5. Риббентроп: «Я чувствовал себя как среди старых товарищей»

Два самолета «Кондор» с германской дипломатической миссией прибыли в Москву не в 13 часов дня, как намечалось, а несколько позже. Причиной тому явился неожиданный их обстрел советскими приграничными зенитками (пограничники не были предупреждены о мирном характере перелета границы чужими самолетами с крестами на борту), в результате чего немецким летчикам пришлось немало поманеврировать, уклоняясь от губительного огня. Прибывшую делегацию встречали заместитель наркома иностранных дел В.П. Потемкин и заведующий протокольным отделом Н.И. Барков. Как и полагается в таких случаях, в аэропорту были вывешены государственные флаги (принимавшая сторона не имела даже приличного флага с изображением свастики — его срочно доставляли с киностудии «Мосфильм», где в течение многих лет снимались антифашистские фильмы), выстроен почетный караул, исполнен фашистский гимн (оркестранты разучили его в срочном порядке) и «Интернационал». После обмена приветственными речами дипломатическая миссия перешла под патронаж посла Шуленбурга. По соображениям безопасности рейхсминистр был доставлен в германское посольство в бронированном автомобиле Сталина. Вся делегация разместилась в здании бывшего австрийского посольства, которое со времен «аншлюса» стало придатком немецкого представительства: его фасад выходил на прекрасный отель, отданный в распоряжение англо-французской военной миссии с самого начала переговоров в Москве.

После импровизированного обеда на скорую руку, Риббентроп начал тут же готовиться к встрече в Кремле: послу не было известно, кто будет вести переговоры — Молотов или сам Сталин, — что не мало раздражало рейхсминистра. С нескрываемым нетерпением он велел послу сообщить в Кремль, что не менее чем через 24 часа его с докладом ждет фюрер в Берлине. Настойчивость гитлеровского эмиссара, как и предполагалось, сработала в нужном направлении: в 3 часа 30 минут Риббентроп, Шуленбург и переводчик Шмидт были приняты в кабинете Сталина. Кроме самого «хозяина» там находились двое — Молотов и переводчик В. Павлов Несомненно, что личное присутствие Сталина обескураживающе подействовало на германскую сторону. Оно, несомненно, свидетельствовало о серьезности намерений советского руководства.

Первая встреча продолжалась до 18.30, Во время переговоров Риббентроп старался внушить своим собеседникам мысль о том, что фюрер искренне стремится «поставить советско-германские отношения на новую основу и на длительный срок добиться соглашений во всех областях». В свою очередь Сталин, говоривший, по воспоминаниям Шуленбурга, «коротко, выразительно и немногословно» подчеркнул также желание советской стороны достичь наиболее полного взаимопонимания с Германией.

Итогом состоявшегося обмена мнениями явилась констатация обоюдной готовности заключить совместный пакт о ненападении. Польский вопрос обсуждался в деликатно ненавязчивой форме. Причем, рейхсминистр несколько раз нарочито подчеркнул, что Гитлер сделает все возможное, чтобы «мирным путем урегулировать ситуацию с Польшей и все связанные с этим трудности». Однако на всякий случай было оговорено, что если паче чаяния возникнет германо-польский конфликт, «должна быть согласована демаркационная линия». Если следовать директивам Гитлера, она должна была быть нанесена на карту и проходить вдоль рек Писса, Буг, Нарев и Сан. В рамках германо-советских интересов обсуждалась также и демаркационная линия в Прибалтике. В последнем случае Сталин настаивал на передаче СССР незамерзающих портов Любавы и Виндавы, на что германская сторона ответила согласием обстоятельно обдумать этот вопрос в самом ближайшем будущем.

Вернувшись с первой кремлевской встречи «очень удовлетворенным» и оптимистично настроенным, что «дело наверняка завершиться заключением желанных для Германии соглашений», Иохим фон Риббентроп в 20.05 вечера отстучал в Берлин следующую депешу с пометкой «Срочно!»: «Пожалуйста, немедленно сообщите Фюреру, что первая трехчасовая встреча со Сталиным и Молотовым только что закончилась. Во время обсуждения, которое проходило положительно в нашем духе, сверх того обсуждалось, что последним препятствием к окончательному решению является требование русских к нам признать порты Любава (Лиепая) и Виндава (Вентспилс) входящими в их сферу влияния. Я буду признателен за подтверждение до 20 часов по германскому времени согласия Фюрера. Подписание секретного протокола о взаимном разграничении сфер влияния во всей восточной зоне, на которое я дал свое принципиальное согласие, обсуждается».

