно оформилась и третья точка зрения, заключавшаяся в том, что не было твердой прогерманской ориентации Болгарии, но и нейтралитет не был последовательным. Один из ведущих специалистов по истории Болгарии периода Второй мировой войны, Д. Сирков, в своем вышедшем в 1979 г. труде «Внешняя политика Болгарии 1938—1941 гг.» пришел к выводу, что внешняя политика Болгарии в рассматриваемый период не диктовалась ни «мнимым нейтралитетом», ни линией «последовательного нейтралитета» и неприсоединения. В этой политике имелись элементы и того, и другого, но она этим отнюдь не исчерпывалась. «Речь идет, — пишет автор, — о такой политической линии, о таком нейтралитете, который содержит в себе постоянно возрастающее прогерманское ядро... Если в конце 1939 г. и начале 1940 г. утверждается линия «шагания в ногу с Германией» при неучастии в военном конфликте, то в апреле-октябре 1940 г., когда фашистский блок одерживает ряд крупных побед, Болгария уже ориентируется на частичную реализацию своих требований при поддержке Германии. Болгарское правительство уже придерживается тезиса о «невоюющей», а не «нейтральной» стороне».

Наряду с правительственными на политической арене страны действовали в тот период и другие силы: буржуазная нефашистская оппозиция, левые силы во главе с Болгарской рабочей партией (БРП). Примечательно, что все политические силы в стране, за исключением крайне экстремистских кругов реакционной военщины, действовали в рассматриваемый период под одним лозунгом «За мир и нейтралитет», но каждая из них вкладывала в эти понятия совершенно различное содержание, имела собственную внешнеполитическую концепцию. С самого начала войны нефашистская буржуазная оппозиция подчеркивала справедливую, антифашистскую направленность борьбы Англии и Франции. Эту линию поддерживали радикалы, демократы, правые социал-демократы, часть деятелей БЗНС. БРП отстаивала лозунг нейтралитета, опирающегося на СССР, и требовала заключения договора о взаимопомощи между Болгарией и Советским Союзом. До ноября 1939 г. БРП видела в войне освободительные тенденции (при общей оценке войны как империалистической), не исключала возможности превращения ее в справедливую для противников Германии. Однако в ноябре 1939 г. БРП фактически воспринимает новую политическую линию в области как внешней, так и внутренней политики. Война по-прежнему оценивалась как империалистическая, но, во-первых, главными ее поджигателями называются Англия и Франция, а, во-вторых, игнорируется возможность перерастания войны для противников Германии в справедливую. Полностью отрицались освободительные тенденции в войне. Возобладало мнение, что, пока существуют буржуазные правительства, противники Германии не могут вести справедливую войну. БРП отрицала необходимость антифашистского этапа в развитии революционного кризиса и возможность сотрудничества с нефашистской буржуазией; лозунг Народного фронта заменялся новой формулой «Единство действий рабочего класса и других трудящихся против капиталистической диктатуры и эксплуатации». Острие борьбы направлялось уже не против фашистской буржуазии, а против буржуазии вообще. Несомненно, эти недостатки в политической линии БРП объяснялись прежде всего ошибочными установками Коминтерна в тот период.

До весны 1940 г. БРП вела борьбу против обоих воюющих блоков, в равной степени оценивая их как агрессивные и империалистические. Однако уже в мае-июне 1940 г. (с поражением Франции) БРП сосредоточивает основной огонь против германского фашизма. Наиболее отчетливо перемена во внешнеполитическом курсе партии видна в воззвании ЦК в начале августа 1940 г. Это воззвание стало известно в Лондоне и было передано по радио с комментариями, что, очевидно, Россия решила порвать советско-германские отношения и намекнула о своих истинных намерениях в отношении Германии через БРП (во главе которой стоит Генеральный секретарь Коминтерна Г. Димитров). Поскольку все это произошло вскоре после пресловутой речи Молотова 1 августа, уловка английской пропаганды имела далеко идущие последствия. Димитров был вызван к Сталину и вынужден давать объяснения по поводу действий БРП. Вскоре Димитров в свою очередь вызвал к себе представителя Внутреннего ЦК БРП Ц. Драгойчеву с подробным отчетом о деятельности партии.

Внешнеполитический курс Внутреннего ЦК был подвергнут в Москве резкой критике. После отъезда Драгойчевой Загранбюро направило Внутреннему ЦК письмо, а затем телеграмму, в которых предлагало всесторонне обсудить позицию партии и срочно исправить ее тактику в соответствии с директивами Коминтерна. В конце сентября 1940 г. Внутренний ЦК под давлением Загранбюро вновь изменил свою внешнеполитическую линию.

В.В. Марьина. Позволю себе остановиться на чехословацком вопросе и отношении к нему СССР после начала Второй мировой войны.

17 сентября 1939 г. в официозной словацкой газете «Slovenská politika» появилось сообщение об установлении дипломатических отношений между СССР и Словацкой республикой. В существующей литературе по данному вопросу в качестве основного аргумента, объясняющего действия СССР, приводилось то, что он не хотел допустить укрепления влияния Германии в этом марионеточном славянском государстве. На мой взгляд, это объяснение вторично и вытекает из главного: сближение с Германией диктовало СССР и новый подход к чехословацкому вопросу, который не должен был стать «камнем преткновения» в реализации взятого Советским Союзом курса. В словацкой официальной печати факт установления дипломатических отношений с СССР был оценен весьма положительно (большие надежды при этом возлагались на экономическое сотрудничество). С радостью эта весть была встречена и действовавшими в подполье словацкими коммунистами. В свете развивавшихся событий все более двусмысленным и не отвечавшим интересам советской стороны становилось положение все еще функционировавшего в СССР чехословацкого посольства. Посол З. Фирлингер надеялся на сохранение status quo, хотя и отдавал себе отчет в том, что такое положение не может сохраняться долго.

Внешнеполитический курс СССР на сближение с Германией, ведший к ослаблению возможного антигитлеровского фронта, естественно, не мог вызвать симпатий Э. Бенеша (и группировавшейся вокруг него западной чехословацкой эмиграции). Этот курс ставил под угрозу успех дела восстановления Чехословакии, что, по мнению Бенеша, было возможно лишь с изменением расстановки сил на Европейском континенте в результате войны и поражения в ней Германии. Однако Бенеш никогда не верил в искренность советско-германской «дружбы», видя в действиях советского руководства лишь тактический шаг и полагая, что в конечном счете Гитлер не откажется от своей идеи похода на Восток, а СССР окажется в едином с западными державами блоке борьбы против немецкого фашизма.

