Юзеф Чапский. «Катынь и оттепель»

Почему вы об этом не хотите писать, господа?

Фаулер, английский журналист из последнего романа Грэма Грина¹, во время уничтожения сторожевой вышки в Индокитае, на которой он оказался случайно, получает тяжелое ранение и прячется на рисовом поле по пояс в воде.

Всю ночь, стуча зубами от холода, он из-за боли впадает в полубессознательное состояние. Душу его терзают стоны, детский плач, сдавленные рыдания умирающего неподалеку солдата-вьетнамца.

«Как странно, — думает Фаулер. — Ведь люди моей профессии втиснули бы все события этой ночи в каких-нибудь две строчки информации».

Человеческое страдание в романах Грина никогда не измеряется чисто количественно, не бывает «всего лишь сложным подведением итогов»: у каждого страдания свой собственный и уникальный масштаб. Грин вкладывает в уста Фаулера такие слова: «Не все ли равно сколько людей страдает — один или много! Один человек может испытать все муки, какие есть на свете. А я, как газетчик, судил по числу людей и тем самым изменил собственным принципам» (подчеркнуто мною. — Ю.Ч. ).

Пусть же не удивляется Грэм Грин-писатель, что две строчки Грэма Грина-журналиста в «Санди таймс», в которых жертвы он «определяет чисто арифметическим путем» и словом «insignificance»² (тем самым устанавливая место Катыни в иерархии преступлений), вызвали многочисленные отклики и письма в редакцию (впрочем, неопубликованные, поскольку они были написаны поляками)³. Та гора башмачков, оставшаяся от сожженных немцами детей, которую показывали Грину в лагере-музее в Польше, бесчисленные кресты, сооруженные из печных труб на варшавских площадях, эти материальные свидетельства немецкого пребывания в Польше, при, видимо, одновременно последовательном и целенаправленном управлении вниманием писателя принимавшими его друзьями Пясецкого⁴, в результате привели к появлению этой фразы, в которой журналист Грин изменил Грину-писателю.

Здесь — шесть миллионов убитых, там, в далеком лесу, — только четыре с небольшим тысячи трупов. Insignificance!

Уже некоторые коммунисты оперируют незначительностью этих цифр. «Что значат эти четыре тысячи в сравнении с астрономическим количеством уничтоженных «врагов народа» в... Китае», — заявила моему другу одна польская коммунистка.

Но в таком случае, может, следует об этом забыть, забыть о Катыни, забыть о том, что Катынь для поляка — не только трупы в катынском лесу, разлагающиеся останки, усердно фотографируемые и снимаемые на кинопленку вражеской пропагандой («их внутренности волочились по земле, светило солнце... это были люди, которых любили матери и сестры»), что это также и еще не обнаруженные Катыни, в которых уничтожили пленных из Осташкова и Старобельска⁵.

Но даже и с теми Катынями все еще только примерно 15000! Insignificance!

На каждого из этих тысяч, неведомо где уничтоженных в период, как это ныне пишется, «бериевщины», были заведены две «папки», из которых одна находилась в лагере, а вторая в управлении — в Москве, с фотографиями и данными, откуда и куда заключенных перебрасывали. Эти «дела» наверняка еще хранятся, тщательно скрываемые в надежных архивах МВД в Москве. Шестьсот молодых летчиков, восемьсот врачей. Среди них были светила польской медицины: профессор Колодзейский, доктор Стефановский, доктор де Левиту, и такие известные всей Польше благодаря своему масштабу и самоотверженной работе люди, как доктор Врочинский, организатор «Больничных касс», доктор Далей, основатель санатория в Быстрой⁶ для детей-туберкулезников из неимущих семей, были и университетские профессора, ученые, как Пеньковский и Нелькен, техники, как инженер Антони Эйгер, вице-председатель Антигитлеровской лиги в Польше.

Память об этих людях, умерщвленных в различных Катынях, связана с почти полутора миллионами польских граждан, депортированных в 1939-1940 годах, большая часть которых умерла в запертых на засовы вагонах, в Воркуте и Караганде, в алтайских степях или в голодных колхозах Казахстана. Обо всем этом Грину не сообщили ни Пясецкий, ни его друзья.

