Дорога в Мюнхен

1

После того как Германия присоединила Австрию, атмосфера тревоги охватила Европу. Что же произошло? Ведь всего лишь через два десятилетия после подписания капитуляции вторым германским рейхом, когда еще даже не состарились ветераны мировой войны, тот же германский рейх — теперь уже третий — рвет в клочья свои версальские обязательства. Он раскачивает и рушит послевоенную структуру международных отношений. Причем не где-нибудь на периферии, а в самом центре европейских нервных сплетений.

Что теперь ожидает Европу? Слухи о возможной новой войне ширились. Они вползали в кабинеты правительственных учреждений, в дома, где люди обсуждали: удовлетворится ли немецкий фюрер присоединением «второго германского государства», или же он действительно имеет какие-то другие планы? Какие?

Но разговоры о нападении на Чехословакию и о возможной европейской войне зачастую вызывали улыбку у многоопытных политиков. Опять война? Разве сможет Гитлер с его неготовой армией, с только налаживающейся экономикой совершить безумие и бросить вызов могуществу Англии, Советского Союза, Франции!? Что он — сумасшедший? Австрия — в общем понятно. Там немцы — здесь немцы. Но Чехословакия — совсем другое дело. У нее сильная армия, мощные укрепления. И главное, у нее союзнический договор с Советским Союзом и Францией. А за французами стоит Англия. Ясно, что Лондон не допустит нарушения баланса сил. Он не сможет не выступить против Германии на стороне Франции, если она окажется втянутой в борьбу. И тогда — европейская война, в которой для рейха сложится такая же безнадежная ситуация, что привела к краху в 1918 г. Все это Гитлер прекрасно понимает. И он не совершит рокового для Германии шага.

И пессимисты, и оптимисты, и вообще все, кто имел глаза, чтобы видеть, и уши, чтобы слышать, напряженно и с растущим изумлением следили за тем, как развертывались события.

А развертывались они так.

Как только германские войска вступили в Австрию и над ее городами были подняты нацистские флаги, Гитлер поехал в Вену. Наступал час величия. Томительно-сладко было ему встретить этот великий час на своей родине. Сравнить свое нынешнее «я» с прежним. Вернуться на мгновение в прошлое, когда два десятка лет назад он уехал отсюда никому не известным, полунищим и озлобленным на весь свет.

И вот сейчас громадные толпы вышли на улицы австрийской столицы встречать и приветствовать его. Массам обездоленных, потерявших надежду людей, среди которых — 600 тыс. безработных, внушалось, что «включение в рейх» откроет путь к лучшим временам. Многие быстро оказались во власти нацистской пропаганды. Крики радости, приветствия. На домах и церквах — австрийские и германские флаги. Именно теперь фюрер начал убеждаться, что он действительно может все.

На следующий день перед огромными толпами он произнес одну из тех своих речей, эмоциональный накал которых доводил до экстаза массы людей, не слишком вникавших в суть произносимого:

— Теперь ваша страна имеет новые задачи и новое имя. Она будет называться Остмарк. Это наследие истории. Ведь на границах прежнего Остмарка останавливались нашествия с Востока¹.

Затем состоялся военный парад. Его возглавил немецкий генерал фон Бок. За ним шли австрийские генералы. Отныне австрийская армия включалась в вермахт.

Назавтра фюрера приветствовал Берлин как героя и победителя. Он произнес очередную речь:

— Германия стала великой Германией! Такой она и останется! Австрия еще несколько дней назад была самой несчастной страной. А сегодня она самая счастливая!²

И люди под воздействием массированной пропаганды все больше начинали верить, что это так.

Если мы сегодня захотели бы ответить на вопрос, в какой период своей истории германский фашизм во главе со своим фюрером начал верить во всесилие и вседозволенность, то, безусловно, должны обратиться именно ко времени, последовавшему сразу же за присоединением Австрии.

Гитлер вскоре опять поехал в Вену. Снова организованные восторженные толпы заполняли широкие площади столицы «второго германского государства». Теперь он уже не сомневался в своем предназначении сделать следующий шаг.

Еще до аншлюса Австрии Гитлер заявлял: он не будет «долго терпеть жестокое преследование немецкого меньшинства в Чехословакии». Ведь Чехословакия — это искусственное образование, созданное союзниками после войны.

Еще более двух лет назад по приказу Гитлера генеральный штаб разработал «зеленый план» — план молниеносного вторжения в Чехословакию. Но до поры до времени он лежал в сейфах. Присоединение Австрии в корне меняло ситуацию. Соотношение сил в Европе сдвинулось в германскую сторону. Теперь захват Чехословакии приобретал иной смысл. Нацисты не только могли таким образом получить мощную промышленную и военную базу этой страны, но и плацдарм для дальнейшего продвижения в Польшу, Юго-Восточную Европу и, наконец, для агрессии против Советского Союза.

«Освобождение» 3,5 млн. судетских немцев, «угнетенного чехами меньшинства» — вот повод, чтобы извлечь из сейфов «зеленый план». «Судетская партия» во главе с Конрадом Генлейном устроит беспорядки. Они потребуют ввода германских войск «для предотвращения гражданской войны» и «защиты немецких соплеменников».

Все, что затем произошло в Европе за период между весной и осенью 1938 г., было в высшей степени поучительным для истории. Современное политико-философское и политико-психологическое осмысление этих процессов в обобщенной, даже в абстрактной, форме имеет непреходящую ценность.

События этих месяцев дают к тому же предельно ясную картину образа политического мышления, нравов и политической психологии предшествовавших войне лет.

Теперь, когда Гитлеру стало ясно, что следует делать дальше, проблема заключалась в следующем: как поведут себя Англия, Франция, Советский Союз, а также Италия, если начнет осуществляться «зеленый план»? О войне с возможной коалицией держав из-за Чехословакии не могло быть и речи.

Прежде всего фюрер вновь решил получить благословение единственного союзника — Италии. Если Рим окажется заинтересованным в сохранении европейского статус-кво, то план придется снова запереть в сейф. Гитлер решает ехать в Италию.

Его поездка в Рим в начале мая была подготовлена как грандиозный аттракцион фашистской пропаганды, хотя, по сути дела, речь шла об одном: согласится ли дуче с захватом Чехословакии?

Гитлера сопровождала свита из более чем 500 человек. Дипломаты, генералы, чиновники, функционеры партии, охрана, журналисты. На Бреннерском перевале пять специальных поездов встретили почетные отряды итальянской армии и фашистских формирований с массой цветов и флагов. Поезда шли через коридор из военных шеренг и оркестров. Города и деревни пестрели транспарантами с приветствиями фюреру. Вечером поезда подошли к перронам специально для этого случая отстроенного вокзала Сан Паоло. Встречал их король с пышной свитой. Затем все ехали в открытых экипажах по иллюминированным улицам столицы. В ночное небо взлетали фейерверки. Богатейшие приемы, спектакли, всевозможные представления следовали один за другим, демонстрируя миру сплоченность двух фашистских государств, а итальянскому и немецкому народам — величие их вождей.

Когда дошло до переговоров, Муссолини сразу заявил фюреру: Чехословакия, эта маленькая страна на севере, его совсем не интересует. Он в этом вопросе устраняется. Его интересы — на юге³. Большего Гитлеру и не требовалось. Отныне дружба с дуче еще более окрепла. И как только его согласие было получено, Гитлер еще до возвращения в Берлин немедленно приказал Геббельсу резко активизировать пропагандистскую кампанию против Чехословакии.

2

День за днем в Германии нарастала агитация «в защиту судетских немцев». Партия Генлейна требовала автономии, изменения внешней политики Чехословакии, слияния с рейхом. Генлейновцы выступали как активная профашистская сила в приграничных районах Чехословакии. Они проводили «кампании бойкота», провоцировали беспорядки, не останавливались перед террором.

Геббельс называл Чехословакию «гнездом большевизма» и распространял слухи о том, что советские войска и самолеты концентрируются в Праге. Германская пропаганда поносила чехов, расписывала режим в Судетской области как «чудовищный», «зверский», кричала о «нежизненности Чехословакии».

Тогда еще мало кто знал, что Гитлер принял Генлейна и сказал: в самом недалеком будущем он предполагает «решить проблему судетских немцев». Он пришел в восторг, услышав от собеседника о его тактике: «Мы должны все время требовать так много, чтобы никогда не удовлетворяться». Да, именно так! Фюрер обещал сделать его своим вице-королем.

В консервативной Европе к генлейновцам относились с пониманием и сочувствием. Английская правая пресса стала говорить о необходимости плебисцита. Раздавались призывы к расчленению Чехословакии на кантоны. Во всяком случае, следует добиться разрыва ее военного союза с большевиками. Выходки генлейновцев изображались как стихийные выступления «снизу». Но на официальном уровне до поры до времени обстояло, казалось, благополучно. Чехам пока старались не давать излишних поводов для тревог.

Как-то в середине марта рейхсмаршал Геринг устроил прием в честь г-жи Комнен, жены румынского посла. Когда вечер был в разгаре, в зал вошел опоздавший посланник Чехословакии Мастный. Он сразу же подошел к хозяину дома, принося извинения.

Геринг встал из-за стола. Он изобразил на широком лице одну из тех своих улыбок, с которыми он так любил позировать фотографам. Он доверительно тронул посла за плечо, как бы предупреждая вопрос:

— Я даю Вам честное слово, что акция в Австрии является семейным делом немцев. У Чехословакии нет оснований для беспокойства. Наоборот, Германия намерена продолжать нынешнюю политику, направленную на улучшение взаимоотношений с Чехословакией.

Мастный выслушал эту тираду с огромным вниманием.

Обменявшись еще несколькими фразами с рейхсмаршалом и поблагодарив его, он приказал своему сотруднику немедленно ехать в посольство и дать телеграмму в Прагу о важном разговоре с Герингом.

Прием шел своим чередом. Вскоре Мастный снова оказался рядом с Герингом.

— Я уже сообщил в Прагу о Вашем заявлении, — сказал посол.

Геринг, как и в прошлый раз, улыбнулся с явным одобрением.

— Да, я уже дал Вам слово, — значительно и громко сказал он. Я могу сделать совершенно официальное заявление, поскольку я уполномочен фюрером руководить высшими государственными делами, — он устранился от них на короткое время⁴.

На следующий день на другом конце Европы, в лондонском Форин оффисе, встретились чехословацкий посланник Масарик и министр иностранных дел Англии лорд Галифакс.

Беседу начал Масарик. Он попросил г-на министра, если возможно, сообщить о его встрече с Гитлером и Риббентропом в ноябре прошлого года. Что говорилось о Чехословакии?

Галифакс, конечно, готов был рассказать. Когда он встречался с Гитлером, не было и речи о нападении на Чехословакию. С Риббентропом у него было три встречи. Он, Галифакс, сделал все, что в человеческих силах, чтобы убедить Риббентропа в неприемлемости повторения австрийских событий:

— Риббентроп заверял меня в том, что Берлин не имеет агрессивных намерений в отношении Чехословакии. Это заверение он повторил несколько раз.

После некоторой паузы Масарик ответил:

— Я абсолютно не верю заверениям Берлина. Он будет соблюдать их до тех пор, пока ему выгодно, и ни минутой дольше.

— К сожалению, я согласен с Вами, — ответил Галифакс. — Однако у меня есть основания полагать, что в обозримом будущем Берлину невыгодно нападать на вас. Заверяю Вас, что наши симпатии на вашей стороне. Но сегодня я не могу дать Вам никаких твердых обещаний.

Масарик понял бессмысленность любых просьб о каких-либо гарантиях. Он лишь хотел внушить Галифаксу, что политика Берлина состоит в захватах и аннексиях, которые в конце концов коснутся и Англии.

