3. Внутрипартийная оппозиция. Конец 1950-х — начало 1960-х годов

Режим, утвердившийся в октябре 1956 г. и связанный с именем В. Гомулки, носил все черты авторитарного. Такие явления как дискуссии в Сейме, принимавшие нередко довольно острый характер, существование легальных центров немарксистской мысли (клубы интеллигенции, католическая фракция «Знак» в парламенте), а также относительно свободное (по сравнению с СССР) обсуждение в прессе политики партии и правительства позволяли говорить о значительном потеплении политического климата в стране. В то же время давление, которое власть постоянно оказывала на интеллигенцию, закрытие ряда периодических изданий и клубов, отсутствие полноценных институтов гражданского общества, которые бы защищали человека перед лицом государства, характеризуют режим, сложившийся во второй половине 1950-х гг., как авторитарную диктатуру.

Программа руководства, пришедшего к власти в октябре 1956 г., была изложена В. Гомулкой в речи на VIII пленуме ЦК ПОРП, и в политическом отношении сводилась к следующим пунктам: равноправие всех стран социалистического лагеря на основе международной солидарности трудящихся; неприятие культа личности; внутрипартийная демократия (открытость партийной жизни, свободные выборы руководства, право защищать свое мнение при условии, что решения большинства обязательны для всех); повышение роли Сейма как высшего органа власти в стране. Польско-югославская декларация, подписанная в декабре 1956 г., добавила к этим положениям еще два: многовариантность путей к социализму и признание нецелесообразности возрождения международных политических организаций для сотрудничества «рабочих движений» разных стран¹. Первое время новое руководство прибегало также к патриотической риторике, которая носила подчас довольно резкий характер, направленный прежде всего против доминирования СССР. Солидарность с Венгрией, особенно чувствовавшаяся в статьях некоторых публицистов (В. Ворошильского, М. Белицкого, Р. Зиманда, Х. Адамецкой), находила, как казалось, понимание и поддержку со стороны новой правящей элиты. «Патриотическая» волна 1956 г. выразилась в возвращении на руководящие посты ряда деятелей, которые были отстранены от политики в период борьбы с «правонационалистическим уклоном» (кроме В. Гомулки и его ближайшего окружения это были, например, крестьянские деятели С. Игнар и К. Банах, бывший социалист Б. Дробнер и др.). Это способствовало тому, что после 1956 г. правящий режим в массовом сознании стал в большей степени отождествляться с национальной традицией².

Имя В. Гомулки в то время ассоциировалось в широких народных массах с подлинным социализмом, то есть с национальным суверенитетом, демократизацией политической жизни и изменением экономического курса. В связи с этим после возвращения Гомулки на пост лидера партии начали раздаваться призывы перейти ко второму этапу «революции» как логическому продолжению начатых перемен. Однако, второй этап (в понимании так называемых «ревизионистов») не наступил. Более того, в конце 1956 г.ив течение 1957 г. из уст представителей польского правительства и руководства ПОРП прозвучало несколько резких замечаний в отношении нарастающего свободомыслия, которые не оставляли сомнений в будущей политике партийной верхушки. По сообщению секретаря Главного правления Общества польско-советской дружбы Т. Ксенжека, уже в декабре 1956 г. член Политбюро ЦК ПОРП Р. Замбровский, выступая на районной партконференции, заявил, что в ПОРП есть «группа бешеных» (В. Ворошильский, Р. Зиманд, Я. Секерская и др.), которая стоит на позициях ревизии марксизма³. Сам В. Гомулка высказался по поводу событий «Польского Октября»: «Никакой революции у нас не было. Мы только изменили методы нашей работы. И если употреблять термин «обновление», то с ним можно согласиться»⁴.

Часть политической элиты, впрочем, выступала даже против таких, очень ограниченных, уступок общественному мнению, видя в них угрозу социалистическому строю. В частности, член ЦК ПОРП К. Мияль (единственный, кто в октябре 1956 г. голосовал против избрания Гомулки на пост партийного лидера) уже в январе 1957 г. заявлял, что политика обновленного руководства ведет к восстановлению в стране капитализма. В мае и июне 1957 г. по стране распространялись листовки, в которых Гомулка обвинялся в ревизионизме. Автор их остался неизвестен. Сходные идеи витали тогда среди некоторых рабочих и бывших сотрудников госбезопасности, исключенных из партии в 1956 г., а также среди ряда журналистов. Один из последних, К. Яжембовский (сотрудник газет «Хлопска дрога» и «Валька млодых») так характеризовал эти настроения: «Считал и считаю, что со смертью Сталина произошел упадок передовой роли Советского Союза в международном коммунистическом движении. Его наследники — Маленков, Хрущев или Брежнев — уже не соответствовали этой роли. Всех их превосходил Мао, представлявший страну с миллиардным населением»⁵. Представители «догматизма», как именовали такие воззрения члены партийной верхушки, собирались в доме Яжембовского, установили контакт с китайским посольством и принялись распространять документы Компартии Китая. На встречи с ними приходили некоторые деятели ПАКСа (например, Р. Рейфф, член правления этой организации). Группа получала деньги из китайского посольства. В марте 1959 г. в кулуарах Дворца культуры и науки в Варшаве, где проходил III съезд ПОРП, ходила по рукам листовка, обвинявшая Гомулку в излишнем потакании евреям. В ее написании подозревались К. Мияль и член ЦК С. Лапот. Оба функционера были тут же сняты со своих постов в ПОРП.