Вступление Красной Армии на территорию сражающейся Польши и установление новой границы СССР хотя и не вызвали всеобщего одобрения, но приветствовались достаточно широкими слоями чешского населения, которое связывало с этим надежды на освобождение от немецкой оккупации. Налицо была и негативная оценка происшедшего некоторыми функционерами бывшей социал-демократической партии и др. Коммунисты осенью 1939 г. в подполье по-прежнему выступали под лозунгом восстановления новой, свободной Чехословацкой республики (в марте 1940 г., следуя новой линии Коминтерна, КПЧ от него отказалась, заменив лозунгом о полном праве на самоопределение для чехов и словаков).

1 декабря 1939 г. СНК СССР принял постановление об открытии постпредства СССР в Словакии (во главе с Г.М. Пушкиным). 11 декабря в Москву прибыл словацкий посол Ф. Тисо (брат президента Словацкой республики Ш. Тисо). Три дня спустя протокольный отдел НКИД СССР сообщил Фирлингеру, что советское правительство далее не может признавать его дипломатические функции (сотрудникам посольства предоставлялось право остаться в Москве на положении частных лиц). 25 декабря Фирлингер отбыл из Советского Союза. Ликвидация посольства в Москве наносила чувствительный удар по планам Бенеша, связанным с восстановлением Чехословакии. Он расценивал этот шаг как «еще одно удручающее событие». Происшедшее не могло содействовать и росту прорусских, просоветских настроений в оккупированных чешских землях. В частности, подпольная газета «V boj» расценила это как признание Советским Союзом оккупации Чехословакии. Проявившееся в целом охлаждение в отношении к СССР было связано и с начавшейся советско-финляндской войной, которую значительная часть чешской общественности оценивала как несправедливую со стороны Советского Союза.

Т.А. Покивайлова. По-видимому, необходимо отметить сложность взаимоотношений между заграничными центрами Коминтерна и руководством компартий. Первой реакцией румынской компартии на начало Второй мировой войны было выступление в защиту Польши, которая, как говорилось в заявлении, ведет справедливую войну за свою независимость. Компартия Румынии продолжала вести линию на развитие антифашистской борьбы и создание широкого Народного фронта, на негативное отношение к фашистским и тоталитарным организациям типа Национального фронта возрождения и корпоративных союзов. Некоторые документы позволяют считать, что изменение Внутренним руководством внешнеполитической линии (в соответствии с установками Коминтерна) происходило не без сопротивления этому со стороны определенной части коммунистов.

Т.Ю. Григорьянц. Остановлюсь на отражении в немецких документах трагических событий 17 сентября и последующих дней (до заключения 28 сентября советско-германского договора «О дружбе и границе»). Соединения вермахта не остановились на согласованной по секретному протоколу демаркационной линии. Гальдер записал в своем дневнике 17 сентября: «2 [часа ночи]. Сообщение, что русские двинули свои армии через границу Польши. В 7 [часов утра] — приказ нашим войскам остановиться на линии Сколе—Львов—Владимир—Волынский—Брест—Белосток». И далее: «В первой половине дня [17-го] обмен мнениями с ОКВ [Верховное главнокомандование вермахта] относительно будущей демаркационной линии». В дневниковой записи за 20 сентября (речь идет о событиях 17 сентября) он пишет: «Трения с Россией: Львов... Разговор с генерал-полковником Браухичем. Йодль: действовать совместно с русскими, немедленное совместное урегулирование разногласий на месте. ...Решено: русские займут Львов. Немецкие войска очистят Львов. День позора немецкого политического руководства». Так Гальдер расценил распоряжение Гитлера об оставлении занятых немецкими войсками районов.

Далее следует довольно любопытная запись Гальдера: «Для удовлетворения настойчивых требований Ворошилова фюрер принял решение об окончательной демаркационной линии, о чем сегодня будет официально объявлено. [Она проходит по] р. Писса, р. Нарев, р. Висла, железная дорога вдоль Сана, Перемышль... 17.00. Кребс⁴ [докладывает]: переговоры закончились в дружественной обстановке».

Как мы знаем, переговоры завершились совместным германо-советским коммюнике от 22 сентября, в котором говорилось следующее: «Германское правительство и правительство СССР установили демаркационную линию между германской и советской армиями, которая проходит по реке Писса до ее впадения в реку Нарев, далее по реке Нарев до впадения ее в реку Буг, далее по реке Буг до ее впадения в реку Висла, далее по реке Висла до впадения в нее реки Сан и дальше по реке Сан до ее истока». Вместе с коммюнике в советской прессе была опубликована карта демаркационной линии. Она оказалась как раз той линией раздела сфер влияния, которая была обозначена в секретном протоколе к пакту о ненападении. Теперь дело шло уже к подписанию договора о границе.

Риббентроп писал Шуленбургу в телеграмме от 22 сентября, что «русский ход мыслей установить границу вдоль известной линии по четырем рекам совпадает в общем с точкой зрения имперского правительства». Риббентроп выразил готовность вновь прилететь в Москву. 25 сентября в 20 часов Сталин пригласил Шуленбурга в Кремль. Последний после беседы со Сталиным записал: «Сталин заявил, что ему кажется, что оставление самостоятельной, остаточной Польши ошибочно. Он сделал следующее предложение: от области, лежащей восточнее демаркационной линии, к нашей части должны быть добавлены все воеводство Люблин и часть Варшавского воеводства до Буга, за это мы отказывается от Литвы. Сталин добавил, что в случае нашего согласия Советский Союз приступил бы тотчас же к решению проблемы балтийских государств в соответствии с секретным протоколом от 23 августа. И при этом он ожидает безусловной поддержки германского правительства. Сталин говорил исключительно об Эстонии, Латвии и Литве, не упоминал, однако, Финляндию».

27 сентября в Москву прибыл Риббентроп. На следующий же день был подписан договор «О дружбе и границе» и секретные протоколы, где фиксировалось частичное изменение (с учетом предложений Сталина) германо-советской границы.

С.З. Случ. Изменение точки зрения Сталина на пограничную проблему произошло примерно 25 сентября, поскольку утром 25 сентября в Берлине об этом ничего не знали: в середине дня Гитлер подписал директиву, предусматривавшую в случае необходимости захват Литвы.

В.С. Парсаданова. Среди многих еще недостаточно разработанных проблем начального периода Второй мировой войны — вопрос о депортациях населения, о военнопленных и интернированных в СССР⁵.

