2. Сенсации приходят из Кремля

Систематизируя уже имеющийся в научном обороте материал, а также то, что удается отыскать в отечественных и польских архивах, — материалах, по сию пору далеко не полностью выявленных и исследованных под данным углом зрения, можно в самой общей форме представить состояние массового сознания в Польше и функционировавшие в тот момент политические стереотипы, возникшие на основе осмысления информации о XX съезде КПСС. Впервые проблема эта поставлена и, на мой взгляд.

продуктивно рассмотрена П. Махцевичем на довольно большом и совершенно неизвестном до той поры материале польских архивов в его монографии «Польский 1956 год», опубликованной в 1993 г. Правда, реконструированная польским исследователем картина выглядит достаточно мозаично и во многом односторонне, что можно объяснить не столько неполнотой выявленных источников, сколько конкретными обстоятельствами их происхождения, прежде всего раздраженным состоянием польского общества весной 1956 г.

Самой первой реакцией на сенсационные известия из Кремля была всеобщая растерянность. Так неожиданны и драматичны они оказались, так непосредственно затрагивали недавнюю и текущую жизнь большинства поляков независимо оттого, на какой ступени общественной лестницы они находились. (То же самое можно было наблюдать и в странах советского блока.) О шоковом состоянии прессы в связи с закрытым докладом Н.С. Хрущева пишет парижский журнал польских эмигрантов «Культура» в статье под выразительным заголовком «После землетрясения»¹. Едва завершил работу московский партийный форум, в низовых организациях ПОРП, обсуждавших ход XX съезда КПСС пока что лишь по материалам польской периодической печати, сразу же появились «неудобные» для руководителей воеводских и особенно низовых организаций ПОРП вопросы, сплошь и рядом ставившие их в тупик.

Консул СССР в Кракове информировал своих непосредственных руководителей о политической ситуации в Краковском консульском округе. Под видом осуждения культа личности «неустойчивые элементы» в ПОРП, как он указывал, на партийных собраниях «пытались поставить под сомнение правильность политики» КПСС. В меховской, хшановской и освенцимской повятовых партийных организациях «у некоторых выступающих проскальзывало недоверие к докладу тов. Хрущева», они высказывали мысль, что «руководство ЦК КПСС пытается всю ответственность за ошибки, в которых оно также повинно, свалить на одного умершего Сталина. Доклад же тов. Хрущева "О культе личности" — это политический трюк, использовав который тов. Хрущев хочет добиться для себя политического авторитета»². На собраниях в высших учебных заведениях Кракова студенты и некоторые преподаватели «допускали ехидные, злостные враждебные высказывания по адресу СССР и Народной Польши». В Горной академии один из профессоров публично заявил: «Десять лет, которые Польша находится под протекторатом Советского Союза, являются для страны потерянными годами». А студенты Ягеллонского университета на собрании учащихся и преподавателей учебного заведения с горечью заявили: «Народ на протяжении долгого времени принимал за чистую правду и слепо верил тому, что говорил Сталин. Теперь Хрущев все это перечеркнул. Можно ли ему верить? Может быть, найдется другой, который заявит, что и это неправда». С критикой в адрес правительства выступали студенты Академии художеств, даже грозили прервать учебу, если им не будет повышена стипендия³. Пытаясь доискаться реальных причин такого рода высказываний, советский дипломат пришел к выводу, что вину следует возложить на партийных работников, отвечающих за идеологическую работу. «По нашему мнению, — пишет он, — все эти клеветнические выступления по адресу СССР и Польской Народной Республики, антисоветские анекдоты и высказывания, сомнения отдельных лиц в правильности политики Советского Союза имеют широкое распространение потому, что воеводский комитет ПОРП и партийные организации воеводства проявляют растерянность перед выступлением вражеских элементов. Многие руководящие партийные работники сами колеблются в своих суждениях. Партийная пропаганда потеряла свой боевой характер и не может противостоять чуждой, враждебной идеологии. Партийный актив, агитаторы и пропагандисты слабо и не всегда правильно и уверенно разъясняют населению и членам ПОРП политику Советского Союза и материалы XX съезда партии»⁴.

