Глава 6. Московские переговоры летом 1939 года

Начинался наиболее драматический период межвоенного двадцатилетия. Советский Союз, который, несмотря на враждебное капиталистическое окружение, вырос в передовую могучую державу в экономическом и военном отношении, вступил в этот период с четко сформулированными принципами внешней политики — теми самыми принципами, которыми руководствовалось социалистическое государство с первого дня своего существования: решительная борьба против войны, борьба, понимаемая не как капитулянтский «пацифизм», а как активное противодействие агрессии. Эти принципы, в применении к конкретным условиям тогдашнего положения, были сформулированы товарищем Сталиным в его историческом выступлении на XVIII съезде ВКП(б) 10 марта 1939 года.

Охарактеризовав применяемую западными державами политику «невмешательства» как политику потворства агрессорам и натравливания их на СССР, товарищ Сталин предостерег «мюнхенцев», указывая, что «большая и опасная политическая игра, начатая сторонниками политики невмешательства, может окончиться для них серьезным провалом»¹.

Говоря о внешней политике СССР, товарищ Сталин заявил:

«Внешняя политика Советского Союза ясна и понятна:

1. Мы стоим за мир и укрепление деловых связей со всеми странами, стоим и будем стоять на этой позиции, поскольку эти страны будут держаться таких же отношений с Советским Союзом, поскольку они не попытаются нарушить интересы нашей страны.

2. Мы стоим за мирные, близкие и добрососедские отношения со всеми соседними странами, имеющими с СССР общую границу, стоим и будем стоять на этой позиции, поскольку эти страны будут держаться таких же отношений с Советским Союзом, поскольку они не попытаются нарушить, прямо или косвенно, интересы целости и неприкосновенности границ Советского государства.

3. Мы стоим за поддержку народов, ставших жертвами агрессии и борющихся за независимость своей родины.

4. Мы не боимся угроз со стороны агрессоров и готовы ответить двойным ударом на удар поджигателей войны, пытающихся нарушить неприкосновенность Советских границ»².

Далее товарищ Сталин сформулировал следующие задачи коммунистической партии в области внешней политики:

«1. Проводить и впредь политику мира и укрепления деловых связей со всеми странами;

2. Соблюдать осторожность и не давать втянуть в конфликты нашу страну провокаторам войны, привыкшим загребать жар чужими руками;

3. Всемерно укреплять боевую мощь нашей Красной армии и Военно-Морского Красного флота;

4. Крепить международные связи дружбы с трудящимися всех стран, заинтересованными в мире и дружбе между народами»³.

Начертанную товарищем Сталиным линию Советский Союз проводил решительно и ясно в ходе небезызвестных англо-франко-советских переговоров, проходивших в Москве в течение весны и лета 1939 года.

Эти переговоры составляют исключительно интересное дополнение к характеристике политики западных держав, с одной стороны, и политики Советского Союза — с другой.

Как мы видели, Советский Союз в течение ряда лет рекомендовал западным государствам в тех или иных условиях заключение конкретных соглашений в целях прекращения фашистской агрессии. Правительства западных государств решились, однако, начать такие переговоры с Советским Союзом лишь в марте 1939 года под влиянием краха системы «равновесия сил», установленной в Мюнхене.

15 марта 1939 года германские войска маршировали по улицам Праги; 22 марта Гитлер силой отнял Клайпеду у Литвы.

23 марта был подписан германо-румынский договор, превращавший фактически Румынию в колонию, в немецкую аграрно-сырьевую провинцию;

германские требования, предъявляемые Польше, становились все более наглыми;

одновременно бешеными темпами росли вооружения Германии.

В этих условиях продолжение прежней политической линии было бы, с точки зрения империалистических интересов западных государств, бессмысленно. Речь шла, однако, не об изменении основных политических целей, а лишь об изменении тактики для достижения этих целей. Английские, американские и французские империалисты отнюдь не отказывались от плана направления гитлеровской Германии на восток, с тем чтобы бросить ее на Советский Союз и выступить самим в заключительной фазе войны в роли «арбитра», диктующего свою волю ослабевшим противникам. Однако в марте 1939 года даже Чемберлен понял (Черчилль понял это несколько раньше), что этих целей не удастся достигнуть при помощи политики открытых уступок. Гитлеровская Германия превращалась во все более могучую силу после каждого очередного акта агрессии, все менее считалась с западными государствами. Гитлеровская Германия откровенно преследовала свои собственные империалистические цели, что, несомненно, затрагивало интересы западных империалистов. Англо-франко-советские переговоры, а также предоставленные весной 1939 года английские «гарантии» Польше, Греции и Румынии должны были, по плану Уолл-стрита и Сити, сыграть роль такого козыря, который должен был оказать влияние на Гитлера и позволить удержать его «на вожжах» без изменения основного направления удара. Одновременно правительства западных государств пытались связать СССР односторонними обязательствами такого рода, чтобы спровоцировать войну, в которой Советский Союз должен был бы нести всю тяжесть борьбы с гитлеровской Германией, без участия Англии, Франции и США.

Германский посол в Лондоне Дирксен следующим образом оценивал значение московских переговоров:

«...здесь преобладало впечатление, что возникшие за последние месяцы связи с другими государствами являются лишь резервным средством для подлинного примирения с Германией и что эти связи отпадут, как только будет действительно достигнута единственно важная и достойная усилий цель — соглашение с Германией».

