2. Дискуссия в Бельведере

Обо всех перипетиях в польских партийных верхах советское посольство в Варшаве было своевременно и достаточно полно осведомлено по разным каналам. О самой важной, чрезвычайной информации оно безотлагательно ставило в известность Центр и персонально высшее советское политическое руководство. Например, весьма существенные сведения передал в своей шифровке от 13 октября П.К. Пономаренко. Вся собранная им информация исходила от первых лиц польского политического истеблишмента. По его словам, «на днях» (то есть между 8 и 12 октября) он имел беседу с Э. Охабом, который рассказал о предстоявших кадровых изменениях в Политбюро (не называя, впрочем, никого по имени). Далее Охаб сообщил, что пленум начнется «предположительно 17 октября» и рассмотрит вопрос «современного положения в стране и партии»; что Г. Минц и Я. Берман подали просьбы об освобождении (формальном) их из Политбюро; что В. Гомулка будет приглашен на пленум, поскольку предполагается избрать его в Политбюро (в связи с этим с ним предполагается провести еще одну беседу, по результатам которой и будет принято окончательное решение о возвращении Гомулки в высшее партийное руководство). Затем, пишет советский посол, Охаб «с некоторым возбуждением говорил о так называемых угольных репарациях» (неэквивалентной продаже польского угля Советскому Союзу в послевоенный период), причем сказал, что «советские товарищи должны нам помочь» — слова, которые П.К. Пономаренко понял как намек на то, чтобы советская сторона пошла навстречу полякам и освободила их от «угольной проблемы».

Вторая проблема, затронутая Э. Охабом и о которой, по его мнению, следовало проинформировать советское руководство, — «это дела, связанные с культом личности». Уточняя свою мысль, он сказал: «Наши партийцы не хотят примириться с тем, что за 100 тысяч расстрелянных и замученных, в том числе поляков, должен нести ответственность только один Сталин». Имелась в виду необходимость привлечь к ответственности и тех, кто повинен в кровавых злодеяниях, но в силу тех или иных причин не понес заслуженного наказания. Советский дипломат на прямое заявление первого секретаря ЦК ПОРП уклонился от конкретного ответа, что понятно и не требует пояснений.

Как видно из донесения П.К. Пономаренко, 10 октября он узнал от К. Рокоссовского о заседании Политбюро, на котором, согласно утверждению маршала, Э. Охаб сделал несколько заявлений, не отраженных в протоколе заседания («приезд т. Хрущева и т. Булганина в Польшу носил в себе элементы вмешательства в дела Польши. Высказывания Булганина на торжественном заседании и на некоторых рабочих собраниях также содержали элементы вмешательства в польские дела»). Затем Охаб говорил о «репарационных поставках угля», о создавшемся тяжелом положении в польской экономике и необходимости «высказать твердую позицию в меморандуме советскому правительству». Очевидно, имелся в виду возможный при подходящих обстоятельствах демарш польского правительства по поводу «угольной проблемы».

В той же шифртелеграмме П.К. Пономаренко сообщал, что 11 октября был приглашен к А. Завадскому. Председатель Госсовета ПНР рассказал, что «на партийных собраниях в аппарате ЦК с большим возбуждением обсуждался вопрос о том, что и теперь уголь на мировом рынке поляки могли бы продавать гораздо выгоднее, чем Советскому Союзу, и что якобы поляки продают уголь дешево, а покупают товары у Советского Союза дорого. Это был сенсационный на собрании вопрос». Некоторое успокоение в возбужденную аудиторию внес министр внешней торговли К. Домбровский, с цифрами в руках старавшийся доказать, что торговля с СССР «идет на основе единых мировых цен».

Далее советский посол информировал о своем официальном визите к премьер-министру Ю. Циранкевичу 12 октября и вручении ему письма Н.А. Булганина — ответа советского правительства «на просьбу польских товарищей о снижении поставок угля из Польши в СССР в 1956—1957 гг.». После чего посол сообщил о содержании разговора с польским премьером: Ю. Циранкевич заявил, что «в стране существует серьезное политическое и экономическое положение. При этом политическое положение вытекает в основном из экономического. У нас в Польше, — сказал он, — не хватает на 1957 г. товаров для покрытия на 10 млрд. злотых, примерно на такую же сумму не хватает товаров и на 1958 г. Нам некуда, сказал он, обратиться по этому вопросу как только к Советскому Союзу. Мы сейчас составляем по этому вопросу документ. Если нам эта помощь будет оказана, то к 1959 г., когда поднимется добыча угля и производство товаров, мы справимся уже сами. Если помощи мы не получим, то неизбежно банкротство». Стало быть, за Советский Союз польские руководители хватались как за соломинку, нисколько не сомневаясь в том, что найдут в Кремле понимание.

«В заключение я должен сообщить, — телеграфировал П.К. Пономаренко, — что меня тревожит предстоящий пленум ЦК ПОРП. Охаб идет на этот пленум с колебаниями по вопросам экономических взаимоотношений, с не совсем правильными настроениями в отношении некоторых вопросов, связанных с культом личности, и размышлениями об "усилении независимости" [от СССР]. Он все время говорил о том, что в Политбюро нет достаточного единства и поэтому ему трудно проводить многие вопросы. Но он меньше опирается на готовых оказать ему полную поддержку членов Политбюро Завадского, Рокоссовского, Новака, Юзьвяка, Герэка, Хелховского; наоборот, все чаще и чаще он вступает с ними в резкую полемику, так как они не поддерживают его некоторые неправильные положения. На Охаба оказывают серьезное влияние Замбровский и стоящая за ним группа. Кроме того, возможно, что такие настроения Охаба в некоторых вопросах отражают процессы, происходящие вокруг Гомулки, и боязнь Гомулки»¹. Из этого сообщения из Варшавы Н.С. Хрущев должен был сделать вывод, что положение в Польше действительно требовало особенно пристального внимания советского руководства. Ситуация полного разброда в польских верхах, а кроме того, неотложные политические и экономические проблемы поляков были налицо. Но в еще большей степени Хрущева беспокоили недружественные высказывания польской печати в адрес СССР.

Теперь важно выяснить, как отреагировали на полученную информацию советский лидер и его ближайшее окружение. В Кремле развитие событий по ту сторону Буга вызывало вполне объяснимое недовольство. Познакомившись с депешами из Варшавы, Н.С. Хрущев пришел к выводу, что пора незамедлительно действовать. В его мемуарах можно найти следующее ценное свидетельство, прямо относящееся к описываемым событиям: «Я позвонил в Варшаву, разговаривал с Охабом, спросил, верна ли информация, полученная нами через советское посольство. Он подтвердил. Тогда я спросил: правда ли, что в Польше стал бурно проявляться антисоветизм и что приход Гомулки к власти осуществляется при опоре на антисоветские силы?». Не дожидаясь ответа, сразу же выразил пожелание как можно быстрее приехать в польскую столицу, чтобы совместно с польскими руководителями обсудить создавшееся положение. Э. Охаб попросил предоставить ему возможность обдумать предложение, а некоторое время спустя сообщил, что визит советского лидера возможен лишь после окончания пленума. Далее Хрущев сообщает весьма существенную информацию: «...в то время у нас уже доверие к Охабу исчезло. Лучше всего, конечно, нам было бы не появляться там. Но теперь мы именно за этим и хотели приехать, чтобы оказать соответствующее давление. Отказ же Охаба еще больше возбудил наши подозрения, что там нарастают антисоветские настроения, которые могут вылиться в такие действия, когда поправить положение будет уже трудно»². Хрущев продолжал настаивать на немедленном приезде делегации ЦК КПСС в Варшаву и при этом посчитал необходимым подчеркнуть, что Польша для СССР имеет большое стратегическое значение, ибо через польскую территорию проходят важные коммуникации к Северной группе советских войск, расположенной в ПНР³.

Телефонный разговор Н.С. Хрущева и Э. Охаба состоялся ближе к вечеру 17 октября. Столкнувшись с корректным, но решительным отказом первого секретаря ЦК ПОРП, Хрущев пытался оказывать давление через советского посла. П.К. Пономаренко немедленно связался с Охабом и поставил его в известность, что советская партийная делегация прибудет в Варшаву, невзирая на отказ поляков, и настоятельно требовал отложить начало работы пленума. Создавалась весьма напряженная коллизия. Была уже ночь, но Охаб собрал срочное заседание политического руководства (В. Гомулки на заседании не было, причины его отсутствия неизвестны)⁴. В протоколе заседания (документ датирован 18 октября), читаем следующее: «Тов. Охаб проинформировал, что посол Пономаренко уведомил его, что руководство КПСС хочет прислать свою делегацию для встречи с руководством нашей партии с целью обсуждения текущей ситуации в партии и в стране. Руководство КПСС оценивает очень серьезно ситуацию в стране, особенно на фоне роста антисоветских настроений»⁵.

