1. Развитие «ревизионистской» критики в 1964—1968 годах

В начале 1960-х годов казалось, что правящая элита сумела справиться с основными очагами «ревизионизма» в науке и культуре. Проводники партийной линии в Союзе польских литераторов рапортовали начальству об ослаблении оппозиционной деятельности среди польских писателей¹. Окончательным ударом по недовольным в рядах партийных писателей должно было стать дробление первичной парторганизации в СПЛ и перевод некоторых ее членов в партийные организации больших предприятий. Этот план, позаимствованный у советских коллег, был предметом беседы Э. Охаба с представителем исполкома первичной парторганизации СПЛ в декабре 1961 г. и встретил полное одобрение².

Однако в конце ноября 1962 г. на заседании первичной парторганизации СПЛ с резкой критикой работы исполкома, а также правления СПЛ выступила А. Лисецкая. По ее мнению, некие самозванцы (речь шла о Е. Путраменте) неправильно информировали руководство партии о ситуации в литературном сообществе. Именно по этой причине сложилось положение, когда из-за действий цензуры советская литература пользовалась куда большей свободой у себя в стране, чем польская в ПНР. Лисецкая потребовала перевыборов исполкома и 90% правления СПЛ. Ее поддержали В. Ворошильский, К. Брандыс, Л. Пшемский, А. Браун и некоторые другие члены первичной парторганизации³. Такая критика в преддверии очередного съезда СПЛ в декабре 1962 г. звучала особенно грозно. Обнадеживающим фактом для власти явилось то, что ряд закоренелых «ревизионистов» (Важик, Яструн и др.) решил не баллотироваться в делегаты съезда⁴. И действительно, несмотря на отдельные выпады против цензуры, критика в ее адрес звучала на съезде уже куда более умеренно, чем четырьмя годами ранее, и носила характер не требований, а нареканий. На этом фоне едва ли не самой радикальной оказалась речь Я. Ивашкевича, который упрекнул власть в неумении прислушиваться к часто справедливому недовольству писателей и выражал озабоченность ухудшением их материального положения. Главным же вопросом, обсуждавшимся на съезде, был острый недостаток бумаги для издания художественной литературы⁵.

17—18 января 1964 г. в Варшаве было созвано расширенное заседание Главного правления СПЛ. По данным Службы безопасности, о его созыве ходатайствовала «группа "Европы"», хотя официальная инициатива исходила от Я. Ивашкевича. Судя по всему, оппозиция воспринимала это собрание как решительную схватку и тщательно готовилась к нему: в конце декабря и в первой половине января участники писательской «фронды» (Е. Анджеевский, П. Герц, Я. Котт, А. Важик, А. Ковальская, М. Яструн, Р. Матушевский и др.) провели две неформальные встречи, где согласовали тактику действий. На заседании присутствовало около 200 человек, съехавшихся со всей Польши. Многие выступавшие остро критиковали работу правления, действия цензуры и всю культурную политику партии. В этой связи не раз вспоминалось упразднение «Новой культуры» и «Пшеглёнда культурального», и создание на их базе «Культуры» — этого «худшего из всех возможных журналов», по выражению А. Слонимского, поскольку он «действует под охраной цензуры... и с ним нельзя полемизировать». Несмотря на то, что такие взгляды получили отпор со стороны лояльных партии писателей, в целом, как подытожили авторы информационной записки для СБ, «нынешний пленум... не сильно отличался от съезда писателей во Вроцлаве (в 1958 г. — В.В.)»⁶. По окончании собрания оппозиция продолжала проводить неофициальные встречи, на которых среди прочего обсуждалась возможность создания «блока самообороны» для защиты польской культуры⁷. 5 февраля 1964 г. на общем собрании варшавского отделения СПЛ снова поднимался вопрос о недостатке бумаги и бесцеремонном вмешательстве цензуры в творческий процесс. На этом собрании оппозиции удалось добиться избрания П. Герца в правление СПЛ. 24 февраля в Варшаве без согласия большинства правления прошла встреча «писательского актива» для выработки общей позиции по вопросу создания взамен закрытых еженедельников нового журнала и обращения с этим требованием в инстанции, причем, эту инициативу поддержали также писатели, не принадлежавшие к оппозиции⁸.