В другом месте Дирксен писал:

«Эти настроения проявились в нескольких речах Чемберлена и Галифакса, в которых ясно выражался принцип двухсторонней политики Англии или политики двойного действия, как она иначе называется. Англия хочет посредством вооружений и приобретения союзников усилиться и поравняться с осью, но в то же время она хочет попытаться путем переговоров прийти к полюбовному соглашению с Германией и готова для этого принести жертвы: в вопросе о колониях, о приобретении сырья, о жизненном пространстве, о сферах экономических интересов».

Помимо этих мотивов, на решение начать переговоры с Советским Союзом повлияло, несомненно, давление общественного мнения на правительства западных держав. Народные массы всего мира, в том числе преобладающее большинство народов Англии, США и Франции, категорически отвергали всякое продолжение мюнхенской политики.

Реакционные правящие круги должны были поэтому применить более гибкую тактику, должны были маневрировать, создавая видимость стремления достигнуть договоренности с Советским Союзом. Таким образом делались усилия привлечь на свою сторону массы, которые справедливо видели в СССР основную силу в борьбе против фашистских агрессоров.

Еще 10 июля 1938 года, то есть до мюнхенского сговора, германский посол в Лондоне Дирксен писал о мотивах «антигерманской» тактики Черчилля:

«...Черчилль со своими сторонниками видит самую легкую возможность свалить Чемберлена и самому стать у власти в том, что он изобличает кабинет в нерадивости в деле создания прочной обороны страны против возможных нападений, конечно, со стороны Германии».

Читая записку о дружеском собеседовании Черчилля с руководителем данцигских фашистов Ферстером (14 июля 1938 года), действительно трудно не признать справедливым утверждение, что «оглядка на избирателей» также играла весьма важную роль в маневрах так называемой оппозиционной группы консерваторов (Черчилль, Иден, Дафф, Купер и др.).

В беседе с фашистом Ферстером Черчилль заявил, в частности:

«...по моему мнению, было бы вполне возможно включить в общеевропейское соглашение пункт, обязывающий Англию и Францию прийти Германии на помощь всеми своими силами, в случае если бы она явилась жертвой неспровоцированного нападения со стороны России через Чехословакию или каким-либо иным образом...

...Я сказал: «Я не являюсь противником мощи Германии, и большинство англичан желает, чтобы Германия заняла свое место в качестве одной из двух или трех руководящих держав мира; мы не стали бы препятствовать и мирному, постепенному росту германского торгового влияния в Дунайском бассейне, но всякая насильственная акция почти неизбежно приведет к мировой войне».

Идея, как видим, та же самая, что и в пресловутой беседе Галифакса с Гитлером: продолжайте свою экспансию на восток, но «мирным путем», то есть по договоренности с нами.

Реакционный «оппозиционер» Черчилль, стремясь в основном к тому же самому, что и реакционный премьер, считал более правильным маневрировать. С известным опозданием признало необходимость такого маневрирования и все руководство консервативной партии с Чемберленом включительно. Об этом ясно говорит германский посол в Лондоне Дирксен в своей обзорной записке о развитии англо-германских отношений в последнем предвоенном году.

Вот соответствующая выдержка из этого документа:

«К этому еще присоединилось другое обстоятельство решающего значения: консервативным избирателям стало ясно, что ликвидация чехословацкого государственного образования не только означала политическое поражение Чемберлена вследствие краха его политики «умиротворения», но также ставила под угрозу его внутриполитическое положение, а с ним и власть консервативной партии вообще. Все силы, заинтересованные в сохранении и поддержании этого положения, особенно вся партийная машина, были пущены в ход и оказывали по избирательно-тактическим соображениям давление на Чемберлена и кабинет, чтобы отказом от политики умиротворения и более резким языком в отношении Германии выбить оружие из рук партий оппозиции (особенно оппозиционных групп внутри консервативной партии) и отдать дань настроениям избирателей».

Мы подробно рассмотрели мотивы, побудившие правительства Англии и Франции согласиться, наконец, начать переговоры с Советским Союзом. Они позволят нам яснее осмыслить непонятный на первый взгляд ход этих переговоров, которые вызвали такой интерес и надежду у народов Европы. Только выяснение истинного характера этого мнимого «поворота» в английской политике весной 1939 года, «поворота», о котором столько пишут реакционные историки и публицисты, позволит правильно понять причины непрерывного затягивания переговоров англо-французской стороной, создания с каждым разом все новых трудностей и, наконец, приведения этих переговоров к срыву.

Правительство Советского Союза, безусловно, отдавало себе отчет в том, что для чемберленов, даладье и черчиллей московские переговоры являются прежде всего маневром. Тем не менее Советский Союз, готовый к активному выступлению против агрессора в рамках системы коллективной безопасности, отнесся к московским переговорам со всей серьезностью, надеясь, что перед лицом ясной позиции СССР и под влиянием общественного мнения Европы, над которой нависла угроза войны, правительства западных государств вынуждены будут заключить реальное соглашение.

Вот в общих чертах ход московских переговоров и событий, связанных с ними.

