Создание системы лагерей и приемных пунктов для военнопленныхПеред сталинским руководством, военным командованием и НКВД стоял вопрос: что делать с польскими солдатами и офицерами? 19 сентября 1939 г. нарком обороны К.Е. Ворошилов приказал военным советам Белорусского и Киевского особых военных округов передавать всех военнопленных органам НКВД, для чего создать специальные пункты передачи в Ореховне, Радошковичах, Столбцах, Тимковичах, Житковичах, Олевске, Шепетовке, Волочиске, Ярмолинцах и Каменец-Подольском. Этот приказ являлся грубым нарушением законов и обычаев войны: в соответствии с Гаагскими и Женевской конвенциями всю ответственность за здоровье и жизнь военнослужащих армии противника несет правительство страны и командование вооруженных сил, взявших их в плен. В приказе Ворошилова предусматривалась и дальнейшая эвакуация военнопленных с пунктов передачи НКВД в Козельск и Путивль «обратным железнодорожным порожняком распоряжением НачВОСО РККА по заявкам НКВД. Отправка первых эшелонов вечером 20.09»1. Тем не менее в группах войск в первые дни необъявленной войны царила полная неразбериха в отношении военнопленных. «В западных районах скопилась многотысячная масса солдат, бегущих с фронта, которые запружают улицы, а изолировать их силами оперативной группы не представляется возможным. Части РККА их как пленных не берут, в результате никто фильтрации не производит и движение польских солдат происходит свободно», — сообщал в Москву нарком внутренних дел БССР, старший майор госбезопасности Л.Ф. Цанава2. 20 сентября командующий КОВО и Украинским фронтом командарм I ранга С.К. Тимошенко издал приказ № 0011. «На основании указания Народного комиссара обороны СССР приказываю: 1. Всех военнопленных передать органам НКВД с вечера 20.9.39. 2. Передачу военнопленных НКВД производить в следующих пунктах: Северная группа — Олевск, Кривин;
3. Маршруты для направления военнопленных в пункты передачи установить командующим войсками групп, в границах действий своих частей, не допуская движения военнопленных по основным маршрутам движения наших войск. 4. Для конвоирования военнопленных создать особые команды за счет выделения стрелковых рот и кавалерийских эскадронов стрелковых и кавалерийских дивизий. 5. На выделенных маршрутах для движения военнопленных организовать временные питательные пункты, используя вместо походных кухонь пищевые котлы. Отправление первых эшелонов вечером 20.9.39. Исполнение донести с приложением схемы маршрутов движения военнопленных»3. Аналогичный приказ был отдан и командующим Белорусским особым военным округом. В соответствии с этими приказами началась ускоренная отправка польских военнослужащих в Ярмолинцы и другие пункты передачи военнопленных НКВД. Этим делом были первоначально заняты два кавалерийских полка, преобразованные в дорожно-этапные службы. Однако при дальнейшем продвижении Красной Армии часть пленных, количество которых резко возросло, оставляли в городах, располагавшихся по пути движения частей. По мере развертывания эвакуационной сети — т.е. разбивки пути на «грунтовые участки» с необходимыми для конвоирования соединениями, пунктами питания, ночлега — польских военнослужащих передавали в ближайшие дорожно-комендантские районы. Специальные дорожно-комендантские полки — 30-й, 31-й и др. — пешком и по железной дороге переправляли людей к приемным пунктам НКВД. Но тыловые службы работали с перебоями, походных кухонь было недостаточно, питание пленных зависело главным образом от местных, иногда очень скудных, ресурсов. Войска оказались неспособными обеспечить размещение, содержание, питание и эвакуацию более 250 тыс. человек, взятых ими в плен. Как констатировалось в одном из отчетов об операции, «питание и содержание (военнопленных. — Н.Л.) с первого до последнего дня было организовано плохо»4. Об этом же свидетельствует и дневник Максимилиана Тшепалки, взятого в плен 19 сентября 1939 г. «75-километровый марш из Влодзимежа в Луцк пешим порядком; сон три ночи под открытым небом в поле — холодно и голодно — без воды. В Луцке ночевали в казармах на сеннике, но еду приходилось добывать самим — собирать фасоль, копать картофель и варить их на кострах»5. О том, с какими проблемами столкнулись части РККА, 21 сентября писал К.П. Кулик в письме к И.В. Сталину, В.М. Молотову, К.Е. Ворошилову: «1. При переходе в наступление Красной Армии польская армия настолько была деморализована, что почти не оказала никакого сопротивления, за исключением отдельных небольших сопротивлений пограничных войск, осадниковI и отходящих частей под руководством главного командования. 2. В плен захвачено очень много рядового и офицерского состава. Часть захваченных в плен удалось направить по жел[езной] дороге из Станиславова на Гусятин. Однако большая часть пленных разбежалась по домам, так как грунтовые участки не налажены, питать их (военнопленных. — Н.Л.) нечем и вообще к приему такого большого количества пленных мы оказались неготовыми. Отбираются главным образом офицеры. Среди пленных ведется политработа. Считаю, что необходимо указание правительства о роспуске пленных белорусов и украинцев по домам после их переписи, так как питать их нечем и конвоирование требует большого количества войск»6. В приказе командующего Белорусским фронтом командарма II ранга М.П. Ковалева от 21 сентября предписывалось: «Всех офицеров бывшей польской армии считать как военнопленных и направлять их в лагеря военнопленных на территории СССР. Всех солдат бывшей польской армии, оставивших свои части и являющихся жителями данной местности и уже в данный момент занятых работой в своем хозяйстве или на производстве, взять на учет. Офицеров и солдат, подлежащих отправке в лагеря для военнопленных, органам НКВД не сдавать, а направлять в лагеря военнопленных в пункты, указанные в моем письме от 20-го текущего месяца. Всех солдат бывшей польской армии, шатающихся по городам, селам и лесам, независимо, оказывали ли они сопротивление в борьбе против частей Красной Армии или нет и взяты с оружием или без оружия, также направлять в лагеря для военнопленных»7. 23 сентября к начальнику штаба Украинского фронта комдиву Н.Ф. Ватутину обратились начштаба Восточной армейской группы (ВАГ) комбриг Савинов и военком ВАГ майор Золотухин. Их также беспокоили огромное количество пленных и связанные с этим трудности. Только 22 сентября ими были отправлены в лагеря 13 тыс. рядовых поляков, в Винниках же были сосредоточены 1160 офицеров. Пленных — рядовых и младших командиров — они стали распускать по домам, хотя это не было узаконено приказом. Если их всех конвоировать, сетовал начштаба, то отвлечение такого количества людей на конвой, охрану сильно ослабит боевой состав. Не хватало продовольствия, не были налажены маршруты транспортировки пленных, отсутствовали пункты питания, отдыха и т.д. «Прошу узаконить роспуск пленных или срочно создать этапную службу», — писали в штаб фронта Савинов и Золотухин8. Одновременно они сообщали, что 23 сентября офицеры будут отправлены в распоряжение штаба фронта. По-видимому, таких обращений было немало, ибо 23 сентября последовал приказ за подписью Ворошилова и начальника Генштаба маршала Б.М. Шапошникова: «Военнопленных крестьян Западной Белоруссии и Западной Украины, если они представят документы, удостоверяющие, что они действительно были мобилизованы поляками, разрешается освободить»9. Однако на следующий день в письме Сталину начальник политуправления (ПУ) РККА армейский комиссар I ранга Л.З. Мехлис сетовал на то, что после приказа командующего армейской группой об освобождении рядового состава, проживающего на территории, отошедшей к СССР, польские солдаты заполонили все дороги, многие пытаются пробраться в районы, занятые немцами. Начальник ПУ подчеркнул, что будет категорически требовать исполнения приказа о задержании всех военных и полицейских и передаче их НКВД, поскольку это предписание так и осталось на бумаге10. По-видимому, Сталин поддержал Мехлиса, ибо 25 сентября Ворошилов распорядился не применять приказ от 23 сентября об освобождении военнопленных крестьян. Исполняя поручение наркома, Б.М. Шапошников передал по прямому проводу: «Волковыск. Командующему войсками БОВО. Тарнополь. Командующему войсками КОВО. Копия НКВД, т. Берия. Народного комиссара телеграмму от 23 сентября 1939 г. № 75928, разрешающую освобождать военнопленных крестьян Западной Белоруссии и Западной Украины, не применять. Повторяю, не применять. Указания об использовании военнопленных будут даны дополнительно»11. В то же самое время начальник Генштаба РККА довел до сведения командующих Киевским и Белорусским фронтами: «Если среди захваченных вами пленных попадутся немцы, взятые в плен поляками, народный комиссар приказал таких немцев освобождать и доносить об этом в Генштаб, взяв их на учет до распоряжения об отправке»12. Куда обстоятельнее к приему военнопленных подготовились органы НКВД. Уже 19 сентября нарком внутренних дел Л.П. Берия подписал приказ № 0308, в соответствии с которым учреждалось Управление НКВД СССР по делам о военнопленных (УПВ). Во главе его был поставлен майор П.К. Сопруненко. В марте 1940 г. ему был присвоен чин капитана госбезопасности, что по рангу выше общевойскового майора. Петр Карпович Сопруненко родился в 1908 г, в бедной крестьянской семье, окончил пять классов трудовой школы и в 15 лет уехал в Донбасс, где работал в Сталинском забое Анненского рудника. После призыва в армию окончил школу червонных старшин, в 1935 г. поступил в Военную академию им. М.