Глава 12. Путеводная звезда Мюнхена (продолжение)

Это был очень странный год — от Мюнхена до немецкого парада в Варшаве. Все договаривались со всеми, зондировали почву во всех направлениях. Обычно из этого ничего не выходило, а если что и имело успех, так только странные шаги, которых никто не мог от договаривающихся сторон ожидать. Однако суета на поверхности таила под собой строгую логику событий.

После раздела Чехословакии самый первый и естественный вопрос был: кто следующий? То есть непосредственно следующим, конечно, станет ее остаток — ну а потом? Куда пойдет Гитлер — на запад или на восток? В том, что в конечном итоге он все равно двинется на восток, сомневаться не приходилось — но перед тем могли иметь место промежуточные этапы.

Дело в том, что еще со времен Первой мировой немецкое руководство преследовал старый страх войны на два фронта. Потенциальные противники были у Германии с обеих сторон — с запада и с востока. Как выкрутиться, чтобы на каждом этапе фронт был только один? Это напоминало известную задачку про волка, козу и капусту.

И снова все упиралось в Польшу. Она обеспечивала второй фронт в случае удара по Франции. Она же отделяла Германию от СССР, главного врага на востоке. Президент Польши, ученый-химик, бывший ректор Львовского политехнического института, являлся откровенно декоративной фигурой, но раньше за ним стоял Пилсудский, а теперь польской политикой рулил маршал Рыдз-Смиглы, профессиональный военный, 25 лет в строю. Худшего руководителя государства в столь сложные времена невозможно было придумать — армейское миропонимание, помноженное на шляхетский гонор... Всегда немного безбашенная, а после смерти Пилсудского абсолютно непредсказуемая, Польша была тем самым узлом, который предстояло развязать Гитлеру, чтобы успешно вести свою дальнейшую политику.

Цена Данцига

Решать «польскую проблему» Гитлер начал самым логичным способом. 24 октября 1938 года Польше было предложено присоединиться к Антикоминтерновскому пакту. К тому времени в нем состояли всего три государства — основатели Германия и Япония и присоединившаяся в 1937 году Италия. К оси Рим — Берлин — Токио добавлялось еще одно звено — Варшава. Совсем неплохо — удостоиться приглашения в такую компанию, особенно с перспективой участия в разделе СССР! В принципе, к тому все и шло с самого 1933 года, но...

Дело в том, что за участие в пакте, равно как и за подаренную Гитлером Тешинскую область, нужно было заплатить. Строго говоря, Германия требовала немного. Зоной ее интересов был весь «польский коридор» — территория между собственно Германией и Восточной Пруссией. Но немцы потребовали всего лишь согласия Варшавы на вхождение вольного города Данцига в состав Третьего Рейха и разрешения на постройку экстерриториальной железной и шоссейной дорог в Восточную Пруссию через «польский коридор». Условия, как видим, умереннее некуда и вполне в духе Мюнхена: немцы составляли 95% населения Данцига. Взамен Германия обещала продлить на 25 лет соглашение от 1934 года и гарантировать германо-польские границы. А в перспективе наверняка еще и приплатили бы захваченными землями. Чего они там хотели? Литву? Белоруссию? Союзников фюрер не обижал.

Так что Гитлер не сомневался, что его предложения будут приняты. Однако Пилсудский к тому времени был в могиле, а его преемники государственного ума маршала не унаследовали. Они не хотели платить вообще. По-видимому, с их точки зрения Польша как союзник представляла собой настолько абсолютную ценность, что это ей должны приплачивать за участие.

Покушение на Данциг в Варшаве восприняли как личное оскорбление, приглашение в Антикоминтерновский пакт — как попытку лишить Польшу самостоятельности — ее, без пяти минут великую державу! Отказать сразу, едва получив с немецкой помощью Тешин, было неприлично, и в Варшаве начали крутить. Прямого ответа на немецкие предложения поляки не дали, зато сделали такое, чего от них совсем уж никто не ждал — стали заигрывать с СССР. 27 ноября было подписано коммюнике о нормализации советско-польских отношений. Правда, для равновесия 28 ноября Варшава шепотом пояснила немцам: это, мол, чисто двусторонние отношения, упаси Бог, не против Германии, она не собирается втягивать Советский Союз в европейские дела. Как показали дальнейшие события, польское правительство не стало ни на йоту менее антисоветским, оно просто-напросто шантажировало Гитлера отношениями с Москвой — и одновременно зондировало почву на Западе: что скажут прежние покровители?

Покровители делали все сразу: налаживали контакты с СССР, добивались взаимопонимания с Германией, спешно модернизировали армию. И при этом всеми силами старались не допустить окончательного перехода Польши в гитлеровский лагерь — прежде всего потому, что она обеспечивала безопасность Франции. Для этой цели спешно создавался призрак коллективной безопасности. Обрадованная Варшава снова вернулась к прежнему антисоветизму — да полно, она от него и не отходила! Именно поляки, заявляя, что они против участия СССР в европейских делах, не желали даже рассматривать системы коллективной безопасности с его участием.

В свою очередь, Советский Союз не отказывался ни от каких проектов по обеспечению безопасности в Европе, но после раздела Чехословакии как-то притушил инициативу. Если до Мюнхена наши били на каждом углу в колокола, требуя дать отпор агрессору, то теперь приумолкли. А в начале апреля, после провала очередной, теперь уже английской инициативы, Москва сообщила Лондону, что впредь считает себя свободной от всяких обязательств и в дальнейшем будет руководствоваться исключительно своими интересами. Едва ли кто-нибудь тогда понял, что означает это заявление — на протяжении двух веков Россия блюла свои интересы исключительно в рамках европейской политики, но... русские долго запрягают, зато быстро ездят. Совсем скоро придет время, когда Сталин покажет себя в тех кровавых шахматах, что именуются политикой, не менее прагматичным и жестким игроком, чем Великобритания. А пока никто не мешал считать, что СССР по-прежнему придерживается политики обуздания агрессора и намерен спасать от него страны, которые о том совершенно не просили.

Прошел декабрь, январь... Гитлер так и не получил от поляков определенного ответа. В принципе, они были не прочь вступить в блок против СССР, но при этом не желали терять самостоятельности и совершенно ничем поступаться. Они видели себя равноправными партнерами Германии. Вот уж что было совершенно не нужно Гитлеру, так это равноправный партнер в лице Польши!

А пока что все стороны крепили контакты. В феврале был подписан первый советско-польский торговый договор, в марте — англо-германское экономическое соглашение. Но это еще что — на сближение с СССР пошли немцы! 19 декабря, быстро и без обычных утомительных переговоров был продлен советско-германский торговый договор, а 22 декабря Берлин предложил СССР возобновить переговоры о 200-миллионном кредите. Тут тоже ларчик просто открывался: для будущей войны Германии требовалось сырье, а советские руда и хлеб были абсолютно аполитичны. Но 12 января на дипломатическом приеме Гитлер несколько минут беседовал с советским полпредом — это стало сенсацией. Тогдашние аналитики вообще, наверное, ничего не понимали...

Это мы сейчас понимаем, что немцы прокручивали в уме разные варианты начала большой войны — и зависели эти варианты, как ни странно, от правительства Польши. Гитлер хотел иметь эту страну в качестве надежного союзника, сателлита, который будет делать, что ему велят, а не взбрыкивать на каждом шагу. Если это получится, можно будет, объединив усилия, начать с СССР, и тогда пригодятся хорошие отношения с Западом. Он, конечно, не вступится за русских, и все же... Но коль скоро договориться с Польшей не удастся, то ее придется ломать военной силой. Если Запад это проглотит — хорошо, если же нет, то придется разворачиваться, и в этом случае нужен будет надежный тыл, а значит, дружба с СССР.

А пока текущие дела шли своим чередом. 14 марта начался последний этап разрешения «чехословацкого вопроса». В этот день Словакия провозгласила независимость. Президент Чехословакии отправился в Берлин, где дал согласие на политическое переустройство государства. 15 марта немецкие войска вступили в Чехию, заняли то, что осталось от страны после всех аннексий, и назвали это «протекторатом Богемия и Моравия». На сей раз протестовал не только Советский Союз, но и Англия с Францией — впрочем, все эти протесты на Гитлера ни малейшего впечатления не произвели. Он еще в Мюнхене понял, что воевать за Чехословакию великие державы не станут, а прочего фюрер не боялся.

