«Странная война»

1

Фашизм вступил в новый этап своей истории перед рассветом 1 сентября 1939 г. Час действий пробил. «Гороскоп времени стоит не на мире, а на войне», — заявил Гитлер. Долгое маневрирование, политические интриги, в которые каждый пытался запутать другого, но запутывался и сам, гадания, выжидания — все осталось позади в тот момент, когда вымуштрованная серо-зеленая масса вермахта на рассвете 1 сентября 1939 г. ворвалась своими танко-механизированными колоннами в Польшу.

Германский милитаризм торжествовал. С тех пор и следующие полтора года он поражал Европу темпами прорывов своих «танковых клиньев», падающими с неба пикирующими бомбардировщиками, которые разносили в прах, как первый раз в Гернике, кварталы европейских городов. По Европе шагал нацистский вермахт, преисполненный яростью ко всем «врагам расы». И чем дальше, тем больше убеждался он в своей непобедимости, следовательно, в правоте дела фюрера.

Но за кулисами этой ослепляющей Милитаристской вакханалий начальной фазы второй мировой войны шла порой зримая, временами малозаметная для внешних наблюдателей политико-дипломатическая работа в тихих кабинетах, делавшая все эти военные прорывы, потрясающие завоевания и громогласные провозглашения побед, чем-то другим, нежели простая, привычная для европейцев война. И в стане агрессоров, и в кругах западных политиков знали, догадывались либо надеялись, что самое главное — в общем-то не здесь, что главное произойдет позже и в совершенно другом на-правлении.

Весть о вторжении в Польшу молнией разнеслась по свету. В Берлине все, как всегда, обставили с надлежащей помпой. Срочно собрали рейхстаг. В 10 утра фюрер выступил перед «депутатами». Он потрясал зал оперы «Кролль» громом обвинений в адрес Польши, которая «спровоцировала войну»: польские солдаты сегодня ночью напали на пограничную радиостанцию и обстреляли германскую территорию (провокацию в Глейвице организовал Гиммлер). Фюрер снова говорил о своем стремлении к миру, о своем «бесконечном терпении». Его цель отнюдь не завоевание Польши. Опять «только исправление ошибок Версаля». И он надеется и верит, что западные державы не помешают его справедливой борьбе.

Апогеем заседания стало демонстративное напяливание фюрером на свою широкобедрую коротконогую фигуру серого военного френча и одевание полувоенной фуражки (позже Ева Браун назвала ее «шапкой почтальона»). Отныне он, фюрер, будет только «первым солдатом рейха». И он не снимет своей походной формы до полной победы! Под восторженные вопли «депутатов» Гитлер объявил: он «сам сразу отправится на фронт». Но на фронт он поехал не сразу. В рейхсканцелярии напряженно ждали реакции Лондона и Парижа.

Будут ли новые мирные предложения? Или какой-то вариант компромисса? Или же худшее?

Бесполезно искать в психологии фашистских лидеров что-то уравновешенное и последовательное. Гитлер не раз говорил, что «ходит по острию ножа». И вот снова. Но на этот раз нож еще острее.

Британский кабинет после длительного заседания 1 сентября решил направить в Берлин «ноту предостережения». «По многим сведениям, немецкое наступление в Польше развивается, — писал Чемберлен в ноте. — Этим германское правительство создало положение, когда Англия и Франция должны выполнить свои обязательства, данные Польше». «Я сообщаю, — указывал далее премьер, — что правительство его величества без колебаний выполнит свои обязательства по отношению к Польше, если германское правительство не готово... приостановить наступление против Польши и не готово немедленно вернуть свои войска с польской территории»¹.

Срок для ответа не определялся. Британский посол в Берлине получил строгие инструкции не рассматривать ноту как ультиматум. Однако довольно решительный тон ноты далеко не соответствовал истинным намерениям Чемберлена и его ближайших советников. Премьер все еще надеялся: быть может, что-то и как-то образуется?

На Кэ д'Орсэ, во французском министерстве иностранных дел, тоже господствовали сомнения и колебания. Боннэ все еще придерживался линии, которую сформулировал на заседании Национального совета обороны 23 августа. «Не лучше бы толкнуть Варшаву к компромиссу?»