Огромная часть этих людей погибла, но не все.

Почему я сегодня пишу об этом? Дело не в Грине. Этот писатель, которым я восхищаюсь, судя по двум его коротеньким статьям, а еще более по интервью, какое он дал «Культуре»⁷, и так увидел то, на что большинство туристов не обращают внимания. Восстановление Старого Мяста в Варшаве не заслонило от него факта, что Варшавское восстание оказалось вычеркнутым из истории Польши с той же последовательностью, с какой вычеркивали Троцкого из истории ВКП(б).

Я также не собираюсь пропагандировать ужасы, перечислять ужасы: здесь столько-то, а вот здесь столько-то миллионов — «страдание не увеличивается чисто арифметическим путем». Если я пишу об этом, то потому, что в Советской России и в Польше наблюдаются признаки оттепели. «Культуру», стремящуюся осмыслить эти признаки и пытающуюся в нынешней, чуть-чуть изменившейся ситуации вести открытый диалог (приглушенный диалог между родиной и эмиграцией не прерывался ни на минуту), подозревают, с одной стороны, в диверсии, в измене эмигрантской непреклонности, с другой же — в серьезной тактической ошибке. Нас упрекают в том, что мы пытаемся говорить о наиболее щекотливых и тягостных вещах, ставя точки над «i». Однако если уж речь идет о диалоге, то именно о диалоге без недомолвок.

Косиор⁸ и Антонов-Овсеенко⁹ в СССР, Бела Кун¹⁰ в Венгрии, Барский¹¹, Леньский¹², Бруно Ясенский¹³ — вся Польская коммунистическая партия, объявленная в 1938 году «диверсионным центром», — все они реабилитированы, признаны их революционные заслуги. Что это означает?

«...После победы, в один прекрасный день, когда это уже не сможет причинить ущерба, секретные архивы будут обнародованы... тогда вас и нескольких ваших друзей одарят симпатией и сочувствием, в каких ныне вам отказано...» — так говорит кестлеровский Глеткин Рубашову¹⁴. Сегодня Глеткин выполняет свое обещание, но все это совершается лишь внутри коммунистической партии... после победы. Такова, значит, оттепель. И это все?

К примеру: что-то не слышно о реабилитации погибших Альтера и Эрлиха, этих замечательных руководителей Бунда, которые ни в чем «не признались»¹⁵.

Позволим себе помечтать — более того, задать логичный вопрос: что же дальше? Если на повестке дня пересмотр целого ряда других процессов, как это может отразиться не только на семьях восьми миллионов уничтоженных во время чистки 1938 года¹⁶, не только на советских гражданах, но и на отношениях со странами, которые не входят в состав СССР, но находятся в орбите советского блока, — на Польше.

Здесь речь не о моральной оценке побуждений, приведших к эффектным поворотам, проводимым пока что «с истинно сталинской дисциплинированностью». Результат каких «дискуссий» наверху — то, что реабилитация началась именно с Гамарника¹⁷ (за смерть которого ответствен Ворошилов) и Косиора, чьим палачом был Молотов, а потом Хрущев?

Если эти случаи реабилитации, если предложения известного историка А. Панкратовой заменить все, ею написанные учебники, если попытки отречься от сталинизма руководителей, что вместе со Сталиным в ответе за ту эпоху, — если все это оценивать как некие трещины в «монолите», то подобные факты могут привести к результатам, для самих правителей непредсказуемым, вызвать принципиальные перемены в дальнейшем развитии страны и в советской политике.

В таком случае следовало бы и на участке советско-польских отношений начать с устранения тех факторов, которые особенно отравляют атмосферу. Умолчания и фальсификации, которые ныне никого уже не вводят в заблуждение, должны быть выставлены на свет и, где только возможно, исправлены, ибо поляками они забыты не будут.