21 марта Германия напомнила полякам о Данциге. А 22 марта предъявила ультиматум Литве с требованием возвратить Мемель — город, где самой большой этнической группой были немцы. Литва мгновенно приняла ультиматум, и 23 марта немецкие войска вступили в город. В тот же день был подписан и германо-словацкий договор.

А что же Польша? Вдохновил ли ее пример Литвы? Получив очередное напоминание, в Берлин поехал министр иностранных дел Юзеф Бек. Гитлер все еще хотел видеть в Польше союзника, по ходу переговоров последовало даже предложено обменять эти небольшие кусочки земли на Литву и Латвию. Однако результат был тот же самый, что и прежде. Более того, польская пресса начала антигерманскую кампанию, правительство приняло решение о частичной мобилизации. И вместе с тем Варшава... негласно сообщила Берлину о нежелании привлекать СССР к европейским проблемам, то есть обращаться к нему за помощью. Мол, давайте сами разберемся...

26 марта Польша гордо ответила отказом на германские предложения, а 28-го заявила, что любое изменение положения Данцига будет рассматривать как нападение. 25 марта, предвидя отказ, Гитлер заявил главкому сухопутных войск фон Браухичу, что следует разработать «польский вопрос». По-видимому, он уже дал себе ответ на вопрос: «На фига мне такой союзник?»

Одновременно, стремясь не допустить того, чтобы Польша, обеспечивавшая безопасность западноевропейских стран, стала германским сателлитом, Англия совершила роковую для себя ошибку — решилась в одностороннем порядке гарантировать ее независимость, чем еще больше укрепила в намерениях оную независимость продемонстрировать. Насколько искренним было это обещание гарантий? Таковое ведь получала и Чехословакия накануне Мюнхена — а самих гарантий так и не последовало.

Итак, к вопросу об искренности. 27 марта начались англо-французские военные переговоры, где стороны намечали меры безопасности против Гитлера на случай возможной войны. Меры, надо сказать, британцы задумали крутые: в случае войны они собирались послать во Францию целых две дивизии, через 11 месяцев — еще две, а через 18 месяцев — аж две танковые дивизии. Интересно, призадумались ли французы о будущем, в которое втравил их лукавый Альбион? Но дело не в масштабах помощи, а в том, что о мерах для защиты Польши на совещании даже не упоминалось, хотя опасность грозила в первую очередь ей.

Зато немцы уже в конце марта начали реальное военное планирование. 5 апреля из Варшавы «в отпуск» был отозван немецкий посол. 13 апреля и Франция подтвердила франко-польский договор 1921 года. Еще один самоубийственный шаг — зачем? Объяснение, в общем-то, только одно. До сих пор Гитлер трепетно наблюдал за реакцией Европы на свои действия, и можно было надеяться, что столь ясное выражение неудовольствия заставит его отказаться от своих намерений. Доктор Франкенштейн еще не понял, что его питомец уже сорвался с поводка и живет своей жизнью...

Варшава по-прежнему сохраняла антисоветскую настроенность — еще 18 апреля поляки довели до сведения Германии, что «Польша никогда не позволит вступить на свою территорию ни одному солдату Советской России». Так что можно было надеяться, что СССР спокойно отнесется к польско-германской войне — в крайнем случае, попротестует немного в печати, но не больше. В конце концов, попытка быть насильно милыми, когда тебе открыто плюют в лицо, роняет престиж державы. 4 апреля в беседе с польским послом нарком иностранных дел Литвинов на достаточно бесцеремонное заявление: мол, «когда нужно будет, Польша обратится за помощью к СССР», ответил, что когда она обратится, уже может быть поздно, и что для СССР «вряд ли приемлемо положение общего автоматического резерва»¹. Интересно, что означало в устах Литвинова слово «поздно»? Тем более в тот же день было опубликовано интересное сообщение ТАСС, где говорилось: вопреки заявлениям французских газет, Советский Союз не обещал в случае войны снабжать Польшу военными материалами и закрыть сырьевой рынок для Германии.

Германия тоже сделала выбор. 28 апреля она расторгла англо-германское морское соглашение и договор о ненападении с Францией — скорее всего, как ответ на договоренности с Польшей. 30 апреля последовал неофициальный ультиматум: либо Лондон и Париж воздействуют на Варшаву и убедят ее принять германские предложения, либо Германия наладит отношения с СССР. Так что ни о какой «неожиданности» германо-советского пакта не было и речи — как обещали, так и сделали. А если кто не верил в серьезность этих намерений — так то его проблемы...

В принципе, все было ясно уже к началу июня. Лето прошло в вялых и бесплодных переговорах всех со всеми, которые не принесли абсолютно никаких плодов. Больше всего известны англо-франко-советские военные переговоры, на которые приехали какие-то деятели практически без полномочий, но и остальные были не лучше.

А 23 августа наконец сделал окончательный выбор и СССР. Он развернулся на 180 градусов и преспокойно заключил пакт о ненападении с главным европейским агрессором.

«Договор о ненападении между Германией и СССР. 23 августа 1939 г.

Правительство СССР и Правительство Германии

Руководимые желанием укрепления дела мира между СССР и Германией и исходя из основных положений договора о нейтралитете, заключенного между СССР и Германией в апреле 1926 года, пришли к следующему соглашению:

Статья I
Обе Договаривающиеся Стороны обязуются воздерживаться от всякого насилия, от всякого агрессивного действия и всякого нападения в отношении друг друга как отдельно, так и совместно с другими державами.

Статья II
В случае, если одна из Договаривающихся Сторон окажется объектом военных действий со стороны третьей державы, другая Договаривающаяся Сторона не будет поддерживать ни в какой форме эту державу.

Статья III
Правительства обеих Договаривающихся Сторон останутся в будущем в контакте друг с другом для консультации, чтобы информировать друг друга о вопросах, затрагивающих их общие интересы.

Статья IV
Ни одна из Договаривающихся Сторон не будет участвовать в какой-нибудь группировке держав, которая прямо или косвенно направлена против другой стороны.

Статья V
В случае возникновения споров или конфликтов между Договаривающимися Сторонами по вопросам того или иного рода, обе стороны будут разрешать эти споры или конфликты исключительно мирным путем в порядке дружественного обмена мнениями или в нужных случаях путем создания комиссий по урегулированию конфликта.

Статья VI
Настоящий договор заключается сроком на десять лет с тем, что, поскольку одна из Договаривающихся Сторон не денонсирует его за год до истечения срока, срок действия договора будет считаться автоматически продленным на следующие пять лет.

Статья VII
Настоящий договор подлежит ратифицированию в возможно короткий срок. Обмен ратификационными грамотами должен произойти в Берлине. Договор вступает в силу немедленно после его подписания».

Как видим, этим пактом Советский Союз полностью исключал себя из войны на чьей бы то ни было стороне. Плюс к тому был подписан секретный протокол, определивший сферы интересов сторон — Сталин позаботился и о подготовке к будущей войне, насчет которой он, конечно же, не обольщался — когда и с кем, и о судьбе аннексированных Польшей в прошлую войну земель.

«Секретный дополнительный протокол к договору о ненападении между Германией и СССР. 23 августа 1939 г.

1. При подписании договора о ненападении между Германией и Союзом Советских Социалистических Республик нижеподписавшиеся уполномоченные обеих сторон обсудили в строго конфиденциальном порядке вопрос о разграничении сфер обоюдных интересов в Восточной Европе. Это обсуждение привело к нижеследующему результату:

2. В случае территориально-политического переустройства областей, входящих в состав Прибалтийских государств (Финляндия, Эстония, Латвия, Литва), северная граница Литвы одновременно является границей сфер интересов Германии и СССР. При этом интересы Литвы по отношению Виленской области признаются обеими сторонами.

В случае территориально-политического переустройства областей, входящих в состав Польского Государства, граница сфер интересов Германии и СССР будет приблизительно проходить по линии рек Нарев, Вислы и Сана.

Вопрос, является ли в обоюдных интересах желательным сохранение независимого Польского Государства и каковы будут границы этого государства, может быть окончательно выяснен только в течение дальнейшего политического развития.

Во всяком случае, оба Правительства будут решать этот вопрос в порядке дружественного обоюдного согласия.

3. Касательно юго-востока Европы с советской стороны подчеркивается интерес СССР к Бессарабии. С германской стороны заявляется о ее полной политической незаинтересованности в этих областях.