После того как началось вторжение, он, опираясь на заключение генерального штаба, заявил: потребности мобилизации не позволят объявить войну раньше 4 сентября. Кроме того, появились кое-какие надежды в связи с идеей мирной конференции, выдвинутой еще 31 августа Муссолини.

В 10 час. 2 сентября из Рима в Берлин послана «информация» на имя фюрера: «Италия ставит в известность, конечно оставляя любое решение за фюрером, что еще имелась бы возможность созвать конференцию Франции, Англии и Польши на следующих основах: 1) приостановка военных действий там, где сейчас находятся армейские корпуса; 2) созыв конференции в течение 2— 3 дней; 3) решение спорных польско-германских вопросов, которое, как показывают события, будет благоприятным для Германии. Данциг уже немецкий, и Германия уже имеет в своих руках залог, обеспечивающий наибольшую часть ее требований. Если предложение созыва конференции будет принято, то она добьется всех своих целей и одновременно устранит войну, которая уже сегодня выглядит как всеобщая и чрезвычайно продолжительная»².

Этот план немедленно поддержали в Лондоне и Париже. Там еще надеялись на поворот событий. В полдень 2 сентября Галифакс отправил в Париж телеграмму: «Современная ситуация должна разрешиться в ближайшее время. Было бы хорошо, чтобы мероприятия английского и французского правительств были бы в настоящее время идентичными»³.

В Польше к идее конференции отнеслись иначе. Бек следующим образом ответил на предложение французского правительства о конференции: «Мы находимся вследствие неспровоцированного нападения в состоянии войны. Речь теперь идет не о конференции, а о том, чтобы союзники совместным отпором сопротивлялись наступлению. Я вообще ни от кого не слышал чего-либо об итальянском плане»⁴.

Во второй половине Дня 2 сентября собрался французский парламент. Из выступления Даладье стало ясно, что если Франция и объявит войну Германии, то реально воевать не будет. Французские войска не перейдут границу агрессора: «Геройство наших солдат может быть только подвигом защитника, а не завоевателя... Франция поднимается только тогда, когда убеждена, что нужно сражаться за свою жизнь и за свою независимость»⁵.

Парламент не уполномочил правительство объявить ультиматум, но разрешил требуемый кредит в 80 млрд. фр. для военных мероприятий. И правительству давалась возможность расценить такое решение как право действовать по собственному усмотрению.

Надежды на мирную конференцию преобладали в Париже и Лондоне весь день 2 сентября. После полудня итальянский посол в Берлине Аттолико сообщил в обе столицы: Гитлер не отвергает идеи конференции, но должен знать, означают ли английская и французская ноты от 1 сентября ультиматум. Если да, то переговоры станут невозможными (заметим, что к этому времени немцы уже заняли «польский коридор», Данциг и глубоко вторглись в Южную Польшу).

От Галифакса и Боннэ срочно последовал ответ. «Нота, переданная вчера вечером на Вильгельмштрассе, — сообщали из Парижа, — не носит ультимативного характера... Что касается вступления Франции в войну, то лично я готов отложить его до середины дня 3 сентября». Чиано отмечал в дневнике: сообщение о позиции Гитлера вызвало у Боннэ «самое большое удовлетворение». Более того,

Боннэ в 16 час. вызвал по телефону Галифакса и сказал, что «станет невозможно получить согласие Гитлера на созыв конференции, если будет выставлено требование предварительного очищения польских областей». Через час он получил сообщение английского правительства: «Британский кабинет... примет план конференции Муссолини только при одном условии... Немецкие войска должны быть немедленно выведены из польских областей. Британское правительство решило дать Гитлеру время сегодня до полуночи, чтобы вывести из Польши войска. По прошествии этого срока Великобритания откроет военные действия»⁶.

Решение английского правительства объявить войну объяснялось тем нажимом, который оно испытывало со стороны общественного мнения и ряда политических деятелей. Когда Чемберлен выступил вечером 2 сентября в палате общин, он встретил возмущенные возгласы со скамей обеих партий. Вот запись из дневника лейбориста Дальтона: «Эмери и Дафф Купер особенно раскраснелись и почти онемели от ярости. Казалось, что... данное нами полякам честное слово намеренно нарушается... Позже в кулуарах царило сильное волнение. При голосовании, как казалось, без фракционного принуждения Чемберлен и Саймон были бы провалены»⁷.

