Глава 2. Золотой дождь долларов

В одном из документов, имеющих огромное значение для правильной оценки истории межвоенного периода, а именно в исторической справке Советского информационного бюро «Фальсификаторы истории», мы находим, в частности, следующее важное положение:

«...первой и важнейшей предпосылкой гитлеровской агрессии было возрождение и обновление тяжелой промышленности и военной индустрии Германии, что стало возможным лишь в силу прямой и широкой финансовой поддержки правящих кругов Соединенных Штатов Америки.

...золотой дождь американских долларов оплодотворил тяжелую промышленность гитлеровской Германии и, в частности, военную промышленность. Это миллиарды американских долларов, вложенных заокеанскими монополиями в военную экономику гитлеровской Германии, воссоздали германский военный потенциал и вложили в руки гитлеровского режима оружие, необходимое для осуществления его агрессии».

Американские империалисты начали осуществление программы оказания финансовой помощи акулам германской тяжелой промышленности уже во время Парижской мирной конференции.

В результате войны Соединенные Штаты Америки выдвинулись на первое место среди стран, экспортирующих капитал. В 1914—1919 годах экспорт капитала из США составлял 13 253 миллиона долларов, что в четыре раза превышало довоенные размеры заграничных капиталовложений США. Одновременно долгосрочная задолженность Соединенных Штатов уменьшилась наполовину.

В момент окончания войны экономическое положение Европы было исключительно тяжелым. Американский капитал использовал это для того, чтобы под вывеской «помощи» распространить свое влияние и оказывать политическое и экономическое давление даже на такие европейские страны, как Англия, не говоря уже о других.

Свои экономические позиции в капиталистическом мире американские империалисты использовали также для такого разрешения вопроса о репарациях, которое благоприятствовало бы восстановлению и развитию военной экономики Германии. Именно в репарационном вопросе возрождающийся германский империализм одержал первую победу после поражения 1918 года.

Разговоры о репарациях во время войны и непосредственно после нее охотно пускались в ход французскими и английскими политическими деятелями. Словами «Германия заплатит за все» пытались успокоить во Франции и Англии простого человека, материальное положение которого становилось все более тяжелым и который одновременно видел растущие прибыли крупных капиталистов.

Однако когда приступили к конкретному разрешению проблемы репараций, дело приняло совершенно иной оборот. Против обременения Германии репарациями выступили представители США, которые хотели использовать экономический потенциал Германии как для военно-политических целей, так и в качестве рынка для экспорта капитала. Один из руководителей группы Моргана Томас Ламонт прямо заявил, что «Германии необходимо оставить достаточно большую сумму текущего капитала для восстановления промышленности, а также в качестве основы ее кредитования, без которого предоставление Германии американских займов натолкнулось бы на трудности».

Почти дословно ту же мысль повторил Вильсон на заседании Верховного совета Парижской мирной конференции 6 июня 1919 года. Вильсон заявил, что американские банки готовы предоставить Германии заем при условии, что репарации не ликвидируют платежеспособности Германии.

Представители Англии и Франции пытались связать вопрос о германских репарациях с вопросом о межсоюзнических долгах¹, аргументируя это тем, что сокращение размера репараций должно быть компенсировано соответствующим уменьшением задолженности Соединенным Штатам Америки. Однако Вильсон твердо заявил, что американское правительство «не согласится связывать проблему репараций с вопросом о военных долгах государств Антанты». «Благородный» президент не собирался отказываться от мощного орудия нажима на своих конкурентов.

Английская делегация на Парижской конференции также не собиралась решать вопрос о репарациях в духе обещаний, дававшихся народам во время войны. Один из «столпов» современной буржуазной политической экономии, финансовый советник британского правительства лорд Кейнс пространно доказывал, что обременение Германии репарациями не соответствует интересам европейского мира.

В связи с противоречиями, которые выявились по этому вопросу на конференции, Версальский договор установил лишь принцип, что Германия обязана выплачивать репарации. Общая сумма не была установлена, и этот вопрос явился предметом обсуждения на ряде межсоюзнических конференций с участием представителей Германии, причем каждая очередная конференция уменьшала установленную перед этим сумму. Так, например, конференция в Спа (1920 год) установила общую сумму репараций в 269 миллиардов золотых марок, Парижская конференция (24—30 января 1921 года) сократила эту сумму до 226 миллиардов и, наконец, Лондонская конференция (25 апреля — 5 мая 1921 года) постановила ограничиться суммой в 132 миллиарда золотых марок (около 35 миллиардов долларов), которая явилась основой репарационной программы.