Полученный по телеграфу скромный ответ Гитлера гласил: «Да, согласен». Этот великодушный шаг, в котором явственно просматривалась дополнительная уступка Кремлю в части важной в стратегическом отношении Латвии, побудили внимательных политических наблюдателей сделать вывод о том, что Гитлер наверняка планирует в скором времени вернуть себе эти территории военным путем, Риббентроп в полной мере оценил возможный эффект вразумительного ответа фюрера. В приподнятом настроении он вместе с Шуленбургом и руководителем правового отдела доктором Гаусом снова направился на встречу к Молотову.

Второй раунд переговоров начался в 22 часа. С советской стороны, как и на предыдущей встрече, присутствовали те же лица: Сталин, Молотов и переводчик Павлов. В самом начале переговоров рейхсминистр уведомил о согласии фюрера передать незамерзающие латвийские порты в сферу интересов СССР. Атмосфера, которая до того была строго официальной и сдержанной, «превратилась в дружественную». Сталин и Молотов при подведении предварительных итогов, что имели место между двумя встречами с германской делегацией, сделали заключение, что немецкие предложения предпочтительнее полу-туманных обещаний англо-французской миссии. Как и предполагал Гитлер, он ослепил советскую сторону заманчивым блеском немецких предложений и «позволил обвести себя вокруг пальца».

Разложив принесенные с собой топографические карты, которые, впрочем, не отличались точностью, рейхсминистр изложил Сталину и Молотову германские предложения относительно предполагаемых договоренностей касательно раздела Польши. Эти предложения обсуждались в последовательности составных частей пакта — договора о ненападении и дополнительного протокола к нему. При обсуждении первого документа никаких разногласий не возникло, поскольку «Гитлер в принципе уже принял советский проект». Единственное, что пришлось убрать с преамбулы проекта, так это одну фразу относительно «дружественного характера германо-русских отношений». Ее отверг сам Сталин, поясняя, что после стольких лет поливания друг друга грязью широкие слои общественности не смогут так быстро воспринять неожиданно возникшие кардинальные перемены. Была зафиксирована общепринятая формула: «руководимые желанием укрепления дел мира между СССР и Германией».

Взаимоприемлемо была согласована и проблема пребывания в Москве военных миссий западных государств: на этот вопрос, как пояснил позже Риббентроп, Сталин ответил, что с ними «вежливо распрощаются». Несколько более серьезным камнем преткновения явился советско-французский договор 1935 года, но и он был преодолен заверением Сталина, что над всем превалируют советские интересы. Риббентроп добивался, чтобы СССР счел этот договор о ненападении утратившим силу. Параллельно он настаивал на удалении из Москвы англо-французских военных миссий, на что Сталин после некоторых колебаний дал свое окончательное согласие. Тем самым для Германии зажигался «зеленый свет» не только для вторжения в Польщу, но и во Францию.

Некоторые дебаты имели место относительно начала действия договора: германская миссия настаивала на «немедленном вступлении его в силу», в то время как советский проект начало действия договора предусматривал лишь после его ратификации. Что же касается сроков ратификации, то проект договора предписывал сделать это в «возможно короткое время». Тем самым советская сторона уступила давлению цейтнота, который испытывала Германия в сфере своего военного планирования.

Молотов и Сталин были единодушны в том, что подписанный договор будет действителен лишь при одновременном подписании особого протокола как органической части самого пакта. Не подлежавший оглашению протокол должен был содержать перечень стран, защиту которых от агрессии совместно гарантировали державы — участницы соглашения, а также мероприятия, которые предстояло совместно предпринять. Ставя свою подпись под дополнительным протоколом, советская сторона тем самым непосредственным образом поддерживала гитлеровские планы на территориально-политическое переустройство Европы, характер, масштабы и последствия которых в то время было даже трудно представить. Дополнительный протокол принял форму отдельного документа, который хотя и имел в преамбуле указание на его причастность к пакту о ненападении, но в тоже время с точки зрения самого содержания и правовых норм не был напрочь связан с последним. В нем лишь указывалось, что подписавшиеся стороны в строго конфиденциальном порядке обсудили вопрос о разграничении сфер обоюдных интересов в Восточной Европе. Изначальная порочность дополнительного протокола состояла в том, что в преамбуле игнорировался порядок, существовавший в Центральной Европе. Обе стороны без тени смущения присваивали себе право покушаться на суверенитет и целостность независимых государств.

