Глава 9. Санация отвергает единственный шанс

Весной 1939 года уже ни для кого не могло быть сомнений, что Польша непосредственно стоит перед лицом гитлеровского нападения. В результате вероломной игры западных империалистов и предательской антинародной политики внутренней реакции над Польшей нависла смертельная опасность. Опасность эта была тем большая, что в результате двадцатилетнего правления буржуазии и помещиков Польша чрезвычайно ослабела.

В задачу настоящей работы не входит анализ внутриполитических последствий фашистской диктатуры в Польше. Однако совершенно ясно, что ликвидация политических свобод (и прежде всего необузданный террор по отношению к тем, кто стоял во главе борьбы за социальное освобождение и защиту независимости, — по отношению к коммунистам), репрессии по отношению к демократической печати, все усиливавшаяся эксплуатация трудящихся и национальный гнет, отравление сознания известной части общества ядом фашистской идеологии, антисемитизм и т. д., — что все это способствовало ослаблению обороноспособности Польши перед лицом сентябрьского испытания.

Новые доказательства тесной связи между фашизацией внутриполитической жизни в Польше, с одной стороны, и антинародной внешней политикой, а также ослаблением обороноспособности Польши — с другой, дал происходивший летом 1951 года процесс по делу диверсионно-шпионской организации, действовавшей в Народном Войске Польском. Один из руководителей этой организации, Моссор, состоял до 1939 года членом санацион-но-фашистского «Клуба 11 ноября», который был чем-то вроде идеологического центра молодой санационно-эндецко-оэнэровской «гвардии» Рыдз-Смиглы. Членом этого клуба был также пресловутый санационный министр юстиции Грабовский, который, в частности, делал на заседаниях клуба подробные отчеты о своих поездках в Берлин к будущему гитлеровскому генерал-губернатору в Польше Франку, а также отчеты об ответном визите последнего в Варшаву 15—18 декабря 1938 года. Примерно в то же время Моссор в указанном клубе читал доклады, являвшиеся откровенной апологией гитлеризма. Нет ничего удивительного в том, что этот воспитанник «Клуба 11 ноября» писал в период оккупации Польши Гитлеру, предлагая свои услуги «в деле выработки среди польского общества позитивных настроений по отношению к Германии». Нет также ничего удивительного в том, что после войны Моссор перешел на службу к англо-американскому империализму — продолжателю политики Гитлера и покровителю неогитлеризма.

Плачевные результаты господства буржуазии и помещиков в Польше нашли особенно яркое отражение в ослаблении обороноспособности страны. Это прежде всего касается промышленного производства, и в первую голову тяжелой промышленности. Во всех основных отраслях промышленности уровень производства был значительно ниже, чем до первой мировой войны (1913 год). Даже в 1938 году, когда в связи с предвоенной конъюнктурой производство увеличилось в сравнении с предыдущими годами, в Польше добывалось всего 38,1 миллиона тонн угля (в 1913 году — 41 миллион), 507 тысяч тонн нефти (в 1913 году — 1 114 тысяч тонн), производилось 879 тысяч тонн чугуна (в 1913 году — 1 055 тысяч), 1 441 тысяча тонн стали (в 1913 году — 1 677 тысяч), 1 074 тысячи тонн проката (в 1913 году — 1 244 тысячи) и т. д. При этом следует помнить, что если говорить об уровне производства стали в 1938 году, то он был самым высоким за весь межвоенный период (в 1932 году в Польше было произведено всего 564 тысячи тонн стали, то есть одна треть продукции 1913 года).