Германия с первого момента поняла значение вопроса о репарациях и сразу же после подписания договора начала открыто и тайно саботировать репарационную программу. Выполнение этого ей облегчали, во-первых, значительные расхождения в интересах между недавними союзниками, а во-вторых, то обстоятельство, что выплата репараций в значительной мере должна была быть произведена деньгами. Используя этот последний момент, Германия доказала, что будет в состоянии выплатить репарации только тогда, когда произойдет восстановление ее экономики.

«Положение Германии стоит в центре внимания. Имеется весьма много кредиторов и только один должник. Кредиторы ничего не получат, если должник окажется неплатежеспособным».

Эти слова германского министра иностранных дел Штреземана, произнесенные в беседе с американским банкиром и экспертом по вопросам репараций Паркером, наглядно иллюстрируют политику Германии по вопросу репараций.

За словами последовали дела. Германия попросту не платила репараций, пользуясь при этом негласной поддержкой со стороны США и Англии, в интересах которых было разжигание антагонизма между Германией и Францией. Действительно, Франция, наиболее заинтересованная в получении репараций (она должна была получить 52 процента общей суммы), проявляла все большее недовольство. Наконец, во второй половине 1922 года французский премьер Пуанкаре выступил с требованием так называемых «действительных гарантий» — выплаты репараций в натуре. Германия отказалась. 11 января 1923 года Франция и Бельгия начали оккупацию Рурского бассейна. Англичане сохранили внешнее спокойствие, фактически, однако, через своего посла в Берлине д'Абернона посоветовали Германии перейти к политике «пассивного сопротивления». Политика «пассивного сопротивления» обошлась Германии весьма дорого и вызвала обесценение немецкой валюты, что чувствительно отразилось на положении населения. Результатом этого явился рост антифранцузских настроений в германском обществе, что именно и требовалось Англии, а также германским промышленным магнатам со Стиннесом во главе.

26 сентября 1923 года германское правительство капитулировало; политика «пассивного сопротивления» была прекращена. Но победа Франции оказалась поистине пирровой победой: огромные оккупационные расходы подорвали и французскую валюту. Созрели условия для «посредничества»...

12 октября 1923 года английское правительство официально обратилось к американскому правительству с просьбой об оказании «помощи» в разрешении этого вопроса. Американский ответ был получен уже через три дня. Американский посол в Лондоне Харвей заявил, что «Соединенные Штаты охотно примут участие в конференции, чтобы спасти Европу от катастрофы».

Сообщение об американском посредничестве было принято в германских правительственных кругах с огромным удовлетворением. Политическая линия США, начертанная американской финансовой олигархией, предвещала Германии ряд крупных успехов. Узы, связывающие германский и американский монополистический капитал, были уже тогда весьма тесными, многие американские концерны вкладывали капитал в германские концерны (о чем будет сказано ниже); не было, следовательно, оснований опасаться, что американское посредничество нанесет Германии ущерб. Кроме того, вследствие огромных военных доходов США имели излишки капитала, которые нужно было вложить за границей, вложить, конечно, с таким расчетом, чтобы это дало прибыль. Германские капиталисты не без оснований считали, что американцы заинтересованы в сохранении и расширении германского рынка.

Германские промышленные магнаты и банкиры принимали уже тогда участие в закулисных переговорах с американскими монополистами по вопросу о «разрешении» проблемы репараций. Послом Германии в Вашингтоне в то время был один из директоров концерна Круппа Видфельдт. Видфельдт вел переговоры о заключении германо-американского торгового договора (подписанного в декабре 1923 года), а затем принимал активное участие в подготовке американского «посредничества» в репарационном вопросе. Одновременно, под нажимом Соединенных Штатов (и при содействии немецких социал-демократов), на пост президента Рейхсбанка был назначен Яльмар Шахт, позднее финансовый «чудотворец» Гитлера и один из главных военных преступников, а сегодня один из прислужников американских империалистов.

Германская реакция всеми силами стремилась активизировать участие США в европейских вопросах. Германское правительство в своей внешней политике ориентировалось главным образом на Америку. По заявлению английского посла в Берлине д'Абернона, «решающее значение для послевоенного развития Германии имело американское влияние».

«Проблема восстановления Европы неразрешима без участия Америки», — заявлял Штреземан. «Американский народ дал конкретные доказательства того, что он желает справедливого мира, а не мира, навязанного силой», — вторил ему Яльмар Шахт.