— Сегодня Вы, может быть, поймете, — сказал он, — что уступки Генлейну не изменят политики Берлина. Она направлена на достижение того же, что и накануне 1914 г.: Берлин—Багдад через Вену, Прагу, Бухарест и т. д. Если он захватит Чехословакию, вы окажетесь в очень трудном положении.

Галифакс надолго задумался.

— За последние дни я очень многому научился. Но не хочу полностью отказаться от надежды, что когда-нибудь у нас с Германией все же состоится разговор.

— Только, когда она овладеет Европой. Только тогда. А до этого с ней можно будет говорить лишь военным языком.

— Вы полагаете?

— Я уверен⁵.

Галифакс применил полный набор дипломатических приемов, которые в его кругу считались верхом искусства, чтобы, сохраняя дружелюбие, ничего не обещать и не брать никаких обязательств. Он называл себя новичком в политике. Умалчивал о подлинных своих целях. Играл в откровенность. Не произносил ни одной лишней фразы, даже представлялся наивным. Он ни словом не обмолвился в этой дружеской беседе о том, что во время той ноябрьской встречи с Гитлером он добивался расположения фюрера, сердечно благодарил его за то, что он, слава богу, защитил Европу от коммунизма.

Чтобы кончить тягостный разговор, он обещал Масарику оказать моральную поддержку Чехословакии.

Масарик, опытный политик, поймал коллегу на слове. Он сразу предложил, чтобы Лондон сделал в Берлине торжественный демарш Гитлеру или Герингу в том смысле, что Англия принимает к сведению мирные заявления, сделанные Герингом Мастному.

— Считаю Вашу идею превосходной, — воскликнул Галифакс, обрадованный, что беседа заканчивается сравнительно легко. — Лично я уже сейчас с Вами согласен!

Он помолчал и добавил:

— Конечно, мне еще необходимо переговорить на этот счет с Чемберленом. Но я жду от Вас официального сообщения о заверениях Геринга. И еще один вопрос. Если бы немцы спровоцировали у вас беспорядки, а затем направили к вам одну дивизию «для наведения порядка», что бы вы делали?

— Стреляли бы⁶.

Вскоре после этого разговора в Праге стало известно, что английский военный министр доверительно, однако без всяких колебаний заявил представителям американской печати: ничто не может спасти Чехословакию от немецкого господства. Судьба Чехословакии предрешена.

3

Если имелся в те дни среди западноевропейских политиков лидер более всех уверенный в себе, в своих представлениях о мире и о собственном призвании, то это, конечно, английский премьер-министр Невиль Чемберлен. Сомнения терзали его меньше, чем других. Его не тревожили внутриполитические бури, способные сметать кабинет за кабинетом, как во Франции.

Он верил в свой трезвый и реалистический подход к проблемам сегодняшнего дня, терпеть не мог отвлеченных теорий и старался ставить политические вопросы сразу же на деловую, практическую основу.

Коммунизм был для него абсолютным злом. Советский Союз представлялся ему чуждым, неизвестным и враждебным миром, другой планетой. Любой политический успех за счет этого мира, по его мнению, был высоко морален и оправдан.

Он видел свою миссию в «умиротворении» Европы. Его концепция мира содержала нечто большее, чем традиционно британское стремление к сохранению существующего баланса сил. Начало начал он усматривал в сплочении европейского консерватизма. Причины, разъединяющие Англию и Францию, с одной стороны, Германию и Италию — с другой, по его мнению, были гораздо менее значительны, чем противоречия между этой четверкой и Советским Союзом и левыми силами в их собственных странах. Поэтому предложенный Муссолини еще в 1933 г. «пакт четырех» стал в его глазах самым приемлемым путем к миру в Европе и одновременно к ее объединению против коммунизма.

В рамках такого пакта для германской экспансии вполне мог быть открыт путь на восток и юго-восток. Если рейх поглотит ряд центральноевропейских и Балканских государств, то в конце концов это окажется меньшим злом, чем, например, война Англии с Германией в непосредственном будущем. Ведь процесс поглощения займет, быть может, 10—15 лет, а Англия пока успеет хорошо вооружиться. Не исключено, что создание огромной германской империи с пестрым конгломератом народов со временем разложит сам нацистский режим изнутри, будет способствовать смягчению его внешней политики.

Поэтому, делал вывод Чемберлен, надо идти на уступки Германии, не вмешиваться в ее действия, удовлетворить ее претензии и притязания и таким путем умиротворить, конечно, при условии, если она согласится на «пакт четырех».

Однако где и когда могло бы остановиться движение Гитлера на Восток? Чемберлен отнюдь не был склонен, как многие, считать чушью обещание Гитлера приобретать «новые территории в Восточной Европе за счет России и лимитрофных государств». Он принимал всерьез многократные утверждения фашистских главарей и о том, что судьба Германии находится не в колониях, а на ее восточной границе.

Ведь еще осенью 1937 г. лорд Галифакс, соратник Чемберлена и его будущий министр иностранных дел, во время посещения фюрера в Оберзальцберге предлагал широкое соглашение четырех держав без СССР и прозрачно намекал ему, что Англия «отнюдь не обязательно» будет поддерживать статус-кво в Европе.

И вот теперь, получив власть, Невиль Чемберлен ощутил реальную возможность претворить в жизнь свой столь ясный план. Англия, сильнейшая страна в мире, с несметными ресурсами, внушающая повсюду, включая Германию, уважение, быть может, даже страх, бросает свое влияние на чашу весов международной политики. Она выступает инициатором «союза четырех», приносит Европе мир. Объединяет ее против коммунизма и, более того, поворачивает германскую экспансию в нужную сторону.

А что же Чехословакия? Ей предназначено принести жертву во имя более высокой цели. Ей не остается ничего другого, как уступить Гитлеру. Прага должна отступить. Дать Судетам политическую автономию. И главное, чтобы все произошло мирно. Ибо если дойдет до вооруженного конфликта, до военного сопротивления Чехословакии, то все построение английской политики, основанное на «пакте четырех» и на надежде «замирения Европы», рухнет.

Чемберлен писал в те дни своей сестре: «Надо лишь посмотреть на карту, чтобы понять: ничто из того, что Франция или мы можем сделать, не сохранит Чехословакию и не защитит ее от немцев... Поэтому мы не станем помогать Чехословакии. Помощь могла бы только стать предлогом для войны с Германией. Но этого мы не можем делать, ибо мы не в состоянии предполагать, что в обозримом будущем способны поставить ее на колени... Поэтому я отказался от любой мысли дать гарантии Чехословакии или французам в связи с их обязательствами»⁷.

Но чем дальше углублялся Чемберлен в дебри собственной политики, тем более опасался он возможной критики в свой адрес здесь, в самой Англии: не идет ли премьер путем капитуляции? В минуты тяжелых раздумий он успокаивал себя и окружающих предположениями, что Италия и Германия находятся в- трудной ситуации, что между ними — разброд, например из-за Австрии. Следовательно, его сделка не потребует чрезмерных расходов, но принесет немалые дивиденды. И среди них тот весьма существенный, что, возможно, Чехословакия станет платой за ослабление германских требований в колониальном вопросе. Этими аргументами он сможет успокоить оппозицию.

24 марта 1938 г. — меньше, чем через две недели после аншлюса Австрии — Невиль Чемберлен выступил в палате общин с большой речью. Английское правительство верит в необходимость удовлетворения обоснованных пожеланий немецкого национального меньшинства в Чехословакии, сказал он. В связи с этим он не считал бы необходимым поддерживать Францию, если бы та в соответствии с обязательствами стала помогать Чехословакии в случае применения Германией силы. Конечно, при каких-то обстоятельствах Англия может взяться за оружие. Но не в случае с Чехословакией.

Нужно понять атмосферу тех дней, чтобы оценить заявление Чемберлена. Позиция Англии в значительной степени определяла баланс европейских сил. В Европе с начала столетия мало кто сомневался, что в случае возникновения военного кризиса Англия выступит совместно с Францией. Кроме того, теперь от их взаимодействия зависели судьбы ряда центрально- и восточноевропейских государств. А любое англо-французское несогласие разрывало цепь, протянувшуюся от Британских островов до Прута и Немана.

Если бы Франция одна выступила в защиту Чехословакии, то ее позиции были бы гораздо более слабыми, чем Англии. Франция могла быть втянута в военный конфликт со своим традиционным врагом и опять-таки нуждалась бы в английской помощи. Вот почему вопрос «выступит или не выступит», т. е. примет или нет Англия участие в возможной войне между Францией и Германией из-за Чехословакии, обсуждался повсюду в Европе открыто и тайно. Точь-в-точь как накануне прошлой войны. Шептались дипломаты на приемах. Говорили министры в кабинетах, простые люди на улицах и дома. И если английский премьер сейчас дал понять, что возможно и «нет», то это сразу вызвало озабоченность одних и надежды других.

В Берлине, где последние недели напряженно следили за реакцией Англии на австрийские дела, теперь могли не только вздохнуть с облегчением, но и активно приступить к делу.

Через четыре дня после выступления британского премьера Гитлер произнес громовую речь относительно притеснений судетских немцев, подкрепив ее передвижением войск к чехословацкой границе.

Одновременно британский посол в Берлине Гендерсон стал упорно настаивать, чтобы Прагу «заставили последовать англофранцузским советам». Она должна дать автономию судетским немцам и отказаться от союза с Россией. Его коллега в Праге посол Ньютон требовал: необходим «сильный нажим» на чехословацкое правительство одновременно из рейха, Англии, возможно, из Франции. В Лондоне министр внутренних дел Самюель Хор дружески советовал послу Масарику: Праге, конечно, следует «удовлетворить пожелания немецкого меньшинства» и воспользоваться при этом «услугами Англии и Франции»⁸.

Так все поучали, настаивали, давали разумные советы. И в Берлине убеждались, что если еще немного поднажать и продемонстрировать «железную решимость», то можно без особого труда получить все, что требуется. Во всяком случае, без пробы сил, которых у Германии имелось еще слишком мало.

И Масарику и Бенешу в то время уже становилось все более очевидным, какими могут оказаться английские услуги. Но Франция? Ведь с ней Чехословакия связана договором от 25 января 1934 г. В нем ясно говорится: оба правительства «обязуются действовать согласованно во всех вопросах внешней политики, способных поставить под угрозу их безопасность и нарушить порядок, установленный мирными договорами». Именно сейчас-то и возникали такие «вопросы». И что же?

Во Франции не торопились давать Праге конкретные обещания. После речи Чемберлена французское правительство учло суть меморандума Галифакса, полученного в конце марта: Лондон не намерен брать новых обязательств и не станет помогать Франции в случае нападения на нее.

Британское давление в Париже подкреплялось растущей активностью консервативных кругов внутри самой Франций. Вся правая пресса дружно отвергала идею помощи чехам. Надо ли ради спасения Чехословакии «поджигать весь мир и обрекать на гибель 3 млн. французов?» — вопрошала «Тан».

Нацисты ощущали, как бальзам льется на их душу. Генлейн 24 апреля произнес в Карловых Варах очередную речь. Он сетовал на лишения судетских немцев и выдвигал требования в форме «8-ми пунктов», означавших капитуляцию пражского правительства.

В Праге росла тревога. Но там известно было и другое. 15 марта, т. е. через три дня после вступления германских войск в Австрию, нарком иностранных дел СССР M. М. Литвинов сказал в Москве иностранным журналистам: в случае нападения на Чехословакию Советский Союз выполнит все свои обязательства перед ней, если то же самое, согласно договору, сделает и Франция. Речь шла о советско-чехословацком договоре от 16 мая 1935 г., где говорилось: если одна из сторон явится предметом невызванного нападения со стороны какого-либо европейского государства и Совет Лиги наций не вынесет единогласной рекомендации, то оба государства окажут друг другу немедленную помощь и поддержку⁹. По требованию Чехословакии договор мог применяться, лишь если «помощь стороне — жертве нападения будет оказана Францией».