Итак, двадцатилетний период независимого существования Польши, находившейся под властью буржуазии и помещиков, не только не принес сколько-нибудь значительного успеха в ликвидации большой экономической отсталости страны, а, наоборот, привел к значительному регрессу. При этом необходимо заметить, что Польша межвоенного периода была страной, которая в этом отношении «отличалась» даже среди других капиталистических стран, хотя, как известно, межвоенный период характеризовался резким обострением общего кризиса всей капиталистической системы. Это в значительной степени было результатом непомерно большой и все возраставшей зависимости Польши от иностранного капитала, проникновению которого в страну правительства досентябрьской Польши создавали особенно благоприятные условия. В 1929 году иностранный капитал составлял 33,3 процента всего основного капитала всех акционерных обществ в Польше. В 1933 году доля иностранного капитала в этих обществах составляла уже 44,2 процента. Если к этому прибавить капитал иностранных компаний, действовавших на территории Польши, то получится, что иностранный капитал составлял почти 70 процентов всего капитала акционерных обществ в Польше. Крупными предприятиями с акционерным капиталом, превышавшим 5 миллионов злотых, иностранный капитал владел на 90 процентов. В нефтяной промышленности участие иностранного капитала составляло 87 процентов, в горно-металлургической — 84,4 процента, в химической — 57,7 процента. Кроме того, следует учесть, что польские картели и концерны входили в состав международных картелей, в которых господствовали главным образом немецкие, французские, американские и английские монополии; это была еще одна форма подчинения польской промышленности враждебным Польше центрам иностранного капитала. В горно-металлургической промышленности господствовал главным образом американский и немецкий капитал, представителем которого выступал известный американский финансист — советник Трумэна по вопросам внешней политики — Аверел Гарриман. Общеизвестно, что в числе 14 членов совета горно-металлургического общества — концерна, контролировавшего 50 процентов производства железа в Польше, было 7 представителей немецкого капитала, 2 представителя американского капитала (в частности, Гарриман), 1 представитель французского капитала и 4 представителя польского финансового капитала и польских помещиков (князь Януш Радзивилл, Юзеф Жихлинский, Ипполит Гливиц, Антоний Венявский). Среди членов совета общества фигурировали, между прочим, такие имена, как Гейнрих фон Штейн — банкир из Кёльна, сообщник известного нам Шредера, являвшегося одним из создателей специального «фонда поддержки СС» (суммы, которые германские капиталисты отдавали в распоряжение Гиммлера, находились в банке Штейна). Именно Штейн вместе с Гарриманом заправлял самым крупным польским горно-металлургическим концерном, оказывая решающее влияние на всю экономику Польши.

Господство иностранного капитала в польской экономике оказывало пагубное влияние на уровень промышленного производства страны. Иностранный капитал почти совершенно не участвовал в строительстве новых фабрик и заводов. Иностранные монополии предпочитали помещать его в уже существующие предприятия. В качестве доходов, процентов и т. п. иностранные капиталисты вывозили из Польши громадные суммы, уменьшая тем самым возможность внутреннего накопления. Опасаясь роста конкуренции польской промышленности как на внутреннем рынке, так и за границей, иностранные монополии тормозили развитие существующих отраслей польской промышленности и не допускали создания новых, имеющих решающее экономическое и оборонное значение (таких, как, например, автомобильная промышленность, самолетостроение и т. п.). Не подлежит также никакому сомнению, что международные центры иностранного капитала тормозили развитие польской промышленности по политическим соображениям. Гарриманы и штейны и здесь осуществляли свои империалистические планы, пользуясь верноподданнической помощью польских капиталистов и помещиков, а также польского правительства, являвшегося орудием в руках отечественных и иностранных монополий.

Нет нужды доказывать, что регресс экономики досентябрьской Польши вообще и регресс тяжелой промышленности в частности были одним из решающих факторов слабой обороноспособности страны. Армия не получала от промышленности даже части того, что составляет самый необходимый минимум оснащения современной армии.

Катастрофическое положение в деле снабжения армии усугублялось тем, что коррупция разъедала госаппарат санации снизу доверху, так как он тысячами нитей был связан с отечественным и иностранным капиталом. В армии коррупция приводила к измене. Вот несколько фактов.

В 1932 году возник скандал в связи с закупкой броневых плит в английском военно-промышленном концерне Виккерса. Оказалось, что эти плиты можно было пробить обычными снарядами. Вот что писал тогдашний заместитель начальника польского генерального штаба, ставший впоследствии начальником полиции, генерал Юзеф Кордиан-Заморский в своих личных записях, найденных в одном из архивов:

«25 августа. Начальник штаба вызвал меня, чтобы сообщить, что Фабриций (генерал-лейтенант, первый заместитель военного министра) созывает в понедельник совещание по вопросу о броневых плитах Виккерса. Капитан Бернацкий вернулся с отчетом приемочной комиссии. Плиты пробиваемы. Несмотря на увеличение толщины плит с 13 миллиметров до 15 миллиметров, фирма не в состоянии поставить соответствующую сталь.

30 сентября. Разговор с генералом Гонсиоровским по вопросу об афере с бронированными плитами. Он ничего не сделал и ничего не знает о том, что майора Скальского Складковский вернул на пост начальника ИБМУ (Институт исследования военных материалов). Тем не менее ясно, что в этом деле имело место крупное уголовное преступление. Коссаковский (начальник департамента инженерного снабжения) заболел; его заменяет подполковник Спалэк (заместитель начальника этого департамента), который вел переговоры с Виккерсом. В конце концов, согласились на 13 миллиметров толщины плит. Капитан Бернацкий снова утверждает, что эти плиты можно пробить нашими обыкновенными снарядами».