Следует отметить, что, несмотря на радушие, которое царило на второй встрече, лицемерие и фальшь с обеих сторон оставалось непреложным фактом. Это явственно просматривалось, когда обсуждались судьбы Польши, Бессарабии, Финляндии, Прибалтийских государств. Так, например, район Вильно в первой статье секретного протокола был отнесен к сфере интересов Германии, хотя советская сторона была явно заинтересована в нем. Заполучение этого важного в стратегическом отношении района сулило важные военные преимущества: в случае отхождения литовской территории Германии она могла иметь выгодный «выступ», вплотную соприкасающийся с СССР; отчуждение же этой территории советской стороне сулило прямой выход на Балтийское побережье и Восточную Пруссию, что ценно было при перемещении войск с востока на запад. Стороны сошлись на том, что этот вопрос будет решен в скором времени с учетом взаимных интересов. История зафиксирует затем беспрецедентный факт покупки СССР чужой территории за предоставленные ей Германией кредиты.

Договор о ненападении был подписан в 2 часа утра 24 августа, но датирован 23 августа. Советские хозяева в течение того времени, когда готовились чистые экземпляры соглашения, предложили германским партнерам наскоро перекусить прямо в кабинете Сталина, в котором велись переговоры. Под звон бокалов с шампанским усердно произносились «дружеские» тосты и здравицы в честь вождей, высказывались лживые обещания и любезности типа того, как выражался Риббентроп, что Гитлер считает Сталина «очень симпатичным политиком». Каждая из сторон считала себя выигравшей: рейхсминистр был уверен, что Гитлер «обвел Сталина вокруг пальца»; Сталин же, по воспоминаниям Н.С. Хрущева (Никита Сергеевич узнал о подписании договора во второй половине дня после возвращения с К.Е. Ворошиловым с утиной охоты — авт.) «буквально ходил гоголем. Он ходил, задравши нос, и буквально говорил: «Надул Гитлера, надул Гитлера». Что же касается Иохима фон Риббентропа, то он во время импровизированной трапезы «чувствовал себя в Кремле словно среди старых партийных товарищей».

Несомненно, у рейхсминистра были все основания находиться в приподнятом настроении. Ибо и сам характер переговоров, и достигнутые в их процессе результаты говорили о том, что Германия достигла в военно-политическом плане всего, чего она так настойчиво добивалась. Сделанные же советской стороне уступки с точки зрения глобальных планов Гитлера не имели в данном случае абсолютно никакого для него значения. Перед своими единомышленниками фюрер вскорости восторженно восклицал: «Я развязал себе руки на Востоке!», И действительно, дух и сама суть подписанного документа были порукой тому. По причине недостаточной известности для широкого круга читателей мы приводим его без каких-либо купюр.

ДОГОВОР О НЕНАПАДЕНИИ МЕЖДУ ГЕРМАНИЕЙ И СОВЕТСКИМ СОЮЗОМ

Правительство СССР и
Правительство Германии.
руководствуясь желанием укрепления дела мира между СССР и Германией и исходя из основных положений договора о нейтралитете, заключенного между СССР и Германией в апреле 1926 года пришли к следующему соглашению:

Статья I

Обе Договаривающиеся Стороны обязуются воздерживаться от всякого насилия, от всякого агрессивного действия и всякого нападения в отношении друг друга, как отдельно, так и совместно с другими державами.

Статья II

В случае, если одна из Договаривающихся Сторон окажется объектом военных действий со стороны третьей державы, другая Договаривающаяся Сторона не будет поддерживать ни в какой форме эту державу.

Статья III

Правительства обеих Договаривающихся Сторон останутся в будущем в контакте друг с другом для консультаций, чтобы информировать друг друга о вопросах, затрагивающих их общие интересы.

Статья IV

Ни одна из Договаривающихся Сторон не будет участвовать в какой-нибудь группировке держав, которая прямо или косвенно направлена против другой стороны.

Статья V

В случае возникновения споров или конфликтов между Договаривающимися Сторонами по вопросам того или иного рода, обе сторону будут разрешать эти споры и конфликты Исключительно мирным путем в порядке дружеского обмена мнениями или в нужных случаях путем создания комиссий по урегулированию Конфликта.

Статья VI

Настоящий договор заключается сроком на десять лет с тем, что, поскольку одна из Договаривающихся Сторон не денонсирует его за год до истечения срока, срок действия договора будет считаться автоматически продленным на следующие пять лет.

Статья VII

Настоящий договор подлежит ратификации в возможно короткий срок. Обмен ратификационными грамотами должен произойти в Берлине. Договор вступает в силу немедленно после его подписания.
Составлен в двух оригиналах, на немецком и русском языках в Москве, 23 августа 1939 года.