Нарком заявил тогда журналистам: решение выполнить обязательства по договору принято в Москве окончательно и бесповоротно. Само собой разумеется, СССР выполнит свои союзнические обязательства¹⁰.

Он имел в виду возможное содействие Франции. Если та решится на помощь Праге, то сможет договориться, например, с Польшей и Румынией о выполнении ими положения Устава Лиги наций, согласно которому облегчался проход через территорию любого члена Лиги вооруженных сил другого ее члена для действий в поддержку Устава Лиги. (Это была знаменитая ст. 16, § 3 Устава Лиги наций.)

Еще через два дня Советское правительство вновь заявило (теперь через своих послов в Лондоне, Париже, Праге и Вашингтоне) о готовности участвовать в коллективных действиях, чтобы «приостановить дальнейшее развитие агрессии»¹¹. Оно предложило немедленно приступить к обсуждению практических мер.

В конце апреля лидеры английского и французского правительств встретились на совещании в Лондоне. Они пришли к такому заключению: Гитлер вряд ли хочет уничтожить Чехословакию. Но если он и пожелал бы это сделать, то остановить его невозможно: Англия и Франция к военному выступлению не готовы. Сама Чехословакия ничего сделать не сможет. Она ведь, по сути дела, беззащитна. А Советский Союз? Вряд ли он придет на помощь. Единственный выход — вновь и вновь нажимать на чехов, внушить им понимание безвыходности, склонить к максимальным уступкам. А германского канцлера призвать к сдержанности и терпению. Ведь он, как и все, не хочет европейской войны!

В тот же вечер, как только закончилось совещание, Галифакс пригласил германского поверенного в делах Кордта. Галифакс заявил, что хочет продолжать плодотворное сотрудничество с г-ном фон Риббентропом, бывшим прежде послом в Лондоне, а теперь министром иностранных дел рейха. Пусть г-н Риббентроп знает, что

Англия не будет проводить какой-либо военной подготовки и не возьмет никаких дополнительных военных обязательств перед Францией.

Кордт выслушал министра с большим вниманием и обещал немедленно все это сообщить в Берлин.

4

В отношении Советского Союза политика европейских держав располагалась в широком спектре от сдержанного псевдодружелюбия и макиавеллизма разных оттенков до открытой враждебности. Между словом и делом всегда существовало глубокое противоречие.

Для британских и французских аристократов и консерваторов социализм был наибольшим злом. Они уже давно разглядели в германских фашистах ту силу, которую они смогут противопоставить социализму. Сами же нацисты отнюдь не возражали против лояльности Запада. Их вполне устраивало, что им не будут мешать в выполнении пусть пока еще отдаленной, но главной их исторической миссии завоевания Востока.

По мере роста всеобщей напряженности усиливались политико-идеологические и классовые стереотипы. Спасение начинали видеть в реализации только своих представлений. Политика без учета чужих интересов. За счет другого и против другого. Замкнутость. Эгоизм и боязнь. Все это распространяли и всем этим пользовались нацисты в полной мере.

Нельзя утверждать, что чехословацкий президент Бенеш в те месяцы середины 1938 г. знал до конца намерения Англии. Ему было известно о демарше Гендерсона в Берлине, но он, конечно же, имел основания сомневаться в подлинных планах британского кабинета. Вряд ли чехословацкий президент располагал исчерпывающими сведениями об англо-французских переговорах в Лондоне в конце апреля, где Чемберлен без обиняков заявил, что Англия не намерена оказывать помощь Чехословакии и что правительству в Праге надо дать ясно понять, что оно всеми силами должно стремиться к соглашению с генлейновской партией и с Германией. Бенеш верил в Англию и Францию, невзирая на то, что в начале мая английский и французский посланники потребовали у министра иностранных дел Крофты максимальных уступок Генлейну.

Бенеш ни на йоту не отступил от своего политического стереотипа и после того, как английский посланник Ньютон открыто заявил ему: стратегическое положение Чехословакии безнадежно, Англия не может вести европейскую войну и поэтому Чехословакии не остается ничего другого, как принести жертву и пойти на максимальные уступки судетским немцам.

Однако Бенеш и теперь не торопился с выводами: может быть, это только игра, нажим? А на самом деле Англия все-таки будет втянута в события на стороне Чехословакии, особенно после того, как Франция, как ею было заявлено, в случае германской агрессии окажет Праге «немедленную, действенную и всестороннюю помощь». Президент убеждал себя, что его страна может жить или умереть только рука об руку с Парижем и Лондоном. И он даже не хотел думать, что Париж подчиняет свою политику Лондону, который помогать Праге не хочет и не будет.

Однако Бенеш не мог игнорировать и Советский Союз. И он не упускал случая, чтобы демонстрировать советскому полпреду; С.С. Александровскому свое дружелюбие.

Если дойдет до агрессии, что, впрочем, маловероятно, то помощь, с Востока, может быть, и не потребуется. Чехословакия будет решительно сражаться за каждый метр своей земли. Франция и Англия будут рядом. Весь народ, как один человек, пойдет за своим президентом. Румыния и Польша наотрез отказывались пропускать, через свою территорию Красную Армию для защиты Чехословакии. Так ли уж это плохо?

Бенеш не изменил своей позиции даже после того, как во второй половине марта нарком иностранных дел СССР заявил: Советское правительство готово участвовать в коллективных действиях, которые имели бы целью приостановить дальнейшее развитие агрессии и устранение опасности новой мировой войны. Советский Союз согласен немедленно приступить к обсуждению с другими державами в Лиге наций или вне ее практических мер, диктуемых обстоятельствами.

Чехословацкому правительству не оставалось ничего другого, как поблагодарить советское руководство за его заявление, что и сделал министр иностранных дел Крофта в беседе с Александровским. Он сказал: Чехословакия рассчитывает, что в решительную» минуту СССР окажет ей прямую помощь. Это, конечно, не значило, что он, Крофта, хотел бы видеть Красную Армию в Чехословакии. Но он понимал, что сейчас на Гитлера действительно может воздействовать только боязнь силы. «Ясное слово г-на Литвинова стоит больше, чем мобилизация всей чехословацкой армии», — убежденно сказал министр иностранных дел¹². Кроме того, Чехословакия глубоко признательна за продажу ей советских боевых самолетов. Это эффективная поддержка, оказываемая в нынешней столь сложной обстановке.

В конце апреля в Праге стало известно, что на совещании высших советских руководителей в Кремле было окончательно решено: Советский Союз, если его попросят, готов вместе с Францией и Чехословакией принять все меры по обеспечению безопасности последней. Для этого СССР располагает необходимыми средствами. Александровский был уполномочен сделать соответствующее заявление президенту Бенешу.

В середине мая нарком иностранных дел Литвинов прибыл в Женеву. Основной целью его поездки были встречи с английским и французским министрами иностранных дел.

Литвинов ясно и прямо изложил Галифаксу оценку Советским правительством политики Англии в чехословацком вопросе:

— Англия делает большую ошибку, принимая гитлеровские мотивировки за чистую монету. Она делает вид, как будто дело действительно лишь в правах судетских немцев, и что стоит эти права расширить, как опасность может быть устранена. На самом же деле Гитлеру так же мало дела до судетских, как и до тирольских немцев. Речь идет о завоевании земель, а также стратегических и экономических позиций в Европе¹³.

Литвинов обрисовал перспективы, которые ожидают Европу, если экспансия Гитлера не будет пресечена. Они совершенно иные, чем ожидаемый «умиротворителями» европейский мир. И конечно, наступит время, причем в близком будущем, когда возникнет опасность и для самой Англии.

Галифакс спросил, что же, по мнению Советского правительства надо предпринять.

Нарком изложил ему тот путь, который, по мнению Советского правительства, единственно способен привести к сохранению мира:

— Нужно организовать систему коллективной безопасности в рамках Лиги наций. Необходимы региональные пакты о взаимной помощи против агрессора. Советский Союз готов активно участвовать во всех мерах по организации коллективного отпора агрессору. Пакт с Францией и Чехословакией — тому пример. Советское правительство неизменно предостерегает, что пассивность и безнаказанность агрессии фатально повлекут за собой повторение и умножение таких случаев, которые наблюдаются последнее время. События, к сожалению, подтверждают правильность этих предостережений. Австрия — тому пример.

Литвинов подчеркнул: угроза Чехословакии грозит разрастись в новые международные конфликты. Если раньше агрессия имела место на окраине Европы, то на этот раз она совершается в центре, создавая непосредственную опасность для всех европейских государств. Но и не только для них. Необходимы коллективные действия, чтобы приостановить дальнейшее развитие агрессии и устранить усилившуюся опасность новой мировой войны¹⁴.

Галифакс выслушал очень внимательно. Он сказал, что подумает над аргументацией Литвинова. Он признает за ней известную силу убедительности.

5

Президент Чехословакии Бенеш 18 мая принял советского полпреда Александровского. Бенеш знал принципиальную установку советского руководства, знал, что ему была обещана военная помощь. И для Бенеша было теперь важно найти такую позицию, которая, с одной стороны, не была бы понята в Москве как нежелание воспользоваться этим обещанием, а с другой — не позволила бы истолковать ее в Париже и Лондоне как переориентацию на Москву, чего не было и быть не могло. Кроме того, Бенешу надо было учитывать широкие симпатии к Советскому Союзу среди населения своей страны.

Президент знал, что одни считают его чрезмерным оптимистом, другие — идеалистом, третьи — сухим рационалистом и т. д. Он не возражал. Он говорил о своих широких планах, когда считал необходимым, с той мерой определенности, которую подсказывали ему обстоятельства и чутье.

И сейчас, когда он принял советского полпреда, он счел нужным приоткрыть некоторые стороны своих стратегических идей, чтобы создать впечатление собственной уверенности, дальновидности и оптимизма. Сохранить дружелюбие, но вместе с тем и дистанцию. Показать, что высоко ценит советскую поддержку, но не намерен слишком активно пользоваться ею.

Бенеш, конечно, не питал иллюзий относительно возможности успешной военной борьбы Чехословакии против Германии, если дело дойдет до прямой агрессии. Но он понимал и другое. Рассчитывая на поддержку Парижа и Лондона, он хорошо знал, что только реальные политические интересы движут государственными решениями. Париж и Лондон выручат Чехословакию, ибо ее безопасность необходима для удержания Францией европейских позиций как великой державы.

Кроме того, падение Чехословакии означало бы резкое, даже катастрофическое, изменение баланса сил в Европе в пользу Германии, что повлекло бы за собой и нарушение общемирового баланса, а затем стало бы началом конца британской империи.

— Даладье не был первым из французов, заявившим Англии со всей определенностью, что Франция будет защищать Чехословакию в случае неспровоцированного нападения на нее, — сказал Бенеш полпреду, стараясь при этом тонко обратить его внимание на свое предпочтительное отношение к обеим западным гарантам.

И продолжал:

— Даладье удалось достигнуть того, что Англия произвела в Берлине демарш исторического значения. Да, именно исторического значения, и его надо оценить очень высоко. Я сам не ожидал, что Англия так далеко пойдет, но это произошло в действительности.