4. Этот протокол будет сохраняться обеими сторонами в строгом секрете».

Кроме того, в случае возникновения германо-польской войны стороны отказывались от враждебных действий по отношению друг к другу (начинать сейчас войну было невыгодно ни одной из них), расширяли экономические контакты (кстати, обоюдно выгодные) и должны были свернуть антифашистскую и антикоммунистическую пропаганду.

Гитлер, не желая тянуть ни дня, назначил начало кампании против Польши на 26 августа.

Война

А вот теперь о жесткой логике событий под поверхностной суетой. Если, не заморачиваясь декларациями и заявлениями, взглянуть на доску и посмотреть позиции, то эта логика сразу станет простой и понятной.

Как известно, блоку Германия — Италия на континенте противостоял блок Англия — Франция. Однако интересы у составляющих его государств были разные.

Мощная морская держава, сидящая на острове, могла философски взирать на европейские дела. В смысле сухопутной войны она ничего собой не представляла, но мощный флот плюс Ла-Манш делали ее крепостью, с которой немцам придется повозиться... а потом выяснить, что пока шла заварушка, правительство империи перекочевало куда-нибудь в Индию, флот ушел туда же, и силы были потрачены на приобретение, в общем-то, никому не нужного острова.

Но и британцы не могли напакостить Гитлеру — разве что разбойничать на морских путях. Война Германии и Англии напоминала знаменитый вопрос маленького мальчика: «Если кит налезет на слона, то кто кого сборет?»

Иное дело Франция — сухопутная держава с мощной армией, протяженной германской границей и многовековыми счетами с соседом. Кто бы сомневался, что Гитлер все равно захочет решить наконец все претензии, получить обратно аннексированные земли и отплатить за унижения Версаля? Конечно, Эльзас и Лотарингия по сравнению с Россией — пустяк, точка на карте, однако национальное унижение немцы запомнили хорошо, и его надо было смыть. Желательно сделать это, вымыв сапоги в Атлантическом океане...

Едва ли можно сомневаться и в том, что в Париже это понимали, и если Гитлер увязнет в России, то в превентивном порядке, просто для собственной безопасности, могли от души врезать ему под зад. Могли, конечно, и не врезать — но кто даст гарантию? «Освобождение мира от коммунизма» было английской и американской заботой, а Франции следовало побеспокоиться в первую очередь о себе, а потом уже о судьбах мира.

Наконец, и Гитлер, и тем более Сталин прекрасно понимали итоговый смысл всей комбинации — дать Германии и СССР обескровить друг друга в войне, а потом обрушиться на победителя, разбить его и заодно прибрать захваченные земли — чего добру-то пропадать... И здесь тоже, по причине отдаленности США и ничтожности в сухопутной войне Британии, ключевую роль будет играть французская армия. Стало быть, чтобы поломать эти планы, французская армия должна быть уничтожена. Интересно, когда этот простой расклад стал доходить до умов правителей, сидевших в Лондоне и Париже?

Теперь о волке, козе и капусте. Положение у Гитлера в 1939 году было чрезвычайно сложное. Дело не в том, что Гитлеру требовался в лице Польши послушный сателлит для войны с Советским Союзом. Как раз нет — в этой схватке он вполне мог обойтись простым военным союзом. Но начать большую войну с СССР для него значило все время жить под угрозой войны на два фронта. А если начать с Франции — то за спиной оставалась Польша, старая союзница Парижа. Это французы не начали бы войну ради чужих интересов, а поляки, по шляхетской безбашенности, вполне могли ударить с тыла. И что в таком случае делать?

К счастью немецкого фюрера, в этом заборе зияла здоровенная дырка. Советский Союз до сих пор был не связан договорами о взаимопомощи ни с кем, кроме почившей к тому времени Чехословакии. Западные страны таким образом освобождали себя от обязательств по отношению к государству, ради которого и выращивался нацистский монстр — но они и Советский Союз тем самым освобождали от каких бы то ни было обязательств! Если Сталин пойдет на договор с Германией, одно неизвестное станет известным. Тогда можно будет ударить по Польше и, быстро разгромив ее (в чем ни у кого, кроме поляков, сомнений не возникало), ликвидировать первый фронт, а потом, если Франция вздумает все же воевать, сделать германо-французский фронт единственным. Удара с востока можно не опасаться — Советский Союз лихорадочно готовится к войне, время работает на него, так что фальстарт Сталину категорически невыгоден.

Что касается Польши, то тут интересы всех трех участников процесса роковым образом сошлись. Гитлеру, чтобы начать войну, требовалась гарантия. Ему нужна была Польша в своем лагере, и только в своем, не равноправным союзником, а послушным сателлитом. В первую очередь потому, что не было уверенности в ее позиции в случае германо-французской войны — немцев в Польше терпеть не могли, территориальные претензии имелись... Вполне можно было ожидать удара в спину. Нет, только сателлит, иначе... лучше бы ее вообще не было!

Зато Польша в лагере Гитлера не устраивала Англию с Францией, поскольку в этом качестве не могла служить противовесом немецкому движению на запад. А вот СССР, с самого начала кричавший о германской агрессивности — мог (по крайней мере, так тогда казалось). Чем Польша в качестве германского сателлита — лучше бы ее не было, и на восточной германской границе стояла Красная Армия!

Для Советского Союза Польша отнюдь не была защитой от Гитлера, как иногда говорят. Она неплохо прикрывала Германию от Красной Армии, но не Советский Союз от вермахта. У нас никто не сомневался, что в случае войны Красной Армии придется иметь дело с объединенными польско-германскими силами. Тухачевский в своем «плане поражения» писал, что Варшава на 1936 год могла выставить 50 дивизий. Какими бы дурными вояками они ни были, но все равно на фронте грядущей войны были нам совершенно не нужны. Чем Польша в союзе с Германией — пусть лучше ее и вовсе не будет.

Эти расклады прекрасно понимали во всех столицах. Кроме одной...

...Только после 23 августа британцы поняли, что натворили. Пытаясь как-то остановить войну, которая теперь, после заключения советско-германского пакта, должна была привести к столь грозным для Западной Европы результатам, 25 августа Англия подписала с Польшей договор о взаимопомощи. Военного соглашения, правда, заключить не успели, но все же Муссолини испугался и отказался участвовать в войне. Тогда Гитлер срочно отменил назначенное на 26 августа нападение. Ненадолго.

29 августа Германия выставила Польше новые условия — фактически, последний ультиматум. Теперь к старым требованиям присоединился плебисцит в «польском коридоре», зато было обещано, что новые границы Польши гарантирует вся «большая четверка» плюс СССР. Ситуация практически полностью повторяла Мюнхен. Либо поляки сдадутся, либо...

Поляки, естественно, не сдались. Более того, они потрясали оружием. В начале августа в беседе с французским министром иностранных дел Жоржем Бонне польский посол в ответ на замечание, что угроза войны с Германией делает для Польши необходимой помощь СССР, ответил: «Не немцы, а поляки ворвутся в глубь Германии в первые же дни войны».

Реальных оснований для такого ответа у поляков не имелось, но если чисто формально судить по численности армии, все было не так плохо. После мобилизации они рассчитывали иметь 39 пехотных дивизий, 12 кавалерийских, 3 горные и 2 мотомеханизированные бригады — всего до 1,5 миллиона человек, более 700 танков и танкеток и около 800 самолетов. Правда, к началу боевых действий мобилизация еще не была завершена, но командование считало, что против армии вторжения, которую могла выставить Германия, хватит и того, что есть. Расчет был на то, что большую часть армии противник вынужден будет держать на французской границе. Однако Гитлер правильно оценил англо-французские приоритеты, и большую часть вермахта бросил на восток. К 1 сентября на польском направлении сосредоточилось 42 пехотные и горнопехотные, 8 мотопехотных и легких моторизованных и 6 танковых дивизий и еще некоторые части — всего 1,6 миллиона человек и, что самое главное, 2586 танков и 2175 самолетов. На западе Гитлер держал лишь 44 пехотные дивизии, причем почти без боеприпасов, и ни одной танковой или моторизованной.

Но и это еще не все. Немцы к войне, как известно, готовились всерьез. А поляки?