О подобной же истории, на сей раз касающейся авиации, рассказывает другой военный сановник санации, командующий воздушными силами в период сентябрьской кампании, генерал Людомир Райский. Речь идет о контракте, заключенном с франко-польской фирмой «Франкополь» на поставку 600 моторов и 300 боевых самолетов ежегодно:

«Цены, уплачиваемые государством фирме «Франкополь» за самолеты и моторы, должны были покрыть все издержки производства. Кроме того, государство гарантировало фирме 15 процентов чистого дохода от этой суммы. [Слушайте, слушайте! — Прим. Райского.]

Сверх того, при подписании контракта государство давало аванс в размере 5 процентов предполагаемой стоимости годового заказа и еще 10 процентов в момент покупки участка для завода и в момент начала строительства завода.

Общая сумма заказа в несколько раз превышала возможности нашего бюджета. Зато наличие большой задолженности предоставляло фирме возможность получения авансов; государство же не имело возможности выполнить контракт. Иначе говоря, фирма могла схватить департамент авиации за горло.

По контракту фирма должна была строить в течение 10 лет самолеты одного типа, типа, который уже тогда был устаревшим. Сегодня, после войны, каждый смертный настолько разбирается в авиации, что нет нужды объяснять кому бы то ни было смысл такой постановки дела. Ясно, что в этих условиях фирма заинтересована была строить... подороже.

Первый аванс в сумме около миллиона злотых золотом (!!) был уплачен фирме по распоряжению главного интенданта армии. «Франкополь» в итоге никакого завода не построил; вместо 600 моторов и 300 самолетов он построил... два некомплектных фюзеляжа. И тем не менее фирма сумела обокрасть казну государства на 4 миллиона злотых золотом. Сделала она это под видом авансов. Наконец, она продала несуществующую фабрику (участок и две маленькие постройки) вместе с правом заключения контракта чехословацкой фирме «Шкода» и получила за это еще пару миллионов. Ясно, что фирма «Шкода» отнесла эти деньги в счет стоимости моторов... и польская казна снова пострадала».

Подоплека всей этой истории станет совершенно ясной, если учесть, что упомянутый выше главный интендант армии генерал Михелис был членом акционерного общества «Потиск», совладельцы которого от имени департамента авиации заключали договоры с фирмой «Франкополь».

Ясно, что в таком болоте легко было культивировать предательство. Впрочем, кто сумеет отличить, что это было — коррупция, безрассудство или предательство, когда летом 1939 года фашистской Болгарии было продано 36 бомбардировщиков типа П-43? Проданные Болгарии самолеты были снабжены бомбосбрасывателями, которых потом в период сентябрьской кампании не хватало польским самолетам. При этом нужно подчеркнуть, что сделка с Болгарией была завершена уже после сентября 1939 года Германией, которая ничего не имела против снабжения болгарских фашистов оружием.

В результате всего этого польская армия совершенно не была подготовлена к войне с Германией. Устаревшему вооружению сопутствовала и устаревшая организация армии, в которой Пилсудский с безрассудным упорством не разрешал ничего менять. (Рыдз-Смиглы, само собой разумеется, ни на йоту не улучшил положения.) И, наконец, что важнее всего, санационное командование до весны 1939 года даже не имело плана ведения войны с Германией, так как на протяжении всего предыдущего периода оно было занято разработкой планов войны против Советского Союза.

В течение всего межвоенного периода польскую армию ориентировали на борьбу против СССР.

В досентябрьской военной печати почти на каждом шагу можно было найти статьи, посвященные вопросам подготовки к войне против Советского Союза. Так, например, в январе 1929 года в газете «Пшеглёнд пехоты» была помещена статья под характерным заголовком «Борьба с советской пехотой». Не менее характерна была фамилия автора: капитан Ян Жепецкий, тот самый Жепецкий, который впоследствии в период оккупации был начальником Бюро политической информации (БИП) Армии Крайовой, а после освобождения страны — руководителем банды ВИН и, наконец (а это всего лишь другая сторона той же медали), — организатором шпионской сети англо-американской разведки. Вот как Жепецкий обосновывал необходимость ознакомления польских офицеров с боевыми уставами советских войск:

«Приступая в свое время к изложению нового советского боевого устава пехоты, я выразил мнение, что «неприятель на (односторонних) учебных занятиях должен действовать по методу боевых действий врага», а не по нашему собственному методу.

Чтобы облегчить работу... я попытаюсь в этой статье сжато сформулировать указания, как нужно представлять неприятеля в соответствии с советским боевым уставом пехоты, другими словами, как должна выглядеть советская пехота, если на нее смотреть глазами борющегося с ней противника.

Сформулированные таким образом указания могут быть использованы не только инструкторами и руководителями учений, но и нижестоящими командирами».

Характерно, что, готовя армию к борьбе против СССР, санационные стратеги с присущим им хвастовством заявляли всем и вся: «С Советами мы всегда справимся». Печальной памяти полковник Роман Умястовский, «прославившийся» уводом 7 сентября 1939 года многих тысяч мужчин из Варшавы, писал, например, в одной своей статье, носящей название «Внутренний фронт России»:

«В настоящем очерке мы хотим разъяснить, каковы основные причины кризиса в России и в чем источник ее слабости».

