«Долой версальские цепи!»

Понятия «Версальский трактат» и «Версальская система» стали ключевыми для крупной полосы новейшей истории, завершившейся Второй мировой войной. Версальское мирное урегулирование после Первой мировой войны и образование плеяды самостоятельных государств в Центральной и Юго-Восточной Европе произошли на основе внутреннего разграничения территорий бывших империй — Российской, Австро-Венгерской, Германской и Турецкой (Османской), проведенного в соответствии со сложившейся к моменту окончания боевых действий ситуацией и закрепленного в системе мирных договоров. Реструктуризация Европы проводилась победителями в надежде раз и навсегда разрешить все проблемы за счет побежденных, а также России, и эта идея сопутствовала Версальской системе с момента ее возникновения до крушения.

Две великие державы — Россия и Германия — были отстранены от решения вопросов нового мироустройства. Это привело к разбалансированию политического равновесия в Европе, а затем к их демонстративному сближению, которое вызвало ряд последствий для соседних малых и средних государств в новой конфигурации европейской политики, в которой обе державы оказывались взаимно нейтральным, а может быть, и дружественными государствами. Это создавало новую ситуацию в треугольнике российско-германо-польских отношений. Версальский мир не мог удовлетворить многочисленные претензии и нейтрализовать конфликты, не предотвратил углубление противоречий. Сохранявшиеся очаги напряженности «в конечном счете превратили послевоенный мир в двадцатилетнюю мирную передышку между двумя мировыми войнами»¹. Страны региона молодых государств Центральной и Юго-Восточной Европы, среди которых наиболее крупной была Польша, попали в сферу таких отношений, где проблемы преимущественно и все чаще решались силой, а не при помощи разумных компромиссов, поскольку послеверсальская Европа из послевоенной стала превращаться в предвоенную.

Польша, возродившаяся как государство между двумя противниками Версальской системы, вынужденными вернуть ей отнятые в XVIII в. земли, объективно оказалась между двумя жерновами. Ее будущее зависело от политики соседних государств и взаимоотношений, складывавшихся в этом треугольнике. Она вначале довольно Успешно пыталась утвердиться на нейтральной позиции «равной удаленности» от них, что в первый период казалось возможным после пробы 1919—1920 годов.

Советско-польская война, испытавшая на прочность недовершенные конструкции послеверсальской Европы, разделила и противопоставила друг другу две страны и их народы в самый трудный для них момент становления новой государственности. Она воспринималась обеими сторонами как реальная угроза их существованию. Это предопределило особо упорное, ожесточенное противостояние. Ю. Пилсудским двигала надежда на монтирование федерации под эгидой Польши. России война обещала реализацию ленинских планов разрушения Версальской системы, развертывания революционного процесса в Польше и — наконец — мировой революции. Это порушило бы всю международную систему империализма, «которая завоевана победами над Германией»², а не только подготовило бы объединение советских республик. Осмысливались и другие внешнеполитические концепции. Например, командующий рейхсвером Г. фон Сект, который в январе 1920 г. высказывался за экономическое и политическое соглашение с Россией, был сторонником ликвидации с ее помощью Польши, существование которой считал «нетерпимым». Германия готовилась к вооруженной интервенции в последнюю в августе того же года. Хотя интервенцию предотвратила Варшавская битва, германскими военными перспектива совместной с РСФСР боевой операции и раздела Польши трактовалась как возможная.

Национальные устремления и идеологические установки пролетариата причудливо переплелись и перемешались друг с другом: призыв «Через Польшу и Германию к мировой революции», написанный на знаменах Коминтерна, превратился в боевые лозунги осеннего наступления 1920 г. «Даешь Варшаву! Дай Берлин!»³. Концепция «экспорта революции», обретшая форму теориеподобной структуры, осела в идейном багаже коммунистов.

Война закончилась победой Польши, но на деле не позволила ни той, ни другой стороне достичь своих целей и намерений. Когда Красная армия двинулась на Варшаву, ее порыв помочь братьям по классу не встретил ожидаемого понимания среди польского населения, что весьма разочаровало друзей и соратников по революционной борьбе. Как справедливо писал известный польский публицист 3.3а-луский, «термин "белополяки" служил вначале для того, чтобы различить настоящих поляков от польской контрреволюции. Но чем ближе к Висле, тем этих "белополяков" оказывалось все больше... На предпольях Варшавы складывалось впечатление, что других просто нет»⁴. Ослепленные перспективой мировой революции, советские руководители и военачальники не сумели верно оценить ситуацию, предвидеть последствия более чем векового угнетения польского народа, недостаточного уважения к его национальным чувствам.

Польский замысел создать объединение государственных образований народов, заселявших в XVIII в. Речь Посполитую, не удался. Польша превратилась в многонациональную слабо интегрированную страну, обремененную напряженными проблемами национальных меньшинств, непростых отношений с соседями.

Закрепленные в 1921 г. Рижским миром отношения, казалось, стабилизировались, что было подкреплено отказом «от всяких прав и притязаний», взаимными гарантиями полного уважения государственного суверенитета другой стороны и воздержания от всякого вмешательства во внутренние дела друг друга. Однако граница пролегла в соответствии со случайной конфигурацией линии фронта осени 1920 г., оставив на польской стороне почти половину белорусских земель и около четверти украинских, образовав непреодолимый барьер между Польшей и СССР. Польская политика, не будучи бескомпромиссно враждебной по отношению к Советскому Союзу, стала политикой недоверия и неприязни.

Для Советской России Польша была страной, война с которой не была выиграна, опасность со стороны которой как опоры ненавистного версальского порядка, символа империалистической системы укоренялась в общественном сознании. Польская граница была границей с «капиталистическим окружением», и психологически угроза «Если завтра война, если враг нападет» увязывалась именно с нею. Более того, Польша воспринималась как самый крупный реальный, близкий противник: через фронты войны с ней с обеих сторон прошло более чем по миллиону солдат, значительно больше, чем через фронты Гражданской войны. Это оставило в сознании прочный след — неизгладимую горечь и взаимное неприятие, все более эксплуатируемые идеологически.

