7. Сентябрьские кульбиты советского руководства

Еще раз вернемся к германо-польско-советским событиям в контексте отношений Берлина с Москвой.

Связав себя пактом Молотова Риббентропа, советское руководство уже через неделю — с нападением Германии на Польшу — оказалось перед дилеммой. Надо было либо признать войну со стороны Польши справедливой, национально-освободительной, каковой она в действительности и являлась, и тогда оказать помощь жертве агрессии, но тем самым нарушить договор с Германией. В крайнем случае — занять по отношению к Польше «доброжелательный нейтралитет». Либо предстояло назвать войну империалистической, войной за пересмотр Версальского мирного договора и ждать ее итогов. В этом случае советское руководство, оставив нерушимыми договорные отношения СССР и Германии, могло бы дождаться полного завершения военных действий, капитуляции правительства Польши или оставления им пределов своей страны и в соответствии с секретным протоколом ввести советские войска на польскую территорию, не отягощая себя, как тогда казалось, нарушением норм международного права. Однако и при таком подходе были моральные издержки. Советский Союз, еще вчера настойчиво боровшийся за создание системы коллективной безопасности, предстал бы в глазах мировой общественности как пособник фашистского агрессора.

Еще при подписании договора с Германией Сталин не мог не понимать уязвимость своей позиции. Не случайно он вычеркнул тогда из преамбулы слово о дружбе с фашистским государством. Все его последующее поведение представляет собой лавирование между полюсами этой дилеммы. Прежде всего, он сделал попытку по дипломатическим каналам возбудить у правительств Англии и Франции интерес к продолжению прерванных в двадцатых числах августа военных переговоров, даже предложил дату их возобновления — 30 августа. Зондаж, однако, оказался безрезультатным.

Затем было поручено продемонстрировать готовность Советского Союза оказать помощь Польше в ее противостоянии Германии. 27 августа К. Ворошилов выступает с интервью, в котором дает понять, что СССР не исключает возможность поставок Польше «сырья и военных материалов» без заключения с последней пакта о взаимопомощи. Логическим продолжением этого заявления явился визит полпреда Н. Шаронова к министру иностранных дел Польши Ю. Беку 2 сентября, во время которого был задан вопрос: почему Польша не обращается к СССР за помощью поставками оружия?..

Бека угнетало растущее сознание неотвратимой трагичности положения Польши, которая в те драматичные дни видела для себя угрозу с двух сторон. Но он хорошо помнил недвусмысленное предупреждение маршала Рыдз-Смиглы: «С немцами мы рискуем потерять нашу свободу, с русскими же мы потеряем нашу душу». Исходя из соображений самосохранения, вопрос Шаронова он оставил без ответа.

Реализация первой альтернативы требовала и соответствующих условий, и большого количества времени. Прежде всего — эффективного участия в войне со стороны Англии и Франции, перехода военных действий в русло затяжной войны. В этом случае Сталин имел бы возможность уйти от требований пакта 23 августа и взять сторону Польши. Поэтому советское руководство прежде всего рассчитывало на вариант затяжной войны.

Для фашистского же правительства было выгодно как раз наоборот, чтобы советские войска вошли на территорию Польши как можно раньше. Можно предположить: в этом случае гитлеровцы рассчитывали на то, что западные державы в сложившихся обстоятельствах объявят войну советской стране и она автоматически станет перед необходимостью разделить вину Германии.