Наконец, 14 марта грянул гром. Тридцать четыре заслуженных представителя польской науки и культуры (среди них Е. Анджеевский, А. Ковальская, П. Герц, А. Рудницкий, Я. Котт, М. Яструн, Э. Липиньский, С. Дыгат, Я. Щепаньский, К. Выка, А. Важик и др.) направили письмо премьер-министру Ю. Циранкевичу, в котором заявляли: «Ограничение количества бумаги на издание книг и журналов, а также ужесточение цензуры создают угрожающую ситуацию для развития национальной культуры. Мы, нижеподписавшиеся, признавая наличие общественного мнения, права на критику, свободную дискуссию и правдивую информацию необходимым элементом прогресса, двигаемые гражданской заботой, требуем изменения культурной политики в духе прав, гарантированных Конституцией польского государства и сообразных с благом нации»⁹. Две недели власть никак не реагировала на это письмо. Между тем сведения о нем просочились за рубеж, и вскоре его содержание огласило радио «Свободная Европа». В литературных кругах начали шириться комментарии относительно такого шага писателей и ученых. Варшавские литераторы и журналисты, согласно донесениям СБ, восприняли новость о появлении письма со смесью злорадства и снисходительной усмешки. Те из представителей печатных изданий, которые подвергались нападкам со стороны оппозиционеров, надеялись, что этот шаг заставит власть перейти к решительным мерам в отношении непокорной интеллигенции. Многие высказывались в том смысле, что ситуация, конечно, тяжелая, но подобные выступления не принесут ничего, кроме новых неприятностей. Составителей письма называли «донкихотствующими стариками». «Большинство... журналистов, — сообщали сотрудники СБ, — согласны во мнении, что во-первых, руководство партии и правительства должно официально выразить свое отношение к высказанным упрекам... а во-вторых, передача подобных документов в западные страны заслуживает резкого осуждения»¹⁰.

Некоторые из тех, кто позитивно отнесся к письму, критиковали его авторов за отсутствие конкретики и вовлечение в затею «реакционных» деятелей (таких как С. Цат-Мацкевич). «Волнение по поводу письма вышло за пределы литературного сообщества, — констатировала СБ в майском отчете. — ...Оно вызвало многочисленные комментарии творческой интеллигенции, ученых и журналистов, выдержанные в негативном для партии духе. Отмечены также отдельные случаи письменной благодарности участникам группы "34-х". Им выражают признательность "за мужественную и патриотическую позицию в деле защиты польской национальной культуры"»¹¹.

Поняв, что шила в мешке не утаишь, власть перешла к действиям. Представитель польского МИД провел пресс-конференцию для репортеров западных агентств, где высказал официальную позицию власти по этому вопросу. Одновременно всем подписавшим письмо было запрещено печататься, выступать в СМИ и выезжать за границу. Служба безопасности начала следствие по делу об утечке информации за рубеж.

В западных средствах массовой информации началась кампания в защиту преследуемых. С протестом против ущемления свободы слова в Польше выступили многие деятели культуры: Гор Видал, Роберт Пенн Уоррен, Сол Беллоу, Элиа Казан, Норман Майлер, Артур Миллер и др. В этой ситуации Я. Ивашкевич, находившийся тогда в Италии, направил послание премьер-министру ПНР. Он назвал «Письмо 34-х» «идиотским шагом серьезных вроде бы людей», но выразил протест против их преследования. «Письмо» он счел вотумом недоверия самому себе как председателю Главного правления СПЛ, в связи с чем просил об оставке по собственному желанию¹². Отставка эта принята не была. 8 апреля некоторые из «подписантов» (К. Выка, Э. Липиньский, С. Дыгат, А. Ковальская, Е. Анджеевский, А. Рудницкий, Т. Котарбиньский, Е. Загурский, М. Домбровская, Я. Щепаньский, Я. Парандовский, К. Эстрайхер, А. Гейштор, Ю. Кшижановский) были приглашены на встречу с Ю. Циранкевичем. На встрече также присутствовали Ю. Пшибось, А. Шафф, секретарь ЦК ПОРП профессор Х. Яблоньский, Е. Путрамент и вице-председатель Главного правления СИЛ А. Малишевский. Судя по всему, А. Шафф и Х. Яблоньский были призваны идеологически уравновесить дискуссию, Путрамент представлял партийных писателей, Малишевский заменял отсутствовавшего Ивашкевича, а Пшибось должен был воздействовать на оппозиционеров как пример «раскаявшегося грешника» (в 1962 г. он заявил о «пересмотре своего отношения к социализму», т. е. об отходе от оппозиции¹³). Как явствует из рассказов участников этой встречи, активнее всех атаковали «подписантов» Шафф и Пшибось, в то время как Циранкевич разыгрывал благодушного хозяина и сокрушался по поводу того, что содержание «Письма» стало известно заграничной прессе¹⁴.

