8. Знали, но молчалиА как же сложилась судьба не подлежащих обнародованию дополнительных протоколов германо-советских договоров августа-сентября 1939 года? Во многом она оказалась созвучной тем политическим нравам и тому менталитету, которые были присущи высшему советскому руководству той эпохи. Долгие десятилетия, причем на всех уровнях партийно-государственного руководства, а также в официальной (а вместе с ней — и в неофициальной) печати утверждалось, что никаких секретных дополнений к советско-германским договорам в природе не было. А то, что муссируется на Западе — заведомая фальшивка. А между тем на Западе о существовании дополнительных протоколов заговорили сразу же после окончания второй мировой войны. Выход на них произошел следующим образом. Когда чаша весов борьбы на советско-германском фронте стала складываться явно не в пользу Германии, в 1943—1944 годах предусмотрительный Риббентроп отдал указание микрофильмировать наиболее важные документы МИД Германии. Весной 1945 года, когда советские пушки грохотали на территории рейха, а союзная авиация и «сталинские соколы» вовсю «утюжили» немецкие города и промышленные объекты, было отдано распоряжение об уничтожении всех секретных документов времен правления Гитлера. Выполняя это указание, советник МИД Карл фон Леш уничтожил ценные документы, но спрятал микрофильмы (20 катушек, на которых было 10 тысяч фотокопий важнейших документов рейха). Они были помещены в металлические ящики, обернутые промасленной тканью. Ящики зарыли в землю в парке Шенберг (Тюрингия), куда в то время был вывезен архив внешнеполитического ведомства Германии. 12 мая 1945 года фон Леш оказался в плену у англичан. Он-то и поведал о существовании тайного клада английскому разведчику подполковнику Роберту Томсону. А тот, в свою очередь, сообщил об этом союзникам — американцам. 14 мая ящики вскрыли. 19 мая их доставили в Лондон, где они были переданы профессору Дж. Кенту, который позволил американцам снять дубликаты со всех микрофильмов. С этих микрофильмов впоследствии были сделаны фотокопии различных документов, в том числе и дополнительных протоколов к советско-германским договорам. В марте 1946 года по инициативе адвоката Гесса доктора права Альфреда Зайдля тема договора и протоколов с подачи американцев впервые была громогласно обнародована на Нюрнбергском процессе. Однако сработала договоренность союзников и вопрос был закрыт: во время конституирования Международного военного трибунала по инициативе союзников был составлен специальный список вопросов, обсуждение которых считалось недопустимым, одним из пунктов этого требования был советско-германский пакт о ненападении. Разумеется, Молотов и Вышинский с одобрения Сталина цепко подхватили этот тезис. Именно поэтому советский обвинитель Руденко расценил акцию А. Зайдля как провокацию, а дополнительные протоколы охарактеризовал «фальшивкой». Эхом тревожного звонка в Нюрнберге явилось в апреле 1946 года изъятие оригиналов протоколов из архивов МИД СССР. Они перекочевали в личный архив Молотова и находились там до октября 1952 года, после чего их поместили в надежный сейф первого лица партии и государства. Такие метаморфозы происходили по следующим причинам, которые объясняли сами же власть предержащие лица. Так, более чем четыре десятилетия спустя бывший министр иностранных дел СССР А.А. Громыко (во время подписания советско-германских договоров и в годы минувшей войны являвшийся ответственным работником МИД СССР) в своем интервью западногерманскому журналу «Шпигель» (29 апреля 1989 года, № 43) откровенно пояснял следующее: «Молотов сразу же после войны сказал мне, что не следует признавать никаких документов, относящихся к его переговорам с Риббентропом в 1939 году, кроме тех, которые официально опубликованы». Этой рекомендации А.