Другой стратегический «гений», полковник Адольф Малышко, заявлял безо всяких обиняков:

«С восточным врагом мы всегда справимся, имея таких замечательных солдат, как наши ребята, если только будем сохранять согласие в своем собственном доме».

Напрасным делом было бы искать в «Пшеглёнде пехоты», или в других военных журналах статьи о борьбе против немецкой пехоты. Такие вопросы не интересовали ни санационных практиков, ни санационных теоретиков. Зато в Германии были изданы произведения Пилсудского, специально подготовленные польским генштабом и снабженные предисловием... Геринга (предисловие к немецкому изданию книги Пилсудского «Год 1920» было написано фельдмаршалом фон Бломбергом).

Поворот спиной к «находящейся в безопасности» западной границе выражался не только в отсутствии в санационной военной прессе статей о германской армии. Санационное командование все время работало в одном направлении — против СССР. В этом направлении велась разработка оперативных заданий, разведывательных планов, подготовка солдат, картографические работы, возведение фортификаций и т. д. и т. п. Западное направление было совершенно заброшено вплоть до последней минуты.

В 1934—1939 годах на оборонительные сооружения в Поморье было израсходовано всего 1 миллион 300 тысяч злотых, в то время как на возведение укреплений на Волыни — 75 миллионов злотых. В 1940 году генерал Сикорский заявил, что строительство оборонительной линии на западной границе Польши началось лишь в апреле 1939 года, причем оно «велось нерешительно и робко, хотя война уже стояла на пороге». Импровизированный план войны с Германией был разработан лишь весной 1939 года, причем, согласно общему мнению специалистов, это был план совершенно беспомощный и, вероятнее всего, хорошо известный гитлеровскому командованию (о чем свидетельствуют военные действия в сентябре 1939 года). В этом нет ничего удивительного. Следует принять во внимание тесную связь германской разведки со 2-м отделом польского генерального штаба и санационными сановниками. Как показал процесс Добошинского, эти связи существовали почти до последней минуты. Ведь еще весной 1939 года 2-й отдел посылал своих людей на переподготовку в Германию! Можно себе представить, как были «переподготовлены» возвратившиеся в Польшу санационные разведчики...

Санационная пропаганда кормила общественное мнение избитой фразой: «Мы сильны, сплочены, готовы». Но правительственные сановники должны были отдавать себе отчет в действительном положении вещей. Об этом свидетельствуют не только отдельные высказывания и отрывки из воспоминаний, но и прежде всего поведение правительственных сановников в сентябре 1939 года, когда они удирали, как крысы с тонущего корабля, доказав тем самым свое неверие в то, что врагу может быть оказано сопротивление.

А если так, если (как об этом свидетельствуют факты, о которых еще будет сказано ниже) не могло быть также никаких иллюзий относительно «помощи» западных государств, то тем отчетливее выступает вся чудовищность политики польской реакции в решающие дни весны и лета 1939 года.

Санационное правительство не могло тогда не отдавать себе отчета в том, что единственным шансом преградить путь агрессии было принятие советского предложения об оказании помощи. Санационное правительство знало также (об этом свидетельствуют приведенные в главе 6 документы), что западные государства, ведя переговоры с СССР, занимаются очковтирательством. Если бы санационные вожаки и их пособники сохранили хотя бы чуточку патриотизма и чувства ответственности перед народом, они приняли бы все меры к тому, чтобы сделать невозможным продолжение этого блефа, чтобы довести дело до заключения договора о союзе с СССР. В действительности же правители досентябрьской Польши поступили как раз наоборот.

Реакционные историки и публицисты пытаются защищать политику Пилсудского, Рыдз-Смиглы и Бека и с этой целью создали целую легенду о «повороте», будто бы наступившем в польской политике в апреле—мае 1939 года, проявлением которого было соглашение, заключенное с Англией 6 апреля 1939 года, и речь Бека в сейме 5 мая 1939 года, явившаяся ответом на расторжение Гитлером договора о ненападении (28 апреля 1939 года). В основе этой легенды лежит утверждение, что в сентябре 1939 года Польша якобы оказала Германии активное сопротивление.

В действительности же дело обстояло совершенно иначе. Во-первых, не было никакого коренного поворота, о чем свидетельствуют события последних предвоенных месяцев. Во-вторых, даже те внешние изменения, которые произошли, отнюдь не были выражением воли правившего Польшей реакционного лагеря, а явились следствием необходимости, с которой санация не хотела мириться до самого конца.

