Последние дни плена

Вопрос, могли ли польские военнопленные оказаться на оккупированной врагом территории, попасть в руки фашистских захватчиков, является одним из ключевых при выяснении виновников катынской трагедии.

Стремясь опровергнуть «версию о расстреле в Каты-ни органами НКВД 15 тыс. польских военнопленных», «Военно-исторический журнал» опубликовал «Справку о результатах предварительного расследования так называемого "Катынского дела"». В ней, как и в Сообщении Специальной комиссии Н.Н. Бурденко, утверждалось, что вывезенные весной 1940 г. из Козельского лагеря поляки в период до и после начала военных действий с Германией находились в лагерях № 1-ОН, № 2-ОН и № 3-ОН и использовались на строительстве и ремонте шоссейных дорог.

«После начала военных действий, — указывается в справке, — в силу сложившейся обстановки лагеря не могли быть своевременно эвакуированы и все военнопленные поляки, а также часть охраны и сотрудников лагерей попали в плен к немцам, и судьба их до опубликования немцами своих сообщений по «Катынскому делу» была неизвестна. Начальник лагеря № 1-ОН лейтенант госбезопасности Ветошников В.М., давая объяснения о судьбе порученного ему лагеря, в своем рапорте на имя начальника Управления по делам военнопленных и интернированных НКВД СССР от 12 августа 1941 г. пишет: «После того, как я получил от Вас указание подготовить лагерь к эвакуации, я принял к этому необходимые меры. Охрана и пленные поляки были мной предупреждены. Я ожидал приказа о ликвидации лагеря, но связь со Смоленском прервалась. Тогда я сам с несколькими сотрудниками выехал в Смоленск для выяснения обстановки. В Смоленске я застал напряженное положение. Я обратился к начальнику движения Смоленского участка Западной железной дороги тов. Иванову с просьбой обеспечить лагерь вагонами для вывоза военнопленных поляков. Но тов. Иванов ответил, что рассчитывать на получение вагонов я не могу. Я пытался связаться также с Москвой для получения от Вас разрешения двинуться пешим порядком, но мне это не удалось. К этому времени Смоленск уже был отрезан немцами от лагеря, и что стало с военнопленными поляками и оставшейся в лагере охраной, я не знаю»¹. Позднее С. Иванов во время допросов свидетелей Специальной комиссией Бурденко в присутствии иностранных журналистов уточнил, что попытка Ветошникова получить вагоны имела место 12 июля. Примечательна ссылка Ветошникова на получение им приказа от УПВИ. Следовательно, лагеря специального назначения также должны были входить в систему подведомственных Сопруненко организаций. Однако в целом ряде документов об эвакуации, составленных в УПВИ и охватывающих все его лагеря, ни мифические 1-ОН, 2-ОН, 3-ОН, ни сам Ветошников даже не упоминаются.

В то же время имеющаяся документация, подробная и исчерпывающая, доказывает, что эвакуация военнопленных проводилась энергично и своевременно. Уже в первый день войны Чернышов и Сопруненко докладывали Берии, что из 27760 польских военнопленных 14135 находились на строительстве аэродромов и шоссейных дорог в Западной Украине (Львовский лагерь, бывшее Строительство НКВД № 1), 7754 — в Севжелдорлаге, 4000 — в Мурманской области, в Поное. «Офицерский состав 1259 человек находятся: в Козельском лагере — 909 чел., в Грязовецком лагерю — 350 чел. Больные оставлены в числе 270 в Юхновском лагере (Смоленская область)»². Предлагалось вывезти из Львовского лагеря уроженцев западных областей Украины и Белоруссии на строительство аэродрома в Восточной Украине, уроженцев центральных польских воеводств — в отдаленные части Карагандинской области и на строительство Северо-Печерской магистрали, разбив их на группы не более чем 250—300 человек и переведя на лагерный режим. Офицеров польской армии и 195 французов из Козельска предлагалось перебросить в Грязовец. На документе помета Чернышова: «Нарком утвердил 22.6 в 16.00». В тот же день были отданы конкретные распоряжения от имени Берии начальнику ГУКВ Шарапову о выделении конвоя и начальнику Отдела железнодорожных перевозок НКВД СССР капитану госбезопасности Зикееву о предоставлении к 25 июня 60 вагонов для козельского «контингента»³. Последние, правда, поступили 28 июня.

Была начата и эвакуация 23 тыс. заключенных и интернированных прибалтов, в первую очередь «бывших офицеров бывших прибалтийских государств»⁴. Командование 13-й дивизии, 41-й, 42-й и 43-й бригад телеграфировало в штаб конвойных войск о своей готовности к 20.0023 июня принять этих людей для отконвоирования в глубь страны.

28 июня В.Н. Королев и А.Я. Демидович — начальник УРО Козельского лагеря — сдали, а Е.И. Каптелян из 136-го конвойного батальона принял 1224 интернированных поляка для препровождения в Грязовец. Тем же составом были отправлены французы, англичане и бельгиец (181 человек), размещенные в «Скиту», а также изолированная группа поляков, доставленная из Путивльского лагеря (15 человек). Всего 29 июня из Козельска в Грязовец, по данным конвойных войск, были отправлены 1500 человек⁵. После этого в Козельск начали привозить военнопленных немцев, захваченных в боях, в частности 500 человек были направлены туда 28 июня из одесского приемного пункта. Позднее, уже в августе, они были вывезены в Потьму.

29 июня из Юхновского лагеря со станции Бабынино выехал этап с 961 интернированным из Прибалтики до станции Енисей Красноярской железной дороги, 209 человек — до станции Яр-Фосфоритная; 2 июля — 1656 человек в Севураллаг; 4-го — 1125 человек в Вятлаг. 5 июля из лагеря были отправлены последние 1165 эстонцев, латышей и литовцев. «Юхновский лагерь полностью разгружен», — констатируется в сводке ГУКВ № 28 от 6 июля 1941 г.⁶ Таким образом, эвакуация польских и прибалтийских интернированных из Козельского и Юхновского лагерей была осуществлена задолго до подхода к Смоленску немецко-фашистских войск. Абсурдно было бы полагать, что, эвакуируя эти лагеря из Смоленской области, НКВД оставил бы так называемые 1-ОН, 2-ОН, 3-ОН на произвол судьбы. Тем более что в руки немцев в этом случае попали бы 4,5 тыс. офицеров, которых те могли бы как-то использовать в своих целях.