Вот как оценивает состояние польской армии Михаил Мельтюхов:

«Межвоенное десятилетие было слабо использовано для развития польских вооруженных сил. Все предложения военного командования о модернизации вооруженных сил в 1926—1935 гг. под разными предлогами отклонялись Пилсудским. В результате к середине 1930-х гг. по техническому оснащению Войско Польское уже заметно отставало от армий Франции, СССР и Германии. Лишь в 1936 г. польский Генштаб разработал план модернизации армии, рассчитанный на период до 1942 г. Считалось, что для его реализации потребуется около 4759 млн злотых, однако реально польская казна могла ежегодно выделять вместо 790—800 млн лишь 500—550 млн злотых. Поэтому уже в 1938 г. план был продлен до 1946 г., а создание 6-месячного запаса боеприпасов предусматривалось завершить в 1947 г. В итоге к лету 1939 г. существенного изменения организационной структуры Войска Польского не произошло, а все виды вооружения и боевой техники были

в значительной степени изношенными, устаревшими, либо их просто не хватало»².

На что ж рассчитывало польское руководство, идя на конфликт с Германией?

«Начавшееся в марте 1939 г. оформление англо-франко-польской коалиции привело к тому, что польское военное планирование основывалось на расчете, что Англия и Франция поддержат Польшу в войне с Германией... Поэтому перед польскими вооруженными силами ставилась задача упорной обороной обеспечить мобилизационное развертывание и сосредоточение своих войск, а потом перейти в контрнаступление, поскольку считалось, что к этому сроку Англия и Франция заставят Германию оттянуть свои войска на запад»³.

Всерьез строить военное планирование, основываясь на обещаниях Англии и Франции, которые уже столько раз кидали доверившихся им — нет, до этого надо додуматься! А потом много лет поляки горько сетовали на то, что им-де не помогли. Но где написано, что кто-то обязан кому-то помогать разгребать последствия собственной глупости?

Гитлер все же не решился на открытую агрессию. «В оправдание» нападения была задумана провокация. Специальная группа, переодетая в польскую форму, должна была захватить небольшую приграничную радиостанцию и передать в эфир сообщение о переходе польской армией границы, призвав поляков в Германии к восстанию. Своей антигерманской риторикой и обещаниями «ворваться в глубь Германии» Варшава прямо-таки нарывалась на подобную провокацию — и нарвалась...

Утром 1 сентября германское информационное бюро распространило следующие сообщения:

«Бреслау. 31 августа. Сегодня около 8 часов вечера поляки атаковали и захватили радиостанцию в Глейвице. Силой ворвавшись в здание радиостанции, они успели обратиться с воззванием на польском и частично немецком языке. Однако через несколько минут их разгромила полиция, вызванная радиослушателями. Полиция была вынуждена применить оружие. Среди захватчиков есть убитые».

«Оппельн. 31 августа. Поступили новые сообщения о событиях в Глейвице. Нападение на радиостанцию было, очевидно, сигналом к общему наступлению польских партизан на германскую территорию. Почти одновременно с этим, как удалось установить, польские партизаны перешли германскую границу еще в двух местах. Это также были хорошо вооруженные отряды, по — видимому, поддерживаемые польскими регулярными частями. Подразделения полиции безопасности, охраняющие государственную границу, вступили в бой с захватчиками. Ожесточенные действия продолжаются»⁴.

Как видим, провокация была грубой, вполне в духе Геббельса (впрочем, все же приличнее убитого польского пограничника на литовской границе). Другое дело, что причиной войны такой налет быть не может. Когда надо, и регулярные визиты банд терпят, как СССР в 20-х годах. Но в качестве отмазки — вполне годится...

Ни стремительного нападения, ни упорной обороны у поляков не получилось. И стоит ли удивляться?

«Война застала Главный штаб неотмобилизованным. Много проблем возникло со связью верховного командования: рота связи заканчивала мобилизацию только вечером 2 сентября. Когда через несколько часов после объявления тревоги офицеры Главного штаба приступили к делу, оказалось, что в их распоряжении имеется лишь несколько телефонов, один телеграфный аппарат и одна радиостанция, пользоваться которой было трудно, так как ее передающее устройство находилось далеко от штаба, в районе Повонски, а приемник, соединенный кабелем с передатчиком — в личном укрытии Рыдз-Смиглы, куда входить считалось не совсем удобным. Правда, вскоре на десяти (! — Авт.) автомашинах прибыла в форт Пилсудского еще одна радиостанция, однако ввиду ее огромных размеров, не позволявших разместить аппаратуру в укрытии, радиостанция могла начать работать лишь через сутки. 2 сентября немецкая авиация вывела из строя передатчик радиостанции. С тех пор станцией можно было пользоваться только для приема сообщений. Неудивительно, что на второй день войны отмечалась потеря связи с соединениями, а в следующие дни длительные перерывы связи со всеми армиями стали обычным явлением»⁵...

Ну и чего ожидать от такой армии?

Ход этой войны известен очень хорошо. Уже 3 сентября знаменитый польский гонор дал трещину — Рыдз-Смиглы приказал ориентировать вооруженные силы на отход в сторону румынской границы. 5 сентября немецкие войска прорвали фронт, и он начал стремительно рушиться. Войска, лишенные связи с командованием, брошенные на произвол судьбы, сами решали, как им поступить. Одни отчаянно сопротивлялись, другие бежали, третьи сдавались в плен.

Президент Мосцицький покинул Варшаву уже 1 сентября — впрочем, к нему трудно предъявлять претензии, поскольку политику того времени определял Рыдз-Смиглы. 5 сентября из Варшавы выехало правительство, 7 сентября — главнокомандующий. Этот день можно считать концом организованной польской армии. Ставка перемещалась из города в город, и если даже из Варшавы Рыдз-Смиглы не мог управлять войсками, то что говорить о Бресте или Владимире-Волынском? Уже 9 сентября начались переговоры с Францией о предоставлении убежища правительству, 16 сентября — переговоры о транзите польского руководства через Румынию. 17 сентября правительство покинуло страну. Однако война на этом не закончилась. По всей Польше еще оставались очаги сопротивления, а героическая оборона Варшавы продолжалась до 29 сентября, так что парад победы Гитлер смог устроить лишь 2 октября. Но все это уже были последние судороги безголового тела. Фактически война была выиграна за неделю, формально — за две с половиной. Польша как государство перестала существовать.

Как известно, нарываясь на войну с Германией, польское правительство рассчитывало не столько на себя, сколько на то, что в войну вступят Англия и Франция и, ударив по германской территории, оттянут большую часть вермахта на себя, а также на то, что они будут снабжать польские войска оружием и боеприпасами. И действительно, уже 3 сентября союзники объявили Германии войну. «Если они и объявили нам войну, то это для того, чтобы сохранить свое лицо, к тому же это еще не значит, что они будут воевать», — усмехнулся по этому поводу Гитлер. Действительно, к тому времени уже обозначилось поражение Польши, а кому хочется поддерживать обреченное дело?

Так что союзники не спешили. Правда, Франция начала полноценную мобилизацию уже 23 августа, и к концу сентября сосредоточила против Германии 70 пехотных, 7 мотопехотных, 2 механизированные и 3 конно-механизированные дивизии, усиленные 50 танковыми и 20 разведывательными батальонами. Однако на линии франко-германской границы французским войскам было запрещено заряжать оружие боевыми снарядами и патронами — как бы чего не вышло. У Саарбрюккена⁶ висели плакаты: «Мы не сделаем первого выстрела в этой войне». Ну, а немцам зачем было делать первый выстрел? Абсолютно незачем! Так что войска «воюющих» сторон успешно ходили друг к другу в гости, выпивали, обменивались сигаретами. Польские дипломаты уговаривали, настаивали, от них отделывались обещаниями, что боевые действия вот-вот начнутся, но в действительности французы не делали вообще ничего, а британцы — почти ничего.

О том, насколько реальны оказались обещания, говорит история польско-французско-британских контактов уже после начала войны.

«Французский главнокомандующий генерал М. Гамелен не пожелал принять польского военного атташе, хотя в телеграмме на имя Рыдз-Смиглы от 3 сентября заверял его, что завтра он начнет военные действия на суше, — пишет Михаил Мельтюхов. — В действительности Гамелен 5 сентября полагал, что у Польши нет шансов на продолжение сопротивления, что "является очередным поводом для сохранения наших сил" и отказа от наступления на Германию... Польские представители продолжали настаивать и просить французское руководство выполнить свои обязательства перед Варшавой. Это вызвало раздражение Гамелена, который писал: "Польский военный атташе продолжает нам надоедать! Я знал также, что польский посол в Париже проявлял нервозность и даже несправедливость в отношении французской армии и особенно авиации"».

