4. Козырные карты Гитлера

Москва еще колебалась, в чем-то сомневалась, выжидала: ведь в это время продолжались трехсторонние англо-франко-советские переговоры, И тогда Гитлер начал выкладывать «козырные карты»: первая из них состояла в том, что в ночь на 20 августа в Берлине по его указанию подписывается советско-германское соглашение. Оно предусматривает предоставление СССР кредита в сумме 200 млн рейхсмарок сроком на семь лет. На эти деньги разрешалось в течение двух лет покупать германские товары. Оставшуюся сумму можно было использовать на размещение на германских предприятиях советских заказов. Газета «Известия» сообщила об этом 21 августа.

Для Шуленбурга ночные часы с 20 на 21 августа были полны тревоги. В 21.00 он получил телеграмму статс-секретаря, который поручал ему немедленно, «а именно, еще сегодня», в воскресенье, 20 августа, посетить Наркомат иностранных дел СССР, «чтобы передать важное послание фюрера Сталину».

Это не было блефом Берлина. На критической стадии «инсценировки нового Рапалло» (так Гитлер в кругу единомышленников именовал «ухаживание за Москвой») фюрер идет, что называется, «ва-банк»: сам обращается к Сталину. Проглотив свои гордость и амбиции, он лично попросил советского диктатора, которого он так часто и столь длительное время всячески поносил, срочно принять германского министра иностранных дел. Его телеграмма Сталину была спешно направлена в Москву в 18.45, в воскресенье, 20 августа, буквально через несколько часов после полученной депеши Шуленбурга. Фюрер поручил послу «немедленно» вручить ее Молотову.

«Г-ну Сталину, Москва.
Я искренно приветствую подписание нового германо-советского торгового соглашения как первый шаг в перестройке германо-советских отношений.
Заключение пакта о ненападении с Советским Союзом означает для меня определение курса германской политики на длительное время. Германия тем самым возобновляет политический курс, который приносил выгоду обоим государствам в течение минувших столетий...
Я согласен с проектом пакта о ненападении, переданным вашим министром иностранных дел г-ном Молотовым, но считаю настоятельно необходимым уточнить связанные с ним вопросы как можно скорее.
Содержание дополнительного протокола, которого хочет Советский Союз, может быть, я убежден, уточнено в возможно кратчайший срок, если ответственный германский государственный деятель сможет лично прибыть в Москву для переговоров. Иначе правительству рейха не ясно, как можно быстро уточнить и согласовать дополнительный протокол.
Напряженность в отношениях между Германией и Польшей стала невыносимой... Кризис может разразиться в любой день. Германия преисполнена решимости с этого момента и впредь отстаивать интересы рейха всеми имеющимися в ее распоряжении средствами.
По моему мнению, ввиду намерения двух наших государств вступить в новые отношения друг с другом желательно не терять времени. Поэтому я еще раз предлагаю Вам принять моего министра иностранных дел во вторник, 22 августа, самое позднее в среду, 23 августа. Имперский министр иностранных дел будет облечен всеми чрезвычайными полномочиями для составления и подписания пакта о ненападении, а также протокола. Более длительное пребывание министра иностранных дел в Москве, чем один или самое большее два дня, невозможно ввиду международного положения. Я был бы рад получить ваш скорый ответ.
Адольф Гитлер».

(Цит. по: «СССР — Германия, 1939.» Вильнюс, 1989, т. 1, с 51—52)

Почти весь день 21 августа Гитлер находился в состоянии, близком к коллапсу. Он с волнением ожидал нужных вестей из Москвы. В продолжение утомительного ожидания его напряжение выросло до такой степени, что поздно вечером он велел разбудить Геринга, чтобы осыпать его упреками за то, что он вообще посоветовал ввязаться в эту игру с русскими. С раздражением фюрер заявил, что было бы крайне невероятно, если бы Сталин теперь отверг его предложение.

Возможно, у Сталина и Молотова на какой-то момент и возникали колебания, но, в конце концов, они уступили гитлеровскому дипломатическому прессингу и дали свое согласие на приезд в Москву берлинского эмиссара в сроки, обусловленные посланием фюрера: в 9.35 вечера 21 августа телеграфные провода доставили в Берлин ответ Сталина.

«Канцлеру Германского Рейха А. Гитлеру
Я благодарю Вас за письмо. Я надеюсь, что советско-германский договор о ненападении приведет к решительному повороту к лучшему в политических отношениях между нашими странами.
Народы наших стран нуждаются в мирных отношениях друг с другом. Согласие германского правительства заключить договор о ненападении создаст фундамент для устранения политической напряженности и для установления мира и сотрудничества между нашими странами.
Советское правительств поручило мне сообщить Вам, что оно согласно, чтобы г-н фон Риббентроп прибыл в Москву 23 августа.
И. Сталин».

(Цит. по: «СССР—Германия. 1939.» Вильнюс, 1989, т. 1, с. 55)

Только в 22.30 в Бергов из Министерства иностранных дел поступил дешифрованный ответ Сталина. Теперь уже «торжествующий» Гитлер вновь разбудил Геринга, чтобы сообщить ему, что он «вновь одержал верх». Затем он обсудил с Риббентропом дальнейший план действий. Во всех деталях дискутировались вопросы предстоящих переговоров и определялась германская позиция на московской встрече. Гитлер дал четкий инструктаж относительно ведения предстоящих переговоров.