18 марта 1939 года Великобритания обратилась к советскому правительству с запросом, что намерено предпринять советское правительство в случае вероятного нападения Германии на Румынию. Сообщение ТАСС, опубликованное в ответ на запрос британского правительства, гласило:

«...18 сего месяца британское правительство, уведомив Советское правительство, что имеются серьезные основания опасаться насилия над Румынией, запрашивало о возможной позиции Советского правительства при такой эвентуальности. Советское правительство в ответ на этот запрос выдвинуло предложение о созыве совещания представителей наиболее заинтересованных государств, а именно Великобритании, Франции, Румынии, Польши, Турции и СССР. Такое совещание, по мнению Советского правительства, давало бы наибольшие возможности для выяснения действительного положения и определения позиций всех его участников. Британское правительство нашло, однако, это предложение преждевременным».

Вместо созыва конференции, которая дала бы возможность договориться о конкретных мерах борьбы против агрессии, английское правительство предложило советскому правительству 21 марта 1939 года подписать совместно с ним, а также с Францией и Польшей декларацию, в которой подписавшиеся правительства обязались бы «совещаться о тех шагах, которые должны быть предприняты для общего сопротивления» на случай угрозы «независимости любого европейского государства». Британский посол, доказывая приемлемость своего предложения, особенно напирал на то обстоятельство, что декларация составлена в весьма малообязывающих выражениях.

Было совершенно очевидно, что такая декларация не может служить серьезным средством борьбы против нависшей угрозы со стороны агрессора. Полагая, однако, что даже такая малообещающая декларация может явиться хотя бы некоторым шагом вперед в деле обуздания агрессора, советское правительство согласилось принять английское предложение. Но уже 1 апреля 1939 года английский посол в Москве сообщил, что Англия считает вопрос о совместной декларации отпавшим.

После двухнедельных проволочек переговоры, проводившиеся в Москве дипломатическими представителями Англии и Франции, а также представителем английского министерства иностранных дел Стрэнгом, были возобновлены. Английский министр иностранных дел Галифакс сделал советскому правительству через посла в Москве новое предложение, заключавшееся в том, чтобы советское правительство сделало заявление, что «в случае акта агрессии против какого-либо европейского соседа Советского Союза, который оказал бы сопротивление, можно будет рассчитывать на помощь советского правительства, если она будет желательна».

Смысл этого предложения заключался в том, что в случае акта агрессии Германии против Латвии, Литвы, Эстонии, Финляндии Советский Союз был обязан оказать им помощь без какого-либо обязательства по оказанию помощи со стороны Англии, то есть ввязаться в войну с Германией один на один. Что касается Польши и Румынии, которым Англия дала гарантии, то и в этом случае Советский Союз должен был оказать им помощь против агрессора. Но Англия не хотела брать на себя какие-либо обязательства совместно с Советским Союзом, оставляя себе свободу рук и поле для любого маневрирования, не говоря уже о том, что, согласно этому предложению, Польша и Румыния, а также прибалтийские государства не принимали никаких обязательств в отношении СССР.

Советское правительство, однако, не желало упускать ни единого случая для того, чтобы добиться соглашения с другими державами о совместной борьбе против гитлеровской агрессии. Оно без малейшего промедления представило британскому правительству встречное предложение. Это предложение заключалось в том, чтобы, во-первых, Советский Союз, Англия и Франция взаимно обязались оказывать друг другу всяческую немедленную помощь, включая военную, в случае агрессии против одного из этих государств; во-вторых, чтобы Советский Союз, Англия и Франция обязались оказывать всяческую, в том числе и военную, помощь государствам Восточной Европы, расположенным между Балтийским и Черным морями и граничащим с Советским Союзом, в случае агрессии против этих государств; наконец, в-третьих, Советский Союз, Англия и Франция должны были обязаться в короткий срок установить размеры и формы военной помощи, оказываемой каждому из этих государств в обоих случаях, упомянутых выше.

Таковы были наиболее важные пункты советского предложения. Нетрудно видеть коренное отличие советского предложения от британского предложения, поскольку советское предложение заключало в себе действительно эффективные меры совместного противодействия агрессии.

В течение трех недель не было никакого ответа на это предложение со стороны английского правительства. Это вызвало в Англии возраставшее беспокойство, вследствие чего английскому правительству пришлось в конце концов придумать очередной маневр для обмана общественного мнения.

8 мая в Москву поступил английский ответ, или, точнее, английские контрпредложения. Советскому правительству снова предлагалось сделать одностороннее заявление, которым оно «обязалось бы в случае вовлечения Великобритании и Франции в военные действия во исполнение принятых ими обязательств (перед Бельгией, Польшей, Румынией, Грецией и Турцией) оказать немедленно содействие, если оно окажется желательным, причем род и условия, в которых предоставлялось бы это содействие, явились бы предметом соглашения».

И в этом предложении речь шла об односторонних обязательствах Советского Союза. Он должен был обязаться оказывать помощь Англии и Франции, которые, со своей стороны, абсолютно никаких обязательств перед Советским Союзом в отношении прибалтийских республик на себя не брали. Таким образом, Англия предлагала поставить СССР в неравное положение, неприемлемое и недостойное для любого независимого государства.

Легко понять, что на деле английское предложение было адресовано не столько в Москву, сколько в Берлин. Немцев приглашали напасть на Советский Союз и давали им понять, что Англия и Франция сохранят нейтралитет, если только немецкое нападение будет совершено через Прибалтику.