В декабре 1963 г. появился первая большая брошюра «догматиков»: «Победа в борьбе! Пассивность и молчание — это гибель!». Авторами ее были молодые журналисты Ю. Снециньский, С. Сенкевич, Р. Конарский и научный сотрудник А. Калестыньский. Окончательную редакцию осуществил К. Мияль. В документе говорилось о последовательном проникновении международного капитала во все сферы жизни польского общества и об усилении буржуазной идеологии. Проводниками западного влияния назывались сионисты и троцкисты, под давлением которых якобы произошло освобождение примаса С. Вышиньского, восстановление закона Божего в школе и активизация «реакционной части духовенства». ПОРП обвинялась в отходе от генеральной марксистско-ленинской линии, а ее руководство — в том, что стало марионетками в руках «буржуазных интеллектуалов»⁶. На средства албанского посольства брошюра была размножена и в количестве 10 тыс. экземпляров разослана работникам партаппарата, а также делегатам проходившего в июне 1964 г. IV съезда ПОРП. За это Мияль был снят с должности директора Инвестиционного банка и на два месяца помещен под домашний арест. В начале августа 1964 г. были арестованы основные участники его группы (Яжембовский, Снециньский и др.). Следствие над ними вел заместитель министра внутренних дел Ф. Шляхчиц, а в камеры к заключенным приходил на беседы председатель Главной комиссии партийного контроля Р. Новак. В начале сентября обвиняемые были приговорены к нескольким месяцам заключения за распространение ложных сведений о Народной Польше. Позже сроки были увеличены до трех лет. За решетку попали Яжембовский, Сенкевич, Снециньский, а также рабочий М. Фельчак. Фамилия К. Мияля в ходе судебного процесса не упоминалась.

4 декабря 1965 г. Мияль (согласно его собственному утверждению) основал в подполье Коммунистическую партию Польши. Вместе с ним у истоков этой партии стояли известные некогда люди, занимавшие при Б. Беруте высокие посты: В. Двораковский, Х. Хэлховский, С. Бродзиньский. В феврале 1966 г. Мияль выехал в Албанию, откуда от имени Компартии Польши рассылал через албанское посольство антигомулковские листовки. Эти листовки отправлялись на адреса партийных чиновников, в редакции газет и журналов. Их также распространяли единомышленники Мияля в стране. Кроме того, «Радио Тирана» создало польскую редакцию, которая призывала поляков свергнуть господство «сионистов» и «ревизионистов»⁷.

Но как ни активны были «догматики», главную угрозу для своей концепции социалистического строительства Гомулка видел все же не в них, а в тех деятелях, которые выступали с критикой авторитарных методов управления страной. Обоснование своей позиции они находили в отличной от официальной интерпретации марксизма, за что и были названы на IX пленуме ЦК в мае 1957 г. «ревизионистами». Троих из них Гомулка тогда же назвал поименно — Р. Зиманда, В. Ворошильского и Л. Колаковского. Эти трое как бы олицетворяли разные направления «ревизионистской» критики. Зиманд отождествлялся с радикальной концепцией передачи власти в руки советов на всех уровнях и во всех областях, будь то экономика, культура или наука. Ворошильский приобрел известность репортажами из Венгрии, в которых звучало осуждение действий СССР. Колаковский был одним из первых партийных философов, предпринявших критику марксизма. Он выступал с требованиями политических реформ, суть которых видел не в строительстве особой социалистической демократии, а в расширении достижений буржуазной демократии на основе равенства и подлинного народовластия⁸.

IX пленум ЦК ПОРП ознаменовал собой начало нового периода во взаимоотношениях между властью и обществом. С одной стороны, народ ожидал дальнейшей демократизации политического строя и создания системы ответственности власти перед обществом, а с другой — цели правящего режима остались прежними, как и методы их достижения, основанные на диктате ПОРП. Истоки вызревания конфликта коммунистическая интеллигенция видела в несоответствии гомулковской практики и марксистской теории. В результате в среде марксистов-интеллектуалов в конце 1950-х и в 1960-е годов нарастало разочарование политикой партии и самим марксизмом. Значительная их часть отошла от концепции тоталитарного государства как единственного метода строительства социализма и начала выступать за расширение независимой общественной инициативы. В связи с этим левая интеллигенция критиковала «малую стабилизацию» В. Гомулки, усматривая в ней конформизм и потребительство⁹. В области культуры это выразилось в отрицании соцреализма как единственного творческого метода и в постулате свободы творчества. Поэтому особенно болезненным для деятелей культуры было осознание того, что даже после октября 1956 г. партия не собиралась мириться с неконтролируемой общественной активностью, а стало быть пыталась продолжать в этой сфере берутовскую политику.