В Польше сразу же обратили внимание на позицию А.И. Микояна, занятую им в ходе XX съезда КПСС. Юзеф Киселевский, 1-й секретарь городского комитета ПОРП в Щецине, рассказывал 9 марта 1956 г. вице-консулу СССР в Щецине Ф.Е. Шарыкину, что партийные активисты «настоятельно добиваются от партийных руководителей разъяснения того, в чем заключались ошибки Сталина и почему они не были в свое время предотвращены членами Политбюро и секретарями ЦК КПСС. Отдельные товарищи спрашивают о том, как могло случиться, что тов. Микоян А.И. выступил с критикой по адресу Сталина только на XX съезде КПСС, т. е. через несколько лет после его смерти, тогда как при жизни Сталина он говорил о нем совершенно другое»⁵. 12 марта Ф.Е. Шарыкин имел беседу с 1-м секретарем воеводского комитета ПОРП в Зелёной Гуре Феликсом Лореком, который сообщил следующее: «Отдельные партактивисты интересуются выступлениями тов. Микояна А.И. на предыдущих съездах и сравнивают их с его выступлением на XX съезде КПСС, заявляя при этом, почему, мол, тов. Микоян А.И. при жизни тов. Сталина во всем поддерживал его, а после смерти стал говорить о нем совершенно другое. Если же Сталин в своей работе совершал отдельные ошибки, то где же были остальные члены Политбюро ЦК КПСС!? Особенно такие разговоры ведутся среди студенческой и учащейся молодежи. За последние 20 дней после XX съезда КПСС в Зеленогурский воеводский комитет партии поступило свыше 80 различных писем с вопросами, касающимися тов. Сталина. Среди упомянутых вопросов больше всего задают следующие: Чем вызвано выступление тов. Микояна А.И. на XX съезде КПСС с критикой в адрес тов. Сталина?..»⁶.

Но конечно же в центре внимания находилась фигура И.В. Сталина, так неожиданно раскрывшаяся с неизвестной подавляющему большинству людей стороны: его весьма неоднозначной роли в трагической советской и польской истории, неизбежной переоценки его как политического деятеля и теоретика, жестокой правды о его отношении к Польше и польским проблемам (прежде всего 1939 г., Катынь, Варшавское восстание).

Как свидетельствовал упоминавшийся Ф. Лорек, многие рядовые члены ПОРП с недоумением задавались вопросом: «Можно ли считать Сталина классиком марксизма-ленинизма? Будут ли работы Сталина по-прежнему изучаться в вузах? Почему прекращен выпуск собрания сочинений тов. Сталина? Как будут обстоять дела с пересмотром названий городов, промышленных предприятий, совхозов и колхозов, которые носят имя Сталина?»⁷. Главнокомандующий Объединенными вооруженными силами стран Варшавского договора маршал И.С. Конев сообщал 22 марта 1956 г. в ЦК КПСС о настроениях личного состава польской и чехословацкой армий: «В целом XX съезд оценивается как крупное историческое событие в жизни КПСС и международного рабочего движения. Наряду с этим у ряда офицеров, сержантов и рядовых возникает много неясных вопросов, с которыми они обращаются к командирам и политработникам, но не всегда получают от них правильные и исчерпывающие ответы. Некоторые вопросы задаются также на партийных активах и конференциях. Больше всего возникает вопросов о культе личности и оценке роли Сталина: считать ли Сталина классиком марксизма-ленинизма; можно ли пользоваться "Кратким курсом истории КПСС [sic!]", а также "Экономическими проблемами социализма в СССР" и другими трудами Сталина по теоретическим вопросам; можно ли считать Сталина полководцем, какова его роль в Великой Отечественной войне...»⁸.

В Щецине в марте на одном партийном собрании прозвучал такой вопрос: «Можно ли считать Сталина классиком марксизма-ленинизма и следует ли в дальнейшем пользоваться его работами для изучения марксистско-ленинской теории?»⁹. В сущности такие же вопросы задавали в апреле в Краковском воеводстве на собраниях партактива: «Как относиться к теоретическим работам Сталина? Является ли он классиком марксизма-ленинизма? Почему руководство коммунистических и рабочих партий в странах народной демократии слепо шло за указаниями Сталина?»¹⁰. В том же апреле в Быдгощи секретарь ВК ПОРП рассказывал генеральному консулу СССР в Гданьске Н.К. Талызину: «...факты, сообщенные тов. Хрущевым, имели ошеломляющее впечатление на партактив. На совещаниях актива было задано много таких вопросов: как оценивать военную деятельность И.В. Сталина, почему культ личности возник в КПСС — наиболее закаленной марксистской партии, не нужно ли снимать портреты Сталина в учреждениях, несут ли ответственность все члены Политбюро за ошибки Сталина»¹¹.