Характерно, что все возникшие при эвакуации осложнения, все потери в ходе нее фиксировались самым тщательным образом во множестве документов. Известно, что после начала войны прервалась связь с лагерем Поной на Кольском полуострове. Лишь в первых числах июля удалось узнать, что части 19-й конвойной дивизии, эвакуировавшие 13 тыс. заключенных из тюрем и 63 тыс. из колоний, пешим порядком выводили из опасной зоны интернированных поляков. 7 июля начальник УНКВД Мурманской области сообщил, что 155-й конвойный батальон этапирует поляков водным путем в Архангельск. Туда они прибыли лишь к 10 июля. В сводке № 37 от 11 июля ГУКВ НКВД СССР говорилось: «Прибывшие из Поной (Кольский полуостров) в г. Архангельск военнопленные поляки конвоируются: 2000 чел. в Суздальский лагерь и остальные в Южский лагерь»⁷. В последний были доставлены и 7,7 тыс. рядовых и унтер-офицеров из Севжелдорлага. Им также пришлось преодолеть пешком не один десяток километров.

Наиболее драматично проходила эвакуация Львовского лагеря. В соответствии с приказом Берии от 27 марта 1941 г. № 00328 Строительству № 1 поручалось создание трех из семи аэродромов в Львовской области, обеспечение фронта работ по двум из четырех аэродромов в Дрогобычской области, возведение земляного полотна для шоссе на участке Проскуров — Львов, строительство дороги Львов — Перемышль, некоторые работы на шоссе Новоград-Волынский — Львов. Всего в Львовском лагере в феврале находилось 14348 человек. Аресты, передача некоторых военнопленных немцев Германии, освобождение наиболее усердных военнопленных из уроженцев территорий, отошедших к СССР, сократили их численность в лагере до 14135 человек в июне 1941 г.^I

Эвакуация Львовского лагеря была возложена на 229-й полк (командир — майор И.Д. Дмитриев). Планировалось пешком доставить военнопленных в Волочиск, где посадить в вагоны и дальше этапировать по железной дороге. Однако в результате стремительного наступления немцев ряд расположенных вблизи границы отделений лагеря эвакуировать не удалось. При этом никто не удосужился распустить людей, дать им возможность разойтись по деревням и лесам.

Остальные более чем 13 тыс. человек 229-й полк гнал в быстром темпе пешком на восток. Случались и нападения вражеской авиации на колонны, о которых в сводке ГУКВ № 25 от 4 июля указывалось: «За период с 22 июня по 3 июля 1941 г. в результате налетов авиации противника на колонны полка имеются потери: среди боесостава убит 1 красноармеец, ранено 8, среди военнопленных убито 66, ранено 16, всего 82 (в том числе и как следствие ликвидации побега). Кроме того, сдано больных 20»⁸.

Что это был за побег, выясняется из материалов УПВИ. Оказывается, 9-й роте 229-го полка (командир — старший лейтенант Жернов) было поручено 23 июня доставить в Волочиск 1399 военнопленных из отделения лагеря в Черлянах. Протяженность маршрута — 250 км. В 5 утра 24 июня, когда этап проходил через Львов, конвой был обстрелян из пулеметов, видимо, местными повстанческими группами, а также подвергся бомбардировке с воздуха. Однако жертв не было. В ночь с 24 на 25 июня между местечками Велички и Куровцы на лесной дороге колонна вновь была атакована с двух сторон. Бой продолжался в течение часа: воспользовавшись перестрелкой, лесистой местностью и темнотой, 71 военнопленный совершил побег, 7 человек были убиты. Для розыска и задержания беглецов 25 июня была привлечена оперативная группа во главе с сержантом Карпичевым. По выполнении задания он доложил, что все бежавшие задержаны и направлены во Львов⁹. В это время в городе выполнял оперативные задания по борьбе с «пятой колонной», охране и эвакуации тюрем 233-й полк. В сводке ГУКВ от 25 июня констатировалось: «Тюрьма № 1 ликвидирована»¹⁰ (выделено мной. — Н.Л.).

Войдя во Львов, немцы обнаружили тюремный двор, усеянный трупами расстрелянных, часть которых была в польской военной форме, о чем немцы раструбили на весь свет. По этому поводу английский посол Р. Стаффорд Криппс сделал представление Молотову. Нарком иностранных дел поспешил разъяснить: тюрьму не успели эвакуировать, заключенные попали в руки немцев, которые уничтожили их и взвалили вину на большевиков, чтобы подорвать к ним доверие. Объяснения удовлетворили посла¹¹.

К 3 июля часть военнопленных из Львовского лагеря (4 тыс. человек) в Проскурове была погружена в вагоны и эвакуирована далее в Старобельск по железной дороге. Однако две трети были отправлены пешим порядком на Надяст, Деражню, Казатин, Белую Церковь, Канев, Черкассы, а также Конотоп, Владимировку. Часть военнопленных в Каневе была посажена на баржи. Лишь к 27 июля последние партии поляков достигли Старобельска. Связь с той или другой ротой, конвоировавшей одну из шести колонн, часто прерывалась. И все же ни в одной из сводок нет новых сведений о крупных потерях от бомбежек¹².

После того как большая часть военнопленных из Львовского лагеря была доставлена в Старобельск, исполнявший обязанности начальника ОО лейтенант госбезопасности Кравец писал в справке для УПВИ: «Числилось военнопленных Львовского лагеря 14123. Имеется в наличии в Старобельске 12155, потери 1968 чел.».