Параллельно ускоренно развивались события в Москве. Утром 18 октября собрался Президиум ЦК КПСС и принял короткое постановление: «Ввиду создавшегося серьезного положения в руководстве ЦК ПОРП направить в Польшу делегацию КПСС в составе тт. Хрущева, Кагановича, Микояна и Молотова»⁶. Информация об этом направлялась центральным комитетам правящих партий Китая, Чехословакии, Румынии, Венгрии, Болгарии, Албании и ГДР, советским послам в Париже, Риме и Белграде для уведомления центральных комитетов тамошних компартий⁷. Президиум ЦК КПСС не намеревался решать «польскую проблему» изолированно, а стремился в той или иной мере заручиться одобрением своих союзников по Варшавскому договору и даже наиболее влиятельных западных компартий, с мнениями которых нельзя было не считаться, уже не говоря о Китае. По-видимому, сразу же — во всяком случае, не позднее 18 октября — министр обороны СССР Г.К. Жуков отдал приказ (через маршала И.С. Конева) о приведении в боевую готовность советского военного контингента, находившегося в Польше, Балтийского военного флота и частей Прибалтийского военного округа⁸.

Обо всем этом в тот момент поляки не могли знать. Настроенные весьма решительно и подогреваемые бесцеремонностью советских руководителей, они избрали способ действий, который диктовался обстановкой, как они ее в то время понимали: не откладывать пленума, а советскую делегацию принять для переговоров на второй или третий день. Такой ход событий можно было понять, если принять во внимание, что польской стороне в тот момент важно было кооптировать в состав ЦК ПОРП В. Гомулку и его ближайших сторонников, а затем избрать его легитимным главой партии. На ночном заседании Политбюро лишь К. Рокоссовский возражал против такой тактики, считая, что следует пойти навстречу ЦК КПСС и принять советскую делегацию перед открытием пленума. По-видимому, уже в ходе заседания советское посольство вновь связалось с первым секретарем ЦК ПОРП, в результате чего в протоколе появилась запись: «Тов. Пономаренко уведомил тов. Охаба, что делегация, состоящая из четырех членов Президиума ЦК КПСС во главе с тов. Хрущевым, прибудет в аэропорт в пятницу утром, т. е. 19 октября 1956»⁹. Фактически польская сторона попала в безвыходное положение, и оставалось лишь определить тех, кто должен был встретить чрезмерно настойчивых гостей в аэропорту Окэнче. Выбор пал на Охаба, Завадского, Циранкевича и Гомулку — первых лиц ПОРП, Государственного Совета и Совета Министров плюс того, кого высшее партийное руководство вполне целенаправленно выдвигало на роль лидера партии и нации.

В канун открытия VIII пленума ЦК ПОРП обстановка в Польше достигла крайней степени напряженности. Способствовал этому ряд факторов. Во-первых, периодическая печать как столичная, так и региональная, как коммунистического толка, так и далекого от него. При этом нельзя не учитывать эмоционального настроя населения, в особенности широких слоев польской интеллигенции (художественной, научной, технической, военной) и студенческой молодежи. В частности, едва ли не всеобщее возмущение вызвала опубликованная 16 октября в католической газете «Слово повшехне» статья Б. Пясецкого «Государственный инстинкт»¹⁰. Автор — глава объединения светских католиков ПАКС, пользовавшийся репутацией амбициозного политика ярко выраженного авторитарного склада, — публично заявил о своем отношении к процессам демократизации, и гласности в особенности. Внимания читателей не мог не привлечь фрагмент статьи, в котором говорилось: «...если мы не направим дискуссии в рамки ответственности, то вместо ответственности, вместо демократизации мы спровоцируем необходимость жесткой реализации государственных интересов в обстоятельствах, похожих на чрезвычайное положение...»¹¹. Из этой лишь слегка затуманенной посылки польский читатель сделал вывод, что ради стабильности Польши необходимо ограничить свободу слова. Именно так была истолкована основная идея статьи Б. Пясецкого. В глазах польского общественного мнения ПАКС сделался «символом сталинистского консерватизма»¹². Трудно понять, почему лидер и идеолог общества ПАКС предпринял такой, как скоро выяснилось, неловкий политический шаг¹³. В периодической печати, прежде всего столичной, началась ожесточенная полемика с основателем ПАКСа, порой хватавшая через край. Сенсационно прозвучала статья-памфлет писателя и публициста Л. Тырманда, в которой говорилось о контактах (мнимых или подлинных — так и по сию пору документально не установлено) Пясецкого с 1944 г. с советской службой госбезопасности и персонально с небезызвестным генералом И.А. Серовым¹⁴. Организацию Пясецкого покинула группа молодых католиков-интеллектуалов (среди них будущий премьер-министр Польши Тадеуш Мазовецкий), публично заявившая в газете «Жиче Варшавы» о своей поддержке демократических сил страны¹⁵. Правление «Клуба кривого колеса» на своем собрании потребовало вывода Б. Пясецкого из президиума Общепольского комитета Национального фронта¹⁶.

Во-вторых, в октябрьские дни 1956 г. активно проявляло себя массовое молодежное движение, в пробуждении которого такую важную роль сыграл еженедельник «По просту». Это были активисты Союза польской молодежи и молодые члены ПОРП, а также политически не определившиеся беспартийные активисты. С 17 октября и до последнего дня работы пленума в Варшаве проходили бурные, многолюдные митинги студенческой и рабочей молодежи. Стихийно наладившийся контакт учащихся высших учебных заведений и политизированных молодых рабочих крупных варшавских промышленных предприятий был своеобразной отличительной чертой распространявшегося за пределы столицы неподконтрольного массового общественного движения. Еще 9 октября в Варшавском университете несколько сотен студентов и делегаты 20 варшавских предприятий провели под эгидой Союза польской молодежи митинг, на котором обсуждалась программа деятельности организации. С трудно скрываемым удивлением и весьма скупо «Трыбуна люду» информировала: «Дискуссия на митинге вышла за пределы проблемы деятельности молодежной организации», а «Штандар млодых» сообщал, что на митинге имели место «выступления, подвергающие сомнению социалистический характер революции, происшедшей в нашей стране в 1944—1947 гг.», что «борьба за народную власть начинается лишь теперь». Существенной чертой митинга была полемика с подобными взглядами, защита «народно-демократического» характера власти, установленной в тот период, и квалификация «злободневной борьбы, например, за рабочее самоуправление на производственных предприятиях, новым, очевидным этапом той самой революции»¹⁷. В высших учебных заведениях нашло отклик принятое на митинге «Открытое письмо ко всем студентам Польши», призывавшее молодежь встать на защиту демократических преобразований, добиваться гласности в политике, ответственности за допущенные в годы сталинизма ошибки в сфере экономики и политики¹⁸. Как вспоминает активный участник событий тех дней Я. Куронь, именно после этого митинга в Варшаве постоянным явлением стали студенческие собрания, сходки, дискуссии и митинги¹⁹. Движение усиливалось по мере приближения дня открытия VIII пленума ЦК, а бурные, насчитывавшие уже тысячи участников ежедневные митинги в Политехническом институте Варшавы 17—21 октября оказали непосредственную поддержку реформаторски настроенным участникам пленума. Митинг 18 октября направил в адрес пленума письмо, в котором говорилось о чрезвычайно существенном принципе взаимоотношений государств, провозгласивших после окончания Второй мировой войны приверженность к новому общественному строю: «Мы считаем, что союз с Советским Союзом, Китаем и странами народной демократии есть и должен быть основой нашей внешней и экономической политики». Союз с СССР «не может мешать сохранению суверенности каждой из союзных стран, а также самостоятельности выбора путей к социализму»²⁰. В данной формуле сфокусированы представления, которых придерживались в то время лидеры молодежного движения в Варшаве.

Волна митингов охватила не только высшие школы, но и предприятия, учреждения, военные академии. Так было не только в Варшаве, но и в Кракове, а также в возводимой неподалеку Новой Гуте. Митинги 18 октября студентов Ягеллонского университета (присутствовало более тысячи человек) и молодых рабочих металлургического комбината с участием студентов краковских вузов (более 600 человек) привели к смене руководства воеводского комитета ПОРП. По данным советского посольства, на митингиах обсуждалось положение в стране, а также вопрос «организации Коммунистического союза молодежи Польши». В этом же документе сказано следующее: «Многие выступления <...> были направлены против Советского Союза. Выступающие заявляли, что "нужно свести счеты с друзьями", т. е. с Советским Союзом, высказывались требования пересмотра советско-польской границы и передачи Польше Львова, Вильнюса, требовалось удаление т. Рокоссовского и возвращение Роли-Жимерского. Выступавшие заявили, что ПОРП обанкротилась, а правительство изжило себя, и требовали создания новой партии во главе с т. Гомулкой». Многие обрушивались с резкой критикой на воеводский комитет ПОРП, его печатный орган «Газету краковскую» и особенно на первого секретаря комитета Станислава Бродзиньского за то, что они «делают все возможное, чтобы затормозить начавшийся процесс демократизации»²¹. Подобные высказывания на митингах и собраниях в Кракове, видимо, имели место, но справедливости ради следует сказать, что на самом деле в центре внимания стояли не только эти вопросы. Текст резолюции, принятой на указанных митингах, был сразу же опубликован в «Газете краковской» и «Штандаре млодых». Из нее следует, что устроители митингов стояли за социализм, широкую демократизацию политической системы и всей общественной жизни в Польше. Привлекала их также идея рабочего самоуправления. Что касается польско-советских отношений, то соответствующие формулировки были выдержаны в весьма осторожной, но предельно ясной форме: «Мы считаем, что, не подрывая единства стран нашего лагеря, следует создать условия полного равноправия народов и государств внутри нашей системы. Вопрос о методах строительства социализма может решать только народ данной страны, специфика этой страны и ничего кроме этого». Ближайшая цель устроителей митингов была в том, чтобы «создать революционный союз молодежи, политически и организационно самостоятельный, реально влияющий на судьбы страны», иными словами — новая организация как антитеза непопулярному, изжившему себя Союзу польской молодежи²².