Напомним, что историческое сознание и политическая мысль Советской России получили весьма сложное наследство и их развитие оказалось весьма противоречивым. Демократической трактовки польского вопроса в предоктябрьский период и первые революционные годы, в том числе всеобъемлющей и последовательной программы его решения, объединения всех польских земель и воссоздания независимого Польского государства хватило ненадолго. Возобладали новые мифологемы. Восстановление польской государственности, судьбоносное, переломное событие крупнейшего масштаба и огромного значения для польского народа, событие долгожданное и желанное, оказавшее решающее воздействие на все дальнейшее развитие этого народа, для россиян было отодвинуто в тень идеей мировой революции. Иллюзия быстрого преобразования мира, отношение к польскому государству как к препятствию на этом пути очень затруднили налаживание конструктивных отношений между двумя соседями, затормозили преодоление пережитков прошлого и реальное сближение народов в духе демократических деклараций. Уместно отметить, что только в 1989 г. в СССР впервые был торжественно отмечен юбилей воссоздания Польского государства в 1918 г., что явилось заслуженной данью глубокого уважения к вековым освободительным усилиям польского народа, к его свободолюбию и жизнестойкости.

В 20-е же годы опыт военной конфронтации сыграл существенную роль в обновлении и укоренении стереотипов, более свойственных состоянию войны, чем утверждения дружественного мира. Ленин осенью 1920 г. писал о возможности заключения союза с Германией против Польши, которую, впрочем, не считал опасной для Советской России. Важное значение имело и то обстоятельство, что в сознание Сталина, допустившего досадные стратегические просчеты в качестве члена Реввоенсовета, было заложено жестко негативное восприятие как итогов войны, так и страны-противника. Окрашенные личными мотивами мрачные воспоминания наложили свой деструктивный отпечаток на последующее развитие двусторонних отношений. В итоге, общие контуры советско-польских отношений в межвоенное двадцатилетие были сформированы событиями 1919—1921 гг. и оказали определяющее воздействие на противостояние Польши и России в период растущего напора гитлеровского фашизма и решение коренного вопроса о судьбах Польского государства.

К тому времени сложилась разветвленная сеть международных союзов и соглашений, но все они были в значительной степени формальными, не носили характера эффективных обязательств, которые гарантировали бы немедленное выступление на защиту партнера. Кроме того, насколько эта сеть дипломатических отношений функционировала систематически, все более усложняясь, настолько была слабо проработана и реально подкреплена военная стратегия западных держав, весьма далекая от готовности во всеоружии встретить приближавшуюся мировую войну.

Советско-польские отношения регулировались двусторонним договором о ненападении от 25 июля 1932 г. — на три года с продлением на два года при отсутствии предупреждения о денонсации за шесть месяцев до истечения срока действия. Произошел существенный, хотя и оказавшийся кратковременным, прорыв в деле складывания конструктивных межгосударственных и межнациональных отношений, в культурном и научном сближении обоих народов вопреки тому, что с 20-х годов, как показывает С.М. Фалькович, «под влиянием политического фактора образ Польши и поляков чаще всего представал в тенденциозном освещении»⁵.

Следует признать, что последние годы жизни Ю. Пилсудского, понявшего важность восстановления рынков на востоке и пошедшего на сближение с СССР, оказались наилучшими для двусторонних отношений за все межвоенное двадцатилетие. Да и сам он все чаще стал переходить на русский язык, постоянно читал советские газеты и книги⁶.

Как справедливо отмечает С.З. Случ, Польша во второй половине 30-х годов объективно начинала играть крайне важную роль, оказывая большое влияние на корректировку и даже расстановку сил на Европейском континенте в 1939 г. Судьбы Польского государства оказались предопределены еще до начала Второй мировой войны развитием событий в силовом треугольнике, две другие стороны которого составляли нацистская Германия и Советский Союз⁷.

Нормализации двусторонних отношений весьма способствовала деятельность советской дипломатии, возглавлявшейся наркомом иностранных дел М.М. Литвиновым, который являлся активным сторонником системы коллективной безопасности на основе многосторонних договоров, подкрепляемых авторитетом Лиги Наций. Он старался поддерживать мирные, добрососедские отношения с государствами, имеющими с СССР общую границу, и последовательно выступал на союзных и международных форумах против политики ревизии границ, в частности польских. Дух Рапалло начал развеиваться. Литвинов проявлял себя решительным противником пересмотра Версальского договора, превращенного в официальную догму рейха, критиковал предложенную Германией систему пактов о ненападении, которая сводилась к «проповедуемому г. Гитлером принципу локализации войны. Каждое государство, подписавшее такой пакт с Германией, иммобилизуется в случае нападения Германии на третье государство». Он указывал на пагубность тактики, «гарантировав нападение на одну часть, получать свободу рук для расправы с другой частью Европы»⁸.

Советское руководство внимательно следило за формированием гитлеровского курса внешней политики, направленного на подрыв Версальской системы, компенсацию потерь и дальнейший передел мира.