Выяснилось, что Франция может оказать помощь Польше в 1940 году, а начать военные действия не раньше 1941-го. Правда, 9 сентября девять французских дивизий перешли на германскую территорию и немного погуляли в приграничных районах. Немцы, не принимая боя, ушли в укрепления «линии Зигфрида», а 12 октября французов отозвали, поскольку ясно было, что в Польше защищать уже нечего.

Интересно, какие несправедливые слова могли сказать поляки о французской армии в такой ситуации?

В Британии было еще увлекательнее.

«3 сентября в Лондон прибыла польская военная миссия, но встретиться с начальником английского Генштаба генералом В. Айронсайдом полякам удалось лишь 9 сентября. В ходе встречи Айронсайд стал выяснять ситуацию на фронте, а поляки с удивлением узнали, что у Англии нет никаких конкретных планов помощи Польше, поскольку этим должна была заниматься Франция. Сославшись на занятость, Айронсайд прекратил беседу, порекомендовав напоследок полякам закупать оружие в нейтральных странах. 10 сентября польскую военную миссию уведомили, что английские ВВС начали бомбардировки Германии, а в Румынию прибыл транспорт с 44 самолетами для Польши. Все это было откровенной ложью. По признанию У. Черчилля, англичане "ограничивались тем, что разбрасывали листовки, взывающие к нравственности немцев". С 3 по 27 сентября в ходе "рейдов правды" английские ВВС сбросили над Германией 18 млн листовок — почти 39 тонн бумаги»⁷.

Интересно, какого качества была эта бумага? На фронте ценили более дешевые сорта, они мягче...

К тому времени относится и легендарная фраза, принадлежавшая британскому министру авиации Вуду. В ответ на предложение нанести удар по Шварцвальду, чтобы создать у немцев трудности с лесом, он услышал: «Что вы, это невозможно. Это же частная собственность. Вы еще попросите меня бомбить Рур!»

Какое счастье все же, что союзники так и не прислали на переговоры в Москву уполномоченную делегацию, и вместо ничего не стоящих договоров с Англией и Франций Сталин смог заключить добротный пакт с Германией, давший нам возможность выиграть два года и отодвинуть границу.

Впрочем, союзники заплатили за свою подлость. Франция — полной мерой, Британия — частично. Войны как таковой не было, но состояние войны осталось, что позволило Гитлеру, когда пришло время, ударить внезапно, не боясь обвинений в агрессии.

Да, но почему такое самоубийственное упорство? Почему, всемерно уповая на помощь Англии и Франции, Польша вставала на дыбы при одном лишь упоминании о любом привлечении Советского Союза к решению ее проблем? «Звериная сущность большевизма» тут не катит — поляки сами были куда большие звери во всем, будь то война явная или тайная.

Кое-что проясняет оценка ситуации в инструкциях, данных англофранцузским представителям на тех самых «неуполномоченных» переговорах лета 1939 года. Относительно Польши там говорилось:

«Поляки не желают вступать в непосредственные отношения с Россией в мирное время с целью подготовки сотрудничества во время войны; они утверждают, что это явилось бы провокацией по отношению к Германии. Мы рассматриваем это как предлог, поскольку настоящая причина заключается в том, что они опасаются быть вынужденными согласиться на использование русских войск в Польше. Они боятся, что не смогут в дальнейшем избавиться от этих войск и помешать "коммунизации" польских крестьян... Совершенно очевидно, что если и можно будет побудить поляков принять русские воздушные силы и материалы, то во всяком случае они не желают иметь русских солдат на своей территорию»⁸.

Да, но почему вдруг такие опасения? Помнится, в 1920 году население не слишком-то приветливо относилось к красноармейцам, и ни о какой «коммунизации» речи не было. Неужели Варшава до такой степени не доверяла собственному народу? Нет, как хотите, что-то здесь не то...

И вот тут имеет место интересная оговорочка польского посла в Париже Лукасевича. В ходе военных переговоров снова всплыл вопрос о проходе наших войск через польскую территорию, теперь уже на помощь самой Польше. По этому поводу еще раз запросили Варшаву — вдруг ее мнение изменилось. И вот что сказал посол:

«Бек никогда не позволит русским войскам занять те территории, которые мы у них забрали в 1921 году Пустили бы вы, французы, немцев в Эльзас — Лотарингию?»

Вот и причина. Польское руководство заботилось не о том, чтобы сохранить свое государство, а о том, как бы удержать награбленное. Потому что Советский Союз имел все основания предъявить Польше точно те же претензии, которые она предъявила Чехословакии, один к одному. И вот тут Варшаве крыть было нечем...

Бросок на запад

Господин Ширер, конечно, преувеличивает. Нашим войскам в сентябре 1939-го пострелять пришлось — и из огнестрельного оружия, и из пушек тоже. Хоть и немного, но пришлось. Гитлеру хотелось бы, чтобы Красная Армия потратила пороху побольше, Сталину — чтобы поменьше. Воевать чужими руками — не самая худшая тактика для государства. Британцы всегда это понимали и умело стравливали своих противников с кем-то другим, не с собой. Но это прекрасно понимал и Сталин. Расправиться с «врагом № 1» руками «врага № 2», при этом, практически не прилагая усилий, вернуть аннексированные территории — это в первую очередь блестящая дипломатическая победа. Не зря именно англичане первыми оценили красоту сталинского маневра и даже протестовать не стали...

...Если мы продолжим и дальше говорить о реальных интересах, то немцам очень надо было втянуть в эту войну и Советский Союз. Во-первых, недурно было бы разделить статус агрессора на двоих. Во-вторых, когда начнется основная война, этот статус может помешать СССР найти союзников. Точно те же соображения заставили советское правительство всячески увиливать от чести завоевания Польши.

Надо сказать, что в Кремле, в отличие от событий годичной давности, не сочувствовали ни одной из сторон. Сталин 7 сентября на встрече с руководством Коминтерна сказал одну из своих знаменитых фраз: «Война идет между двумя группами капиталистических стран... за передел мира, за господство над миром! Мы не прочь, чтобы они подрались хорошенько и ослабши друг друга... Мы можем маневрировать, подталкивать одну сторону против другой, чтобы лучше разодрались. Пакт о ненападении в некоторой степени помогает Германии. Следующий момент — подталкивать другую сторону». Более того, Сталин характеризовал Польшу не только как буржуазное, но и как фашистское государство — а це ж не всякому участку карты такая честь! Но некоторая специфика поведения поляков по отношению к национальным меньшинствам давала основания и для такого заявления, не так ли?

Однако один камень преткновения все же имелся. СССР трепетно относился к международным соглашениям, а между ним и Польшей существовал договор о ненападении, заключенный в 1932 году и уже в 1934-м продленный аж на 10 лет. Правда, в дни Мюнхена советское правительство предупреждало польское, что при попытке оккупировать часть Чехословакии договор будет аннулирован — однако часть Чехословакии была оккупирована, а договор разрывать не стали. Тогда казалось, что он может пригодиться — в случае, если Германия и Польша совместно нападут на СССР, легче будет получить столь полезный в международных делах статус жертвы агрессии. Кто же мог предполагать, что польское правительство поведет себя до такой степени по-идиотски?

Выход был один: ввести войска тогда, когда Польша как государство перестанет существовать. Совсем строго говоря, и в этом случае можно предъявить СССР обвинения в нарушении договора и в агрессии — но случай будет настолько неоднозначный, что при умном поведении советского правительства едва ли кто-либо захочет связываться с такими обвинениями. Кроме поляков, конечно... но поляки, даже если нападут сами и без объявления войны, все равно будут кричать, что это москали во всем виноваты, а они вплоть до самой Москвы только отмахивались. Но в целом решение хорошее, и в международном плане всяко выгоднее, чем если немцы захватят всю Польшу, а потом преподнесут СССР положенные ему территории на блюдечке с каемочкой. Вот тогда уж точно крик будет стоять до неба и о совместных действиях с Германией, и о союзе с Гитлером...

Но и тут оказались свои проблемы. В крахе польского государства никто не сомневался — но как определить сам момент краха? Сообщения с фронта шли невнятные и противоречивые. Поляки и сами-то не знали, что у них в стране происходит, откуда же это мог знать кто-то еще?