3 сентября, в день объявления Англией и Францией войны Германии, Гитлер дач поручение Шуленбургу прозондировать почву о предполагаемых сроках вступления Советского Союза в войну с Польшей. Как свидетельствовал немецкий переводчик Пауль Хильгер, посол «настоятельно рекомендовал советским лидерам сделать надлежащие выводы из секретного дополнительного протокола и двинуть Красную Армию против находящихся в советской сфере интересов польских вооруженных сил». Согласно наблюдению переводчика, Сталин, «осторожный как всегда», не склонен был «к поспешным действиям». Затягивая время, Молотов только 5 сентября ответил германскому послу, что советская сторона примет необходимые решения «в соответствующий момент». На следующий запрос 8 сентября советский нарком заявил Шуленбургу, что для соответствующей подготовки Красной Армии потребуется еще две-три недели. Но уже 16 сентября, когда польское правительство покинуло страну, Молотов неожиданно сообщил германскому посольству, что Сталин готов принять посла «уже сегодня ночью» и «объявить ему день и час выступления советских войск». В назначенное время, 17 сентября в два часа ночи Шуленбург и немецкий военный атташе генерал Кёстринг были в Кремле. Хильгер указывает: «Сталин сообщил нам о том, что Красная Армия в шесть часов утра перейдет советско-польскую границу на всем ее протяжении от Полоцка до Каменец-Подольска, и просил соответствующим образом проинформировать об этом компетентные германские военные органы». Кёстринг в смущении дал понять, что в считанные часы невозможно поставить в известность германское военное командование и войска. Маршал Ворошилов, однако, отверг все возражения военного атташе замечанием, что немцы, мол, «легко справятся и с этой ситуацией...»

Как видим, Сталин, Молотов и Ворошилов какое-то время выжидали и эквилибрировали: с одной стороны, над ними довлел дамоклов меч мирового общественного мнения, а с другой — подстегивали советско-германские договоренности согласно секретного протокола. И все же выбор ими, наконец, был сделан: они квалифицировали войну как империалистическую с обеих сторон. Причем, по логике крутых заправил Кремля, главным ее виновником выступала буржуазная Польша.

Это была грубейшая политическая ошибка. Роковую роль, думается, сыграли здесь, с одной стороны, рожденная в условиях капиталистического окружения установка видеть в каждом государстве иной политической системы потенциального врага, с другой — крайнее недовольство политикой правящих кругов Польши, ее враждебностью по отношению к Советскому Союзу.

Немалую отрицательную роль сыграли также германо-польское соглашение 1934 года о ненападении, захват Польшей в октябре 1938 года Тешинской Силезии, принадлежавшей раньше Чехословакии, отказ польского правительства от политического и военного сотрудничества с СССР в мае 1939 года и другие факторы. Важно иметь в виду и то обстоятельство (о нем мы говорили несколько выше), что свою роль сыграли и такие перлы кремлевской политики, как допущение сталинским руководством использования «в интересах безопасности» аморальных средств и приемов международной деятельности — секретных соглашений, ультимативного вмешательства во внутренние дела суверенных государств, непоследовательности и лицемерия в дипломатических отношениях и некоторые другие, 7 сентября в СССР началась «скрытая мобилизация» военнообязанных для «ведения серьезной войны» под кодовым названием «большие учебные сборы». 14 сентября директивой наркома обороны перед войсками ставилась задача к исходу 16-го скрытно сосредоточиться и быть готовыми к переходу польской границы.

Масштаб проводимой мобилизации объяснялся неуверенностью советского руководства в том, что гитлеровцы в случае успешного для них развития событий остановятся на линии рек Писса, Нарев, Висла и Сан, установленной секретным протоколом. Эти опасения, судя по немецким документам, имели под собой основания. Волновал советское руководство и другой круг вопросов: когда вводить войска на территорию Польши, как объяснить этот ввод своему народу и всему миру, в какой форме сохранить польское государство?

Отвечать на них пришлось почти сразу же, поскольку уже к 12 сентября оперативное управление польскими войсками было фактически потеряно, а 16 сентября польское правительство, утратив возможность руководства в масштабе страны, выдвинулось к польско-румынской границе. Однако капитуляции армии и правительства не последовало. Советскому руководству нужно было найти какие-то новые политические комбинации. Времени уже не оставалось. Обстановка требовала неотложного принятия решения о вводе войск на территорию Польши. В противном случае СССР рисковал уже через несколько дней оказаться перед фактом выхода фашистских войск к советским западным рубежам.