В числе вариантов пересмотра Версальского мира в Германии рассматривалась агрессия против Польши и возможная роль в этом СССР. В июне 1933 г. советская разведка направила наркому обороны К.Е. Ворошилову документ «Оперативная задача, легшая в основу полевой поездки, проведенной командованием рейхсвера в 1933 г.». В нем шла речь об учениях, на которых проигрывалась подготовка совместной войны России и Литвы против Польши при благожелательном нейтралитете Германии и блокировании участия Чехословакии и Франции на стороне Польши. Одним из исходных пунктов было обязательство России поддерживать Германию всеми находившимися в ее распоряжении средствами, а восточные границы Германии должны были быть восстановлены «в прежнем виде». Прогноз поведения Лиги Наций в такой гипотетической ситуации гласил: «Обычная картина, каждая страна обвиняет другую в агрессии. Общего решения достигнуто быть не может. Англия пытается локализовать конфликт, Франция стремится вмешаться в пользу Польши...» Возможные действия для Германии определялись следующим образом: «Ответом герм[анского] пра[вительства] была общая мобилизация в соответствии с тайным договором, заключенным с Россией...»⁹

Трудно определить, было ли получение этих сведений советской разведкой результатом ее удачной акции или сознательной утечкой информации в целях предоставления советскому командованию материала для размышления о возможном развитии событий. Но в концепции командования рейхсвера уже был заложен ряд элементов, которые будут воспроизведены в августе—сентябре 1939 г., являясь как бы репетицией грядущих событий. Просматривается готовность поставить Германию под ружье, достичь взаимопонимания и тайного сговора с Россией, добиться изоляции Польши и развертывания военных действий против нее и решения за ее счет как своих, так и российских территориальных проблем в довоенном, до 1914 г., варианте.

Вопросы отношений и перспектив их развития в том же треугольнике СССР—Германия—Польша с приходом Гитлера к власти рассматривал тогда и Сталин. По свидетельству перебежчика Орлова, ранее высокого сановника НКВД, на совещании с участием сотрудников внешней разведки он обратился к ответственному за разведку в Польше лицу с вопросом: с кем пойдет эта страна в случае войны, начатой Германией? Ответ гласил, что Польша (с которой СССР имел договор о ненападении) будет бороться против немцев. Он вызвал резкую реакцию вождя, который обозвал разведчика дураком и назидательно поправил: Польша пойдет с Германией, так как иначе будет раздавлена¹⁰. Даже если оставить в стороне указание на необходимость соблюдения бдительности в отношении соседнего государства, очевидно просматривается нежелание признать обоснованность взаимодействия с ним в случае военной угрозы и варианта польского нейтралитета, отнесение Польши к стану прогерманской ориентации.

Польша, со своей стороны, поторопилась ограничить угрозу и обеспечить возможность нейтралитета для себя, заключив 26 января 1934 г. с Германией двустороннее соглашение «О мирном разрешении споров». Этот пакт не содержал гарантий для польских границ и фактически открывал возможности для неограниченного давления на нее.

Пилсудскому представлялось, что польские проблемы оптимально решает политика «равной удаленности» от соседних крупных держав. На совещании политической верхушки страны, как следует из дневниковой записи за 7 марта 1934 г. маршала сейма К. Свитальского, Ю. Пилсудский раскрыл свое видение ситуации и внешней политики Польши, которая являлась «очагом вечного противоборства и потенциальным источником споров». При отсутствии внешних гарантий безопасности она становилась объектом всяческих манипуляций. Как свое важное достижение Пилсудский представил заключение соглашения с Россией, которая «пошла на мирные отношения», а также, в связи с признанием Гитлером Польского государства, преодоление, хотя бы на время, враждебного, а порой и агрессивного отношения немцев. Свитальский записывал: «Польша, — излагал свои взгляды маршал, — на протяжении всей своей истории со времен Екатерины и прусского Фридриха испытывала на собственной шкуре, что бывает, когда два ее самых могущественных соседа смогут договориться между собой. Польшу тогда рвут на куски» (роль Австро-Венгрии в разделах Польши, действительно, была более пассивной).

Наиболее сложным, признался Пилсудский, было добиться того, чтобы оба пакта не были обусловлены какими-либо дополнительными обязательствами. При напряженности советско-германских отношений было очень трудно сохранять позицию свободы рук, не поддерживая ни одной из сторон, используя достигнутые соглашения как противовес. Обеспечив стране относительно устойчивую позицию на международной арене, комендант не питал особых иллюзий относительно ее прочности и прозорливо предсказал хрупкость этой конструкции, призывая сохранять бдительность и не поддаваться иллюзиям, что нынешние мирные отношения между Польшей и ее двумя могучими соседями, которые еще не оправились от урона, нанесенного им мировой войной, «будут продолжаться вечно». Нормальные отношения с Германией, предполагал он, продлятся не более четырех лет¹¹. За более длительный срок, учитывая динамику настроений немецкого населения, он не ручался. Этот прогноз вполне подтвердился, несмотря на неоднократные усилия его преемников сохранить достигнутую им основную тональность отношений, не попадая в зависимость от фашистской Германии, постараться устоять перед ее давлением.

Пилсудский хорошо знал, что Россия слишком великая страна, чтобы можно было ею пренебрегать, и опасался, что «виктория 1920 года» способна приблизить Польшу к краю пропасти. Еще в 1923 г. он говорил Мильерану, что Польша не может позволить себе такую роскошь, как плохо жить с соседями¹². Как известно, он неоднократно повторял, что при огромной протяженности границ с двумя великими державами надо постоянно думать о сохранении мира на них.

На мартовском совещании 1934 г. Пилсудский с большим сожалением констатировал, что его наследникам «трудно будет сохранить статус-кво 1934 года» и что им будет нехватать «умения анализировать и находить новые подходы»¹³. Через месяц с небольшим, 12 апреля, он провел секретное совещание военной элиты страны с участием министра и вице-министра иностранных дел, дабы обсудить ключевую проблему будущего страны: как, достигнув «довольно дружественных отношений» с СССР и Германией, избежать их ухудшения? Считая, что внутреннее положение обоих государств не является устойчивым и чревато неожиданностями, он предложил каждому участнику этой «сшибки мозгов» продумать и написать, какое из них является «наиболее опасным для Польши и может стать опасным в первую очередь», какими средствами они располагают и какие мотивы могут склонить их к наступательным действиям и как в связи с этим следует строить свою политику¹⁴.