Разочарование было тем более сильным, что теперь главным врагом для коммунистической интеллигенции вместо буржуазии и империалистических сил волей-неволей становилось уже само социалистическое государство, иначе говоря — собственный строй. Нужно заметить, что в существе этого конфликта отдавали себе отчет не только деятели оппозиции, но и сторонники власти. Один из них, литератор Т. Голуй, говорил на IV съезде Союза польских литераторов в декабре 1958 г., что конфликт заключается не в спорах между писателями и цензурой, а в антагонизме между принципом доминирования партии в любой общественной деятельности и стремлением писателей к максимальной свободе творчества¹⁰.

Непосредственно после октябрьских событий в среде польской эмиграции получила распространение концепция о возможности легальной оппозиции в ПНР, принимающей основы закрепленного конституцией строя. Среди оппозиции такая точка зрения воспринималась первоначально как абсолютно нереальная. Известный публицист С. Эрлих писал в 1956 г., что подобная схема неприменима в стране, «где по всем принципиальным вопросам политические группы согласны между собой», понимая под «принципиальными вопросами» общественно-политическую платформу построения социализма¹¹. Эмигрантский публицист левого толка З. Йордан в своей оценке произошедших перемен был не столь категоричен. Рассуждая о перспективах социалистического строя в Польше, он прозорливо заметил, что хотя власть коммунистов крепка как никогда, тем не менее среди них существуют расхождения во взглядах на методы построения социализма, что формирует почву для оппозиции и оппозиционных партий¹².

В Клубе кривого колеса уже в феврале 1957 г. возник вопрос о направлении его дальнейшей деятельности в новых условиях. Во время бурной дискуссии на общем собрании членов клуба 10 февраля обнаружились два подхода. Первый сводился к тому, чтобы ограничить дальнейшую работу клуба деятельностью в рамках секций, не претендуя на политическую роль. «ККК сыграл позитивную роль в предыдущий период... поддержав силы обновления, — указывали сторонники этого направления. — Однако теперь продолжение такого курса обречено на неудачу, поскольку члены Клубы не настолько подготовлены к дискуссиям на экономические или общественные темы, чтобы вести обсуждение на серьезном уровне...». Представители этого течения стремились вернуть клубу его роль исключительно культурного и научного учреждения, не претендующего на политический вес. В своей аргументации они исходили из соображения, что дискуссии на культурную и научную тематику предоставят власти меньше поводов для вмешательства во внутриклубную жизнь. Приверженцами этой точки зрения были Юлиуш и Эва Гажтецкие, поэт Э. Брылль, скульптор М. Богуш и литератор А. Лям. Иного взгляда придерживались такие влиятельные члены клуба как сотрудник Отдела пропаганды ЦК ПОРП Х. Бронятовская, Я.Ю. Липский, А. Балицкий, Ч. Чапов, М. Срока и З. Скужиньский, С. Куровский. Они считали, что клуб «должен по-прежнему играть роль своего рода польского Гайд-парка, т. е. места выражения общественного мнения. Однако Клубу не следует ограничиваться этими рамками, а выйти к народу, дабы помочь молодым и неопытным рабочим клубам в их деятельности...». Согласно этой точке зрения, упор должен был делаться на «самостоятельное развитие теоретической мысли, поиск новых решений в политике, общественном и экономическом строе, в области культуры, философии и общественных наук...». Крайние позиции здесь занял инженер З. Яромин, который настаивал на том, что клуб должен объединить вокруг себя всех польских левых, став таким образом серьезным фактором политической жизни. Промежуточное мнение отстаивал социолог С. Мантужевский, говоривший, что клуб должен заниматься в равной мере культурной и политической проблематикой при сохранении определенных пропорций¹³. Именно эта позиция и возобладала. В новое правление вошли представители обеих точек зрения, вследствие чего клуб не стал ни центром притяжения левых сил, ни аналогом «народного института», но остался местом свободного обмена мнениями на самые разные темы.

Дискуссия показывает, что многие представители польской интеллигенции отдавали себе отчет в границах потепления политического климата. Все понимали, что несмотря на произошедшие перемены ПОРП по-прежнему остается единственным и непререкаемым источником власти, соперничать с которым небезопасно. Речь шла только о расширении области свободы в рамках системы «диктатуры пролетариата».

Действительно, определенное отрезвление марксистских вольнодумцев после революционного энтузиазма начало чувствоваться непосредственно по проведении выборов в Сейм в январе 1957 г Еще до выборов в ряде мест давало о себе знать острое недовольство кандидатурами некоторых партийных деятелей. Так, по сообщении советского посольства, в Варшавском Политехническом институте состоялся митинг против выдвижения кандидатур секретаря ЦК ПОРП Е. Альбрехта и председателя Центрального правления Союза польской молодежи Х. Яворской; лодзинские студенты активно выступали против кандидатуры члена Политбюро Р. Замбровского; студенты Белостокской медицинской академии угрожали бойкотировать кандидатуру директора департамента МВД по делам вероисповеданий Е. Штахельского, если не будет внесена кандидатура одного из профессоров академии; в Ленчинском уезде Лодзинского воеводства были отмечены резкие выступления против кандидатуры председателя Главного правления Лиги женщин А. Мусяловой, в Кракове велась усиленная кампания против премьер-министра Ю. Циранкевича и первого секретаря воеводской организации ПОРП Б. Дробнера. Ситуацию обострило постановление Согласительной комиссии от 10 января 1957 г., рекомендовавшее в течение недели исключить из списков кандидатов в депутаты всех тех, кто оказался неподходящим «по слабости характера, отсутствию ответственности за свои поступки» и несоблюдение программных требований политических партий¹⁴. В их число попали, например, такие деятели как бывший премьер Э. Осубка-Моравский и лидер краковской революционной молодежи Б. Тейковский. В Кракове и Люблине, где планировалось выдвинуть кандидатуры этих людей, немедленно началось движение протеста, вследствие чего Тейковского пришлось вернуть в список¹⁵.