В-третьих, состояние внутренней нестабильности переживала не только ПОРП, но и ее союзники по политической системе. Пленум ЦК Демократической партии 7—10 октября 1956 г. констатировал явную деморализацию своих и без того слабых низовых звеньев. Политическое руководство, разработчики идеологии, пропагандисты размышляли над способами укрепления партийной базы за счет привлечения мелких товаропроизводителей города. (Этой темы, начиная с февраля 1956 г., не раз касался центральный орган партии еженедельник «Тыгодник демократычны».) Выступая на пленуме, известный партийный публицист Петр Стефаньский сформулировал программную цель Демократической партии — «соучастие в строительстве независимой социалистической Польши», но одновременно подчеркнул, что польский ремесленник не приемлет практиковавшихся в Польше методов социализации²³. Зофья Стыпулковская, видная деятельница партии (на пленуме она будет избрана членом Президиума ЦК), высказала пронзительно ясную, точную мысль: все, что происходит в стране, — «это кризис доверия к народной власти»; все допущенные властью политические деформации и ошибки граждане Польши склонны отождествлять с недостатками, укорененными в самом строе»²⁴. Критика, адресованная персонально лидерам партии, о чем можно узнать, обратившись к неопубликованной стенограмме пленума, в открытую печать, однако, не попала. Принятые пленумом «Директивы политической деятельности Демократической партии» в качестве главной цели считали консолидацию партийных рядов. Этот важный программный документ впитал в себя некоторые новые идеи, рожденные бурными дискуссиями вокруг решений XX съезда КПСС и спорами об отношениях ПНР — СССР: «Польша использовала и дальше будет использовать богатый опыт Советского Союза в области социалистического строительства. Это, однако, не может означать механического перенесения советского опыта и образцов в наши условия»²⁵.

Точно такой же точки зрения, если иметь в виду заимствование советского опыта «построения» социализма, придерживалось большинство Главного комитета Объединенной крестьянской партии. По сравнению с ДП внутрипартийные процессы в ОКП приняли более обостренные, кризисные формы. На IV пленуме Главного комитета партии, состоявшемся 18—20 октября, то есть непосредственно в дни пленарного заседания ЦК ПОРП, обсуждавшего актуальные вопросы политического кризиса в Польше, людовцы подвергли переоценке недавнее прошлое партии и практиковавшуюся в стране модель аграрной политики, не соответствовавшей подлинной ментальности польского крестьянства²⁶. В докладе Стефана Игнара (18 октября) разносной критике была подвергнута также теория так называемой «трансмиссии», означавшей, как это понимали в Политбюро ЦК ПОРП (например, Р. Замбровский), что цель ОКП — пропагандировать и осуществлять в крестьянских массах решения руководящих органов правящей партии²⁷. Столь унизительная роль для сравнительно молодых и амбициозных политиков крестьянской партии, стремившихся к первым ролям на общественной арене, не могла быть сколько-нибудь приемлемой.

И в выступлении Ст. Игнара, и в ходе развернувшейся дискуссии не раз звучала тема стратегии ОКП в вопросе польско-советских отношений. Игнар говорил: «Было бы прямо-таки нелогично, если бы мы после XX съезда [КПСС] отдалились от СССР и встали на почву мегаломании, недооценивая значимости нашего союза с Советским Союзом. <...> Все наиболее жизненные интересы нашего народа — суверенность, безопасность границ, хозяйственное строительство и другие — связаны теснейшим образом с поддержкой Советским Союзом, с дружбой наших народов, с совместной борьбой за укрепление мира. Никакое наше справедливое стремление к налаживанию и развитию политического, хозяйственного и культурного обмена с капиталистическими странами не может ослабить наших нерасторжимых связей дружбы и сотрудничества с Советским Союзом»²⁸.

Надо признать, что провозглашение стратегической линии ОКП, направленной на поддержание «нерасторжимых связей» с СССР, потребовало от руководства партии не только политического, но и личного мужества в условиях, когда нарастало возбуждение общества, подогреваемое слухами о движении советских танков к польской столице, в обстановке непрерывных митингов студенческой и рабочей молодежи, на которых среди прочего звучали антисоветские высказывания и демонстрировались соответствующие лозунги.

На IV пленуме Главного комитета ОКП коренным образом обновилось политическое руководство партии: 20 октября, когда на пленуме ЦК ПОРП уже была озвучена программа выхода из кризиса и постепенной стабилизации в стране, председатель ОКП Владыслав Ковальский заявил о своей отставке и партию возглавил Стефан Игнар, последние четыре года фактически осуществлявший руководство Главным комитетом. Амбиции его были удовлетворены. Однако суть дела была не в личных устремлениях Игнара, а в отстранении от руководства В. Ковальского, коммунистическое прошлое которого, а в особенности сопротивление демократизации и демонтажу сталинизма, не могли импонировать группе Игнара. Так разрешился кризис в руководящих сферах крестьянской партии. В Москве имевшая место перестановка не вызвала особенного энтузиазма, ибо Игнар не пользовался расположением руководителей КПСС, соответствующим образом информированных по каналам советского дипломатического ведомства²⁹. Новые лидеры ОКП сразу же заявили о своей поддержке В. Гомулки и провозглашенного им нового политического курса, как только он встал во главе ПОРП.

В-четвертых, бесспорно в негативном плане повлияло на настроения польской общественности непродуманное, не учитывавшее обостренного состояния национальных чувств поляков сообщение собственного корреспондента «Правды» из Варшавы, опубликованное 20 октября под не самым подходящим заголовком «Антисоциалистические выступления на страницах польской печати». Трудно сказать, кто именно в Москве инициировал публикацию, но это был явно неудачный замысел. Она только спровоцировала в ответ ожесточенную полемику в польской прессе, поскольку явно неправильно расставляла акценты.

Но, конечно, ни в какое сравнение с перечисленными факторами не идут слухи, появившиеся 18 октября, — о движении советских воинских частей в направлении Варшавы. На следующий день они подтвердились. Появились также сведения о том, что у входа в Гданьский залив встал на рейде советский крейсер «Жданов». По утверждению С. Сташевского, в силу своего достаточно высокого положения в партии, быть может, располагавшего какой-то закрытой информацией, политическое руководство страны считалось с возможностью военного вмешательства СССР в польские дела. Он сообщил также (в опубликованном в 1982 г. интервью), что за день-два до приезда Н.С. Хрущева командующий Варшавским военным округом бригадный генерал Ф. Андриевский (офицер Советской Армии, откомандированный в Войско Польское) собрал совещание командиров частей гарнизона и округа, чтобы обсудить план... нейтрализации польского партийного руководства (!). 18 октября Э. Охаб, поставленный об этом в известность, в присутствии В. Гомулки (?) и С. Сташевского потребовал объяснений от К. Рокоссовского. Последний в категорической форме заявил, что совещание действительно имело место, но там речь шла лишь о плане организации охраны наиболее важных государственных объектов в случае критической обстановки в стране³⁰. Все эти сведения в наше время невозможно проверить по документам. Поэтому остается принять их лишь в качестве рабочей гипотезы.

Когда 18 октября стало известно о марше советских танков в направлении Варшавы, группа высших польских офицеров приняла меры противодействия (сведений о том, кто их на это уполномочил, не имеется): созданы два центра оперативного управления — военный и гражданский штабы, координировавшие свою работу. В военный штаб вошли заместитель министра внутренних дел Ю. Хибнер, командующий внутренними войсками генерал В. Комар, командир корпуса общественной безопасности генерал В. Мусь, командующий военно-воздушными силами генерал Я. Фрей-Белецкий, командующий флотом адмирал Я. Висьневский и некоторые другие военные достаточно высокого ранга. «На штаб возлагалась задача следить за передвижением советских войск и информировать политбюро», — сказано в документе, подготовленном советским посольством в Польше для ознакомления высших советских руководителей³¹.

Тридцать с лишним лет спустя Ю. Хибнер рассказывал о событиях октября 1956 г.: предполагая возможность выхода советских войск из районов дислокации, в обстоятельствах всеобщей обеспокоенности населения и уже ожидавшегося приезда делегации КПСС, именно им, Хибнером, была создана система наблюдения за возможными маршрутами танковых колонн, и когда стало ясно, что имеют место вовсе не маневры, а целенаправленный марш в направлении столицы, соответствующая информация была доложена Э. Охабу, который и распорядился о размещении в здании Бельведера специального телефонного пункта для обеспечения своевременных докладов партийно-государственному руководству об оперативной обстановке в стране и движении советских подразделений в особенности³².