Вскоре были предприняты меры по закреплению ситуации нейтральности в отношении обоих соседей как принятых ими правил игры. 5 мая был продлен срок действия договора о ненападении с СССР с соответствующей оговоркой в заключительном протоколе, что обе стороны не связаны никакими заявлениями, которые противоречили бы постановлениям Рижского договора¹⁵.

25 мая были сделаны шаги и для поддержания стабильных отношений с западным соседом. Согласно донесению посла Германии в Польше Г. Мольтке о беседе с польским министром иностранных дел Ю. Беком, они означали, что «Польшу не свернуть с политического курса, принятого ею по отношению к Германии», и в то же время она откажется брать какие-либо новые обязательства по отношению к России. Бек отстаивал польскую внешнеполитическую линию, доказывая, что лучший путь для достижения мирных отношений с соседями и тем самым для содействия миру вообще — это путь прямых договоров и двусторонних договоров, и «эта политика, принятая Польшей, как это следует признать всему миру, полностью оправдала себя»¹⁶.

Соседи, однако, все меньше были склонны одобрять столь независимую политику и подозревали наличие тайных договоренностей за своей спиной, не признавая за Польшей достаточно сильных позиций для «свободного плавания», особенно в условиях постоянной перегруппировки сил и изменения их баланса. Попытки «сохранить лицо», не раскрывая суть тех или иных форм давления, требований уступок, навязывания неравноправного партнерства или ловкого блефа, только подогревали недоверие и оказывались бесполезны. Становилось все труднее поддерживать параллельные отношения с соседями, каждый из которых недоверчиво присматривался к малейшему шагу, который можно было прочесть как движение в сторону другого. Возможностей эффективного применения подобного метода без потерь, без попадания в зависимость и превращения в жертву в условиях предвоенного нагнетания противоречий фактически уже почти не было¹⁷.

Как генеральный инспектор вооруженных сил генерал Э. Рыдз-Смиглы, так и министр иностранных дел Ю. Бек старались реализовать завещанную Ю. Пилсудским стратегию, но это получалось у них по-разному. Рыдз-Смиглы не любил немцев и не верил им, а о переговорах с Россией не хотел и слышать. Пилсудский ценил его как перспективного военного, дисциплинированного и надежного, с сильным характером и могучей волей, выполняющего любые задания и заслуживающего доверия, смелого, не боящегося сложных решений и не пасующего перед неудачами. Он не любил конфликтов, был справедлив к подчиненным и имел на них большое моральное влияние. Но у него был слабо развит политический инстинкт, и старый маршал сомневался, сумеет ли он сладить с капризными и амбициозными генералами, соотнести силы и возможности своего государства и неприятеля¹⁸. Действительно, его оценки мощи и военного потенциала Германии оказались неадекватными, как и способность спрогнозировать ситуацию, созданную секретным протоколом к советско-германскому договору.

Внешнеполитические проблемы ложились в основном на плечи полковника Ю. Бека, который в своих действиях был весьма односторонен, полагая, что опасаться Германии бессмысленно: «Неизвестно, будет ли война, но немцы отдают себе отчет, что если они займут всю Польшу, то натолкнутся на Советы и будут иметь против себя всю Красную Армию»¹⁹. Его трактовка советско-польского договора о ненападении сама по себе была достаточно наивной, даже если отвлечься от развития событий в августе—сентябре 1939 г. Манера же общения Бека была далека от продуманности и осторожности, превращая его в легкую добычу для опытных и хватких немецких дипломатов. Очень скоро испытав на себе их мощное давление, пытаясь увиливать и давая слабину, он стал надеяться найти поддержку, у Великобритании и Франции.

Английский министр иностранных дел Э. Иден из бесед с Беком вывел заключение, что представления последнего о политике были бы верны для министра державы, равной по весовой категории какому-либо возможному противнику, или островного государства. Он должен был лучше осознавать слабость Польши. Кроме того, Бек считал, что билатеральные договоры надежнее и предпочтительнее коллективных, которые на самом деле не так легко нарушать²⁰.

Ситуация на международной арене во второй половине 30-х годов непрестанно трансформировалась и усложнялась, мир приближался к новой войне, а Бек не умел просчитывать столь сложные варианты с изменением правил игры и комбинаций. Польша систематически выполняла деструктивную роль в процессе создания системы коллективной безопасности, которая оказалась неадекватной реалиям разделенного мира.

В двусторонних отношениях Бек вел себя неровно и непоследовательно, легко, по свидетельству французского посла Л. Ноэля, отталкивая от себя людей, портя своей заносчивостью отношения с соседями, проявляя излишнюю самоуверенность и даже фанфаронство. Роковой ошибкой Бека, засвидетельствованной послом В. Гжибовским, был его отказ от встречи со Сталиным во время приезда в Москву для подготовки продления договора о ненападении. Бек, как и Гжибовский, поддерживавший в Варшаве представления о сильной позиции Польши в Москве, слабо ориентировался в советской политической действительности и посчитал, что партийный лидер не занимает достойного его визита поста. Этот сверхвызывающий жест на фоне многочисленных контактов с западными руководителями, и особенно с верхушкой рейха, которая намеревалась сговориться с польскими правящими кругами на антисоветской платформе и превратить Польшу в инструмент своей внешней политики, в своего вассала, был прочитан как явно враждебный и не мог не иметь однозначных последствий, хотя на самом деле, в чем совершенно прав Л.А. Безыменский, было бы примитивным недооценивать сложностей политической игры Ю. Бека и считать его креатурой германской политики²¹.

Польско-германский пакт о ненападении вызвал напряженность в советско-польских отношениях. Партийные органы и советская печать стали раскручивать идеологическое противостояние²². На польское и немецкое национальные меньшинства обрушились притеснения и репрессии с обвинением в национализме и фашизме. Польские коммунисты исключались из Коммунистической партии (большевиков) Украины (КП(б)У), упразднялись польские и немецкие национально-территориальные органы. В августе 1935 г. был ликвидирован Мархлевский национальный район²³.