Л.Я. Гибианский. С моей точки зрения, в момент перед началом войны, а тем более, когда она уже началась, все, что происходило в странах ЦЮВЕ, определялось международной ситуацией, тем соотношением сил и теми процессами, которые происходили в треугольнике Запад—фашистские державы—Советский Союз. Необходимо отметить с точки зрения общей методологической посылки: попытки анализировать ту или иную из существовавших проблем саму по себе дают неадекватный взгляд на исторический процесс. Их невозможно вычленить из общего исторического процесса, в котором есть определяющие факторы (все же остальное оказывается подчиненным).

На мой взгляд, наша «организованная история» (классическая — социальная или классовая школа) не дает подлинного ответа на вопрос, что происходило накануне войны, в ее начальный период и впоследствии.

Много лет представителями этой школы культивировался довольно примитивный взгляд: существовал фашистский агрессор, с которым как будто все ясно; были некоторые зловредные западные державы, непрерывно подыгрывавшие этому агрессору для того, чтобы он обрушился на Советский Союз; наконец, был третий игрок, который играл всегда одну и ту же свою партию — «за мир, безопасность и укрепление международной стабильности».

Мне кажется, что накануне войны и в ее начальный период тем более, проявилась одна очень существенная черта, заключающаяся в том, что каждый, кто плыл в хаосе международных отношений, исходил из их конкретной комбинаторики, складывающейся сиюминутно их системы, баланса сил и их взаимосвязи. С другой стороны, четко проявилась неотделимость внешней политики от внутренней, от природы того строя, который существовал в том или ином государстве. У государств с одним типом политического режима оказались одни возможности маневрирования. А у государств с другим типом эти возможности были совершенно иными. В реальной системе международных отношений страны ЦЮВЕ существовали между двумя из трех основных международных партнеров: между Германией (и ее союзницей Италией) и СССР. Запад был третьей стороной, но практической роли в итоге не сыграл. Эта политическая структура изначально определяла все то, что должно было происходить в этих странах в зависимости от целей и действий с одной стороны Германии (и Италии), с другой стороны, Советского Союза. Судьба Восточной Европы в этой ситуации зависела от того, как сложатся отношения между СССР и Германией.

В чем заключался национально-государственный интерес СССР в главном? Обезопасить себя от агрессии, сохранить то положение, которое оказалось ослабленным в Восточной Европе после ликвидации Чехословацкой республики. А это значит — сохранение самого крупного государства, Польши, которое и отделяло СССР от Германии. Как действовало руководство Советского Союза в этой ситуации? Прямо противоположным образом.

Можно обнаружить определенную преемственность в той политике, которая была обречена, в сущности, 23 августа, и в том, что дальше происходило на протяжении всего первого периода войны. Советский Союз последовательно включает в свой состав прилегающие территории: либо целиком другие государства, либо территории, находящиеся в составе других государств. Сегодня говорилось о государственной идее «собирания земель». Но, вставая на эту точку зрения, мы будем стоять на самом деле не на реальной геополитической почве, а на почве тех представлений об имперской модели, которые унаследовал Сталин. Это совершенно разные вещи. Наконец, некоторые присоединенные территории (Буковина, Галиция) никогда в Российскую империю не входили. Я думаю, что вряд ли можно исследовать это явление, не обратившись к тому, что имело место спустя несколько месяцев после рассматриваемого нами периода: предложению о заключении пакта четырех держав, которое было сделано в Берлине в ноябре 1940 г. (сегодня стало очевидным, что все документы, опубликованные по этому поводу, соответствуют действительности). И мы ответили (начиная с конца ноября, а затем в январе 1941 г.) положительно. Этот ответ, между прочим, предусматривал определенные территориальные приращения (и не малые) не на Западе, а к югу от наших границ. Если идти от этих фактов, то вся система советской внешней политики, в том числе и в отношении стран ЦЮВЕ, предстает как симбиоз разных факторов, одним из которых было то обстоятельство, что советское руководство известным образом плыло по течению, не имея сколько-нибудь реального стратегического замысла.

И второе обстоятельство: в этот момент невероятный интерес Сталина вызвали возможности прямого или косвенного (в виде патронирования) приращения территорий или утверждения влияния СССР. По крайней мере в регионе ЦЮВЕ это сказывалось чрезвычайно. Выполнима ли была эта политика в рамках системы советско-германских договоров? На регионе ЦЮВЕ, как мне представляется, раньше всего обнаружилось, что это была задача, поставленная людьми, решительно ничего не понимавшими ни в международных отношениях, ни в интересах своей собственной страны.

Советский Союз этой политикой последовательно подрывал все возможности обеспечения своей внешней безопасности, открывал Германии шаг за шагом поле полного охвата на Востоке. Сегодня уже говорилось, что в Балканских странах имелись германская, англо-французская (позже чисто английская), наконец, просоветская (переплетенная с традиционной прорусской) ориентации. Выступая против прозападной ориентации и одновременно демонстрируя свою неспособность оказать реальное влияние на развивающиеся события, СССР блокировал союз антигерманских сил внутри этих стран. В то же время руководство СССР создавало в широчайших народных массах иллюзию советско-германского сотрудничества, которую и использовали прогерманские правящие круги этих стран. Этой политикой (ее ориентированностью) фактически заранее под германское господство отдавалось то, что еще оставалось от региона Восточной Европы.

Именно политика Советского Союза в рассматриваемый период, в сущности, привела к тому, что антифашистское сопротивление на государственном уровне не было организовано и оказалось фактически невозможным.

Н.Д. Смирнова. Прежде всего некоторые коррективы по вопросу о «блоке нейтралов». Первоначальная инициатива его создания осенью 1939 г. принадлежала Германии. Вайцзеккер на переговорах с итальянскими руководителями высказал идею, что Италия должна создать на Балканах некую экономическую конфигурацию, которая воспрепятствовала бы англо-французской блокаде. По германскому плану конца 1939 г. Италии нужно было сколачивать «блок нейтралов» на Балканах и в Средиземноморье. В него также должны были входить часть латиноамериканских и скандинавских стран.

Некоторых уточнений требует и вопрос так называемого исключения Советского Союза из Лиги Наций. По сути это было не исключение, а скорее констатация существующего факта. Об этом свидетельствует и формулировка, которая содержалась в решении Совета Лиги Наций: «Советский Союз поставил себя своей акцией вне рамок Лиги Наций». На мой взгляд, позиция Англии и Франции свидетельствует скорее о том, что они делали все возможное для того, чтобы не оказаться вовлеченными в вооруженный конфликт с Советским Союзом. Западные страны, понимая характер советско-германских отношений и неизбежность предстоящего конфликта, все же не хотели в тот период окончательно бросить Советский Союз в объятия Германии, пытались не допустить интернационализации советско-финляндской войны.