А. Громыко вынужден был придерживаться в течение всего периода своей политической деятельности. Даже в изданной в 1989 года за рубежом книге «Воспоминаний» он продолжал утверждать, что дополнительные протоколы являются фальсификацией, которую отверг еще Нюрнбергский процесс. Примечательно, что копии секретных протоколов сам А.А. Громыко затребовал и получал из архива ЦК КПСС дважды: первый раз 8 июня 1975 года, и второй — 21 ноября 1978 года. Непосредственно их получал его заместитель И.Н. Земсков под личную ответственность. Затем полученные копии строго по акту уничтожались: 4 марта и 1 февраля 1980 года. В режиме абсолютной секретности подлинники дополнительных протоколов, как, впрочем, и решение о расстреле интернированных польских офицеров в Катыни, пребывали «в забвении» до лета 1989 года. На I Съезде народных депутатов СССР, проходившем в июне 1989 года, вопрос о дополнительных протоколах был преднамеренно поднят депутатами Прибалтийских республик. Тогда же решением Съезда была создана специальная комиссия по политической и правовой оценке советско-германских договоров августа-сентября 1939 года. Ее возглавил член Политбюро ЦК КПСС, народный депутат А.Н. Яковлев. В состав комиссии вошло 26 человек. Из них 42 процента являлись представителями Прибалтийских республик. Кроме них, в ее составе находилось по два представителя от Украины и Молдавии и один от Белоруссии — Василь Быков, а также маститые юристы А. Казанник, З. Шиличите, И. Грязин, писатели Ч. Айтматов, И. Друце, Ю. Марцинкявичюс, а также такие известные фигуры как Ю. Афанасьев, В. Коротич, В. Ландсбергис, митрополит Ленинградский и Новгородский А. Ридигер, заведующий международным отделом ЦК КПСС В. Фалин и др. Касаясь проблемы секретного приложения к советско-германскому договору В.М. Фалин в интервью корреспонденту газеты «Комсомольская правда» от 23 января 1994 года указывал: «Ни А.Н. Яковлев, ни кто-нибудь другой, в том числе Э. Шеварднадзе, не удостоились права взглянуть на протоколы, лежавшие в общем отделе. Заведующему отделом В. Болдину было строго-настрого запрещено кому-нибудь заикаться о том, что эти документы вовсе не исчезли». Этот сюжет проблемы не обошел молчанием и А.Н. Яковлев, когда 24 декабря 1989 года докладывал Съезду народных депутатов о результатах работы комиссии («Известия», 25 декабря 1989 года): «...А теперь о проблеме, которая вызвала наибольшее количество вопросов, особенно о «секретных» протоколах. Действительно, оригиналы протоколов пока не найдены ни в советских, ни в зарубежных архивах. Тем не менее, комиссия считает возможным признать, что секретный дополнительный протокол от 23 августа 1939 года существовал». А. Яковлев обосновал мотивы, почему комиссия пришла именно к такому выводу. В чеканных формулировках он докладывал Съезду народных депутатов: «Первое. В Министерстве иностранных дел СССР существует служебная записка, фиксирующая передачу в апреле 1946 года подлинника секретных протоколов одним из помощников Молотова другому: Смирновым — Подцеробу. Таким образом, оригиналы у нас были, а затем они исчезли. Куда они исчезли, ни комиссия, никто другой об этом не знает. Вот текст этой записки: «Мы, нижеподписавшиеся, заместитель заведующего Секретариатом товарища Молотова Смирнов и старший помощник Министра иностранных дел Подцероб, сего числа первый сдал, второй принял следующие документы особого архива Министерства иностранных дел СССР: 1. Подлинный секретный дополнительный протокол от 23 августа 1939 года на русском и немецком языках плюс 3 экземпляра копии этого протокола». Дальше не относящиеся к этому делу, в одном случае 14, в другом — еще несколько документов. Подписи: «Сдал Смирнов, принял Подцероб». Это первое. Следующий факт. Найдены заверенные машинописные копии протоколов на русском языке. Как показала экспертиза, эти копии относятся к молотовским временам в работе МИД СССР. Третье. Криминалисты провели экспертизу подписи Молотова в оригинале договора о ненападении, подлинник которого, как вы сами понимаете, у нас есть, и в фотокопии секретного протокола. Эксперты