В справке расшифровывалось, из чего складываются эти потери: «Осталось в Ясной Долине 488 чел., в Суске 174 чел., в Вирочке 114 чел., Зимней Воде 146 чел. Итого 922 чел.

Раненые, убитые в Сквире 300 чел. ...Бежали, расстреляны (выделено мной. — Н.Л.), ранены 746 чел. Итого 1968 чел.».

На документе пометка: «Сведения неверные. Во-первых, числилось не 14123, а 14104, во-вторых, в данной справке не учтены 187 человек, находившиеся в Ивдельлаге, в-третьих, цифры по пунктам требуют уточнения. 7.VIII.41. Воробьев»¹³.

В составленной в УПВИ справке указывалось: «В результате налетов вражеских самолетов и других причин в пути следования лагерь потерял умершими от ран 25 человек, ранеными, оставленными в госпиталях по пути следования — 278 чел., бежавшими в пути — 15 человек, пропавшими без вести в пути следования — 1561 человек. Всего 1834 человека. В Старобельский лагерь сдано 12267 человек». В дальнейшем эта цифра — 1834 человека (потери при эвакуации Львовского лагеря) — будет фигурировать во всех итоговых данных по польским военнопленным и интернированным¹⁴.

Приведенные в справке УПВИ данные о бежавших и раненых позволяют вычленить и число расстрелянных — не менее 428 человек. По всей видимости, тех, кто предпринимал малейшую попытку бежать, расстреливали на месте.

По завершении эвакуации лагерей Сопруненко доложил Берии, что из Севжелдорлага были переведены 7759 человек в Южский лагерь, из Поноя — 2000 в Суздальский и 1929 — в Южский, со Строительства № 1... человек — в Старобельский (число в это время уточнялось). В результате в Южском лагере находились 9688 человек, в Суздальском — 2000, в Грязовецком — 1609, в Старобельском, как позже было установлено, — 12267 и 187 человек в Елабужском, На 31 июля в лагерях НКВД находились 2 генерала (Волковицкий и Пшездецкий), 8 полковников, 25 подполковников, 48 майоров, 156 капитанов, 16 ротмистров, 211 поручиков, 527 подпоручиков, 62 хорунжих, 247 подхорунжих, 4363 человека младшего командного состава, 17312 рядовых — итого 22977 военнослужащих польской армии. Из числа полиции там же находились 2 полковника, 4 подполковника, 8 майоров, 14 капитанов, 4 комиссара, 4 подкомиссара, 5 поручиков, 9 подпоручиков, 1426 человек младшего командного состава, 238 рядовых, 29 разведчиков, 15 тюремных работников, 4 судейских, 445 гражданских лиц¹⁵. Итого в лагерях содержались 25184 человека, т.е. на две с половиной тысячи меньше, чем в первые дни войны.

Видимо, потери были при эвакуации не только Львовского лагеря, но и Севжелдорлага и Поноя, хотя и не столь значительные.

После прибытия 2 июля козельского «контингента» в Грязовец лагерь оказался переполненным. Помещений не хватало, и начали срочно строить навесы с нарами, но без стен. Людям выдали одеяла, сенники, работал ларек. Выращивание овощей бригадой из военнопленных во главе с полковником Гановским позволило предотвратить авитаминоз и цингу. И все же общее ухудшение положения с продовольствием в стране резко обострило ситуацию и в лагере: нормы питания были урезаны ровно в два раза. Хлеба вместо 800 г стали выдавать 400 г и т.д. Но даже и этот скудный рацион обеспечивался далеко не всегда, что вызывало недовольство военнопленных и ослабление их организма.

Прибытие нового «контингента» в лагерь прибавило работы Особому отделению, возглавлявшемуся Эйльманом. Новичков не успели пообломать так, как задержанных в сентябре 1939 г. В сводке за июль 1941 г. о настроениях в лагере, направленной заместителю наркома госбезопасности СССР Серову, фиксировалось более враждебное, чем раньше, отношение к СССР, стремление восстановить независимость своей страны. Подчеркивалось, что националистические и буржуазные традиции у козельской группы «значительно свежее, чем национализм военнопленных грязовецкой группы»¹⁶. В других донесениях также сообщалось, что задачей большинства интернированных является создание независимого Польского государства за счет территории побежденного в войне. По мнению особистов, эту цель преследовали до 97% всех военнопленных. Лишь около 2% обитателей Грязовца выражали готовность сотрудничать с СССР.

Представители национальных меньшинств, включая евреев, подвергавшихся в Польше достаточно ощутимой национальной и социальной дискриминации, по мнению особистов, в большей мере, чем поляки, симпатизировали социалистической государственности и коммунистической идее¹⁷. Лица немецкого происхождения (1%) подразделялись на тех, кто являлся приверженцем фашизма, и тех, кто желал разгрома Германии, восстановления польской государственности.

Готовность бороться за Красную Польшу, которую проявляли некоторые интернированные, в частности жандармский поручик Винский, Арцишевский, Солецкий, Смоленский, Копечный, Сопчак, Анисимович, встречала со стороны большей части военнопленных неприятие и противодействие. По сообщениям агентуры, в Грязовецком лагере действовал нелегальный трибунал под руководством полковника Павлика, в который входили Цапала, Шафрановский, Квятковский, Делингер, Климонт. Он вынес 27 приговоров, в том числе Копечному, Солецкому, Арцишевскому. Против вступления в Красную Армию агитировали Халецкий, Яцина, Костик, Рожанский, поручик Химштедт, полковник А. Шмидт, подполковник Крогульский, Крамчинский и др.

В то же время старшие офицеры планировали создание польской воинской части из военнопленных и интернированных, которую они намеревались использовать за пределами СССР. Такие проработки были, в частности, у генерала В. Пшездецкого. Однако новый начальник лагеря Н.И. Ходас 6 июля отобрал у генерала папку с бумагами, обещав после просмотра в тот же вечер вернуть. Обещание не было выполнено, и 12 июля Пшездецкий предъявил ультиматум: если к утру следующего дня все его бумаги не будут возвращены, он объявляет голодовку¹⁸.