Бенеш снова напомнил о визите на прошлой неделе Гендерсона к Риббентропу с предложением английского посредничества в судето-немецком вопросе. И рейхсминистр иностранных дел, так, во всяком случае, докладывали Бенешу, не только не отверг демарш, но и сердечно его приветствовал. Он сказал, что Германия вовсе не собирается решать этот вопрос силой оружия. Гендерсон, как опять-таки сообщили Бенешу, был вполне доволен беседой. Он выразил надежду на удовлетворительное решение судето-немецкой проблемы. Все теперь будет зависеть от Праги. Она должна суметь договориться с Генлейном и пойти на уступки.

Для Бенеша всякий активный шаг англичан служил источником оптимизма, прямым доказательством его убежденности в неразрывных связях его страны с Западом, который в решающую минуту станет рядом.

Но Чехословакия имела договор с Советским Союзом. Как среднеевропейское государство, она не могла игнорировать интересы своего соседа, хотя с ним и не имелось общей границы. Здесь — и зло и благо. Красная Армия не могла прийти на помощь Праге, потому что Польша и Румыния не хотели пропускать ее. Но, быть может, это и не столь уж плохо?

— Вы должны понять, — сказал полпреду Бенеш, — что разговор Чехословакии с Советским Союзом на эту тему едва ли желателен для Франции.

Здесь Александровский задал очень важный вопрос, которого Бенеш ожидал:

— Как Вы оцениваете намерения Германии? Считаете ли Вы, что она хочет прибегнуть к силе?

Бенеш ответил быстро и уверенно:

— Безусловно, нет. По моим сведениям, Германия в данное время не может и не хочет произвести прямое нападение на Чехословакию или вообще на кого бы то ни было в Средней Европе. В рейхсвере и на Вильгельмштрассе сами сильно боятся провокации экстремистских элементов в Германии и в Судетах.

Он сделал паузу и добавил:

— Германия не может напасть в силу своей неподготовленности в военном, техническом и экономическом отношениях. Аншлюс ярко обнаружил эту неподготовленность.

Полпред все же поинтересовался, как представляет себе президент действия Чехословакии в том случае, если все-таки агрессия произойдет.

— Я вам расскажу в общих чертах суть нашего стратегического плана, — ответил Бенеш. — Мы не допустим вторжения неприятеля с севера и юга. Сеть наших укреплений вдоль северной границы прекрасна, и там ничего не может случиться. Вдоль южной границы сеть укреплений закончена. Требуются дополнения лишь в Словакии, к югу от Годонина. Но и это скоро будет готово. Следовательно, нападение возможно лишь с запада на восток. В этом направлении и будет отступать чехословацкая армия, дерясь за каждый шаг. Но тут у нас построены три оборонительные линии.

— Даже если Чехословакии не будет оказана помощь, — продолжал он, — она в состоянии драться четыре месяца, отступая на восток.

Президент стал развивать свою мысль. Страна будет в любом случае отчаянно сражаться. И все равно, даже при самом худшем стечении обстоятельств, в конце концов победит¹⁵.

В тот же вечер английский посол в Праге Ньютон сообщал телеграммой в Лондон, что президент Бенеш сказал ему: «Отношения Чехословакии с Россией всегда имели и будут иметь второстепенное значение, которое зависит от позиции Франции и Великобритании. Нынешний союз Чехословакии с Россией полностью зависит от франко-русского договора, однако если Западная Европа утратит интерес к России, то Чехословакия его тоже утратит»¹⁶.

Тем временем политическое напряжение в Европе росло. Оно еще более усилилось 19 и 20 мая, когда стало известно о концентрации близ чехословацкой границы 11 пехотных и 4 танковых немецких дивизий. В Южной Силезии были приведены в готовность немецкие и австрийские войска.

В пятницу вечером, 20 мая, Бенеш собрал кабинет министров, который вынес решение о частичной мобилизации. Перед рассветом субботнего дня войска стали занимать пограничные укрепления в Судетах. По Европе молниеносно прокатился слух о вероятном начале всеобщей войны. В Париже Даладье пригрозил немецкому послу французской мобилизацией. В Берлине к Риббентропу явился Галифакс: «Надо сделать все, чтобы не допустить конфликта между Германией и Чехословакией. Он может втянуть Францию и составить опасность для Англии»¹⁷.

Реакция Берлина оказалась быстрой и весьма поучительной. Там сразу же решили «спустить на тормозах». Риббентроп высказал искреннее удивление британскому послу: «Я не могу себе представить, что Англия и Франция объявят Германии войну из-за того, что Германия не может спокойно наблюдать, как чехи постепенно истребляют немецкое меньшинство»¹⁸.

Чуть более решительный тон сразу заставил нацистов остановиться. Но им не стоило большого труда разобраться, что за этим не кроется ровным счетом ничего, что заставило бы их отказаться от своих планов в целом.

И через несколько дней, 28 мая, Гитлер собрал на чрезвычайное заседание в зимнем саду рейхсканцелярии всех высших руководителей своей империи.

— Мое непоколебимое решение — стереть Чехословакию с карты, — заявил он им. — Однако это не конечная цель.

Фюрер говорил, все более накаляясь:

—Предстоящее наступление — это лишь часть широкой стратегии завоевания жизненного пространства. Когда Германия начнет неизбежное наступление на Восток, Чехословакия будет угрожать ей с тыла. Поэтому она должна быть устранена. Сейчас для этого самый подходящий момент. Ибо ни Великобритания, ни Франция не хотят войны, Россия не вторгнется, а Италию это дело вообще не касается.

Когда Гитлер кончил, стремительно вышел вперед Геринг. С горящими глазами он воскликнул:

— Мой фюрер, примите от всего сердца пожелание счастливого успеха в выполнении Вашей великолепной идеи!¹⁹.

Никто не возражал и не обсуждал программу фюрера.

Так начинала выполняться будущая главная цель германского фашизма — завоевательная война против Советского Союза.

6

Гитлер навязал Европе военно-силовую политику. «Война — отец всех вещей», — повторял он слова Гераклита. «Каждое поколение должно иметь свою войну», — «развивал» Гитлер древнего философа.

Европейские буржуазные демократии в принципе могли противопоставить силовому подходу в его обнаженном виде более тонкую и комплексную политику, попытаться найти опору в интересах большинства, в сотрудничестве с Советским Союзом, в принятии идеи коллективной безопасности. Все силы социалистического государства были поставлены на службу мира и отпора агрессии. Политика Советского государства наиболее действенно могла служить при объединении- всеобщих усилий для отпора агрессии. Проблема и заключалась в объединении государств против фашизма. Но именно такого объединения не произошло. Запад не принял идею коллективной безопасности.

Еще 22 августа нарком иностранных дел СССР, принимая германского посла фон Шуленбурга, заявил ему: «Франция в случае нападения на Чехословакию выступит против Германии... Англия, хочет того Чемберлен или нет, не сможет оставить Францию без помощи, и... мы также выполним свои обязательства перед Чехословакией»²⁰. Столь ясное предостережение бесспорно учли в Берлине. Но там понимали и другое. Советский Союз не будет иметь юридических оснований для помощи, если того же не сделает Франция. Оказывать давление на Москву безнадежно. Вот, собственно, почему с конца августа—начала сентября Германия стала еще более усиливать нажим на Париж, Лондон и Прагу.

Консервативная элита, стоявшая у власти в западноевропейских странах, чувствовала себя непрочно. В первую очередь — внутриполитически. Опасаясь опереться на широкую демократическую базу в случае острого международного кризиса, тем более сотрудничать с Советским Союзом, лидеры в западных столицах не решались и на силовые методы внешней политики. И сознательно, и инстинктивно они старались избежать столкновения внутри капиталистического мира, надеясь в конце концов на поворот германской агрессии против Советского Союза.

Убежденность английских правящих кругов в правоте своей линии все более крепла. В середине августа Чемберлен получил от своего посла в Берлине развернутую записку, содержавшую анализ германской политики. Записка была составлена так, чтобы убедить премьера в его собственной правоте. Гитлер не хочет войны, он понимает, что может в ней все потерять, писал Гендерсон. Главная опасность не в Гитлере, «но в немецких и чешских экстремистах, в коммунистах и других влияниях, а также в ненавистниках национал-социализма повсюду за границей».

Посол советовал Лондону «не загонять господина Гитлера в такое положение, в котором на карту был бы поставлен его престиж, и он увидит себя вынужденным сблизиться с экстремистами»²¹.

Чемберлен, конечно, вполне согласился с этой оценкой. Он даже заговорил о возможности официального визита Геринга в Лондон. Затем он передал через личного представителя Риббентропа Хессе свое согласие обсудить с немцами вопрос об уступке им Судет.

Когда Риббентроп сообщил об этом фюреру, тот ответил отказом. Он никому не верит.

Он нанесет удар первым и не станет дожидаться, пока англичане окружат его.

Все, кто мог, пытались открыть глаза английским руководителям. Советский посол Майский втолковывал Галифаксу: СССР все больше разочаровывается в политике Англии и Франции, он считает эту политику слабой и близорукой, способной лишь поощрять агрессора к дальнейшим «прыжкам». И тем самым на западные страны ложится ответственность приближения и развязывания новой мировой войны²².

Все было напрасно. Разумные слова слушали, кивали головами, но делали свое. И чем больше Лондон и Париж умиротворяли Гитлера, тем наглее становились нацисты.

В начале сентября Гитлер вызвал в Бергхоф генералов Кейтеля и Браухича, чтобы обсудить последние детали «зеленого плана». Он не согласен с генералами, что главный удар нанесет 2-я армия в центре против чехословацких укреплений. «Это будет второй Верден», — сказал он. Надо перенести усилия в 10-ю армию, нацеленную на Богемию. Браухич возразил: механизированные дивизии слабы и не готовы. Гитлер приказал усилить армию новыми танковыми соединениями.

Лондон начал очередной тур нажима на Прагу. Личный посланец Чемберлена лорд Ренсимен срочно прибыл в чехословацкую столицу. Он заявил Бенешу: «Не должно быть иллюзий относительно того, на какой путь станет Англия, если надо будет выбирать между требованиями Генлейна и войной». Бенешу следует «пойти на все жертвы, чтобы спасти существование своей страны»²³.

В начале сентября Бенеш предложил новый план решения всей проблемы (так называемый «четвертый план Бенеша»). Теперь он учитывал все основные требования генлейновцев, включая те, которые фактически могли означать расчленение Чехословакии. «Правительство Праги принесло эту новую жертву в пользу мира», — заявила французская «Тан».

Но гораздо более сенсационным оказалось выступление 7 октября лондонской «Тайме» — рупора Чемберлена. Передовая статья давала совет правительству Чехословакии сделать страну «более однородным государством путем отсечения от нее окраинных районов с чуждым населением, соприкасающимся с той национальностью, с которой оно объединено расовой принадлежностью». В Берлине передовая вызвала полное одобрение. Переговоры о «четвертом плане Бенеша» немедленно прекратились. И вскоре последовали одно за другим угрожающие выступления Геббельса, затем Геринга. Первый заявил: Чехословакия — это «организационный центр большевистских заговоров против Европы». Второй объявил, что Германия больше не собирается «терпеть оскорблений, наносимых нашим немецким братьям».

И вот 12 сентября прозвучало «фортиссимо» — ежегодный съезд нацистской партии в Нюрнберге. Сборищу присвоили название «первый партийный съезд великой Германии». Чтобы усилить пропагандистский эффект, нацисты привезли сюда из Вены символы имперского величия, хранившиеся там 140 лет: королевскую корону, имперскую державу, скипетр и имперский меч. При торжественной передаче этих знаков могущества и единства Гитлер заявил, что отныне они навсегда останутся в Нюрнберге. Только владыки «третьего рейха» могут считаться олицетворением и преемниками старогерманского «первого рейха», существовавшего тысячу лет. Следующая тысяча лет будет принадлежать нацистам.