После убедительной победы Фронта национального единства на выборах власть начала проводить унификацию структур, возникших на волне перемен. Все молодежные организации были сведены в Союз социалистической молодежи (в городе), Союз сельской социалистической молодежи (в деревне) и Союз польских студентов. Формально независимым остался лишь Союз польских харцеров, но и там всякая оппозиционная деятельность была подавлена в зародыше. Молодежные структуры союзнических партий были поставлены под надзор ПОРП (равно как и сами партии), их деятельность всячески ограничивалась. Контроль ПОРП над союзническими партиями доходил до того, что руководители административного отдела ЦК ПОРП проверяли проекты программ ДП, и вносили свои замечания и поправки. Аналогичным образом отслеживались все события внутрипартийной жизни в ДП и ОКП в целях предотвращения возможных проявлений нелояльности строю¹⁶. Дискуссионные клубы, возникшие в 1956 г., должны были получить одобрение на свою деятельность от местных органов власти. Если их общественно-политическая позиция по каким-то причинам не устраивала партийно-государственное руководство, они немедленно распускались. Первоначально органы власти находились в растерянности, не зная, какими принципами руководствоваться при отсеивании «неблагонадежных» клубов. «Во многих случаях мы не имеем точных данных о целях и намерениях организаторов, — указывалось в информационной записке общественно-административного отдела МВД, написанной, вероятно, в январе 1957 г. — Существующие в этой области распоряжения зачастую не выполняются. В то же время случается, что мы не можем высказаться за или против регистрации...»¹⁷, В связи с этим работники МВД предложили следующие критерии для определения целесообразности сохранения того или иного клуба: «Следует выражать согласие на легализацию таких товариществ, союзов, клубов, которые не собираются проводить политической деятельности и чье существование не угрожает интересам страны и политике партии. Не следует регистрировать таких союзов, клубов, товариществ, которые в своих программах предусматривают деятельность, расходящуюся с линией партии и народной власти, либо под прикрытием аполитичности собираются осуществлять такую деятельность. В случае, если с просьбой о регистрации обращаются те товарищества, союзы и клубы, чья позиция вызывает сомнения с точки зрения их политического облика, следует консультироваться с соответствующими партийными и государственными органами. Товарищества, союзы, клубы, которые не пройдут регистрации, но тем не менее продолжат свою деятельность, должны быть немедленно (но без скандала) распущены, а в более серьезных случаях организаторы должны быть привлечены к ответственности»¹⁸.

Не отождествляя себя с оппозицией, часть польской марксистской интеллигенции действовала в ее рамках де-факто, проявлением чего и явилось возникновение независимого от властей течения социалистической мысли, получившего наименование «ревизионизма». Как целостная программа польский «ревизионизм» никогда сформулирован не был. Под ревизионизмом зачастую подразумевали то содержание, которое вкладывали в это понятие идеологи и функционеры ПОРП в зависимости от конкретной политической конъюнктуры. «Очень трудно определить, какие собственно взгляды нужно считать "ревизионистскими", — писал много лет спустя известный деятель оппозиции Я. Карпиньский, — поскольку это определение означало отклонение от так называемой "линии партии", которая часто изменяется и не всегда видно, куда собственно она направлена. В коммунистическом движении принято называть "ревизионистами" таких сторонников изменения партийного курса, которые, считая себя марксистами (хотя и не всегда признаваемые властями за истинных марксистов), однозначно высказываются за социализм (правда, не всегда понимаемый ими так же, как и официальными идеологами), в условиях, когда партия завоевывает власть, выступают за уменьшение партийно-государственного всевластия»¹⁹. Р. Замбровский на отчетно-выборной конференции ПОРП в Лодзи в начале марта 1957 г. утверждал: «Ревизионизм выражается в попытках поставить под сомнение диктатуру пролетариата вообще..., подорвать ленинские программные положения о принципах диктатуры пролетариата. Ревизионизм выражается в пропаганде отдельными членами партии идеи интегральной демократии, свободы для всех, свободной игры всех политических сил. В ряде статей, например, в еженедельнике "По просту" или в литературной печати, все более отчетливо чувствуется стремление диктовать вопрос с извращениями и ошибками... как вопрос доминирующий над основными противоречиями между силами социализма и силами, враждебными социализму... Это стремление выражается в полном отрицании 12-летних достижений народной Полыни, в теориях о бюрократии, которая стала классом и которую необходимо свергнуть»²⁰. Другой видный «пулавянин» Е. Моравский суть ревизионизма охарактеризовал так: «Ревизионизм — это отступление от основных принципов, на которые опирается марксизм. В настоящих конкретных условиях, в Польше 1957 года, ревизионистом является тот, кто фактически подвергает сомнению превосходство социализма над капитализмом, оспаривает социалистический характер нашего строительства в связи с тем, что в прошлом были совершены ошибки и искривления, а в капитализме ищет избавительных средств для "усовершенствования социализма". Ревизионистом является тот, кто фактически подвергает сомнению диктатуру пролетариата. Ревизионистом является тот, кто подвергает сомнению и фактически подрывает руководящую роль партии, кто стремится к превращению партии в партию социал-демократического типа, имеющую течения, фракции и группы, а фактически — в бессильную партию. Ревизионистом является тот, кто недооценивает в теории и практике реального исторического, решающего факта существования социалистического лагеря, опирающегося на идеологическое содружество и равноправие»²¹.