Тем временем В. Намёткевич, секретарь В. Гомулки, подготовил для своего шефа обширную записку о ситуации в СПЛ начиная с 1955 г. По словам Намёткевича, в 1955—1957 годах среди литераторов задавали тон так называемые «левые интеллектуалы» (Е. Анджеевский, П. Герц, Р. Карст, С. Полляк, К. Брандыс, Р. Матушевский, Я. Котт, А. Важик, В. Ворошильский, В. Вирпша, А. Мандалян, А. Браун, Я. Бохеньский и др.), которых поддерживали некоторые «немарксистские деятели» (С. Киселевский, Е. Завейский, П. Ясеница, Я.Ю. Липский), а также ряд партийных публицистов, ученых и чиновников (Л. Колаковский, Р. Зиманд, К. Волицкий, Р. Гранас, С. Сташевский, П. Бейлин, С. Арский, Э. Верфель, С. Жулкевский). Общим для них было «своеобразное понимание роли литературы как "совести нации"... Своеобразность этого понимания, — говорилось в записке, — опирается на полное отрицание роли партии как руководящей силы общества. По сути дела, речь идет о противопоставлении литературы партийному руководству». Одну из исходных точек такой позиции Намёткевич усматривал в том, что для этих людей «общим является поиск в [критикуемом ими] "сталинизме" причин собственных писательских неудач и всех бед литературы. Для многих из них понятие "сталинизм" отождествляется с социализмом». Все это приводит к тому, что сообщество «левых интеллектуалов» «склонно принимать на себя функции политической оппозиции». К счастью, продолжал Намёткевич, в последнее время в Польше появилось поколение писателей, которые «серьезно воспринимают голос партии... и не настолько циничны, как литераторы, что уже пережили все возможные "этапы"» (Э. Брылль, С. Гроховяк, Ю. Ленарт, Б. Дроздовский и др.). Почему-то министерство культуры до недавнего времени пренебрегало ими, всячески поддерживая как раз «левых интеллектуалов». XIII пленум ЦК ПОРП, — констатировал референт, — положил конец этой порочной практике. Такую линию следует приветствовать. «Однако процессы, о которых идет речь, имеют место в области сознания, поэтому решающее воздействие на них оказывает не деятельность партаппарата, а более широкое явление — развитие общественно-политической жизни». Пока же «важнейшим вопросом в области взаимодействия партии и литературного сообщества является ежедневная политическая работа [издательского отдела министерства культуры]. Все другие проблемы, как например количество бумаги, размеры гонораров, те или иные настроения, высказывания писателей являются второстепенными...». Отсюда следовал вывод: «пока министерство культуры не введет в руководство издательским делом серьезных товарищей, будут продолжаться искусственно вызванные конфликты во взаимоотношениях партии и литературы»¹⁵.