Ясно, что санация могла проводить свою политику сателлита гитлеровской Германии только до тех пор, пока этого хотела Германия. Но в 1939 году Гитлер счел, что «дружба» с санационным правительством, которой он умело пользовался в течение пяти лет, играя на антисоветских настроениях польской реакции, отжила свой век. Гитлер никогда не отказывался от своей программы в отношении Польши, никогда также всерьез не рассчитывал на санацию как союзника в походе против Советского Союза. Гитлеровская Германия не имела ни малейшего намерения допускать Польшу к участию в завоеваниях на Востоке, а все намеки и более или менее членораздельные обещания относительно Украины или Белоруссии до определенного времени играли роль приманки, на которую санация и другие группировки польской реакции охотно поддавались. После того как была занята Чехословакия, помощь Рыдз-Смиглы и Бека Гитлеру была уже не нужна. Не помогли ни подхалимское угодничество, ни ссылки на «заслуги». Гитлер осуществил свои ближайшие цели и теперь готовился проглотить Польшу, причем если внимательно проанализировать события, имевшие место в период с апреля до сентября 1939 года, то можно со всей уверенностью сказать, что Гитлер и не думал принимать уступок от санации, а любой ценой стремился к войне, в результате которой он получил бы не только Гданьск и Поморье, но и всю Польшу.

Из доклада британского посла в Берлине Гендерсона явствует, что Англия прилагала огромные усилия, чтобы склонить Гитлера к переговорам, результатом которых должно было быть очередное «спасение мира» путем передачи Гитлеру Польши (этим, между прочим, объясняется трехдневная оттяжка с объявлением западными державами войны Германии, поскольку эти державы все еще стремились к соглашению с Гитлером). Однако совершенно установленным фактом является то, что последнее ультимативное требование Германии, адресованное Польше 30 августа 1939 года, не было вручено ни послу Липскому, ни польскому правительству. Гитлер вообще не ожидал никакого ответа и никакого ответа не хотел. Он жаждал войны, а ультиматум нужен был ему всего-навсего как формальный повод для того, чтобы отдать приказ о наступлении. В этих условиях утверждения о мнимой «неуступчивости» санационного правительства или же о том, что Рыдз-Смиглы и Бек будто бы не пожелали идти с Гитлером против СССР, могут убедить лишь весьма наивных людей. Никто от них всерьез не требовал уступок, и не удивительно, что они были «неуступчивы»; никто их всерьез не приглашал принять участие в походе на СССР, и они, естественно, не пошли... Поистине, «неуступчивым» был только польский народ, польский солдат, героически сопротивлявшийся агрессору в то время, когда «неуступчивые» санационные правители удирали по Залещицкому шоссе в Румынию.

Следует указать также на другой фактор, сыгравший решающую роль в том, что санация вынуждена была, хотя бы формально, занять более решительную позицию по отношению к агрессивной Германии. Этим фактором была позиция польского народа. Не будет преувеличением сказать, что ни одно правительство в Польше не удержалось бы тогда у власти, если бы рискнуло открыто капитулировать перед Гитлером. С досадой говорили об этом Гитлеру и Риббентропу санационные правители, робко поясняя, что общественное мнение является тем фактором, с которым, по крайней мере в этом случае, придется считаться.

23 мая 1939 года германский посол в Варшаве фон Мольтке сообщал Риббентропу:

«На днях я имел случай беседовать с заместителем вице-министра Арцишевским. Некоторые моменты из этой беседы, как мне кажется, заслуживают внимания.

Г-н Арцишевский всячески доказывал мне, что поворот в польской политике, нашедшей свое выражение в английских гарантиях, не следует относить за счет личной инициативы Бека. Г-н Бек внутренне сопротивлялся: он проводил всю эту политику под давлением армии и общественного мнения. В конце концов, он уже не мог отвергнуть английское предложение. Но он всегда противился публичному обсуждению этого вопроса, так как считал это нецелесообразным, учитывая здешние настроения, и только в связи с речью фюрера вынужден был дать ответ. Его речь в сейме в поддержку той политики, противником которой он был, вызвала у здешнего общественного мнения энтузиазм, что лишь наполнило сердце г-на Бека горечью. Г-н Арцишевский рассказал затем, как день спустя после речи в сейме Бек в порыве негодования бросил наземь груду поздравительных телеграмм. Г-н Бек и сегодня все еще, по сути дела, является сторонником прежней политики. В частности, ему кажется бессмысленным, что именно такие сравнительно бедные страны, как Германия и Польша, должны воевать, в чем, по существу, заинтересованы только более богатые страны.