30 ноября 1923 года союзническая репарационная комиссия опубликовала официальное сообщение о создании комитета экспертов для определения дальнейшей линии действий по вопросу о репарациях. Несколькими неделями позже комиссия сообщила о своем решении правительству США. Президент Кулидж в своем послании конгрессу 6 декабря одобрительно отозвался о предложении репарационной комиссии и назначил своих («неофициальных») представителей в комитет. Франция в течение определенного времени сопротивлялась, но, в конце концов, уступила. (Немаловажную роль сыграл в этом деле экономический нажим США, которые угрожали отказом от предоставления обещанного займа в сумме 100 миллионов долларов, а также дипломатический нажим английского правительства: английский премьер-министр лейборист Макдональд являлся горячим сторонником активизации участия США в европейских вопросах.)

14 января 1924 года в Лондоне состоялось первое заседание международного комитета экспертов. Во главе первого комитета стал американский банкир, тесно связанный с банковской группой Моргана, генерал Чарльз Дауэс, во время первой мировой войны квартирмейстер американской экспедиционной армии (отсюда генеральское звание). Комитет экспертов работал в течение нескольких месяцев, проводил обследования в Германии, собирал высказывания различных германских специалистов по вопросам экономики и наконец в апреле 1924 года представил свой доклад межсоюзнической репарационной комиссии.

Основные предложения плана Дауэса сводились к признанию восстановления Германии как необходимого условия не только для репарационных платежей, но и «экономического возрождения Европы» вообще. Доклад констатировал, что существуют все объективные условия для выполнения этой задачи.

«Германия богата ресурсами, имеет средства для их эксплуатации в больших масштабах. После преодоления нынешнего недостатка в средствах она будет в состоянии занять привилегированное положение в области международных отношений».

План Дауэса ставил своей целью ликвидировать это затруднение. Он не определял ни общей суммы репараций, ни окончательного срока их выплаты. Он предусматривал лишь, что Германия должна заплатить в течение первого года миллиард марок, а в течение последующих лет постепенно увеличивать эту сумму с тем, чтобы в 1928—1929 годах довести ее размер до 2,5 миллиардов марок в год. Для обеспечения выплаты репараций германская экономика была передана под контроль союзников, которые назначили так называемого «комиссара по налогам». Однако самым важным элементом плана Дауэса было оказание Германии финансовой помощи в целях восстановления валюты. В связи с этим комитет экспертов предлагал предоставить Германии оздоровительный заем в сумме 800 миллионов долларов. Не менее важным было распоряжение о том, что суммы, уплачиваемые Германией в счет репараций, не должны немедленно переводиться за границу, а должны переводиться на счет «комиссара по налогам». До поступления соответствующей установленной суммы «комиссар по налогам» имел право предоставлять кредиты из этих средств германской экономике, то есть крупным монополиям. Таким образом, даже репарационные суммы предназначались на восстановление военно-экономического потенциала Германии.

Тот факт, что главной предпосылкой плана Дауэса было восстановление германской промышленности и усиление экспортных возможностей Германии, таил в себе целый ряд опасностей для американской и английской промышленности, ибо Германия могла выступить их опасным конкурентом на мировых рынках. Поэтому естественным последствием плана Дауэса должно было явиться стремление направить торговую экспансию Германии на рынки, не занятые еще английским или американским капиталом. Речь шла конкретно о рынках Восточной Европы и особенно Советского Союза. Располагая заграничными кредитами и мощной промышленной базой, Германия получала возможность подчинить себе в хозяйственном отношении страны Восточной Европы и удерживать их в положении зависимых сельскохозяйственных территорий. Кроме совершенно понятных экономических выгод как для германского капитала, так и для связанного с ним англо-американского капитала, такая постановка вопроса предвещала ряд политических выгод (в частности, замедление развития советской промышленности). Именно поэтому как раз в этот период провозглашаются планы создания «европейской экономической унии», «ликвидации таможенных границ», «международного разделения труда» и т. п. Одним из горячих сторонников этих планов был Яльмар Шахт, который писал:

«Естественным последствием такого положения вещей является мысль о том, чтобы безо всяких скрытых политических целей (!) слить в единый хозяйственный организм промышленные и сельскохозяйственные страны Европы. Германия с ее 65-миллионным населением является надлежащим и самым естественным рынком сбыта для сельскохозяйственных стран Восточной Европы».