Мог ли знать Грэм Грин, опекаемый «ПАКСом», что для польского сознания (как в стране, так и за ее пределами) означает понятие Катынь, «Катыни», депортация свыше миллиона польских граждан в 1939-1940 годах, репрессии, по скромным подсчетам, десятков тысяч «аковцев»¹⁸, начиная с 1944 года и кончая вероломным похищением и арестом 16 руководителей польского подполья во главе с генералом Окулицким¹⁹. Я знаю: подавляющее большинство этих людей уже мертвы, но НЕ ВСЕ. Есть люди, живущие на «вольном» поселении, есть и другие, что живут и ежедневно гибнут в бесчисленных лагерях и тюрьмах. Эта цепь фактов вот уже 17 лет мучает каждого поляка, терзает душу в не меньшей степени, нежели стоны на рисовом поле на протяжении одной ночи терзали душу Фаулера-Грина.

Ныне мы располагаем целым рядом новых сообщений о ссыльных, которые ЕЩЕ ЖИВЫ. Выпущенные из России немцы, испанцы, итальянцы, австрийцы шлют на адрес «Свободной Европы» весточки о поляках, до сих пор томящихся в лагерях. Один из корреспондентов пишет даже о каком-то лагере для польских ученых, другой (немец), приводя список фамилий, добавляет: «Возможно, тот факт, что мы поспособствуем освобождению поляков, отчасти уменьшит нашу вину перед польским народом».

Каждому, побывавшему в лагере, известно, что такое лагерная солидарность и дружба. Я не забуду толп людей в лохмотьях, прибывших в Тоцк прямо из лагерей. Каждый из них, буквально каждый, хранил при себе список фамилий товарищей, еще не получивших свободу, рассказывал о них, настаивал на их спасении. С горячим сочувствием говорили друг о друге поляки, евреи и украинцы. Чувство солидарности овладело людьми, которые еще недавно были смертельными врагами и которых по-братски сплотили лагеря.

22 августа 1955 года был обнародован Указ Президиума Верховного Совета СССР о передаче польским властям всех польских граждан, пребывающих в Советском Союзе. По сообщениям из Польши нам известно о приезде из России многих поляков. На родине об этом пишут, однако, удивительно мало. В том, как приезжают люди, не чувствуется никакой планомерности: они прибывают от случая к случаю, беспорядочно и как будто чего-то стыдясь (пример: жена приезжает без мужа, о судьбе которого потом пытается узнать месяцами — безрезультатно). Этот беспорядок — загадка? Нет — он просто бюрократического свойства! Мне знакомо это по 1941-1942 годам. Неизвестно, приняты ли во внимание полученные от прибывающих сведения об их оставшихся в лагерях товарищах. Списки вернувшихся не публикуются. Интервью с возвращающимися — редкость, они профильтрованы, приглажены или просто недостоверны. За многолетнюю ссылку Юзефа Мешковского ответственны, оказывается, посол Кот и польская «двойка»!! Неужели ответы такого рода — плата за возвращение?

Но в Польше распространяются — не могут не распространяться — вести от возвратившихся, передаваемые шепотом из уст в уста, хотя, возможно, не у каждого в памяти сохранилось все пережитое.

Какой же я ответ услышал от него? Что заточенья он не помнит своего, Что в памяти его хранящееся дело, Как Геркуланума история, истлело...²⁰

Все вернувшиеся, кажется, — «вольнопоселенцы», уже отбывшие лагерный срок.

Мы не располагаем никакими данными о том, чтобы поляков освобождали из тюрем и лагерей досрочно. А именно это и следует сделать в первую очередь. Что такое российские лагеря, как высока в них смертность и каковы там условия труда и жизни, мы все хорошо знаем — и тем более знают теперь люди в Польше. Только не надо, чтобы снова прозвучало слово «амнистия», лживое слово. Амнистия для людей, которых увозили из дома по ночам в 1940 году, амнистия для солдат, которых бросили в лагеря, ибо они сражались с Гитлером, и выпустили, чтобы они продолжали сражаться, амнистия для бойцов АК, амнистия для вероломно вывезенных в СССР руководителей нашего подполья! Да, это слово необходимо изъять из обращения в первую очередь!