Интересна эволюция общественных настроений относительно «Письма 34-х», зафиксированная в донесениях СБ. В марте органы госбезопасности сообщали, что «в творческих сообществах господствует убеждение, будто это событие является продолжением серьезной, согласованной политической акции так называемых «либералов» (представленных Слонимским, а также несколькими философами и социологами вроде Л. Колаковского) и группы «бешеных» в парторганизации СПЛ (Ворошильский, Лисецкая, Вирпша и Браун). Часть из них... стремится к тому, чтобы скомпрометировать партийных литераторов из нынешнего руководства СПЛ и не допустить подлинного диалога между творческим сообществом и партийным руководством»¹⁶. В дальнейшем тональность донесений СБ начинает меняется. Из Вроцлава сообщали: «содержание письма... местным журналистам и литераторам известно. Часть из них поддерживает его тезисы...»¹⁷. Краковское отделение СБ информировало: «Известие о том, что литераторы и ученые отправили письмо, дошло до научных сотрудников Ягеллонского университета разными путями из Варшавы и по радио "Свободная Европа". Это дело обсуждается ими негласно, и из различных высказываний следует, что большинство выражает скорее положительное отношение к содержанию письма... По данным, полученным из литературного сообщества, следует, что в целом содержание письма поддерживается и принимается, однако осуждается то, что перед отправкой его премьеру оно было передано западным корреспондентам и распространялось по всей стране»¹⁸. Из Ополя информировали: «В дискуссиях... первое место занимает широко распространенный слух о протесте... ведущих варшавских писателей и ученых против ограничения свободы искусства и науки... Говорят, что в отношений подписантов применены суровые меры... Материал для таких дискуссий поставляет главным образом "Свободная Европа"... Кроме того, в среде научных сотрудников... встречается мнение, что цензура в Польше придирчива до абсурда, затрудняя публикацию научных работ...»¹⁹. Из Гданьска доносили: «Ученые... комментируют письмо 34-х, обвиняя в сложившемся положении правительство ПНР и партию. Они утверждают, что среди писателей, направивших письмо, встречаются не только люди с устаревшими взглядами, но также и уважаемые личности, крепко связанные с Народной Польшей. Они считают, что... письмо к власти было протестом против ненормальной ситуации в польской литературе и культуре. Иного мнения придерживается техническая интеллигенция, занятая в кораблестроительной промышленности. Она решительно осуждает письмо 34-х, полагая его вредным в нынешней международной ситуации...»²⁰. В Лодзи председатель тамошнего отделения СПЛ заявил буквально следующее: «В любом случае это нам не повредит, а наоборот, морально поднимет в глазах власти и заграницы... Ведь в свете всех тех скандалов, что у нас творятся, нельзя было молчать»²¹.

Распространением «Письма» занялось студенчество. Первые экземпляры попали в студенческую среду уже 18 марта через выпускника истфака Варшавского университета Е.Р. Новака. Их вручил ему А. Слонимский с предупреждением, чтобы он никому не показывал этого документа, кроме своих знакомых. Представляется, что Слонимский намеренно кривил душой, подготавливая запасной ход на случай дальнейшего молчания правительства. И действительно, Е.Р. Новак передал «Письмо» своему знакомому Я.К. Стодольняку, который размножил его и передал журналисту агентства Франс-Пресс²². Уже в начале апреля во время встречи С. Киселевского со студентами в Ополе звучали вопросы о том, стоит ли его подпись под обращением к премьеру²³. 28 апреля, встречаясь со студентами Варшавского университета, о «Письме» упомянул Е. Путрамент. Он признал частичную правоту его авторов, однако осудил «ультимативный» характер документа, а также то, что он послужил поводом для атак на Польшу со стороны западных СМИ²⁴. В конце апреля массовое распространение «Письма» было отмечено в Гданьском политехническом институте²⁵.

Другим источником сведений о «Письме 34-х» было радио «Свободная Европа». Под влиянием его передач у некоторых студентов Варшавского университета (в частности, у известного впоследствии политика Я. Корвин-Микке) созрела мысль созвать митинг, который и состоялся в университете 14 апреля. На нем зачитали «Письмо», после чего ректор велел студентам немедленно разойтись. Известие о митинге быстро разнеслось по Польше. 16 апреля о нем на одном из научных собраний Вроцлава сообщил студент К. Коморницкий, 18 апреля листовки с призывом организовать свой митинг были разбросаны в одном из студенческих общежитий Кракова²⁶.

Власть наносила контрудары сразу по нескольким направлениям. Очень быстро были выявлены и задержаны лица, причастные к распространению «Письма 34-х» (например, Я.Ю. Липский). В прессе была развернута кампания, обвинявшая «подписантов» в том, что своими действиями они играют на руку враждебным центрам за рубежом. На них оказывали давление с целью заставить написать опровержение «заграничных инсинуаций» о репрессиях, будто бы постигших подписантов. Многие поддались натиску. 22 апреля в газете «Таймс» появилось «Заявление 10-ти» польских ученых и литераторов, поставивших свои подписи под «Письмом 34-х». В нем А. Гейштор, К. Гурский, Л. Инфельд, К. Куманецкий, Ю. Кшижановский, Э. Липиньский, Я. Щепаньский, В. Серпиньский, В. Татаркевич и К. Выка отмежевывались от «антипольской кампании», развернутой в западных СМИ²⁷.