Ситуация складывалась таким образом, что захват Гитлером Польши, этого противовеса Германии, антисоветского бастиона и опорного пункта влияния на Юго-Восточную Европу, был полностью неприемлем для западных держав. Он имел бы следствием окончательное разрушение последних остатков баланса европейских сил.

Кроме того, ведь существовали «гарантии», о которых так много говорилось, что полностью отказаться от них в решительный момент означало бы для Англии потерпеть полную политическую и моральную катастрофу.

Положение в стране и в парламенте не оставляло другого выхода, как объявить войну, «даже если французское правительство не сделает этого одновременно».

Рано утром 3 сентября Галифакс поручил британскому послу в Берлине встретиться в 9 час. с Риббентропом для вручения ультиматума, так как «английское правительство не получило ответа на свою ноту от 1 сентября». Сцена происходила в рабочем кабинете Гитлера. Фюрер сидел за столом, рядом стояли Геринг, Риббентроп и переводчик германского министерства иностранных дел Шмидт. Вошел Гендерсон и заявил, что имеет поручение правительства сделать заявление. Он прочитал: «Если сегодня, 3 сентября, до 11 час. утра по британскому летнему времени от немецкого правительства не будет получено удовлетворительного сообщения в вышеупомянутом смысле и если оно не будет доставлено правительству его величества в Лондон, то между обеими странами с указанного часа будет существовать состояние войны»⁸.

Шмидт вспоминает: «Как окаменелый, сидел Гитлер и смотрел перед собой... потом повернулся к Риббентропу, который продолжал стоять у окна. «Что теперь?» — спросил Гитлер своего министра иностранных дел с гневным блеском в глазах... Риббентроп ответил тихим голосом: "Я полагаю, что в следующие часы французы передадут нам аналогичный ультиматум". Господствовала мертвая тишина. Геринг повернулся ко мне и сказал: «Если мы проиграем эту войну, тогда... да хранит нас небо!»⁹.

Париж в тот же день последовал за англичанами. В 10 час. 20 мин. Кулондр получил инструкцию прибыть в германское министерство иностранных дел и «ходатайствовать об ответе германского правительства на ноту от 1 сентября». В случае отказа он должен заявить правительству рейха, что «Франция вследствие отрицательного ответа Германии вынуждена с сегодняшнего дня, 3 сентября, с 17 час. выполнять свои известные германскому правительству обязательства в отношении Польши».

Французский посол вошел в кабинет Риббентропа. Министр, выслушав Кулондра, с огорченным видом сказал: «Рейх может только сожалеть, если Франция считает себя вынужденной вмешаться в конфликт». И вполне подделываясь под тон французских соглашателей, он заявил: «Только если Франция на нас нападет, мы будем сражаться, и тогда это будет французская наступательная война». На вопрос, означает ли это, что ответ на ноту от 1 сентября является отрицательным, Риббентроп ответил утвердительно. Тогда Кулондр заявил о вступлении Франции в войну с 17 час. сегодняшнего дня. «Отлично, — ответил Риббентроп, — в этом случае Франция будет нападающим»¹⁰.

2

Войны, как и мир, бывают разные. То и другое может в неодинаковой степени отвечать своему смыслу. Начальная стадия второй мировой войны представляла собой войну особого рода. Вряд ли за последние два столетия европейской истории политика так пронизывала события уже идущей войны, столь непосредственно регулировала ее ход, как это происходило начиная с осени 1939 г. и до весны 1941 г.

Тяжесть последнего окончательного решения — вступить в войну, признать, что другого выхода нет, — давила многих лидеров неагрессивных государств. Они стремились до последнего момента найти какой-то иной, невоенный выход. И это в общем-то понятно. Важно лишь, какая кроется за этим политика. Здесь, в начале второй мировой войны, ее в той или иной степени пронизывал тот же старый мюнхенский дух. Ее делали те же руки, которые иначе не могли и не хотели. Старая политика в совершенно новой ситуации! Бывает ли в международных отношениях что-либо более пагубное?

Так и получилось, что, несмотря на все «гарантии», долгие переговоры, соглашения и торжественные обещания, в то самое время, когда гитлеровские танковые колонны прорывались к Варшаве, ее западные «гаранты» не сделали ничего, чтобы выполнить свои торжественные обещания и гарантии.