Спустя два дня Волковицкий вручил Ходасу письмо для Сталина. Сославшись на его речь от 3 июля, на призыв Академии наук ко всем честным людям мира сплотиться в борьбе с Германией, на заявление С.А. Лозовского^II, генерал писал: «Мы, польские военнопленные, заключенные в Грязовецком лагере, которым пришлось в первую очередь сражаться против Германии, считаем, что раз нет войны, значит, не может быть и военнопленных, тем более что 12 июля с.г. Советский Союз заключил договор с нашим союзником Англией. А между тем, несмотря на все это, находящиеся теперь здесь в лагере сотрудники ГБ или НКВД делают нашим людям разные предложения и заявления, которые явно противоречат официальным заявлениям Правящих Кругов СССР, чем очень ослабляют эти последние и обостряют состояние умов. Затем обращаемся к Вашему Превосходительству с просьбой освободить нас из плена, в который мы попали, вытесненные германскими фашистами на Восток, а освободив, дать нам возможность уехать в английские владения, чтоб сражаться против общего врага там, где находятся наше полноправное Правительство, наша Армия и где наше присутствие будет особенно полезно нашим союзникам. Создавшееся положение не дает времени на долгие решения или переговоры, а нас, заключенных в тяжелых условиях на «полпайку», лишает сил, которые могли бы быть использованы против общего врага. И поэтому обращаемся к Вашему Превосходительству и Советскому Правительству с просьбой решить как можно скорее вопрос о нашем освобождении и дать соответствующие приказы, тем более что на заявление наше от 24 июня с.г. нет никакого ответа»¹⁹.

От имени 14 французских офицеров и 120 унтер-офицеров, капралов и солдат, интернированных в СССР после бегства из германского плена, к де Голлю обратился капитан Бийот, который писал: «Все эти добровольцы имеют прекрасное здоровье и способны немедленно бороться. Я уверенно могу отвечать за задор и высокие патриотические чувства этих людей, из которых большинство бежали с большими трудностями и которые с нетерпением ждут случая снова сражаться с предателями Родины»²⁰.

Возросшая активность патриотически настроенных военнопленных и интернированных побудила московское начальство незамедлительно направить в лагерь оперативную бригаду во главе с сотрудниками 3-го Управления НКГБ Лалиашвили и Линниковым. Даже видавший виды Ходас счел нужным сообщить Сопруненко: «Следует признать, товарищ капитан, что их, с позволения сказать, работа изобиловала очень неудачным подходом к военнопленным, основанным на затрагивании национальных чувств поляков, наиболее больных для них мест из событий 1939 г. и даже угрозах. Достаточно сказать, что тот же Линников в моем и Василевского присутствии резко бросил реплику присутствовавшим в моем кабинете офицерам Волковицкому, Гробицкому, Адамовичу, Домоню и др., что Ваши, дескать, руководители не воевали, а кое-кто награбил миллионы и удрал за границу. После отъезда Линникова и Лалиашвили агентура доносила о настроениях, которые были кое в ком посеяны в итоге двухнедельной работы. А в результате этой работы мы имеем сомнительный арест 10 офицеров, причем, как теперь оказывается, неудачный, невыполнение своей основной задачи, с которой приехали из Москвы, и посеянное озлобление, которое теперь разжигается, возводится в квадрат и используется реакционной частью, вроде Пшездецкого»²¹. Упоминавшиеся начальником лагеря 10 арестованных по приказу московских энкаведистов — это полковники А. Шмидт и С. Шафрановский, подполковник Я. Павлик, майор К. Гурский, капитаны Ю. Питнер и П. Возняк, поручики 2-го отдела Генштаба В. Квятковский и В. Климонт, поручики З. Делингер и М. Химштедт²². Арест их был согласован с В.Н. Меркуловым.

Однако ход войны вносил свои коррективы. 30 июля 1941 г. в Лондоне посол СССР в Англии И.М. Майский и глава польского правительства В. Сикорский подписали соглашение, в котором правительство СССР признало советско-германские договоры 1939 г. касательно территориальных перемен в Польше утратившими силу; восстанавливались дипломатические отношения между двумя странами; обе стороны взяли взаимное обязательство оказывать друг другу всякого рода помощь и поддержку в войне против гитлеровской Германии; советское правительство вы разило свое согласие на создание на территории СССР польской армии. К соглашению был приложен следующий протокол: «Советское правительство предоставляет амнистию всем польским гражданам, содержащимся ныне в заключении на советской территории в качестве ли военнопленных или на других достаточных основаниях, со времени восстановления дипломатических сношений»²³.

В развитие политических договоренностей было разработано и 14 августа подписано военное соглашение, в котором предусматривалось создание в кратчайший срок на территории СССР польской армии, которая составляла бы часть вооруженных сил суверенной Польской Республики и предназначалась для совместной с войсками СССР и иных союзных держав борьбы против Германии. Предполагалось отправить на фронт польские части только по достижении ими полной боевой готовности²⁴.

Командующим польской армией в СССР был назначен генерал Владислав Андерс (1892—1970), видный военный и государственный деятель Польши. Однако соглашение от 30 июля, приказ об амнистии, военное соглашение не повлекли за собой незамедлительного освобождения военнопленных. Более того, 20 августа Берия издает приказ № 00429, в котором предложил строго поддерживать лагерный режим, а всем бывшим военнопленным, несмотря на амнистию, подчиняться ему²⁵.

Соглашение от 30 июля вызвало неоднозначную реакцию со стороны поляков в Грязовецком лагере. Как доносил Эйльман Сопруненко, после достижения договоренности между двумя правительствами враждебные по отношению к СССР настроения несколько ослабли. «Однако те, кто был врагами, они и сейчас не изменились, только немного приутихли», — уточнял он, По донесению агента, 3 августа группа лиц (Цапала, Чекальский, Осиновский, Гжегорчик, Айхлер, Векцлавович, Валерьян, и др.) заявляла: «Наверно, с ними (СССР) плохо, если пошли на уступки, но все равно мы не забудем их удара в нашу спину в критический момент, разорения и вывоза в Казахстан наших семей и в свое время отплатим с процентами»²⁶.