Остальные подписанты «Письма» оказались более стойкими и отказались поддержать «Заявление 10-ти»²⁸. Более того, польский Пен-клуб, председателем которого был один из 34-х-Я. Парандовский, в начале мая большинством голосов отклонил проект резолюции, в котором говорилось о неприятии протеста исполкома Международного Пен-клуба против преследований несогласных²⁹. Тем временем власть развернула новую акцию, теперь уже среди литераторов, призывая их подписать протест против «вмешательства радио "Свободная Европа" во внутренние дела Польши». С этой инициативой выступил член Политбюро З. Клишко, обращаясь к делегатам съезда писателей западных земель в Познани. Он назвал «Письмо 34-х» делом «нескольких поджигателей», озабоченных не благом польской культуры, а совсем иными целями, да к тому же находящихся под влиянием западной пропаганды³⁰.

Тем временем готовилась встреча первого секретаря ЦК ПОРП с Президиумом Правления СПЛ. В преддверии этой встречи Я. Ивашкевич передал В. Гомулке предложения по нормализации обстановки: отменить санкции против «подписантов» (в противном случае Ивашкевич намекал на возможность ухода с поста председателя Правления), увеличить тиражи и количество изданий, изменить состав цензоров, создать новый журнал вместо варшавской «Культуры», активнее подключать Правление СПЛ к разрешению возникающих споров, дать положительный ответ на просьбу М. Домбровской о личной встрече с В. Гомулкой³¹. В итоге последний встретился с членами Президиума, а к М. Домбровской поехал Е. Путрамент. Из всего этого литераторы сделали вывод: «четыре года делегация писателей добивалась встречи с Владыславом Гомулкой; но произошло это лишь после протеста 34-х. Стало быть, протест принес результаты»³². Другим выводом было то, что конфликт начинает переходить «из фазы истерической в фазу историческую»³³.

В начале июля Служба безопасности подготовила доклад о «вдохновляющей роли парижской "Культуры" и радио "Свободная Европа" в деле "Письма 34-х"». Кроме того, в конце мая был составлен рапорт о связях литературных оппозиционеров с бывшим первым секретарем варшавского комитета ПОРП С. Сташевским, причем в рапорте как бы невзначай упоминалось имя главного «пулавянина» Р. Замбровского³⁴. Таким образом, Служба безопасности стремилась придать истории с «Письмом 34-х» контуры политического заговора.

12 июня 1964 г. прошло собрание варшавского отделения СПЛ для избрания делегатов на общепольский съезд писателей, который должен был состояться в сентябре в Люблине. Борьба вокруг «Письма 34-х» разгорелась с новой силой. Делегатами съезда из числа 34-х «подписантов» были избраны Я. Парандовский, А. Рудницкий, Е. Загурский, С. Киселевский, П. Ясеница, П. Герц, а также двадцать один литератор, отказавшийся принять участие в протесте против деятельности радио «Свободная Европа». Вместе они набрали наибольшее количество голосов. Одновременно проиграло выборы большинство писателей и публицистов, сотрудничавших с журналами «Вспулчесность» и варшавская «Культура». На собрании в поддержку «Письма» выступили Н. Модзелевская (вдова министра иностранных дел ПНР З. Модзелевского) и М. Домбровская. Особенно большую известность получила речь Домбровской. В своем выступлении она дала отповедь словам З. Клишко, произнесенным на писательском съезде в Познани, перечислила все нападки властей на «подписантов», и потребовала прекратить их. Кроме того, знаменитая писательница заявила, что «Письмо 34-х» было всего лишь сигналом о проблеме, а не протестом, и обвинила Я. Ивашкевича в том, что он не сумел стать посредником в улаживании конфликта³⁵. Речь Домбровской, как отметила Служба безопасности, «была встречена бурными аплодисментами и вставанием с мест большинства собравшихся»³⁶.

После этого началась дискуссия, в ходе которой со стороны представителей Правления СПЛ и членов ПОРП слышалось немало критики в адрес М. Домбровской и «Письма 34-х», в то время как люди, не связанные с партией (С. Киселевский, С. Цат-Мацкевич, Я. Гжендзиньский, М. Ванькович, П. Ясеница, А. Сандауэр), активно защищали коллегу. «Ревизионисты» и литераторы левого толка (Я. Котт, Е. Анджеевский, М. Яструн, А. Слонимский, А. Важик) предпочли устраниться от спора и отказались баллотироваться в делегаты съезда, когда Н. Модзелевская выступила с подобным предложением (равным образом отказалась делать это и М. Домбровская)³⁷.