По уполномочию За Правительство
Правительства СССР Германии
В. Молотов И. Риббентроп

Разумеется, ни Сталина, ни Молотова, ни всю влиятельную обойму их ближайшего окружения в то время нисколько не волновала мысль о том, что с точки зрения морали и международного права совершено величайшее преступление: за спиной народов и государств, вопреки их воли и чаяниям келейно решена их судьба. Другие мысли и чувства обуревали в то время творцов германо-советских соглашений.

Из мемуаров Н.С. Хрущева явствует, что вечером 24 августа Сталин «в очень хорошем настроении» принял высокопоставленных военных и некоторых членов Политбюро. Он счел необходимым проинформировать их относительно подписания с Германией пакта о ненападении. «Где-то в душе, — вспоминал Никита Сергеевич, — мы тогда думали, если Гитлер пошел с нами на контакт, значит мы настолько сильны, что Гитлер не напал на нас, а пошел с нами на договоренность. Подобное толкование причин подписания договора нам очень льстило. Сталин сказал, что обманул их (Гитлера и его окружение — авт.). По его мнению, предстоящая война на какое-то время обойдет нас стороной — она непременно начнется между Германией, Францией и Англией... Гитлер хотел ввести нас в заблуждение,... но перехитрили его мы... Здесь велась большая игра — кто кого перехитрит, кто кого обманет». (Н. Хрущев. Воспоминания. Избранные отрывки. Нью-Йорк, 1982, т. I, с. 36,39; т. II, с. 69).

Обуреваемый благостными чувствами, хозяин Кремля распорядился в срочном порядке провести внеочередную сессию Верховного Совета СССР: она собралась 31 августа 1939 года. Без какого-либо обсуждения делегаты единогласно (!) ратифицировали семь дней назад подписанный советско-германский пакт о ненападении. «Презентация» документа была поручена одному из его главных архитекторов — В. Молотову. В своей речи сталинский порученец говорил буквально следующее: «Следует, однако, напомнить о том разъяснении нашей внешней политики, которое было сделано товарищем Сталиным несколько месяцев тому назад на XVIII партийном съезде... Надо сказать, что в нашей стране были некоторые близорукие люди, которые увлеклись упрощенной антифашистской агитацией, забывали об этой провокаторской работе наших врагов. Товарищ Сталин, учитывая это обстоятельство, еще тогда (в марте 1939 года на XVIII съезде ВКП(б) — авт.) поставил вопрос о возможности других, не враждебных, добрососедских отношений между Германией и СССР. Теперь видно, что в Германии в общем правильно поняли это заявление товарища Сталина и сделали из этого практические выводы (Смех). Заключение советско-германского договора о ненападении свидетельствует о том, что историческое предвидение товарища Сталина блестяще оправдалось. (Бурная овация в честь тов. Сталина). ...Договор о ненападении между СССР и Германией является поворотным пунктом в истории Европы, да и не только Европы» — заключил свою речь «товарищ» Молотов. («Правда», 1 сентября 1939 года)

Что-что, а уже с тем, что это был действительно «поворотный пункт в истории Европы» и не только ее одной, с откровениями советского наркома можно соглашаться без обиняков.

Разумеется, как уже отмечалось выше, совсем по-иному воспринимал создавшуюся политическую ситуацию Гитлер. Когда утром 24 августа в Берхтесгаден пришла депеша об успешном завершении переговоров, это сообщение вызвало у фюрера приступ маниакально-патологической исступленности, давшей выход его завоевательскому духу. По воспоминаниям присутствующих, он стучал кулаками по стене, вел себя как сумасшедший и кричал: «Теперь весь мир у меня в кармане. Теперь мне принадлежит Европа. Азию могут удерживать в своих руках другие». Своему адъютанту Бюлову он сказал, что только что совершенный шаг «произведет эффект разорвавшейся бомбы». На следующий день, 25 августа, когда около 19 часов вечера фюрер принимал уже в имперской канцелярии (в присутствии Геринга, Вайцзеккера и других) счастливого Риббентропа, он уже был убежден, что «свершил величайший подвит в своей жизни, который затмил собой все прежние успехи во внутри- и внешнеполитических областях».