Особое внимание уделял ОО деятельности генералов Волковицкого и Пшездецкого. Созданный ими штаб действовал втайне от администрации лагеря. Группа во главе с майором Домонем (Ч. Чиж, Абрамский, Эрлих, Ленговский, Якштас, Климан, Фуртек, Кшивковский, Квеля, и др.) агитировала против вступления в ряды Красной Армии. Пшездецкий организовал проверку всего офицерского состава. Через своих помощников — Фуртека, Гоффмана, Минтов-Чижа, Буяльского и др. — он выявлял лиц, симпатизировавших СССР, с тем чтобы не допускать их в дальнейшем на командные должности в польской армии, некоторых же военнопленных предать польскому военно-полевому суду. Генерал приказал желающим вступить в польскую армию писать заявления. Домонь инструктировал старших рот, что следует делать и каким образом уклоняться от распоряжений администрации. 15 августа военнопленные и интернированные отметили праздник Успения Божьей Матери и совпавший с ним Праздник солдата (отмечавшийся в годовщину победы под Варшавой над Красной Армией). Речь Домоня, по оценке особистов, была направлена, по существу, против Советского Союза. После праздника генерал Волковицкий издал приказ, запрещающий полякам ходить в библиотеку, управление лагеря и другие места, поскольку там со своей агентурой встречались работники ОО. По всей видимости, к генералу стекалась информация об активизации вербовки новой агентуры перед освобождением людей из плена. Так, пристав полиции Белостокского воеводства А. Шмидт сообщил ему, что 18 августа в 3.30 был вызван в комендатуру к начальнику лагеря. Однако, когда Шмидт прибыл туда, вместо Ходаса увидел трех политруков. Те стали допрашивать его о настроениях людей. На заявление пристава, что его это не интересует и вообще он намерен вступить в польскую армию, ему ответили: «Об этом мы решаем и принудим к этому, так как вы в наших руках, ибо ваша семья в Казахстане». Когда после долгих уговоров Шмидт так и не дал никаких обязательств, ему сказали, чтобы он хорошенько подумал до 21 августа и явился сам, в противном случае это отразится на судьбе его семьи и его самого²⁷.

Протестуя против задержки с освобождением и методов обращения с уже амнистированными людьми, Волковицкий и Пшездецкий написали главе польской военной миссии генералу С. Шишко-Богушу о том, что военнопленные сталкиваются со «злонамеренно некультурным отношением и моральным террором», их принуждают отвечать на вопросы, противные чести, вступать в Красную Армию, оскорбляют польские вооруженные силы и т.д.²⁸

Оправдываясь перед руководством, начальник лагеря сообщал Сопруненко: «Все события в лагере, происходившие за период после 31 июля, освещались начальнику УНКВД капитану госбезопасности тов. Галкину. В курсе дела держался всегда и секретарь обкома ВКП(б) т. Комаров. Мне следует отметить здесь, что на мои действия эти товарищи отвечали одобрением, с указанием на полное понимание мною своих задач, а потому и правильные мероприятия. Нет и надобности повторять в объяснении о грубых отношениях к военнопленным. Если подобные факты и были, то я позволю себе отнести это за счет работы ОО, за которую я не ответственен, и техники, которой я не касаюсь и касаться не имею права»²⁹.

По просьбе генерала Андерса, посетившего вместе с генералом С. Шишко-Богушем Грязовец, военнопленные — бывшие узники Старобельска, Козельска и Осташкова — стали вспоминать фамилии тех, кто содержался там до апреля — мая 1940 г., и списки этих людей передавать полковнику Птрньковскому, представителю польского командования. Об этом факте сообщалось в агентурном донесении за 29 августа. К этому времени завершила работу смешанная советско-польская призывная комиссия, и было получено известие о предстоящем 2 сентября выезде из лагеря Грязовец на формирование польской армии.

12 сентября Сопруненко сообщил Меркулову данные по всем лагерям — Старобельскому, Южскому, Грязовецкому, Суздальскому — откуда на формирование армии Андерса были направлены 24828 человек. Осталось там 762 военнопленных, из них не принятые в польскую армию ввиду немецкой национальности — 273 человека, признанные непригодными по медицинским соображениям — 234, отказавшиеся вступить в польскую армию — 252, 3 — осужденные судами. Пленных немецкого происхождения направили в Спасозаводский лагерь, где они находились, во всяком случае, до конца декабря 1943 г. (181 человек). Впоследствии было уточнено, что на формирование армии Андерса было передано 25115 человек, в том числе 960 армейских офицеров³⁰.

В армию Андерса вступили и те, кто был освобожден из тюрем и лагерей, кто вместе со своими родителями в 1940 г. был сослан в Казахстан и Сибирь, граждане польской национальности, призванные в Красную Армию. В результате в польской армии к СССР оказалось более 70 тыс. человек. Естественно, не хватало офицеров. Вопрос об освобождении 180 тыс. рядовых и 10 тыс. офицеров, находившихся в плену в СССР, правительство В Сикорского поставило еще в первых числах июля во время переговоров с И.М. Майским о подписании советско-польского соглашения. Однако из Москвы 11 июля пришел ответ: «Повторяю, что польских военнопленных в СССР только 20 тысяч, a остальные отпущены или разбрелись сами так как Советское правительство не имело намерения держать их в качестве военнопленных»³¹