В интервью, данном в августе 1926 года венской газете «Нейе фрейе прессе», будущий экономический диктатор гитлеровской Германии выразился еще яснее:

«Один из наших соседей [Польша. — М.С.] пытается создать крупную электропромышленность. Почему он вместо этого не вывозит свою руду и нефть?

Америка совершает ошибку, предоставляя кредиты для поддержания таких отраслей промышленности. Американский финансист должен вначале хорошо подготовиться, прежде чем являться в Среднюю Европу. Американский банкир должен постоянно иметь перед собой карту Европы и рассматривать всю Среднюю Европу как единое целое».

Ясную и необыкновенно меткую характеристику плана Дауэса дал в 1925 году Сталин, указав:

«План Дауэса, составленный в Америке, таков: Европа выплачивает долги Америке за счет Германии, которая обязана Европе выплатить репарации... Германия должна получить ряд свободных рынков, не занятых еще другими капиталистическими странами... Кроме ряда незначительных рынков, тут Америка имеет в виду наши российские рынки. Они должны быть, по плану Дауэса, предоставлены Германии... Весь этот план хорошо построен, но построен он без хозяина... мы вовсе не хотим превратиться в аграрную страну для какой бы то ни было другой страны, в том числе для Германии. Мы сами будем производить машины и прочие средства производства»².

Могучий Советский Союз действительно был в состоянии не допустить осуществления планов «дауэсизации» своей территории. Зато, поскольку дело касалось других стран Восточной Европы, в том числе и Польши, то они достаточно почувствовали усилившуюся экономическую экспансию Германии.

План Дауэса был окончательно утвержден на Лондонской конференции 16 июля 1924 года и вступил в действие 30 августа того же года. В Германии этот план был принят более чем доброжелательно. Штреземан определил его значение следующим образом:

«С принятием плана Дауэса пройден еще один существенный этап на пути вступления Германии на арену международной политики... От Версаля до Лондона вел долгий путь унижения и величайших затруднений. Я убежден, что Лондон — это не завершение пути. Лондон может быть только началом».

Точно так же оценил план Дауэса Шахт:

«С этого момента определилась линия, которая при последовательном ее продолжении должна была неминуемо привести к ликвидации репараций в течение относительно короткого времени... Эта линия заключалась в перемещении проблемы репараций из сферы политических актов насилия в сферу хозяйственных возможностей...

...Страны, располагающие избытком капиталов, предложили предоставить Германии займы, обеспечив, таким образом, новую производственную базу для германской экономики».

Шахт писал эти слова в 1931 году, когда результаты плана Дауэса были уже налицо. В тот период Германия получила огромную финансовую помощь, что иллюстрируется следующими данными:

В течение 6 лет (1924—1929) приток капитала в Германию составил более 10—15 миллиардов марок в виде долгосрочных кредитов и более 6 миллиардов марок в форме краткосрочных. Около 70 процентов суммы займов, полученных Германией, падает на промышленность, из этого более 50 процентов получила тяжелая промышленность. Главным кредитором были Соединенные Штаты (70 процентов всех долгосрочных займов), затем шла Голландия (12 процентов) и Англия (8 процентов).

В результате притока капиталов значительно возрос запас золота и иностранных валют в Германском банке (Рейхсбанке):

План Дауэса рассматривался германскими реваншистами исключительно как этап на пути к полной ликвидации экономической части Версальского договора. В 1925 году Штреземан в письме к бывшему кронпринцу Германии писал:

«Репарационное бремя, возложенное на нас планом Дауэса, по всей вероятности, станет невыносимым уже в 1927 году. Тогда мы должны потребовать созыва новой конференции».

Действительно, как только размер годовых репарационных платежей, вносимых Германией в соответствии с планом Дауэса, достиг 2,5 миллиарда марок, германская дипломатия начала вести кампанию, направленную на получение новых «льгот». 22 декабря 1928 года был создан новый комитет экспертов под председательством американца Оуэна Юнга, являвшегося одним из соавторов плана Дауэса. План Юнга был представлен на рассмотрение специальной конференции 12 государств, состоявшейся в Гааге (6—31 августа 1929 года). В ходе конференции английский министр финансов лейборист Сноуден внес ряд поправок, направленных на уменьшение размера репараций в сравнении с суммами, предусмотренными в проекте комитета. Сноуден (не без закулисной поддержки одного из руководителей концерна Моргана — Томаса Ламонта) победил. Конференция одобрила в принципе план Юнга с поправками Сноудена. Окончательно план Юнга был утвержден 20 января 1930 года на второй конференции в Гааге.