К 17 сентября катастрофа Польши фактически была предрешена: с германской стороны против нее действовало 62 дивизии, в том числе 11 танковых и моторизованных, насчитывающих около 3 тысяч танков и 2 тысячи самолетов. Естественно, что противостоять этой мощи польская армия, несмотря на ее мужество и героизм, была не в состоянии — плацдармы и города сдавались один за другим. Если верить сведениям, опубликованным в «эпоху гласности» в советской периодической печати, радиостанция Минска в ходе германо-польской кампании была использована для наведения самолетов агрессора, осуществлявших боевые операции на территории Польши. За эту «дружескую» услугу «второе лицо» третьего рейха, главнокомандующий гитлеровскими люфтваффе Г. Геринг первоначально передал маршалу Ворошилову официальную благодарность, а после завершения всей операции прислал ему в подарок боевой самолет (см, «Комсомольская правда», 8 августа 1989 года).

В первой половине дня 17 сентября Молотов выступил по радио, обнародовав позицию советского руководства: «Никто не знает о местопребывании польского правительства. Население Польши брошено его незадачливыми руководителями на произвол судьбы... Советское правительство считает своей священной обязанностью подать руку помощи своим братьям-украинцам и братьям-белорусам, населяющим Польшу... Советское правительство отдало распоряжение Главному командованию Красной Армии дать приказ войскам перейти границу и взять под свою защиту жизнь и имущество населения Западной Украины и Западной Белоруссии». («Правда», 18 сентября 1939 года). Как бы от себя сталинский клеврет добавил, что все происходящее с Польшей можно объяснить ни чем иным, как «внутренней несостоятельностью и недееспособностью польского государства».

Забегая несколько вперед добавим, что две недели спустя на V-й внеочередной сессии Верховного Совета СССР (она была созвана в пожарном порядке для ратификации советско-германского договора о дружбе и границах) Молотов сделал очередное, не менее оскорбительное для поляков высказывание. Оно по инерции по сей день продолжает отравлять атмосферу взаимоотношений между восточным соседом (Россией) и Республикой Польша: недаром в народе говорят, что у старых грехов длинные тени. 30 сентября он сказал буквально следующее: «Правящие круги Польши немало кичились «прочностью» своего государства и «мощью» своей армии. Однако оказалось достаточно короткого удара по Польше германской армии, а затем — Красной Армии, чтобы ничего не осталось от этого уродливого выкидыша Версальского договора, жившего за счет угнетения непольских наций» («Правда», 1 октября 1939 года).

В ту трагическую для поляков осень молотовские пассажи продолжались и позже. Например, 9 сентября из немецкого посольства за подписью Шуленбурга в Берлин ушла телеграмма весьма красноречивого содержания: «Я только что получил от Молотова следующую телефонограмму: «Ваше сообщение о вступлении германских войск в Варшаву получил. Передайте германскому правительству мои поздравления и приветствия. Молотов» (Цит по: А.М. Самсонов. Знать и помнить. М., Политиздат, 1989, с. 70)

Избранная (или подсказанная) Молотовым линия поведения выдерживалась строго. Когда в апреле 1940 года стало известно о вступлении германских войск в Данию и Норвегию, Вячеслав Михайлович через германского посла направил Гитлеру дружеское послание с выражением понимания его устремлений и пожеланиями дальнейших успехов. В мае 1940 года «успехи» сопутствовали вермахту в Бельгии, Голландии и Люксембурге и тот же Молотов поступает аналогичным образом. А когда 14 июня 1940 года фашистские войска заняли Париж, сам Сталин поздравил Гитлера с победой. Это поздравление на следующий день было опубликовано в газете «Правда». В ту пору политику кремлевского руководства верный исполнитель воли «вождя» Молотов пояснял следующим образом: «Ход событий в Европе не только не ослабил советско-германского соглашения о ненападении, но, напротив, подчеркнул важность его существования и дальнейшего развития» И далее: «Мы можем лишь подтвердить, что, по нашему мнению, в основе сложившихся добрососедских и дружественных советско-германских отношений лежат не случайные соображения конъюнктурного порядка, а коренные государственные интересы как СССР, так и Германии» (цит. по: «Коммунист», 1988, № 14, с. 101). Теперь любому понятно насколько иллюзорными оказались планы советских лидеров.