Осуждение политики партийной верхушки, впервые прозвучавшее из уст выдающейся писательницы, имело в обществе огромный резонанс. Руководство ПОРП, чтобы не усугублять ситуацию, отказалось от преследования авторов и сторонников «Письма 34-х». Более того, как заметил В. Ворошильский, для писателей наступило время «золотой вольности». Другой партийный писатель, В. Домбровский, отмечал, что с писателями вдруг стали встречаться члены ЦК, у них брали интервью на радио. Из этого он делал вывод: власть нервничает и меняет свои решения. К. Брандыс и В. Ворошильский, обнадеженные этими переменами, заявляли в узком кругу, что не собираются атаковать на съезде СПЛ политику партии, если партийные власти сами не примутся их критиковать. В свою очередь Я. Секерская утверждала, что партийные делегаты развернут натиск на ПОРП с целью либерализации культурной политики, а руководство партии со своей стороны будет вынуждено изменить некоторые решения, принятые на XIII пленуме³⁸.

Люблинский съезд СПЛ состоялся 18—21 сентября 1964 г., в год 20-летия Народной Польши. В связи с юбилейными торжествами на съезде кроме министра культуры Т. Галиньского и руководителя Отдела культуры ЦК В, Красько присутствовали В. Гомулка и З. Кпишко. Во вступительной речи Я. Ивашкевич обрушился с резкой критикой на сторонников «Письма 34-х», припомнив А. Важику, М. Яструну и К. Брандысу ту неблаговидную роль, которую они играли в период директивного насаждения соцреализма. Выступавший упрекнул оппозицию в подрыве доверия ко всему литературному сообществу Польши, взял под защиту СПЛ и указал, что ситуация была бы куда лучше, если бы не «Письмо 34-х». Затем слово взял В. Гомулка. Он подробно остановился на успехах Народной Польши, в том числе в области развития культуры, не преминув уколоть недовольных: «только слепцы и люди, не высовывающие носа из варшавских кафе, могут этого не видеть». Далее первый секретарь ЦК ПОРП заявил, что кроме философии отчаяния есть еще философия надежды, представленная марксизмом-ленинизмом. «И мы стремимся к тому, чтобы философия марксизма стала философией всех наших творческих работников». Развивая свою мысль, Гомулка неожиданно вспомнил о Сталине, деятельность которого, по его утверждению, принесла Польше немало пользы³⁹. Речь Гомулки была восторженно встречена «лояльными» литераторами, оппозиция же предпочла промолчать, хотя в кулуарах выражала свое недовольство⁴⁰.

Прения разгорелись под занавес съезда, когда началось обсуждение проекта изменений в устав СПЛ. Одной из поправок предусматривалось, что членом СПЛ может быть только гражданин Польши. Если бы поправка была принята, то из Союза польских литераторов были бы исключены писатели-эмигранты (например, М. Хласко). Провал этой поправки обеспокоил работников «идеологического фронта». Они разработали предложения, направленные на предотвращение создания «единого фронта оппозиции»⁴¹.

5 октября в Варшаве на открытом собрании первичной парторганизации СПЛ большую полемическую речь произнес З. Клишко. Поскольку его выступление задумывалось как опровержение тезисов М. Домбровской, на собрание были приглашены все члены варшавского отделения СПЛ. «Никогда еще ни одно собрание во дворце на Краковском Предместье (в варшавском отделении СПЛ. — В.В.) не привлекало такого внимания, — отмечает свидетель событий. — В зале не хватало мест не только для сидящих, но даже для стоящих, так что пришлось открыть двери в переполненный коридор»⁴². Сначала была зачитана стенограмма выступления М. Домбровской на собрании варшавского отделения СПЛ 12 июня (сама писательница по причине болезни отсутствовала), затем слово предоставили З. Клишко. Его речь была наполнена многочисленными выпадами против А. Слонимского и М. Ваньковича, которых партийная верхушка сочла главными виновниками возникшей ситуации в связи с «Письмом 34-х». Опираясь на материалы начатого в марте следствия, высокопоставленный функционер представил весь ход событий как хорошо спланированную акцию по компрометации Народной Польши⁴³. С ответными речами выступили некоторые беспартийные писатели (А. Слонимский, П. Ясеница, А. Сандауэр), ряд других литераторов. В примирительном духе было выдержано выступление Я. Ивашкевича, который признал частичную ответственность власти за произошедшее, и заявил: «Ни на минуту не допускал я мысли, что письмо 34-х было написано на потребу заграницы»⁴⁴.