План Юнга предусматривал предоставление Германии нового займа в размере 1 200 миллионов марок и определял общую сумму репараций в 113,9 миллиарда марок, причем уменьшал ежегодные платежи с 2,5 до 2 миллиардов марок. Важным моментом плана была полная ликвидация межсоюзнического контроля над германской экономикой. Кроме того, результатом принятия плана Юнга было немедленное прекращение оккупации Рейнской области войсками союзников. (Версальский договор предусматривал окончание оккупации только в 1935 году.)

Дальше события развивались с необыкновенной быстротой. В 1931 году президент США Гувер объявил одногодичный мораторий по всем международным правительственным долгам, что повлекло отсрочки репарационных платежей. «Годовой мораторий» превратился в бесконечность: Германия не заплатила более ни одного гроша. Правда, конференция в Лозанне (1932 год) пробовала робко наложить символическое бремя платежей (речь шла о внесении 3 миллиардов (!!) марок и прекращении на этом репарационных платежей), но и эта сумма не была выплачена. Проблема репараций была «разрешена»...

Данные, относящиеся к балансу «затрат и прибылей» Германии в период выплаты репараций, несколько разноречивы. Так, например, репарационная комиссия сообщала, что Германия в целом заплатила (наличными и в натуре) 20 769,9 миллиона марок, а в то же самое время получила иностранных займов на сумму около 30 миллиардов марок. Советская «История дипломатии» сообщает следующие цифры: 25 миллиардов марок иностранных займов и 10 миллиардов марок репарационных платежей (в эту последнюю цифру, видимо, не входят выплаты в натуре). Наконец, некоторые немецкие источники исчисляют сумму репарационных выплат в размере 30,8 миллиарда марок и примерно так же определяют сумму иностранных займов.

Не подлежит сомнению, что эта последняя сумма, определяющая репарационные выплаты, является значительно завышенной. Германия, во всяком случае, получила больше (при этом значительно больше), чем выплатила. Но если ближе присмотреться к репарационному механизму, то окажется, что решающим фактором является здесь единственно и исключительно размер полученных займов. Ибо необходимо принять во внимание тот основной и не учитывавшийся до сих пор факт, что репарации платили одни, а займы получали другие. Возьмем для примера механизм сбора репарационных платежей на основе плана Дауэса. Он обычно представляется в форме, показанной на приводимой таблице.

Эта таблица позволяет без особого труда увидеть существо дела: в «нормальном» 1928/29 году 50 процентов всех репарационных сумм должны были давать налоги на предметы потребления. Вместе с железнодорожным налогом широкие массы населения платили, следовательно, около ⅔ общей суммы репарационного взноса. Участие промышленности составляло в то же время (официально) 12 процентов! Нет надобности доказывать, что с займами, которые получала Германия «взамен» репараций, а также для иных целей, дело обстояло совсем иначе: преобладающую часть займа, если не всю его сумму, получили германские монополистические объединения — концерны фликов, тиссенов, стиннесов, круппов и т. п. Таким образом, репарации превратились в своеобразную форму накопления капитала германскими монополиями, которые были главной силой германского империализма.

Источники репарационных выплат (в миллионах золотых марок)

Если к этому прибавить значительное накопление капитала в период инфляции, а также тот факт, что германские промышленники в этот период отнюдь не торопились с увеличением экспорта (что с удовлетворением воспринималось англо-американскими капиталистами), а заботились об увеличении капиталовложений, то мы увидим, что представляет собой та «новая производственная база», о которой говорил Шахт в вышеприведенной цитате. В 1924—1930 годах, которые германскими ревизионистами и их заграничными друзьями изображаются как годы трагического упадка «под бременем Версальского договора», в германскую промышленность было вложено не менее 63 миллиардов марок! (Попутно важно отметить, что в тот же самый период бюджетные ассигнования на армию и флот систематически росли: в 1924/25 году — 458,7 миллионов золотых марок; в 1925/26 году — 567 миллионов; в 1926/27 году — 672,6 миллиона; в 1927/28 году — 701,1 миллиона; в 1928/29 году — 705,6 миллиона.) В результате этого германский производственный аппарат был модернизирован, рационализирован и расширен, становясь базой для стремительного роста вооружений в последующий период.