Н.С.Хрущев в докладе на XIV съезде КП(б)У разоблачал «польско-немецких агентов», буржуазных националистов, которые открыли национальные школы, и под этой маркой «враги создали гнезда для проведения контрреволюционной работы». Было принято решение о депортации польского населения в Казахстан, и в 1936 г. вывезено более 40 тысяч поляков и значительное количество немцев²⁴.

Уже в конце июня 1934 г. значительное ухудшение атмосферы двусторонних отношений как в правительственных, так и в общественных кругах стало темой беседы замнаркома индел Б.С. Стомонякова и польского посла Ю. Лукасевича. По ходу взаимных претензий посол констатировал, что советская пресса «нападает на польскую политику и систематически воспитывает недоверие к Польше». Стомоняков записал, что Лукасевич «крайне огорчен таким оборотом событий, ибо видит, как растрачивается или уже растрачен целиком "весь капитал, который, — сказал он, — мы с таким трудом накопили здесь упорной работой". Все это является результатом ни на чем не основанного недоверия, существующего у нас по отношению к польской политике»²⁵.

В середине 30-х годов в советской печати еще можно было встретить апеллирование к традициям совместного сотрудничества.

На смерть Ю. Пилсудского, наступившую 12 мая 1935 г., откликнулись в числе нескольких советских газет «Известия», опубликовавшие статью-некролог К. Радека. Она ориентировала на продолжение дружественных взаимоотношений и утверждала, что нет лучших гарантий независимости Польши, чем дружба с Советским Союзом, который не посягает на ее суверенитет: «Дружба СССР и Польши, к которой мы горячо стремимся, может спасти Восточную Европу от больших потрясений и может стать краеугольным камнем мира во всей Европе»²⁶. Однако на уровне лозунговой пропаганды победоносно утверждалось бессодержательное клиширование плакатных формул революционного сотрудничества в духе гипертрофирования классового начала. Одновременно через ущербно однообразную пропаганду, подчиняя себе сферу культуры и искусства — кино, жанр плаката, поэзию и песенное творчество, официальная идеология внедряла антипольские стереотипы, которые предписывали судить о польском народе по его части — по имущим классам, наделенным всеми чертами отвратительного кровопийцы-угнетателя и эксплуататора. В «Окнах РОСТа» образ наглого, усатого и пузатого «пана» с кнутом и кандалами в руках мелькал в одном ряду с заклятыми врагами советской власти — «наемниками» Антанты и «лакеями» Версальской системы. Усилиями сталинистской пропаганды увеличивался заряд негатива в трактовке советско-польских отношений, осуществлялась адаптация отрицательных стереотипов времен царизма для нужд сталинской тоталитарной внешней политики. Польша все более фигурировала в качестве лютого врага советского народа и приспешника Гитлера, на ней (вместе с Румынией) фокусировался клич-призыв к мобилизации на защиту Страны Советов как «осажденной крепости»²⁷.

За этой идеологической обработкой стояла определенная, начавшая приобретать в середине 30-х годов достаточно четкие контуры внешнеполитическая концепция сталинского руководства, касавшаяся идеи совместного советско-германского пересмотра проблемы судьбы Польши. Она проявлялась периодически, и не столько в акциях Литвинова, сколько в нацеленных на налаживание отношений с руководством нацистской Германии планах Сталина. Обе эти линии обнаружились во время «особой» миссии торгпреда Д. Канделаки в Германию в 1934—1936 гг. Хотя Литвинов старался контролировать эту акцию, вопреки ему Сталин вел тайные зондажи и переговоры с гитлеровскими креатурами²⁸.

Определенным индикатором эволюции позиции Сталина в то время можно считать ухудшение его отношения к близкой ему в идейно-политическом отношении группе польских коммунистов в Коминтерне, которая традиционно символизировала сотрудничество российских и польских революционеров и перспективу развертывания революционного процесса на западных границах СССР. Ее руководитель — соратник Сталина по Наркомнацу Ю. Лещиньский-Ленский — прошел путь от сектантского курса на форсирование пролетарской революции к «повороту в политике Коминтерна», став одним из его соавторов. Весьма плодовитый публицист, он активно включился в разоблачение планов гитлеровского фашизма, в защиту независимости и суверенности своей страны. Эта линия успешно утверждалась в Коммунистической партии Польши (КПП).

В отношениях руководства делегации ВКП(б) в Коминтерне и его польской секции появилась напряженность. Контакт польских коммунистов со Сталиным разладился.

Вынесение на обсуждение Секретариата Исполнительного комитета Коммунистического Интернационала (ИККИ) осенью 1935 г. вопроса о выполнении КПП решений VII конгресса (надо отметить, весьма успешном) приняло неожиданный оборот. Оно сопровождалось обвинением польских коммунистов в шпионаже и провокации, рекомендацией таких мер «по оздоровлению партии», которые ставили ее на грань ликвидации. Речь шла об упразднении польской секции, не помешавшей «проникновению в ВКП(б) шпионов и диверсантов». Было предписано не допускать эмиграции польских коммунистов в СССР. Поляков в это время в стране было много, одних коммунистов насчитывалось более 5 тысяч, к концу 1935 г. согласно постановлению Секретариата ИККИ о переводе членов братских партий в ВКП(б) 2 тысячи из них вошли в местные партийные организации. Было признано, что КПП «засорена» троцкистами и поляки в местных парторганизациях нежелательны, поскольку «сеяли недоверие к правильности и справедливости приговоров советских судов, данных изменникам народа».