Как ни парадоксально, один из главных участников и творцов тогдашней «большой игры», граф Шуленбург не считал себя победителем. По воспоминаниям его референта Хервата, он считал подписанный пакт «трагедией»: «Этот договор приведет нас ко второй мировой войне и низвергнет Германию в пропасть». И еще одно знаменательное его высказывание по этому поводу, которое было сделано в узком дипломатическом кругу: «Многие люди поздравляют меня с дипломатическим успехом. Но теперь Гитлер имеет возможность начать войну, которую мы проиграем. В действительности этот договор отпустил тормоза, которые могли бы спасти Германию от сползания в пропасть». Если во время переговоров в Кремле он и питал надежду на то, что заключив пакт, можно предотвратить войну, то откровенное бахвальство Риббентропа совершенной сделкой убеждало его в обратном. Граф обоснованно считал, что сыграв столь важную роль в подготовке и подписании документов, он совершил для себя и Германии трагическую ошибку. Заглядывая на два года вперед отметим, что когда утром 22 июня 1941 года граф зачитывал ноту Германии о начале войны, как вспоминал позднее АЛ. Громыко, его руки дрожали, а на глазах проступали слезы, чувствовалась явная растерянность.

Характерно, что если для Шуленбурга советская политика умиротворения агрессора воспринималась как пролог ко второй мировой войне, то кремлевским руководством она с самого начала преподносилась в виде «спасительной» панацеи: «У нас не было другого выхода» (по оценкам Сталина, Молотова, воспоминаниям Н.С. Хрущева). Даже в июле 1941 года, когда стало совершенно ясно любому и каждому, что кремлевский «ясновидец» воочию опростоволосился, сам он продолжал упорствовать на своем. Выступая 3 июля 1941 года (понадобилось почти две недели, чтобы хозяин Кремля пришел в себя) с обращением к советскому народу, Сталин задал риторический вопрос о том, не являлось ли с учетом последующих событий ошибкой идти на заключение пакта о ненападении с Гитлером? И сам же на него ответил: «Конечно, нет! Пакт о ненападении есть пакт о мире между двумя государствами. Именно такой пакт предложила нам Германия в 1939 году. Что выиграли мы, заключив с Германией пакт о ненападении? Мы обеспечили нашей стране мир в течение полутора лет и возможность подготовки своих сил для отпора, если фашистская Германия рискнула бы напасть на нашу страну вопреки пакту. Это был определенный выигрыш (вот, оказывается, откуда «растут ноги» пресловутого советского мифа о «выигрыше для нас» — авт.) для нас и проигрыш для фашистской Германии». Поистине в эру сталинизма беспардонному фарисейству и самообману не было предела: даже роковой германо-советский «союз для войны» можно было лицемерно представлять как прямой выигрыш полутора мирных лет для укрепления обороноспособности СССР. Но такова была глубокая безнравственность и аморальность всего внешнеполитического курса Сталина и его ближайшего окружения. Широким слоям населения оставалось только внутренне возмущаться и краснеть от бессильного стыда и ярости.

Акт умиротворения, в котором нашла отражение позиция государственного руководства сталинского типа, ориентированная на самозащиту ради сохранения жизни и личной самоуспокоенности еще до сих пор не интегрирован в сознание (в том числе и историческое) широких масс. Несомненно, что став на путь келейных и тайных от своего и других народов сделок с Гитлером, Сталин проложил, как нам представляется, путь для последующих необдуманных скрытных шагов и действий высшего эшелона советских руководителей. Таких, как в хрущевские времена доставка на Кубу в начале 60-х годов советских ядерных ракет, что явилось причиной едва погашенного «Карибского кризиса». Или же таких, как в брежневскую эпоху тайно принятое в конце 70-х годов решение о вводе советских войск в Афганистан, которое втянуло страну в 9-летнюю региональную войну по «оказанию братскому народу интернациональной помощи», Эта помощь стоила десятки миллиардов рублей материальных расходов, она унесла жизни более 13 тысяч советских ребят, в том числе 771 белорусского хлопца. Во времена горбачевской «перестройки» первыми лицами страны без ведома правительства и народа были даны распоряжения на проведение «усмирительных» акций в Баку, Тбилиси, Вильнюсе, Сумгаите. «Эпоха» президента Российской Федерации Б.Н. Ельцина ознаменована несанкционированным расстрелом в октябре 1993 года народных депутатов российского парламента, грязной войной в Чечне, неоправданной гибелью сотен российских солдат в Таджикистане, Из приведенного довольно неполного перечня исторических фактов сам по себе напрашивается гегелевский вывод, история характерна тем, что ни в какие времена ничьих политиков ничему не научила. Видимо, нужен богатый опыт старой и новой культур для переработки и усвоения больших и сложных уроков истории, чтобы увидеть в детерминантах сталинской политики умиротворения огромную человеческую трагедию.