Если оттепель — это не только несколько ловких пропагандистских жестов на публику и несколько незначительных послаблений, сделанных победившими Глеткиными тем, у кого уже перебит позвоночник, но первые симптомы, возможно, длительного и, вероятно, чрезвычайно тяжелого, однако органичного процесса, начавшегося в Советском Союзе, то вся правда о Катынях должна стать достоянием гласности, а в Польшу должны вернуться все поляки, которые ЕЩЕ ЖИВЫ. Иначе в сознании любого поляка сегодняшние руководители будут отождествляться с «бериевщиной».

Ян Котт²¹ в еженедельнике «Пшеглёнд культуральны» с волнением, интонация которого не может обманывать, пишет о потрясающем впечатлении от «Дзядов» на варшавской сцене. «Мицкевич словно запечатлевал большую историю по горячим следам», — замечает Котт. Он не добавляет, что гениальность Мицкевича заключается еще и в том, что по горячим следам тот запечатлевает — и как бы в еще большей степени — историю нынешнюю, и поэтому «каждая купюра в тексте ощущалась, как укол в сердце», и именно поэтому на спектакле плакали все: гардеробщицы, машинисты сцены и даже министры. Едва ли следует удивляться слезам всей варшавской публики — не изъяты, надо думать, строчки: «И Бог меня забудь, когда о том забуду!»

Эти слова пронзают сердце любого из нас — и гардеробщиц, и машинистов, и министров, — сердце каждого поляка, как на родине, так и в эмиграции. Они потрясают нас своей страшной выразительностью, и, если бы мы все потребовали сказать всю правду о Катынях и спасти тех, кто ЕЩЕ ЖИВ, то, может, и нам бы, как некогда Мицкевичу, на просторах России повстречались бы друзья-москали, а с их стороны — понимание наших проблем.

«Культура» № 4, Париж, апрель 1956

Примечания

1. Имеется в виду роман Г. Грина «Тихий американец» (1955 г.).

2. Незначительность, ничтожность {англ.).

3. «Катынская бойня бледнеет, теряет свое значение в сравнении с шестью миллионами погибших» («Санди тайме», 15.01.1956).

4. Болеслав Пясецкий (1915—1979) — польский политический деятель и публицист. В довоенный период (1934—1939) руководил фашистской организацией «Фаланга». После войны создал товарищество «ПАКС» (1952), стоящее на платформе сотрудничества католиков (именовавшихся прогрессивными) с коммунистами.

5. Напоминаю: с октября 1939-го по май 1940 г. через Козельский, Осташковский, Старобельский лагеря прошли свыше 15 000 человек (среди которых 8700 — офицеры). Из них в живых осталось 448 офицеров и солдат, почти в полном составе переведенных в Грязовецкий лагерь и в московские тюрьмы. Все остальные — 14 000—15 000 человек — погибли. Из катынских могил эксгумировали 4143 трупа, из которых 70 процентов идентифицированы: все они — пленные из Козельска. Места гибели старобельцев и осташковцев до сих пор — тайна архива МВД в Москве. Их я и называю «Катынями». (Примеч. авт.)

6. Название горной деревушки в Катовицком воеводстве, где расположен центр санаторного лечения туберкулеза.

7. Литературный и общественно-политический ежемесячник на польском языке, выходивший в Париже с 1947 по 2000 г. Организатором журнала и его бессменным редактором более полувека являлся журналист и писатель Ежи Гедройц (1906—2000).

8. Станислав Косиор (1889—1939) — первый секретарь ЦК КП Украины с 1928 г., член ЦК ВКП(б) с 1930 г. Репрессирован, посмертно реабилитирован.

9. Владимир Антонов-Овсеенко (1883—1939) — политический и военный деятель. В 1921 г. — один из руководителей кровавого подавления крестьянского восстания на Тамбовщине. С 1924 г. — полпред СССР в Чехословакии, Литве и Польше. Позже репрессирован, реабилитирован посмертно.

