Юзеф Чапский. «Беседа о Старобельске»

Среди солдат нашей армии на Востоке растет тревога за судьбы наших офицеров и рядовых, брошенных в лагеря в Старобельске, Козельске и Осташкове сразу после сентябрьской кампании. Сообщения последнего времени превращают эту тревогу едва ли не в трагическую уверенность. В надежде получить по возможности наиболее полное представление об этой драме мы обратились к бывшему узнику Старобельского лагеря, ротмистру Юзефу Чапскому с просьбой поделиться известными ему сведениями с нашими читателями.

— Что вас связывает с лагерем в Старобельске? Когда вы там были?

—26 сентября 1939 года я попал в русский плен вместе с офицерским составом 8-го уланского полка. В Старобельск меня отправили в начале октября, а уехал я оттуда одним из последних, в мае 1940 года. Судьба моих товарищей из Старобельска, Козельска и Осташкова, естественно, меня очень интересовала. Поэтому, когда в ноябре 1941 года мне было поручено заняться приемом солдат в Войско Польское, я провел среди приезжающих анкету с вопросами, касающимися судьбы пропавших. Расследования я проводил по приказу генерала Андерса до 1 апреля 1942 года. Расспросил тысячи людей. Мне удалось собрать крохи информации, которую я в апреле 1942 года доложил в Куйбышеве министру Коту¹.

— Были ли составлены списки заключенных в этих лагерях?

— Среди спасенных были офицеры, которые помогали комендантам лагерей в их хозяйственной деятельности. Так, например, необыкновенно ценные сведения дал поручик Бронислав Млынарский, бывший помощник старосты лагеря в Старобельске. Благодаря таким людям нам удалось составить точные списки пленных. Общее их количество в трех лагерях — свыше 15000 человек, в том числе 8700 офицеров. В самом Старобельске сидели почти исключительно офицеры, а также около 150 подхорунжих. А вот в Осташкове находились преимущественно рядовые из КОП² и государственной полиции.

Все это были военнопленные, взятые в плен в сентябре 1939 года. Из их числа на свободе пока — всего лишь 300—400 человек. Около 300 из них прошли еще и через лагерь в Грязовце, а несколько десятков — через тюрьмы, куда их в индивидуальном порядке отправляли из Козельска, Старобельска и Осташкова. После вывоза пленных в Старобельске был устроен лагерь для политзаключенных, но это уже совсем другая история.

— Каково было психическое состояние пленных в Старобельске?

—Вначале — ужасное. Причиной всеобщей подавленности были: пережитая катастрофа, отсутствие каких бы то ни было вестей из Польши, кошмарные бытовые условия. Случалось, что товарищи по несчастью не могли удержаться от грубых споров. Если добавить к этому поведение охранников, картина лагерной жизни получится не слишком веселая.

Одним из самых волнующих событий для меня было обретение этими грязными, завшивленными, отчаявшимися людьми человеческого облика и их возвращение к интеллектуальной жизни. Первым потрясением стал День независимости — 11 ноября. Я присутствовал на одном из массовых богослужений, когда ксендз Александрович читал по чудом сохраненному им латинскому молитвеннику Евангелие. Слова «не умерла, но спит» о деве, которую воскресил Христос, были восприняты с понятным волнением. Потом состоялось торжественное собрание, на котором молодой подпоручик декламировал «Письмо из Сибири» Ор-Ота³ и какое-то из стихотворений Лехоня⁴.

Вскоре после этого начались ночные акции НКВД: наших товарищей вывозили в неизвестном направлении. Тогда был Увезен поручик Кволек, ротмистр Кучинский и другие. До нас дошло известие только о Кволеке: он умер от чахотки на Дальнем Севере.

Другим важным событием в нашей духовной жизни было празднование Рождества. Когда подумаешь, что всех этих людей почти наверняка нет в живых, любые, даже мельчайшие, подробности приобретают своеобразную, патетическую окраску. Я как сейчас помню длинный сбитый из досок стол, украденную где-то елочку, несколько булочек и конфет и весь Старобельск, ночь напролет оглашаемый пеньем коляд. Напугавшееся лагерное начальство не могло с нами справиться. С этого времени началось чтение лекций в отдельных бараках, и вообще интеллектуальная жизнь стала оживать.