Однако вернемся к сугубо польским событиям.

Первоначальная попытка мотивировать выступление Красной Армии угрозой захвата Западной Украины и Западной Белоруссии немецкими войсками встретила возражение германской стороны. В конце концов, в ноте правительства СССР польскому послу в Москве 17 сентября было сказано, что «Польша превратилась в удобное поле для всяких случайностей и неожиданностей, могущих создать угрозу для СССР. Поэтому, будучи доселе нейтральным, Советское правительство не может более индифферентно относиться к этим фактам».

Для советского народа и частей Красной Армии нашлись другие аргументы. Однако и здесь ощущались последствия неверной оценки характера войны Польши против гитлеровской Германии. Так, в приказе командующего Украинским фронтом, отданном перед выступлением войск, указывалось, что «польское правительство помещиков и генералов втянуло народы Польши в авантюристическую войну». В приказе Военного совета Белорусского фронта от 16 сентября говорилось о том, что «правители панской Польши бросили наших белорусских и украинских братьев в мясорубку второй империалистической войны». Поляков, как это делали большевики в годы первой мировой войны, советская пропаганда призывала превратить империалистическую войну в войну гражданскую, повернуть «свое оружие против помещиков и капиталистов». Все это шло вразрез с культивируемыми долгое время марксистскими положениями о войнах справедливых и несправедливых.

Политическая программа, с которой на территорию Польши вступали советские воины, в приказе командующего Белорусским фронтом, отданном 16 сентября 1939 года, формулировалась так: во-первых, «содействовать восставшим рабочим и крестьянам Белоруссии и Польши в свержении ига помещиков и капиталистов»; во-вторых, «не допустить захвата территории Белоруссии Германией».

Вызывает недоумение, почему здесь не было даже упоминания о том, что Западная Белоруссия в 1920 году была отторгнута от Советской России, а Западная Украина насильственно присоединена к Польше после распада Австро-Венгрии и образования Западно-Украинской народной республики. Вероятно, этот факт военачальниками был упущен из-за спешки. С 14 сентября во всем видно стремление скорее начать наступление, выйти на рубеж установленной демаркационной линии, чтобы не дать немецким войскам пересечь ее и продвинуться глубже на восток.

Через день задачи Красной Армии были политически уточнены: спасти украинский и белорусский народы от угрозы разорения и избиения со стороны врагов. В этом же приказе содержалось положение, которое настраивало советских воинов на мирное решение поставленной задачи: «Мы идем не как завоеватели, а как освободители наших братьев белорусов, украинцев и трудящихся Польши».

Начиная поход, командование Красной Армии не имело ясности, как поведет себя польская армия. Отсюда разноречивость указаний характеру действий войск. С одной стороны, приказывалось «молниеносным, сокрушительным ударом разгромить панско-буржуазные польские войска». С другой стороны, отдавалось распоряжение «избегать бомбардировок городов и местечек», не допускать «никаких реквизиций и самовольных заготовок продовольствия и фуража в занятых районах». В соединения и части поступила команда по возможности избегать применения оружия.

События в первые дни войны развивались стремительно. Захватив Брест 14 сентября, немецкие войска к 17 сентября вышли на линию Радин — Любартов — Люблин — Красностав — Замостье — Томашув — Городок — Дрогобыч. Польская оборона была дезорганизована, управление потеряно, государственная система практически разрушена. Создалась угроза безостановочного продвижения немецких войск за линию, установленную секретным протоколом. Первоначальная медлительность Сталина, как нам представляется, объяснима следующими обстоятельствами: на Дальнем Востоке продолжалось столкновение с Японией. Лишь 15 сентября в Москве было подписано соглашение между СССР, МНР и Японией о ликвидации конфликта на Халхин-Голе, согласно которому с 14 часов 16 сентября всякие военные действия полностью прекращались. Получив эти сведения, Сталин, наконец, решился отдать распоряжение своим военачальникам о выступлении в освободительно-боевой поход.