После того как польские военнопленные прибыли в Бузулук, Татищево и Тоцк, стало ясно, что там находятся лишь те из узников трех спецлагерей, что были переведены в Юхнов, а затем в Грязовец. Польское правительство стало делать все, чтобы выяснить местонахождение остальных и добиться их освобождения, не зная, что они уже давно уничтожены. Штаб Андерса разослал во все концы страны представителей с заданием обнаружить след пропавших офицеров. Этим же занималась и служба информации на узловых станциях. По сведениям, полученным от переведенных в Грязовец военнопленных из грех спецлагерей, были составлены списки сначала на 800, затем на 4000 и, наконец, на 10000 человек. Ротмистру Ю, Чапскому было поручено выяснить судьбу пропавших офицеров и полицейских. Наряду со сбором сведений у бывших зеков он добивался встреч с официальными лицами из НКВД и НКГБ. Начальник УНКВД по Чкаловской области Бзыров указал ротмистру на тех, кто мог ему действительно помочь, — Меркулова и Федотова. Однако встретиться с ними не удалось. Заместитель же Федотова Л.Ф. Райхман, с которым говорил Чапский, не имел прямого отношения к операции по «разгрузке» спецлагерей. В апреле — мае 1940 г. он боролся с подпольным движением в западных районах Белоруссии и Украины и, скорее всего, имел непосредственное отношение к уничтожении) поляков — узников тюрем этого региона. Лишь с осени 1940 г. Райхману было поручено создание агентурной сети и надзор за военнопленными и интернированными. По долгу службы он должен был знать о судьбе разыскиваемых. Однако Чапскому он сообщил лишь то, что всеми сведениями располагает А.Я. Вышинский³².

Именно заместителю Молотова поручили вести переговоры с послом и другими официальными представителями Польши. При встрече 6 октября 1941 г. недавно прибывший в СССР из Лондона посол Польши Станислав Кот напомнил Вышинскому, что «не освобождены также многие из офицеров. Так, например, по сведениям посольства, всего было задержано 9500 офицеров. В польских же войсковых частях в настоящее время находится всего лишь 2000 офицеров. Посольство просит освободить остальных 7500. Посол обращает также внимание на то, что некоторое время тому назад в Осташкове, под Москвой, был лагерь, в котором содержались чины военной жандармерии, однако до сих пор ни один из них не находится в польской армии». Вышинский обещал послу выяснить, почему не освобождены эти люди. «Однако я сомневаюсь, — заявил он, — в правильности названого послом количества якобы не освобожденных офицеров, так как, по моим сведениям, такого количества польских офицеров и не было арестовано, а кто был арестован — те освобождены. Вместе с тем я заявил ему, что посольство должно считаться с тем, что мы некоторых польских граждан, изобличенных в шпионаже в пользу Германии или в других преступлениях, вредных для нашего общего дела, не освобождаем»³³.

14 ноября С. Кот, встретившись со Сталиным, попросил освободить в соответствии с указом об амнистии тех, кто еще находится в заключении. «Не освобождены, главным образом, офицеры, а они необходимы для польских войск. Не освобожден ни один из офицеров штаба Андерса 1939 г., ни один из друзей Сикорского». Как значится в советской записи беседы: «Тов. Сталин отвечает, что он разберет это дело. Может быть, с этими офицерами произошел такой же случай, как с бывшим комендантом Львова генералом Ланднером^III. Еще давно этот генерал приезжал в Москву, ему предлагали освободить его с тем, чтобы он жил в СССР. Он же исчез и, как оказалось, перешел советскую границу и ушел в Румынию. Тов. Сталин просит дать ему список поляков, которые, по мнению посла, еще не освобождены. Кот отвечает, что он дал уже тов. Вышинскому небольшой список. Подробные списки есть у комендантов лагерей в Старобельске, Осташкове и Кожельске^IV, где находились польские офицеры. Среди неосвобожденных польских офицеров имеется 14 генералов и в их числе генерал Галлер. Тов. Сталин заявляет, что мы освободили всех поляков, даже тех, которые в качестве агентов Сикорского прибывали в СССР взрывать мосты и убивать советских людей»³⁴. Этот вопрос поднимался и во время встречи Сталина с Сикорским и Андерсом 3 декабря 1941 г. Польский премьер-министр заметил, что еще много поляков находится в тюрьмах и лагерях, где они растрачивают свои силы и здоровье, вместо того чтобы служить общему делу. На это советский лидер вновь заявил, что все поляки, бывшие в заключении, освобождены по амнистии. «Может быть, некоторые из них еще до освобождения куда-либо сбежали, например в Манчжурию. Я хотел бы, говорит тов. Сталин, чтобы у г-на Сикорского создалась твердая уверенность в том, что у нас нет никаких расчетов задерживать в заключении хотя бы одного поляка. Мы освободили всех, даже тех, которые прибыли в СССР с вредительскими заданиями генерала Соснковского», — гласит советская запись беседы³⁵.

Расплывчатые ответы советского руководства не могли удовлетворить польское правительство, и оно продолжало атаковать советского посла Богомолова нотами и меморандумами о судьбе польских офицеров. Так, 28 января 1942 г. МИД Польши писал ему: «Польское Правительство сожалеет, что оно должно довести до сведения Вашего Превосходительства то, что согласно сведениям, полученным Польским Правительством, освобождение польских граждан, находящихся на территории СССР в трудовых лагерях и в других местах заключения, не было полностью осуществлено. В ряде случаев местные административные власти СССР не применяют в полном объеме предписания Советского Декрета от 12 августа 1941 г.

По этому вопросу я имею честь упомянуть, в частности, прискорбный факт, что из общего количества офицеров и солдат, зарегистрированных в лагерях военнопленных в Козельске, Старобельске и Осташкове, до сего момента не были освобождены: 12 генералов, 94 полковника, 263 капитана и около 7800 офицеров низших рангов. Имеются основания подчеркнуть, что розыски, произведенные в Польше и в Рейхе, позволили установить с уверенностью, что военные, о которых идет речь, не находятся сейчас ни в оккупированной Польше, ни в лагерях военнопленных в Германии. Согласно дошедшим до нас отрывочными сведениями, часть пленных якобы находится в очень тяжелых жизненных условиях на островах Франца-Йосифа, Новой Земли и на территории Якутской Республики по берегам реки Колымы. Я считаю необходимым добавить, что вопрос о судьбе польских граждан, военных и штатских, служил объектом нескольких последовательных вмешательств Польского Посольства в Куйбышеве, которое вскоре сможет представить новый поименный список этих лиц Правительству СССР»³⁶.