— Не могли бы вы назвать какие-нибудь фамилии, связанные с этим «возрождением» старобельчан?

— Большую роль тут сыграл майор Солтан, начальник штаба генерала Андерса во время сентябрьской кампании. В роду у него были участники антироссийских восстаний, и он достойно поддерживал семейные традиции. Солтан одним из первых начал читать лекции о сентябрьской кампании и истории воен.

Очень много для поднятия духа сделал также необычайно мудрый священнослужитель ксендз Александрович вместе со своими товарищами по несчастью пастором Потоцким и раввином Штайнсбергом. Их увезли из Старобельска накануне Сочельника.

Моим соседом по нарам был поручик Скварчинский, один из редакторов «Политики». Он собирал вокруг себя экономистов, и они горячо спорили об экономической программе Речи Посполитой. Митера — геолог, рокфеллеровский стипендиат, с которым я тоже дружил, интересно рассказывал о космографии. Томаш Хенчинский, убежденный федералист, блестящий политик, обладал редким даром обзаводиться друзьями и сторонниками. Сколько же их было — незаурядных людей, горячих патриотов, энтузиастов, которые посредством незаметной глазу работы и проявления дружеского участия за несколько месяцев преобразили духовный облик лагеря. Доктор Колодзейский, выдающийся варшавский хирург, Пиотрович — краковский историк, Карчевский — профессор из Рыдзыны... и сотни других, чьи лица я не могу забыть.

— Каковы были условия жизни в Старобельске?

Безусловно, гораздо лучше, чем условия, в которых жили в лагерях политзаключенные. Есть давали мало, но мучительного голода мы не ощущали. Что касается помещений, то хуже всего жилось в так называемом Цирке. Это была бывшая церковь. В ней размещалось около 1000 человек. Спали на пятиэтажных нарах. Из-за страшной тесноты требовалось проявлять чудеса ловкости, чтобы не свалиться из-под купола на землю. Я спал в бараке на углу Львовской и улицы Норвида.

— ?

—Так мы называли проходы между нарами. Была в лагере крохотная библиотека с исключительно русскими книгами. Даже сотой части наших требований она не удовлетворяла. Допросы, как правило, проходили без физического воздействия; самое большее — кого-то допрашивали беспрерывно три дня и три ночи.

— Как вас вывозили из Старобельска?

—Вначале лагерные власти упорно распускали слухи, будто нас отдадут немцам. Позже стали говорить, что нас через Румынию и Грецию отвезут в польскую армию во Франции. Советские активно эти слухи поддерживали. Доходило до того, что нас будили ночью и спрашивали, кто знает языки Балканских стран... А однажды кто-то из пленных нашел листок бумаги с якобы нашим маршрутом. Путь вел через Бендеры (Бессарабия) в Грецию. Разумеется, листок нам подбросили специально.

— Неужели в этих слухах не было ни капли правды?

—Что касается выдачи нас немцам — тут, безусловно, что-то было. Я, например, знаю, что две мои сестры и жена доктора Колодзейского по поручению Красного Креста провели несколько недель на границе с тысячами посылок, дожидаясь нашего прибытия. Такое поручение они получили, несомненно, с ведома немецких властей.

— Из кого состояла группа, с которой вас вывезли?

— Как я уже упомянул, это была одна из последних групп. После нашего отъезда в Старобельске почти никого не осталось. Группа состояла примерно из полутора десятков офицеров. Напрашивается вопрос, на основании каких критериев их отобрали? Я часто над этим задумывался и пришел к заключению, что никаких четких оснований политического или иного характера для спасения жизни именно тех 70 офицеров, которых из Старобельска перевезли в Грязовец, не было. Единственным критерием тут была полная произвольность, которая производит впечатление случайности. Кого только не было в этой группе — если говорить о чинах и убеждениях: от генерала Волковицкого до рядового, от людей, устроивших для себя красный уголок, до яростных приверженцев ОНР⁵.