Таким образом, польский «ревизионизм» — это программы или критические предложения, направленные на пересмотр основополагающих принципов функционирования политической, экономической и идеологической систем в ПНР, но не подвергающие сомнению ценности марксизма как идеологии и не посягающие на свержение общественно-политической системы Народной Польши. Поэтому когда говорится о польском «ревизионизме», обычно имеется в виду всплеск свободной мысли в ПОРП, произошедший на волне преодоления тоталитаризма, который в Польше того периода отождествлялся со сталинизмом. Прежде всего это касалось гуманитарных наук, которые обрели тогда в стране второе дыхание. В качестве примеров обычно приводятся имена О. Лянге, Э. Липиньского, В. Бруса, З. Баумана, которые говорили о необходимости изменения модели центральной плановой экономики; Л. Колаковского, Б. Банко и М. Гиршович, подвергавших критическому переосмыслению основные положения марксизма-ленинизма; В. Ворошильского, К. Брандыса, А. Важика, требовавших уменьшить идеологический контроль со стороны партии над развитием культурных процессов; Станислава и Марию Оссовских, Ю. Хохфельда, Ю. Халасиньского, которые поднимали из руин польскую социологию. Кроме неприятия сталинизма общей чертой польских «ревизионистов» было сдержанное отношение к национализму, а также к различного рода «традиционным ценностям», которые ассоциировались с этим понятием, то есть, прежде всего, к католической церкви и религии. В связи с этим в начале 1957 г. в периодических изданиях, отражавших точку зрения «ревизионистской» интеллигенции («Нова культура», «Пшеглёнд культуральный», «По просту» и др.), была развернута настоящая пропагандистская кампания, внешне направленная против поднявшего в то время голову антисемитизма и активизации клерикальных кругов в связи с возобновлением уроков Закона Божьего в общеобразовательной школе, а фактически — против национализма и католицизма.

Борьба с клерикалами была одной из традиций левой интеллигенции в Польше, однако в коллизии середины 1950-х годов было и нечто новое. Если раньше польская интеллигенция ставила в упрек церкви отсутствие рационализма и поддержку наиболее патриархальных явлений в общественной жизни, то теперь социалистическая интеллигенция, обогатившись опытом преодоления тоталитаризма, обвиняла католиков в том, что они находятся в плену такого же доктринерства, каким был для марксистов сталинизм. Молодое поколение, говорил во время дискуссии с членами светских католических клубов редактор «По просту» Р. Турский, переживает смерть всех богов, особенно же — доктринерства, которое стремится к полному подчинению себе человеческой личности²². Годом позже Л. Колаковский в известном эссе «Жрец и шут» сходным образом охарактеризовал состояние современного человека, придя к заключению, что сомнению следует подвергать любой абсолют, любой категоричный и незыблемый принцип. «Дождь богов падает с неба на похороны одного Бога, пережившего себя», — это высказывание относилось ко всякому догматизму: как левого, так и правого толка. В целом, как можно заметить, эссе в равной степени было направлено против сталинизма и католической церкви, которые представлялись марксистской интеллигенции того периода явлениями одного масштаба²³.

Понятие «ревизионизма» отождествлялось польскими марксистскими интеллектуалами прежде всего со свободным творческим поиском и в теоретическом смысле не несло в себе отрицательного заряда. «Постоянное обновление и верификация принципов — это и есть генеральная линия развития марксистской мысли и марксистской партии» — утверждалось тогда со страниц газет, предоставлявших свои страницы «ревизионистам»²⁴. Звучало даже мнение, что в современном коммунистическом движении разделение на «ревизионизм» и «догматизм» вообще не актуально, поскольку не существует такого канона, к которому применялись бы данные понятия. Что же касается так называемой «ревизионистской позиции», осужденной руководством ПОРП, то это не более чем ревизия взглядов, победивших на VIII пленуме ЦК ПОРП (октябрь 1956 г.), что, конечно, нельзя назвать каноном, поскольку решения VIII пленума — это всего лишь первый документ «польского пути к социализму» и не более того²⁵.