11 мая переговоры между Советским Союзом, Англией и Францией были еще более осложнены заявлением польского посла в Москве Гржибовского о том, что «Польша не считает возможным заключение пакта о взаимопомощи с СССР...»

Разумеется, такое заявление польского представителя могло быть сделано только с ведома и одобрения правящих кругов Англии и Франции.

Поведение английских и французских представителей в переговорах в Москве носило настолько провокационный характер, что даже в правящем лагере западных держав нашлись люди, которые резко критиковали такую грубую игру. Так, летом 1939 года Ллойд-Джордж выступил во французской газете «Се суар» с резкой статьей, направленной против руководителей английской политики. Касаясь причин той бесконечной канители, в которой завязли переговоры Англии и Франции с Советским Союзом, Ллойд-Джордж писал:

«Чемберлен ездил в Рим, чтобы посетить Муссолини и почтить его официальным признанием захвата Эфиопии, а также чтобы сказать ему, что не станет чинить препятствий итальянской интервенции в Испании. Почему же в Москву послан лишь один чиновник Форин офис, который представляет Англию в столь могущественной стране, предложившей нам свою помощь? На это может быть дан только один ответ: Невиль Чемберлен, Галифакс и Джон Саймон не желают никакого соглашения с Россией».

Западные державы без конца затягивали переговоры с Советским Союзом, пытаясь утопить существенные вопросы в тине мелких поправок и бесчисленных вариантов. Каждый раз, когда речь заходила о каких-либо реальных обязательствах, представители этих держав прикидывались, будто не понимают, в чем дело.

В конце мая Англия и Франция внесли новые предложения, которые содержали уже принцип взаимной помощи. Однако правительства Англии и Франции не хотели согласиться на оказание помощи Советскому Союзу в случае, если бы Германия напала на прибалтийские республики — Литву, Латвию, Эстонию и Финляндию. Такое нападение было бы для СССР особенно опасным, в связи с чем Советский Союз отстаивал включение этих республик в разработанный пакт.

Поведение англо-французских представителей было настолько нетерпимым, что советское правительство было вынуждено в конце мая предупредить правительства западных государств о том, что оно понимает смысл их маневров.

27 мая 1939 года Молотов заявил английскому послу Сиидсу и французскому поверенному в делах Пайару, что представленный ими проект соглашения об оказании совместного противодействия агрессору в Европе не содержит плана организации эффективной взаимопомощи СССР, Англии и Франции и даже не свидетельствует о серьезной заинтересованности английского и французского правительств в соответствующем пакте с Советским Союзом. При этом было прямо заявлено, что англо-французское предложение наводит на мысль, что правительства Англии и Франции не столько заинтересованы в самом пакте, сколько в разговорах о нем. Возможно, подчеркивал Молотов, что эти разговоры и нужны Англии и Франции для каких-то целей. Советское правительство заинтересовано не в разговорах о пакте, а в организации действенной взаимопомощи СССР, Англии и Франции против агрессии в Европе. Англо-французские представители были предупреждены, что советское правительство не намерено участвовать в разговорах о пакте, целей которых СССР не знает, и что такие разговоры английское и французское правительства могут вести с более подходящими, чем СССР, партнерами.

31 мая 1939 года на сессии Верховного Совета товарищ Молотов указывал, что в англо-французских предложениях, выдвигавшихся в ходе этих переговоров, отсутствовал принцип взаимности и равенства обязательств, принцип, необходимый для всех равноправных соглашений.

Товарищ Молотов говорил в этой связи:

«Гарантировав себя от прямого нападения агрессоров пактами взаимопомощи между собой и с Польшей и обеспечивая себе помощь СССР в случае нападения агрессоров на Польшу и Румынию, англичане и французы оставляли открытым вопрос — может ли СССР в свою очередь рассчитывать на помощь с их стороны в случае прямого нападения на него со стороны агрессоров, равно как оставляли открытым другой вопрос — могут ли они принять участие в гарантировании граничащих с СССР малых государств, прикрывающих северо-западные границы СССР, если они окажутся не в силах отстоять свой нейтралитет от нападения агрессоров.

Получалось, таким образом, неравное положение для СССР»⁴.

Между тем Германия активно подготавливалась к войне. 27 мая 1939 года Гитлер заключил союз с Муссолини. Однако оба фашистских лидера прекрасно сознавали, что планы их могут осуществиться, лишь если московские переговоры не приведут к заключению соглашения между их участниками. Именно поэтому они пускали в ход все возможные средства, чтобы поддержать руководящие англо-французские круги, которые фактически саботировали эти переговоры.

Во время московских переговоров, как и в период мюнхенского сговора, большую помощь Гитлеру оказали американские реакционеры. В течение всего периода после Мюнхена американские монополисты и зависимые от них политики продолжали свою вероломную игру. Главным средством парализации борьбы за создание единого фронта против агрессии были заявления о том, что в случае конфликта Америка останется нейтральной. Этим не только придавали смелость Гитлеру, но и давали дополнительные козыри правительствам Англии и Франции в их политике саботажа переговоров с СССР и форсирования секретных переговоров с Гитлером.