В. Фрунзе. Там его через год перевели на спецфакультет, где готовили кадры для НКВД. С 1938 г. Сопруненко работает в НКВД и вскоре назначается помощником начальника секретариата наркомата. Осведомлен о всех операциях ведомства Берии, пользуется доверием его руководства. С момента создания УПВ и вплоть до 1944 г. он является его бессменным начальником, затем возглавляет управления НКВД по Каменец-Подольской и Закарпатской областям. С 1947 г. находится в подразделениях НКВД, возводивших атомные предприятия оборонного комплекса, где, пo всей видимости, участвует в событиях, связанных с расстрелом взбунтовавшихся зеков, занятых на самых опасных работах. В 1960 г. выходит в отставку в чине генерал-майора. Сейчас этот 86-летний старик, перенесший онкологическую операцию на желудке, живет в Москве. В ходе допросов следователями военной прокуратуры отрицал свое участие в расправе над польскими офицерами и полицейскими, утверждая, что подписи под документами поставлены не им. Однако графологическая экспертиза подтвердила их подлинность. Комиссаром УПВ стал С.В. Нехорошев. Помогали Сопруненко И.И. Хохлов, ответственный за оперативную работу, И.М. Полухин, занимавшийся учетом военнопленных, и М.А. Слуцкий, ведавший финансами и снабжением. Всего же в управлении работало 56 человек, из них 12 — в секретариате, 8 — в политическом отделе, 9 — в первом (особом)II, 10 — во втором (учетно-распределительном), 9 — в снабженческом, остальные — в санитарном13. Курировал работу УПВ заместитель наркома внутренних дел СССР комдив В.В. Чернышов, отвечавший одновременно за ГУЛАГ. В обязанности УПВ вменялось непосредственное руководство организацией лагерей, размещением, приемом, учетом, содержанием и использованием на работах военнопленных. Приказом Берии от 19 сентября учреждалась и сеть подведомственных УПВ приемных пунктов и лагерей-распределителей. Как сообщал 22 сентября начальнику Генштаба РККА Чернышов, НКВД развернул 8 лагерей, каждый на 10 тыс. человек, — Путивльский (Черниговская область), Козельщанский (Полтавская область), Старобельский (Ворошиловградская область), Козельский и Юхновский (Смоленская область), Осташковский (Калининская область), Южский (Ивановская область) и Оранский (Горьковская область). Кроме того, в сентябре—октябре 1939 г. действовало 138 приемных пунктов и пересыльных лагерейIII. Наиболее крупные из них были в Жидковичах (начальник Перевалов), Ярмолинцах, Волочиске (Денисович), Олевске (Рыбин), Каменец-Подольском (Орленко), Тимковичах (Войтко), Ореханове (Шприновец), Столбцах (Макаров), Родошковичах (Демидов), Шепетовке (Яковенко)14. В 20-х числах сентября Берия утвердил специальные положения о военнопленных, об Управлении НКВД СССР по делам о военнопленных, о лагерях-распределителях и стационарных лагерях, в отдельности о каждом из действовавших лагерей, включая Козельский, Старобельский и Осташковский. В одном из документов указывалось, что лагеря организуются для «содержания военнопленных, принимаемых от частей РККА», а их основными задачами являются: «а) содержание военнопленных в условиях изоляции от окружающего населения; б) создание режима, исключающего всякую возможность побега военнопленных из зоны лагеря; в) агитационно-пропагандистская и культурная работа среди военнопленных»15. В утвержденном 20 сентября «Положении о военнопленных» подчеркивалось, что «военнопленными признаются лица, принадлежащие к составу вооруженных сил государств, находящихся в состоянии войны с СССР, захваченные при военных действиях, а также граждане этих государств, интернированные на территории СССР»16. Указывалось, что за совершение преступления военнопленные привлекаются к уголовной ответственности по законам СССР и союзных республик, что о каждом вынесенном обвинительном приговоре надлежит информировать Исполком Союза обществ Красного Креста и Красного Полумесяца (СОКККП), в случае же приговора к высшей мере наказания приговор может быть приведен в исполнение лишь через месяц после информирования Исполкома СОКККП. Как будет показано выше, ни одно из этих положений не выполнялось. Да и те, кого поместили в лагеря для военнопленных, не были в своей подавляющей массе ни захваченными при военных действиях, ни интернированными на территории СССР. Выполняя приказ своего главнокомандующего, они сложили оружие без сопротивления, сложили, будучи на территории Польши, которая была присоединена к СССР значительно позже. Таким образом, их пленение было незаконным не только по нормам международного права, но и противоречило актам, разработанным на Лубянке. НКВД СССР утвердил и специальное штатное расписание лагерей-распределителей — 134 человека; создал единообразную структуру их управлений: начальник лагеря, его помощник, комиссар, три дежурных коменданта; канцелярия, отделения — особое, политическое, учетно-распределительноеIV, хозяйственное, финансовое, санитарное, а также команды внутренней охраны из 46 вахтеров и 9 пожарников. Была разработана и специальная инструкция по учету военнопленных в приемных пунктах и лагерях НКВД, которую 1 октября разослали во все подведомственные УПВ объекты. Учет военнопленных начинался с записи каждого в регистрационной книге, затем заполнялись опросные листы с подробными сведениями о военнопленных, составлялись карточки формы № 2. В последней указывались лагерь, фамилия, имя, отчество, год рождения, дата и место взятия в плен, национальность, подданство, принадлежность к политическим партиям, место жительства до призыва в армию, матрикулярный номер и точное наименование части, род войск, в которых служил военнопленный, последний чин или звание, профессия и специальность, образование — какое учебное заведение окончил — особые отметки, номер учетного дела. Карточки расставлялись в алфавитном порядке, учетные дела с опросными листами — по номерам записи в регистрационной книге. Велся в лагерях и особый учет — карточки формы № 3. Они заполнялись на офицерский состав, полицейско-жандармских служащих, на всех членов антисоветских партий и организаций, на тюремных работников, разведчиков, контрразведчиков, провокаторов, агентов полиции и дефензивы, помещиков, графов, князей. Карточки формы № 2 и № 3 высылались в Москву для центральной справочной картотеки всех лагерей. При перемещении из лагеря в лагерь вместе с военнопленным высылалась и карточка ф. № 2. Высылались в УПВ и строевые записки с указанием количества военнопленных в лагере с разбивкой по чинам, вновь прибывших и убывших. Уже к 1 октября приемные пункты приняли от частей РККА 99149 человек, из них 77675 отправили в лагеря-распределители17. Кроме того, решением СНК СССР НКВД было поручено строительство шоссейной дороги Новоград-Волынский — Львов с использованием 22 тыс, солдат и младших командиров польской армии, плененных РККА. 27 сентября Чернышов предписал отправить на это строительство по 6 тыс. военнопленных из Шепетовского и Ярмолинского приемных пунктов и 9 тыс. из Волочиского. О том, как проходила доставка военнопленных на приемные пункты, и об обстановке, царившей там, рассказывает в своей книге «Старобельские воспоминания» бывший узник, известный польский художник Юзеф ЧапскийV. Вместе с бойцами двух кавалерийских эскадронов 3-го полка 27 сентября в Хмелеке он сдал оружие, получив от парламентеров КОВО обещание сохранить всем свободу. Люди надеялись, что это условие будет выполнено — ведь победа Германии, по логике, не могла отвечать интересам СССР. Казалось, что Советскому Союзу выгодно, чтобы поляки перешли границу и продолжили борьбу против фашизма во Франции, в Англии или других странах. Но у Сталина была своя логика, доминантой которой являлось тесное советско-германское сотрудничество, подрыв влияния Англии. Поэтому надеждам художника, менее месяца назад сменившего штатское платье на мундир ротмистра, и его друзей не суждено было сбыться. В этом они убедились, когда их отправили в Волочиск — сначала на машинах, а затем пешком. По пути к колонне присоединяли многочисленные группы конвоируемых офицеров, среди которых был и генерал бригады Константин Плисовский, руководивший в 1939 г. обороной Бреста, мужественно сопротивлявшегося натиску немцев. Вереница людей становилась все длиннее, многие в пути теряли сознание. Перейдя мост через реку Збруч, оказались по другую сторону границы, в Волочиске, где находился приемный пункт НКВД. «На грани крайнего психического и физического истощения, — пишет Чапский, — в пронзительный холод нас, около 2000 офицеров, загнали в коровник к находившимся уже там более 2000 рядовых. Первая ночь за пределами Польши. Польское войско — это оглушенная несчастьем, психически раздавленная толпа. Было совершенно темно. Когда закрывали двери, становилось невыносимо душно, особенно для тех, кто расположился в глубине коровника, если же двери открывали — находившихся поблизости сковывал невыносимый холод. В темноте раздавались крики: «Закройте двери, от вони еще никто не умер»; «Откройте двери, нам нечем дышать»; «Хамы, видно, в хлеву родились». Униженные до предела, мы слушали эти вопли, и вдруг кто-то затянул: Под твою защиту, Отче, на небе И весь коровник, до единого человека, подхватил песню. В пении этом был какой-то детский порыв, полный веры и слез, зовущий на помощь крик: Ты наша защита, Боже, Отче наш...»18 На Волочиском приемном пункте военнопленные, как правило, находились пару дней. Получали полкотелка жидкого супа, страдали от холода. Здесь проводилась первая регистрация военнопленных. Затем отправка в товарных вагонах по 40 и более человек в каждом, многодневные мытарства, прежде чем люди попадали в стационарный лагерь. Описание другого приемного пункта — Подволочиского — дано в воспоминаниях профессора Виленского университета, специалиста по экономике Германии и Советского Союза Станислава Свяневича, а также в дневнике Августина ДыясаVI. Людей разместили за колючей проволокой в конюшне и даже под открытым небом. После двухдневного пребывания в неотапливаемом помещении, на ветру и морозе солдат и офицеров погрузили в замусоренные товарняки и погнали в глубь страны. «Мы узнали и почувствовали на себе и липкую грязь вагонов, и холод, и голод, недостаток воды и полнейшую невозможность отправления естественных потребностей иначе как прямо на пол вагона», — писал Свяневич19. Первые партии военнопленных с пересыльных пунктов были отправлены еще 20 сентября в Козельский и Путивльский лагеря. 