Марксистская интеллигенция различала понятия научного и идеологического ревизионизма. Под последним они понимали такое мировоззрение, которое выступало против идеологии, отражающей классовый интерес пролетариата (заключавшийся в борьбе за коммунизм)²⁶, и были солидарны с властью в оценке опасности такого ревизионизма. Один из виднейших представителей «ревизионизма» Ю. Хохфельд признавал, что идеологический ревизионизм вполне может возникнуть на почве ревизионизма научного, ибо марксизм — это прежде всего идеология, и в этом слабость марксистских партий. Но в силу того, что без постоянного пересмотра взглядов наука останавливается, каждый марксист должен руководствоваться в своем научном поиске собственным рассудком и гражданской позицией, дабы не допустить перерождения научного ревизионизма в идеологический²⁷. Л. Колаковский следующим образом сформулировал платформу «ревизионизма»: 1) поиск путей институционального выражения демократических форм жизни; 2) убеждение, что политический аппарат, неподконтрольный обществу, неизбежно усиливает властную машину и вырождается в деспотию, не связанную ни с мнением народа, ни с потребностями общества; 3) экономическая свобода может деградировать, если ей не сопутствует политическая демократия; 4) в условиях национализации средств производства следует бороться за их обобществление; 5) необходима свобода слова для всех идеологий, стоящих на почве социализма; 6) партия разлагается в случае, если она слита с госаппаратом и фактически является его частью, вместо того, чтобы быть вдохновителем и воспитателем общества; 7) сталинизм был не «ошибкой», а тотальной политической, экономической и культурной системой, и его преодоление требует дальнейшего преобразования системы, а не только устранения «недостатков» и сосредоточения всеобщей ненависти на нескольких лицах, особенно отличившихся в предыдущий период; 8) суверенитет Польши не перестал быть насущной проблемой; 9) противопоставление социалистической и буржуазной демократий — нонсенс, поскольку речь идет не о ликвидации достижений буржуазной демократии, а о ее расширении в системе, которая устранила бы все элементы фиктивности вместе с общественным неравенством; 10) народовластие совсем не гарантирует того, что государство становится выразителем народной воли, а партия — авангардом рабочего класса, и что вместо этого оно требует постоянного выстраивания институциональных форм, которые бы расширили участие народа в политическом и экономическом управлении²⁸.

Данные положения, особенно тезисы о необходимости «дальнейшего преобразования системы» и укреплении суверенитета Польши, входили в противоречие с программой новой правящей элиты, и, в частности, с высказываниями В. Гомулки, который еще в 1956 г. заявил: никакого второго этапа (под которым некоторые «политические комбинаторы» подразумевают «так называемые демократические свободы, политическую независимость и открытие ворот для получения постов») не будет; те же, кто говорит иначе, стремятся к восстановлению в стране капитализма²⁹.

В. Гомулка вернулся в большую политику, выдвинув лозунг демократизации режима. «Ревизионисты» видели три направления, по которым должна была осуществляться демократизация: идеологическое, экономическое и политическое. В отношении идеологии была развернута критика с марксистских позиций догматики предшествующего периода. Своеобразным девизом этой критики можно назвать слова Т. Котарбиньского: «кто страстно стремится к правде, тот неизбежно придет к марксизму, а кто любой ценой хочет быть марксистом, зачастую отдаляется от правды»³⁰. Полагая марксизм наиболее прогрессивным направлением современной философии, «ревизионисты» тем не менее призывали не закрывать глаза на ряд его изъянов (претензии на универсальность, попытки стать сверхнаукой)³¹, а кроме того, признать ценность и других философских течений, из коих особенной популярностью пользовался экзистенциализм.

Пересмотр прежних философских установок в то время был вообще свойственен польским марксистам. Если в период сталинизма основополагающим принципом социалистического строительства являлся императив «цель оправдывает средства», то теперь категорическим образом утверждалось: «Нет такой идеи, которая стоила бы больше, чем высшая ценность — жизнь»³². Польские марксисты отмежевывались от «вульгарного понимания этики классовой борьбы, при котором этические нормы не отделяются от принципов политической стратегию)³³. Именно марксистская критика 1955—1957 годов, как заметил Х. Янковский, расчистила почву для новых формул социалистического гуманизма, и личность стала теперь не только средством, но и целью самой в себе³⁴. Это, впрочем, не мешало многим «ревизионистам» искренне верить в романтику революционной борьбы, что, однако, еще резче противопоставляло их официальной идеологии. «Ревизионисты» ставили в вину власти то, что она выхолостила содержание революционных лозунгов, подменив их обывательским пустозвонством. В связи с этим «ревизионисты» выступали против так называемой «малой стабилизации», наступившей с возвращением во власть В. Гомулки. Сама формулировка «малая стабилизация», по свидетельству А. Киёвского, принадлежит знаменитому поэту Т. Ружевичу. «Ревизионисты» же объединяли ее с понятием «потребительское общество», олицетворением которого считали США, где человек тонет в массе товаров, становясь их рабом³⁵.