Бездействие в окопах так называемой «странной» войны в течение девяти месяцев лучше любых слов и речей говорило о том, хотят ли в Париже и Лондоне действительно сражаться с Гитлером.

Обширная историческая литература о начальной фазе второй мировой войны содержит, вероятно, наибольшее количество противоречивых суждений и оценок. Помимо причин мировоззренческого характера, это происходит вследствие запутанности некоторых событий, где порой причудливо переплетаются политика и военная стратегия. Очень важен и подход историков к изучению вопроса. Рассматривают ли их с «чисто военных» или с политических и военных позиций? Иногда склонны скрупулезно читать массу штабных документов, принимая большинство из них на веру и не всегда учитывая, что реальная жизнь войны часто не походила на эти документы. Ведь на войне часто писали одно, а делали совсем другое. Иной раз в основу берут различные высказывания действующих лиц, тоже порой не оценивая, что в экстремальных условиях люди отнюдь не всегда точно выражали свои мысли, а те, кто позже вспоминал и записывал разные будто бы сказанные фразы, не обязательно были беспристрастными и не обязательно обладали безукоризненной памятью.

Противоречия случаются временами прямо-таки удивительные. Так, скажем, в одном и том же труде утверждается, будто Гитлер после похода во Францию в 1940 г. ничего так горячо не желал, как ворваться в Англию. И тут же говорится, что пресловутый план «Морской лев» был в общем-то только маскировкой других намерений. Или пишут, что напасть на СССР Гитлер решил где-то в конце осени 1940 г., когда разочаровался в возможности завоевать Англию, и упускают из виду, что такое решение он принял почти два десятилетия назад, а уточнил его во время «западного похода», т. е. в начале лета. И так далее.

Все эти неясности и противоречия так или иначе понятны. Тем не менее истина одна. Где же ключ к ее выяснению? Ответы следует искать прежде всего в политике, в основных политических установках. Анализ только военных аспектов может увести в сторону от верного взгляда на военно-исторические события.

Применительно к начальной фазе второй мировой войны такой «отход в сторону» наблюдается в тех случаях, когда упускается из виду та самая генеральная долговременная цель внешнеполитической «философии» фашизма, о которой мы все время толкуем: агрессия на Восток, завоевание Советского Союза. Эта цель присутствовала в программе и стратегии Гитлера прямо либо косвенно постоянно: и когда его танки рвались к Варшаве осенью 1939 г. и к Атлантике летом 1940 г., и когда он грозил Англии вторжением или бомбил ее.

Противоречивость действий нацистской верхушки в начальной фазе войны объяснялась политическими противоречиями самой ситуации: мечтая о Востоке, Гитлер двигался «не в ту сторону». И постепенно по логике борьбы втягивался в борьбу с Англией. Он, вне сомнений, не хотел «увязнуть» в Западной Европе. Но что же делать, если Запад действительно оказался «глуп и слеп»? И отвлек его, фюрера, от «сверхзадачи».

Конечно, к Франции имелись старые счеты: капитуляция 1918 г. в Компьене, Эльзас и Лотарингия, оккупация Рурской области... Кроме того, окопы под Пашандейлем, газовые атаки у Ипра и т. д. Счеты немалые, и их можно было свести. Были давние претензии и к Англии, и если было бы возможно, Гитлер, конечно, не преминул бы завоевать и ее. Но здесь дело обстояло гораздо сложнее. Мировая империя, с бесконечными ресурсами, с превосходящим флотом! Безусловно, правы те историки, которые предостерегают от однозначных оценок. Германо-английские отношения в 30-е годы были сложны и противоречивы. В Берлине, как и в Лондоне, имелись сторонники военного решения соперничества, колониальной борьбы, «сведения счетов», мирового господства. Но мы уже видели, сколь широким было и другое течение — взаимодействия и соглашательства. И в Лондоне, и в Берлине на разных этапах обе тенденции сплетались и перекрещивались порой в причудливых формах. На первый план в зависимости от ситуаций и политических намерений выходила та или другая.