Он начался 17 сентября в 5 часов. В походе участвовала часть войск специально созданных Украинского (командующий — командарм 1 ранга С. Тимошенко) и Белорусского (командарм 2 ранга М. Ковалев) фронтов, общей численностью около 600 тысяч человек. В утренних шифровках, переданных из частей Белорусского фронта, указывалось, что «соединения, не встречая сопротивления, перешли границу». Похожее донесение поступило и в 16 часов 30 минут: «Дальнейшее продвижение войск не встречает никакого сопротивления». Население Комайска встретило Красную Армию с возгласами: «Да здравствует Советская власть!» Такая же обстановка наблюдалась и на других направлениях.

Историческим фактом остается то, что местное население действительно встречало Красную Армию как освободительницу — хлебом-солью, цветами, красными флагами. Повсюду возникали стихийные митинги в поддержку похода. К 25 сентября советские войска продвинулись на 250—350 километров. С отрядами польских войск серьезных боев по сути не было. Немалую роль в этом сыграл приказ маршала Радзы-Смиглы от 17 сентября: «С Советами в бой не вступать, оказывать сопротивление только в случае... попыток разоружения наших частей... Части, к которым подошли Советы, должны начать с ними переговоры с целью вывода наших гарнизонов в Румынию и Венгрию».

Не настраивали поляков на враждебность и действия советских войск. Как писал начальник польского генштаба генерал Вацлав Стахевич, польские части были «дезориентированы поведением большевиков, потому что они в основном избегают открывать огонь, а их командиры утверждают, что они приходят на помощь Польше против немцев». Далее он указывал: «Советские солдаты в массе своей не стреляют, к нашим относятся с демонстративной симпатией, угощают папиросами и т. д., всюду повторяя, что идут на помощь Польше».

Мы, разумеется, далеки от цели изображать этот поход идиллическим. Случались и серьезные стычки с отдельными армейскими подразделениями и жандармерией. В общей сложности к моменту завершения похода, 29 сентября, потери советской стороны составили 737 человек убитыми и 1.826 ранеными. Польские потери в столкновениях с советскими частями были примерно такими же.

Некоторое время спустя западная граница СССР была установлена примерно по так называемой линии Керзона, признанной в свое время Англией, Францией, США и Польшей, В октябре 1939 года избранные народные собрания Западной Белоруссии и Западной Украины провозгласили Советскую власть, а в ноябре Верховный Совет СССР удовлетворил их просьбу о включении в состав СССР и воссоединении с народами Белоруссии и Украины.

По сей день в печати приходится встречаться с различными суждениями о событиях 17—29 сентября. Автору представляется, что было бы наиболее правильным рассматривать их в общем контексте тогдашней советской внешней политики, характеризовавшейся известной противоречивостью. Вряд ли возможно всерьез отрицать позитивность того факта, что украинское и белорусское население Польши, избежав в 1939 году фашистской оккупации, смогло объединиться с братскими советскими народами. Характерна в этом смысле реакция Запада. Ллойд Джордж в связи с кампанией против СССР, развернувшейся в эмигрантских польских кругах, писал польскому послу в Лондоне, что СССР занял «территории, которые не являются польскими и которые были силой захвачены Польшей после первой мировой войны...» И далее: «Было бы актом преступного безумия поставить русское продвижение на одну доску с продвижением Германии». Но это мнение маститого англичанина.

Однако нельзя сбросить со счетов и то, что все содеянное осуществлялось в соответствии с секретным протоколом, подписанным с фашистским руководством, на основе неверной оценки характера войны. Неся свободу от фашистской оккупации населению Западной Украины и Западной Белоруссии, Советский Союз одновременно в глазах демократических сил понес существенные моральные издержки. Тем не менее, если польская общественность с настороженностью встретила «красный» поход, то украинское и белорусское население отнеслось к Красной Армии как к освободительнице.

Сентябрьские кульбиты советского руководства История не нуждается в оправдании задним числом. Она требует лишь объективности, честности, стремления увидеть не только лежащее на поверхности, но и значительно глубже. Того же требует и наше обращение к тем скоротечным двенадцати дням сентября 1939-го.