5. Реакция власти

Во время мартовских волнений 1968 г. пресса и представители партийного руководства продолжали трактовать их как следствие провокационной деятельности сионистов и заграничных «поджигателей», и в то же время обвиняли А. Слонимского и С. Киселевского в потворстве антисемитизму. Официальная пропаганда стремилась убедить общественность, что выступления играют на руку империализму и его польским союзникам (к последним причислялась антикоммунистическая эмиграция, А. Слонимский, П. Ясеница, С. Киселевский, В. Брус, Б. Бачко, Л. Колаковский, З. Бауман, С. Моравский, а также «командосы»), и в то же время неустанно пыталась подчеркнуть, что у истоков случившегося стоят люди, скомпрометированные в период «догматизма», а ныне пытающиеся вернуть себе власть (прежде всего, С. Сташевский и Р. Замбровский). «Командосов» называли «банановой молодежью», которая сходит с ума от безделья. В прессе публиковались данные об их высокопоставленных родителях. На предприятиях созывались многотысячные митинги, принимавшие резолюции с осуждением «смутьянов» и поддержкой В. Гомулки¹.

«Антисионистская кампания» и мартовские волнения явились прелюдией к волне репрессий против оппозиционеров и многих представителей научной и творческой интеллигенции. В 1968—1969 гт. страну покинуло без права возврата более 15000 граждан, среди них несколько сот ученых (в том числе Л. Колаковский и З. Бауман), около 200 работников печати и издательств, 91 артист, 26 кинематографистов и более 300 врачей. Кроме того, была проведена кадровая чистка, Уже к сентябрю 1968 г. с ответственных постов в Варшаве было снято 774 человека, в том числе 5 министров, 22 заместителя министра, 133 заведующих и заместителей заведующих отделами. Из армии уволено около 2000 офицеров, в том числе 17 генералов. Среди отправленных в отставку были председатель Госсовета Э. Охаб и министр иностранных дел А. Рапацкий. Кроме того, министр обороны М. Спыхальский, которого негласно обвиняли в связях с сионистами, был переведен на почетную, но менее значимую должность председателя Госсовета, а его место занял В. Ярузельский. В целом эта волна отставок способствовала обновлению кадров в ПОРП. 82 члена руководящих органов партии не были переизбраны на V съезде ПОРП².

События 1968 г. ознаменовали исчезновение «ревизионизма» как альтернативного течения марксистской мысли. «В марте 1968 — декабре 1970 гг. умерли надежды на обновление коммунизма, а с ними умер и ревизионизм», — написал Я. Куронь спустя несколько лет³. Показателем отхода оппозиционеров от коммунистической идеологии были слова А. Михника, произнесенные им на суде в 1969 г. по поводу деятельности Я. Куроня и К. Модзелевского: «Они смело и талантливо показали зло в общественном устройстве, но не показали источник этого зла и как с ним бороться. Более того, они не могли этого сделать, так как в своей деятельности не выходили за рамки идей, в которых выросли»⁴. Это высказывание достаточно определенно указывает на то, что сам Михник окончательно расстался с прежними убеждениями. Нечто подобное ощущала и правящая элита, с той только разницей, что в ее восприятии исчезновение «ревизионизма» было явлением сугубо позитивным. Об этом единодушно говорили в 1968 г. В. Гомулка и Е. Путрамент⁵.

Как рецидивы «ревизионизма» можно упомянуть деятельность в конце 1960-х годов В. Беньковского и Я. Древновского. Первый говорил, что общественно-экономическая и политическая системы ПНР уже не удовлетворяют уровню развития производительных сил. В связи с этим он призывал ПОРП совершить «контролируемую революцию», заключавшуюся в демократизации избирательной системы, ограничении цензуры и полномочий органов госбезопасности, а также в повышении роли Сейма. Книга В. Беньковского «Что развивает и что тормозит социализм» была опубликована парижской «Культурой», за что автора в 1969 г. исключили из ПОРП. В свою очередь Я. Древновский, попросивший в 1969 г. политическое убежище в Нидерландах, утверждал, что существующий в Польше строй вообще не имеет ничего общего ни с социализмом, ни с марксизмом. Строй, который Древновский предложил именовать «советизмом», возник, по мысли автора, как деградация социализма. «Советизм» характеризуется переплетением политического и экономического притеснения трудящихся со стороны господствующего класса — «аппаратной бюрократию). Однако обострение классовой борьбы в Народной Польше, утверждал он, неизбежно приведет к свержению этого строя, построению «гуманистического социализма» и завоеванию полноценной независимости страны⁶.

Часть социалистически ориентированной интеллигенции после событий 1968 г. перестала идейно отождествлять себя с властью и таким образом перешла в разряд явной оппозиции. Знаменательно, что когда осенью 1968 г. Т. Ковалик, В. Брус и К. Помян решили возродить частные семинары в Варшавском университете, туда стали приглашать уже только беспартийных⁷. Власть же, в свою очередь, окончательно рассталась с идейным наследием «Октября 1956 г.», причем своеобразным моментом истины здесь послужило не подавление мартовских выступлений, а участие польских войск во вторжении в Чехословакию в августе 1968 г.⁸

Оппозиция почти не проявила себя в этот драматический момент. Лишь некоторые представители интеллигенции отважились на открытый протест (Е. Анджеевский, С. Мрожек, З. Мычельский и А. Татаркевич)⁹. Кроме того, некоторые студенты (Б. Бляйфер, Э. Смоляр и др.) попытались распространять листовки протеста, однако были вскоре арестованы. Самой же громкой акцией протеста явилось самосожжение рабочего Р. Сивеца, совершенное 8 сентября 1968 г. на крупнейшем в Варшаве стадионе во время праздника урожая. Наблюдать это могли не только собравшиеся там десятки тысяч человек, но также представители партийно-государственной верхушки во главе с В. Гомулкой¹⁰.