Конечной целью рейха оставалось мировое господство. Это ясно и бесспорно. Но пути к нему? В мире и соглашении с Англией против Советского Союза или в борьбе против обоих? Некоторые из нацистских лидеров, особенно адмиралы, лихо рвались в войну с Британией на океанских просторах. Гитлер был иного мнения. Он стремился к переделу мира, и эта цель оставалась всегда. Но в зависимости от меняющейся обстановки он менял свою стратегию и, когда считал нужным, выдвигал на первый план идею мира с Англией.

При всем своем авантюризме Гитлер в общем-то не хотел ввязываться в тяжелую войну с Англией. Продолжал искать мира и соглашения, даже когда война началась. Он следовал и сейчас путем «Майн кампф». И поэтому его политическая стратегия и военная политика в уже начавшейся войне сводились преимущественно к поискам каких-то форм согласия разными путями и к быстрейшему развязыванию рук для похода на Восток. Он произносил одну речь за другой, призывая британцев к миру. Оказывал давление разными приемами. Он совершил поход в Западную Европу, в том числе и для того, чтобы доказать англичанам свою силу, ослабить их и «лишить Англию ее континентальной шпаги» — Франции.

Он стал угрожать Англии в Атлантике: захватил порты Норвегии, Бельгии, Голландии, пытался отрезать английские морские коммуникации. Он грозил вторжением на остров, бомбил Лондон и другие города, чтобы доказать англичанам, что с ним, Гитлером, лучше заключить мир. Наконец, его заместитель Гесс полетел в Англию — неважно по своей воле или напутствуемый фюрером. Мы не склонны придавать этому вопросу чрезмерное значение. Важнее, что Гесс действовал точно в русле общей политической стратегии Гитлера. Но они опоздали. Англия уже менялась. Английский народ в массе своей окончательно решил, что ему не по пути с нацистами.

Словом, идея «замирения Англии», но, конечно, после нанесения ей ощутимого удара, присутствовала в первой фазе войны почти постоянно. Она, как и программа агрессии на Востоке, составляла одно из двух главных звеньев единой политической и стратегической программы фашизма. Нет, конечно, повторяем, Гитлер, если мог бы, отнюдь не отказался бы разделаться с Британской империей и сокрушить ее. Но тормозами были: 1) опыт первой мировой войны, где, по его мнению, Вильгельм поставил в этом смысле непосильную задачу; 2) желание сконцентрировать максимум сил для удара по Советскому Союзу и его завоеваниям; 3) морское могущество Англии.

Именно здесь, на наш взгляд, лежит ключ к раскрытию всех, казалось бы, очень сложных вопросов начальной фазы войны.

Гитлер старался сделать марш в Польшу и в Западную Европу по возможности кратковременным. И даже в чем-то он хотел выглядеть респектабельно на Западе. Не сжигать мосты. А. когда он в июне 1940 г. приехал в Париж, занятый немецкими войсками, то выглядел, скорее, туристом, чем яростным завоевателем. Сопровождаемый своими придворными архитекторами, мрачным Брекером и делающим стремительную карьеру Шпеером, он бродил по городу, прикидывая, как сделать, чтобы Берлин затмил Париж.

И он, как мог, старался беречь силы армии: понадобятся в другом месте. Не ввязывался в тяжелые бои, не завоевывал всю Францию. Послал по просьбе Муссолини в Африку войска, но в минимальном количестве. А как только «освободился» во Франции, сразу же стал перебрасывать дивизии ближе к советской границе.

Словом, почти весь период между объявлением западными державами войны Германии в начале сентября 1939 г. и весной 1941 г. представлял собой не только серию военных кампаний, но и политику крупного масштаба.

3

Другая тема — соотношение внутриполитических и внешнеполитических программ господствующих классов тех государств, на которые нападала Германия в начальной фазе войны. Только при учете ряда политических и социальных факторов можно дать ответы на следующие ключевые вопросы: почему столь катастрофически рухнуло сопротивление польской армии? почему Англия и Франция не «оказали Польше обещанной помощи? что такое «странная война»? чем, в конце концов, объяснить неестественно быстрое падение сильной и традиционно доблестной французской армии, нанесшей еще сравнительно недавно, в первой мировой войне, решающие удары кайзеровским войскам? что такое «чудо под Дюнкерком»? чем объяснить вообще «особое» отношение нацистов к борьбе на Западе (на Париж не упала ни одна бомба, в то время как Варшаву превратили в руины)? наконец, что такое «битва за Англию» и каковы причины ее неудачного исхода для Германии?