Вопреки ожиданиям власти, это собрание оказалось скорее победой оппозиции. Литературные фрондеры поздравляли А. Слонимского с блестящей речью, лояльные же политике партии писатели и публицисты выражали свое недовольство, что собрание вновь вернулось к разрешенному казалось бы вопросу⁴⁵.

События вокруг «Письма 34-х» свидетельствовали о начале открытого конфликта между частью интеллигенции и правящим режимом, причем по мере того, как разворачивался этот конфликт, нонконформистская интеллигенция левой демократической направленности все отчетливее превращалась в оппозиционное сообщество, отторгаемое партийным руководством. В то же время, эпизод с «Письмом 34-х», несмотря на большой резонанс, затронул лишь небольшую часть образованной прослойки населения, активно участвовавшей в общественной жизни страны. Среди интеллигенции и рабочих в Польше тогда господствовало убеждение, что радикальные протесты создадут угрозу лучшим по сравнению с первой половиной 50-х гг. условиям жизни и работы⁴⁶. Это в значительной мере ослабляло потенциал оппозиционных настроений среди населения.

Примечания

1. См., например, записки Е. Путрамента и секретаря первичной парторганизации в СПЛ В. Залевского от 1962 г.: AAN. PZPR KC 237/XVIII-219. K. 24—29, 39—47.

2. AAN. PZPR KC 23 7/ХVTII-192. K. 160.

3. Ibid. K. 320—324.

4. Ibid. K. 230—232.

5. AAN. PZPR KC 237/XVIII-211. K. 1—13.

6. AIPN 0365/32 t. 2. K. 1—6.

7. Ibid. K. 26.

8. Ibid. K. 27—28.

9. Eisler J. Marzec 1968... S. 59.

10. AIPN 01820/5 t. 3. K. 39—41, 57—60.

11. AIPN 0365/32 t. 2. K. 32—33.

12. AAN. PZPR KC 237/XVIII-267. K. 3.

13. AAN. PZPR KC 237/XVIII-219. K. 25.

14. Gaston de Gerezay [S. Cat-Mackiewicz]. Polska Gomułki і List "34" // Kultura (Paryż), 1964, № 10. S. 18—20.

15. AIPN 0365/106 t. 1. K. 44—63.

16. AIPN 01820/5 t. 1. K. 29.

17. AIPN 01820/5 t. 3. K. 72.

18. Ibid. K. 80—81.

19. Ibid. K. 85—86.

20. Ibid. K. 98.

21. Ibid. K. 145.

22. AIPN 01820/5 t. 1. K. 239.

23. Ibid. K. 86.

24. Ibid. K. 95—96.

25. Ibid. K. 100.

26. AIPN 01820/5 t. 3. K. 69—70.

27. AAN. PZPR KC 237/XVIII-267. K. 169.

28. Gaston de Gerezay [S. Cat-Mackiewicz]. Polska Gomułki... S. 20.

29. AAN. PZPR KC 237/XVIII-267. K. 218—219.

30. Żyromski W. Zenon Kliszko i list "34" // Kultura (Paryż), 1964, № 12. S. 147.

31. AAN. PZPR KC 237/XVIII-267. K. 170—172.

32. AIPN 01820/5 t. 3. K. 140.

33. Ibid.

34. AIPN 01820/5 t. 3. K. 154—157, 198—204.

35. AAN. PZPR KC 237/XVIII-267. K. 173—193.

36. AIPN 0365/32 t. 2. K. 39.

37. Ibid. K. 38—41; Gaston de Gerezay [S. Cat-Mackiewicz], Polska Gomułki... S. 24—25.

38. AAN PZPR KC 237/XVIII-291. K. 12—17.

39. AAN. PZPR KC 237/XVIII-281. K. 2—4, 22—25.

40. Ibid. K. 18—26.

41. Ibid. K. 18—21.

42. Żyromski W. Zenon Kliszko i list "34" // Kultura (Paryż), 1964, № 12. S. 148.

43. AAN. PZPR KC 237/XVIII-267. K. 53—76.

44. AIPN MSW II 3068. K. 1—25.

45. AIPN 0365/106 t. 1. Informacja ą 0100.

46. Sonntag S. Rola komandosów w ruchu studenckim 1968 roku // Studia i materiały z dziejów opozycji i oporu społecznego. Pod red. Ł. Kamińskiego. Т. II. Warszawa, 1999. S. 57.