Уже в 1922 году германская металлургическая промышленность достигла довоенного уровня производства. В 1926 году выплавка чугуна (без Саарского бассейна) составляла 130 процентов в сравнении с 1913 годом, а производство стали — 138 процентов. В период 1924—1929 годов выработка стали в Германии возросла с 9,8 миллиона тонн в год до 16,1 миллиона тонн. В тот же самый период производство стали во Франции возросло только с 6,8 до 9,8 миллиона тонн, а в Англии — с 9,8 до 10,1 миллиона тонн.

Помимо общего роста промышленной продукции, быстрое накопление капитала усилило обнаружившуюся еще ранее тенденцию преобразования промышленной структуры страны в направлении увеличения удельного веса крупной промышленности. Если, например, в 1900 году вывоз средств производства был на 50 процентов меньше вывоза средств потребления, то уже в 1925 году обе группы товаров занимали почти равное положение. Особенно быстрое развитие происходило в области производства продукции машиностроительной промышленности.

Наконец, быстрому накоплению капитала сопутствовала растущая концентрация капитала и производства, все более быстрый переход национальной экономики в зависимость от крупных монополистических объединений.

Если в течение 1911—1922 годов (то есть за 12 лет) число германских картелей возросло с 600 до 1 000, то в период 1922—1925 годов (за 4 года) возникло 500 новых картелей. В 1925 году создается концерн-гигант — одна из главных опор гитлеризма — «И.Г. Фарбениндустри», который почти полностью подчинил себе германскую химическую промышленность. В 1926 году создается Стальной трест, производящий более 35 миллионов тонн кокса, 9 миллионов тонн стали и столько же чугуна. В 1926 году крупнейшие германские монополии контролировали 65 процентов всех капиталов страны, 88,5 процента продукции сырья и полуфабрикатов, 96,3 процента продукции химической промышленности, 90 процентов продукции горной промышленности, 86,7 процента продукции электротехнической промышленности, 85 процентов производства машин и т. д. Три концерна производили 69 процентов чугуна; один концерн (Стальной трест) 43 процента стали. Два концерна (АЭГ и «Сименс») контролировали почти всю электротехническую промышленность; четыре концерна — 80 процентов производства поташа; 10 концернов — 69 процентов производства угля и т. д.

Рост могущества германского монополистического капитала был основной базой политической реакции в Германии, фундаментом, на котором вырос гитлеризм и его планы мирового господства.

* * *

План Дауэса, который не без основания называется «планом Маршалла, родившимся четверть века тому назад», был не только исходной позицией для восстановления военно-экономического потенциала империалистической Германии, но также и отправным пунктом для дальнейшего осуществления реваншистской внешней политики Веймарской республики, фактически управляемой крупным монополистическим капиталом.

Осуществление планов германских реваншистов могло происходить только этапами, причем вначале довольно медленно. Лучше всего, пожалуй, отдавал себе в этом отчет многолетний руководитель внешней политики Германии Густав Штреземан, связанный еще перед первой мировой войной с крайне националистическими политическими группами, преданный сторонник Вильгельма II и горячий поборник ведения войны «до победного конца».

16 декабря 1927 года на закрытом собрании в Кенигсберге Штреземан открыто охарактеризовал основы своей внешней политики, недвусмысленно проводя параллель с историей возрождения Пруссии после наполеоновских войн. Он заявил:

«Необходимо знать цели и методы действий. В 1813 году Пруссия поставила все на одну русскую карту. Версаль, однако, хуже Тильзита. Ничего, следовательно, не остается иного, кроме подпиливания цепей. Другие должны пойти вместе с нами... принимая во внимание свои интересы».

Говоря о «других», которые «должны пойти вместе с нами», Штреземан имел в виду, конечно, США, Англию и Францию. Говоря об их интересах, он имел в виду прежде всего «интересы борьбы с большевизмом». Играя на этих именно «интересах», Штреземан с успехом подпиливал «цепи» Версальского договора.

Принятие плана Дауэса, при котором «Германия впервые после поражения выступила как равноправная сторона за столом конференций» (Штреземан), стало исходным пунктом для большого политического наступления германского империализма. Цели этого наступления Штреземан сформулировал в письме от 7 сентября 1925 года к «его королевскому высочеству» (так неизменно именовал кронпринца Гогенцоллерна «великий европеец»):

«По-моему, перед германской внешней политикой стоят на ближайший период три большие задачи:

во-первых, благоприятное для Германии разрешение репарационного вопроса;

во-вторых, защита немцев, проживающих за границей, то есть тех 10—12 миллионов соотечественников, которые в настоящий момент находятся в чужих странах под иностранным ярмом;

третья задача — это пересмотр Восточных границ, возвращение Германии Данцига и «Польского коридора», а также пересмотр границ в Верхней Силезии.