8 сентября германское правительство, получив недостоверное донесение с фронта, заявило о взятии Варшавы. 9 сентября была подписана телеграмма советским войскам о полной боевой готовности к 11 сентября, поставлены задачи частям и соединениям. Однако выяснилось, что Варшава не взята, польское правительство неизвестно где, но вроде бы еще на территории страны, а на франко-германской границе что-то происходит. Тогда наши начали откровенно тянуть время. 10 сентября Молотов заявил Шуленбургу, что успехи вермахта в Польше слишком стремительны, и Красная Армия пока не готова действовать. Что можно возразить на слова «не готова»? Только пожелание: «Ну вы готовьтесь быстрее, давайте уж.,.»

О советских военных действиях можно говорить начиная с 11 числа, когда на базе БОВО и КОВО были созданы два фронта — Белорусский и Украинский (напомним, что перед началом Великой Отечественной войны преобразование округов в фронты имело место 21 июня). 14 сентября был подписан и передан в войска приказ о начале военных действий. Войска должны быть готовы начать наступление к исходу 16 сентября.

В 4 часа утра 15 сентября командующий Белорусским фронтом Ковалев подписал следующий приказ:

«Товарищи красноармейцы, командиры и политработники!

Польские помещики и капиталисты поработили трудовой народ Западной Белоруссии и Западной Украины.

Белым террором, полевыми судами, карательными экспедициями они подавляют революционное движение, насаждают национальный гнет и эксплуатацию, сеют разорение и опустошение.

Великая социалистическая революция предоставила польскому народу право на отделение. Польские помещики и капиталисты, подавив революционное движение рабочих и крестьян, захватили Западную Белоруссию и Западную Украину; лишили эти народы своей Советской Родины и заковали их в цепи кабалы и угнетения.

Правители панской Польши бросили теперь наших белорусских и украинских братьев в мясорубку второй империалистической войны.

Национальный гнет и порабощение трудящихся привели Польшу к военному разгрому.

Перед угнетенными народами Польши встала угроза полного разорения и избиения со стороны врагов.

В Западной Украине и Белоруссии развертывается революционное движение. Начались выступления и восстания белорусского и украинского крестьянства в Польше. Рабочий класс и крестьянство Польши объединяют свои силы, чтобы свернуть шею своим кровавым угнетателям.

Товарищи бойцы, командиры и политработники Белорусского фронта, наш революционный долг и обязанность оказать безотлагательную помощь и поддержку нашим братьям белорусам и украинцам, чтобы спасти их от угрозы разорения и избиения со стороны врагов.

Выполняя эту историческую задачу, мы не намерены нарушать договор о ненападении между СССР и Германией. Мы не должны допустить, чтобы враги белорусского и украинского народа одели на них новое ярмо эксплуатации и разорения, подвергли их избиениям и издевательству.

Мы идем не как завоеватели, а как освободители наших братьев белорусов, украинцев и трудящихся Польши.

Приказываю:

1. Частям Белорусского фронта решительно выступить на помощь трудящимся Западной Белоруссии и Западной Украины, перейдя по всему фронту в решительное наступление.

2. Молниеносным, сокрушительным ударом разгромить панско-буржуазные польские войска и освободить рабочих, крестьян и трудящихся Западной Белоруссии.

Под лозунгом за нашу счастливую советскую родину, за Великого Сталина выполнить военную присягу, свой долг перед родиной.

Приказ прочесть во всех ротах, батареях, эскадронах, эскадрильях и командах, начиная с 16.00 16.9.39».

17 сентября, между 3 и 6 часами утра, советские войска перешли наконец границу. В то же время посол Польши в СССР Гжибовский был вызван в НКИД. В 3 часа 15 минут ему передали ноту советского правительства, которая гласила:

«Польско-германская война выявила внутреннюю несостоятельность польского государства. В течение десяти дней военных операций Польша потеряла все свои промышленные районы и культурные центры. Варшава, как столица Польши, не существует больше. Польское правительство распалось и не проявляет признаков жизни. Это значит, что польское государство и его правительство фактически перестали существовать. Тем самым прекратили свое действие договора, заключенные между СССР и Польшей. Предоставленная самой себе и оставленная без руководства, Польша превратилась в удобное поле для всяких случайностей и неожиданностей, могущих создать угрозу для СССР. Поэтому, будучи доселе нейтральным, советское правительство не может более нейтрально относиться к этим фактам. Советское правительство не может также безразлично относиться к тому, чтобы единокровные украинцы и белорусы, проживающие на территории Польши, брошенные на произвол судьбы, остались беззащитными. Ввиду такой обстановки советское правительство отдало распоряжение Главному командованию Красной Армии дать приказ войскам перейти границу и взять под свою защиту жизнь и имущество населения Западной Украины и Западной Белоруссии. Одновременно советское правительство намерено принять все меры к тому, чтобы вызволить польский народ из злополучной войны, куда он был ввергнут его неразумными руководителями, и дать ему возможность зажить мирной жизнью».

Дальнейшее отражено в служебном дневнике замнаркома иностранных дел В.П. Потемкина.

«Посол, от волнения с трудом выговаривавший слова, заявил мне, что не может принять вручаемую ему ноту. Он отвергает оценку, даваемую нотой военному и политическому положению Польши. Посол считает, что польско-германская война только начинается и, что нельзя говорить о распаде польского государства. Основные силы польской армии целы и подготовляются к решительному отпору германским армиям. При этих условиях переход Красной Армией польской границы является ничем не вызванным нападением на республику. Посол отказывается сообщить правительству о советской ноте, которая пытается оправдать это нападение произвольными утверждениями, будто бы Польша окончательно разбита Германией и что польское правительство более не существует...»

Как видим, проблема тут всего лишь в разной оценке состояния польских дел. Посол Гжибовский, равно как и польское правительство, а вслед за ними многие современные историки, настаивают, что Польша как государство еще существовала. Некоторые самые отстраненные от военной истории полагают даже, что если бы не СССР, польская армия досопротивлялась бы до того момента, когда на помощь ей придут Англия и Франция. Впрочем, общеизвестно, что существуют такие исторические концепции, которые не лечатся логикой, а только галоперидолом.

К польскому послу это, естественно не относится — его-то как раз понять можно, он поступил если не как дипломат, то, безусловно, как патриот. После долгих препирательств Гжибовский так и не согласился принять ноту, хотя пообещал уведомить об ее содержании свое правительство. Документ пришлось отправить в посольство и сдать там под расписку. В тот же день текст этой ноты был отправлен всем государствам, с которыми Москва имела дипломатические отношения, с заявлением, что Советский Союз намерен сделать только то, что указано в тексте, а в европейской войне по-прежнему соблюдает нейтралитет. Многолетние попытки не допустить участия СССР в европейских делах обернулись теперь против самой Европы.

Формально, впрочем, польский посол был прав: правительство пересекло румынскую границу лишь вечером 17 сентября. Румыны гостям оказались не слишком рады. Они в принципе не против были бы пропустить их во Францию, но при условии, если те сложат с себя все полномочия и станут частными лицами. Бек отказался, и тогда 19 сентября польское правительство было интернировано румынами. Так что наши, если говорить формально, поторопились где-то от половины до двух суток. Надо полагать, как только узнали о переговорах Рыдз-Смиглы с румынами о транзите, так и двинулись...

В конечном итоге советское правительство выполнило свое обещание: именно Советский Союз вызволил польский народ из войны — правда, значительно позже. А пока что формально наши войска шли не воевать, а просто взять под защиту население Западной Украины и Западной Белоруссии. Однако фактически была вероятность нарваться на достаточно серьезное сопротивление, поскольку на всей еще не захваченной немцами территории существовали гарнизоны, а также бродили без связи и командования польские воинские части, и их реакцию на появление старинных врагов предугадать было нетрудно — кто-нибудь непременно полезет драться.

Несмотря на постоянные, еще с 1921 года, крики о «большевистской агрессии», для польского правительства появление Красной Армии на польской территории оказалось совершенно неожиданным. Правда, еще 12-го числа они получили из Парижа предупреждение, что так может случиться — но не восприняли его всерьез. Получается, что многолетние крики о «большевистской угрозе» были просто словесным упражнением? Получается, так...