Заявка КПП на легальную деятельность в Польше, на укрепление единого и народного фронта встретила противодействие не только Секретариата ИККИ. Раздосадованный Сталин высказал мнение о высылке польских коммунистов из СССР и явке их с повинной к властям с перспективой помещения в тюрьмы или концлагерь Береза Картуска. Узнав об этом, руководители КПП попросили Сталина принять их и пересмотреть это решение. Встреча закончилась тем, что он предложил им в качестве альтернативы массовый выезд в интербригады республиканской Испании. В СССР после первой волны арестов польских коммунистов 1933—1934 г. Две основные, большие, пришлись на 1935—1936 гг. и на 1937 г., в их ходе были арестованы 3 тысячи коммунистов и многие члены их семей. Погибли более 69% членов ЦК и кандидатов в члены ЦК, в основном расстрелянные без суда²⁹.

Во время подготовки постановления о роспуске партии польских коммунистов Сталин сформулировал свое мнение 2 декабря 1937 г. следующим образом: «С роспуском опоздали года на два. Распустить нужно, но опубликовывать в печати, по-моему, не следует». В предъявленных генсеку ИККИ Г. Димитрову показаниях, данных на следствии арестованными руководителями КПП, присутствовали абсурдные вынужденные признания о подчинении партии пилсудчикам, о стремлении в случае войны СССР с Польшей обеспечить его поражение и т.п. В объяснявших роспуск КПП 16 августа 1938 г. коминтерновских документах фигурировали обвинения ее, в частности, в нарушении безопасности Советского Союза, выражавшемся, например, в выдвижении лозунга права наций на самоопределение «вплоть до отделения» в отношении Западной Украины и Западной Белоруссии, что грозило ссорой Польши с СССР и разъединением польского народа и национальных меньшинств в борьбе с наступлением фашизма внутри страны³⁰.

Эти внешнеполитические сюжеты, отражавшие рост недоверия к польским коммунистам, ставшим на позиции защиты независимости и суверенитета своей страны, свидетельствовали о негативном восприятии польской политики. Собственно, еще летом 1936 г., при первом посещении В. Гжибовским Наркоминдела, замнаркома Н.Н. Крестинский без лишней дипломатии заявил ему, что политические отношения между СССР и Польшей — хуже не может быть: Польша находится в орбите германской политики³¹. Дальнейшее развитие событий не разубеждало советских дипломатов в этом: вначале сложные ситуации в польско-германских отношениях тщательно сохранялись в тайне; Гитлер решал свои имперские задачи в мирном стиле, последовательно подрывая устои Версальского договора — заняв Рейнскую область, профорсировав Мюнхенское соглашение, присоединив к Германии Австрию, а потом и Чехию. Ю. Бек не удержался при этом от того, чтобы не прихватить Тешинскую Силезию, что выглядело как подтверждение наличия тайного соглашения.

Гитлер увеличивал свой напор, усиливая опасения в Москве, что Польша пойдет в фарватере его политики агрессии. Ее конфликты с Литвой и Чехословакией были использованы для усиления давления на нее, а угрозы приобрели весьма специфический оттенок. Так, болгарский посол в Москве Н. Антонов в отчете от 2 февраля 1938 г. сообщал, что известный своими прогерманскими симпатиями (так считалось) В.П. Потемкин заметил в беседе с ним по поводу возможных надежд Польши и Румынии получить Украину, «чего, разумеется, нельзя даже пробовать без войны», «но если будет война, — спокойно добавил собеседник Антонова, — очевидно, что Польша будет побеждена и тогда ее союзник Германия, для которой так ретиво сейчас работает полковник Бек, вместо того, чтобы выступить на ее защиту, придет, чтобы нам предложить возвращение к старой практике XVIII века и вместе совершить четвертый раздел польских земель». О перспективе четвертого раздела Польши Потемкин сказал 4 октября и французскому послу Р. Кулондру: «Я не вижу теперь иного выхода, чем четвертый раздел Польши». Аналогичные фразы он вставлял в беседы и с другими членами дипломатического корпуса. Венгерский посол в Москве М. Юнгер-Арноти докладывал в рапорте о беседе с советскими дипломатами в конце ноября 1938 г., во время которой было прямо сказано: «Одной из ближайших жертв мюнхенских соглашений после Чехословакии будет Польша. Они открыто говорили, что политика Бека ведет к четвертому разделу Польши, ибо, когда развернется германская агрессия во имя "мирного решения" проблем Гданьска, коридора, Верхней Силезии, голоса не поднимут ни западные державы, ни Советский Союз»³².

Так в течение 1938 г. в виде пробных шаров вбрасывалась версия соглашения СССР с Германией, если не состоится союз западных демократий с СССР и если Польша не займет позиции на стороне СССР. Советские дипломаты стали эксплуатировать идею раздела этой страны, Генштаб же в своем стратегическом плане видел Польшу в орбите фашистского блока, где «германо-польские силы» якобы соединялись воедино.

Германия, со своей стороны, настойчиво прокладывала пути подчинения Польши, требуя от нее территориальных уступок: включения в третий рейх «вольного города Данцига» (Гданьска), проведения через Поморье—Померанию экстерриториальной автострады и железнодорожной линии. Гитлеровские дипломаты систематически с 1935 г. внушали польским верхам, что следует укреплять сотрудничество в силу общности интересов в отношении СССР, а Польша имеет шанс получить территориальные приращения за счет Украины (на что и реагировал Народный комиссариат иностранных дел (НКИД)). Польский посол Ю. Липский 11 августа сообщал из Берлина, что Г. Геринг предложил ему в ближайшее время обсудить, «разумеется, как всегда секретно и неофициально, возможность дальнейшего польско-германского сближения». В ходе предварительного обмена мнениями «Геринг вернулся к своей мысли о том, что в случае советско-польского конфликта Германия не может оставаться нейтральной и не оказать помощи Польше», которая, в отличие от Германии, «по его мнению, может иметь известные интересы непосредственно в России, например на Украине» (что отклика поляков как правило не получало). При этом он четко обозначал намерение «положить конец большевистской акции»³³.