В связи с политической реабилитацией компартии Польши и ее руководителей, подвергшихся кровавой расправе, поляков не мог не интересовать вопрос о взаимоотношениях Сталина и КПП. В апреле в Кракове и воеводстве, как сообщал консул СССР Ю.В. Бернов, на партийных собраниях «много вопросов касалось <...> реабилитации Коммунистической партии Польши»¹². В беседе с вице-консулом СССР в Щецине Ф.Е. Шарыкиным 24 марта Ю. Киселевский, рассказывая о ходе партийных собраний, подчеркивал: «Больше всего задаются следующие вопросы: Какое влияние оказывал Сталин на польскую компартию и не является ли ее роспуск делом его рук?»¹³. В упомянутом сообщении маршала И.С. Конева в ЦК КПСС говорилось: «в связи с опубликованием в печати заявления по поводу роспуска в 1938 г. компартии Польши некоторые военнослужащие польской армии задают вопросы о роли Сталина в этом деле, т. к. раньше подчеркивалось, что роспуск компартии Польши был великой заслугой Сталина; почему сообщение о компартии Польши появилось только теперь; почему оно краткое и не разъясняет всех вопросов; где Ленский и другие руководители компартии Польши...»¹⁴. Н.С. Хрущеву и другим членам высшего политического руководства СССР было хорошо известно, что Юлиан Лешиньский-Леньский, Марья Кошутска-Костшева, Адольф Барский и другие польские коммунистические лидеры были расстреляны НКВД в период 1937—1939 гг., но сказать об этом в открытую в тот момент не хватило мужества.

Неизбежно обсуждался вопрос о межгосударственных отношениях Польши и СССР. Весьма болезненную реакцию поляков вызывало отторжение Советским Союзом в сентябре 1939 г. восточных окраин Польши, что означало участие СССР вместе с нацистской Германией в ликвидации Польши как самостоятельного государства. В организационных структурах ПОРП Кракова и воеводства имели место «высказывания о неправильности присоединения Западной Белоруссии и Западной Украины к СССР»¹⁵. В другом документе, в котором речь шла о положении в Быдгощском воеводстве, подчеркнуто, что «опубликование в польской печати ряда статей о культе личности вызвало много враждебных по отношению к СССР комментариев, особенно в среде интеллигенции» и что в университете им. Миколая Коперника (Торунь) «была отмечена попытка разжигать ревизионистские и антисоветские настроения напоминаниями в связи с ошибками И. Сталина в Западной Украине, Западной Белоруссии и Катыни, и т. д.»¹⁶.

Вопрос о суверенитете Польши стал достоянием гласности именно в марте 1956 г. в связи с обсуждением польской общественностью материалов XX съезда КПСС. На первых порах тема польского суверенитета ставилась в достаточно осторожной, даже, можно сказать, корректной форме. Например, генеральный консул СССР в Щецине Б.П. Зыбин информировал 4-й Европейский отдел МИД СССР о ходе партийных собраний (ПОРП) в Щецине: «Наряду с общими вопросами, касающимися культа личности, были поставлены такие вопросы: "Как понимать суверенитет Польской Народной Республики при наличии Красной Армии на территории Польши?", "Как расценивать то, что Югославия оказалась в лучших условиях, чем Польша, и на ее территории нет ни одного советского солдата?"»¹⁷. В дальнейшем, особенно осенью и в начале зимы 1956—1957 гг., эта тема приобретет существенное значение в советско-польских межгосударственных отношениях, а на определенном этапе даже станет приоритетной.