В январе 1939 года сенатор Ванденберг, руководитель реакционного блока обеих американских правящих партий (демократов и республиканцев), заявил, что не допустит никакого изменения «закона о нейтралитете». Американские «изоляционисты» сдержали слово. В феврале 1939 года Хэлл заявил, что «американское правительство выступает против всяких союзов с другими странами». 28 мая в речи, произнесенной в Чикаго, Хэлл снова подчеркнул принцип «нейтралитета» как основу американской внешней политики. 19 июля сенат США отложил рассмотрение предложения о пересмотре закона о «нейтралитете» до... января 1940 года. В тот же самый день Ванденберг заявил, что выезжает в Европу в целях «исследования положения». Ванденберг (вместе с гитлеровским агентом в конгрессе США Гамильтоном Фишем) появился в Европе в наиболее напряженные дни. В августе Ванденберг вел продолжительные беседы в Берлине с руководителями гитлеровской партии. Гамильтон Фиш получил даже в свое распоряжение личный самолет Риббентропа, на котором побывал в ряде европейских столиц, укрепляя позиции гитлеровской дипломатии. Одновременно «Стандард ойл» и концерн Дюпона заключили новые картельные договоры с германскими монополистами (23 мая 1939 года концерн Дюпона заключил важный договор с «И.Г. Фарбениндустри»).

Американские политики не пошевелили пальцем, чтобы воспрепятствовать занятию Праги Гитлером (хотя были полностью проинформированы о подготовке к этому). Ничего они также не сделали, чтобы помешать вторжению в Польшу. Совсем наоборот: американская дипломатия продолжала свои «мюнхенские усилия», стремясь склонить Польшу к капитуляции. Американский посол в Лондоне до последнего момента развивал активную деятельность в этом направлении, пытаясь сыграть ту же самую роль, что и Буллит в период Мюнхена.

Как один из своих инструментов Гитлер и Муссолини использовали также Ватикан. Ватикан в течение длительного времени старался добиться «компромисса», рекомендуя Польше проявить «уступчивость» в вопросе о Гданьске (среди многих шагов ватиканской дипломатии следует обратить внимание на беседу Пия XII с послом Польши при Ватикане 28 июля 1939 года). Ватикан назначил летом 1938 года данцигским епископом известного гитлеровца и врага Польши Кароля Сплитта.

6 мая 1939 года папские нунции в Париже, Лондоне, Берлине и Варшаве посетили министров иностранных дел и предложили созыв в Ватикане конференции представителей Германии, Англии, Франции, Италии и Польши для «урегулирования» спорных вопросов. Ни для кого не было сомнения в том, что папа римский старался противодействовать возможной англо-франко-советской «договоренности». Корреспондент американского агентства Ассошиэйтед Пресс в Ватикане Морган писал в связи с этим вопросом: «Ватикан настойчиво работал над тем, чтобы не допустить заключения союза» [англо-франко-советского. — М.С.].

В связи с махинациями «мюнхенцев» политические руководители СССР решили ясно поставить вопрос перед общественным мнением всего мира и тем самым заставить чемберленов, даладье и других сбросить маску. 29 июня 1939 года в «Правде» была опубликована статья товарища Жданова, который, излагая историю московских переговоров, доказал, что представители Англии и Франции заводят переговоры в тупик. Жданов писал:

«Мне кажется, что англичане и французы хотят не настоящего договора, приемлемого для СССР, а только лишь разговоров о договоре для того, чтобы, спекулируя на мнимой неуступчивости СССР перед общественным мнением своих стран, облегчить себе путь к сделке с агрессорами».

Статья товарища Жданова произвела огромное впечатление во всем мире. Разоблаченные мюнхенцы были вынуждены сделать для видимости шаг вперед и начать переговоры представителей генеральных штабов.

Представители СССР добивались, чтобы политический договор между Англией, Францией и СССР был заключен одновременно с военным договором, ибо Советский Союз прекрасно понимал, что без военного договора политический договор может оказаться только клочком бумаги, тем более, что военные приготовления Германии заставляли торопиться. Вместо этого англичане и французы хотели ограничиться «временно» подписанием политического договора, заявляя, что после подписания этого договора «можно будет начать переговоры по вопросу о военном договоре...»

Это характерное для позиции обеих сторон различие мнений подчеркивается, в частности, в шифрованной телеграмме польского посла в Лондоне Рачинского министру иностранных дел Польши Беку от 14 июля 1939 года, в которой говорится:

«Новые трудности вызывает также требование Советов начать как можно быстрее переговоры о военном договоре и постановка в зависимость от этого вступления в действие политического договора».

В другой своей телеграмме от 27 июля 1939 года Рачинский, помимо собственного желания, признает, что советское правительство стремится к достижению соглашения и готово даже пойти на некоторые уступки:

«Что касается определения косвенной агрессии, до сих пор соглашения не достигнуто. Однако Советы в настоящее время готовы не считать это принципиальным вопросом, если будут немедленно начаты переговоры представителей штабов».

Лишь 25 июля правительства Англии и Франции приняли, наконец, предложение правительства СССР начать непосредственные переговоры между представителями генеральных штабов и решили направить в Москву военные миссии. Однако миссии отнюдь не торопились выехать по назначению. Они отбыли лишь спустя 11 дней и при этом не самолетом, а пароходом. В результате на путь до Москвы вместо нескольких часов потребовалось 6 дней.

Еще более характерным для уяснения существа истинных намерений западных держав был состав присланных в Москву миссий.

«Выезд Айронсайда [тогдашний начальник штаба британской армии. — М.С.] в настоящий момент не предвидится», — с тупым удовлетворением констатирует Рачинский в цитированной выше телеграмме.