В октябре 1938 г. Германия перешла к прямому нажиму. 24 октября И. фон Риббентроп предъявил Польше счет за ее участие в разделе Чехословакии, когда Польша с согласия Германии получила в сентябре 1938 г. Тешинскую Силезию. Он потребовал «глобального урегулирования» германо-польских отношений ценой продления пакта о ненападении и гарантии общих границ: присоединиться к Антикоминтерновскому пакту (то есть отказаться от обязательств перед СССР), отдать Германии Гданьск с существенным ограничением экономических прав Польши в этом городе и т.д. Предлагаемое включение в фашистский блок означало значительное сужение суверенитета Польши и превращение ее в сателлита Германии, облегчающего той ее восточную экспансию.

Польша сама в известной мере спровоцировала этот ход Риббентропа, когда в сентябре во время конфликта с Чехословакией и поддержки последней со стороны СССР (на польской границе были сосредоточены советские части и было заявлено, что пакт о неагрессии будет денонсирован без предупреждения) запросила Берлин может ли рассчитывать на его поддержку в случае конфликта с Советским Союзом. Был получен положительный ответ, но последовавшее за ним мощное давление, угрожающие намеки Потемкина со всей очевидностью демонстрировали, какую реальную опасность влекли за собой растущая напряженность отношений между соседями и их притязания.

Польская дипломатия предпринимала шаги по нормализации отношений с СССР. Литвинов поддержал это стремление, и 27 ноября было опубликовано коммюнике, подтверждавшее, что основой взаимоотношений остаются ранее заключенные договоры, а срок действия договора о ненападении 1932 г. продлен до 1945 г. Положительно решался ряд текущих вопросов. Был смягчен тон прессы, советская печать особо подчеркивала антигитлеровское значение коммюнике. Стороны договорились, что в основу торговых отношений будет положен принцип наибольшего благоприятствования. 19 февраля 1939 г. был подписан первый в истории торговый договор, соглашение о клиринге, о товарообороте (с увеличением его примерно в 10 раз), о морских перевозках и транзите. Однако интерес к Польше как средству нажима на рейх уже падал.

Проанализировав положение Польши и уровень польско-германских противоречий, советские дипломаты в январе 1939 г. при-шли к выводу, что «беспрерывное стремление Германии к ревизии границ определило ту зигзагообразность внешней политики, которая характерна для Польши...», и что «ни один из спорных вопросов между Польшей и Германией не может быть разрешен мирным путем и что столкновение Польши и Германии неизбежно»³⁴. Исходя из этих предпосылок, линия Литвинова рубежа 1939 года была направлена на перевод советско-польских отношений в союзные, даже в ранг возможного военно-политического союза против агрессии Германии. Однако в противоречие с нею вступали как сталинское видение развития советско-германских отношений, вскоре приведшее к отставке Литвинова, так и постоянное усиление давления Гитлера на польское правительство, вынуждавшее последнюю продолжать вилять и уходить от однозначных решений.

В январе 1939 г. Гитлер и Риббентроп требовали «глобального урегулирования германо-польских отношений, стремясь не допустить благоприятного развития отношений Польши с СССР. Появилось новое требование предоставления Германии в польской Гдыне того же статуса, что и в Гданьске, было возобновлено требование о вступлении Польши в Антикоминтерновский пакт с проведением явной антисоветской политики. Бек парировал, что пакт с Россией Польша трактует серьезно.

Духом пересмотра Версаля повеяло от утверждения Германии о преследовании немецкого меньшинства в Польше. Вместе с тем назойливо повторялись те же обещания компенсаций³⁵. Бек прикрывался необходимостью «считаться с мнением народа», которое мешает решить вопрос в предлагаемом ключе, но заменял отказ туманным уверением в том, что «польская политика в будущем, пожалуй, сможет развиваться в этом отношении в желаемом нами направлении»³⁶. Его заместитель граф Шембек констатировал в своем дневнике, что боязливый Бек склонялся к уступкам в вопросе автострады³⁷. В то же время он понимал опасность таких договоренностей, грозящих потерей западной доверсальской, входившей в состав Германии, части Польши. Британскому послу в Варшаве Х. Кеннарду Бек сказал, что 4 января на встрече с Гитлером он понял, что пути Польши и Германии расходятся. В книге «Последний рапорт» он напишет, что счел своей обязанностью предостеречь президента Мощицкого и генерала Рыдза-Смиглого, что дело идет к войне: для Германии разговоры о Гданьске и автостраде — лишь предлог. Колебания приведут к утрате независимости и превращению Польши в вассала Германии. Необходимо сохранение принципиальности и спокойствия. «Начинается война нервов»³⁸. Ситуация менялась, страна нуждалась в стабильности, между тем Германия переходила от контактов с Польшей к прямому ее подчинению.

В Польше проходили антигитлеровские демонстрации. В конце января Риббентропа, прибывшего в Варшаву на празднование пятилетия пакта о ненападении, а практически для последнего зондажа перед принятием решения о «польской политике», машинист поезда как бы случайно высадил в привокзальные кучи мусора, а под окнами зданий, куда приезжал посланец Берлина, оказывались возмущенные толпы. Риббентроп должен был признаться Мольтке, что Польша заняла твердую позицию и придется изменить очередность принимаемых решений.

В ежегодном выступлении 30 января 1939 г. Гитлер обошелся без атак на СССР. Это был многозначительный ход.

8 марта Гитлер объявил высшим чинам рейха о своих планах. Перед продвижением на Запад он полагал необходимым обеспечить тылы, получить гарантированные источники сырья и продовольствия, лишить Францию союзников, предотвратить «удар в спину». Поэтому за Чехословакией последует Польша, падение которой сделает более сговорчивыми Венгрию и Румынию. В 1940 г. наступит очередь Франции и Англии, а затем СССР, война против которого «остается последней и решающей задачей германской политики»³⁹.