Таков минимум вопросов, ответы на которые, конечно же, нельзя; дать, не выходя за рамки военных категорий. Узко военный подход?, к ним приводит к односторонним, а следовательно, неверным выводам. Мифы о «сверхмогуществе» Гитлера, о «непобедимости» нацистского вермахта, каком-то особом искусстве его генералов и т. п. уже тогда распространялись по Западной Европе. Хотя, по многочисленным признаниям германских же авторитетов, в тот период вермахт был в общем-то недостаточно готов к завоеванию Европы.

Польская трагедия 1939 г. представляется не только итогом безусловного военного превосходства Германии, краха надежд на западную помощь, но и тяжелейших просчетов польского политического руководства.

Польшу как бы намеренно поставили в самое неблагоприятное из всех возможных военно-стратегическое положение. И не исключено, что кому-то потребовалось, как и при нападении на Чехословакию, принести ее в жертву «более высоким целям». Крупной буржуазии? Помещикам? Рыдз-Смиглы? Беку? Западным соглашателям? Всем вместе?

Возникают вопросы: почему в решающие дни и часы кануна войны западные державы дважды срывали начало польской мобилизации, зная, что на границах Польши изготовилась к броску отмобилизованная и развернутая германская армия? почему они фактически лишали поляков орудия сопротивления? в результате грубых просчетов или для того, чтобы ослабить польское сопротивление и безболезненнее вывести Гитлера к советской границе? Второе предположение имеет не менее оснований, нежели первое.

В Берлине опасались, что во время агрессии против Польши Франция двинется вперед силами своих примерно 90 дивизий, которым Германия на Западном фронте могла противопоставить тогда лишь около 20 дивизий, плохо вооруженных, почти без артиллерии и танков. Почему же французы не двинулись с места? Какая сила их удержала? Объяснения многих западных историков не выдерживают даже минимальной критики. Не действовали ли здесь те же самые политические силы, которые подталкивали германскую агрессию к Востоку и «обеспечивали» ей тыл, как и в мюнхенские времена? Учитывая всю предвоенную историю социальной борьбы во Франции, политику правительства Даладье и общее состояние консервативных умов, есть достаточно оснований предположить, что дело обстояло именно так. Чехословакией пожертвовали без выстрела. Польшей — ценой ее военной катастрофы.

О том, что предстоит нападение Германии, в Варшаве никто из более или менее осведомленных лиц не мог сомневаться. В Польше очень многие понимали, на что решился Гитлер. И перед самым началом агрессии Гитлера польские руководители сочли возможным держать основные силы не против Германии (22 соединения), а на границе с Советским Союзом (30 соединений). Но и те немногочисленные силы, которые оставались вблизи германской границы, растягивались в длинную тонкую нитку, никак не способную сдержать немецкие удары.

Наконец, поразительно и следующее. Стратегический план войны против СССР, подробный и многовариантный, существовал в Польше с 1938 г., а против Германии его только-только заканчивали составлять. К мобилизации своей армии польские руководители приступили всего лишь за сутки до немецкого вторжения, т. е. по сути ничего толком сделать не успели. Или не желали? Оказалось, что к моменту германского удара 25 польских соединений еще где-то ехали в эшелонах, а 22 хотя и прибыли куда им следовало, но занять полевые позиции не успели.

Мы не можем отказаться и от крайнего предположения, что в кругах правительства Рыдз-Смиглы в те дни существовало намерение приоткрыть Гитлеру путь в собственную страну. Ведь его тогда считали «наименьшим злом». В высших чиновно-правительственных сферах буржуазной Варшавы крылатой была фраза: «С Германией мы можем потерять свободу, с Россией — душу». Что это значило, вряд ли кто-нибудь мог объяснить. Но антисоветизм лидеров польской реакции 20—30-х годов был вполне ясен.

Произошло то, что не могло не произойти. Гитлеровские танковые колонны и авиационные эскадрильи, преодолев ожесточенное, порой в безнадежных условиях, разрозненное сопротивление польских войск, плохо руководимых из центра и технически отсталых, прорывались к Варшаве.