Во время открытия съезда фюрер говорил о войне очень мало. Как, впрочем, и на следующий день, во время приема дипломатического корпуса. Французский посол Франсуа-Понсэ благодарил его от имени всех дипломатов и намекнул, что самая большая слава государственного деятеля — в том, чтобы достигать своей цели, не давая другим людям повода к слезам. Гитлер реагировал на эти слова кривой усмешкой.

Подготовка к военному вторжению в Чехословакию не прекращалась ни на день. Во время нюрнбергских торжеств Гитлер снова вызвал Кейтеля, Браухича и Гальдера. Все вместе они еще раз уточнили «зеленый план». Главный удар все же нанесет 2-я армия. Операция примет форму глубокого охвата чехословацкой территории. Теперь оставались только детали.

Нюрнбергский съезд послужил новым сигналом к беспорядкам в Судетах. Берлинское министерство пропаганды доводило до апогея античешскую кампанию. Указание Геббельса гласило: «Мир надо постепенно убедить, что существование этого государства (ЧСР) невозможно»²⁴. С помощью вермахта и СС Генлейн сформировал в Байройте «свободный корпус» («легион судетских немцев»). 17 сентября он захватил расположенные близ границы судетские города Эгер и Аш. Они покрылись нацистскими флагами. На улицы вышли демонстранты. Беспорядки начались по всей Судетской области. Прага объявила в Судетах осадное положение. В Париже и Лондоне — паника. Даладье срочно связывается с Чемберленом: если Гитлер начнет военные действия, Франция должна вмешаться. Нельзя допускать такого развития событий!

Чемберлен решил, что настал момент для решительных действий. В ночь на 13 сентября он послал телеграмму фюреру с просьбой о встрече для обсуждения мирного решения чехословацкой проблемы.

«Как с неба упало!» — восторженно воскликнул Гитлер, прочтя телеграмму.

7

Рано утром 15 сентября 69-летний Чемберлен впервые в жизни сел в самолет и вылетел в Германию. Из Мюнхена он двинулся поездом в Берхтесгаден. Во время трехчасового пути он имел возможность наблюдать идущие навстречу бесконечные эшелоны с войсками, орудиями и снаряжением. Это была нарочно устроенная демонстрация мощи и готовности. К вечеру, еле держась на ногах от усталости, премьер добрался до Бергхофа, резиденции Гитлера. Здесь у входа его встретил сам хозяин. Известна фотография любопытной сцены: фюрер стоит на входной лестнице двумя ступенями выше и смотрит сверху вниз на британского премьер-министра.

— Я не боюсь мировой войны, — сказал Гитлер, начиная беседу. — Границы терпения уже достигнуты. Больше ничто не может поколебать меня в моем решении.

Чемберлен ответил:

— Если Вы, господин рейхсканцлер, уже решили добиться своего силой, зачем тогда Вы пригласили меня? Я только потерял время, и лучше сразу же вернуться в Лондон.

Гитлер несколько сбавил тон. Он стал говорить, что судетские немцы должны, согласно их воле, быть присоединены к германскому рейху, и выдвинул ряд других требований. Премьер по сути не возражал. Но он должен проконсультироваться со своим и с французским кабинетами. Он не терял надежд. И он готов еще раз приехать в Германию. Но только просит г-на рейхсканцлера дать ему слово, что до их новой встречи он не предпримет никаких военных мер. Такое слово Гитлер ему сразу же дал²⁵.

Возвратившись в Лондон, Чемберлен так охарактеризовал Гитлера: «У меня создалось впечатление, что передо мной человек, на слово которого можно положиться». Немедленно был собран кабинет министров. Премьер сделал информацию об итогах поездки. Члены кабинета узнали, что он согласился, чтобы все пограничные районы Чехословакии, где граждане, говорящие на немецком языке, составляют большинство, независимо от их политических взглядов, т. е. даже если они антинацисты, были бы переданы Германии. Остальные получат местную автономию. Никакой мобилизации в Чехословакии проведено не будет. Представитель судетских немцев займет место в пражском кабинете министров. Внешняя политика Чехословакии изменится. Договоры с Францией и Советским Союзом должны быть аннулированы.

Обсуждение итогов визита прошло для Чемберлена успешно. Оно совпало с возвращением из Праги лорда Ренсимена. Выступив на этом же заседании кабинета, он говорил именно то, что нужно было премьеру. Ренсимен зашел в своих выводах о будущем Чехословакии столь далеко, что министры с удивлением обнаружили в его речи пассажи, идущие даже дальше требований Гитлера.

Кабинет одобрил все содеянное премьером за последние дни.

На следующий день в Лондоне была назначена встреча английских и французских министров. Даладье прибыл с ясными намерениями: надо заставить Чехословакию «отдать требуемую Гитлером территорию и помешать вовлечению Франции в войну из-за ее обязательств».

В воскресенье _ 18 сентября в политических кругах западноевропейских столиц шла напряженная работа. Все спасали мир.

В Лондоне весь день заседали. И когда к вечеру завершились двухдневные англо-французские переговоры на высшем уровне по чехословацким делам, многое стало проясняться. Согласие было полным. Чемберлену теперь предстояло снова поехать к Гитлеру. Оставалось, впрочем, лишь получить формальное согласие Праги со всем тем, что было решено в Берхтесгадене и Лондоне.

В понедельник колесо европейской политики закрутилось еще быстрее. Во французской столице министр иностранных дел Бонне пригласил утром чехословацкого посланника Осусского, чтобы информировать его о результатах миссии Ренсимена и лондонской встречи.

— Премьер-министры Даладье и Чемберлен решили, — сказал он, — что не остается ничего иного, кроме передачи территории Судет немцам.. Англия гарантирует новые границы. Это заменит договоры Чехословакии с Францией и Россией. Премьер Чемберлен информировал г-на Даладье, что г-н Гитлер не питает злобы к Чехословакии, о чем Бонне рад сообщить посланнику. Но если Прага не примет англо-французских предложений о передаче Судет и начнет мобилизацию, то Англия, — Бонне сделал огорченное лицо, — потеряет к Чехословакии всякий интерес.

Осусский онемел. Затем, овладев собой, спросил:

— Но как же. Англия и Франция могли вынести нам приговор, даже не выслушав нас, в то время как другая сторона была выслушана?

— Франция никого не слушала, — возразил министр.

— Однако Чемберлен ездил в Берхтесгаден, чтобы выслушать Гитлера!

Это возмутило Бонне. Он воскликнул:

— Но Чехословакия не протестовала, когда Чемберлен ездил туда спасать мир!

Посол отпарировал:

— Да, мы не протестовали, поскольку для нас мир важнее, чем для других. Однако между спасением мира и разделом Чехословакии есть разница. Франция как друг и союзник не должна была допустить, чтобы судьбу Чехословакии решали, не выслушав ее.

— Мы ничего не решали, а лишь делаем Бенешу предложение.

Собеседники еще долго препирались в таком же духе. Но Осусскому не требовалось слишком много времени, чтобы понять: ни он, ни кто-нибудь другой не в силах изменить это решение, принятое без Чехословакии, за ее спиной и за ее счет²⁶.

Почти в то же время в Праге на стол президента Бенеша лег текст официального заявления правительства Великобритании и Франции. Бенеш вчитывался в жесткие формулировки этого документа: «Оба правительства вынуждены прийти к заключению, что поддержание мира, безопасности и жизненных интересов Чехословакии не может быть эффективно обеспечено, если эти районы (Судеты. — Д.П.) сейчас же не передать Германской империи... Премьер-министр должен возобновить переговоры с г-ном Гитлером не позднее среды, а если представится возможность, даже раньше. Поэтому мы полагаем, что нам надлежит просить Вас дать ответ как можно раньше»²⁷.

Бенеш был удручен. Что же это? Как они могут? Он распорядился срочно собрать членов правительства, а затем пригласить советского полпреда.

Заседание пражского кабинета было коротким. Ответ Парижу и Лондону ясен. Надо лишь проехать по улицам Праги, чтобы понять, как следует себя вести правительству.

Повсюду шли манифестации. Готовность народа сражаться с агрессором всеобщая. Никакой капитуляции! Столь же очевидна его вера в помощь Советского Союза.

Правительство решило: англо-французское предложение совершенно неприемлемо. Чехословакия будет защищаться при всех обстоятельствах. Однако Бенеш еще раз — последний — запросит Париж: намерен он или нет отказаться от обязательств союзника? Затем он спросит Москву: согласна ли она в соответствии с договором немедленно и действенно прийти на помощь, если Франция тоже сделает это?

Наступал критический момент предвоенной истории.

Вечером к Бенешу прибыл Александровский. Президент обратился к нему с просьбой, чтобы Советский Союз дал как можно скорее ответ: какова его позиция? Кроме того, он хочет заручиться согласием СССР на поддержку Чехословакии в Лиге наций в том случае, если начнется агрессия и он, Бенеш, обратится в Совет Лиги с просьбой привести в действие санкции. Возможно, завтра вечером придется объявить мобилизацию, ибо не исключено, что уже в четверг начнется германское вторжение.

Когда советский полпред уехал, Президент принял председателя компартии Клемента Готвальда. Бенеш знает о его позиции. Он осведомлен о сегодняшнем выступлении Готвальда в постоянном комитете Национального собрания (это было 19 сентября). «Мы добровольно не дадим расчленить республику, — говорил Готвальд. — Если на нас нападут, мы будем защищаться. Вся нация, весь народ стоят твердо, решительно и непоколебимо в своем стальном единстве». Он призывал членов собрания: «Идите на улицы Праги, и вы увидите, каково настроение. Вы увидите, как опасно в такое время находиться даже один час в нерешительности, колебаться и не сказать народу ясного слова»²⁸.

Бенеш знает все это. И он твердо заявляет Готвальду: капитуляция исключена.

На следующий день, советский полпред получил срочную телеграмму из Москвы: «На вопрос Бенеша, окажет ли СССР, согласно договору, немедленную и действительную помощь Чехословакии, если Франция останется ей верной и также окажет помощь, можете дать от имени правительства Советского Союза утвердительный ответ»²⁹. В 19 часов Александровский передал Бенешу по телефону содержание ответа. А на следующее утро в Праге стало известно: Советский Союз будет защищать. Он уже объявил о крупных военных учениях Киевского особого военного округа, самого многочисленного и мощного.

Повсюду настроение резко изменилось. Миллионы людей воспрянули духом. Чехословакия не покинута! Помощь придет!

И теперь пражский кабинет нашел для ответа западным державам подходящие слова: чехословацкое правительство высказывает убеждение, что предложения Англии и Франции неприемлемы. «В этот решительный момент речь идет не только о судьбе Чехословакии, но также и о судьбах других стран, особенно Франции». Это была решительная декларация. И хотя она, как и англо-французское заявление, считалась секретной, ее содержание быстро разнеслось по стране. Всюду шли манифестации. Слышались патриотические речи и призывы.

К часу ночи стало известно, что Чемберлен завтра снова выедет к Гитлеру.

8

После того как в Лондоне был получен ответ чехословацкого правительства, негодованию Чемберлена не было предела. Как так? О них заботятся, спасают мир, а они столь неблагодарны? Они хотят разрушить все, что он с таким трудом построил. С чем он поедет к Гитлеру? Что ему скажет?

Немедленно была составлена нота и отправлена в Прагу. Бенешу категорически предлагают взять свой ответ обратно. Нужно безотлагательно «найти иное решение, исходя из реальной обстановки». Англо-французские предложения — вот единственная возможность избежать нападения Германии. «На основе полученного ответа у правительства его величества не будет надежды на положительный результат предполагаемого второго визита к г-ну Гитлеру»³⁰.