А.Я. Варславан (Латвийский гос. ун-т). В конце 1939 г. на Прибалтику так же, как на Балканы и Польшу, действовали три основные силы, определенные Л.Я. Гибианским. В этой связи хочу обратить внимание на изменение характера политики Советского Союза в отношении Прибалтики. В 1939 г. он отошел от провозглашенных ранее принципов мирного сосуществования и перешел на принципы дипломатического и даже военного давления. Переломным моментом был договор от 23 августа, который несет в себе, по крайней мере, три основных отказа от принципов мирного сосуществования. В последующем отношения с Прибалтийскими государствами осуществлялись Советским Союзом с позиций полного демонтажа принципов мирного сосуществования, с учетом приобретенного опыта с Польшей.

Принцип дипломатического давления фактически проявился в заключении в сентябре-октябре 1939 г. договоров о сотрудничестве и ненападении с Прибалтийскими государствами. Уже в ходе переговоров с Мунтерсом (министр иностранных дел Латвии) Сталин заявлял: можете делать, что хотите, но у нас с Германией есть договоренность и Германия ничего не будет предпринимать против наших действий в советской зоне интересов. Очевидно, что момент принуждения здесь налицо. Еще более зримо политика дипломатического принуждения проявилась в отношении Финляндии. Но Финляндия не поддалась давлению, и Советский Союз применил военную силу, чтобы фактически достичь той же цели, которая была достигнута в Прибалтике.

В дальнейшем — ультимативные ноты Прибалтийским государствам в июне 1940 г. Они несут в себе и дипломатическое, и военное давление. Не требует дополнительного пояснения факт ввода в небольшое государство вдвое большего контингента армии, чем армия данного государства. Это действие никак не согласуется с принципами мирного сосуществования.

Далее появился еще один прием — экспорт революции (через своих «дипломатических наместников»), который фактически облегчил для сталинской политики того времени внешнеполитический кризис Прибалтики.

В.В. Марьина. Существовала ли, по Вашему мнению, осенью 1939 г. угроза Прибалтийским республикам со стороны Германии?

А.Я. Варславан. Во внешнеполитическом положении, по моему мнению, Прибалтийский регион уже с конца 1937 г. вошел в кризисное положение. После Чехословакии, а особенно после Клайпеды угроза со стороны Германии особенно чувствовалась в отношении Латвии и Литвы. Как результат этого — заключение в июле 1939 г. договоров о ненападении между Латвией и Эстонией с одной стороны и Германией — с другой, которые стали первым шагом в демонтаже политики «чистого нейтралитета», объявленной Прибалтийскими республиками в конце 1938 г.

Другим шагом этого процесса явилось заключение в сентябре-октябре договоров с Советским Союзом. Это второй демонтаж. Политика «чистого нейтралитета» потерпела полную неудачу. И потерпела частично потому, что и третья сила — в лице Англии — отказалась от политических гарантий в отношении Прибалтики. Во внешнеполитическом положении Прибалтийский регион оказался в кризисном положении.

Говоря о сложной обстановке 1939 г., нельзя не коснуться и внутриполитических особенностей в Прибалтийских государствах. В руководящих звеньях их управления наблюдались определенные расслоения. В дипломатическом корпусе прослеживается прогерманская ориентация, в армейских кругах — прорусская. Последнее объяснимо: большинство старого высшего офицерства составляли выходцы из царской армии. К тому же сильные антигерманские настроения охватывали основные массы народа (что определялось почти семилетним господством германских баронов в первую мировую и гражданскую войны). В дипломатических и правительственных кругах Латвии во второй половине 1939 г. возобладала политика в направлении «большого восточного соседа». Заключение сентябрьского договора с Советским Союзом истолковывалось как положительное явление, которое создавало определенный status quo. И хотя заключение договора проходило под значительным дипломатическим давлением, он был оценен частично положительно. В народе тогда существовала поговорка-вопрос: «Что лучше — или под кнутом немца или под бородой русского?»

На мой взгляд, сохраняя буферную зону антигермански настроенных самостоятельных государств, Советский Союз больше бы предохранил свои границы, нежели сделал это включением их силой в свой состав. И это тоже один из аспектов политики «собирания земель» бывшей империи. Как подтверждение можно привести заявление Молотова в июле 1940 г.: «Мы можем радоваться, что наши бывшие земли полностью возвращаются в наш состав». Еще существовали суверенные Прибалтийские государства, но уже 18 июля 1940 г. был отдан приказ о создании Прибалтийского военного округа.

О.Н. Решетникова (Ин-т истории СССР АН СССР). С начала Второй мировой войны Югославия оказалась практически в полной изоляции, зажатая «в клещи» между Италией и Германией. Привычная политика балансирования уже не давала ей гарантий против возможной экспансии со стороны «дружественных» Германии и Италии, на помощь западных держав рассчитывать не приходилось. Вот почему Белград больше не мог продолжать игнорировать Советский Союз как фактор международной политики, тем более, что Германия, этот «великий сосед» и «друг» Югославии, находилась чуть ли не в союзнических отношениях с СССР. Вследствие этого политика Югославии с началом войны приобретает новые черты: нейтралитет; стремление ничем не вызвать раздражение Германии и Италии, укрепление «дружбы» с ними; анемичные отношения с западными державами в рамках объявленного нейтралитета; установление дипломатических отношений с СССР, потенциальным союзником «дружественной» Югославии Германии. Однако советско-финляндская война помешала осуществлению практических шагов Югославии с целью нормализации отношений с Советским Союзом. Обострение международной обстановки летом 1940 г., а также давление широких кругов югославской общественности заставили югославское правительство поторопиться с установлением дипломатических отношений с СССР, хотя еще в марте 1940 г. оно склонялось к идее ограничиться лишь налаживанием торгово-экономических связей. В своей политике по отношению к СССР официальные круги действовали с постоянной оглядкой на Берлин. Если негативная реакция Рима в связи с урегулированием советско-югославских отношений в Белграде не вызвала удивления, то совершенно неожиданным для югославского правительства явилось «тихое негодование» гитлеровской Германии. Югославские дипломаты в Берлине были вынуждены убеждать германских представителей, что Югославия сотрудничает с СССР, лишь поскольку существует пакт между СССР и Германией, а премьер Цветкович заявлял, что, если придется выбирать между Германией и Советским Союзом, то он на стороне Германии.

Опасаясь вызвать недовольство Берлина, Югославия, по существу, ограничила развитие советско-югославских отношений экономической сферой. Со своей стороны, Советский Союз строил свою политику в отношении Югославии, стремясь не спровоцировать негативную реакцию Берлина. Стратегические цели СССР на Балканах состояли в том, чтобы не допустить вовлечения Югославии в войну, укрепить ее в решении оказать сопротивление Германии в случае возможного нападения. Однако связанный договором с Германией, Советский Союз играл лишь роль морального фактора, воодушевлявшего народ Югославии на борьбу за мир, против фашистской агрессии.