4

Польское правительство сперва поверило, что со вступлением в войну британские и французские союзники начнут выполнять свои обязательства. Население Польши с энтузиазмом встретило весть о решениях Англии и Франции вступить в войну. Во многих польских городах прошли демонстрации, а в Варшаве они сопровождались пением «Марсельезы» под окнами французского посольства. Возникли надежды на поворот событий. В Польше стали рассчитывать, что Англия и Франция выполнят свои обязательства о военной помощи. Прежде всего требовалась немедленная поддержка авиацией. Но время шло, а союзная авиация в польском небе не появлялась.

Попытки польского военного атташе в Париже Фыда получить аудиенцию у французского главнокомандующего Гамелена окончились безрезультатно. Посол во Франции Лукасевич писал, что французская ставка хотела «любой ценой отделаться от Фыда».

Вечером 6 сентября Лукасевич по поручению Варшавы передал французскому министерству иностранных дел ноту, в которой выражалось мнение, что в Германии война воспринята народом с явно выраженным пессимизмом. Поэтому, как считали польские руководители, «надлежит сделать все, чтобы нанести удар по моральному состоянию врага».

Вскоре польскому послу был вручен ответ: «Завтра, а самое позднее утром послезавтра против Германии будет проведена сильная атака французских и английских бомбардировщиков, которая, может быть, будет распространена даже до тыловых построений на польском фронте». Обещание союзников несколько успокоило польский штаб. Однако в Варшаве не знали, что в этот же день командующий французской авиацией генерал Вюильмен заявил на совещании у Гамелена: «Требования помощи авиацией со стороны Польши становятся все более настойчивыми». Но «в обстановке быстрого продвижения немецких войск на польском фронте выполнить обещанную помощь путем отправки в Польшу подразделений бомбардировочной авиации было бы риском утраты не только материальных ценностей, но главным образом персонала»¹¹. Прошло два дня, а ожидаемые бомбардировщики на польском фронте не появились.

В ходе военного совещания 8 сентября в присутствии Даладье вопрос о помощи авиацией Польше окончательно решился в отрицательном плане. Через сутки, отвечая на очередную просьбу, польских представителей о помощи, штаб Гамелена прямо заявил: до окончания сосредоточения французская армия не предпримет никаких активных действий. И с явной горечью польский атташе доносил 8 сентября: «До 7.IX.39 г., 10 час. на Западе никакой войны фактически нет. Ни французы, ни немцы друг в друга не стреляют. Точно так же нет до сих пор никаких действий авиации. Моя оценка: французы не проводят ни дальнейшей мобилизации, ни дальнейших действий и ожидают результатов битвы в Польше»¹².

Конечно, для демонстрации хоть какой-то активности 3 сентября часть французских войск предприняла вялое наступление в секторе Саара. Однако цель его, согласно приказу Гамелена командующему северо-восточным фронтом генералу Жоржу, состояла лишь в том, чтобы «установить контакт» с «линией Зигфрида» между Рейном и Мозелем и «сковать» здесь немцев.

Разумеется, эта робкая попытка не отвлекала с польского фронта ни одного немецкого солдата, ни одного самолета или танка. Уже через несколько дней в Париже решили все приостановить «ввиду быстрого развития событий в Польше». В новой инструкции Гамелен распорядился отвести войска из района «вблизи "линии Зигфрида"» и доложил высшему франко-британскому военному совету о необходимости приостановить атаки, которые «не могут больше повлиять на события в Польше».

Тем временем в Лондоне польская военная миссия, только что прибывшая в Англию, тщетно пыталась в течение недели добиться аудиенции у начальника генерального штаба Айронсайда. Когда же ее приняли, то ей пришлось узнать, что она может рассчитывать лишь на получение старых винтовок, и то через 5—6 месяцев.

Так складывалось положение, которое вскоре получило наименование «странная война». Союзные руководители не верили в настоящую войну. Реальные политические намерения западных держав быстро стали вполне очевидными Берлину. Война объявлена, но не ведется! Оцепенение Мюнхена продолжается! Мюнхен действует! И фюрер 3 сентября отдал директиву войскам: «Целью ведения Германией войны остается прежде всего победоносное завершение операции против Польши... Основы ведения войны на Западе остаются без изменения». Против Англии разрешалось только вступить в «торговую войну» на море. Против Франции на суше первыми начинать действия строжайше запрещалось: «Оставить открытие военных действий за противником».