пришли к выводу об идентичности этих подписей. Четвертое. Оказалось, что протоколы, с которых сняты западногерманские фотокопии, были напечатаны на той же машинке, что и хранящийся в архивах МИД СССР подлинник договора. Как вы понимаете, таких совпадений не бывает. И наконец, пятое. Существует разграничительная карта. Она напечатана, завизирована Сталиным. Карта разграничивает точно по протоколу. Причем на ней две подписи Сталина. В одном случае — общая вместе с Риббентропом, а во втором случае Сталин красным карандашом делает поправку в нашу пользу и еще раз расписывается на этой поправке. Таким образом, дорогие товарищи, эти соображения не вызывают малейших сомнений в том, что протокол такой существовал». Тем не менее, безнравственность и аморальность, глубочайшая неспособность партийных и государственных деятелей СССР (в силу исповедуемой ими идеологии, сохранявшейся политической инерции и приверженности сталинскому стилю общения с массами) говорить правду даже в период провозглашенной «гласности» и «демократизации» общества не побудили себялюбивого генсека — президента СССР М.С. Горбачева дезавуировать застаревшую проблему, раскрыть покрывало над культивируемой десятилетиями тайной. И лишь только после августовских событий 1991 года, когда волевым решением Б.Н. Ельцина была приостановлена деятельность КПСС и открыты ее святыни — документы тайных сейфов, — широкой общественности наконец открылся этот вопиющий обман. М. Горбачев, как всегда в подобных ситуациях, лицемерил и изворачивался, беззастенчиво утверждая, что ему абсолютно ничего не было известно о существовании секретных протоколов. Эту явную ложь громогласно разоблачил его ближайший помощник, бывший заведующий общим отделом ЦК КПСС, член Президентского Совета В.И. Болдин. В своем интервью «Голосу Америки» 24 января 1993 года он утверждал, что «лично и подробно информировал своего шефа о подлинности секретных протоколов к пакту Риббентропа-Молотова, а также о факте убийства в Катыни органами НКВД в годы второй мировой войны 15 тысяч пленных польских офицеров» («Правда», 26 января 1993 года). В правдивости этого утверждения нет надобности сомневаться, ибо вряд ли кто-либо другой во всем Советском Союзе, исключая, быть может, Раису Максимовну, знал бывшего президента СССР так близко и обстоятельно, как его знал Валерий Болдин. По его категорическому утверждению Горбачев знал всю правду, но выдавал ее маленькими, строго ограниченными дозами. Стремление советского президента контролировать поток архивной информации вынуждало его скрывать ценнейшие сведения как от ближайших своих сподвижников, так и от международной общественности. Таков был стиль и такова была политическая мораль этой плутовской и в тоже время ключевой в государстве фигуры. Иначе, по словам В. Болдина, ему невозможно было бы утверждать, будто он ничего не знал. В конце концов, считает Болдин, М.С. Горбачев окончательно запутался в собственной лжи, лукавстве и политических интригах и бесславно сошел с политической сцены. Как отмечалось выше, после августовских 1991 года событий сейфы секретных архивов ЦК КПСС были полностью раскрыты и долгое время остававшееся тайной для всего населения бывшего СССР (истину ведь знали только единицы) стало явным, Это касалось и конфиденциальных дополнительных приложений к советско-германским договорам. С разрешения Главного государственного архивиста Российской Федерации Р.Г. Пихоя придворному историку и философу Дм. Волкогонову (именно таковым стал в период «демократии» и «гласности» бывший главный идеолог Советской Армии) было позволено предать широкой гласности злополучные документы кануна второй мировой войны: сначала подлинники протоколов были продемонстрированы по Центральному российскому телевидению, а затем опубликованы на страницах ряда газет и журналов. На пишущей машинке в советском экземпляре они представляли собой следующее:
История с перипетиями дополнительных соглашений окажется не полной, если к ней не добавить несколько весьма существенных сюжетов, которые проливают свет на нравы, царившие на тогдашних (только ли тогдашних?) политических кухнях. После завершения московских переговоров Риббентроп строго-настрого предупредил германское посольство в Москве: «Подписанный 23 августа секретный дополнительный протокол вместе со всеми имеющимися черновиками должен держаться в строжайшем секрете. Все чиновники и служащие, которые уже осведомлены о его существовании, должны скрепить личными подписями обещание соблюдать тайну. Прочие чиновники не должны получать решительно никаких сведений о существовании документа и его содержания». Тем не менее, референт германского посольства Херват, которому хорошо были известны последствия нарушения требований рейхсминистра, уже утром 24 августа из своего посольского кабинета позвонил своему американскому другу и коллеге Чарльзу Болену и попросил его, не считаясь ни с какими соображениями безопасности, тотчас же приехать к нему в посольство. В своей рабочей комнате, непосредственно примыкавшей к кабинету Шуленбурга, Херват во всех подробностях проинформировал советника американского посольства о заключении пакта. Он также сообщил Болену, что «полное взаимопонимание» обеих сторон зафиксировано в секретном протоколе, который предусматривает разделение восточноевропейских стран на «сферы жизненных советских интересов» и «германскую гегемонию». Кроме того, информировал Херват, указано, что каждая из сторон не имеет права на присоединение к какой-либо группировке держав, например, СССР к англо-французскому альянсу, равно как и Германии заключать союз с Японией, Как вспоминал впоследствии Ч. Болен, Херват был «крайне подавлен, так как отчетливо представлял, что только что заключенный договор означает ни что иное, как пролог войны Германии с Польшей». Полученной ценной информации американцы тотчас же «приделали ноги»: за час до отлета в Германию делегации Риббентропа американский посол в Москве Лоуренс Штейнгардт отправил в Вашингтон срочную телеграмму, в которой информировал государственного секретаря Хэлла о полученных официальных (по советскому радио) и неофициальных (от Хервата) сведениях по поводу заключенного советско-германского пакта. «Мой информант (каковым, несомненно, являлся Херват — авт.) сообщил, что достигнута секретная договоренность о том, что Советский Союз получит территориальную компенсацию за те изменения, которые Германия произведет в восточноевропейском регионе». Во второй половине дня 24 августа Хэлл лично встретил возвращавшегося из поездки по стране президента США Ф. Рузвельта и по пути в Белый дом поведал ему о тех неожиданных переменах, что в последние дни произошли на мировом политическом небосклоне. Он обрисовал президенту невероятное единодушие, которое царило при подписании советско-германских документов. Проницательный Хэлл пророчествовал мрачную перспективу, внушая Рузвельту мысль, что секретные договоренности между Германией и СССР таят в себе величайшую мировую трагедию. «Оставшиеся дни мира можно сосчитать по пальцам двух рук», — резюмировал свои опасения госсекретарь. Как явствует из приведенных фактов, тайна о заключенном дополнительном протоколе не осталась таковой даже в течение полусуток. Несколько позднее текст этого важного документа с помощью того же Хервата стал достоянием спецслужб госдепартамента США, а развернувшиеся вскоре события в Польше явились убедительным подтверждением тому, что все зафиксированное в советско-германских соглашениях оперативно претворялось в жизнь. А тем временем вечером 25 августа Молотов неожиданно пригласил к себе посла Шуленбурга. Во время встречи советский нарком заявил, что «из-за большой поспешности, с которой составлялся дополнительный протокол, в его текст вкралась одна неясность. В конце первого абзаца пункта 2 в соответствии с проведенными переговорами должно быть сказано: «разграничение линий по рекам