В перспективе — присоединение немецкой Австрии, хотя я полностью отдаю себе отчет в том, что это не только принесет пользу, но и одновременно значительно осложнит проблему германской империи».

Понятно, что осуществление реваншистских планов на Востоке требовало обеспечения позиций на Западе особенно потому, что, кроме репараций, Германии сильно мешала оккупация важных районов Рейнской области и Рурского бассейна. Руководствуясь этими принципами, Штреземан выступил в сентябре 1924 года с предложением заключения гарантийного договора, так называемого «рейнского пакта». В ходе дипломатической борьбы за осуществление своего проекта Штреземан особенно часто пускал в ход «антибольшевистский аргумент». Этот аргумент оправдал его ожидания, тем более, что контрагентом Штреземана со стороны Англии был не кто иной, как лорд д'Абернон.

«Мы говорили под конец о большевизме, — вспоминает Штреземан одну из бесед, — и я ознакомил его [д'Абернона. — М.С.] с несколькими только что полученными донесениями о силе большевистского движения. Я выразил при этом сомнение в том, что в случае коммунистического путча в Германии мы будем располагать средствами для его подавления. Мне пришла мысль подчеркнуть это обстоятельство в связи с полученной от союзников нотой, настаивающей на уменьшении численности наших частей, расквартированных в казармах».

Добиваясь получения как можно больших уступок со стороны союзников, Германия недвусмысленно давала понять, что за соответствующую цену она охотно включится в антисоветский фронт.

«Если бы мы в результате нашего вступления в Лигу наций действительно нанесли ущерб нашим отношениям с Россией, то мы должны были бы взамен получить соответствующее вознаграждение, например отмену оккупации всей Рейнской области, возврат округов Эйпен и Мальмеди [перешедших к Бельгии в силу Версальского договора. — М.С.] и мандат на какую-нибудь колонию».

Этот явный шантаж Штреземана д'Абернон принял: спокойно, заявив тут же, что «можно будет поговорить на тему о сокращении срока оккупации».

Переговоры продолжались несколько месяцев. В них принимали участие не только дипломаты, но и банкиры. В июле 1925 года Германию посетил директор Английского банка Монтегю Норман в сопровождении одного из руководителей американских федеральных банков Стронга, который обещал Шахту предоставление Германии кредита после подписания пакта. Одновременно американский посол в Лондоне недвусмысленно дал понять правительствам тех государств, которые воспротивились подписанию пакта, что если они не изменят своей позиции, Соединенные Штаты «будут вынуждены» прекратить предоставление им кредитов.

Наконец 5 октября 1925 года в Локарно была созвана конференция представителей Англии, Франции, Германии, Италии, Бельгии, Польши и Чехословакии. В ходе конференции Штреземан не переставал играть «антибольшевистским» козырем. Делая, в частности, намек на необходимость перевооружения Германии, германский министр иностранных дел заявил:

«Москва найдет себе много помощников в нашей стране. Поэтому-то приходится усомниться, хватит ли нам сил полиции и рейхсвера для поддержания порядка».

Локарнская конференция, закончившаяся подписанием ряда договоров в Лондоне 1 декабря 1925 года, принесла Германии существенный успех. Так называемый рейнский пакт, подписанный Германией (как равноправной стороной), Бельгией, Францией, Англией и Италией, содержал коллективную гарантию германо-французской и германо-бельгийской границы. При одновременном отказе от подписания гарантийного пакта о восточных границах Германии рейнский пакт означал, по существу, оставление за Германией свободы действий на Востоке. Именно так оценивал смысл этого пакта французский посол в Лондоне Сентолэр:

«На основании статьи 10 устава Лиги наций Великобритания, равно как и другие участники, гарантирует все границы, установленные мирными договорами... В Локарно же гарантируются только западные. Целью Локарнского договора является, следовательно, не возобновление версальских обязательств, а их ограничение, с исключением восточных границ, которые именно более всего находятся под угрозой».

Впрочем, Германия открыто ставила вопрос о том, что, принимая участие во взаимной гарантии западных границ, она отказывается гарантировать восточные границы. Еще во время предварительных переговоров заместитель Штреземана Шуберт ясно заявил лорду д'Абернону (12 марта 1925 года):

«Германия не соглашается ни в какой форме гарантировать Польше ее границы и готова только заключить с Польшей договор об арбитраже».