1 октября Сопруненко телеграфировал начальнику Старобельского лагеря капитану государственной безопасности А.Г. Бережкову: «Всего Вам отправлено восемь тысяч единиц. Готовьте места»20. 24—25 сентября из Шепетовки в Южский лагерь были отправлены 3 тыс. человек, из Волочиска в Козельщанск — 7 тыс., из Каменец-Подольска и Ярмолинцев в Старобельск — 7 тыс., в Оранск — 3 тыс. военнопленных. На 2 октября в Козельском лагере уже находилось 8813 человек, в Путивльском — 5710, Осташковском — 8731, Старобельском — 7351, Козельщанском — 6202, Южском — 7 тыс., Юхновском — 2743, Вологодском — 3 тыс., Грязовецком — 3 тыс., Оранском — 2930 человек21. В первые же дни лагеря были забиты до отказа и выяснилось, что к приему столь большого количества людей они не были подготовлены. Особенно в тяжелом положении оказался Путивльский лагерь (начальник — майор Н.Н. Смирнов, комиссар — батальонный комиссар С.П. Васягин), поступление военнопленных в который началось 22 сентября и продолжалось до 21 октября. Общая численность военнопленных достигала 8753 человек, в том числе 8199 поляков, 157 украинцев, 143 белоруса, 155 евреев, 28 человек других национальностей. На 20 октября там находилось 6725 военнопленных, в том числе 1462 офицера, 490 полицейских, 232 беженца и 3841 солдат и унтер-офицер. Лагерь был создан на базе Сафроньевского монастыря, в 40 км от г. Путивля и в 12 км от ближайшей железнодорожной станции Теткино. Лагерь окружали болота, подъезды к нему были крайне затруднены. Кроме основной территории (ее называли «городком»), имелось три отделения в поселках, где некогда жили торфоразработчики. Между ними не существовало даже телефонной связи. Впоследствии, правда, конвойная часть, несшая внешнюю охрану, протянула полевой телефон между караульными помещениями отделений лагеря. Сам монастырь, расположенный на высоком холме в живописном месте, пришел в полный упадок. Две церкви и несколько часовен стояли без крыш, купола — без крестов. В одной из церковных построек разместился продовольственный магазин. В кельи, которые могли вместить 15 человек, набивали по 35—40. И все же здесь по крайней мере было тепло. Деревянные бараки в других отделениях лагеря практически не отапливались. В целом жилой фонд лагеря был крайне скудным, в результате многих военнопленных разместили в конюшнях, свинарниках, бараках летнего типаVII. Согласно официальному отчету, подготовленному для руководства управления, на одного человека приходилось 0,6 квадратного метра жилой площади22. В первые дни, пока не были построены двух- и трехъярусные нары, люди вынуждены были стоять или сидеть, тесно прижавшись друг к другу, или ночевать на улице. Рано наступившие холода усугубили тяжесть положения. Военнопленные из летних неотапливаемых бараков пробирались в утепленные помещения, и без того набитые до отказа. Жившие там старались не пустить «чужаков». На этой почве возникали «недоразумения» между военнопленными, доходившие до потасовок и ожесточенных драк. «Все нервные, как черти, — отмечал в дневнике Д. Якубович, — ссоры в порядке вещей, неприятно, это же офицеры. Жду только того, чтобы нас разместили немного посвободнее, дали нары и матрацы... Я устал и замерз... Самочувствие неважное, боюсь за легкие»23. Иногда, чтобы хоть немного согреться, в здание приносили котел, разводили в нем костер, ставили буржуйки без труб и в итоге нередко страдали от тяжелых угаров. Оторванность от базы снабжения на 40 км при бездорожье и недостатке транспортных средств создавала трудности в налаживании питания военнопленных. Из-за нехватки воды в лагере (ее возили на лошадях за несколько километров) люди не имели возможности не только умыться, но и не получали кипяток в достаточном количестве. «Почти никто не умывается, так как за водой нужно стоять в длинной очереди, впрочем, как и за всем остальным, не исключая уборной. Папирос и табака почти нет. Курят дубовые листья, кленовые и разное зелье... Постоянно обещают махорку, но не дают уже дне недели», — отмечал в дневнике Томаш Сивицкий24. В то время как лагерь нуждался в 6 тоннах хлеба, пекарни могли обеспечить всего лишь 40%. Поэтому вместо 800 г, положенных по норме, выдавали одну буханку на четырех человек. Из-за постоянных задержек с хлебом завтрак почти ежедневно затягивался до 12—13 часов дня, обед — до 17—19. Суп готовили, как правило, из чечевицы, ячневой крупы, гороха или сои, и то в небольшом количестве. До 15 октября мяса давали лишь 50% нормы, овощей вообще не было. В результате у людей появились признаки цинги. «Безнадежное ожидание еды, а есть хочется... Холод здесь как холера», — писал в дневнике Якубович25. Ввиду отсутствия воды две имевшиеся в лагере бани не работали, белье стирали очень редко и, естественно, в огромном количестве появились вши. Из-за холода в помещениях 275 человек заболели, часть, из них разместили в стационаре, рассчитанном на 75 коек, других лечили в пяти медпунктах, обслуживавшихся как советскими, так и польскими врачами — офицерами запаса. Семь человек к 15 ноября умерли, это был самый высокий показатель смертности по лагерям военнопленных. К этому времени в Юхновском лагере от болезней скончались 6 человек, столько же — в Южском, 5 — в Осташковском, по 3 — в Старобельском, Козельском и Оранском, 1 — в Козельщанском26. В Путивльском лагере находилось много старших офицеров польской армии. Среди них и генерал бригады Бронислав Богатыревич. Офицер русской армии с 1899 г., он в 1914 г. был взят в плен германскими войсками, участвовал в русско-польской войне 1920 г., в частности в битве за Варшаву, где был ранен. Вышел в отставку в 1927 г. В 1939 г. его в армию не призывали. Разыскали и арестовали Богатыревича на квартире в Друскининкае. Старый воин, несмотря на больное сердце, старался держаться в лагере бодро, шутил, подбадривая других, пытался поднять их настроение27. Весьма колоритной фигурой был и бригадный генерал Ежи Волковицкий, высокий, немного сутулый, с большим красным носом. Он пытался вывести дивизию, которой командовал, в Венгрию, чтобы затем пробраться во Францию и продолжить борьбу с немцами, но был пленен частями Красной Армии. Героизм, проявленный им в бытность мичманом во время русско-японской войны 1904—1905 гг., привлек внимание писателя А.С. Новикова-Прибоя. В его романе «Цусима» описано совещание на флагмане, где Волковицкий как младший по чину первым получил слово. Мичман предложил принять бой и лишь после этого затопить свои корабли. Попал в плен к японцам, за попытку побега был приговорен к двум годам тюрьмы, но освобожден досрочно. Окончил морскую Академию Генштаба в Петербурге, служил на Черноморском флоте в начальный период первой мировой войны, сражался добровольцем в Сербии. После Октябрьской революции, пройдя всю Россию, через Дальний Восток добрался до Франции, вступил в польскую армию и вошел в свою страну с частями генерала Галлера. Перед войной с Германией он уже находился в отставке, но был призван в армию С. Домб-Бернацкого, командовал дивизией. Уже будучи в плену, С. Свяневич как-то спросил Волковицкого: «Пан генерал, вы же знали в конце сентября, что плена нам не избежать, и было в ваших силах повести кампанию так, чтобы мы оказались в немецком, а не большевистском плену. Но вы выбрали иную дорогу, почему?» «Видите ли, — ответил мне генерал, — если бы мы попали в плен к немцам, мы бы до самого конца войны были лишены возможности участвовать в боях, мы были бы просто-напросто замурованы в лагере. Туг у нас есть большие возможности. Конечно, нас могут расстрелять, но у нас все же есть возможность выйти из лагерей и участвовать в войне»28. И в Путивльском, и в Козельском, и в Грязовецком лагерях генерал своим авторитетом и силой духа поддерживал волю офицеров к борьбе за возрождение своей страны, за сохранение чести и достоинства офицера и человека. Естественно, это вызывало гнев у лагерной администрации и оперативников, не раз пытавшихся добиться отправки этого строптивого человека в тюрьму. Тем не менее он был единственным из I 3 плененных генералов, кому было суждено уцелеть. Прожив 100 лет, Волковицкий умер в 1983 г. в Лондоне. Офицеры, полицейские и гражданские лица были сосредоточены в главном лагере, большая часть рядовых и унтер-офицеров — в трех его отделениях, которые располагались на болоте. В Путивльском лагере оказалось большинство офицеров из штаба генерала Домб-Бернацкого: начальник артиллерии полковник Станислав Кюнстлер, командир саперов подполковник Леон Тышинский, капитан Петр Дунин-Борковский и др. Последний окончил Высшую военную школу, стал дипломированным офицером, но вскоре вышел в отставку и занялся хозяйством в имении жены на Гроднинщине. Одновременно он был председателем Виленско-Новогрудского округа и Союза офицеров-резервистов. В Путивле, а затем в Козельске пользовался авторитетом среди своих соратников, регулярно читал им лекции и делал доклады. Летописцем Путивля и Козельска стал майор Адам Сольский, человек высокой чести и необыкновенного сердца29. В Путивле находились кавалеристы полковника Желиславского, небольшая группа подхорунжих (учащихся офицерских училищ) во главе с подполковником Э. Ваней и ротмистром В. Станкевичем. Здесь же находился молодой ученый профессор В. Голдовский, возглавлявший в 37 лет Институт изучения мозга. 