«К продолжению переговоров о пакте с Россией, несмотря на посылку военной миссии, — или, вернее, благодаря этому — здесь относятся скептически. Об этом свидетельствует состав английской военной миссии: адмирал, до настоящего времени комендант Портсмута, практически находится в отставке и никогда не состоял в штабе адмиралтейства... генерал авиации — выдающийся летчик и преподаватель летного искусства, но не стратег. Это свидетельствует о том, что военная миссия скорее имеет своей задачей установить боеспособность Советской Армии, чем заключить оперативные соглашения», — телеграфировал в Берлин германский посол в Лондоне Дирксен 1 августа 1939 года.

Дирксен имел достаточно веские основания для скептической оценки перспектив московских переговоров. Он писал так не только потому, что адмирал Дрэкс (глава английской военной миссии) был годен лишь для того, чтобы получать пенсию в отставке, а не вести переговоры с могучей державой в обстановке надвигавшейся мировой войны. (Кроме того, как выяснилось по прибытии в Москву, ни французская, ни английская делегации не имели полномочий на подписание какого бы то ни было договора.)

Посол Дирксен имел основания скептически относиться к московским переговорам, поскольку был полностью проинформирован о действительной позиции правительства Чемберлена и его американских и французских сподвижников. Посол Дирксен прекрасно знал содержание бесед, проводимых Гендерсоном в Берлине, а еще лучше, конечно, ход секретных переговоров, проводимых в Лондоне им самим, а также геринговским чиновником Вольтатом.

Вот что сообщал Дирксен об этих секретных переговорах, происходивших в Лондоне в июле 1939 года, то есть тогда, когда английское правительство делало вид, что предпринимает все усилия для достижения договоренности с Советским Союзом:

«В середине июля в англо-германских отношениях наступило некоторое успокоение.

...В связи с этим или по случайному совпадению вылились в позитивные действия уже упомянутые выше конструктивные тенденции в британском правительстве, которое, взамен негативизма фронта окружения, стремилось посредством переговоров с Германией достигнуть соглашения с нею. С этой целью обратились к приехавшему в Лондон для переговоров Вольтату, который еще до этого завязал хорошие отношения с соответствующими лицами и, действуя в качестве экономического особо уполномоченного по 4-летнему плану, мог подчеркнуть экономическую сторону переговоров. Инициатива исходила от сэра Горация Вильсона, ближайшего сотрудника и советника Чемберлена. Когда г-н Вольтат находился в Лондоне в июле для участия в китоловных переговорах, Вильсон пригласил его для беседы, во время которой он, на основе подготовленных заметок, развил программу широкого урегулирования англо-германских отношений. Программа предусматривала соглашения политического, военного и экономического характера.

В политической сфере предусматривался пакт о ненападении, заключающий отказ от принципа агрессии. Сокровенная цель этого договора заключалась в том, чтобы дать возможность англичанам постепенно отделаться от своих обязательств в отношении Польши на том основании, что они этим договором установили бы отказ Германии от методов агрессии...

Затем должен был быть заключен договор о невмешательстве, который служил бы до некоторой степени маскировкой для разграничения сфер интересов великих держав.

В военном отношении были предусмотрены переговоры о заключении соглашения об ограничении вооружений на суше, на море и в воздухе.

В экономической сфере были сделаны предложения широкого масштаба: предусматривались переговоры по колониальным вопросам, об обеспечении Германии сырьем, о разграничении индустриальных рынков, по международным долгам, о применении режима наибольшего благоприятствования.

Основная мысль этих предложений, как объяснил сэр Гораций Вильсон, заключалась в разрешении вопросов столь крупного значения, что зашедшие в тупик ближневосточные вопросы, как данцигский и польский, отодвинулись бы на задний план и могли бы тогда быть урегулированы между Германией и Польшей непосредственно.

Значение предложений Вильсона было доказано тем, что Вильсон предложил Вольтату получить личное подтверждение их от Чемберлена, кабинет которого находится недалеко от кабинета Вильсона. Однако Вольтат уклонился от этого, чтобы не нарушить неофициального характера своей миссии».

Обе стороны придавали большое значение переговорам Вольтата и Вильсона (и Хадсона). В Берлин непрерывно летели телеграммы. Немедленно после возвращения Вольтата в Германию Геринг передал его отчет Риббентропу.

В переговорах с Германией (в противоположность московским переговорам) англичане действовали быстро и оперативно. Чтобы доказать, что Вильсон не выражает взгляды лишь какой-то изолированной группы консервативных политиков, в германское посольство обратился с подобными предложениями лейборист Бакстон. Вот что пишет в этой связи Дирксен в своем донесении:

«Через несколько дней после отъезда г-на Вольтата известный умеренный политик лейбористской партии Чарльз Роден Бакстон посетил советника посольства Кордта и развил перед ним в более законченной форме мысли, которые находились в несомненном родстве с предложениями, изложенными сэром Горацием Вильсоном; Бакстон лишь сильнее подчеркивал политическую сторону англо-германского примирения, чем экономическую. Бакстон считал необходимым возвращение к методу тайной дипломатии, так как народы (по его словам) столь возбуждены и атмосфера столь сгустилась, что публичные выступления государственных деятелей принесли бы больше зла, чем блага. Посредством тайных переговоров должно быть подготовлено политическое соглашение, как это было в 1904 г. при заключении соглашения с Францией или в 1907 г. при заключении соглашения с Россией. (Тот факт, что Чемберлен в это самое время в палате общин упомянул о продолжительном времени, которое потребовалось для заключения соглашения с Францией и Россией, говорит за то, что Бакстон, видимо, обсудил свой план с официальными лицами или даже, быть может, был ими инспирирован.) «Англия стоит теперь, — так говорил далее Бакстон, — перед теми же проблемами, что и тогда; тогда дело шло о разграничении жизненных пространств и сфер интересов с Францией и с Россией. Великобритания, таким образом, обещала бы уважать германские сферы интересов в Восточной и Юго-Восточной Европе. Следствием этого было бы то, что Англия отказалась бы от гарантий, данных ею некоторым государствам, находящимся в германской сфере интересов. Далее Великобритания воздействовала бы на Францию в том смысле, чтобы Франция уничтожила свой союз с Советским Союзом и свои обязательства в Юго-Восточной Европе. Свои переговоры о пакте с Советским Союзом Англия также прекратила бы».

Этим, конечно, вопрос не был исчерпан. Дирксен далее пишет, что «напоминания относительно приступа к примирительной акции с английской стороны продолжались в последующие дни и были переведены на официальные рельсы...

Чтобы не привлечь ничьего внимания, я посетил Вильсона 3 августа на его частной квартире и имел с ним почти двухчасовой разговор. В основных чертах беседа эта протекала в тех же рамках, что и беседы Вольтата. Я придавал значение тому, чтобы получить от него подтверждение предложений, которые он сделал Вольтату. Вильсон это и сделал, так что аутентичность проекта не подлежит сомнению.

Для меня особенно важно было выяснить взаимоотношения между вильсоновскими предложениями и английской политикой окружения. И по этому пункту Вильсон подтвердил мне еще более ясным образом, чем Вольтату, что с заключением англо-германской антанты английская гарантийная политика будет фактически ликвидирована. Соглашение с Германией предоставит Англии возможность получить свободу в отношении Польши на том основании, что соглашение о ненападении защитит Польшу от германского нападения; таким образом, Англия освободилась бы начисто от своих обязательств. Тогда Польша была бы, так сказать, оставлена в одиночестве лицом к лицу с Германией».

Так выглядела оборотная сторона «гарантий», предоставленных Польше английским «союзником». Так выглядела оборотная сторона политики западных держав по отношению к Советскому Союзу.

Советское правительство отдавало себе, конечно, отчет в двойной игре, проводимой западными империалистами. Несмотря на это, оно предприняло еще одну, последнюю, попытку довести московские переговоры до конкретных результатов.

Не обращая внимания на то, что состав военных миссий Англии и Франции свидетельствовал о несерьезном отношении к переговорам обоих указанных правительств, Советский Союз сделал все, чтобы придать этим переговорам серьезный и конкретный (а не общий) характер и — что самое главное — быстро достичь конкретной договоренности. Во главе советской делегации находился маршал Ворошилов, народный комиссар обороны СССР, один из видных руководителей большевистской партии и советского правительства. Советская делегация была наделена исключительно широкими полномочиями, вплоть до подписания конкретного военного договора. Советская делегация сразу же представила на одном из первых заседаний подробный план оказания помощи в случае нападения на Польшу и другие страны, предлагая выставить на фронт 136 дивизий, 5 тысяч средних и тяжелых орудий, до 10 тысяч танков и танкеток, более 5 тысяч боевых самолетов (англичане, со своей стороны, объявили, что выставят... 5 пехотных и одну моторизованную дивизию!).

Все эти факты находят свое подтверждение в докладе главы французской делегации на московских переговорах генерала Думенка, который, несмотря на свое явно недоброжелательное отношение к Советскому Союзу, следующим образом описывает ход московских переговоров:

«Уже при проверке полномочий маршал Ворошилов добился первых успехов. Маршал встал и с достоинством зачитал документ, на основании которого советская делегация имела право подписать военный договор, направленный против агрессора и имеющий целью обеспечение мира. Он попросил руководителей союзных делегаций предъявить свои полномочия. Я имел лишь приказ, подписанный г. Даладье, уполномачивающий меня «вести переговоры о различных военных проблемах». Выражение «вести переговоры» может иметь весьма многостороннее значение, однако его лишь приняли к сведению.

Адмирал Дрэкс, глава британской делегации, должен был со смущением признать, что не имеет никаких письменных полномочий, несмотря на то, что намерения его правительства не могли вызывать сомнений. Маршал (Ворошилов), встав еще раз с места, выразил сожаление по поводу отсутствия полномочий.

Маршал заявил, что изложит свою позицию по этому вопросу на следующий день, однако хотел бы узнать, как делегации союзников представляют себе осуществление действий со стороны СССР в случае сухопутной и воздушной агрессии против Франции и Великобритании или против Польши, Румынии и Турции (13 августа 1939 года).

14 августа Ворошилов повторил свой вопрос. Он добавил, что его интересует, согласится ли Польша на вступление советских войск на свою территорию, а именно в районах Вильно и Малопольши. То же самое относится к прохождению войск через Румынию.