Вторым важным последствием Локарно было принятие Германии в Лигу наций с предоставлением ей постоянного места в Совете Лиги.

Германская реакция торжествовала.

«Значение духа Локарно заключается в том, что отныне нет уже германской проблемы, есть только европейская, международная проблема. Политика Локарно исключает политику насилия по отношению к Германии. Локарно означает возрождение германской свободы», — говорил Штреземан.

«Я вижу в Локарнском соглашении возвращение. Рейнской области и возможность возврата германских территорий на востоке», — писал Штреземан 27 ноября 1925 года в частном письме к одному из своих политических друзей.

Английские дипломаты также видели ряд полезных моментов, вытекающих из Локарнских соглашений.

«Пакт [Локарнский. — Ред.] привлекает Германию как равноправного партнера Англии и Франции к сотрудничеству по сохранению сегодняшнего положения вещей на западе Европы. Таким образом, уменьшается в значительной мере сфера влияния русского коммунизма».

Английский министр Ормсби-Гор заявил от имени консервативной партии:

«Насколько я понимаю, спор в Локарно идет вот о чем: свяжет ли Германия свое будущее с судьбами великих западных держав или пойдет совместно с Россией на штурм западной цивилизации? Значение Локарно огромно. Оно показывает, что нынешнее германское правительство отходит от России и связывает свою судьбу с западными державами».

После Локарнской конференции были ликвидированы всякие формы контроля над выполнением Германией постановлений Версальского договора. К этим поражениям французской дипломатии следует добавить значительное падение политического престижа Франции в странах Восточной Европы, которые, несмотря на союзные договоры, связывающие их с Францией, были предоставлены самим себе перед лицом возраставшей агрессивности Германии.

Результаты конференции в Локарно лишний раз доказали, что реакционная, антисоветская политика неизбежно ведет к продаже национальных интересов. Вопреки интересам Франции короли тяжелой французской промышленности именно тогда заключали далеко идущие соглашения с германскими магнатами угля и стали. В целях борьбы против Советского Союза французское правительство поддержало в Локарно англо-американскую политику содействия агрессивным планам германского империализма.

Конечно, Локарно не было в этом отношении обособленным явлением. В последующие годы эта преступная, антинародная политика французских правительств проводилась все более отчетливо.

Коротко и ясно охарактеризовал истинный смысл Локарнских соглашений Сталин на XV съезде ВКП(б), сказав:

«...«система Локарно», «дух Локарно» и т. д., — что это, как не система подготовки новых войн и расстановки сил для будущих военных столкновений?..

Разве не ясно, что рост вооружений диктуется неизбежностью новых империалистических войн между «державами», что «дух войны» является основным содержанием «духа Локарно»³.

Советский Союз последовательно осуществлял свою мирную политику. В 1925—1927 годах, когда созревал агрессивный «дух Локарно», советское правительство дало ряд конкретных доказательств своих истинно мирных стремлений. Именно в тот период СССР заключил договоры о нейтралитете с Турцией, Литвой, Германией, Афганистаном и Ираном, предлагая одновременно заключение подобных договоров другим своим соседям.

Не обращая внимания на это, западные державы с Англией во главе пустили в ход систему антисоветских провокаций. Зимой 1926 года империалисты спровоцировали нападение вооруженных сил реакционного правительства Северного Китая на Восточно-Китайскую железную дорогу, являвшуюся собственностью СССР, нападение на представителей СССР в Пекине и т. д. В течение 1926 и 1927 годов английское правительство совершило ряд провокационных актов также по отношению к советским дипломатическим и торговым представительствам в Лондоне. 27 мая 1927 года консервативное правительство Англии порвало дипломатические отношения с СССР. 5 февраля 1926 года в Латвии было совершено нападение на советских дипломатических курьеров. Подобные нападения на представительства СССР имели место также в Берлине. Наконец, 7 июля 1927 года был убит в Варшаве полпред СССР Войков.

Все эти акты были звеньями одной и той же цепи провокаций. Они олицетворяли «дух Локарно». Не привели они тогда к желательным для империалистов результатам лишь благодаря ясной и решительной позиции советского правительства. Англо-франко-американские империалисты не отказались, однако, от осуществления своих планов.

Примечания

1. По состоянию на 1 июля 1921 года военные долги государств Антанты Америке равнялись 11 084,7 миллиона долларов. — Прим. автора.

2. И.В. Сталин, Соч., т. 7, стр. 271—272.

3. И.В. Сталин, Соч., т. 10, стр. 280, 281.