Последняя попытка выяснить судьбу офицеров и полицейских была предпринята послом С. Котом во время его прощального визита к Вышинскому перед отъездом в Лондон 8 июля 1942 г. Подчеркнув огромную важность данного вопроса не только для современных, но и будущих советско-польских отношений, посол просил подойти к вопросу не формально, а по существу. «Я, — писал в отчете о встрече Вышинский, — выразил удивление такой постановкой вопроса. Я вновь заявил, что все военнослужащие и другие польские граждане, кроме небольшой группы поляков, о невозможности освобождения которых мы своевременно сообщали посольству, освобождены и что у нас в заключении нет не только 8300, но и вообще нет никаких польских военнослужащих. С. Кот продолжал настаивать на своем, ссылаясь па якобы получаемые из Польши сообщения родственников этих военнослужащих. Я вновь повторил, что у нас в заключении никаких военнослужащих нет, что значительная часть военнослужащих, о которых говорил Кот, была освобождена еще до войны и выехала в Польшу, а часть была освобождена после [начала войны]»³⁷.

Другая версия была высказана в мимолетно брошенной Сталиным фразе во время встречи с В. Андерсом и Л. Окулицким 18 марта 1942 г, — военнопленные могли быть захвачены немцами.

Все эти заявления делались в условиях, когда у руководства имелась абсолютно точная информация о судьбе каждого из оказавшихся в советском плену поляка. Начиная с конца 1941 г. и вплоть до декабря 1943 г. была подготовлена серия справок о попавших в плен людях. В справке, переданной по ВЧ и адресованной начальнику 2-го управления НКГБ Федотову, Сопруненко 3 декабря 1941 г., в день встречи Сталина с Сикорским, приводил следующие цифры:

«1. Всего поступило бывших военнопленных, захваченных частями Красной Армии, и интернированных, доставленных из Прибалтики, 130242 ч.

2. Отпущено из лагерей и отправлено в Западные области УССР и БССР в 1939 году 42400 ч.

3. Передано немцам^V в октябре и ноябре 1939 г. жителей территории Польши, отошедшей к Германии, 42492 ч.

4. Передано немцам в 1940—1941 гг. инвалидов, жителей территории быв[шей] Польши, отошедшей [к] Германии, лиц немецкой национальности, а также но запросам немецкого посольства в 1940—1941 гг. 562 ч.

5. Отправлено в распоряжение УНКВД в апреле— мае 1940 г. (через 1 Спецотдел) 15131 ч.

6. Отправлено в пункты сформирования польской армии в сентябре — октябре 1941 г. 25115 ч.

7. Освобождено не призванных в польскую армию по болезням и отказавшихся служить в ней 289 ч.

8. Содержится в Актюбинском лагере не призванных в польскую армию лиц немецкой национальности 263 ч.

9. Содержащихся в Актюбинском лагере отведенных от призыва военнопленных по материалам Особого отделения 2 ч.

10. Умерло в лагере за все время 389 ч.

11. Бежало из лагеря за все время 1082 ч.

12. Потери при эвакуации Львовского лагеря 1834 ч.

13. Убыло из лагерей по разным причинам за все время (освобождено по заключениям, отпущено инвалидов, освобождено по приказу НКВД СССР из Львовского лагеря, арестовано оперорганами) 683 ч.»³⁸

7 декабря 1942 г. из справки был исключен пункт № 9 и число умерших в лагерях увеличено до 457 человек. Все остальные цифры остались неизменными.

Пропажа польских офицеров и нежелание Сталина вразумительно ответить на запросы польского правительства осложняли и без того непростые советско-польские отношения, подрывали доверие к советскому руководству. Нерешенность этого вопроса во многом повлияла на отказ В. Андерса и В. Сикорского направить польские дивизии на советско-германский фронт. Уход же польской армии в Иран подтолкнул Сталина к решению о разрыве дипломатических отношений с правительством Сикорского и созданию в СССР Польского комитета национального освобождения (ПКНО) в июле 1944 г. полностью послушного его воле.

Предлог для разрыва дипломатических отношений не заставил себя ждать — после того как немцы, узнав о захоронениях в Катынском лесу, 13 апреля 1943 г. заявили об уничтожении там органами НКВД 10 тыс. польских офицеров, польское правительство обратилось 17 апреля к Международному Красному Кресту с просьбой о расследовании.

20 апреля 1943 г. оно направило ноту советскому правительству, в которой напомнило, что, «несмотря на многократные просьбы, польское правительство никогда не получало ни списки пленных, ни разъяснения, где находятся пропавшие офицеры и другие пленные, вывезенные из трех лагерей». Правительство Сикорского просило предоставить ему «детальную и точную информацию о судьбе военнопленных. Только неопровержимые факты могут противостоять... столь подробным и детальным немецким утверждениям об открытии многих тысяч останков польских офицеров, убитых под Смоленском весной 1940 г.»³⁹.

Нота осталась без ответа. Воспользовавшись тем, что к Красному Кресту в то же самое время обратилась и Германия, 21 апреля «Правда», ТАСС и Московское радио обвинили польское правительство в сотрудничестве с Гитлером и клевете на СССР.

Немецкая полиция вместе с судебными экспертами составили подробный отчет о вскрытии могил и эксгумации тел — откопаны были останки 4143 человек, из них 2815 идентифицированы. Кроме того, в последней, восьмой, могиле остались из-за начала жары неэксгумированными около 150—200 человек. С 28 по 30 апреля 1943 г. работала и Международная комиссия экспертов из 12 нейтральных стран и стран — сателлитов Германии, которая пришла к выводу, что расстрел был произведен в марте — апреле 1940 г.