Из Старобельска нас в столыпинках вывезли в Павлищев Бор под Смоленском, а затем в Грязовец, где мы встретились с несколькими сотнями товарищей по неволе из Козельска и Осташкова. Из Грязовца нас освободили «по амнистии».

— Что вы сумели узнать о судьбе пленных этих лагерей из собранной вами после освобождения информации?

— Рассказывать об этом можно долго, а узнал я немного. Первые сведения указывали на Землю Франца-Иосифа. Так, например, начальник НКВД в Чкалове, которого я об этом спросил, подтвердил, что пленные из Старобельска находились в порту Дудинка в устье Енисея. Это порт, откуда отправляются на Землю Франца-Иосифа.

Вся эта информация, однако, была сомнительной. Что подтвердило также следующее обстоятельство: когда я посетил начальника концлагерей всего СССР генерала Насеткина, он, правда, рассказывать мне ничего не хотел, но за его спиной висела огромная карта, на которой были отмечены все лагеря на территории всего Советского Союза, — а на Земле Франца-Иосифа ни единого лагеря не было.

— Какие еще до вас дошли известия по делу пленных из Старобельска, Козельска и Осташкова?

— В промежутке между моим освобождением из лагеря и уходом нашей армии из СССР я объехал все возможные учреждения, в которых — предположительно — могли что-то знать о судьбе моих товарищей. Ничего достоверного узнать мне не удалось. Я дошел до самого генерала Райхмана, одного из высших чиновников НКВД в Москве. Он принял меня с холодной любезностью и обещал прояснить ситуацию. Но через несколько дней позвонил и сообщил, что уезжает и встретиться со мной не сможет. Посоветовал обратиться к Вышинскому (замнаркома иностранных дел СССР), у которого есть документы по этому делу. Однако к Вышинскому до того уже восемь раз обращался посол Кот — безрезультатно.

— Какова была позиция Сталина в этом вопросе?

Сталин, получивший предварительно запрос от посла РП, страшно возмутился, услыхав, что есть еще поляки, не выпущенные на свободу. Потом он добавил, что «амнистия» относится абсолютно ко всем, и, позвонив в НКВД, приказал немедленно довести это дело до конца. Второй раз к Сталину обратился с запросом генерал Андерс во время визита генерала Сикорского в Кремль. Глава СССР предположил, что наши офицеры убежали в Маньчжурию. На это генерал Андерс ответил, что слишком хорошо знает организацию НКВД, чтобы всерьез отнестись к этому предположению. Сталин в ответ на комплимент улыбнулся и заверил собеседников, что, если есть еще люди, которые незаконно удерживают поляков в лагерях, «мы будем их ломать». Тем все и закончилось.

— Каковы ваши окончательные выводы?

— Всю продукцию немецкой пропаганды следует принимать с понятной осторожностью. Однако детальность информации, согласие немецких властей на проведение экспертизы делегацией Международного Красного Креста, неконкретные возражения советской стороны и, прежде всего, отсутствие известий о пропавших на протяжении целых трех лет не внушают оптимизма. И все же с окончательными выводами следует повременить — надо дождаться результатов работы упомянутой комиссии МКК. Результаты эти в любом случае не могут служить оправданием немецкого террора — так же как немецкое варварство не может смягчить нашей оценки козельско-старобельско-осташковской трагедии.

«Ожел Бялы» № 16, Лондон, 25 апреля 1943

Примечания

1. Станислав Кот (1885—1975) — министр без портфеля (1939—1941) и министр информации (1943) лондонского правительства В. Сикорского, в 1941—1942 гг. — посол Республики Польша в Москве.

2. Команда защитников Польши (1939—1942/43).

3. Артур Оппман (псевд. Ор-От; 1887—1931) — поэт и публицист, полковник Польской армии.

4. Ян Лехонь (1889—1956) — поэт, один из создателей знаменитой поэтической группы «Скамандр»; с 1940 г. жил в США.

5. Объединение национал-радикалов — крайне правая политическая группировка профашистского толка.