В ответе было подчеркнуто, что уже сам вопрос содержит намерение оказания помощи со стороны Советской Армии обеим странам, в случае если они подвергнутся угрозе, и что основной проблемой является вопрос о концентрации войск. Маршал ответил, что не имеет намерения заранее обсуждать вопросы концентрации войск.

«По вашему мнению, — заявил он, — Польша и Румыния обратятся к нам за помощью. Я не верю в это. Они могут просить о помощи Советский Союз или не просить, могут это сделать с опозданием, так что мы не будем уже в состоянии оказать этой помощи с пользой для союзников. Не в интересах трех великих держав, чтобы армии обоих указанных государств — Польши и Румынии — были уничтожены».

Затем он добавил:

«Я обращаю на этот вопрос особое внимание! Прежде всего необходимо обсудить проблему прохода советских войск через Польшу и Румынию. Это основной вопрос» (14 августа 1939 года).

Обсуждение военных вопросов было естественным продолжением политических переговоров, которые невозможно отделить от военного союза. Задачей советской делегации было достижение договоренности с союзными делегациями о военном сотрудничестве. Поскольку, однако, СССР не имел общей границы с Германией, проход через Польшу был необходим, подобно тому как это имело место в 1918 году, когда американские войска вступили во Францию. Для западных государств это был животрепещущий вопрос, но нельзя было ожидать с их стороны больших усилий, направленных к осуществлению действительного военного сотрудничества (21 августа 1939 года.)

Глава британской делегации высказал следующее мнение: «Не является ли правдоподобным, что в случае неожиданного нападения на Польшу она не будет в состоянии оказывать сопротивления более чем 15 дней, если не получит помощи?»

В ответ на этот вопрос маршал Ворошилов быстро встал с места, заявляя твердо и решительно, что принимает это заявление к сведению. Затем он констатировал: «Если Польша будет предоставлена сама себе, она может быть побеждена в течение 15 дней; советская делегация не имеет ничего дополнить в этом вопросе» (21 августа 1939 года).

22 августа сообщаю делегации СССР уклончивый ответ французского правительства, которое — по понятным соображениям — не дает Советскому Союзу никаких гарантий. В этот момент Ворошилов вынужден был заявить, что обычный, лишь подтверждающий получение ответ представляется ему недостаточным; он требует прямого заявления, что польское и румынское правительства действительно согласятся на пропуск войск (22 августа 1939 года)».

Некоторый свет на ход московских переговоров между представителями штабов бросает также следующее место из шифрованной телеграммы польского посла в Париже Лукасевича в польское посольство в Лондоне. 18 августа 1939 года Лукасевич сообщил:

«Министр Боннэ проинформировал меня подробнее о ходе военных переговоров в Москве. Ворошилов в торжественной форме сделал следующее заявление: советская делегация спрашивает, будут ли советские войска в случае конфликта иметь возможность вступить в контакт с германскими войсками в Восточной Пруссии? Смогут ли они воспользоваться территорией Польши, а именно пройти через Вильно и Восточную Малопольшу? Смогут ли они воспользоваться территорией Румынии? Советская делегация просит дать немедленный и ясный ответ, в случае отсутствия такового она будет вынуждена рекомендовать правительству не вступать в сотрудничество с Англией и Францией. В случае положительного ответа советская делегация немедленно представит свой военный план сотрудничества, полностью удовлетворяющий пожелания Англии и Франции.

Французская и английская делегации ответили, что Польша и Румыния являются суверенными государствами, и если Советская Россия желает пользоваться для военных целей их территориями, она должна договориться с ними непосредственно».

Поистине, трогательная забота о государственном суверенитете Польши и Румынии, когда речь идет о вопросах советской помощи против Германии! Тем более трогательная, что тот же посол Лукасевич двумя днями раньше (16 августа 1939 года) телеграфировал Беку о другой беседе с тем же самым Боннэ. Вот выдержка из этой телеграммы:

«Министр Боннэ пригласил меня к себе, чтобы сообщить о демарше, который должен был сегодня сделать по адресу господина министра [то есть Бека. — Ред.] посол Ноэль вместе с генералом Муше.

Речь идет о требовании, выдвинутом советским правительством в ходе военных переговоров с Францией и Англией, о пропуске в случае войны советских войск на нашу территорию, а также на территорию Румынии. Что касается нас, то Советы желали бы получить согласие на вступление их войск на территорию Восточной Малопольши, а также Виленского «коридора»... Едва ли можно предполагать, чтобы Боннэ имел какие-либо сомнения в отношении нашего ответа, я скорее думаю, что речь идет... о возложении на нас ответственности за срыв московских переговоров...»

В этом случае трудно не признать правоты слов, высказанных Лукасевичем.

Характер внешней политики досентябрьских правительств Польши действительно не оставлял ни тени сомнения в отношении ответа на советские предложения о заключении военного союза в августе 1939 года.

Отступим на несколько лет назад и посмотрим, как в общих чертах выглядела внешняя политика польских правительств досентябрьского периода. Такой короткий экскурс дополнит наш анализ и поможет разоблачить предательскую политику польской и международной реакции в трагические сентябрьские дни.

Примечания

1. И.В. Сталин, Вопросы ленинизма, изд. 11-е, стр. 572.

2. И.В. Сталин, Вопросы ленинизма, изд. 11-е, стр. 574.

3. Там же, стр. 574—575.

4. Третья сессия Верховного Совета СССР, стр. 471.