Много споров и суждений среди поляков вызывало отношение правящих кругов СССР к Варшавскому восстанию и расстрелам в Катыни. На партактиве ПОРП в Щецине был поставлен такой вопрос: «Как рассматривать Варшавское восстание и "Катыньское дело", не являются ли они делом каких-то враждебных рук?»¹⁸. Очевидно, здесь имелось в виду именно советское политическое руководство, принимавшее принципиальное решение о судьбе польских военнопленных, оказавшихся на территории СССР в результате вступления Красной Армии в восточные пределы Польши. В связи с этим упомянутый выше П. Махцевич пишет: «На Советский Союз взваливалась <...> ответственность за трагедию Варшавского восстания. Говорили, что Сталин целенаправленно задержал наступление на правом берегу Вислы, выжидая, "чтобы больше поляков было выбито"»¹⁹. В марте информационный бюллетень Организационного отдела ЦК ПОРП сообщал, что в Лодзинском воеводстве «во всех кругах повторяются вопросы на тему Катыни, Варшавского восстания, вступления Красной Армии в 1939 г. в Западную Белоруссию и Западную Украину...»²⁰. В апреле МИД СССР получил информацию из Кракова, в которой говорилось: «На некоторых собраниях в творческих организациях имели место демагогические враждебные выступления». О чем же там шла речь? Оказывается, на собрании в местном отделении Союза польских писателей публично была поставлена под сомнение официальная советская точка зрения относительно расстрелов польских граждан в Катыни²¹. И еще один характерный факт. Во второй половине июня 1956 г. делегация сотрудников Института славяноведения АН СССР (Ф.Г. Зуев, А.Я. Манусевич, И.А. Хренов и сотрудник аппарата ЦК КПСС В.И. Овчаров) находилась в Польше и в Сталиногруде (Катовице) была принята для беседы 1-м секретарем ВК ПОРП Ю. Ольшевским, который рассказал, что местным партработникам «приходится часто сталкиваться с трудными вопросами, которые поднимают члены партии. Вопросы эти: а) кто несет ответственность за роспуск КПП в 1938 г.; б) правильно ли поступило советское правительство, заключив договор с Германией в 1939 г.; в) кто виноват в гибели польских офицеров в Катынском лесу. Нам известно, — подчеркивали авторы документа, — что эти же вопросы возбуждались на собрании партийной организации Ягеллонского университета в Кракове»²².

Все это не могло не беспокоить советскую дипломатию, а равно и аппарат ЦК КПСС, поскольку в Советском Союзе в те времена сама «проблема Катыни» относилась к числу таких, которые фальсифицировались в политических интересах правящей верхушки либо просто замалчивались. На уровне массовых польско-советских контактов такая позиция советских идеологических структур порождала атмосферу взаимного непонимания и недоверия, а с польской стороны — еще и стремление преодолеть завесу молчания на долгом пути нежелательного для советских идеологов, но неизбежного постижения трагической правды.

Примечания

1. Jeleński K.A. Po «trzesieniu ziemi» // Kultura (Paryż). 1956. № 5. S. 3—22; см. также: 1956. Polska emigracja r Kraj: Antologia źródeł / Pod red. M.M. Drozdowskiego. Warszawa, 1998. S. 95—109.

2. Доклад Н.С. Хрущева... С. 666.

3. Там же. С. 667.

4. Там же.

5. См.: АВП РФ. Ф. 0122. Оп. 40, 1956 г. П. 336. Д. 10. Л. 23; РГАНИ. Ф. 5. Оп. 28. Д. 396. Л. 137.

6. АВП РФ. Ф. 0122. Оп. 40, 1956 г. П. 336. Д. 10. Л. 26.

7. Там же.

8. Доклад Н.С. Хрущева... С. 641.

9. АВП РФ. Ф. 0122. Оп. 40, 1956 г. П. 336. Д. 10. Л. 28.

10. Доклад Н.С. Хрущева... С. 665.

11. АВП РФ. Ф. 0122. Оп. 40, 1956 г. П. 336. Д. 10. Л. 31.

12. Доклад Н.С. Хрущева... С. 665.

13. АВП РФ. Ф. 0122. Оп. 40, 1956 г. П. 336. Д. 10. Л. 28.

14. РГАНИ. Ф. 5. Оп. 31. Д. 54. Л. 49.

15. Доклад Н.С. Хрущева... С. 666.

16. АВП РФ. Ф. 0122. Оп. 40, 1956 г. П. 336. Д. 10. Л. 32.

17. Доклад Н.С. Хрущева... С. 646.

18. См.: АВП РФ. Ф. 0122. Оп. 40, 1956 г. П. 336. Д. 10. Л. 29.

19. Machcewicz P. Op. cit. S. 26—27.

20. Ibidem. S. 26.

21. Доклад Н.С. Хрущева... С. 666.

22. РГАНИ. Ф. 5. Оп. 35. Д. 38. Л.76.