1 октября по традиции Виленского университета он должен был выступить с публичной лекцией перед широкой аудиторией. Однако судьба распорядилась иначе — лекцию профессор прочел своим товарищам по несчастью в Путивльском лагере. Так было положено начало развернувшейся впоследствии и в Путивльском, и особенно в Козельском и Старобельском лагерях просветительской работе, с помощью которой удалось поддерживать на достаточно высоком уровне морально-психологический климат в среде польских офицеров. «Он стоял перед нами в начищенных ботинках, чуть ниже среднего роста, с немного бледным лицом, слегка опершись на печь, и одухотворенно говорил о своем предмете. Из окон были видны заборы из колючей проволоки, большевистские патрули, дальше — неоглядные поля свеклы, а в избе в ужасной тесноте сидели на полу офицеры и слушали лекцию о строении и функциях головного мозга», — вспоминает Свяневич30. Читали лекции также поручик Чаплинский и многие другие офицеры. Всеобщим уважением и любовью в Путивльском лагере пользовался и капеллан Ю. Пешке, переведенный впоследствии в Козельск. В лагере втайне от администрации регулярно проводились молебны. Здесь действовало самоуправление офицеров и рядовых, комендантом лагеря был назначен польский подполковник Бонкевич из 2-го отдела Главного штаба польской армии, т.е. разведки. Он навел элементарный порядок на кухне, где стали работать сами военнопленные. Впоследствии возглавил 2-й отдел в армии Андерса. Пленные начали изучать иностранные языки, в том числе русский и немецкий. Разыгрывались шахматные партии вь(резанными вручную фигурками. Однако в таком составе лагерь просуществовал недолго. В середине октября на родину отправили младших командиров и рядовых — уроженцев бывших восточных польских воеводств, в конце месяца — жителей земель, оккупированных Германией. Это не касалось, однако, офицеров и полицейских, которых 1 ноября погрузили в составы, и через пару дней они оказались в Козельске. После этого Путивльский лагерь стал резервным. Козельщанский лагерь (начальник — старший лейтенант госбезопасности В.Л. Соколов, комиссар — капитан Ф.С. Акуленко) разместился на окраине Козельщины, районного центра Полтавской области, в 500 метрах от железнодорожной станции с тем же названием, в помещениях бывшего Козельщанского монастыря и в зданиях, выделенных райисполкомом (в школе-десятилетке, больнице, райкоме комсомола, редакции газеты, библиотеке, клубе и в жилом доме) и совхозом «Козельщина» (в жилых домах, складах, конюшне, свинарнике, конторе). В капитальных домах удалось разместить лишь половину из прибывших с 1 по 8 октября 6203 польских военнослужащих. В летних палатках жили 1179 человек, в свинарниках — 1105. Жилье не приготовили к приему военнопленных — многие строения были полуразрушены, без стекол, крыши текли, нары не построены. Свинарники даже не очистили от навоза, не побелили, палатки не расставили, не привезли солому для тюфяков, и люди спали на голом полу31. Из-за неисправности водопровода воды не хватало. Часто случались перебои с хлебом — его доставляли из Полтавы до станции Гановка, что в 6 км от лагеря. Из-за малых мощностей походных кухонь — их было всего шесть — горячей пищи постоянно не хватало, отсутствовали ложки и мискиVIII. Санобработка прибывших не производилась, дезокамер и бань не было, военнопленные не имели сменного белья. Территория лагеря и помещения утопали в грязи. Приехавшие из Москвы сотрудники УПВ приняли ряд экстренных мер, прежде всего по организации охраны. Зону спешно обнесли колючей проволокой, построили вышку, провели сигнализацию, наладили освещение. С помощью секретаря райкома ВКП(б) и председателя райисполкома в колхозах добыли 23 кухонных котла, 100 кубометров дров, лошадей для подвоза воды. Начали строительство восьми пекарен, способных производить 7—8 т хлеба в сутки; достали восемь машин, солому для тюфяков, ложки и миски. Политработники в октябре провели 285 бесед, показали восемь кинофильмов, начала работать библиотека. Особое отделение, возглавлявшееся ЖиромскимIX, немедленно приступило к оформлению дел на «офицерский контрреволюционный элемент», однако еще не знало, куда направлять материалы следствия32. На 10 октября в Козельщине находились 6203 польских военнослужащих, в том числе 23 полковника, 76 майоров, 180 капитанов, 273 поручика, 618 подпоручиков, 241 капрал, 209 плютоновых (чин младшего командного состава полиции), 179 сержантов, 144 фельдфебеля, 183 рядовых, 231 офицер полиции, 845 рядовых полиции, 1 священник. Тон задавали офицеры: они были убеждены, что Польша как государство существовала и будет существовать, пока же требуется выдержка, но по возвращении на родину надо не забывать нанесенного их стране удара в спину. Об этом говорили майор Глаговский, поручики Будинский, Ляпинский и др.33 После того как рядовые и унтер-офицеры были отправлены во второй половине октября на родину, а командный состав в начале ноября переведен в Козельск, лагерь был законсервирован. Приказом от 7 апреля 1940 г. его, как и Путивльский лагерь, ликвидировали. И хотя 13 июня их восстановили, но так и не загрузили пленными. Лишь в июне 1941 г. туда доставили офицеров из Прибалтики. Южский лагерь (начальник — младший лейтенант госбезопасности А.Ф. Кий, комиссар — старший лейтенант г/б Г.В. Короткое) был расположен в местечке Талицы, в 30 км от г. Южа и 47 км от станции Вязники Горьковской железной дорогиX. Он мог принять около 6 тыс. человек, поступило же в лагерь с 1 по 4 октября 11640 военнопленных. Лагерь состоял из 14 одноэтажных бараков, вмещавших по 150 пленных, и 10 двухэтажных — по 450 человек. В помещениях установили сплошные нары. Как и в других лагерях, катастрофически не хватало воды. Удаленность лагеря от железной дороги и крупных населенных пунктов создавала дополнительные трудности в снабжении продовольствием. Почти не получая три дня хлеба, прибывшие хором скандировали: «Хлеба, хлеба». Лишь к 6 октября удалось наладить выдачу горячей пищи для всего контингента, да и то один раз в сутки. Однако наводить порядок начали с того, что спешно обнесли территорию колючей проволокой в два ряда (14 нитей), построили восемь постовых вышек и проходную будку. Начальство было озабочено отсутствием в лагере сигнализации и телефонной связи, пыталось добыть 12 прожекторов, чтобы не допустить побегов34. Военнопленные прибывали в лагерь, проведя несколько недель в пути, бани же имели крайне низкую пропускную способность. Много жалоб поступало на солдат РККА, которые во время взятия в плен зачастую отбирали у поляков не только документы, но и личные вещи. Политотделение лагеря выписало с помощью обкома ВКП(б) газеты на русском и польском языках, организовывало беседы, лекции, однако результат его деятельности был минимальный. Военнопленные, в первую очередь офицеры, были убеждены, что «Польское государство возродится и Польша будет независима. Поражение Польши — это временное явление, и, когда Россия будет воевать с Германией, Польша восстановится». В докладной записке начальника Особого отдела ГУГБ НКВД СССР старшего майора госбезопасности Бочкова Чернышову подчеркивалось: «Работу по к-р формированию офицерского состава в лагере возглавляет бывший генерал Сморовинский и бывший работник 2-го отдела Главштаба армии майор Липинский... В абсолютном большинстве офицерство проявляет антисоветские настроения в национальном патриотизме поляков за восстановление независимости Польши, ожидая активной помощи со стороны Англии и Франции, о чем говорят следующие факты агентурных данных. 18.Х с.г. майор Черкасский среди офицеров говорил: «Польше такого правительства, как в Советском Союзе, не нужно. Когда мы вернемся в Польшу, то там мы должны организоваться для борьбы с Советской властью. Политическую систему нельзя назвать положительной, если в стране нет аристократических прослоек, способных управлять государством»35. В Южском лагере находилась и группа военных моряков из строительного отдела Военно-морского управления Польши во главе с его шефом контр-адмиралом Ксаверием Черницким, державшаяся несколько особняком. Юхновский лагерь (начальник — майор Ф.