Главными пунктами совместного обсуждения должны были стать, в первую очередь, подписание пакта о ненападении, а во вторую, — одновременное подписание дополнительного протокола, Что касается первого документа, то с учетом имевшегося у германской стороны безупречно подготовленного советского проекта он едва ли требовал доработки. Зато соображения относительно содержания желаемого советской стороной «протокола», который Гитлер назвал «дополнительный протокол», заняли при обсуждении с имперским министром львиную долю времени телефонного разговора: необходимо было учесть ранее данные обещания германским политическим партнерам, согласно которым «между Балтийским и Черным морями любой вопрос будет решаться согласованно». Новшеством этого ночного общения фюрера с Риббентропом стало введение в германо-советскую терминологию такого понятия, как «разграничение сфер влияния», Гитлер напутствовал рейхсминистра: своими выражениями Риббентроп должен создать впечатление, будто бы никакого «решения фюрера напасть на Польшу вообще не существует».

На следующий день, 22 августа 1939 года, Гитлер получил дополнительное заверение Сталина, что Россия будет соблюдать «дружественный нейтралитет» при возможных конфликтах Германии с Польшей. Затем фюрер вновь вызвал высших военных командующих в Оберзальцберг, где прочел им лекцию о своем собственном величии и о необходимости вести войну жестоко и безжалостно, а также сообщил им, что, вероятно, отдаст приказ, чтобы нападение на Польшу началось через четыре дня, в субботу, 26 августа, то есть на шесть дней ранее намеченной даты. Это, в частности, засвидетельствовал в своем дневнике начальник генерального штаба сухопутных войск генерал-полковник Гальдер: «День вторжения в Польшу определенно намечен на 26 (суббота)». Так, Сталин, до недавнего смертельный враг фюрера, сделал этот коварный шаг возможным.

В первой половине дня того же 22 августа Гитлер наделил Риббентропа «генеральными полномочиями вести от имени Германского рейха переговоры о пакте о ненападении, а также обо всех связанных с этим вопросах и подписать все необходимые документы, которые будут выработаны в ходе переговоров с непременной оговоркой, что достигнутые договоренности вступают в силу сразу же после их подписания». Одновременно Гитлер распорядился, чтобы для создания у Москвы впечатления солидности намерений Германии, делегация Риббентропа должна быть внушительной по количеству. Руководствуясь этим указанием, рейхсминистр включил в ее состав 37 человек, в том числе экспертов по вопросам международного права Гауса, Шнурре, Хевеля, главного переводчика Шмидта, сотрудников канцелярии, фотографов, а также позировавших перед камерами в качестве технического персонала гестаповцев.

Делегация Риббентропа отбыла из Берлина поздно вечером 22 августа. Два самолета «Кондор» взяли курс на Кенигсберг, чтобы после дозаправки и небольшого отдыха отправиться в советскую столицу: прибытие делегации в Москву намечалось на 13.00 23 августа.

Во время полета Гаус, сидя рядом с рейхсминистром, основываясь на полученных от Гитлера инструкциях, набрасывал текст секретного дополнительного протокола. Эта работа была продолжена ночью в кенигсбергском отеле. Имперский министр иностранных дел, по воспоминаниям переводчика Пауля Шмидта, трудился всю ночь. Он постоянно разговаривал по телефону с Берлином и Берхсгадсном, редактировал проекты документов, составлял варианты своих переговоров со Сталиным и Молотовым. В итоге были подготовлены проекты, готовые, как считала германская делегация, к подписанию. Что касается секретного дополнительного протокола, то как явствует из телеграммы Риббентропа германскому посольству в Москве, было разработано как минимум два варианта. Один из них предполагал минимум, а другой — максимум уступок. Соответствующий вариант должен был предлагаться советской стороне в зависимости от объема требований. Скорее всего подписанный затем протокол был адекватен варианту — минимум. В то же время текст пакта о ненападении претерпел незначительные правки германской стороны и был близок к советскому проекту, переданному Шуленбургу Молотовым 20 августа.

А тем временем в 10.30 вечера музыкальные передачи немецкого радио внезапно были прерваны и диктор оповестил германское общество; «Имперское правительство и Советское руководство договорились заключить пакт о ненападении друг с другом. Имперский министр иностранных дел прибудет в Москву в среду, 23 августа для завершения переговоров».

Таким образом, маятник часов был запущен. Он целенаправленно стал отсчитывать время до официального оформления советско-германских договоренностей. Для Гитлера, рвавшегося к мировому господству, будущий договор о ненападении должен был стать глобальным по значимости, так как затрагивал судьбы многих государств Европы и за ее пределами. Сразу же после подписания документов Германия получала максимально благоприятные для себя условия, поскольку не только предотвращала вступление в войну союзников Польши, но и гарантировало стопроцентный «нейтралитет» СССР в отношении Польши при «уважении» интересов Москвы в Прибалтике. Для Сталина появлялась возможность «на законном основании» вернуть СССР «исконные» российские территории Западную Белоруссию, Западную Украину и Бессарабию, — и тем самым создать «буферную зону», которая могла отдалить новые границы Германии от стратегических объектов Советского Союза.