Эта обрисовка положения кажется мне несколько приукрашенной. Однако всесторонние наблюдения подтверждают, что г-ну Беку в последние месяцы становилось все труднее продолжать проведение старой политической линии по отношению к нам, указанной еще маршалом Пилсудским. Поскольку появилась возможность получения английской гарантии западных польских границ, военные круги, видимо, настояли на изменении политики. Г-н Бек счел тогда, что он должен принять эту политику, так как в противном случае не смог бы удержаться на своем посту.

Фон Мольтке».

Подобные высказывания мы находим у многих других иностранных наблюдателей, в частности у Ноэля. Даже Гитлер в беседе с французским послом Кулондром сказал 25 августа 1939 года: «Я верю, я даже убежден в умеренности таких людей, как Бек, но они уже не являются хозяевами положения».

Под давлением широких масс польского народа санационные политики вынуждены были заявить о защите независимости страны. Однако в то же самое время они делали все возможное для того, чтобы не допустить заключения союза, который единственно мог спасти Польшу от сентябрьской катастрофы, — союза с СССР. В этом отношении позиция санационного правительства целиком отвечала намерениям правительств Англии и Франции, а также американских реакционеров.

В период, когда над Польшей нависла непосредственная угроза гитлеровского нашествия, когда в ходе московских переговоров советское правительство настаивало на заключении договора о взаимной помощи, одной из главных забот санационного правительства было «уберечь» Польшу не только от союза с СССР, но и от того, чтобы ее упоминали в каких-либо переговорах с Советским Союзом или в каких-либо декларациях.

27 марта 1939 года в связи с проектом совместной декларации правительств СССР, Англии, Франции и Польши по вопросу об угрозе германской агрессии Бек направил польскому послу Лукасевичу в Париж инструкцию следующего содержания:

«Прошу конфиденциально довести до сведения французского правительства, что польское правительство сделало некоторые оговорки относительно английского предложения по вопросу о совместной декларации Великобритании, Франции, Советского Союза и Польши. Оговорки эти объясняются тем, что мы не верим, что такого рода акт был бы достаточным. Польское правительство, тем не менее, не уклоняется от двухсторонних переговоров с правительством Великобритании по тем вопросам, которые должны были явиться предметом декларации. Польское правительство хотело бы в связи с этим заявить французскому правительству, что всякие польско-английские переговоры оно рассматривает как соответствующие интересам польско-французских отношений и укреплению польско-французского союза».

Формальным мотивом отказа Бека было неверие в то, «что такого рода акт был бы достаточным». Однако из дальнейшего текста инструкции явствует, что Бек упоминает об Англии и Франции и совершенно не упоминает об СССР. Следовательно, именно в этом причина отказа, что, впрочем, полностью подтверждают следующие документы.

13 мая 1939 года Бек телеграфировал польскому посольству в Лондоне:

«Постоянно выдвигаемое западными державами требование советской декларации о помощи Польше делается без нашего участия.

...Польское правительство не пойдет ни на какое соглашение с одним из своих соседей против другого...»

На следующий день польский посол в Лондоне Рачинский телеграфировал Беку:

«Англо-советские отношения, как их можно видеть отсюда, представляются следующим образом:

Советы в качестве цены за свое сотрудничество на стороне Англии выдвинули требование союза с Англией, Францией (и эвентуально с Польшей)...

Правительство Чемберлена не склонно заключать союз и выдвинуло декларацию в качестве альтернативы.

...Советы ищут у нас поддержки своей позиции по вопросу о декларации; они делают это для того, чтобы усилить нажим на Англию и Францию в пользу принятия советских предложений. Этот нажим объясняется тем, что политическое положение Советов в результате обострения польско-германских отношений значительно укрепилось.

Доводя до Вашего, господин министр, сведения об английской точке зрения, я вынужден констатировать, что правительство Чемберлена является объектом все более и более усиливающегося давления со стороны общественного мнения, требующего союза с Россией.

Меня все время просят высказаться по вышеизложенному вопросу, и я постоянно подтверждаю нашу основную точку зрения. Ввиду быстрого развития событий прошу Вас, господин министр, дать мне указание, как я должен поступать и какими аргументами пользоваться в первую очередь.

Рачинский».

Бек ответил немедленно, в тот же день:

«Наша позиция по вопросу об англо-франко-советских переговорах не может быть ни отрицательной, ни положительной, поскольку в этих переговорах мы участия не принимаем и в наши задачи не входит стеснять политику какой-либо из этих трех держав в указанной области. Единственной нашей оговоркой по вопросам, затрагивающим Польшу (например, по вопросу об оказании помощи Польше), есть принцип: ничего о нас без нас. Что касается нашего участия в подобного рода соглашении, то мы по прежнему придерживаемся той точки зрения, что договор о взаимной польско-советской помощи ускорил бы конфликт».

9 июня 1939 года Бек еще раз по телеграфу информировал Рачинского об отрицательном отношении польского правительства к помощи Советского Союза.