Ю. Хибнер приказал привести внутренние и пограничные войска в боевую готовность, а командирам соединений дал понять, что не исключена возможность столкновения с советскими войсками. В случае необходимости предусматривался арест делегации КПСС. Были разработаны планы по приведению в боевую готовность авиации и флота. В том же источнике утверждается, будто В. Комар и В. Мусь «заявляли, что они не допустят, "чтобы Советы задушили революцию в Польше"»³³. Согласно тем же данным, гражданский штаб возглавил С. Сташевский. В задачу штаба входило обеспечение необходимой помощи военным, опираясь при этом на варшавскую студенческую молодежь, преимущественно из университета и политехнического института, а также на организацию ПОРП автомобильного завода в Жерани.

Все упомянутые явные и скрытые факторы, вместе взятые, усиливали и без того крайне нервозную обстановку, причем как в верхах, так и, фигурально выражаясь, на улице. Сложившийся непростой контекст необходимо иметь в виду, когда мы будем рассматривать конкретный ход польско-советских межпартийных, а по существу — и межгосударственных переговоров.

* * *

Итак, самым первым прибыл в Варшаву (в 4 часа утра 19 октября) маршал И.С. Конев «с группой офицеров»³⁴. Он не входил в официальный состав делегации ЦК КПСС, но как главнокомандующий Объединенными вооруженными силами стран Варшавского договора получил указание обеспечивать взаимодействие частей Северной группы советских войск, приступивших к выполнению поставленной перед ними задачи.

Далее рано утром в аэропорт Окэнче, в тот сектор, где приземлялись военные самолеты, прибыл встречать советских руководителей П.К. Пономаренко в сопровождении советника посольства Ю.В. Бернова, а несколько позднее В. Гомулка, А. Завадский, Э. Охаб и Ю. Циранкевич. Имеющиеся в распоряжении исследователей описания встречи советской партийной делегации, сохранившиеся в нескольких, подчас противоречивых источниках, содержат достаточно колоритные детали, без которых трудно представить нравы тогдашней советской политической элиты, в особенности ее лидера.

Делегация Президиума ЦК КПСС — таково было официальное наименование кремлевского «десанта» — прибыла двумя самолетами: сначала В.М. Молотов, А.И. Микоян и Л.М. Каганович, несколько позднее — Н.С. Хрущев. Спустившись по трапу, он направился к группе встречавших его советских военачальников, при этом с места в карьер стал... грозить кулаком в сторону польских руководителей. К советским генералам, находившимся на месте встречи, присоединился К. Рокоссовский и о чем-то отрапортовал Хрущеву. Поляки расценили такой демарш как некорректный по отношению к ним. После этого Хрущев подошел к членам польского Политбюро, избегая рукопожатий, по-прежнему грозя кулаком и рассыпая угрозы в их адрес. Эту неприглядную сцену наблюдали рядовые функционеры госбезопасности, водители правительственных автомашин, иной обслуживающий персонал. Понятное дело, слухи об инциденте вышли за пределы аэропорта. Хрущев кричал в ярости: «Мы проливали свою кровь за освобождение этой страны, а вы хотите отдать ее американцам, но это вам не удастся, этого не будет!». Заметив В. Гомулку, он обратился к советскому послу с вопросом: «А это кто?». Но прежде чем П.К. Пономаренко решился сделать необходимую подсказку, сам Гомулка поспешил сказать по-польски: «Я — Гомулка, которого вы три года держали в тюрьме»³⁵. Это тоже прозвучало вызывающе, если не грубо. Отсутствие взаимной корректности ничего хорошего не предвещало.

Теперь обратимся к протоколу заседания Политбюро ЦК ПОРП от 19—21 октября 1956 г., составленному, как видим, в буквальном смысле слова по горячим следам событий. Касательно встречи советской делегации там запротоколирована прямая речь самого В. Гомулки: «Такого разговора я никогда с партийными товарищами не вел, не понимаю, как можно в таком тоне, с такими эпитетами разговаривать с людьми, которые обращаются к ним с добрыми намерениями. Хрущев поздоровался прежде всего с тов. Рокоссовским и генералитетом — "это люди, на которых я опираюсь". Обращаясь к нам, он сказал: "Предательская деятельность тов. Охаба обнаружилась, этот номер Вам не пройдет"» [слова Н.С. Хрущева впечатаны в протокол по-русски. — А.О.]. Гомулка продолжал: «Нужно было обладать большой выдержкой, чтобы не реагировать на такие слова. Вся эта речь была высказана сильно повышенным тоном, так что все в аэропорту ее слышали, даже шоферы. Я предложил, чтобы мы поехали с ними в Бельведер и спокойно поговорили. Они сказали, что прежде всего надо отложить пленум. Мы с этим не согласились»³⁶. В сложившейся обстановке делегация КПСС посчитала для себя целесообразным сначала удалиться в расположенное поблизости от Бельведера советское посольство.

В своих мемуарах Н.С. Хрущев встрече с поляками посвятил всего несколько строк: «Когда мы приземлились, на аэродроме нас встречали Охаб, Гомулка, Циранкевич и другие товарищи. Встреча была необычно холодной. Мы прилетели очень возбужденные, и я, едва поздоровался, сразу же на аэродроме выказал недовольство происходящим: "Почему все идет под антисоветским знаменем? Чем это вызвано?". Мы-то всегда стояли за освобождение Гомулки и не сопротивлялись тому, чтобы Гомулка вернулся к руководству»³⁷. Конечно, здесь исследователи имеют дело не с непосредственной речью Хрущева на летном поле, а только с воспоминанием о тогдашней словесной стычке. Но в данном случае важно само признание мемуаристом факта столкновения главы делегации КПСС с польскими руководителями. Именно с этого обоюдно неприятного момента начались прямые контакты делегаций КПСС и ПОРП. «В ответ на мою тираду, — продолжает Хрущев, — Охаб только махнул рукой, указал на Гомулку: "С ним теперь разговаривайте, его избрали первым секретарем ЦК"»³⁸. Здесь мемуаристом допущена неточность: Гомулку в тот момент поляки только намеревались избрать на пленарном заседании лидером партии.

Открытие VIII пленума ЦК ПОРП состоялось в объявленные ранее сроки, и это было маленькой победой польской стороны, поскольку не позволило другой стороне диктовать свои условия. Пленарное заседание началось с заявления Э. Охаба о том, что традиционный вводный доклад (в данном случае — «о некоторых актуальных проблемах, стоящих перед нашей партией») не подготовлен, поскольку помешала обстановка, «которая создалась в последнее время в руководстве» ПОРП³⁹. В такую элегантную форму было завуалировано фиаско первого секретаря ЦК с проектом доклада, отклоненного, как уже говорилось, на заседании 15 октября. Участникам пленума вручили список кандидатов в новый состав Политбюро и Секретариат ЦК⁴⁰, после чего было предложено обсудить проект постановления по политическим и хозяйственным вопросам, вытекающим из программы выхода из кризиса, которую разработал В. Гомулка, и готовы были поддержать его сторонники. Далее было принято решение кооптировать в состав ЦК В. Гомулку, З. Клишко, И. Лёга-Совиньского и М. Спыхальского, что вызывалось необходимостью придать легитимность участию самого В. Гомулки как в работе пленума, так и в предстоявших переговорах с советской партийной делегацией. Затем в работе пленума объявили перерыв, и делегация ПОРП направилась в Бельведер для переговоров с советской делегацией.

Последовавшие далее события отчетливо показывают, что именно польско-советские межпартийные переговоры 19 октября и стали ключевым, поворотным моментом развития кризиса 1956 г. в Польше. Все могло пойти совсем по другому сценарию, если бы в ходе ожесточенных перепалок в бельведерском дворце не было достигнуто согласия по базовым вопросам межгосударственных отношений ПНР и СССР на ближайшую перспективу, а импульсивный, несдержанный на слово глава делегации КПСС в кульминационный момент не продемонстрировал бы реалистического подхода.

О том, как проходили сами переговоры, какие вопросы там рассматривались и какие были достигнуты конкретные результаты, можно судить по ряду источников, причем в целом информационная база данной темы все время пополняется за счет новых документальных находок в польских и российских архивах. Правда, исследователи до сих пор не имеют в своем распоряжении самого, можно сказать, основополагающего документа — стенограммы или хотя бы протокольной записи переговоров. В связи с этим необходимо отметить следующее. Авторитетные свидетели событий тех лет высказывают полярные мнения о столь важном историческом источнике: Э. Охаб без колебаний утверждает, что протокольная запись велась, польский историк А. Вэрблян (в 1956 г. заведующий отделом пропаганды и агитации ЦК ПОРП) — что никакой текстовой фиксации хода обсуждения не было⁴¹. Чрезвычайный ранг переговоров позволяет, однако, предположить, что в той или иной форме какой-то документ все же был составлен, стало быть, мог сохраниться до наших дней. Вопрос лишь в том, где, в каком архивном собрании он ныне хранится. Возможно, документ не имеет официального статуса, был по возвращении делегации КПСС в Москву оформлен, например, в виде информационной записки, как это иногда практиковалось у высших советских руководителей. Что касается места его хранения, то вероятнее всего это должен быть Архив Президента России.