Писса, Нарев, Висла и Сан». В своей телеграмме в Берлин после этой встречи германский посол пояснил: «Неточность использовавшейся во время переговоров карты породила у всех участников впечатление, будто Нарев в своем верхнем течении достигает восточно-русской границы, что на самом деле не так. Хотя смысл достигнутой договоренности исключает всякие сомнения, господин Молотов настаивает дополнить спорную фразу упоминанием в перечне рек также Писсы». Посол просил у рейхсминистра Риббентропа полномочий на то, чтобы письменно согласовать с Молотовым необходимые советской стороне дополнения. Разрешение из Берлина было получено и 28 августа 1939 года Молотов и Шуленбург подписали разъяснение к секретному протоколу. Формулировалось оно следующим образом:
27—28 сентября состоялся второй визит Риббентропа в Москву. Его встреча со Сталиным и Молотовым проходила уже под знаком успешного «боевого содружества» при разгроме Польши. Главной темой этих переговоров являлось подписание «Договора о дружбе и границе между СССР и Германией», а также определение дальнейшей судьбы побежденной Польши. Согласованный договор был подписан 28 сентября. Он включал в себя 5 статей К нему прилагались один конфиденциальный и два секретных дополнительных протокола. Текст самого договора 29 сентября опубликовала газета «Правда», Дополнения же к нему, как и к пакту Риббентропа-Молотова, были секретными и поэтому на протяжении многих десятилетий оставались неизвестными для советских граждан. Впервые в СССР они были опубликованы в 1989 году в Вильнюсе. По причине их малоизвестности мы приводим эти документы без каких-либо купюр.
Как явствует из приведенных секретных документов, Прибалтийские государства особенно интересовали Советское руководство В первом из этих документов Литва переходила в сферу интересов СССР взамен так называемого Виленского коридора — Люблинского и части Варшавского воеводств польской территории. Кроме того, небольшая часть юго-западной Литвы оставаясь за Германией, Позднее она была приобретена по взаимному соглашению с Германией от 10 января 1941 года за 31,5 миллиона рейхсмарок, что равнялось 7,5 миллиона золотых долларов. В новой политической обстановке Прибалтийские государства вынуждены были подписать с Советским Союзом договора о взаимопомощи (Эстония — 28 сентября, Латвия — 5 октября и Литва — 10 октября). Передислокация частей Красной Армии в конце 1939 года изменила нейтральный статус Литвы, Латвии и Эстонии и оказала прямое влияние на политические процессы в этих странах, что на политическом лексиконе означало аннексию и ломку существовавших государственных структур. На этапе демократизации и обретения суверенитета сталинские тайные договора были осуждены и аннулированы как юридически неправомочные. Например, состоявшаяся 18 мая 1989 года сессия Верховного Совета Литовской СССР одиннадцатого созыва квалифицировала их как незаконные и недействительные с момента их подписания. В ее решениях указывалось: «Общественное признание и осуждение тайных протоколов является объективной необходимостью. Сделать это нужно во имя исторической правды, будущего литовского и других народов Прибалтики». Решения аналогичного порядка были приняты в Латвии и Эстонии. Съезд народных депутатов СССР в декабре 1989 года также со всей определенностью квалифицировал советско-германские договора как несоответствующие международным правовым нормам и правилам со всеми вытекающими из этого последствиями. Тем самым история еще раз подтвердила непреложную аксиому жизни и развития человеческого общества: все. что делается тайно за спиной народа, вопреки его воли, рано или поздно будет им отвергнуто. Судьба конфиденциальных и секретных документов СССР и Германии кануна и начала второй мировой войны — красноречивое свидетельство тому.
|
| © 2024 Библиотека. Исследователям Катынского дела. Публикация материалов со сноской на источник. | На главную | Карта сайта | Ссылки | Контакты |