В 2 часа ночи 21 сентября Бенеша и министра иностранных дел Крафту посетили английский и французский послы. Оба заявили, что, отвергая предложения друзей, Прага берет на себя риск войны.

— Если вы будете стоять на своем, Чемберлен не поедет к Гитлеру и правительство Англии не сможет взять на себя ответственность, — сказал Ньютон.

— Это ультиматум! — воскликнул Бенеш.

— Нет, это только советы, — ответили оба посла. — Вы должны дать немедленный ответ, иначе Чемберлен не поедет к Гитлеру, и Гитлер, очевидно, выступит.

Наступал тот самый критический момент, когда чехословацкие лидеры должны были принять самое главное в их жизни решение. Неверно, что у них не было выбора. Возможностей было много. Но что выбрать? Сражаться в одиночку? Сохранить мир ценой капитуляции? Склонить голову, цепляясь за призрачную надежду, что, несмотря на сдачу агрессору, западные державы останутся теми друзьями, которые, по сути дела, и подготовили эту сдачу? Или принять советскую помощь? Сражаться вместе с Советским Союзом, подтвердившим свою решимость? Из многих путей мог быть выбран лишь один.

И он должен был стать результатом учета многих данных: положения внутри страны, соотношения внешних сил, классовых, политических, социальных установок и т. д.

Прежде Бенеш успешно проводил гибкую политику в обоих направлениях — западном и восточном. Если его душа и сердце принадлежали Западу, то разумом он сознавал, что положение страны требует политической и геостратегической балансировки путем разумных отношений с Советским Союзом. Договоры о взаимопомощи с Францией и СССР, в которых действия Москвы ставились в зависимость от решений Парижа, наилучшим образом, с точки зрения Бенеша, решали эту проблему.

Но теперь система катастрофически и совершенно непредвиденно рушилась. Если от Англии Бенеш и прежде не ожидал слишком многого, то позиция Франции потрясла его. Париж не только не стал защитником, не только не склонил Лондон к активной помощи, но, наоборот, объединился с ним в ультимативном нажиме на Чехословакию.

Бенеш оказался в ситуации, когда оставалось либо цепляться за ускользающий призрак англо-французских гарантий, или рассчитывать на одностороннюю помощь только Советского Союза, или же капитулировать.

Президент знал о нарастающих в стране симпатиях к советскому народу и о массовых требованиях обратиться за помощью к Москве. И одновременно выражалась очевидная готовность Советского правительства осуществить такую помощь должными силами.

Но что произойдет, если Красная Армия вступит в Чехословакию для ее защиты? Каковы будут социальные последствия ее появления здесь, в до предела накаленной социальной, политической и психологической атмосфере, когда проявление бурных симпатий к Советской России связывалось с вопросами о будущем того класса, который господствовал? Вот дилемма, которую Бенеш должен был решить в самые ближайшие часы.

... Утром 21 сентября открылось чрезвычайное заседание правительства Чехословакии. Но, собираясь на него, министры уже знали о рекомендациях, вынесенных на только что закончившемся совещании политического комитета под председательством Бенеша. Решение было предопределено.

Заявление, направленное через несколько часов в Париж и Лондон, гласило: в сложившихся условиях правительство Чехословакии «уступает исключительно настойчивым уговорам». Оно «с горечью принимает французские и английские предложения». Так Бенеш принял свое самое главное решение.

Чемберлен торжествовал. Приближался его звездный час. И он немедленно стал готовиться к новому вылету в Германию.

9

Встреча Чемберлена с Гитлером 22 сентября в Бад-Годесберге проходила на фоне дальнейшего обострения европейской обстановки.

Чехословакия бурлила и кипела. Весть о капитуляции правительства снова вывела массы на улицы. Движение в защиту республики против фашизма разливалось по стране. Повсюду шли мощные демонстрации. Четверть миллиона человек у здания парламента в Праге требовали отставки правительства. Компартия выступила за всеобщую мобилизацию. Требования немедленного начала переговоров с Советским Союзом о помощи раздавались повсюду.

Президент терял контроль над положением. Он дал отставку правительству Годжи. Новое правительство возглавил генерал Я. Сыровы, что как бы подчеркивало готовность к военным решениям.

Советское правительство в тот же день начало приводить в боевую готовность, помимо Киевского военного округа, войска которого уже двигались к границе, также войска Белорусского и Калининского округов. Отдан приказ о боеготовности Московского и Харьковского округов. 40 дивизий, танковые, мотострелковые, авиационные бригады и различные вспомогательные войска изготовились к активным действиям.

В Англии шли митинги протеста. За эту неделю их состоялось не менее 3 тыс. Газеты были завалены письмами с требованиями оказать Гитлеру сопротивление. Оппозиция стала решительнее выступать с критикой правительства. Лейбористы Манчестера требовали его отставки. На объединенном заседании генсовета тред-юнионов, исполкома лейбористской партии и исполкома ее парламентской фракции принимается манифест: жизненные интересы Англии принесены в жертву. Росла оппозиция и внутри правящей консервативной партии. Черчилль, Иден выступили против политики умиротворения, за четкое соглашение с Францией и СССР и за военные консультации с ними.

Французские социалисты осудили политику Даладье (хотя вскоре снова поддержали ее). Три члена кабинета — Мандель, Рейно и де Риб заявили об уходе в отставку.

Такой политический фон не мог не повлиять на поведение Чемберлена во время его второго визита к Гитлеру. Он чувствовал шаткость своих позиций не только в международном плане, но и внутри страны.

Утром 21 сентября перед вторым отлетом к Гитлеру Чемберлен сделал заявление для прессы: «Всеобъемлющее решение чехословацкого вопроса — это важнейшая предпосылка для установления лучших отношений между английским и германским народами и незаменимая основа европейского мира. Мир в Европе — это моя политическая цель, и я думаю, что предстоящая поездка откроет для этого путь»³¹.

По прилете в Кёльн Чемберлен был встречен почетным караулом. Оркестр войск СС исполнил гимн «Боже, храни короля». Затем делегация двинулась на автомашинах в городок Бад-Годесберг, бывший тогда предместьем Бонна. Гостей разместили в роскошном отеле «Петерсберг», на высоком противоположном берегу Рейна, откуда открывалась прекрасная панорама на горы Драхенфельс, на Бонн и долину Рейна. Но для встреч с Гитлером Чемберлену приходилось всякий раз пересекать стремительную широкую реку на пароме.

Первая беседа с фюрером состоялась в тот же день в «Рейнском отеле Дреезен», излюбленном месте Гитлера. Отель принадлежал его фронтовому приятелю.

В начале беседы английский премьер сообщил Гитлеру превосходную новость:

— Правительства Англии, Франции и Чехословакии согласны с передачей Судет Германии. Ваше требование, которое Вы, господин рейхсканцлер, выдвинули в Берхтесгадене, будет выполнено, — радостно сообщил премьер.

К его удивлению, Гитлер не выразил ни малейших признаков удовольствия.

Ледяным голосом он сказал:

— Я сожалею, мистер Чемберлен, но сейчас речь об этом уже не идет.

Премьер изобразил на лице крайнее удивление:

— Я имею все основания считать, г-н рейхсканцлер, что Вы получили от меня все, что требовали.

Гитлер заявил, что правительства Венгрии и Польши озабочены судьбой своих меньшинств в Чехословакии. Придется удовлетворять и их требования. Он же должен настаивать, чтобы без дальнейших переговоров и без промедлений его вооруженные силы заняли все те чешские области, где проживает население, говорящее на немецком языке. Он выдвинул еще ряд требований.

Чемберлен ответил, что он разочарован и расстроен такой позицией. Это совсем новые требования по сравнению с уже согласованными в Берхтесгадене. Он приехал вторично в Германию с планом, который давал Гитлеру все, что он желает, и тем поставил на карту свою политическую карьеру. Неужели фюрер не оценивает это?

И премьер-министр продолжал: он призывает господина Гитлера поддержать его в усилиях «сделать все, что в человеческих силах, чтобы разрешить эту ситуацию порядочными и мирными способами. Нельзя допустить, чтобы работа на пользу мира была сорвана стрельбой и всякими инцидентами»³².

Начались многословные препирательства. Последовали длиннейшие тирады Гитлера о притеснениях судетских немцев и о справедливости его требований. Если Прага под влиянием большевиков будет и впредь так действовать, то он, Гитлер, немедленно применит силу. Он начнет военные действия и не ограничится занятием Судетской области. В виде особой милости фюрер согласился на плебисцит в тех землях, которые не будут признаны полностью немецкими.

Чемберлен возражал: Гитлер нарушил свое слово. Ему, премьеру, не остается ничего другого, как немедленно уехать.

По окончании этой встречи оба участника были предельно возбуждены. Чемберлен, вернувшись в отель, начал упаковывать чемоданы. Гитлер, не свидетельству очевидцев, находился в состоянии крайнего бешенства. Кричал, бросался на пол и кусал ковер.

Но Чемберлен передумал уезжать. Он понимал, что, вернувшись с пустыми руками, обречет себя в парламенте на обстрел со всех сторон — и последователей и противников. И если уж уехать, то предварительно заняв позу непримиримого борца за праведное дело.

Поэтому премьер счел нужным послать Гитлеру из «Петерсберга» свои письменные возражения. Как-никак копия документа могла бы стать если не оправданием, то прикрытием от критики как в парламенте, так и в стране.

Утром 23 сентября письмо примирительного характера было направлено Гитлеру. Оно содержало опасения, что для чехословацкого правительства требования Гитлера будут неприемлемы. Он просит не предпринимать никаких военных действий, не прибегать к «ненужной демонстрации силы», пока он не получит ответа из Праги. Он готов просить Прагу отозвать войска и полицию из Судет. Рейхсканцлер, наверное, не совсем понимает, что он, Чемберлен, не может принять предложения, которые не одобрило бы общественное мнение в Англии и во Франции. В его предложениях должны иметься какие-то альтернативы, Которые не могли бы вызвать возражений, Но главное — не применять силу, не угрожать ею. Тем не менее премьер готов передать чехословацкому правительству предложения Германии.

Это письмо полностью убедило Гитлера, что ничего не изменилось. Нацистские главари быстро составили ответ в жесткой форме и отправили его на тот берег Рейна. Курьеры еле успевали пересекать реку туда и обратно. Затем последовало новое письмо британского премьера с обещанием передать все чехам. Вместе с тем он уведомлял, что решил уехать. Это обеспокоило Гитлера. Он попросил Чемберлена о второй встрече. Она состоялась тем же вечером.

Гитлер разложил на столе карту и заявил: он требует начать отвод чехословацких войск из намеченных на карте районов 26 сентября. С 28 сентября они должны официально перейти к Германии.

— Но это же ультиматум! — вскричал Чемберлен. Он стал доказывать, что срок слишком мал.

Вошел адъютант с телеграммой. В ней сообщалось о выступлении Бенеша по радио с объявлением всеобщей мобилизации.

Гитлер немедленно заявил, что это меняет всю ситуацию. Премьер возразил: здесь не более чем мера предосторожности.

— Но мобилизация это ясное свидетельство, что чехи не собираются отдавать какие-либо области, — заявил Гитлер.

Чемберлен возразил:

— Чехи заявили о согласии с самоопределением Судет и сдержат слово.

— Зачем же они объявили мобилизацию?

— Германия мобилизовалась раньше!

— И вы называете это мобилизацией, — саркастически воскликнул Гитлер. Он высокопарно закончил разговор: лучше ужасный конец, чем ужас без конца!