«В связи с отъездом Стрэнга в Москву прошу заявить в Форин офис, что через Париж мы получили текст советского ответа на последнее предложение и что наша позиция остается прежней, а именно:

1. Мы не можем согласиться на упоминание Польши в соглашении между западными державами и СССР.

2. Принцип предоставления Советским Союзом помощи государству, которое подвергнется нападению, без согласия последнего, мы считаем неприемлемым и нарушающим стабилизацию и безопасность в Восточной Европе».

На следующий день Рачинский сообщил Беку, что Стрэнг выразил согласие с точкой зрения польского правительства. Позиция Польши, конечно, отвечала интересам англичан, которые лишь искали предлога для того, чтобы затянуть переговоры с Советским Союзом, ведя одновременно переговоры с Германией (Вольтат — Вильсон).

Приближались трагичные августовские дни. 20 августа Бек послал телеграмму в польское посольство в Лондоне:

«Французский и английский послы обратились ко мне с просьбой сообщить нашу точку зрения в связи с франко-англо-советскими штабными переговорами, во время которых Советы потребовали предоставления им плацдармов для борьбы с германской армией в Поморье, на Сувалщине и в Восточной Малопольше. Англичане и французы поддерживают эту точку зрения.

Я ответил, что считаю недопустимым обсуждение этими государствами вопроса об использовании в военных целях территории другого суверенного государства.

Никакие военные соглашения не связывают Польшу с Советами, и польское правительство не намерено заключать подобные соглашения.

Французский посол предложил сообщить Советам либо что польское правительство отказалось обсуждать этот вопрос, либо что французское правительство не сочло возможным сделать формальный демарш, будучи уверенным в отрицательном ответе.

Вопрос об ответе Советам я оставлю за Францией и Англией. Делаю лишь оговорку, что их ответ не должен дать повода для недоразумений.

Бек».

Приведем, наконец, еще один из этих документов позора и предательства. Ежемесячный журнал «Культура», издаваемый реакционной польской эмиграцией в Париже, поместил в № 5 за 1948 год воспоминания бывшего санационного премьера генерала Славой-Складковского, озаглавленные «Деятельность польского правительства в сентябре 1939 года». 31 августа 1939 года Славой-Складковский делает следующую запись в связи с прерванными несколько дней до этого переговорами в Москве:

«...Мы снова вынуждены были отказаться от... предложения пропустить советские войска через Вильно и Львов с целью «спасения» Польши от нападения Германии».

Слово «спасения» Славой-Складковский взял в кавычки. История же взяла в кавычки санационного премьера и весь его лагерь, который своей политикой измены лишил Польшу предложенной Советским Союзом помощи и привел ее к трагической сентябрьской катастрофе.

* * *

Последний шанс был отвергнут. Стало совершенно очевидным, что политика английских, американских и французских империалистов имеет своей целью втянуть Советский Союз в войну с Германией один на один и что с этой целью империалисты готовы принести в жертву как польский, так и другие народы. Еще в январе 1939 года один из видных представителей американского монополистического капитала, Буллит, в беседе с послом Польши в Вашингтоне Потоцким самым циничным образом определил отношение империалистов к Советскому Союзу. Вот отрывок из донесения Потоцкого Беку:

«...Что касается Советской России, то Буллит высказался о ней с явным недоброжелательством и пренебрежением. Он заявил, что не думает, что Германия хотела бы сейчас выступить как агрессор в Восточной Европе, ибо Польша слишком сильна...

Однако, — заявил далее Буллит, — я убежден, что Германия осуществит свой план захвата Украины, но сделает она это лишь в 1940 году. Я спросил: «Если бы это случилось, выступили бы западные державы активно и объявили ли бы они войну Германии в целях защиты Советской России?» Буллит ответил, что демократические государства раз и навсегда покончили с нереальными идеями вооруженного вмешательства с целью оказания помощи какому-либо государству, которое явилось бы жертвой германской агрессии».

Когда ход московских переговоров и позиция санационного польского правительства полностью подтвердили изложенные Буллитом тенденции в политике империалистов, правительству Советского Союза стало ясно, что единственный выход из положения, выход, более всего соответствующий интересам Советского Союза и делу свободы всех народов, — это принятие немецкого предложения о заключении договора о ненападении. 23 августа 1939 года договор был заключен. О причинах, побудивших советское правительство пойти на этот шаг, говорит заявление Ворошилова, сделанное 27 августа 1939 года представителю газеты «Известия»:

«Вопрос: Чем закончились переговоры с военными миссиями Англии и Франции?

Ответ: Ввиду вскрывшихся серьезных разногласий переговоры прерваны. Военные миссии выехали из Москвы обратно.

Вопрос: Можно ли знать, в чем заключаются эти разногласия?

