Станислав Любодзецкий. «В Козельске»

Среди прибывших 2 ноября в Козельск военнопленных были кадровые офицеры и офицеры запаса, представители разных родов войск и разных служб, а также различных гражданских профессий. Последних было около ста, тогда как число офицеров превышало 4000.

Было пятеро генералов: дивизионный генерал Минкевич, бригадные генералы Богатыревич, Сморавинский и Волковицкий, контр-адмирал Черницкий. Из этих пятерых в живых остался только генерал Волковицкий.

Было человек пятнадцать дипломированных офицеров.

Было несколько сотен врачей — цвет польской медицины.

Были в Козельске судьи и прокуроры, были инженеры, литераторы, журналисты, публицисты, торговцы, промышленники, учителя, аграрники. Были представители римско-католического духовенства во главе с заведующим канцелярией епископской курии ксендзом Войтыняком.

Столь значительная часть польской интеллигенции пребывала в бездействии, губящем способности и подавляющем энергию. Столь значительной части польской интеллигенции — за небольшими исключениями — предстояло вскоре быть уничтоженной.

В Козельске много времени уделялось разговорам, да и просто болтовне. Беседовали и спорили о разном. Наибольший интерес вызывала война, но известия до лагеря, к сожалению, доходили чрезвычайно скупые. Следили за ходом войны между Советским Союзом и Финляндией. Советское радио, передачи которого были частично доступны пленным (на территории лагеря имелся довольно скверный громкоговоритель), в канун этой войны самонадеянно заявляло, что уже через день после ее начала Красная Армия с триумфом войдет в Хельсинки и белогвардейское правительство будет заменено пролетарским, коммунистическим. Громкие предсказания не сбылись. Козельские пленные — образованные офицеры — следили за военными операциями по радиосводкам и, профессионально их оценивая, обозначали истинное положение дел на вырезанной из газеты и приколотой к стене карте театра военных действий. Подсчет количества сбитых финских самолетов вскоре показал, что, будь официальные сообщения правдивыми, финская авиация была бы уже полностью уничтожена. О подлинном ходе войны с Финляндией можно было только догадываться. Война затягивалась, а это свидетельствовало, что «победоносная» Красная Армия вовсе не одерживает побед. Единственный источник информации о жизни за пределами лагеря — старушка, убиравшая коридоры в генеральском бараке, — приносила слухи, неблагоприятные для большевиков. Она рассказывала, что на фронте много убитых и очень много раненых, в стране не хватает разных товаров, а хлеб выдают нерегулярно.

Относительно того, сколько времени будет продолжаться война с Гитлером, мнения разделились. Все пленные за исключением небольшой группы офицеров немецкого происхождения и тех, кто считал себя немцами, мечтали о скорой победе над Гитлером, и, возможно, поэтому большинство офицеров убеждали себя и товарищей в том, что война не может быть долгой, что желанное поражение немцев произойдет в 1940 году. Скептики, остававшиеся в меньшинстве, предполагали, что война затянется. А один генерал, пожалуй наиболее трезво и пессимистически настроенный, отодвигал окончание войны на осень 1941 года.

Умы офицеров в Козельске больше всего занимала одна проблема: отправят ли их большевики в Польшу, на оккупированную немцами территорию, откуда большинство пленных были родом. Часто в качестве locus domicilli¹ большевикам сообщалось название местности, находившейся под оккупацией, — неправду говорили для того, чтобы вырваться из рук Советов. Ненависть к Советам, к большевикам, ненависть — признаемся честно — к москалям в целом была столь велика, что порождала чисто эмоциональное желание отправиться куда угодно, хоть из огня в полымя — на захваченные немцами земли. Никто не строил иллюзий, что немцы мягко обойдутся с польскими офицерами; предполагалось, что большинство из них, а то и все будут отправлены в лагеря для военнопленных; считалось, однако, что обращение немцев с пленными будет соответствовать международным правилам, в частности принципам Гаагской конвенции от 18 октября 1907 года, установившей свод законов и принципов сухопутной войны. Лишь немногие офицеры относились к варианту отправки на оккупированную немецкой армией территорию спокойно и трезво, доказывая, что передача немцам польских пленных лишит их возможности участвовать в войне. Между тем ситуация может измениться, и им удастся вступить в польскую армию, формирование которой в европейских союзнических странах, предположительно во Франции, неизбежно. На это их оппоненты отвечали, что с оккупированных немцами земель легче будет убежать, например через Венгрию, и присоединиться к польской армии. На самом же деле пленные не знали ничего или почти ничего о том, что происходило на Западе, ибо единственным источником информации были советские газеты и слухи; впрочем, необходимо признать, что в слухах иногда встречалась неведомо откуда просочившаяся по каплям правда.