Премьер сказал, что возвратится домой с тяжелым сердцем. Он «сделал все, что в человеческих силах, для сохранения мира. Но не встретил должного понимания. Тут вмешался Риббентроп: он прочит английскую делегацию задержаться и хотя бы прочесть меморандум, подготовленный Гитлером. Все снова сели. В меморандуме стояло все то же самое: «Чехи должны в течение двух дней начать очищение всех областей, которые отходят к Германии, и закончить его до 28 сентября».

Чемберлен снова воскликнул, что это диктат.

— Нет, прошу Вас, ведь тут стоит «меморандум», — возразил Гитлер.

После непродолжительной перепалки фюрер «уступил»: он согласен продлить срок до 1 октября.

— Господин Чемберлен, Вы единственный человек, которому я сделал уступку, — сказал он.

Но некотором размышлении Чемберлен сообщил, что перешлет «меморандум» без комментариев чехословацкому правительству.

Было далеко за полночь. Гитлер поблагодарил Чемберлена за его усилия на пользу мира и заверил его, что после урегулирования Чехословацкой проблемы он больше не будет выдвигать в Европе никаких территориальных претензий³³.

Когда по возвращении Чемберлен отчитывался о поездке перед своим кабинетом, он встретил не только поддержку, но и критику. Первый лорд адмиралтейства Дафф Купер заявил, что не верит Гитлеру. И предложил немедленно начать всеобщую мобилизацию. Однако Чемберлен, опираясь на единомышленников, добился согласия ничего не предпринимать, а сначала проконсультироваться с французами.

На следующий день Галифакс ознакомил в Лондоне Чехословацкого посла Масарика с содержанием гитлеровского меморандума. Между ними произошел короткий разговор.

Галифакс поставил вопрос: не лучше ли уступить Гитлеру, чем быть уничтоженными? Масарик ответил отрицательно.

— Но премьер убежден, что Гитлер является надежным человеком. Когда он получит Судетскую область, он навсегда оставит Европу в покое, — возразил министр.

Посол перебил его:

— Я удивлен, это преступная наивность! — воскликнул он.

— Но в этом вопросе Чемберлен лишь почтальон.

— Надо ли тогда считать, что английский премьер является почтальоном у убийцы и преступника?

Галифакс смутился:

— К сожалению, это так³⁴.

10

На англо-французских консультациях 23 сентября было решено, что ситуация после годесбергской встречи изменилась и поэтому следует взять назад рекомендации, данные Праге. Мобилизацию отменять не надо. Даладье заявил, что не может признать прав Гитлера на аннексию Судет. Но он уклонился от ответа на вопрос, объявит ли Франция войну Германии, если Гитлер начнет военные действия?

Консультации были прерваны, чтобы Чемберлен мог провести совещания со своим кабинетом.

На заседании кабинета премьер старался добиться принятия годесбергских требований Гитлера. Острая схватка завершилась не в пользу премьера, особенно после того, как вечером 25 сентября была получена нота из Праги. Правительство Чехословакии отвергало годесбергские требования. Оно считает их «абсолютно и безусловно неприемлемыми». Нацистам будет оказано самое решительное сопротивление: «Нация святого Вацлава, Яна Гуса и Томаша Масарика не будет нацией рабов»³⁵. Чемберлен опять то впадал в отчаяние, то цеплялся за проблески надежды. Со всей убедительностью он говорил о военной слабости обеих держав и пугал Францию «дождем бомб над Парижем».

Во время консультаций с французами Чемберлен беседовал с генералом Гамеленом, начальником французского генерального штаба, который разъяснил премьеру: германская армия недоукомплектована. Ей не хватает горючего. 30 развернутых чехословацких дивизий вполне могут сдержать на хороших укреплениях 40 немецких. Он сообщил также, что советский военный атташе в Париже утром передал ему ответ наркома обороны СССР на его, Гамелена, запрос: 30 советских укомплектованных дивизий придвинуты к западной границе. Авиация и танковые войска в полной готовности.

Чемберлен снова почувствовал себя в тупике. Он хочет сделать что-то такое, что отвело бы от него и его сторонников обвинения в сговоре с агрессором. Он решает направить к Гитлеру своего главного экономического советника сэра Гораса Вильсона с письмом, содержащим новую просьбу пойти на уступки в судетском вопросе. Премьер сообщает об отказе Праги согласиться с годесбергскими требованиями и предлагает срочно созвать англо-германо-чехословацкое совещание по передаче Судет мирным путем.

Поездка Вильсона сопровождалась топотом марширующих к границам германских и французских дивизий. Во Франции — сразу после окончания переговоров в Бад-Годесберге — был объявлен призыв двух категорий резервистов — около 600 тыс. человек. К границе было двинуто 14 дивизий. Англия начала мобилизацию сил противовоздушной обороны и защиты побережья. Антинацистские настроения во Франции и в Англии нарастали.

На следующий день, 26 сентября, Вильсон был уже у Гитлера с письмом Чемберлена. Когда в его чтении дошли до того места, где говорилось, что английская общественность шокирована годесбергскими требованиями, Гитлер вскочил и завопил:

— Тогда вообще бессмысленно дальше вести переговоры! 1 октября я буду иметь от Чехословакии то, что хочу! И если Англия и Франция собираются нанести удар, то тогда они сделают это первыми!³⁶

Он заявил, что дает 48 часов для принятия его требований. 1 октября германские войска займут Судеты.

Ответом Гитлера и на частичную мобилизацию во Франции, и на развертывание зенитных батарей в Англии, и на письмо, посланное Чемберленом через Гораса Вильсона, была его речь вечером 26 сентября в берлинском «Спортпаласе». Под бурные овации накаленной до предела аудитории он кричал:

— И вот перед нами стоит последняя проблема, которая должна быть решена и будет решена! Это последнее территориальное требование, которое я выдвигаю в Европе. Но это требования, от которых я не отступлю и которые по воле бога я выполню... Я сделал господину Бенешу предложение... Решение теперь в его руках! Мир или война!³⁷

В форме ультиматума он потребовал, чтобы до 14 часов 28 сентября Чехословакия заявила о согласии передать Германии Судеты не позже 1 октября. В противном случае вермахт начнет вторжение³⁸.

На следующий день, 27 сентября, Гитлер приказал Кейтелю: войскам первого эшелона занять исходные позиции. На западной границе пять дивизий привести в готовность.

Американский посол в Париже Буллит сообщал в тот же день в Вашингтон: «Я считаю на 95 % вероятным, что в пятницу ночью начнется война». Чемберлен обратился через прессу с новым призывом к Гитлеру: англичане гарантируют, что чехи выполнят свое обещание очистить Судетскую область, если немцы не применят силу. Горас Вильсон поздно вечером 26 сентября прибыл с этим заявлением в рейхсканцелярию. Гитлер через телефонное подслушивание разведкой переговоров Лондона, Парижа и Праги многое знал. Он отверг новые переговоры. Он дает чехам только две возможности: принятие немецких требований или отказ от них. «В последнем случае я разгромлю Чехословакию!»

Тогда Вильсон сказал то, в чем уполномочил его премьер: если Франция будет вынуждена в силу своих обязательств вступить во враждебные действия с Германией, то Соединенное королевство будет считать своим долгом поддержать Францию.

Гитлер пришел в ярость:

— Если Франция и Англия хотят начать наступление, то они должны это сделать первыми. Мне все равно. Я готов к любым вариантам. Сегодня вторник, а в следующий понедельник будет война!

Вильсон перед уходом пообещал:

— Я попытаюсь еще раз призвать чехов к разуму.

— Это я буду приветствовать, — ответил Гитлер и добавил, что Англия не может желать себе иметь лучшего друга, чем он, т. е. фюрер³⁹.

Вскоре в Берлин поступили донесения из Лондона: король Георг VI подписал указ о мобилизации, хотя дата ее начала еще не установлена. В Лондоне поднимают воздушные заграждения. Эвакуируют детей и больницы. Сообщение из Парижа: туристы штурмуют переполненные поезда. Франция может за шесть суток мобилизовать 65 дивизий. Повсюду шоссе запружены автоколоннами. Распространяются слухи, что 28 сентября начнется война.

Ситуация накалилась до предела. Гитлер и его окружение ощущали, что весь их блеф может кончиться крахом. «Я как путник, идущий по острию ножа через пропасть», — признался Гитлер своим приближенным. Чемберлен в состоянии депрессии хватался за любые возможности — реальные и мнимые, чтобы «спасать мир». Он срочно направил в Берлин и в Прагу свои новые предложения: перечень мер по «мирной» оккупации Германией Судет и соответствующий график действий. Его составили так, чтобы к 10 октября германские войска «мирно» заняли эти районы. Тем же вечером премьер выступил по радио: в полном соответствии с обещаниями Гитлера, которому он верит, отныне будет положен «конец территориальным притязаниям Германии в Европе».

Ответ фюрера был вдохновляющим. «Продолжайте Ваши усилия в этот самый последний час», — писал он Чемберлену. И тот продолжал.

После того как премьер ознакомился с посланием Гитлера, 28 сентября в 11 час. 30 мин. он направил ему телеграмму: «Прочитав Ваше письмо, я чувствую уверенность, что Вы сможете достигнуть всего самого главного без войны и без промедления». Он, Чемберлен, готов немедленно снова выехать в Германию для встречи с фюрером, а также с представителями Чехословакии, Франции и, если фюрер пожелает, Италии, чтобы обсудить меры по оккупации Судет. Он уверен, что соглашения можно достигнуть в кратчайший срок. Он верит, что фюрер не начнет мировую войну из-за отсрочки на несколько дней в решении этой давней проблемы. Ведь такая война, снова, как раньше, повторил премьер, «может покончить с цивилизацией»⁴⁰.

За два с половиной часа до истечения срока его ультиматума Чехословакии Гитлер получает это письмо Чемберлена. Одновременно премьер направляет послание Муссолини с просьбой о посредничестве и участии в возможной конференции, «которая могла бы спасти все наши народы от войны». Великобритания гарантирует, что чешские обязательства будут соблюдены, обещает он дуче.

И вот после полудня итальянский посол в Берлине Аттолико срочно прибывает к Гитлеру. Муссолини просит фюрера воздержаться от мобилизации. У него есть согласие лидеров Англии и Франции приехать на конференцию в Германию, чтобы урегулировать все вопросы. Он просит фюрера срочно связаться с ним.

— Скажите дуче, что я принимаю его предложение, — заявил Гитлер.

В то же самое время Чемберлен выступает перед палатой общин с отчетом. Во время этого выступления перед ним была положена только что полученная срочная телеграмма от Гитлера. Она содержала приглашение прибыть на следующий день в Мюнхен на встречу, в которой примут также участие Даладье и Муссолини.

После того как премьер огласил эту телеграмму, участники заседания пришли в неописуемый восторг. Многие кричали, аплодировали, бросали в воздух свои бумаги. Раздался крик: «Благодарим бога за премьер-министра!». У присутствующей здесь принцессы Мэри брызнули слезы радости из глаз. Джон Саймон вспоминал: «Со всех сторон раздавались громкие овации. Но некоторые молчали. Черчилль, Иден — среди них». Уильям Галлахер, единственный член парламента от компартии, прокричал, стараясь быть услышанным сквозь невероятный шум:

— Никто не хочет мира так сильно, как я и моя партия, но мира, основанного на свободе и демократии, а не на расчленении и уничтожении малого государства! Именно к такой ситуации привела нас политика национального правительства!

— Нет, нет, — дружно неслось со скамей депутатов⁴¹.

Весть о предстоящей встрече лидеров четырех держав молнией разнеслась по свету. На улицах Лондона, Парижа, Нью-Йорка люди хватали экстренные выпуски газет. Из Парижа американский посол Буллит писал своему другу президенту Рузвельту: «Сегодня вечером я чувствую такое облегчение, что готов любого обнять».