А.И. Пушкаш (ИСБ). Когда готовилось нападение на Польшу, в венгерских дипломатических документах говорилось о нейтралитете Венгрии. После же начала войны речь уже шла о невоюющей стороне. Обсуждался вопрос о позиции Венгрии и в случае перерастания германо-польской войны в общеевропейскую.

3 сентября польский посланник в Будапеште Орловский отправил на родину свою последнюю информацию, где он сообщал о разговоре с министром иностранных дел Венгрии Чаки. Орловский заявил Чаки, что нападение на Польшу означает и потерю независимости Венгрии, в ее интересах оказать Польше всю возможную помощь, но так, чтобы не дразнить одновременно и гитлеровцев. Чаки ответил, что он это понимает, ибо в случае проигрыша Германии положение Венгрии тоже будет тяжелым, поскольку это угрожает восстановлением Чехословакии. Орловский также заявил Чаки, что Венгрия должна считаться с Польшей, ибо если Германия проиграет, то не Бенеш будет править Юго-Восточной Европой, а Польша, которая выберет себе союзника на юге от Карпат.

Б.Й. Желицки (ИСБ). Для понимания позиции Венгрии по ряду ключевых проблем европейской политики 1939—1940 гг., логики поступков высшего руководства страны в условиях готовящейся и начавшейся Второй мировой войны следует, на наш взгляд, учитывать следующие факторы и обстоятельства, которые так или иначе детерминировали основные политические шаги как самого руководства, так и различных венгерских политических сил. Это, во-первых, геополитический фактор. Будучи малой страной, стремящейся выжить в разгоревшемся мировом пожаре, выйти из него с как можно меньшими потерями, Венгрия пыталась (впрочем, как и другие малые государства ЦЮВЕ) сохранить свой нейтралитет и по мере возможности сопротивляться германскому давлению. Отсюда политика «качелей» и лавирования, которая стала характерной для венгерского курса как в канун, так и на начальном этапе войны, да и позже, когда страна оказалась между двумя «жерновами» в условиях столкновения двух мировых держав — германского рейха и Советского Союза (в тех условиях венгерские господствующие классы в равной мере опасались как гитлеровского фашизма, так и сталинского «социализма»). Во-вторых, важным фактором являлось неуклонное стремление к возвращению хотя бы той части утерянных в результате Трианонского мирного договора территорий, которые были компактно заселены венгерским населением. Высшее политическое руководство Венгрии сделало в этом направлении несколько конкретных шагов, что, в свою очередь, в данных исторических условиях не могло не иметь соответствующих последствий и не оказывать влияния на ориентацию внешней политики страны. Последствия империалистического диктата Версаля объективно толкали, таким образом, венгерское руководство в определенном направлении. Наконец, действенным фактором была также реальная расстановка основных политических сил страны, позиции и стремления их отдельных групп и представителей, что оказывало определяющее влияние на ход и возможное развитие событий, на формирование линии государственного руководства. Разумеется, в политической иерархии, на различных ее ступенях были представлены самые различные течения и интересы, давали о себе знать различные стремления, имело место противоборство отдельных группировок или личностей в вопросах внешнеполитической ориентации страны, но в ключевых вопросах их цели и задачи в основном совпадали.

Особую остроту приобретал вопрос о том, в какой степени, до каких пределов следует пойти на уступки усиливающимся германским требованиям, как обеспечить в тех сложных условиях относительную самостоятельность и нейтралитет Венгрии. Характерно, что именно по этим вопросам определялся водораздел между сторонниками и противниками германской ориентации. Различные политические силы, группы и отдельные деятели придерживались той или другой позиции в зависимости от того, какое место они занимали в политической палитре страны.

На левом фланге стояли профсоюзы и социал-демократическая партия, а также находившиеся в подполье коммунисты, позиции которых характеризовались ярко выраженной антифашистской направленностью.

Основные правительственные силы, определявшие главное направление политической ориентации, а также занимавшие политический центр либерально-буржуазные и религиозные партии, церковь и часть высшей знати были настроены в целом также антифашистски. Они побаивались и сторонились фашизма, но в равной мере пугались и коммунистической идеологии (о ней они получили в 1919 г. достаточно полное представление), по мере возможности препятствовали ее проникновению в страну и тормозили ее распространение. Все эти политические силы центра фактически стояли на либерально-центристских позициях и придерживались проитальянской и проанглийской внешнеполитической ориентации, добивались сохранения нейтралитета страны. Отдельные представители этих кругов неоднократно выражали свой протест фашизму (как, например, граф И. Бетлен, член парламента Э. Байчи-Жилински и другие, на некотором этапе к ним примыкал граф П. Телеки).

Крайне правые группировки и политические организации профашистского толка не пользовались в стране популярностью, были незначительной и малочисленной силой на венгерской политической сцене.

Вторым Венским арбитражем (30 августа 1940 г.) Германия положила конец политике лавирования и вооруженного нейтралитета, осуществлявшейся правительством Венгрии на начальном этапе Второй мировой войны. Германия «утихомирила» и Венгрию, и Румынию, втянула их в орбиту своей политики, обеспечила себе возможность и в дальнейшем пользоваться их ресурсами.

А.И. Пушкаш. По-видимому, необходимо определить позицию Венгрии в отношении советско-финляндской войны. Венгрия и Италия готовы были оказать Финляндии военную помощь. Готовились специальные отряды, которые планировалось перебросить в Финляндию. Но, поскольку война продлилась недолго, этот план не осуществился. Возвращаясь к вопросу о позиции Венгрии в начале Второй мировой войны, хочу отметить следующий факт: 45 тыс. поляков (некоторые с семьями) все-таки перешли через Карпатские перевалы в Венгрию. Венгры пропустили и разоружили эти войска. Впоследствии они находились в основном в лагерях в районе Комарно.

В.В. Марьина. Хотела бы сказать о реакции в чешском и словацком обществе на советско-финляндскую войну. В широких слоях как чешского, так и словацкого общества эта война сначала вызвала недоумение, а затем — резкое осуждение. В определенном смысле это было обусловлено и формальным отказом Советского Союза от поддержки планов чехословацкой эмиграции восстановления Чехословакии, что выразилось в установлении дипломатических отношений со Словакией, в приезде в декабре 1939 г. в Москву словацкого посла и ликвидации чехословацкого посольства. И все же официальные круги (Бенеш, Масарик и др.) продолжали занимать в отношении СССР выжидательную позицию, не желая, видимо, осложнить в будущем решение чехословацкого вопроса. Это, в частности, сказалось и в отказе («по техническим причинам») делегации чехословацкого Национального комитета участвовать в работе Совета Лиги Наций, обсуждавшего вопрос о советско-финляндской войне.