И. Кадышев, комиссар — батальонный комиссар Е.Ш. Гильченок) был организован на базе туберкулезного санатория «Павлищев Бор» (бывшая помещичья усадьба), в 500 м от деревни Щелканово. Ближайшая к нему железнодорожная станция Бабынино находилась в 32 кмXI. К 5 октября там разместились уже 8096 человек. Лагерь состоял из одного двухэтажного и трех одноэтажных зданий. Люди жили на верандах, в конюшнях, сараях при температуре от +3° до +7°. Многие с трудом находили место, чтобы сесть. В комнату набивалось по 75 человек. На ночь никто не раздевался, часть прибывших военнопленных не имели теплой одежды, а иногда и обуви. Кухня за один раз не могла приготовить еду для всего «контингента», приходилось делать это в два приема. Выдача пищи растягивалась на весь день. Хлебопекарня была недостаточно мощной, и хлеба выдавали значительно ниже нормы. Как и в других лагерях, не было налажено водоснабжение, что являлось главной причиной антисанитарии. В Юхновском лагере среди офицеров запаса были и врачи. Они работали в небольшом госпитале и амбулатории, делали прививки от брюшного тифа. На второй день по прибытии в лагерь военнопленных начали регистрировать, сортировать рядовых и младших командиров по воеводствам, так как предполагалась отправка на родину. Велась массированная пропагандистская работа. Во дворе был установлен репродуктор, на специальных досках висели газеты «Правда», «Известия», «Рабочий путь». Политработники проводили индивидуальные беседы с рядовыми и офицерами. После отъезда солдат с Виленщины к двадцатым числам октября «контингент» сократился до 3400 человек; 25 и 26 октября вывезли в Осташков полицейских, 28-го — солдат, унтер-офицеров и подхорунжих — уроженцев немецкой зоны оккупации. Обстановка в лагере, весьма нервозная в первые дни, постепенно начала нормализоваться. Как и в Путивле, приступили к изучению иностранных языков, читали лекции. Так, доктор Свенцицкий выступил с докладом «Лекарства», Витковский — «Темпераменты и характеры». Тяжелое впечатление на всех произвел трагический случай. 12 октября часовой застрелил военнопленного. Судя по дневниковой записи врача Ю. Зенцины: «Помешанный солдат зашел в запретную зону и был застрелен часовым»36. Лагерное же начальство сообщило в Москву, что была совершена попытка побега, для предотвращения которого охрана применила оружие. 2 ноября из Юхнова в Козельск была отправлена основная масса офицеров. Однако в отличие от других этот лагерь полностью законсервирован не был. Он продолжал действовать вплоть до середины января 1940 г. 25 ноября туда была доставлена группа в 364 человека, включая 1 полковника, 7 капитанов, 18 других офицеров, 24 помещика, 45 крупных государственных чиновников, 249 полицейских и жандармов, 20 беженцев. Ранее они содержались в тюрьмах Тарнополя и Станиславова, где на них были оформлены следственные дела. По требованию Особого отдела НКВД многие были отправлены в Осташков, часть — в тюрьмы. В Юхнов были помещены и 75 поляков, вывезенные в декабре из литовских районов, которые Германия уступила СССР, Среди них были 1 майор, 1 капитан, 19 других офицеров, 54 полицейских и жандарма37. В начале января 1940 г. в «Павлищевом Бору» оставалось всего 114 человек — 1 майор, 2 капитана, 34 других офицеров, 1 крупный чиновник, 54 полицейских и жандарма, 6 членов политических партий, 9 беженцев, 3 нарушителя границы38. Вскоре все они были доставлены в Козельск, после чего лагерь стал резервным вплоть до 20-х чисел апреля 1940 г. 21 апреля он вновь был принят конвоем под охрану. Вологодский (Заоникиевский) лагерь был учрежден 20 сентября 1939 г.; 23-го туда уже прибыли рядовые, мобилизованные для несения вахтерской службы и обслуживания военнопленных; 26 и 27 сентября — командный состав, в основном из запаса РККА. Лагерь был организован на месте детского дома областным отделом Главного управления исправительно-трудовых колоний (ГУИТК). 4—6 октября поступило 3450 военнопленных, что значительно превышало лагерные возможности39. Духота, теснота, антисанитария, трудности с питанием и водой — ее доставляли из Вологды, т.е. за 18 км, и использовали только для питья и приготовления пищи. В лагере не было электричества, кухонь, имелась крошечная банька, нары в помещениях строились двух- и даже трехъярусные40. 347 человек, прибывшие последними, так и остались жить в вагонах, пока 12 октября не были отправлены на родину. В Вологодской области находился еще один лагерь — Грязовецкий, в 7 км от г. Грязовец и в 8 км от железнодорожной станции, в бывшем монастыре, превращенном впоследствии в дом отдыха Северолеса. Территория Грязовецкого лагеря составляла всего 5000 кв. м, на ней были размещены семь корпусов, в которые втиснули более 3 тыс. польских военнослужащих, Только в одном корпусе были сделаны трехъярусные нары, в остальных люди спали прямо на полу, Кухня была настолько маломощной, что пищу готовили в три приема. В Грязовецком лагере содержались 42 офицера, 300 разведчиков, жандармов и членов политических партий (Польской социалистической партии — ППС — Бунда и др.), 200 военнопленных — выходцев из оккупированной немцами польской территории, 2500 рядовых и младших командиров из Западной Украины и Западной Белоруссии41 Недалеко от Богородска в Горьковской области, близ села Оранки, 22 сентября начали разворачивать Оранский лагерь (начальник — ст. лейтенант г/б Сорокин, комиссар — лейтенант г/б В.Д. Кузнецов). К 1 октября он был готов принять 4 тыс. человек, как и предусматривалось приказом Берии № 0308 от 19 сентября 1939 г. Однако с 1 по 8 октября туда прибыло 7063 военнослужащих польской армии. В середине октября в лагере находилось 5313 военнослужащих, включая 5146 рядовых, 133 офицера, 32 полицейских, двух женщин — беженку и санитарку. Чтобы утолить жажду, военнопленные ели снег пополам с грязью, поскольку воды в лагере не было. Серьезные перебои случались с хлебом и другими продуктами. Люди спали на голых нарах, в помещениях стоял страшный холод, а у 1560 поляков не было ни шинелей, пи одеял. Не спасала даже огромная скученность — в небольшой конюшне разместили 500 человек. «В течение 8 суток лагерь был дезорганизован», — сообщал в Москву старший инспектор УПВ Г.И. Антонов, командированный в Оранск42. Тяжелое положение сложилось и в Козельском, Осташковском и Старобельском лагерях, которые в то время не считались офицерскими или специальнымиXII. 29 сентября начальник Осташковского лагеря майор П.Ф. Борисовец телеграфировал заместителю наркома внутренних дел Чернышову: «Принято 2090, принимаю 5538, ожидается завтра 5000. Котлов нет, хлебопекарен нет, район печеным обеспечивает 7000, помещение готово 7000, полтора кубометра норма, остальное помещение на 2000 мест будет готово, хлебопекарни 6. Прошу вторые пять переадресовать другой лагерь. Остальной лимит могу принять шестого». В результате 727 человек вообще не имели места для жилья в этом лагере. В Козельске из-за неисправности водокачки были большие перебои с водой; во всех трех лагерях хронически не хватало хлеба, горячей пищей обеспечивали в лучшем случае один раз в день. В Козельском лагере спали по очереди; вши, сырость, грязь, нехватка продуктов и воды, массовые простудные заболевания вконец измучили людей. В Старобельске при 7-тысячном «контингенте» не было бани, прачечной, водопровода, умывальников, благоустроенных уборных, выгребных ям. Военнопленные врачи оказывали квалифицированную врачебную помощь своим товарищам по лагерю. В Старобельске, в частности, с 28 сентября по 13 октября через амбулаторию прошло 2736 человек, или 30% военнопленных. В одной из своих докладных записок на имя Берии Чернышов и Сопруненко писали: «Массовое поступление военнопленных с 25 сентября по 7 октября с.г. привело к значительной перегрузке лагерей, которые начали развертываться только 22 сентября с.г. Несмотря на большую работу, проделанную в лагерях, все же имело место много недостатков, особенно с размещением военнопленных. Повсеместно отмечалось: большая скученность из-за недостатка помещений и нар, плохое обслуживание бань, перебои с питанием, главным образом из-за отсутствия приспособленных для такого количества людей пекарен, кухонь и кухонного оборудования»43. При приеме в лагеря огромных масс людей не было возможности производить обыск прибывших, в результате в Осташкове была обнаружена припрятанная в уборной граната, в Старобельске один из военнопленных предложил печнику купить у него револьвер системы «Смит-Вессон» с патронами к нему. В этом же лагере было совершено три побега. Одному офицеру, Ф. Каше, удалось скрыться. Второго бежавшего задержал проводник с собакой. 11 октября 1939 г. часовой застрелил военнопленного Ю. Августина. Начальство поспешило признать действия охранника правильными44. Неподготовленность лагерей к приему столь большого числа военнопленных, отсутствие необходимых для пропитания почти 250 тыс. человек запасов продуктов, невозможность поддерживать элементарные санитарные условия, а также политические соображения, связанные с предстоявшим вхождением Западной Белоруссии и Западной Украины в состав СССР, побудили сталинское руководство вернуться к решению, которое предлагал замнаркома обороны Кулик еще 21 сентября. С этой целью была создана комиссия в составе А.А. Жданова (председатель), Берии и Мехлиса. 