Ежедневные беседы большинства пленных начинались с вопроса: «Ну что слышно насчет нашего возвращения домой?»

Ответы звучали оптимистично. Говорили, что все скоро уедут. Назывались даты, приводились разные мелкие факты, якобы свидетельствующие о реальности отъезда и его близких сроках. Поговаривали, будто лагерное начальство составляет списки пленных, в которых последние распределены по воеводствам, откуда они родом, — для упрощения транспортировки; кажется, уже прибыл конвой; кажется, на железнодорожную станцию уже поданы составы; кажется, среди работников лагеря уже объявлена тревога, поскольку отъезд может произойти в любой день, в любую минуту.

В этих слухах, надо полагать, была доля правды. В письмах, получаемых из дома, проскакивали известия о том, что пленные должны вернуться. Так, жена профессора Шарецкого писала из Варшавы, что ей сообщили дату, когда пленных будут провозить через некую станцию за Брестом на Буге, что она туда поехала, захватив с собой мужнину шубу, и ждала там мужа. Наконец, якобы сам комбриг (начальник Козельского лагеря Зарубин) — подчеркивалось: «сам комбриг» — сказал: «У вас слишком много защитников, потому вы и не уезжаете».

Эти слова комментировались следующим образом: Англия и Франция выступили против отправки пленных на оккупированную немцами территорию, будто бы заявив, что сочтут это нарушением Советским Союзом нейтралитета, враждебным актом по отношению к союзникам, шагом навстречу странам оси.

Еще говорили, что британское правительство предложило выслать в Англию или в нейтральную страну польских пленных офицеров с тем, что Великобритания покроет сумму, потраченную на их содержание; называлась даже цена за голову; говорили, что Советский Союз торгуется о размере оплаты.

При обсуждении отъезда бросались из одной крайности в другую. То говорили: «Едем совершенно точно», то: «Об отъезде и речи нет, никто уже не говорит об отъезде». В один из периодов всеобщего оптимизма по лагерю ходил анекдот — привожу его полностью.

Пленный, беседуя со «знакомым» охранником, спрашивает, актуален ли их отъезд из лагеря.

— Безусловно, мне об этом сообщили из самого надежного и самого авторитетного источника.

— И что же это за источник? — поинтересовался пленный.

— Мне сказал один польский офицер, — прозвучал ответ. В пессимистические периоды говорили, что пленные не останутся в Козельском лагере, а будут отправлены в другое место. Одно время таким местом считался Барнаул (Западная Сибирь); упоминали также Крайний Север. Энкавэдэшник Урбанович — поляк, говоривший по-польски и часто беседовавший с пленными, — якобы сказал:

— Пленные действительно отсюда уедут, но узнай они куда, у них бы волосы встали дыбом.

Трудно сказать, что имел в виду и что тогда знал Урбанович, если он и вправду произнес эти слова.

Во времена всеобщих катаклизмов люди легко становятся суеверными; особенно их интересует, что и когда принесет им будущее. Потому неудивительно, что большим успехом у военнопленных пользовался некий стишок, предсказывающий ход войны; неудивительно также, что в лагере, в одном из бараков, с соблюдением строгой конспирации устраивались спиритические сеансы с участием майора, якобы обладавшего способностями медиума. Из уст в уста передавали, будто духи установили точные даты смерти Гитлера и Муссолини, которые уже близки. Говорили также, что один раз удалось вызвать дух маршала Пилсудского; его спросили, когда и как закончится война, и он будто бы ответил:

— Вы ведете себя в плену как засранцы, я не буду с вами разговаривать.

«Вядомости» № 12, Лондон, 21 марта 1948

Примечания

1. Место жительства (лат.).