Премьер-министр Чемберлен немедленно вылетел в Мюнхен.

11

Для германских фашистов во внешнеполитическом плане лето и осень 1938 г. представляли собой начало золотого времени. Внутри Германии, как мы видели, Гитлера сделали «великим вождем» те, кому это было необходимо и выгодно: крупные промышленники, финансисты, военные, все правые силы, выступавшие под знаменами контрреволюции.

А вовне? Период 1938 г. был важнейшим в смысле становления Гитлера как «международной фигуры». Здесь его «создателями» были недальновидные, лишенные проницательности консерваторы Англии и Франции, ограниченные филистеры, стечением обстоятельств получившие право действовать и говорить от имени великих народов Запада. Они пришли к вершинам власти на гребне консерватизма, антидемократизма и втащили свои узкие представления в международную политику.

Для них все происходившее казалось вполне логичным и естественным. И мало у кого появлялась мысль, что в историческом плане все они, каждый по-своему, творят общее неправое дело. Видимо таковы пути «исторического творчества» консерваторов вообще. Рассматривая собственную деятельность, очень многие из тех, кого принято называть историческими лицами, почти всегда находили ее обоснованной и логичной. Только подлинно выдающиеся политические деятели могли давать своему творчеству более объективные оценки.

В истории политических отношений подлинно мудрые умели оценивать общую линию событий, видеть тенденции и последствия решений, старались распознать, с кем имеют дело, и не были догматиками. Лидерами западноевропейских держав того времени безраздельно владели догмы: антикоммунизм и мир с Гитлером. Они суетились. Не понимали результатов своих же действий. Судорожно и без толку старались направить развитие по путям своих догм. Не отличали главного от деталей. Гитлер прекрасно понял их, а они совсем не поняли Гитлера.

Ошибались все. Чемберлен хотел создать «союз четырех» и открыть путь Гитлеру на Восток, Гитлер хотел господствовать сначала над Европой. Даладье хотел избежать войны ценой уступки Чехословакии и подтолкнуть Гитлера на Восток. Бенеш хотел выйти из положения ценой внешнего балансирования и внутренней ориентировки на Запад, ненадежность которого понял слишком поздно. И так далее. И все они просчитались. История выявила это сразу или немного позже.

Сознавали ли в полной мере западноевропейские лидеры, что такое Гитлер? Как политические калькуляторы, они не могли не понять его самого, как и основные принципы его внешней политики (о которых мы говорили подробно ранее). Во-первых, абсолютное подчинение внешней политики нацистской догме «завоевания жизненного пространства», а затем и «мирового господства» «арийской расой» как высшей цели всех устремлений. Во-вторых, полнейшая аморальность этой политики. Отвержение ею всех человеческих ценностей, накопленных в течение столетий. Возведение обмана, двуличия, коварства и т. п. до уровня высших принципов. «Не существует никакой морали в международных делах, каждый хватает, что может», — говорил Гитлер. В-третьих, установка на силу как абсолютное средство политики. Насилие, война обожествлялись, армия как инструмент насилия стояла наряду с нацистским аппаратом власти выше всех институтов государства.

При сплочении антифашистских государств можно было остановить катастрофу. Что могло бы произойти, если бы внезапная, прямо-таки минутная, конструктивная реакция Англии и Франции непосредственно после встречи в Бад-Годесберге по каким-либо причинам приобрела устойчивый характер?

А тогда могло произойти вот что: 40 советских развернутых дивизий плюс минимум 40 французских, плюс 10 английских, плюс 30 чехословацких противостояли бы только 40 германским. Итог был бы ясен. Тогда, может быть, история пошла бы другим путем.

Но для этого требовалось признать советскую идею коллективной безопасности. Для тех социальных кругов, которые представляли Чемберлен и Даладье, это было страшнее всего того, что они могли ожидать от Гитлера. И они пошли в Мюнхен.

Воистину поучительным историческим зрелищем были их усилия по «спасению мира», их поездки на поклон в гитлеровскую Каноссу, конструирование образа Гитлера как «человека слова» и «миротворца», поиски его расположения и т. п. Антикоммунизм был частью их мировоззрения. Политика ориентации агрессивных устремлений германских фашистов на Восток представляла собой высшее достижение их политической стратегии.

Можно учитывать и понимать слабости и заблуждения людей. Можно сожалеть об отсутствии чувства перспективы, дальновидности у тех или иных государственных деятелей. Хотя для них это в общем-то серьезный недостаток. Можно, наконец, зная несовершенство людей, объяснить те или иные промахи и ошибки. Но история не прощает обдуманную, упорно проводимую долгосрочную стратегию, которая поощряет зло и прямо ведет к всеобщей катастрофе.

Что Гитлер был абсолютным злом, думающая Европа видела уже тогда. Что он всех обманывал и будет обманывать, понимали многие. Он сам не скрывал этого. Чемберлена и Даладье, Галифакса и Гендерсона, консерваторов в Англии, радикалов во Франции и других предупреждали, уверяли, предостерегали многие и многие проницательные люди: в парламентах, в ходе бесед, в прессе и по различным неофициальным каналам. Они же с упорством делали свое дело, не слыша и не видя то, что обязаны были видеть и слышать.

В той международной ситуации, которая сложилась в Европе в 1937 и особенно в 1938 г., Гитлера буквально внесли на руках на вершину политического Олимпа те, кого позже стали называть «мюнхенцами». И нацистский диктатор уверовал в собственную исключительность также и во внешнеполитическом плане. Эта убежденность патологически разрасталась по мере все большего осознания перемен в Германии. Еще недавно все было перевернуто вверх дном. Все еще помнили мировую войну, которая, не решив ничего, поставила тысячи новых проблем, глубоко укоренила в его единомышленниках ненависть и жажду реванша. Революционные взрывы потрясали Европу. Еще недавно в Германии властвовали инфляция, голод, безработица. Сотни тысяч ветеранов, оскорбленных в своем чувстве «непобедимой Германии», готовы были сломать все, чтобы начать все сначала, перевернуть мир.

В такой среде фанатик, убежденный в своем высшем предназначении, мог видеть приближение «своего часа». В его болезненной психике, в сумятице перемешанных, выхваченных мыслей — от Хаусхофера до Розенберга, от древнегерманского эпоса до Вагнера, от «Риенци» до пангерманистов — господствовала одна «сверхидея»: мечом и огнем спасти Германию от большевизма, плутократов, евреев, эксплуататоров, возродить, вознести ее — пусть через миллионные горы трупов — на вершину всемирного величия.

Фантастические герои и образы Вагнера, древние германские легенды с их непримиримостью, кровью, отвагой, беспощадностью и молчаливой героической смертью — все не только питало этот параноический ум, но призывалось на службу Современной политике. Ибо он был убежден, что именно такое прошлое как нельзя более современно. Что будущее ничем не отличается от давно ушедшего и что прошлое может стать образцом для достижения сегодняшней цели.

Вот с кем имели дело британские аристократы и снобы, французские политические калькуляторы и все те, кто аплодировал им, провожая к самолетам, отлетающим в Мюнхен.

В конце концов, подобных гитлеров можно было найти множество, особенно в германской военной среде тех времен. Но заслуживают осуждения и те, кто «сделал» его «международной фигурой».

... Наступило утро 29 сентября 1938 г. Торжествующие Чемберлен и Даладье сидели в своих самолетах, летящих в Мюнхен. Там они готовились войти в историю. Не ведая, что этот день будет означать их политическую гибель и подлинное начало европейской катастрофы.

В тот же день было подписано мюнхенское соглашение. Все требования Гитлера удовлетворялись.

Акт предательства лишил Чехословакию значительной части ее территории и населения, где располагалась вся государственная оборонительная система, включая мощные сооружения — чехословацкую «линию Мажино». Страна потеряла половину тяжелой промышленности, 66 % каменного угля, 70 % электроэнергии, 70 % черной металлургии, 86 % химической промышленности, 80 % текстильной промышленности и т. д. Экономический и военный потенциал Чехословакии рухнул без выстрела. То, что осталось от растерзанной и расколотой страны, лежало теперь у ног Гитлера.

За одну ночь фашистская верхушка захватила то, о чем прежде могла только мечтать годами. «Третий рейх» получил крупный военно-стратегический перевес в Центральной Европе и подорвал влияние западных держав. Европейские стратегические позиции Франции оказались решительно ослабленными. Потеря союзника — Чехословакии с ее 35 хорошо подготовленными дивизиями, опирающимися на мощные горные укрепления, — лишала Францию возможности компенсировать системой военных союзов собственный, в сравнении с Германией, недостаток сил. Старательно сколачиваемая Парижем коалиция малых государств на восточном фланге «третьего рейха» начала распадаться, поскольку стало очевидным, что договоры с Францией ничего не стоят. В столицах Югославии, Румынии и Польши стали быстро менять ориентацию. Лидеры этих государств теперь старались договориться с Берлином и добиться благосклонного внимания фашистского диктатора.

Так был сделан решающий шаг к мировой войне.

... Вильям Буллит, посол США в Париже, узнав, что соглашение подписано, разрыдался от счастья. С мокрыми от слез глазами он примчался к министру иностранных дел Боннэ, неся в руках огромный букет цветов.

Примечания

1. Toland J. Adolf Hitler. Gladbach, 1977, S. 587.

2. Ibid., S. 593.

3. Ibid., S. 605.

4. См.: Документы по истории мюнхенского сговора, 1937—1938. М., 1979, с. 43—46.

5. Там же, с. 46—48.

6. Там же, с. 48.

7. Цит. по: Toland J. Op. cit., S. 606.

8. Weltgeschichte der Gegenwart in Dokumenten. München, 1953, Bd. III, S. 271.

9. История дипломатии. 2-е изд. М., 1965, т. 3, с. 607.

10. История внешней политики СССР, 1917—1945 / Под ред. А.А. Громыко, Б.Н. Пономарева. М., 1976, т. 1, с. 343.

11. Там же.

12. Документы по истории мюнхенского сговора, с. 64, 65.

13. Там же, с. 122.

14. Там же.

15. См.: Документы по истории мюнхенского сговора, с. 103—107; Weltgeschichte der Gegenwart..., S. 273.

16. Документы по истории мюнхенского сговора, с. 107.

17. Weltgeschichte der Gegenwart..., S. 177.

18. Toland J. Op. cit., S. 603.

19. Ibid., S. 617.

20. Документы по истории мюнхенского сговора, с. 175.

21. Hitler, Deutschland und die Mächte / Hrsg. M. Funke. Düsseldorf, 1977, S. 445.

22. Документы по истории мюнхенского сговора, с. 171.

23. Weltgeschichte der Gegenwart..., S. 313.

24. Bullok A. Hitler: Eine Studie über Tirаnnie. Düsseldorf, 1969, S. 241.

25. Fest J. Hitler. Frankfurt a. M.; Wien, 1973, S. 759.

26. См.: Документы по истории мюнхенского сговора, с. 235.

27. Там же, с. 228, 229.

28. Там же, с. 238, 239.

29. Там же, с. 240.

30. Weltgeschichte der Gegenwart..., S. 393.

31. Toland J. Op. cit., S. 490.

32. Fest J. Qp. cit., S. 764.

33. Ibid., S. 764, 765.

34. Документы по истории мюнхенского сговора, с. 284.

35. Там же, с. 293.

36. Fest 7. Op. cit., S. 767.

37. Ibid., S. 767.

38. Самсонов А.М. Указ. соч., с. 24—25; Мельников Д., Черная Л. Преступник номер один. М., 1981, с. 294—302.

39. Toland J. Op. cit., S. 706.

40. Ротштейн Э. Мюнхенский сговор. М., 1959, с. 156.

41. Там же, с. 157.