Когда 20 октября VIII пленум ЦК ПОРП возобновил свою работу, А. Завадский выступил с коротким сообщением о состоявшихся переговорах, из текста которого видно, что там рассматривались три проблемных блока: антисоветские выпады в польской прессе; новый состав польского политического руководства; состояние и перспективы польско-советских межгосударственных и межпартийных отношений⁴². Но на самом деле тематический круг был шире, просто соображения политической тактики требовали воздерживаться до поры до времени от более полной информации. Уже цитированный протокол заседания Политбюро ЦК ПОРП от 19—21 октября дает некоторое представление о том, как воспринял ход переговоров В. Гомулка. «Они сказали, что мы, собственно говоря, наплевали им в лицо, поскольку не согласились принять делегацию [КПСС] до [начала работы] пленума, — читаем в протоколе. — Они в претензии на нас за то, что комиссия Политического бюро предложила состав нового Политического бюро без нескольких товарищей, которые являются выразителями польско-советского союза, а именно товарищей] Рокоссовского, [Зенона] Новака, Мазура, Юзьвяка. Я заявил, что у нас нет таких тенденций, мы не хотим разрывать дружбы с Советским Союзом. Дошло до стычки. Товарищ Хрущев сказал: "Этот номер вам не пройдет, мы готовы на активное вмешательство"»⁴³. И дальше зафиксировано очень жесткое заявление В. Гомулки: «Я понимаю, что можно говорить в повышенном тоне, но если разговоры идут с пистолетом на столе, то тогда почвы для разговора нет»⁴⁴. Гомулка истолковал слово «вмешательство» однозначно как интервенцию, как силовой, под угрозой применения оружия, нажим. Правда, реплика Гомулки прозвучала только в кругу членов польского политического руководства и была адресована исключительно ему, но, с другой стороны, она ведь свидетельствует о крайне напряженном состоянии, в котором обе стороны ожидали начала переговоров, и потому заслуживает быть отмеченной, это важно учитывать при анализе источников.

Что касается угроз со стороны советского лидера, то они прозвучали тем более зловеще, что польские руководители уже систематически, каждый час, получали информацию спецслужб о движении советских танков в направлении Варшавы. Реальная угроза появления их на подступах к польской столице в конечном счете и сыграла решающую роль в рассматриваемых событиях.

Сопоставление высказываний участников переговоров (правда, не всегда полных и не всегда точных), а также записей В. Гомулки и А. Завадского по ходу выступлений (записей, сделанных «для себя» и потому необычайно ценных) дает возможность реконструировать — конечно, частично — ход переговоров⁴⁵.

Однако прежде обратимся к выяснению персонального состава участников встречи. Делегацию КПСС, как уже говорилось, представляли: Н.С. Хрущев, А.И. Микоян, В.М. Молотов и Л.М. Каганович. С советской стороны участвовал в переговорах П.К. Пономаренко, а в роли переводчиков — референт ЦК КПСС Я.Ф. Дзержинский и Ю.В. Бернов⁴⁶. Некоторые польские исследователи ошибочно считают, что в состав делегации КПСС входил еще и маршал Г.К. Жуков⁴⁷. Этого, однако, быть не могло. Во-первых, в день прилета делегации КПСС в Варшаву он участвовал в советско-японских переговорах в Кремле. Во-вторых, будучи министром обороны СССР и кандидатом в члены Президиума ЦК КПСС, должен был для поездки утверждаться постановлением Президиума ЦК. Такого постановления нет. В-третьих, он не был партийным деятелем, а ведь в Варшаву прибыла делегация, представлявшая советскую коммунистическую партию.

В делегацию ПОРП входили: В. Гомулка, А. Завадский, Э. Охаб, Ю. Циранкевич, Р. Замбровский (на первом заседании), а также (по свидетельству А.И. Микояна, в данном конкретном случае все же вызывающему сомнение) К. Рокоссовский и С. Ендрыховский. А. Вэрблян уверяет, что с польской стороны, помимо только что кооптированного в члены ЦК ПОРП В. Гомулки, присутствовало большинство членов Политбюро ЦК ПОРП (Э. Охаб, Ю. Циранкевич, Э. Герэк, Ф. Юзьвяк, Р. Новак, З. Новак, А. Рапацкий, К. Рокоссовский, Р. Замбровский и А. Завадский⁴⁸. А в официальном сообщении для польской печати сказано, что в переговорах участвовали все находившиеся в Варшаве члены Политбюро ЦК⁴⁹. Очевидно, окончательно вопрос будет прояснен только тогда, когда в распоряжении исследователей окажется подлинный протокол (или стенограмма) польско-советской встречи в Бельведере.

Председательствовал на совместном заседании на правах «хозяина» Э. Охаб⁵⁰. Вероятно, в самом начале имел место эпизод, о котором он рассказал в своем интервью Т. Тораньской. Открывая заседание, первый секретарь ЦК ПОРП твердо заявил: «Мы отвечаем за свою страну и делаем то, что считаем уместным, ибо это наши внутренние дела. Мы не делаем ничего, что угрожало бы интересам наших союзников, а особенно интересам Советского Союза». А.И. Микоян примирительным тоном заметил, что делегация КПСС прибыла с намерением дружески обсудить все интересующие ее вопросы. Охаб, однако, парировал его репликой, имея в виду грубое давление руководителей КПСС: «мы таких методов по отношению к друзьям не применяем, <...> пленум не перенесем и по всем польским делам решения будет принимать наш Центральный Комитет»⁵¹.

Первым слово получил А.И. Микоян. Говорил он довольно пространно, выразил беспокойство по поводу развития событий в Польше, упрекнул персонально Э. Охаба за то, что тот, будучи первым лицом в партии, скупо информировал руководство КПСС о ситуации в стране и ПОРП, усомнился в том, что СССР и ПНР могут разделять какие-либо экономические проблемы. Микоян заявил, что в вопросе о так называемых репарационных поставках угля из Польши в Советский Союз советское правительство готово пойти на уступки польской стороне. Затем он предупредил об опасности, грозившей со стороны польских реакционных сил, критиковал польских руководителей за терпимость к проявлениям «антисоветской агитации» на страницах печати, совершенно не находил объяснения стремлениям вывести из высшего политического руководства К. Рокоссовского и других, как он выразился, «сторонников дружбы с Советским Союзом»⁵².

Судя по источникам, вторым выступил В. Гомулка. Он подтвердил наличие глубоких разногласий в польском Политбюро, говорил о неспособности этого органа консолидировать партию и эффективно решать актуальные практические задачи. В то время Гомулка считал в высокой степени бесполезным применение цензурирования и иных методов нажима на оппозиционную печать. Делегацию КПСС он заверил в том, что запланированная смена польского руководства отнюдь не означает смены курса в политике дружественных отношений с СССР⁵³.

В своем «Дневнике» Р. Замбровский пишет, что затем слово было предоставлено ему, и он высказал довольно тривиальную мысль, что разбалансированность в ПОРП и в стране в целом требует иного политического курса, однако взаимоисключающие подходы, свойственные высшему эшелону политиков, препятствуют этому. Отсюда следует, что выход из кризиса сможет обеспечить только команда единомышленников. В этот момент в дискуссию включился Н.С. Хрущев. Сначала он выразил сожаление по поводу несправедливых преследований В. Гомулки, потом возмущался тем, что К. Рокоссовского поляки не собираются включать в состав нового Политбюро, забываются бесспорные заслуги маршала в разгроме фашизма. Наконец он затронул тему «идеологических искривлений в польской партии» и заявил следующее: польские рабочие не согласятся с политической линией новых руководителей ПОРП. Гомулка подал реплику, смысл которой состоял в том, что он готов немедленно пойти вместе с Хрущевым на любое предприятие и убедиться, кого поддержат рабочие. В дальнейшей словесной перепалке Гомулка от волнения перешел с русского языка, которым владел довольно слабо, на польский. Хрущев, как известно, ни в какой степени польским не владевший, беспомощно смотрел на окружающих, прося переводить ему. Разрядил неловкую ситуацию Э. Охаб, поспешивший объявить короткий перерыв⁵⁴. Пройдет много лет, и Хрущев вспомнит, что на него произвел неизгладимое впечатление именно этот момент нервного срыва Гомулки. «Я теперь проникся особым доверием к Гомулке, хотя я и раньше доверял ему, — напишет в своих мемуарах Хрущев. — Несмотря на его вспыльчивость, в его словах звучала искренность»⁵⁵.