Разрабатывался план завоевания и расчленения Польши путем отделения от нее граничащих с Германией земель и образования западно-украинского государства под немецким протекторатом. Относительно «украинской карты» Гитлер еще не пришел к окончательному мнению. Не было принято решение и об остальных польских территориях. Но переход к силовому решению «польской проблемы» был предрешен.

По прошествии двух дней новую окраску ситуации и перспективам ее развития придало выступление Сталина на XVIII съезде партии, содержавшее заявку на формирование новой конфигурации политических сил на международной арене. Лозунг «Долой версальские цепи!» обретал новую жизнь.

Примечания

1. Версаль: опыт истории: (Вместо предисловия) // Версаль и новая Восточная Европа. М, 1996. С. 11. См. также: Безыменский Л.А. Гитлер и Сталин перед схваткой. М, 2000. С. 34, 176.

2. Ленин В.И. Поли. собр. соч. Т. 41. С. 324—325.

3. Певзнер Я. Мировая революция: великая авантюра и ее крах // Мировая экономика и международные отношения. М., 1997, № 10. С. 68, 74.

4. Залуский 3. Пути к достоверности // Наленч Д. и Т. Юзеф Пилсудский: легенды и факты. М., 1990. С. 278.

5. Фалькович СМ. Влияние культурного и политического факторов на формирование в русском обществе представлений о Польше и поляках // Культурные связи России и Польши XI—XX вв. Związki kulturalne między Polską, a Rosją, XI—XX w. M., 1998 (далее — Культурные связи). С. 193. См. также: Поляки и русские в глазах друг друга. М., 2000.

6. Парсаданова B.C. Образ России в произведениях Пилсудского. Пилсудский и Россия // Культурные связи. С. 167.

7. Восточная Европа между Гитлером и Сталиным (далее — Восточная Европа). 1939-1941 гг. М., 1999. С. 77-79 и др.

8. Литвинов М.М. Против агрессии. М., 1938. С. 15, 16, 31—32; Внешняя политика СССР. Сб. док. Т. 2. М., 1944. С. 921.

9. Дьяков Ю.Л., Бушуева Т.С. Фашистский меч ковался в СССР // Красная Армия и рейхсвер. Тайное сотрудничество. 1922—1933. Неизвестные документы. М., 1992. С. 323.

10. См.: Handbook of Intelligence. Michigan Press, 1963.

11. Наленч Д. и Т. Указ. соч. С. 190, 191.

12. Baranowski W. Rozmowy z Pilsudskim. 1916-1931. W-wa, 1938. S. 9, 12.

13. Залуский 3. Указ. соч. С. 192,

14. Документы и материалы по истории советско-польских отношений (далее — Документы и материалы). Т. VI. М., 1969. С. 192—193.

15. Там же. С. 197.

16. Там же. С. 198, 199.

17. См.: Materski W. Tarcza Europy: stosunki polsko-sowieckie 1918—1939. W-wa, 1994.

18. Żochowski S. Myślę o Wrześniu 1939. Londyn, 1993. S. 36, 40.

19. Tomaszewski J. Warjanty dyplomacji w Europie Środkowej w latach 1938— 1939 // Acta Universitatis Vratislavientis. Wrocław, 1981. S. 416—417.

20. Żochowski S. Op. cit. S. 30.

21. Безыменский Л.А. Указ. соч. С. 178; Batowski H. Antecedencje 17 września 1939 // 17 września 1939. Materiały z ogólnopolskiej konferencji historyków. Kraków, 25—26 października 1993. Kraków, 1994. S. 22.

22. См.: Фалькович СМ. Указ. соч. С. 202.

23. См.: Стронський Г. Злет і падіння. Польський національний район в Україні у 20—30-і роки. Тернопіль, 1992.

24. Поляки в Україні. Збірник документів. Ч. І. 1917—1939 pp. Т. І. Перемишль, 1998. С. 12; Чирко В.М. Национальные меньшинства на Украине. Киев, 1990. С. 22.

25. Документы и материалы. Т. VI. С. 200—202.

26. Известия. 14 мая 1935 г.

27. См.: Яжборовская И.С. Советская пропаганда 20—30-х гг. Складывание традиций и стереотипов советско-польских отношений и их верификация // Культурные связи России и Польши. С. 208—211.

28. Абрамов H.A., Безыменский Л.А. Особая миссия Давида Канделаки // Вопросы истории. 1991. № 4—5.

29. Яжборовская И.С. Выработка стратегии антифашистской борьбы и репрессирование ее польских участников // Польская ссылка в России XIX—XX веков: региональные центры. Polscy zesłańcy w Rosji w XIX—XX stuleciu: ośrodki regionalne. Казань, 1998. С. 258—260.

30. Фирсов Ф.И., Яжборовская И.С. Коминтерн и Коммунистическая партия Польши // Вопросы истории КПСС. 1988, № 12. С. 52.

31. Batowski H. Op. cit. S. 22—23.

32. Ibid. S. 25.

33. Документы и материалы. Т. VII. М., 1973. С. 356—357; Безыменский Л.А. Указ. соч. С. 177-180.

34. АВП РФ. Ф. 122. Оп. 22. П. 68. Д. 24. Л. 30, 37.

35. Sprawa polska w czasie drugiej wojny światowej na arenie międzynarodowej. Zbiór dokumentów. W-wa, 1965. S. 11—13.

36. СССР в борьбе за мир накануне Второй мировой войны (сентябрь 1938 — август 1939): Документы и материалы (далее — СССР в борьбе за мир). М., 1971. С. 153.

37. Dziennik Szembeka J. Dokument polityki sanacyjnej. W-wa, 1954. S. 58.

38. Безыменский Л.А. Указ. соч. С. 179. Beck J. Dernier rapport. Politique polonaise 1920—1939. Neuchtel, 1951. P. 183.

39. Подробно см.: Восточная Европа. С. 124-128, 134—138.