2 сентября она одобрила проект постановления Политбюро ЦК ВКП(б), в котором говорилось: «1. Военнопленных солдат — украинцев, белорусов и других национальностей, родина которых на территории Западной Белоруссии и Западной Украины, — распустить по домам. 2. Для строительства дороги Новоград-Волынский — Корец — Львов оставить 25000 военнопленных на срок до конца декабря (окончание строительства первой очереди). 3. Выделить в отдельную группу военнопленных солдат, родина которых находится в немецкой части Польши, и содержать их в лагерях до переговоров с немцами и решения вопроса об отправке их на родину. 4. Для военнопленных офицеров организовать отдельный лагерь. Офицеров в чине от подполковника до генерала включительно, а также крупных государственных и военных чиновников содержать отдельно от остального офицерского состава в особом лагере. 5. Разведчиков, контрразведчиков, жандармов, тюремщиков и полицейских содержать в отдельном лагере». Предлагалось установить офицерам несколько улучшенный паек по сравнению с солдатским, открыть в лагерях продуктовые и промтоварные ларьки, обязать пленников сдать все ценности, а также деньги, превышающие установленную сумму, лагерной администрации под расписку. Берия и Мехлис предлагали разместить генералов, подполковников, крупных чиновников в Заоникиевском лагере, остальных офицеров — в Южском, военнопленных чехов (около 800 человек) — в Старобельском, полицейских, жандармов, разведчиков и контрразведчиков — Осташковском, солдат, родина которых находится в «немецкой части Польши», — в Козельском и Путивльском лагерях. В ходе заседания Политбюро 2 октября этот проект был принят с небольшими поправками. Сталин, Микоян, Ворошилов, Молотов, Каганович и Жданов поставили свои подписи на письме Берии Сталину, в котором излагались указанные выше предложения. Поправки же сводились к следующему: распустить чехов, взяв с них письменное обязательство не воевать против СССР, офицеров же разместить на юге — в Старобельском лагере45. Впоследствии была проведена работа по организации выезда 665 чешских солдат и младших командиров в Румынию. Списки были переданы заместителю наркома иностранных дел СССР В.П. Потемкину для получения разрешения на их выезд в Румынию от правительства этой страны. Однако по каким-то причинам дело сорвалось, Выезд небольшой их части был осуществлен лишь весной 1941 г. Оставшиеся после нападения Германии на СССР вступили в чешский корпус генерала Свободы и сражались на советско-германском фронте с гитлеровцами. Другие пункты решения Политбюро были реализованы более успешно. 3 октября Берия подписал директиву № 4441/Б, в которой приказал всем начальникам областных управлений НКВД, лагерей для военнопленных, приемных пунктов, а также наркомам внутренних дел УССР и БССР распустить по домам военнопленных солдат — жителей западных областей Украины и Белоруссии; направить в Козельский и Путивльский лагеря рядовых и унтер-офицеров — жителей «немецкой части Польши»; генералов, офицеров, крупных военных и государственных чиновников — в Старобельский; разведчиков, контрразведчиков, жандармов, тюремщиков и полицейских — в Осташковский лагерь. Отбор военнопленных надлежало проводить путем проверки документов каждого военнопленного, его личного опроса и допроса свидетелей из военнопленных. Отбор и отправку на родину велено было произвести в самые сжатые сроки. В то же время в записке по прямому проводу в адрес наркома внутренних дел УССР И.А. Серова и заместителя наркома внутренних дел СССР В.Н. Меркулова подчеркивалось, что лагерь военнопленных, занятых на строительстве дороги Новоград-Волынский — Корец — Львов, сохраняется до конца декабря, т.е. до окончания первой очереди строительстваXIII. Роспуск военнопленных солдат с приемных пунктов УССР предлагалось начать лишь после полного укомплектования Ровенского лагеря до установленной численности в 25 тыс. человек, осуществляемого по заявкам начальника строительства И. Федюкова46. В приказе Берии начальникам УНКВД по Ворошиловградской области Череватенко и Старобельского лагеря Бережкову предлагалось выделить отдельные лучшие помещения для размещения генералов, полковников, подполковников и крупных чиновников, предоставить каждому из них койку и постельные принадлежности. Остальных офицеров велено разместить так, чтобы у каждого было отдельное место и постельные принадлежности. Предписывалось строго соблюдать режим, обеспечив при этом хорошее обращение и культурное обслуживание военнопленных. Особому отделению лагеря следовало выявлять разведчиков и контрразведчиков, деятелей международных антисоветских организаций, политических партий путем вербовки агентуры среди контингента, установить контроль над перепиской, в том числе и с применением тайнописи. Для выполнения этих задач в лагерь направлялся начальник 3-го (контрразведка) отдела ГУЛАГа капитан госбезопасности Трофимов. В директиве начальнику калининского УНКВД полковнику Д. Токареву и начальнику Осташковского лагеря Борисовцу предписывалось установить строгий режим, исключающий возможность побегов, систематически проводить проверку личности каждого военнопленного и его прошлую деятельность, особо выявлять работавших в разведывательных органах, в пограничной с СССР полосе, проводивших активную борьбу против Советского Союза. Как и в Старобельском лагере, Особому отделению надлежало вербовать агентуру среди военнопленных и окружающего населения. В лагерь были посланы капитан госбезопасности Когельман и лейтенант Белов. В директивах Козельскому и Путивльскому лагерям, подписанных Берией в тот же день, 3 октября, обращалось внимание на необходимость проверить личность каждого военнопленного, выявить среди них скрывающихся офицеров, полицейских и других лиц, которым надлежало содержаться в спецлагерях. Для этого в Козельск командировался старший инспектор УПВ Н. Карелин, в Путивль — заместитель начальника политотдела УПВ Н. Воробьев. 4 октября приказ о роспуске солдат — жителей Западной Белоруссии и Западной Украины — подписали Ворошилов и Шапошников. Он относился к тем военнопленным, которых еще не успели передать органам НКВД. Во исполнение этого приказа командующий Украинским фронтом С.К. Тимошенко распорядился принять меры к организованному роспуску военнопленных, составить на отпущенных списки, указывая их места жительства. Передаваемых органам НКВД военнопленных следовало направлять в пункты приема, предварительно согласовывая с их начальниками вопросы о возможности принять людей и обеспечивая их довольствием в пути. О числе отпущенных домой солдат и лиц, переданных органам НКВД, следовало донести Тимошенко 15 октября. Списки отпущенных военнопленных было велено хранить до особых распоряжений в штабе армии47. В результате 7—18 октября 42,4 тыс. солдат и младших командиров из лагерей НКВД — уроженцы украинских и белорусских областей, а также военнослужащие этой же категории, — которые еще оставались в сборных пунктах армейских частей, были отпущены на родину48. Однако далеко не все солдаты и унтер-офицеры польской армии — жители Западной Украины и Западной Белоруссии — были распущены по домам. Помимо офицеров, полицейских, служащих Корпуса охраны пограничья были задержаны армейские рядовые и младшие командиры, которых решили использовать на стройках, заводах и в шахтах. В начале третьей декады сентября большая группа военнопленных — 20 тыс. человек — решением Совнаркома СССР и его Экономического Совета (председатель А.И. Микоян) была направлена на строительство дороги Новоград-Волынский — Львов (строительство № 1 НКВД СССР). 26 сентября заместитель наркома внутренних дел В.В. Чернышов обратился к наркому путей сообщения А.М. Кагановичу с просьбой в срочном порядке выделить для этой цели «700 оборудованных (без решеток) вагонов»49. Привезенные на строительство польские солдаты и унтер-офицеры были размещены в Ровенском лагере (начальник — майор госбезопасности И. Федюков). 10,3 тыс. человек направлялись на рудники и шахты Криворожского и Донецкого бассейнов в Криворожский, Елено-Каракубский и Запорожский лагеря. 13 октября Чернышов приказал начальнику Козельского лагеря лейтенанту госбезопасности В.П. Королеву: «Из числа отпускаемых военнопленных Западной Украины и Западной Белоруссии отобрать хорошо одетых, физически здоровых одна тысяча семьсот человек и отправьте на работы в Кривой Рог эшелоне шестнадцатого октября. Конвой усильте...»50 На следующий день состав был переадресован в Нижний Тагил. 