Во время перерыва произошли очень важные события, переломившие ход переговоров. Во-первых, польские руководители получили новую информацию спецслужб, наблюдавших передвижения советских воинских частей. Н.С. Хрущев подтверждает это в своих воспоминаниях: «Конев доложил, что войска снялись и танковая дивизия уже движется в направлении Варшавы»⁵⁶. От К. Рокоссовского он также узнал, что польские внутренние войска приведены в боевую готовность и подтянуты к столице. Во-вторых, польские руководители хорошо знали, что в Варшаве нарастает напряженное ожидание развязки, на крупных предприятиях, в частности на автомобильном заводе в Жерани, рабочие готовятся к обороне⁵⁷. По свидетельству С. Сташевского, для формирования отрядов самообороны и рабочей милиции было выделено 800 единиц стрелкового оружия⁵⁸. Почти то же самое можно прочитать в воспоминаниях Н.С. Хрущева: «Завадский нас проинформировал, что ведется антисоветская агитация среди рабочих Варшавы, что некоторые заводы вооружаются, министр внутренних дел раздает оружие, Варшава готовится сопротивляться нашим войскам. Ситуация складывается тяжелая. А мы в ней оказались пленниками, потому что Варшава находится под руководством сил, занявших антисоветскую позицию»⁵⁹. Сами по себе такого рода совпадения в исторических источниках в данном случае очень любопытны и многозначительны. Но все же принимать их как не подлежащие сомнению не следует, поскольку достоверных документальных данных, подтверждающих указанные свидетельства, пока не имеется.

Переговоры продолжились выступлением А. Завадского. Он пытался направить дискуссию в более спокойное русло и сосредоточился в основном на критическом рассмотрении антисоветских выпадов польской прессы. Кроме того, он признал, что в Политбюро налицо были столкновения взаимоисключающих направлений — сторонников и противников демократизации (т. е. пулавян и натолинцев)⁶⁰. Судя по заметкам Завадского, против того состава Политбюро, который намечалось избрать на VIII пленуме, выступили Ф. Юзьвяк и З. Новак. Ю. Циранкевич тоже стал высказываться по вопросу о состоянии польско-советских межгосударственных отношений, среди прочего указал на некорректность поведения Н.С. Хрущева в момент прибытия делегации КПСС в Варшаву. Советский лидер выражал свое недовольство нетерпеливыми репликами.

Внезапно польская сторона потребовала объяснить причины выхода советских войск из района дислокации. Советская сторона заявила в ответ, что это связано с началом плановых учений. Дальнейший ход переговоров отражает соответствующий фрагмент мемуаров Н.С. Хрущева: «Продолжалось между тем бурное, нервное заседание. Мы резко спорим с поляками. Вижу, Гомулка нервно встал, направился ко мне. Сел на место. Потом опять встал. Его глаза выражали не враждебность, а сильную взволнованность. Я его в таком виде никогда больше не видел. Наконец он подошел ко мне и нервно произнес: "Товарищ Хрущев, на Варшаву движется русская танковая дивизия. Я очень прошу Вас дать приказ не вводить ее в город. Вообще было бы лучше, если она не приблизится к Варшаве, потому что я боюсь, что произойдет нечто непоправимое". Гомулка экспансивный человек, у него даже пена на губах появилась. Выражения он употреблял крайне резкие. Мы стали отнекиваться, дескать, нет ничего подобного. Я решил не говорить ему, что одновременно с приказом Коневу двинуть на Варшаву советские войска соответствующие указания получил и К. Рокоссовский, который предпринимал какие-то шаги в тех польских войсках, на которые он мог положиться. Спустя некоторое время Гомулка вновь поставил тот же вопрос»⁶¹. Вот соответствующее место воспоминаний советского лидера: «Продолжалось заседание. Взял слово Гомулка. Он говорил горячо и произнес слова, которыми подкупил меня: "Товарищ Хрущев, прошу вас остановить движение советских войск. Вы думаете, что только вы нуждаетесь в дружбе с польским народом? Я как поляк и коммунист клянусь, что Польша больше нуждается в дружбе с русскими, чем русские в дружбе с поляками. Разве мы не понимаем, что без вас мы не сможем просуществовать как независимое государство? Все будет у нас в порядке, и вы не допустите, чтобы советские войска вошли в Варшаву, потому что тогда будет сверхтрудно контролировать события"»⁶². В упоминавшихся заметках А. Завадского зафиксировано точное время этого демарша В. Гомулки — 9 часов вечера⁶³.

Вновь объявили перерыв. Советская делегация удалилась в посольство на совещание, при этом, неожиданно для польской стороны, туда был приглашен К. Рокоссовский. И здесь Н.С. Хрущев предложил своим коллегам поддержать В. Гомулку. Никаких возражений не последовало, и когда все вернулись в зал заседаний, И.С. Конев получил указание немедленно остановить продвижение танковой колонны на Варшаву. «Тут и Гомулка успокоился: ему сразу же доложили, что наши войска никуда не движутся, — вспоминал советский лидер. — Обстановка разрядилась. Поляки поняли, что можно договориться. Думаю, что ввод наших войск в Варшаву действительно мог стать непоправимым явлением и породил бы такие сложности, что трудно даже представить себе, куда мы могли зайти. Считаю, что положение спас Гомулка, когда столь убедительно высказал свои соображения. Остальное оказалось второстепенным делом»⁶⁴. Действительно, советские танки остановились на почтительном расстоянии от польской столицы, но в места своего расположения вернулись только несколько дней спустя⁶⁵.

Здесь необходимо добавить следующее. Лодзинский историк Роберт Лось на основе изучения доступных архивных материалов с большой точностью реконструировал маршрут движения советских танковых колонн к Варшаве. Он выяснил, что части Северной группы войск Советской Армии вышли из своих баз в Поморье и Силезии не позднее 18 октября и достигли рубежа Влоцлавек — Ленчица — Ласк, причем на своем пути обходили крупные населенные пункты. 19 октября в районе Ленчицы остановились в ожидании дальнейших приказов, затем продолжили движение и (согласно свидетельству ген. В. Муся) в районах Ленчица — Лович и Влоцлавек — Гостынин закончили свой марш⁶⁶.

Разумеется, воспоминания участников переговоров, сами по себе весьма интересные и как источники информации ценные, не дают тем не менее исчерпывающего представления о имевшей место в Бельведере нервной дискуссии. Как нетрудно заметить, они касаются главным образом наиболее острого, не терпевшего ни малейшего промедления вопроса, ибо ставка — быть или не быть советскому силовому вмешательству в дела сопредельного независимого государства, причем участника Варшавского договора — представлялась слишком большой. Но общую картину можно дополнить и некоторыми другими источниками, хотя даже и в этом случае многие существенные моменты останутся непроясненными, покуда в руках исследователей не окажутся протокольные записи (или стенограмма) переговоров.

Н.С. Хрущев не понимал нежелания поляков обсудить с руководителями КПСС намеченный новый состав польского Политбюро. Как оказалось к нескрываемой досаде советской делегации, список кандидатов был помещен на доске объявлений у главного входа Варшавского университета еще до открытия VIII пленума и живо обсуждался всеми желающими⁶⁷. Молва связывала этот факт с инициативой Варшавского городского комитета ПОРП. Позднее Э. Охаб, однако, признал, что это не так и что именно он дал соответствующее распоряжение⁶⁸. Позиция поляков в сущности была ясной и обоснованной, и дело здесь было вовсе не в отсутствии в новом составе Политбюро К. Рокоссовского, что вызывало упорное неприятие советской делегации. В выступлении А. Завадского на пленуме польская точка зрения формулировалась предельно корректно и недвусмысленно: «Что касается проекта нового состава руководства, то <...> этот вопрос от начала до конца обсуждался как внутренний вопрос нашей партии и ее ЦК»⁶⁹.

В ходе дискуссии наиболее болезненным для обеих сторон был вопрос о польско-советских межгосударственных отношениях. Собственно говоря, это был центральный вопрос переговоров, и именно о нем шла речь в официальном сообщении для печати по итогам встречи. «Заседания проходили в атмосфере партийной откровенности», — говорится там⁷⁰. Столь лапидарный текст одних убеждал в том, что все было хорошо, других — что дискуссия не привела к взаимоприемлемому решению.

Что же было на самом деле? В. Гомулка заверил делегацию КПСС в том, что польская партия приложит все усилия для стабилизации обстановки и удержания Польши на позициях социализма. При этом он неоднократно подчеркивал, что, встав у власти, не позволит внешним силам (читай: СССР) вмешиваться в польские дела. Обсуждался также пресловутый вопрос об отзыве советских советников из польских органов госбезопасности и советских офицеров из военного ведомства ПНР. Гомулка разгадал главную, подспудную причину обеспокоенности своих контрагентов: советские лидеры опасались возможного выхода Польши из Варшавского договора, поскольку из информации советского посольства знали, что в польских оппозиционных кругах такая идея неоднократно высказывалась. В сформировавшейся к тому времени системе международных отношений выпадение из блока европейских социалистических стран такого важного с геополитической точки зрения звена, как ПНР, неизбежно обострило бы ситуацию в этой части европейского континента, угрожая серьезными последствиями вплоть до вооруженных столкновений. Именно это объясняет стремление В. Гомулки убедить делегацию КПСС в том, что Варшавский договор отражает насущные национальные интересы Польши, поскольку гарантирует незыблемость ее западных границ, и потому она будет заботиться об укреплении Восточного блока. Доводы Гомулки достигли цели⁷¹.