К концу 1950-х годов на волне полемики с представителями «официального» марксизма, прежде всего с А. Шаффом, «ревизионисты» практически расстались с прежним благоговейным отношением к творческому наследию К. Маркса и Ф. Энгельса. «Утверждение, будто все философские проблемы нашли в марксизме свое законченное выражение, ныне принимается лишь невеждами», — заявил на страницах еженедельника «Пшеглёнд культуральный» П. Бейлин, рассматривавший марксизм лишь как одно из течений современной философии, в одном ряду с экзистенциализмом и неотомизмом³⁶. «В наши дни стало ясно, что многие мысли Маркса, прежде всего в сфере предвидений дальнейшего хода истории, не выдержали... безжалостного испытания жизнью и сохранили, подобно утопиям, ценность скорее морального стимула, чем научной теории», — утверждал в конце 1956 г. Л. Колаковский³⁷. Ту же точку зрения высказал и О. Лянге, выступая в апреле 1959 г. в столичном центре партийной пропаганды ПОРП: «История возникновения и развития социалистических стран пошла по другому пути, чем предполагали Маркс и Энгельс»³⁸. Известный социологе. Шацкий еще в начале 1957 г. указывал, что причина кризиса марксизма заключалась не в его тесной связи с идеологией, как это утверждал Ю. Хохфельд, а в том, что ученые-марксисты не хотели признавать его одним из многих направлений науки, стало быть, игнорировали его односторонность³⁹. Публицист М. Червиньский тогда же уподобил марксизм католицизму, так как и тот, и другой принимают определенные положения без каких-либо доказательств (примечательно, что буквально то же самое заявил в приводимой дискуссии и публицист католического еженедельника «Тыгодник повшехны» С. Киселевский)⁴⁰.

После IX пленума ЦК ПОРП, на котором В. Гомулка назвал ревизионизм большей опасностью, чем догматизм, критика марксизма, столь смелая и открытая в 1956—1957 годах, начала сходить со страниц газет и журналов, перемещаясь в немногие оставшиеся дискуссионные клубы.

Судьба политического и экономического направлений деятельности «ревизионистов» оказалась в этом смысле более счастливой. А. Фришке разделил политические программы «ревизионистов» на два направления: за прямую демократию по типу Югославии и за представительскую демократию⁴¹. Первые черпали свое вдохновение в работах В.И. Ленина и группировались в основном вокруг «По просту». Это была главным образом молодежь, пережившая энтузиазм «Польского Октября» и смотревшая на мир весьма радикально. Искренняя вера в «революцию» В. Гомулки и критическое отношение к действительности наложили отпечаток утопичности на их идеи о переустройстве общества. В частности, представители этого течения выступали за создание советов на всех уровнях управления вплоть до общегосударственного и во всех сферах жизни, будь то культура, наука или экономика; они требовали подчинить бюрократический аппарат местному самоуправлению и изменить порядок выборов в национальные советы (рады народовые), дабы избиратели могли в случае необходимости отзывать своих Депутатов. Все это сопровождалось неизменным подтверждением верности коммунистическим идеалам. Представители данного направления были категорическими противниками как «бюрократического централизма» (под которым они понимали государственный аппарат ПНР), так и парламентаризма. Последний, по их словам, был опасен тем, что ввиду малочисленности рабочего класса в Польше сравнительно со всем населением страны неизбежно привел бы польскую экономику к НЭПу или даже капитализму. Сторонники рабочей демократии призывали продолжать «революцию», дабы окончательно сломать старый бюрократический аппарат, который по самой своей природе угрожает существованию советов⁴². Часть так называемого «поколения 56-го года» (прежде всего, Я. Куронь и К. Модзелевский) увлеклась близким по духу троцкизмом, который, как казалось, удачно сочетал коммунизм с критикой «советского империализма»⁴³.

Представители второго направления (например, Ю. Хохфельд) доказывали, что придание рабочим советам статуса государственных органов, к чему призывало большинство молодежных и рабочих лидеров, чревато восстановлением командно-административной системы, что вместо этого следует установить подлинную, а не фиктивную, многопартийность и допустить организацию других демократических автономных структур, которые защитили бы общество от всевластия распорядителей политической и экономической жизни⁴⁴. Умеренные были обеспокоены тем, что демократизация идет не совсем так, как это представлялось в 1956 г., и прилагали все усилия, чтобы указать власти на ее «ошибки». Они осуждали чрезмерную громоздкость партийно-государственного аппарата и сокрушались по поводу недопустимо низкого участия народа в решении судеб страны, что, по их мнению, вызывало апатию и общественный пессимизм. Я. Щепаньский в цикле статей, опубликованных в «Пшеглёнде культуральном», пришел к выводу, что преобразования, осуществленные в Польше после 1956 г., не смогли целиком уничтожить сталинскую систему, элементы которой сохранялись еще долгое время. К таковым он относил государственное подавление «неформальных связей в обществе», отрыв бюрократии от насущных интересов народа и ее перерастание в самодостаточный механизм, замену четких критериев добра и зла политической целесообразностью, что привело к частичному параличу официальных общественных организаций. К этим явлениям добавились и новые «болезни», прежде всего, разочарование народа, особенно молодежи, в ПОРП. Основной упор Щепаньский делал на общественную активность, через которую прежде всего и укрепляется государство, нация, класс, церковь. Если простейшие неформальные группы не гармонизируют с официальными организациями, предупреждал ученый, они становятся источником конфликтов и оппозиции. При этом Я. Щепаньский оставался противником внедрения западной демократии в Польше в силу того, что демократия по типу западной возможна только в дисциплинированном обществе, в то время как длительный безгосударственный период превратил поляков в бунтарей и анархистов⁴⁵.