14 октября Чернышов отдал приказ начальнику Юхновского лагеря об отправке жителей Западной Белоруссии и Западной Украины в Магнитогорск. Для этой цели удалось отобрать тысячу человек, поскольку остальные были уроженцами Виленского воеводства, отошедшего к Литве. Те военнопленные, которые были задержаны для принудительных работ на шахтах, рудниках и других предприятиях Наркомата черной металлургии, обращались с многочисленными письмами к Сталину, Молотову, Хрущеву, Берии и др. с просьбой дать возможность вернуться к своим семьям. В большинстве своем это были крестьяне из Западной Белоруссии и Западной Украины, поначалу с радостью встретившие Красную Армию как освободительницу. Так, военнопленные белорусы из Новогрудской и Белостокской областей, находившиеся на 1-м участке Криворожского лагеря, писали: «До Диктатора ССР и освободителя Западной Белоруси отца нашаго трудящегося народа товарища Сталина. Прошение... Мы военно пленные упамянутаго лагера, просим Вас дорогой освободитель и отец трудящегося народа товарищ Сталин, о освобождение нас с лагера военно-пленных и отпущение домой до наших семей и детей, так как наши семи в особенности жоны и мало летние дети рабочего класа остались абсолютно без всякой помощи и средств на существование. Одно временно просим Вас велики и дорогой нашь освободитель и отец товарищь Сталин, войти в нашее положение и наших семейств находящихся на Западной Белорусии и не отказать нашей просьбе об освобождению, за что мы яко белорусы Западной Белорусии будем тебе велики и все могущий, товарищь Сталин, а также и всему нороду ССР одданы все цело, яко народ освобажденый ад паньскаго и помещичьего ига твоей могущаю рукой, на которое то освобождение мы угнетенные ожидали долгие лета. Надеемся что просьба наша будет для нас удоволетворительна, и пожелаемая. Ожидаем скораго и надежнаго на нашее освобождение ответ»51. Далее следовало несколько десятков подписей. Однако начальник УПВ, которому было переслано обращение из ЦК ВКП(б), сообщил комиссару Криворожского лагеря, что коллективные заявления рассматриваться вообще не будут. Пленным предлагалось лишь одно: лучше работать и часть заработанных денег отсылать домой семьям. В середине октября была достигнута договоренность с Германией об обмене военнопленными в соответствии с их местом жительства до войны. Берия докладывал Сталину и Молотову: «По сообщению тов. Ворошилова, командование германской армии через представителя IV армии 11 октября 1939 г. предложило передать нам около 20 тыс. военнопленных польской армии, по национальности белорусов и украинцев... НКВД СССР по договоренности с товарищем Ворошиловым считает необходимым дать указание о приеме этих военнопленных военным командованием совместно с представителями НКВД в указанных выше пунктах. После соответствующей фильтрации военнопленных рядовой состав и другие лица, не внушающие подозрения, будут распущены по домам». В то же время Берия предложил передать Германии военнослужащих — уроженцев территорий, отошедших к Германии, начав об этом переговоры с Германией. 13 октября Политбюро ЦК ВКП(б) приняло соответствующее постановление, санкционировавшее передачу Германии 33 тыс. солдат — жителей «германской части Польши» и осуществить отправку эшелонов с военнопленными на обменные пункты с 23 октября по 3 ноября52. На следующий день аналогичное постановление принял и Совнарком. В приказе от 16 октября, подписанном Ворошиловым и Шапошниковым, военному совету Белорусского фронта вменялось в обязанность принять и распустить по домам предлагаемых германским командованием военнопленных. Однако «выявленных при приеме разведчиков, контрразведчиков, жандармов, офицеров, тюремщиков и полицейских» предписывалось «передавать органам НКВД для содержания в лагерях»53. Военные советы Белорусского и Украинского фронтов получили также следующее предписание: «По договоренности с германским командованием устанавливается следующий порядок обмена польскими военнопленными:
Ворошилов, 20 октября 1939 г.»54 Переговоры о порядке обмена вел заместитель наркома иностранных дел В.П. Потемкин с германским послом Ф. Шуленбургом. Сам обмен был возложен на военное командование, доставка эшелонов с военнопленными к обменным пунктам — на УПВ. В результате с 24 октября по 23 ноября немцам были переданы 42942 человека. Германия передала СССР через Брест-Литовский пункт 10409, через Яготинский — 3348, т.е. всего 13757 военнослужащих польской армии, взятых в плен вермахтомXIV. После соответствующей «фильтрации» и отправки в лагеря всех офицеров, полицейских и жандармских работников они также были распущены по домам. В то время как хорунжие и подхорунжие — уроженцы территории Польши, отошедшей к Германии, — подлежали отправке на родину, эти же категории военнослужащих из Западной Украины и Западной Белоруссии по приказу руководства НКВД СССР были задержаны в лагерях как приравненные к офицерам55, Видимо, энкавэдэшники стремились не допустить возвращения домой тех, кто мог оказать сопротивление ликвидации польской государственности. Не подлежали отправке на родину и осадники, которых велено было свозить в Осташковский лагерь. Многие солдаты польской армии, как правило евреи по национальности, боясь преследования нацистов, обращались к начальству лагерей с просьбой оставить их в СССР, некоторые ходатайствовали о предоставлении им советского гражданства. Портной из Варшавы М. Машкович, например, писал: «Товарищ начальник! Просим Вашего распоряжения оставить нас здесь, так как мы не хотим ехать к немцам. Машкович Моше, работник-портной, находится в Варшаве с 1905 г. Прошу оставить в России»56. 27 октября комиссар Козельского лагеря направил в УПВ еще восемь аналогичных заявлений от жителей Варшавского и три — от жителей Краковского воеводства. Отмечалось, что «свои просьбы они мотивируют тем, что они евреи и, боясь преследования со стороны германских властей, не желают возвращаться на место своего постоянного жительства». Однако в Москве эти письма не вызвали сочувствия. Сопруненко, обсудив вопрос с Берией и Чернышовым, 4 ноября отправил в Козельск ответ: «Рассмотрев присланные Вами заявления военнопленных о нежелании выехать к месту жительства (на территорию, отошедшую к Германии), Управление по делам о военнопленных выставленные ими мотивы считает неосновательными. Этим военнопленным необходимо обстоятельно разъяснить, что они должны возвращаться к месту их постоянного жительства, и направить их к месту жительства»57. Судьба миллионов евреев, удушенных в газовых печах Освенцима и Майданека, показала, были ли обоснованными страхи Моше Машковича и его товарищей. Жизни более трехсот выдворенных из СССР евреев на совести Сопруненко и руководства НКВД. Обмен военнопленными проходил не всегда гладко. Немцы всячески старались ограничить прием людей с советской территории, лимитировали время работы приемных пунктов. В Москве продолжались довольно напряженные переговоры с участием замнаркома Потемкина, который добивался открытия дополнительного обменного пункта в Перемышле. В результате пункт был создан, но всего на семь дней, с тем чтобы через него прошло 7 тыс. человек. В Дорогуске же представители вермахта должны были пропускать по полторы тысячи человек в день. Тем не менее с конца ноября на станции Перемышль стоял в течение 20 суток состав с рядовыми и младшими командирами, которых предполагалось передать немецкой стороне. Последняя же длительное время отказывалась их принять. Среди военнопленных было много раненых, у которых вновь открылись раны. Дальнейшее пребывание в закрытых вагонах угрожало их жизни. Возникла опасность эпидемии. «Третий раз прошу принять меры отправке глубь страны. Неполучению ответа двенадцати часам 18 декабря отправляю Львов», — телеграфировал командованию 6-й армии и Киевского особого военного округа начальник станции Козюра. Лишь после этого ультиматума были приняты экстренные меры. Начальник штаба КОВО Ватутин сообщил военсовету 6-й армии, что, по договоренности с германским командованием и пограничным отрядом, 583 польских военнослужащих могут быть переданы немцам58. Более 20 тыс. рядовых и унтер-офицеров — уроженцев территорий, отошедших к СССР и оккупированных Германией земель, — продолжали находиться в плену в СССР вплоть до сентября 1941 г. В частности, так и не были переданы Германии 13122 человека, проживавших ранее в центральных польских воеводствах и задержанных на работах: на строительстве № 1 НКВД СССР (8798 человек), в Криворожском (1691), Запорожском (992) и Елено-Каракубском (1650 человек) лагерях59. В ноябре 1939 г. был решен и вопрос о репатриации военнослужащих польской армии, интернированных в Литве. 5 ноября Потемкин в письме к Сталину сообщил о наличии в Литве 14 тыс. интернированных, из которых 3 тыс. — командный состав. «Литовское правительство ставит перед нами вопрос о пропуске в Западную Белоруссию и Западную Украину уроженцев этих областей, находящихся среди упомянутых интернированных», — писал заместитель наркома. 9 ноября Политбюро ЦК ВКП(б) постановило «принять от Литовского правительства военнопленных бывшей польской армии, интернированных в Литве, жителей Западной Украины и Белоруссии, изъявивших желание вернуться на родину»60. Принимаемых рядовых и младших командиров было решено отпустить по домам, офицеров же, чиновников, полицейских, направить для содержания в Юхновский и Южский лагеря для прохождения фильтрации. «Считать этот пункт в отношении офицеров и полицейских, чиновников строго секретным», — подчеркивалось в постановлении61. В Литву была направлена правительственная комиссия для отбора и приемки интернированных. Обмен проходил в декабре 1939 г. сразу в четырех пунктах. После роспуска рядовых и младших командиров по домам в Юхновский лагерь были направлены один майор, один капитан, 19 офицеров, 54 полицейских и жандармаXV. После роспуска по домам большей части рядовых и унтер-офицеров — жителей территорий, вошедших в состав СССР, — и обмена военнопленными с Германией всех офицеров сосредоточили в Старобельском и Козельском лагерях, полицейских, жандармов, пограничников, осадников — в Осташковском, часть солдат и младших командиров, задержанных в плену, — в Ровенском, Криворожском, Елено-Каракубском и Запорожском лагерях. Таким образом, к началу ноября сформировалась та система лагерей военнопленных, которая просуществовала до марта 1940г. Подводя итог, Сопруненко указывал в сводке о военнопленных, поступивших, отправленных и оставшихся в лагерях НКВД: «Всего поступило военнопленных — 125000 чел., отправлено в Западную Белоруссию и Западную Украину — 42400 чел. Передано германским властям — 43000 чел. Содержится в лагерях: а) офицерского состава — 8500 чел., б) полицейских и жандармов — 6500 чел. Всего содержится офицеров, полицейских и жандармов в Старобельском, Козельском и Осташковском лагерях 15000 чел. Итого содержится в лагерях Наркомчермета и в Ровнинском солдат и мл. комсостава 24600 чел. Итого содержится во всех лагерях НКВД военнопленных 39600 чел.»62. КомментарииI. Осадники — состоятельные крестьяне, переселенные на земли Западной Украины и Западной Белоруссии и ставшие опорой польских властей. II. Начальником первого (особого) отдела был А.