Любопытна оценка советско-финляндской войны, данная Бенешем в одной из его инструкций на родину в марте 1940 г. Он писал: «Советская военная кампания против Финляндии показала, если даже делать осторожные выводы, что СССР плохо ее подготовил, т. е. выбрал для нее плохое время с военной точки зрения. И что он просчитался, полагая, что Финляндия подчинится нажиму так, как это сделали другие государства под немецким нажимом. Советские военные операции против Финляндии не оправдали надежд и с военной точки зрения. Еще с момента вступления советских войск на территорию Польши раздавались критические голоса, касающиеся недостатков в организации советской армии, а также узкой и односторонней подготовки советского офицерского корпуса. Эти недостатки были также причиной неудач советских войск на финском фронте. С одной стороны была малая армия, однако хорошо подготовленная, во главе с хорошим офицерским корпусом и защищающая свою землю с энтузиазмом. В то же время советская армия наступала без воодушевления и на всех ее действиях явно сказывались организационные недостатки и слабость командования. С трудом достигнутые успехи СССР оплатил огромными потерями».

Как воспринималась советско-финляндская война коммунистами? Прежде всего — не как локальный конфликт, а как начало столкновения между капитализмом и социализмом. В опубликованных в нелегальной газете «Rude pravo» материалах, в листовках оценки этой войны полностью соответствуют тем, которые в это время давались Коминтерном. Однако необходимо отметить, что точка зрения руководства компартий в большинстве случаев не совпадала с мнением и настроением как их рядовых членов, так и прогрессивно настроенного населения стран. Так, коммунист-журналист Райцен сообщал Готвальду, что распространены мнения о том, что СССР предал малые народы, разделил их с Германией.

Весной 1940 г., когда стало ясно, что успехи Германии на Западе неоспоримы, настроения чешской эмиграции вновь колебнулись в сторону Советского Союза (это, в частности, проявилось в попытках Бенеша восстановить чехословацкое представительство в Москве, наладить отношения разведывательных служб). В июле 1940 г. Бенеш высказал надежду, что в конце концов Советский Союз восстановит свое доброе отношение к Чехословакии и положительно отнесется к решению чехословацкого вопроса. Поворот различных слоев общества в сторону России наблюдается также в протекторате и в Словакии. В подпольной коммунистической печати однозначно — с позиций газеты «Правда» — давались оценки «воссоединения» с СССР Литвы, Латвии, Эстонии, Бессарабии и Северной Буковины, поражения Франции.

Е.К. Жигунов (ИСБ). Касаясь вопроса об оценках советско-финляндской войны, нельзя не привести высказывание Л.Д. Троцкого, по времени (13 марта 1940 г.) и по характеру почти совпадающее с цитировавшимся В.В. Марьиной высказыванием Бенеша. «Финляндская осечка, — писал Троцкий в Койоакане, — открывает в биографии Сталина главу упадка.

В дни вторжения Красной Армии в Польшу советская печать открыла внезапно великие стратегические таланты Сталина, будто бы обнаруженные им уже во время гражданской войны, и сразу провозгласила его сверх-Наполеоном. Во время переговоров с балтийскими делегациями та же печать изображала его величайшим из дипломатов. Она обещала впереди ряд чудес, осуществляемых без пролития крови, силою одних лишь гениальных комбинаций. Вышло не так. Не сумев оценить традицию долгой борьбы финского народа за независимость, Сталин полагал, что сломит Гельсингфорс одним дипломатическим нажимом. Он грубо просчитался. Вместо того чтобы вовремя пересмотреть свой план, он стал угрожать. По его приказу «Правда» давала обещание покончить с Финляндией в несколько дней. В окружающей его атмосфере византийского раболепства Сталин сам стал жертвой своих угроз: они не подействовали на финнов, но вынудили его самого к немедленным действиям. Так началась постыдная война — без необходимости, без ясной перспективы, без моральной и материальной подготовки, в такой момент, когда сам календарь, казалось, предостерегал против авантюры.

Замечательный штрих: Сталин даже не подумал, по примеру своего вдохновителя Гитлера, выехать на фронт. «Кремлевский комбинатор» слишком осторожен, чтобы рисковать своей фальшивой репутацией стратега. К тому же лицом к лицу с массами ему нечего сказать. Нельзя даже представить себе эту серую фигуру с неподвижным лицом, с желтоватыми белками глаз, со слабым и невыразительным гортанным голосом перед лицом солдатских масс, в окопах или на походе. Сверх-Наполеон осторожно остался в Кремле, окруженный телефонами и секретарями.

В течение двух с половиной месяцев Красная Армия не знала ничего, кроме неудач, страданий и унижений: ничто не было предвидено, даже климат. Второе наступление развивалось медленно и стоило больших жертв. Отсутствие обещанной «молниеносной» победы над слабым противником было уже само по себе поражением. Оправдать хоть до некоторой степени ошибки, неудачи и потери, примирить хоть задним числом народы СССР с безрассудным вторжением в Финляндию можно было только одним путем, именно — завоевав сочувствие хотя бы части финляндских крестьян и рабочих путем социального переворота. Сталин понимал это и открыто провозгласил низвержение финляндской буржуазии своей целью: для этого и был извлечен из канцелярии Коминтерна злополучный Куусинен. Но Сталин испугался вмешательства Англии и Франции, недовольства Гитлера затяжкой войны и — отступил. Трагическая авантюра заключилась бастардным миром: «диктатом» по форме, гнилым компромиссом по существу.

При помощи советско-финляндской войны Гитлер скомпрометировал Сталина и теснее привязал его к своей колеснице. При помощи мирного договора он обеспечил за собой дальнейшее получение скандинавского сырья. СССР получил, правда, на северо-западе стратегические выгоды, но какой ценой? Престиж Красной Армии подорван. Доверие трудящихся масс и угнетенных народов всего мира утеряно. В результате международное положение СССР не укрепилось, а стало слабее. Сталин лично вышел из всей этой операции полностью разбитым. Общее чувство в стране, несомненно, таково: не нужно было начинать недостойной войны, а раз она была начата, нужно было довести ее до конца, т. е. до советизации Финляндии. Сталин обещал это, но не исполнил. Значит, он ничего не предвидел: ни сопротивления финнов, ни морозов, ни опасности со стороны союзников»⁶.