10. Бела Кун (1886—1938) — один из организаторов (1918) и руководителей КП Венгрии. После падения Венгерской советской республики (1919) перебрался в Россию, где занимал ряд руководящих партийных постов. Позже репрессирован, реабилитирован посмертно.

11. Адольф Барский (1868—1939) — один из создателей партии Социал-демократия Королевства Польского и Литвы (1883) и КП Польши (1918). В 1929 г. эмигрировал в СССР, где был вскоре репрессирован; реабилитирован посмертно.

12. Юлиан Леньский (Лещинский) (1889—1937) — деятель польского и международного рабочего движения. В 1929—1937 гг. — член президиума Исполкома Коминтерна, генеральный секретарь КПП, репрессирован, посмертно реабилитирован.

13. Бруно Ясенский (1901—1939) — польский поэт, прозаик и драматург, ведущий представитель польского футуризма. С 1929 г. жил в СССР, начал писать свои романы на русском языке. Репрессирован, реабилитирован посмертно.

14. Речь идет о романе австрийского писателя Артура Кёстлера «Слепящая тьма» (1940), в котором на примере судьбы главного героя, репрессированного коммуниста Рубашова, детально показан механизм сталинского террора. Глеткин — ведущий дело Рубашова следователь.

15. Виктор Альтер (1890—1943) и Хенрик Эрлих (1882— 1942) — еврейские политические деятели, входили в руководство Бунда (Всеобщего еврейского рабочего союза в Литве, Польше и России). Бунд являлся автономной организацией в составе РСДРП. После Октябрьской революции в Бунде произошел раскол, в 1921 г. Бунд в России самоликвидировался, но в Польше существовал до Второй мировой войны. После вступления советских войск в Польшу в сентябре 1939 г. Альтер и Эрлих были арестованы НКВД и приговорены к смертной казни. Альтера расстреляли. Эрлих покончил жизнь самоубийством в тюрьме.

16. Эта цифра основана на подсчетах А. Вейссберга-Цыбульского, одного из наиболее компетентных знатоков той эпохи. (Примеч. авт.) Александр Вейссберг-Цыбульский (1901—1964) — австрийский физик. В 1931 г., будучи членом австрийской компартии, приехал в СССР. Вскоре был арестован НКВД и в 1940 г. передан в руки гестапо. Позже бежал, перебрался в Варшаву, где жил на нелегальном положении, принимал участие в восстании в варшавском гетто в 1943 г. После войны уехал на Запад, где выпустил воспоминания «Большая чистка» о сталинских репрессиях в Советском Союзе.

17. Ян Гамарник (1894-1937) — в 1928 г. секретарь ЦК КП(б) Белоруссии, с 1929 г. — начальник Политуправления РККА, первый зам. наркома обороны, член ЦК ВКП(б) с 1927 г. Покончил жизнь самоубийством.

18. Бойцы Армии Крайовой (АК).

19. Леопольд Окулицкий (1898—1946) — бригадный генерал, кадровый офицер Войска Польского. С осени 1939 г. — в подпольных военных организациях. В январе 1941 г. арестован органами НКВД, освобожден в августе того же года после подписания польско-советского соглашения. В 1941—1942 гг.начальник штаба созданной в СССР Польской армии; участвовал в ее выведении на Ближний Восток. По решению командования в 1944 г. перебрасывается на оккупированные гитлеровцами польские земли, участвует в Варшавском восстании 1944 г. После поражения восстания принимает командование АК и своим приказом в январе 1945 г. формально оглашает роспуск АК, предприняв затем попытку создать на новой основе более законспирированную организацию на освобождаемых территориях Польши. В марте 1945 г. Окулицкий вновь арестован НКВД и приговорен (совместно с 15 представителями польского эмигрантского правительства) советским судом к 10 годам лишения свободы якобы за диверсионную деятельность в тылах наступающих частей Советской Армии. Л. Окулицкий скончался в одной из московских тюрем.

20. А. Мицкевич. «Дзяды», часть III. Перевод В. Левика.

21. Ян Котт (р. 1914) — историк литературы, театральный критик, эссеист, с 1969 г. живет в США.