В. Тишков, заместителем Н.И. Романов. В отделе работали также М.С. Письменный, В.К. Сачкова, В.К. Быкова, Д.И. Степашкин, П.Л. Иванов, Ф.С. Тимошко, О.Г. Максакова, Ф.В. Суржков. Большинство из них имели самое непосредственное отношение к трагедии Катыни, Харькова и Медного, являясь послушными исполнителями распоряжений руководства НКВД и УПВ. Учетно-регистрационный отдел возглавлял И.Б. Маклярский, санитарный — Я.П. Соколов, секретариат — И.М. Башлыков, политотдел — С.В. Нехорошев, его заместителем был Н.А. Воробьев. III. Приемные пункты военнопленных находились в ведении НКВД УССР (нарком И. Серов) и БССР (нарком Л.Ф. Цанава), в частности их управлений исправительно-трудовых колоний (УИТК). Лагеря же подчинялись непосредственно УПВ. IV. Учетно-распределительное отделение (УРО) должно было вести персональный и статистический учет, спецучет офицеров и приравненных к ним категорий, проводить регистрацию всех прибывших, оформлять наряды на отправку эшелонов военнопленных, отправку людей из лагеря, объявлять розыск бежавших. Специальный пункт об Особом отделении (ОО) исключал контроль за его деятельностью со стороны администрации и начальника лагеря. V. Граф Юзеф Чапский родился в Праге в 1896 г., получил образование в Петербурге и в 1920 г. после долгих колебаний присоединился к польским войскам, сражавшимся против Красной Армии. Был награжден высшей польской военной наградой — орденом «Виртути Милитари». В 1921 г. поступил в Краковскую академию художеств. Будучи противником господствовавшего тогда в польской живописи классическо-героического стиля, возглавил движение против него. В 1924 г. уехал в Париж, где продолжил образование. Ого картины выставлялись в Польше, во Франции и в Швейцарии. Вернувшись в 1932 г. в Польшу, опубликовал ряд эссе по искусству, литературе, философии. В конце августа 1939 г. был мобилизован в армию вместе с другими офицерами-отставниками. Содержался в Старобельском лагере, откуда был переведен в Юхновский, а затем в Грязовецкий. Освобожден в сентябре 1941 г. В армии Андерса занимался поиском пропавших в СССР польских офицеров. VI. Дневниковая запись Л. Дыяса от 1 октября: «Обыски, у меня отобрали все деньги. Мы получили теплую пищу. На завтрак консервы и хлеб, на обед каша и кофе, на ужин каша и кофе. Погрузили [нас] в поезд на Киев» (Pamiętniki znalezione w Katyniu. Paris. 1990, s. 12). VII. Профессор Пеньковский по прибытии в лагерь писал в дневнике: «24.IX. Приезд в 12. Бараки без потолков, вместо кровати — пол, вместо одеяла — пальто. Ужин — 10 ложек супа и хлеб. 25.IX. ...В бараках [офицеров] чертовски холодно. Спать невозможно, теснота (150 офицеров в одном «помещении»)... 26.IX. Спать трудно, более чем тесно, холодно, болят кости. Всю ночь без сна. Еда — только выжить». М. Тшепалка писал по прибытии в один из филиалов Путивльского лагеря, который военнопленные прозвали «Болото»: «Барак размером 12,8 х 5,8, в нем 191 офицер, ужасно тесно, используется каждый сантиметр. Сон на голом полу. Все вынуждены спать на боку, о сне на спине не может быть и речи. В случае если высшая сила заставляет выйти ночью во двор, то выходишь по «живым трупам», при этом слышишь: голова, рука, ухо и т.п. ...Работать мы не работали, так что жратвы нам хватало (и с голоду не умрешь, и жить тяжело), пища примитивная, простая, но, несмотря ни на что, ели, аж за ушами трещало» (Pamiętniki znalezione w Katyniu, s. 66, 141). VIII. В найденном в Катыни дневнике врача-педиатра из-под Вильно Яна Зенкевича записано: «28.IX. Прибыли в концентрационный лагерь в Козельщине. Разместили в нескольких комнатках, теснота — 26 человек в одной комнате. Врачи работают в амбулаториях и бараках. Условия ужасные. 5.Х. Готовят на кухне отвратительно. 15.X. Выл на молебне, впечатление: как в катакомбах» (Pamiętniki znalezione w Katyniu, s. 192). IX. В том же документе его фамилия пишется «Жармский». Встречающиеся в книге варианты фамилий объясняются разницей в написании их в документах. X. Военнопленных, как правило, доставляли до ст. Вязники, затем пароходом до деревни Глушицы, и затем по узкоколейке они ехали еще 18 км. XI. От станции Бабынино военнопленные доставлялись в лагерь по размокшей дороге пешком. XII. В Старобельском лагере тем не менее концентрация офицеров била выше, чем в других. 20 октября в числе более чем 8-тысячного «контингента» там было 6 генералов, 26 полковников и 1649 других офицеров. В Козельске же 13 октября из 8815 военнопленных офицерами являлись лишь 177. XIII. Вопреки этому пункту военнопленных из Ровенского лагеря задержали до сентября 1941 г., когда они вместе с другими были переданы в армию В. Андерса. XIV. Среди принятых от германской стороны в Брест-Литовске 10409 военнопленных было 5316 белорусов, 3275 поляков, 1086 евреев, 84 русских, 12 немцев, 43 литовца, 593 украинца (ЦХИДК, ф. 1/п, оп. 1е. д. 4, л. 30 об.). XV. В то же время Литве были переданы рядовые и младшие командиры — уроженцы Вильно и территорий Польши, отошедших к Литве. Приказ об отправке этих людей 14 ноября был отдан начальникам Козельского, Путивльского, Осташковского и Юхновского лагерей (ЦХИДК, ф. 1/п, оп. 1е, д. 1, л. 136). Примечания1. РГВА, ф. 33987, оп. 3, д. 1226, л. 49; ЦХИДК, ф. 1/п, оп. 1а, д. 1, л. 58. 2. РГВЛ, ф. 33987, оп. 3, д. 1214, л. 197. 3. Там же, ф. 35084, оп. 1, д. 10, л. 244—45. 4. Там же, ф. 35086, оп. 1, д. 555, л. 78. 5. Pamiftniki znalezione w Katyniu, s. 140. 6. РГВА, ф. 33987, оп. 3, д. 1226, л. 49—50, ф. 35084, оп. 1, д. 7, л. 13—14. 7. Там же, ф. 35084, оп. 1, д. 7, л. 9. 8. Там же. 9. Там же, д. 14, л. 38. 10. Там же, ф. 37977, оп. 1, д. 161, л. 80. 11. Там же, ф. 35084, оп. 1, д. 11, л. 126. 12. ЦХИДК, ф. 1/п, оп. 1е, д. 1, л. 21; РГВА, ф. 35084, оп. 1, д. 14, л. 37. 13. ЦХИДК, ф. 1/п, оп. 1а, д. 1, л. 50—55. 14. Там же, ф. 1/п, оп. 2в, д. 1, л. 28; ГАРФ, ф. 9401с, оп. 1, д. 532, л. 432—437. 15. ЦХИДК, ф. 1/п, оп. 1е, д. 1. л. 27; оп. 1а, д. 1, л. 55—56, 63—67. 16. Берия: Конец карьеры. М., 1991, с. 176. 17. ЦХИДК, ф. 1/п, оп. 01е, д. 2 л. 46—47. 18. Czapski J., op. cit., s. 14—15. 19. Свяневич С., цит. соч., с. 90; Pamietniki znalezione w Katyniu, s. 10—11. 20. ЦХИДК, ф. 1/п, оп. 1е, д. 10, л. 3. 21. Там же, д. 2, л. 48—52. 22. Там же, ф. 3, оп. 1, д. 1, л. 1—2, 184—192, 201—207, 218—231. 23. Pamiętniki znalezione w Katyniu, s. 28. 24. Tamźe, s. 87—88. 25. Tamźe, s. 27, 66; ЦХИДК, ф. 3, оп. 1, д. 1, л. 2—5. 26. ЦХИДК, ф. 3, оп. 1, д. 1, л. 5—7. 27. Свяневич С., цит. соч., с. 96. 28. Там же, с. 86. 29. Pamietniki znalezione w Katyniu, s. 94—105. 30. Свяневич С., цит. соч., с. 95—96. 31. ЦХИДК, ф. 3, оп. 1. д. 2, л. 137—143. 32. Там же, л. 158—162. 33. Там же, л. 17, 140, 152—153. 34. Там же, ф. 1/п, оп. 16, д. 9, л. 10—11; оп. 2е, д. 7, л. 21—22; ф. 3, оп. 1, д. 2, л. 238—244. 35. Там же, ф. 3, оп. 1, д. 2, л. 242; оп. 2в, д. 2, л. 298—299. 36. Pamiętniki znalezione w Katyniu, s. 203; ЦХИДК, ф. 3, оп. 1, д. 1, л. 7. 37. ЦХИДК, ф. 1/п, оп. 1е, д. 3, л. 4; оп. 01е, д. 2, л. 237. 38. Там же, ф. 1/п, оп. 1е, д. 3, л. 9—11. 39. Там же, ф. 3, оп. 1, д. 2, л. 1/4. 40. Там же, л. 119—1123. 41. Там же, л. 119, 128—133. 42. Там же, л. 158. 43. Там же, л. 1—18; ф. 1/п, оп. 2а, д. 1, л. 14, 72—73; оп. 1а, д. 1, л. 115—119; оп. 1е, д. 3, л. 3—5. 44. Там же, л. 7; оп. 2е, д. 10, л. 46—47. 45. Архив Президента Российской Федерации (АПРФ), ф. 3, оп. 50, д. 410, л. 145, 151—152. 46. РГВА, ф. 1/п, оп. 1а, д. 1, л. 89—105; ГАРФ, ф. Р-9401с, оп. 1, д. 524, л. 395—398. 47. РГВА, ф. 32871, оп. 1, д. 74, л. 70.; ф. 35084, оп. 1, д. 10, л. 234. 48. ЦХИДК, ф. 1/п, оп. 1е, д. 4, л. 3—3об. 49. Там же, оп. 1а, д. 10, л. 68. 50. Там же, ф. 3, оп. 1, д. 10; ф. 1/п, оп. 2е, д. 9, л. 9. 51. Там же, ф. 3, оп. 1, д. 3, л. 185—186. 52. РГВА, ф. 37977, оп. 1, д. 168, л. 75; АПРФ, ф. 3, оп. 50, д. 410. 53. РГВА, ф. 37977, оп. 1, д. 168, л. 75. 54. Там же, л. 157. 55. ЦХИДК, ф. 1/п, оп. 01е, д. 1, л. 38, 43; оп. 1е, д. 1, л. 92. 56. Там же, оп. 2в, д. 1, л. 236, 262; оп. 37а, д. 2, л. 260. 57. Там же, л. 261—263; оп. 2в, д. 4, л. 18. 58. РГВА, ф. 35084, по. 1, д. 13, л. 80, 107, 109. 59. ЦХИДК, ф. 1/п, оп. 1е, д. 3, л. 138. 60. АПРФ, ф. 3, оп. 50, д. 413, л. 220—222. 61. Там же, л. 223. 62. ЦХИДК, ф. 1/п, оп. 01е, д. 2, л. 223.
|
| © 2024 Библиотека. Исследователям Катынского дела. Публикация материалов со сноской на источник. | На главную | Карта сайта | Ссылки | Контакты |