С.З. Случ. Первый из договоров с Прибалтийскими государствами был подписан в тот же день, что и договор «О дружбе и границе» с Германией. В тактическом плане первый этап процесса их включения в состав СССР был связан именно с навязыванием договоров, ограничивавших суверенитет этих стран, с размещением здесь военных контингентов. На переговорах с министром иностранных дел Литвы Сталин, настаивая на необходимости присутствия здесь 30-тысячного контингента, убеждал своего собеседника в том, что советские войска будут для Литвы реальной гарантией независимости: «Наши гарнизоны помогут Вам подавить коммунистическое восстание, если оно произойдет в Литве».

Второй этап ликвидации суверенитета Прибалтийских государств начался в момент наибольшей занятости Германии в ходе западной кампании. К этому времени изменяется и позиция советского руководства по вопросу о нейтралитете малых стран. 16 мая 1940 г. «Известия» писали в передовой статье (имевшей отношение не только к Прибалтийским государствам, но и ко всем странам ЦЮВЕ): «Что касается малых стран... то последние события еще раз подтвердили, что «нейтралитет» малых стран, за которым нет реальной силы, способной обеспечить этот нейтралитет, является ничем иным, как фантазией. Всякие рассуждения о правомерности или неправомерности действий в отношении малых стран, когда великие империалистические державы ведут войну не на жизнь, а на смерть, могут быть только наивными». 15 июня после предъявления ультиматумов правительствам Литвы, Латвии и Эстонии этот вопрос был решен ре в пользу сохранения даже ограниченного суверенитета этих государств. Однако подобное развитие событий не являлось неожиданностью для Германии. Свидетельством этому может служить красноречивая запись в дневнике Геббельса: «Литва, Латвия и Эстония перешли, или лучше сказать, переведены в состав Советского Союза. Это наша цена за нейтралитет России».

Л.Я. Гибианский. Практически в войне, которую начал Советский Союз против Финляндии, все было запрограммировано изначально той кампанией, которая была проведена против Польши. Хочу в этой связи напомнить, что при обсуждении 31 октября на V Внеочередной сессии Верховного Совета доклада Молотова о внешней политике Советского Союза выступил только второй секретарь Ленинградского обкома и горкома партии А.А. Кузнецов, который предложил не проводить прений по докладу, поскольку есть только одно предложение — полностью одобрить внешнюю политику правительства. При этом Кузнецов высказал следующие принципиальные положения: «Заключение пактов о взаимопомощи между СССР, Эстонией, Латвией и Литвой обеспечивает надежную оборону как Советского Союза, так и самих Прибалтийских стран. Эти договоры служат действительному укреплению дела мира. Тем более непонятным становится поведение правящих кругов Финляндии, которые до сих пор тормозят заключение договора между СССР и Финляндией. Я не знаю, на кого рассчитывают представители этих правящих кругов. Нам хорошо известно, что кое-какие правительства в Европе тоже на кого-то рассчитывали, надеялись, даже имели гарантии, но что из этого получилось, также хорошо всем известно». Таким образом, было обозначено, что если дипломатическими средствами не удастся вынудить правительство Финляндии согласиться на требования, выдвинутые советской стороной, то в таком случае будет иметь место то, что случилось 17 сентября с Польшей.

С.З. Случ. Несколько слов о стратегической линии Германии. Еще в ходе французской кампании по различным каналам шел активный зондаж в Великобритании так называемой кливлендской группы по поводу возможности заключения соглашения с Германией на условиях предоставления ей свободы рук в континентальной Европе и сохранения Британской империи (даже выделения сил для ее охраны). Одновременно в конце мая 1940 г. группой консерваторов во главе с Чемберленом на Черчилля был оказан серьезный нажим в плане возможности заключения соглашения с Германией. Последний этап в этой стратегии — выступление Гитлера в рейхстаге 19 июля, когда он обратился с далеко идущими предложениями к Великобритании.

Параллельно прорабатывались и другие варианты выведения Великобритании из войны (в частности, операция «Морской лев»). Гитлер ставил себе в заслугу поиски возможности ведения войны на одном фронте, поскольку уже 2 июня (в беседе с Йодлем) он определяет следующим этапом агрессии Россию. С начала августа предпринимается попытка бомбардировками принудить Англию к капитуляции. На совещаниях 21 и 31 июля с высшим военным и политическим руководством Гитлер формулирует идею разгрома Советского Союза. Причем, понимая, что незавершенность войны на Западе вызовет недовольство этим планом со стороны высшего военного руководства, он обосновывает свою позицию следующим образом: Советский Союз и Англия остались на континенте без союзников; единственная надежда Англии теперь — Советский Союз, разгром которого поставит на колени и Англию.

М.Д. Ерещенко (ИСБ). Начало Второй мировой войны застало румынское правительство связанным определенными обязательствами перед Польшей и западными странами. Официально объявив нейтралитет в первые же дни войны, оно фактически отказалось от выполнения своих договорных обязательств. В Бухаресте пытались объяснить принятое решение желанием избежать «осложнений с соседними странами». Фактически же тактика «игры на двух столах» европейской дипломатии уступала место прогерманской ориентации.

С конца 1939 г. официальные круги Румынии неоднократно пытались прозондировать в европейских столицах возможность получить защиту в случае угрозы территориальных притязаний со стороны Венгрии, Болгарии и особенно Советского Союза, в отношениях с которыми доминировали спорные территориальные вопросы. В этой связи весьма показательным был зондаж румынской стороны по поводу ставшего ей известным настораживающего факта, что 5 декабря 1939 г. первый заместитель наркома иностранных дел Потемкин в беседе с французским послом в Москве обратил внимание последнего, что без возвращения Бессарабии Одесса — «мертвый порт» и что в новых международных условиях советское правительство к этой проблеме не может относиться безучастно.

Зимой 1940 г. румынское правительство проводило, и небезуспешно, переговоры с Турцией относительно ее согласия оказать помощь в случае «русской угрозы». Такие же переговоры в Риме с министром иностранных дел Италии Чиано закончились подписанием в марте 1940 г. совместного соглашения. Итальянское руководство рекомендовало Румынии проявлять «твердость» в отношениях с СССР и обещало оказать ей «полную поддержку» ради сохранения «первого барьера против большевизации Балкан».