Примечания

1. AAN. PZPR XIA/42. K. 45—53.

2. Zaremba M. Biedni Polacy 68. Społeczeństwo polskie wobec wydarzeń marcowych w świetle raportów KW i MSW dla kierownictwa PZPR // Marzec 1968. Trzydzieści lat później. T. 1. Pod red. M. Kuli, P. Osęki i M. Zaremby. Warszawa, 1998. S. 168.

3. РГАНИ. Ф. 5. Оп. 28. Д. 481. Л. 9—14.

4. Цит. по: Юсупов Р.Р. Польская интеллигенция в период народной демократии. 1944—1980 гг. Казань, 1998. С. 256.

5. Sołtysiak G. Żołnierze Partii // Gazeta Wyborcza, 11.12.93.

6. Eisler J. Marzec 1968... S. 28—29.

7. Sołtysiak G. Op. cit.; AAN. PZPR KC ГХ/907. K. 3—4, 15—17, 42—64.

8. См., например: Kołakowski L. Tendencje, perspektywy i zadania // Życie Warszawy, 4.02.57; Колаковский Л. Похвала... С. 2—21.

9. Toeplitz K.T. "Normalność" // Przegląd Kulturalny, 1962, № 32; Kijowski A. Kto nas budzi? Kto usypia? // Przegląd Kulturalny, 1962, № 36; Beylin P. Niepokoje amerykańskie i nasze // Przegląd Kulturalny, 1963, Ne 1.

10. RAN. PZPR KC 237/XVIH-180. K. 62—64.

11. Echrlich S. Sejm i partia // Nowa Kultura, 1956, № 47.

12. Jordan Z. Op. cit. S. 19.

13. AIPN 01334/371. K. 35—36.

14. АВП РФ. Ф. 122. Оп. 39. Пор. 36. П. 140. Д. 728. Л. 6; Орехов А.М. Указ. соч. С. 241—243.

15. АВП РФ. Ф. 122. Оп. 39. Пор. 36. П. 140. Д. 728. Л. 11,20—21.

16. AAN. PZPR KC XIA/217.

17. AIPN MSW DSA AK/29. K. 64.

18. Ibid. K. 69.

19. Цит. по: Калугина Т.Г. Указ. соч. С. 202.

20. АВП РФ. Ф. 122. Оп. 3. П. 747. Д. 1383. Л. 469.

21. Там же. Л. 342.

22. О współpracy marksistów i katolików // Po prostu, 1957, № 14.

23. Колаковский Л. Похвала непоследовательности. Firence, 1974. С. 22—63.

24. Pomianowski J. Cena krachu polityki barona Muenchausena // Nowa Kultura, 1957, № 15.

25. Eilstein H. «Rewizjonizm»-«dogmatyzm» //Nowa Kultura, 1957, № 17.

26. Żarnowska A., Drozdowski M. Spór o dług i skarb // Przegląd Kulturalny, 1957, № 9.

27. Hochfeld J. Rewizje i tradycje // Przegląd Kulturalny, 1957, № 15.

28. Kołakowski L. Tendencje, perspektywy i zadania // życie Warszawy, 4.02.1957.

29. Фронт национального единства (В. Гомулка, С. Игаар, С. Кульчиньский, Я. Франковский). Варшава, 1956. С. 20—22.

30. Цит. по: Maneli M. Wokół marksistowskiej teorii prawdy // Przegląd Kulturalny, 1959, № 32.

31. Czerwiński M. Contra Schaff // Przegląd Kulturalny, 1957, № 13.

32. Przyboś J. Ciąg dalszy rozmowy // Przegląd Kulturalny, 1960, № 45.

33. Płużański T. Czy kanonizacja Giordano Bruno? // Nowa Kultura, 1957, № 41.

34. Jankowski H. Wokół filozofii człowieka // Przegląd Kulturalny, 1961, № 50.

35. Toeplilz K.T. «Normalność» // Przegląd Kulturalny, 1962, № 32; Kijowski A. Kto nas budzi? Kto usypia? // Przegląd Kulturalny, 1962, № 36; Beylin P. Niepokoje amerykańskie i nasze // Przegląd Kulturalny, 1963, № 1.

36. Beylin P. Filozoficzne spory w marksizmie // Przegląd Kulturalny, 1963, № 21; Idem. O potrzebie współczesnego świata albo O zaangażowaniu // Przegląd Kulturalny, 1959, № 51—52.

37. Колаковский Л. Похвала... С. 19.

38. АВП РФ. Ф. 122. Оп. 41. П. 148. Д. 720. Л. 4.

39. Szacki J. Kilka uwag о marksizmie dzisiejszym //Przegląd Kulturalny, 1957, № 16.

40. O współpracy... // Po prostu, 1957, № 14.

41. Friszke A. Op. cit. S. 137—138.

42. Borowska M., Balcerzak J., Gilejko L. Rady czy system rad? // Po prostu, 1957, № 1; Chełstowski S.. Godek W. Samorząd robotniczy w niebezpieczeństwie // Po prostu, 1957, № 3.

43. Ejsler J. Marzec 1968... S. 89—90, 93.

44. Friszke A. Op. cit. S. 138—139.

45. Przegląd Kulturalny, 1957, № 36,44; 1961, № 29, 31; 1962, № 20.