Ответ: Советская военная миссия считала, что СССР, не имеющий общей границы с агрессором, может оказать помощь Франции, Англии, Польше лишь при условии пропуска его войск через польскую территорию, ибо не существует других путей для того, чтобы советским войскам войти в соприкосновение с войсками агрессора. Подобно тому, как английские и американские войска в прошлой мировой войне не могли бы принять участия в военном сотрудничестве с вооруженными силами Франции, если бы не имели возможности оперировать на территории Франции, так и советские вооруженные силы не могли бы принять участия в военном сотрудничестве с вооруженными силами Франции и Англии, если они не будут пропущены на территорию Польши.

Несмотря на всю очевидность правильности такой позиции, французская и английская военные миссии не согласились с такой позицией советской миссии, а польское правительство открыто заявило, что оно не нуждается и не примет военной помощи от СССР. Это обстоятельство сделало невозможным военное сотрудничество СССР и этих стран. В этом основа разногласий. На этом и прервались переговоры.

Вопрос: Агентство Рейтер по радио сообщает: «Ворошилов сегодня заявил руководителям английской и французской военных миссий, что ввиду заключения договора о ненападении между СССР и Германией, Советское правительство считает дальнейшие переговоры с Англией и Францией бесцельными».

Соответствует ли действительности это заявление агентства Рейтер?

Ответ: Нет, не соответствует действительности. Не потому прервались военные переговоры с Англией и Францией, что СССР заключил пакт о ненападении с Германией, а, наоборот, СССР заключил пакт о ненападении с Германией в результате, между прочим, того обстоятельства, что военные переговоры с Францией и Англией зашли в тупик в силу непреодолимых разногласий».

Следовательно, советско-германский договор о ненападении не был отступлением от последовательной политики Советского Союза, который в течение всего межвоенного периода был решающей силой в борьбе за мир, свободу и безопасность народов, в борьбе за обуздание агрессоров. Договор о ненападении, заключенный с Германией, был продолжением той же политики иными методами, применение которых стало необходимо в условиях, когда усилия советского правительства, направленные на создание эффективной антигитлеровской коалиции, неизменно наталкивались на стену вражды и коварных махинаций со стороны западных покровителей гитлеризма, привыкших загребать жар чужими руками. Договор от 23 августа 1939 года давал Советскому Союзу возможность остаться вне конфликта хотя бы на некоторое время, давал ему возможность дальнейшего укрепления своих вооруженных сил и увеличения военно-экономического потенциала для решительного выступления против гитлеровской Германии тогда, когда сам ход событий уже сделал невозможным осуществление империалистических планов изоляции СССР.

Англо-франко-американские империалисты, считавшие с первого же момента после победы Октябрьской революции главной целью своей политики организацию «крестового похода» против СССР, решили, что путем направления гитлеровской агрессии на Восток им удастся осуществить, наконец, свои планы. Во имя осуществления этих планов они отдали Гитлеру Австрию и Чехословакию; во имя осуществления этих планов лишили Польшу единственной реальной помощи — помощи Советского Союза; во имя осуществления этих планов они нарушили все свои торжественные обещания, оставив Польшу в сентябре 1939 года в полном одиночестве.

Однако Советский Союз сорвал эти планы, осуществление которых означало бы погружение всего человечества в долгую ночь неволи и варварства. Важным средством в срыве коварной игры империалистов было решение о заключении договора о ненападении от 23 августа 1939 года.

«Чтобы во время войны создалась антигитлеровская коалиция трех держав, надо было перед этим расстроить антисоветские планы правительств Англии, Франции и стоявших за их спиной империалистических кругов, имевшие целью толкнуть Германию на войну с Советским Союзом, а затем поживиться за их счет, и особенно за счет СССР. Советский Союз вынужден был даже пойти на заключение пакта о ненападении с Германией, когда окончательно выяснилось, что все усилия Советского правительства в деле создания единого фронта с другими государствами Европы, чтобы противостоять нараставшей фашистской агрессии стран «оси», были сорваны правительствами Англии и Франции из-за их слепой ненависти к советскому рабоче-крестьянскому государству. Товарищ Сталин во-время разгадал коварный смысл тогдашних англо-французских интриг против Советского Союза, что позволило не только вывести из-под удара нашу Родину, отсрочив нападение гитлеровской Германии на СССР, но и привести развитие событий к такому положению, при котором правительства Англии и США были поставлены перед необходимостью создания англо-советско-американской антифашистской коалиции, что отвечало интересам всех свободолюбивых народов»¹.

Ход второй мировой войны полностью подтвердил правильность и дальновидность решения советского правительства заключить договор с Германией, подписанный 23 августа 1939 года.

Примечания

1. В.М. Молотов, Сталин и сталинское руководство, Госполитиздат, 1950, стр. 13—14.