В конце 1968 г. две группы молодых оппозиционеров, участвовавших в мартовском движении, предприняли сбор материалов о студенческих волнениях для передачи их в парижскую «Культуру». Все они были схвачены. Процессы над ними, а также над «командосами», состоялись в 1968—1970 годах. Всего среди участников мартовских волнений было осуждено 80 человек. Особенно громким был процесс Я. Куроня и К. Модзелевского. Оба были приговорены к трем с половиной годам заключения. Кроме них сроки от полутора лет до трех получили: А. Михник, Я. Литыньский, С. Блюмштайн, Ю. Дайчгеванд, В. Гурецкий, Б. Торуньчик, С. Кретковский, Х. Шляйфер, А. Замбровский и др. Многие из тех, кто не попал под суд, были вынуждены уйти из вузов¹¹.

Власть взяла под контроль те организации, которые пользовались некоторой самостоятельностью. На прошедшем в октябре 1968 г. IV съезде Союза польских харцеров делегаты приняли дополнение к уставу об идейном руководстве со стороны ПОРП¹². На быдгощском съезде СПЛ в феврале 1969 г. прошла поправка о возможности исключения из состава организации людей, чья деятельность противоречила идейным принципам Союза литераторов и вредила ПНР. Было принято постановление о создании верификационной комиссии, которая должна была оценивать политический облик польских литераторов¹³. Была фактически ликвидирована автономия университетов. Служба безопасности начала сбор компрометирующих материалов на «Политику» — единственное издание, которое осталось в стороне от «антисионистской кампании» (под подозрение, в частности, попали его главный редактор М. Раковский и Е. Урбан)¹⁴.

Анализируя спустя много лет истоки «ревизионистского» течения, А. Михник писал: «Социальной базой ревизионизма были коммунисты первого поколения, то есть люди, которые, выбирая коммунизм, выбирали также и идеологию, и жизнь, полную жертв и самоотдачи... Их ментальность изначально формировалась на основе понимания слова «социализм» в двух значениях: с одной стороны, будучи воспитанниками советского коммунизма, они признавали его практику, с другой же — высказывались за универсальные идеи братства людей труда. Их позицию... можно было бы охарактеризовать как «бунт цветов против своих корней». Таким образом, источником ревизионизма было противоречие гуманистических лозунгов и тоталитарной практики»¹⁵.

Высшее партийное руководство особенно остро реагировало на «ревизионистскую» критику, поскольку она исходила из одного с ним лагеря, в то время как противников, не разделявших ценности социализма, легко можно было обвинить в «буржуазном влиянии» и не обращать внимания на их аргументы. Подобный образ мышления Колаковский впоследствии назвал отличительной чертой коммунистического менталитета¹⁶. Однако в этом крылась и слабость «ревизионизма». Своей критикой это течение политической мысли разрушало идеологию партии. Престиж доктрины ПОРП усилиями «ревизионистов» постепенно снижался, вследствие чего власть все меньше обращала внимания на свою идеологию, которая превращалась в пустой ритуал, и критика теряла свою эффективность.

Примечания

1. Eisler J. Polski rok... S. 525—559; Przemówienie ł Sekretarza PZPR Wł. Gomułki na spotkaniu z partyjnym aktywem stolicy // Słowo Powszechne, 03.20.68; Do studentów Uniwersytetu Warszawskiego // Słowo Powszechne, 11.03.68; AAN. PZPR KC 237/XVIII-312. K. 121—150.

2. Friszke A. Polska... S. 300—301.

3. Kuroń J. Polityka i odpowiedzialność... S. 111.

4. Цит. по: Siwek A. Op. cit. S. 137.

5. AAN. PZPR KC XI/978. K. 393—395; XI/1079. K. 48.

6. Friszke A. Opozycja polityczna... S. 286—288; Drewnowski J. Socjalizm w Polsce // Kultura (Paryż), 1970, № 9.

7. Halberstadt J. Tadeusz Kowalik // Opozycja w PRL. Słownik... T. 2. S. 171—173.

8. Friszke A. Nauki Października w myśli politycznej środowisk opozycyjnych 1956—1980 // Więź, 1992, № 6. S. 106.

9. Friszke A. Opozycja polityczna... S. 249; AAN. PZPR KC 237/XV111—331. K. 41—42.

10. Eisler J. Polski rok... S. 750—752; Siwec Ryszard // Opozycja w PRL... t. 2. S. 282—283.

11. Friszke A. Polska... S. 302; Siwek A. Op. cit. S. 73.

12. AAN. PZPR KC 237/XXXV-18. K. 134.

13. AAN. PZPR KC Х1/999. K. 12—14.

14. AIPN 365/43 t. 5.

15. Michnik A. Szanse polskiej demokracji. Londyn, 1984. S. 41—42.

16. Kołakowski L. Główne nurty... S. 1150.