Показательное столкновение произошло между В. Гомулкой и В.М. Молотовым, о чем свидетельствует Ю. Циранкевич. В ходе дискуссии Молотов попытался подать какую-то реплику, но Гомулка решительно прервал его: «А вам, товарищ Молотов, нечего здесь говорить. Польский народ помнит ваше выступление на Верховном Совете Советского Союза о том, что "уродливое дитя Версальской системы перестало существовать"». Молотов стушевался и в дальнейших спорах участия уже не принимал⁷². Несколько иначе описывает этот эпизод В. Намёткевич. По его словам, В.М. Молотов в ходе дискуссии выступил («холодно и решительно») с продолжительной информацией, в которой перечислил все, что знали в Кремле об антисоветских митингах и опубликованных в польской печати антисоветских материалах. Наступила гнетущая тишина. И тут В. Гомулка сказал: «Товарищ Молотов, после того, что вы сказали о Польше в 1939 г., трудно понять, почему вы имеете смелость приезжать в Польшу»⁷³. Из этого сопоставления видно, что слова Гомулки не одинаковы, но смысл их один и тот же.

Р. Лось утверждает, что во время переговоров будто бы состоялась беседа Гомулки с Хрущевым, что она шла без свидетелей, поскольку Гомулка мог (сносно) объясняться на русском языке. О чем был разговор — неизвестно, может быть, пишет польский исследователь, Гомулка в главных чертах рассказал Хрущеву об основных идеях своего программного выступления на пленуме⁷⁴. Мне же сама возможность такой беседы представляется малоправдоподобной, поскольку вовсе не вытекала из логики переговоров, нервных и чрезвычайно напряженных⁷⁵. Примечательно, что Н.С. Хрущев в своих воспоминаниях о ней даже не упоминает. Да и в самом деле: нужен ли был такой отдельный разговор за закрытыми дверями?

Оценить состоявшиеся в Бельведере переговоры однозначно, пожалуй, нельзя. С одной стороны, делегацию КПСС не могло удовлетворить положение «отыгрывающейся команды»: под нажимом польской стороны пришлось фактически признать, что движение советских танковых дивизий в направлении Варшавы — это ошибочное военно-политическое решение. Пришлось также уступить и по другим вопросам: пересмотреть цены на уголь за период 1946—1954 гг. («специальная цена»); принять к сведению, что отныне ЦК ПОРП свои ключевые кадровые вопросы будет решать без консультаций с ЦК КПСС, особенно вопрос о лидере партии; согласиться с тем, что из польских силовых структур в самом скором времени будут отозваны на родину советские офицеры на командных должностях и военные советники. Но, с другой стороны, достигнута была взаимоприемлемая договоренность о снятии напряженности, состояния кризиса в советско-польских межгосударственных и межпартийных отношениях. В официальном заявлении для печати говорилось, что в скором времени в Москве состоится второй раунд переговоров в целях обсуждения «проблемы дальнейшего углубления политического и экономического сотрудничества» между ПНР и СССР, «дальнейшего укрепления братской дружбы и совместных действий» ПОРП и КПСС⁷⁶. Имелось в виду, среди прочего, что в польской печати будет поставлена преграда антисоветским высказываниям.

Необходимо понять причины уступчивости Н.С. Хрущева в столкновении с В. Гомулкой, ведь советского лидера в международных кругах знали отнюдь не как покладистого человека. Думается, дело здесь не только в упомянутых заверениях Гомулки и его твердой позиции в ходе переговоров. Как опытному и изворотливому политику Хрущеву надо было взвешивать взаимодействие многих, нередко противоречивых факторов, просчитывать возможные последствия своих решений, принимаемых подчас в экстремальных ситуациях. А именно такова была в тот момент реальность. Свою роль играла информация, получаемая в ходе трудной дискуссии в Бельведере. В частности, Хрущев узнал, что позиция К. Рокоссовского в качестве министра национальной обороны ПНР существенно поколебалась: донесения, которые маршал оперативно получал из военных округов, приводили к заключению, что в случае военного столкновения его приказы не будут выполняться. Действительно, правительственные крути, а в значительной мере и армия, потеряли к нему былое доверие, обвиняли в проведении антипольской линии (не всегда справедливо). Как уже не раз говорилось, на многочисленных в ту пору митингах часто высказывались требования отправить министра обороны обратно в Советский Союз. Должен был Хрущев помнить и о ситуации в Венгрии, где в это же время глубокий политический кризис шел к своей кульминации: коммунистический режим подвергался здесь ожесточенной критике со всех сторон; повсеместно давали о себе знать антисоветские настроения; муссировалась идея выхода Венгрии из Варшавского пакта. Таким образом, вполне реальной могла быть перспектива создания своеобразного «блока» Польша — Венгрия, настроенного оппозиционно по отношению к СССР.

А. Вэрблян, размышляя о политической линии руководителей КПСС, выдвинул версию китайского фактора; он убежден, что решающую роль в событиях сыграла позиция лидеров КПК (публично, правда, не формулируемая): они сдерживали советских политиков в их стремлении вмешиваться в дела своих партнеров по Варшавскому договору, оказывали моральную поддержку польской стороне⁷⁷. Приводимые польским историком соображения заслуживают самого пристального внимания, но все же прямых и достоверных доказательств не содержат. И потому точка зрения А. Вэрбляна — лишь серьезная научная гипотеза. На мой взгляд, «венгерский фактор» в тот момент Н.С. Хрущевым воспринимался уже как более актуальный. В Венгрии по всем признакам назревала катастрофа. Разговоры советских и китайских политиков в Москве еще только предстояли.

Примечания

1. АПРФ. Ф. 3. Оп. 66. Д. 141. Л. 134—143.

2. Хрущев Н.С. Время. Люди. События. (Воспоминания в 4-х кн.). Кн. 3. М., 1999. С. 235.

3. Здесь требуется ремарка источниковедческого свойства: Н.С. Хрущев пишет, что разговор с Э. Охабом состоялся в период работы пленума ЦК, но это — все та же ошибка памяти. Имеется свидетельство В. Гомулки о том, что Хрущев намеревался приехать в Варшаву именно 17 октября. См.: АВП РФ. Ф. 0122. Оп. 40, 1956 г. П. 336. Д. 10. Л. 108.

4. Torańska Т. Oni. Warszawa, 2004. S. 94.

5. Centrum władzy... S. 215.

6. СССР и Польша: Постановления и рабочие записи заседания Президиума ЦК КПСС. Сост. Е.Д. Орехова, В.Т. Середа. Предисловие А.М. Орехова // Исторический архив. 1996. № 5—6. С. 181. Не чем иным, как только ошибкой памяти можно объяснить утверждение Н.С. Хрущева, будто в Варшаву в составе делегации ЦК КПСС отправился и Н.А. Булганин (см.: Хрущев Н.С. Указ. соч. С. 235). На самом деле советский премьер-министр как раз 19 октября участвовал (вместе с Г.К. Жуковым) в советско-японских переговорах в Москве. См.: Правда. 20.10.1956.

7. СССР и Польша... С. 181—182.

8. См.: Советский Союз и венгерский кризис 1956 года. Документы / Отв. редакторы Т.М. Исламов, И. Вида. Редакторы-составители Е.Д. Орехова, В.Т. Середа, А.С. Стыкалин. М., 1998. С. 366.

9. Centrum władzy... S. 215. В. Гомулку о визите Н.С. Хрущева и его команды предупредил лично П.К. Пономаренко (Skrzypek A. Polska we współnocie socjalistycznej (1956—1969). Zarys stosunków politycznych. Warszawa, 1988. S. 26.

10. См.: Słowo Pwszechne. 16.10.1956.

11. Цит. по: Władyka W. Na czołówce. Prasa w październiku 1956 roku. Warszawa; Łódź, 1989. S. 361.

12. Micewski A. Współrządzić czy nie kłamać? Pax i Znak w Polsce 1945—1976. Warszawa, 1981. S. 85.

13. В свое время К. Сыроп высказался в том духе, что статья была инспирирована лагерем натолинцев (см.: Сыроп К. Весна в Октябре. Польская революция 1956 года. Нью-Йорк, 1961. С. 93). Мне это представляется маловероятным, скорее — одной из многих легенд «Октября-56».

14. Tyrmand L. Sprawa Piaseckiego // Świat. 18.11.1956. № 47.

15. Micewski A. Op. cit. S. 177—178; Życie Warszawy. 23.10.1956.

16. Po prostu. 28.10.1956.

17. Trybuna Ludu. 10.10.1956; Sztandar Młodych. 10.10.1956.

18. Текст письма см.: Po prostu. 21.10.1956.

19. Kuroń J. Wiara i wina: Do i od komunizmu. Warszawa, 1990. S. 108—109.

20. Цит. по: Rykowski Z., Władyka W. Polska próba: Październik'56. Kraków, 1989. S. 234.

21. АВП РФ. Ф. 0122. Оп. 40, 1956 г. П. 336. Д. 10. Л. 81—82. Из беседы вице-консула СССР в Кракове А.В. Иванцова с секретарем воеводского комитета ПОРП в Кракове С. Недузяком 19 октября 1956 г.

22. Gazeta Krakowska. 20—21.10.1956; Sztandar Młodych. 19.10.1956; Kwiek J. Rok 1956 w Krakowie i w województwie: (Wybrane problemy). Kraków, 1999. S. 34—36.