17-го утром, однако, с восточной границы сообщили, что большевистские войска вошли на польскую территорию. При этом ведут они себя странно: не стреляют, танкисты едут с открытыми люками, машут шлемами, улыбаются и говорят, что пришли на помощь против немцев. Никакой иезуитской хитрости в этом, конечно же, не было — просто в частях РККА именно так восприняли пресловутый приказ. Войска, находившиеся на территории, которую пришли спасать от немцев, естественным образом рассматривались как союзники. Так продолжалось до первых выстрелов.

17 сентября маршал Рыдз-Смиглы вроде бы издал приказ, призывающий не вступать в бой с советскими войсками. Приказ гласил:

«Советы вторглись. Приказываю осуществить отход в Румынию и Венгрию кратчайшими путями. С Советами боевых действий не вести, только в случае попытки с их стороны разоружения наших частей. Задача для Варшавы и [Модлина], которые должны защищаться от немцев, без изменений. [Части], к расположению которых подошли Советы, должны вести с ними переговоры с целью выхода гарнизонов в Румынию или Венгрию».

Этот приказ известен только в черновике, поэтому мы говорим «вроде бы». Точно так же «вроде бы» он был передан в воинские части — хотя, учитывая состояние связи, совершенно неясно, до каких частей дошел.

Впрочем, существование приказа еще ничего не означало. Иной раз действия польских военачальников лежат вообще за пределами всякой логики. Вот как обстояло дело, например, в Вильно. 18 сентября командующий гарнизоном полковник Окулич-Козарин заявил, что Польша не находится в состоянии войны с большевиками, и приказал вверенным ему войскам уходить в Литву (надо полагать, там после всех польских фокусов были прямо-таки счастливы их видеть). Однако часть офицеров восприняла этот приказ как измену, поэтому полковник, убоявшись подчиненных, решил подождать с отступлением, а когда в 19 часов 10 минут ему доложили о появлении советских танков, приказал открыть огонь. После этого он в 20 часов послал своего заместителя, подполковника Подвысоцкого, уведомить советские войска, что поляки не хотят с ними сражаться, и потребовать их ухода из города. Поскольку в 20 часов он также дал приказ отходить и своим солдатам, ситуация приобрела явный налет сюрреализма: уходят все!

Распорядившись, Окулич-Козарин покинул Вильно, а вернувшийся через час Подвысоцкий решил все же защищать город и своей властью приостановил отход войск. (Тем временем, пока происходили все эти эволюции, с советскими танками дрались отряды гимназистов.) В 22.30 подполковник все же решил, что Вильно не удержать, и тоже приказал отходить. Но поскольку порядок в войске был сами видите какой, бои шли еще целый день. В ходе этой ожесточенной схватки советские войска потеряли 13 человек убитыми и 24 ранеными, а также несколько подбитых танков.

Вообще истории во время этой кампании случались разные. Так, возле города Гродно советская мотогруппа 16-го стрелкового корпуса нарвалась на карательный отряд, как раз в это время подавлявший антипольское выступление местного населения. По ходу «пацификации» были убиты 17 человек, в том числе два подростка. И тут в «семейную сцену» вмешались наши танки. Противник, понимая, что ничего хорошего ему не светит, отчаянно сопротивлялся в течение полутора часов, потом танкистам пришли на помощь вооруженные местные жители. Потери группы были: 1 убитый боец, 1 поврежденный танк и 1 подбитая бронемашина. О судьбе карателей история умалчивает, но учитывая ситуацию, вряд ли кто-то из них дожил до лагеря военнопленных.

Во Львове вышла заварушка между одновременно подошедшими к городу с двух сторон советскими и немецкими частями — немцы, не разобравшись в ситуации, стали стрелять по нашим, наши, обидевшись, по немцам. Правда, быстро разобрались, так что никаких международных осложнений не последовало. Конечно, взять город хотелось всем, однако существовали высокие договоренности, относившие его к советской зоне влияния, так что 20 сентября немцы получили приказ отойти от Львова. Они ушли, напоследок предложив все же сдать город в следующих выражениях: «Если сдадите Львов нам — останетесь в Европе, если сдадите большевикам — станете навсегда Азией». Естественно, решали этот вопрос не полевые части, так что речь шла скорее о чести вермахта, чем о пользе для Германии.

А вот практика показала, что в Азии лучше — если ты, конечно, не истинный ариец. Жителям городка Высоке-Мазовецк не повезло — они были славянами. Когда наши подошли к местечку, оно оказалось полностью сожженным. Выяснилось, что дело было так:

«По свидетельству местных жителей, во время прохождения частей вермахта через город был убит немецкий солдат. Немцы пред-пожили выдать им виновного, но он так и не был найден. Тогда немцы из пушек зажигательными снарядами прямой наводкой ударили по городу. Вспыхнул пожар, тушить который местному населению немцы не дали и расстреливали тех, кто пытался это делать. В итоге в городе уцелело всего 10 домов и церковь, а из 5 тыс. жителей осталась всего 1 тыс»⁹.

Надо ли говорить, что советские войска и близко ничего подобного не творили?

Впрочем, не всегда германцы так поступали. В городе Любомль они разоружили польский гарнизон, вывезли из города все продовольствие, зато раздали жителям часть оружия, чтобы те организовали милицию, которая в такие времена совсем не лишняя. На следующий день немцы ушли, зато в город влетела какая-то польская часть, незнамо зачем разогнала и обезоружила милицию, убив семерых милиционеров, захватила паровоз и скрылась.

Так что идея защиты жителей была куда как актуальна.

Прибыв 26 сентября на станцию Бескид, советские войска обнаружили там... венгров. Венгрия имела претензии на часть польской территории — но не в советской же зоне! Сталин уж точно ничего им не обещал. В ответ на попытку войти в контакт венгры начали стрелять по красноармейцам, но после того, как к разговору подключились советские бронемашины, ушли обратно на свою территорию через пограничный железнодорожный тоннель, который, по уверению местных жителей, был заминирован. Наши, впрочем, и не стали соваться дальше, предоставив решать конфликт дипломатам.

А у дипломатов все шло своим чередом. Уже 28 сентября СССР и Германия подписали договор о дружбе и границе. Он очень простой, о дружбе там совсем мало, а все больше о границах. Приводить бы его не стоило, но поскольку об этом документе ходит огромное количество сплетен — что это чуть ли не пакт о совместном завоевании мира — то все же придется.

«Правительство СССР и Германское Правительство после распада бывшего Польского государства рассматривают исключительно как свою задачу восстановить мир и порядок на этой территории и обеспечить народам, живущим там, мирное существование, соответствующее их национальным особенностям. С этой целью они пришли к соглашению в следующем:

Статья I

Правительство СССР и Германское Правительство устанавливают в качестве границы между обоюдными государственными интересами на территории бывшего Польского государства линию, которая нанесена на прилагаемую при сем карту и более подробно будет описана в дополнительном протоколе.

Статья II

Обе стороны признают установленную в статье I границу обоюдных государственных интересов окончательной и устранят всякое вмешательство третьих держав в это решение.

Статья III

Необходимое государственное переустройство на территории западнее указанной в статье I линии производит Германское Правительство, на территории восточнее этой линии — Правительство СССР.

Статья IV

Правительство СССР и Германское Правительство рассматривают вышеприведенное переустройство как надежный фундамент для дальнейшего развития дружественных отношений между своими народами.

Статья V

Этот договор подлежит ратификации. Обмен ратификационными грамотами должен произойти возможно скорее в Берлине. Договор вступает в силу с момента его подписания. Составлен в двух оригиналах на немецком и русском языках».

Что касается карты, то позиция Сталина была незыблемой: территория этнографической Польши отходит Германии, вся Западная Украина и Западная Белоруссия — СССР.

Вот, в общем-то, и всё. Хотя нет — есть еще секретный дополнительный протокол к договору, очень короткий и весьма странный...

«Нижеподписавшиеся Уполномоченные при заключении советско-германского договора о границе и дружбе констатировали свое согласие в следующем:

Обе стороны не допустят на своих территориях никакой польской агитации, которая действует на территорию другой страны. Они ликвидируют зародыши подобной агитации на своих территориях и будут информировать друг друга о целесообразных для этого мероприятиях».

Вот к чему бы это, а? Почему секретно, почему дополнительно, почему бы не включить в текст договора?