Как «угрожающий симптом» было воспринято в МИД Румынии заявление Молотова на сессии Верховного Совета 29 марта 1940 г.: «У нас нет пакта о ненападении с Румынией. Это объясняется наличием нерешенного вопроса, вопроса о Бессарабии, захват которой Румынией Советский Союз никогда не признавал, хотя и никогда не ставил вопроса о возвращении Бессарабии военным путем». В течение двух последующих дней представители румынского руководства неоднократно встречались с членами германской миссии в Бухаресте в расчете получить успокоительные заверения в обмен на подтверждение курса на румыно-германское сотрудничество. На заседании румынского правительства 15 апреля Кароль II заявил, что Румыния должна присоединиться к «политической линии Германии» и предложил руководствоваться этим намерением в переговорах с Берлином.

Поражение Франции произвело шоковую реакцию на Бухарест. В течение недели румынские правящие круги завершили подготовку и подписали с Германией «нефтяной пакт», который обязывал Румынию сразу на треть увеличить поставки нефти рейху. Румынский король не говорил больше о нейтралитете страны. МИД Румынии подготовил меморандум, в котором румынское правительство сообщало о своем желании развивать с Германией «тесное сотрудничество... не только в экономической, но и во всех прочих областях». Все точки над «i» были поставлены во втором меморандуме, составленном лично Каролем II для Гитлера и переданном 20 июня 1940 г. Румыния окончательно связала свою судьбу с Германией.

В этих условиях СССР не стал больше откладывать решение бессарабского вопроса. 23 июня 1940 г. Молотов передал через германского посла советское заявление германскому руководству о стремлении Советского Союза «разрешить бессарабскую проблему, не прибегая к силе, мирным путем...». Одновременно был поставлен вопрос и о части Буковины с преимущественно украинским населением. Молотов выразил уверенность, что германское руководство поддержит действия СССР, и, в свою очередь, обещал, что «советское правительство сделает все от него зависящее, чтобы обеспечить интересы Германии в Румынии». И в беседах в Москве, и при рассмотрении советского заявления в Берлине стороны ссылались на содержание секретного протокола к советско-германскому пакту от 23 августа 1939 г.

В ответ на советское обращение Гитлер передал по телефону инструкции германскому послу в Москве: сообщить Молотову, что Германия сохраняет приверженность московским договоренностям и «не проявляет никакого интереса к проблеме Бессарабии»; германская сторона обращает внимание лишь на судьбу проживающих на этой территории примерно 100 тыс. немцев и надеется, что их будущее будет гарантировано, а также на проблемы Буковины, которая «в прошлом была частью Австрийской короны» и также имеет немецкое население, к судьбе которого Германия проявляет интерес. По остальным проблемам советско-румынских переговоров по Бессарабии Германия обещала действовать «в духе московского договора и советовать Румынии добиваться мирного разрешения бессарабского вопроса в соответствии с русскими условиями». Германский МИД настаивал, чтобы Шуленбург подтвердил Молотову, что Германия «особо заинтересована в том, чтобы Румыния не стала театром военных действий».

Практически в этих консультациях между Москвой и Берлином в 20-х числах июня 1940 г. все основные сложности вопроса о Бессарабии были разрешены, заодно выяснены советской стороной и позиции Берлина относительно Северной Буковины. 26 июня, через час после переданного Шуленбургом германского ответа, Молотов принял румынского посла в СССР и вручил ему ноту правительству Румынии о необходимости немедленного решения бессарабского вопроса, поставив условием, чтобы в течение четырех дней, начиная с 28 июня, румынские войска очистили территорию Бессарабии и Северной Буковины. Румыния в июне 1940 г. была последней уступкой со стороны Гитлера Советскому Союзу и последней политической акцией по реализации пакта Молотова—Риббентропа.

А.И. Пушкаш. Думаю, что определенный интерес может представлять оценка советской внешней политики середины 1940 г., данная в донесении от 11 июля венгерского посланника Криштофи из Москвы в Будапешт. Этот обобщающий материал (озаглавленный «Венгрия и Советский Союз») был составлен Криштофи на основе его бесед с Молотовым и другими представителями НКИД. В частности, Криштофи сгруппировал высказанные Молотовым позиции по советско-венгерским отношениям: «У Советского Союза нет никаких требований в отношении Венгрии... Советское правительство считает венгерские территориальные притязания к Румынии обоснованными и готово их поддержать на мирной конференции, если бы туда вынесли такой вопрос... В случае эвентуального венгеро-румынского конфликта поведение Советского Союза вытекало бы из позиции, занятой в отношении венгерских требований... С целью заключения торгового соглашения советское правительство готово начать переговоры в самое ближайшее время». И далее: «Из этих обобщенных сообщений, — писал Криштофи, — можно сделать выводы, что советское правительство намерено отойти в отношениях с Венгрией от прежней сдержанной позиции... согласно наполнить их со своей стороны новым внутренним содержанием... Немецко-советские отношения идут гладко, но с подозрениями... Советское правительство радо бы видеть венгерско-румынский конфликт, поскольку он мог бы помешать германским интересам. Теперь можно только к этому дополнить то, что советское правительство надеялось в этой заварушке осуществить территориальные притязания за счет Румынии... От младших работников немецкого посольства я слышал утверждение, что советское правительство не может отказаться от Закарпатья, ибо пока часть украинского народа живет за советскими пределами, до тех пор украинский вопрос окончательно не закрыт. И они попытаются это сделать, как только венгры окажутся в тяжелом положении... В любое время советская внешняя политика, поскольку она не имеет моральной основы, может изменить свое направление».

В.К. Волков. Завершая дискуссию, считаю необходимым напомнить всем ее участникам, что наш следующий «круглый стол» хронологически будет охватывать период с сентября 1940 г. по 22 июня 1941 г.

Примечания

*. Опубл.: Советское славяноведение. 1991. № 1. С. 3—27.

**. Речь идет о советско-германском договоре от 23 августа.

1. См.: Советское славяноведение. 1989. № 5. С. 3—34.

2. Об этом см.: Волков В.К. Советско-югославские отношения в начальный период второй мировой войны в контексте мировых событий (1939—1941 гг.) // Советское славяноведение, 1990. № 6. С. 3—17.

3. См.: Григорьянц Т.Ю. Гитлеровские планы в отношении Польши и советско-германские переговоры летом 1939 г. // Политический кризис 1939 г. и страны Центральной и Юго-Восточной Европы / Отв. ред. И.И. Поп. М., 1989. С. 65—66.

4. Заместитель германского военного атташе в Москве.

5. Основные положения выступления В.С. Парсадановой нашли отражение в опубликованной в журнале «Советское славяноведение» (1990, № 5) статье «К истории интернированных в СССР солдат и офицеров Войска Польского».

6. Троцкий Л. Сталин после Финляндского опыта // Он же. Портреты. Нью-Йорк, 1984. С. 91—94.