23. Tygodnik Demokratyczny. 24—30.10.1956. № 43. S. 2.

24. Centralne Archiwum Historyczne Stronnictwa Demokratycznego. Posiedzenia plenarne. Sygn. 57. K. 87. Из стенограммы заседания пленума ЦК ДП 8 октября 1956 г. Ср.: Tygodnik Demokratyczny. 24—30.10.1956. № 43. S. 3.

25. См.: Stronnictwo Demokratyczne w Polsce Ludowej. Cz. II T. 1: Wybór dokumentów z lat 1950—1958. Warszawa, 1970. S. 294.

26. Подробнее см.: Wojtas A. Myśl polityczna Zjednoczonego Stronnictwa Ludowego w latach 1949—1962: Studium z dziejów zniewolonego ruchu politycznego. Toruń, 1991. S. 81—82.

27. См. подробнее: Jgnar St. Sojusz i samodzielność. Artykuły i przemó wienia. Warszawa, 1983. S. 14—17. Из доклада «Позиция ОКП в политических, экономических и культурных вопросах, а также задачи партии» на IV пленуме ГК ОКП 18 октября 1956 г.

28. Archiwum Zakładu Historii Ruchu Ludowego. Prezydium NK ZSL. V/94. K. 38—39. Из стенограммы IV пленума ГК ОКП 18 октября 1956 г. См. также выступления З. Яськевича (19 октября), В. Гарнцарчика (19 октября), К. Банаха (19 октября). Ст. Игнара (20 октября), Б. Подедворного (20 октября): Л. 330, 341—342, 348, 417, 463—464, 513.

29. См., например, квалификацию нового лидера людовцев в записке советника посольства СССР в Варшаве В.А. Карпова «О положении в Объединенной крестьянской партии» от 31 мая 1956 г.: «Игнар является типом мелкобуржуазного политического деятеля, для которого характерны различного рода политические комбинации» (АВП РФ. Ф. 0122. Оп. 40, 1956 г. П. 340. Д. 51. Л. 108). См. также: РГАНИ. Ф. 5. Оп. 28. Д. 397. Л. 303.

30. Torańska T. Op. cit. S. 188—189.

31. РГАНИ. Ф. 5. Оп. 49. Д. 5. Л. 102—103. Запись беседы советника Посольства СССР в Варшаве Ю.В. Бернова с начальником управления разведки пограничных войск ПНР Ю. Валюком, состоявшейся 27 апреля 1957 г.

32. Kowalski L. Generałowie. Warszawa, 1992. S. 103.

33. РГАНИ. Ф. 5. Оп. 49. Д. 5. Л. 103.

34. Бернов Ю.В. Записки дипломата. М., 1995. С. 46.

35. Сыроп К. Указ. соч. С. 101—102. К. Сыроп, по его уверению, опирался на сообщение «хорошо осведомленного корреспондента» французской газеты «Монд» от 22 ноября 1956 г.

36. Centrum władzy... S. 216.

37. Хрущев Н.С. Указ. соч. С. 235.

38. Там же. С. 236.

39. Nowe Drogi. 1956. № 10. S. 14.

40. См.: АВП РФ. Ф. 0122. Оп. 40, 1956 г. П. 336. Д. 10. Л. 99.

41. См.: Torańska T. Op. cit. S. 95; Rozmowy... S. 106. В своей недавней работе об «Октябре'56» А. Вэрблян вновь заявил, что никаких протоколов польская сторона не вела (Werblan A. Październik'56. Między legendą a rzeczywistością 11 Dziś (Warszawa). 2002. № 3. S. 85. Так ли это? Опять вопрос без ответа. Впрочем, могла быть магнитофонная запись польских спецслужб (полковник 3. Пашковский).

42. Nowe Drogi. 1956. № 10. S. 17—18.

43. Эта фраза Н.С. Хрущева также впечатана в текст протокола на русском языке.

44. Centrum władzy... S. 216. Ńd.: Władyka W. Październik 56. Warszawa, 1994. S. 61.

45. См.: Орехов A.М. К истории польско-советских переговоров 19 октября 1956 г. в Бельведере (по новым материалам) // Конфликты в послевоенном развитии восточноевропейских стран / Отв. ред. Ю.С. Новопашин. М., 1997. С. 130—156.

46. Бернов Ю.В. Указ. соч. С. 48.

47. См., например: Jaworski M. Kryzys społeczno-polityczny 1956 roku // Przesilenia i zwroty w dziejach Polski Ludowej. Zeszyty Naukowe Wojskowej Akademii Politycznej. № 110. Warszawa, 1982. S. 88; Werblan A. Op. cit. S. 86; Skrzypek A. Mechanizmy uzależnienia: stosunki polsko-radzieckie 1944—1957. Pułtusk, 2002. S. 403, 417.

48. Werblan A. Op. cit. S. 85.

49. Trybuna Ludu. 20.10.1956. То же самое подтверждает и Ю.В. Бернов.

50. Zambrowski R. Dziennik // Krytyka (Warszawa). 1980. № 6. S. 71—72.

51. Torańska T. Op. cit. S. 95.

52. См.: Rozmowy kierownictwa PZPR z delegacją KPZR. Nieznane dokumenty z października 1956 r. / Przygotowali A. Werblan i J. Stępień // Dziś (Warszawa). 1995. № 4. S. 107—109.

53. Ibidem. S. 109.

54. Zambrowski R. Op. cit. S. 71—72.

55. Хрущев Н.С. Указ. соч. С. 239.

56. Там же. С. 238. На самом деле советские танковые подразделения «снялись» накануне, т. е. 18 октября.

57. Zambrowski R. Op. cit. S. 72.

58. См.: Torańska T. Op. cit. S. 188.

59. Хрущев Н.С. Указ. соч. С. 238—239.

60. Rozmowy... S. 110.

61. Хрущев Н.С. Указ. соч. С. 238.

62. Там же. С. 239.

63. Rozmowy... S. 110.

64. Хрущев Н.С. Указ. соч. С. 239.

65. Во время встречи с Чжоу Эньлаем в январе 1957 г. в Варшаве В. Гомулка несколько иначе описывал данные события: «В ходе переговоров мы получали донесения, что расположенные в Польше советские военные части начали марш в направлении Варшавы. На наши вопросы, что это означает, советская делегация твердила, что это давно запланированные военные маневры. Мы заявили советским товарищам, что независимо от того, как есть на самом деле, в глазах польского общества "маневры" эти будут поняты как нажим на правительство и на партию, и потребовали категорическим образом прекращения движения войск и возвращения броневых частей на свои базы. Тогда тов. Хрущев велел принимавшему участие в переговорах маршалу Рокоссовскому, чтобы он передал маршалу Коневу прекратить эти маневры, чего однако не наступило» (Tajne dokumenty Biura Politycznego: PRL — ZSSR 1956—1970 / Wstęp A. Paczkowskiego. Londyn, 1998. S. 10).

66. Łoś R. Polska — ZSRR 1956. Łódź, 1999. S. 54—65; Kowalski L. Op. cit. S. 119.

67. Ëicewski A. Op. cit. S. 86.

68. См.: АВП РФ. Ф. 0122. Оп. 40 1956 г. П. 336. Д. 10. Л. 100; Rozmowy... S. 110.

69. Nowe Drogi. 1956. № 10. S. 17.

70. Trybuna Ludu. 20.10.1956.

71. Ptasiński J. Drugi zwrot: Gomułka u szczytu powodzenia. Warszawa, 1988. S. 37—38.

72. См.: Eisler J., Kupiecki R. Na zakręcie historii: rok 1956. Warszawa, 1992. S. 40—41.

73. Byłem sekretarzem Gomułki... S. 32—33. В. Намёткевич опирался на результаты проведенных им расспросов сотрудников ЦК ПОРП, которые знали закулисную сторону бельведерских переговоров.

74. Необходимой отсылки на источник польский историк не дает. См.: Łoś R. Op. cit. S. 67. A. Скшипек также склонен считать беседу Гомулка — Хрущев реальным фактом, но тоже не подкрепляет своего соображения отсылкой к источнику (Skszypek A. Wpływ polityki Nikity Chruszczowa na wydarzenia w Polsce roky 1956 // Przełomowy rok 1956: Poznański Czerwiec. Polski Październik. Budapeszt. Materiały międzynarodowej konferencji naukowej. Poznań, 26—27 czerwca 1996 roku / Pod red. E. Makowskiego i S. Jankowiaka. Poznań, 1998. S. 68; Tenże. Mechanizmy uzależnienia... S. 412).

75. Такую же точку зрения отстаивает и А. Вэрблян. Он пишет, что в 70-е гг. опрашивал некоторых участников бельведерской встречи, и все они возможность беседы Гомулка — Хрущев не подтверждали (Werblan A. Op. cit. S. 88).

76. Trybunu Ludu. 20.10.1956.

77. Daltonista. Z Andrzejem Werblanem o Władysławie Gomułce rozmawiają Ireneusz Białecki i Andrzej Chojnowski // Res Publika (Warszawa). 1990. № 11. S. 33.