Естественно, подписание пакта о ненападении и дальнейшие действия в Польше не улучшили отношений СССР с Англией и Францией — но зато заставили серьезнее относиться к нашей стране. Сталин впервые открыто показал союзникам, что он не Бенеш и не Рыдз-Смиглы, и с ним все эти британские штучки не проходят. С самого начала войны оба государства стали отказываться от выполнения советских заказов, вплоть до конфискации готовой продукции, арестовывать советские суда. Объяснялось все это почему-то санкциями против Германии. Наши, естественно, обиделись, расценили такую политику как месть за то, что СССР не дал втравить себя в войну с Гитлером, и ввел ответные санкции. В конце концов договорились о бартере — обмене нашего леса на британские каучук и олово.

Вступление советских войск на польскую территорию поставило Лондон и Париж перед новой проблемой — надо ведь как-то реагировать, а как? Воевать с Советским Союзом очень не хочется, экономические санкции — палка о двух концах, а на любые заявления эти русские все равно ведь найдут что ответить.

Уже 18 сентября английское правительство решило, что оно связано обещанием защищать Польшу только от Германии, поэтому в Москву англичане не послали даже протеста. В общем, предпочли не заметить.

В тот же день французский премьер Даладье поинтересовался у советского полпреда, берет ли СССР территории Западной Украины и Западной Белоруссии временно или намеревается включить их в состав СССР. За этим зондированием явственно проступал вопрос о судьбе Польши, а также размышление: можно ли будет положить к своим козырям утверждение, что русские тоже аннексиями занимаются. То же самое интересовало и британцев. Из Москвы отвечали неопределенно — вопрос, мол, сложный — и давали понять, что он решается не в СССР. В нашей же стране любому пионеру было ясно, что даже если Польша как государство и сохранится, о том, чтобы отдать ей обратно Западную Украину и Белоруссию, и речи быть не может. Не для того брали.

О том, как реагировали на это вторжение советские люди, вспоминал уже много лет спустя Константин Симонов:

«Надо представить себе атмосферу всех предыдущих лет, советско-польскую войну 1920 года, последующие десятилетия напряженных отношений с Польшей, осадничество, переселение польского кулачества в так называемые восточные коресы, попытки полонизации украинского и в особенности белорусского населения, белогвардейские банды, действовавшие с территории Польши в двадцатые годы, изучение польского языка среди военных как языка одного из наиболее возможных противников, процессы белорусских коммунистов. В общем, если вспомнить всю эту атмосферу, то почему же мне было тогда не радоваться тому, что мы идем освобождать Западную Украину и Западную Белоруссию? Идем к той линии национального размежевания, которую когда-то, в двадцатом году, считал справедливой, с точки зрения этнической, даже такой недруг нашей страны, как лорд Керзон, и о которой вспоминали как о линии Керзона, но от которой нам пришлось отступить тогда и пойти на мир, отдавший Польше в руки Западную Украину и Белоруссию, из-за военных поражений, за которыми стояли безграничное истощение сил в годы мировой и гражданской войн, разруха, неприконченный Врангель, предстоящие Кронштадт и антоновщина — в общем, двадцатый год».

А как относилось к советским освободителям местное население? Советские источники утверждают, что с большой радостью. Их можно обвинять во лжи, но... Когда начали устанавливать демаркационную линию и наши войска, проскочившие западнее, стали возвращаться, вслед за ними рвануло местное население, буквально умоляя наших солдат взять их с собой. Агитация за уход была строжайшим образом запрещена, однако не помогло — люди двинулись сами, покидав скарб и детей на подводы. Их приказано было пропускать в СССР. Только в Белоруссии за Буг, ставший новой границей, ушло около 42 тысяч человек. Обратный поток тоже был — на немецкую сторону пожелали перейти 28 поляков.

Но, может быть, местное население просто боялось немцев, а к полякам относилось с грустной жалостью? Однако вот донесение начальника Политуправления РККА Мехлиса:

«Польские офицеры, кроме отдельных групп, потеряв армию и перспективу убежать в Румынию, стараются сдаться нам по двум мотивам: 1) они опасаются попасть в плен к немцам и 2) как огня боятся украинских крестьян и населения, которые активизировались с приходом Красной Армии и расправляются с польскими офицерами. Дошло до того, что в Бурштыне польские офицеры, отправленные корпусом в школу и охраняемые незначительным караулом, просили увеличить число охраняющих их, как пленных, бойцов, чтобы избежать возможной расправы с ними населения»¹⁰.

На занятых нашими войсками территориях вспыхивала вражда между местным населением и польскими крестьянами — вражда лютая, вплоть до поджогов и убийств. Чтобы более-менее снизить ее, понадобился массированный пропагандистский удар и все усилия НКВД. Конфликт удалось притушить, но когда пришли немцы, он вспыхнул с новой силой, достигнув максимума в 1943 году, во время так называемой «волынской резни».

Что же касается аннексии, то тут наше правительство поступило просто и красиво. Еще 1 октября было решено созвать Украинское и Белорусское народные собрания во Львове и Белостоке. Выборы были, как и везде в СССР, прямые, равные и тайные, вне зависимости от пола, национальности, вероисповедания, образования, социального и имущественного положения, прошлой деятельности, из расчета один депутат от 5 тысяч избирателей.

Естественно, агитация за советскую власть велась по полной программе. Впрочем, и деваться населению особенно было некуда — не в фашистскую же Германию идти. «Самостийность» в той обстановке была еще одним вариантом пути в фашистскую Германию или снова в Польшу (поскольку в то время нельзя было точно сказать, будет ли в дальнейшем существовать Польша). Панская власть достала местное население до предела, фашистская была не лучше, Красная Армия произвела сильное впечатление своей мощью и хорошим отношением к населению (за мародерство и изнасилования в РККА расстреливали, причем без учета национальности жертв). Сильное впечатление производило отсутствие безработицы в СССР, твердые цены на товары, всеобщая грамотность. Помещичью землю раздали крестьянам, что тоже послужило хорошей агитацией. Правда, умные люди не сомневались, что вскоре всех станут сгонять в колхозы — но и украинские колхозы производили сильное впечатление. Это ведь был не 1930-й, а 1939 год.

Так что все закончилось вполне предсказуемо: 22 октября были избраны Народные собрания. 27—29 октября они провозгласили советскую власть и обратились с просьбой о включении представляемых ими областей в состав Украинской и Белорусской ССР. Так что вопрос об аннексии отпал сам собой.

Оно конечно, существует точка зрения, что СССР должен был все равно, несмотря ни на что, защищать Польшу от Гитлера, даже ввязавшись в мировую войну на два года раньше срока. Это отзвуки старой теории о России как восточной окраине Европы. В этом качестве Россия обязана защищать Европу от азиатских орд, а при необходимости от орд европейских, «держать щит» перед европейской культурой. Старая добрая теория сперва русских бояр с бритыми подбородками, потом российских вельмож в камзолах и париках, затем интеллигентов-«западников», подхваченная современной «демократической» интеллигенцией. Но мы не будем ее обсуждать — зачем? Гораздо милее другой подход: Россия должна в первую очередь защищать собственные интересы, а после них — интересы своих союзников. В рамках этого подхода Сталин, конечно же, поступил абсолютно правильно, убив сразу нескольких крупных жирных зайцев.

Во-первых, он вернул аннексированные двадцать лет назад земли, восстановив территориальную целостность Украины и Белоруссии.

Во-вторых, избавился от опасного врага и потенциального союзника Гитлера. Теперь поляки уже не смогут присоединить свои 50 дивизий к частям вермахта, которые пойдут на восток.

В-третьих, отодвинул линию, с которой начнется будущая война.

И все это он проделал, сумев не ввязаться в европейскую войну, не получив статуса агрессора. В дальнейшем так красиво уже не выходило. За нападение на Финляндию 14 декабря 1939 года Советский Союз был исключен из Лиги Наций. Впрочем, толку от «международного сообщества» к тому времени не было никакого. К надвигающейся на Европу великой войне каждая страна готовилась в одиночку...

Примечания

1. Мельтюхов. Советско-польские войны. С. 299.

2. Мельтюхов. Советско-польские войны. С. 334.

3. Там же. С. 335—336.

4. Там же. С. 344.

5. Там же.

6. Город на западе Германии, столица земли Саар.

7. Там же. С. 378—380.

8. Мельтюхов. С. 307.

9. Мельтюхов. Советско-польские войны. С. 511.

10. Мельтюхов. С. 550.