Летом 1943 г., сразу после освобождения Смоленска, в СССР была создана Специальная комиссия по установлению и расследованию обстоятельств расстрела немецко-фашистскими захватчиками в Катынском лесу военнопленных польских офицеров. Ее возглавил академик Н.Н. Бурденко.

Экспертиза сообщения этой комиссии польских историков Я. Мацишевского, Ч. Мадайчика, Р. Назаревича и М. Войцеховского, опубликованная в сборнике «Катынская драма», избавляет нас от необходимости давать критический анализ этого документа. Ясно одно: всех свидетелей готовил НКГБ. То были, как правило, люди, служившие немцам в период оккупации и, следовательно, подлежавшие суровому наказанию. Какими способами добивались органы госбезопасности нужных им показаний, хорошо известно.

Несмотря на просьбу У. Черчилля и Ф. Рузвельта воздержаться от крайних мер, сталинское правительство 25 апреля 1943 г. направило польскому послу Т. Ромеру ноту о приостановлении дипломатических отношений⁴⁰. И в дальнейшем оно отвергало все предложения польской стороны урегулировать конфликт. Таким образом, было совершено еще одно циничное преступление, преступление, которое имело долговременные последствия^VI. Насаждение в Польше просоветского режима, послушного Сталину, облегчило создание марионеточных правительств в Чехословакии, Венгрии, Румынии и Болгарии.

Комментарии

I. В это время существовали следующие отделения лагеря: 1) в Львовской области: Броды — 1245 человек, Ольшаны — 1259, Черляны — 1613, Скников — 1521; 2) в Тарнопольской области: Ставка — 1549, Городище — 1097; 3) в Каменец-Подольской области: Теофиполь — 1097, Ярмолинцы — 1138; 4) на строительстве НКВД № 1 — 3616 человек (см.: ЦХИДК, ф. 1/п, оп. 6е, д. 5, л. 484).

II. На пресс-конференции 11 июля заместитель начальника Совинформбюро Лозовский заявил, что вопреки германским утверждениям СССР и Польша не объявляли войны друг другу и не находились в состоянии войны.

III. Так в тексте. Правильно — Лянгнер.

IV. Так в тексте. Правильно — Козельск.

V. Слова «передано немцам» зачеркнуты и сверху написано: «Изъявивших согласие выехать на оккупированную немцами территорию».

VI. К аналогичному выводу приходит и советский исследователь В.С. Парсаданова, много лет занимающаяся историей советско-польских отношений. Она, в частности, отмечала, что катынская проблема «оказала определяющее воздействие на советско-польские отношения в 1941—1945 годах. Последствия катынского дела в советско-польских межгосударственных и общественных связях ощущаются по сей день» (Катынская драма. М., 1991, с. 106).

Примечания

1. «Военно-исторический журнал», 1990, № 11, с. 29.

2. ЦХИДК, ф. 1/п, оп. 1е, д. 4, л. 69.

3. Там же, оп. 6е, д. 3, л. 215—217.

4. РГВА, ф. 40, оп. 1, д. 189, л. 1.

5. ЦХИДК, ф. 1/п, оп. 6е, д. 3, л. 235.

6. РГВА, ф. 40, оп. 1, д. 189, л. 38, 47, 55, 67, 69.

7. Там же, л. 8, 9, 70, 71, 109.

8. Там же, л. 70.

9. ЦХИДК, ф. 1/п, оп. 6е, д. 5, л. 539.

10. РГВА, ф. 40, оп. 1, д. 189, л. 15.

11. Сведения сообщены автору д.и.н. Г.А. Куманевым.

12. РГВА, ф. 40, оп. 1, д. 189, л. 32, 34, 39, 42, 91, 95, 112, 114, 116, 157.

13. ЦХИДК, ф. 1/п, оп. 6е, д. 5, л. 564.

14. Там же, 564—565.

15. Там же, оп. 1е, д. 4, л. 71—72, 90; оп. 1е, д. 4, л. 90—91.

16. Там же, оп. 5а, д. 1, л. 110—113.

17. Там же, л. 113.

18. Там же, д. 2, л. 145.

19. Там же, л. 460—462; оп. 6е, д. 2, л. 326—327.

20. Там же, л. 431—434.

21. Там же, оп. 5а, д. 1, л. 431—434.

22. Там же, д. 2, л. 493.

23. Документы и материалы по истории советско-польских отношений. Т. 7, М., 1973, с. 208; см. также: Układ Sikorski — Majski. Wybór dokumentóu. Warszawa, 1990.

24. Документы и материалы по истории советско-польских отношений. Т. 7, с. 217—218.

25. ЦХИДК, ф. 1/п, оп. 5а, д. 1, л. 138.

26. Там же, л. 130—137.

27. Там же, л. 146.

28. Там же, л. 138.

29. Там же, л. 138—139.

30. Там же, оп. 01е, д. 1, л. 42, 50—52; оп. 1е, д. 4, л. 88—89.

31. Документы и материалы по истории советско-польских отношений. Т. 7, с. 204.

32. Czapski J., op. cit. s. 137—142.

33. Архив внешней политики России (далее: АВП), ф. 07, оп. 2, п. 10, л 34—38. См также: «Международная жизнь», 1990, № 12, с. 128—130.

34. АВП, ф. 048, оп. 52а, п. 458, д. 2; «Международная жизнь», 1990, № 12, с. 130—133.

35. АВП, ф. 048, оп. 52, п. 458, д. 2; см. также: «Международная жизнь», 1990, № 12, с. 134—140.

36. АВП, ф. 048, оп. 52а, п. 458, д. 2.

37. Документы и материалы по истории советско-польских отношений. Т. 7, с. 315.

38. ЦХИДК, ф. 1/п, оп. 1е, д. 4, л. 3—3об.

39. Madajczyk Cz., op. cit., s. 76—77; Zbrodnia Katynska w swieétle dokumentow. London, 1982, p. 89.

40. Документы и материалы по истории советско-польских отношений. Т. 7, с. 356—357.