5

Здесь возникает вопрос, которого мы в плане нашей темы можем коснуться лишь в самой общей форме: а могла ли вообще Франция начать активные наступательные действия против Германии в сентябре 1939 г., чтобы оказать помощь Польше в соответствии со взятыми обязательствами?

Политические и военные лидеры Третьей республики, склонные поддерживать их историки позже дадут подробное обоснование военного бездействия Франции в те критические недели, когда вермахт всей своей силой обрушился на Польшу. Они будут говорить о неготовности французской тяжелой артиллерии, о слабости авиации, недостаточной обученности резервистов, о туристах, которые забили дороги Франции и которых нельзя было подставлять под удары авиации, и о других подобных причинах и обстоятельствах, которые не позволили Франции наступлением на германском западном фронте помочь Польше.

Разумеется, все эти причины существовали, как и много других такого же рода. То есть хорошо, если бы у Франции имелось побольше тяжелых пушек, так как в принципе на войне «больше» всегда лучше, чем «меньше», а понятия «хватает» и «не хватает» более чем относительны. Неплохо бы тогда иметь больше обученных резервистов, более современную авиацию, отправить туристов по домам и т. д. Все это так. Но истина заключалась отнюдь не в этом.

Разумеется, все эти причины не могли помешать военному выступлению против Германии на помощь Польше, если бы имелось соответствующее политическое решение. Действительно, Франция и Англия в первых числах сентября развернули против Германии 76 дивизий и развертывание продолжалось. В составе французских сухопутных сил имелось 16,4 тыс. орудий, 2946 танков. Французская авиация насчитывала 440 бомбардировщиков и 734 истребителя. На аэродромах внушительно стояла британская авиация. Этим силам противостояла крайне слабая немецкая группировка — группа армий «Ц», состоявшая из второразрядных дивизий, общее число которых лишь к 10 сентября удалось довести до 33. Они не имели ни одного танка и располагали только около 300 орудиями. Все остальное было брошено против Польши. В германском генеральном штабе пуще смерти боялись возможности наступления французской армии в первые дни сентября. «У военных специалистов становились волосы дыбом, когда они думали о вероятности французского наступления сразу же в начале воины», — писал впоследствии немецким генерал Вестфаль.

Но ни французского, ни английского наступления не последовало. Начиналась «странная война», представлявшая собой тот политический тормоз, который затем в течение восьми месяцев сделал статичным фронт союзных армий. Она не представляла собой импровизации ни Чемберлена или Даладье, ни генералов. Удивительная ситуация «ни войны, ни мира» стала своеобразным продолжением предвоенного политического курса Парижа и Лондона. Ведь немецкие танковые колонны двигались на Восток!

Они прорывались все глубже с трех сторон к Варшаве, в то время как фашистская авиация громила польские города. Новые ритмы наступления, столь непохожие на установившиеся в военном сознании Европы с прошлой войны стереотипы неподвижных позиционных фронтов, порождали не только чисто военный, но и психологический эффект. Сотнями тысяч беженцы уходили на Восток, перемешиваясь с отступающими войсками, — горестная картина тогдашних лет. Поднимала голову «пятая колонна». Гитлер перед войной говорил: «Подготовительными мероприятиями противник должен быть психологически разложен, деморализован и приведен в состояние готовности капитулировать. Необходимо, опираясь на агентуру внутри страны, вызывать замешательство, внушать неуверенность и сеять панику путем осуществления беспощадного террора и полного отказа от всякой гуманности»¹³.

Несмотря на германское превосходство, на развал польского руководства, на беспощадные методы войны, примененные нацистами, поляки стойко сражались. Во время «Битвы над Бзурой», где гитлеровские войска потерпели серьезный урон, в борьбе за Вестерплатте, Модлин, полуостров Хель и особенно в ходе обороны Варшавы польские патриоты дали агрессорам достойный отпор, поднимаясь на национально-освободительную борьбу, защищая свою честь. Варшава стала крепким орешком для германского военного руководства. Немецкие самолеты сбрасывали над упорно сопротивлявшейся Варшавой листовки: «К населению Варшавы. Ваше правительство превратило город в военный район и лишило его характера открытого города. Ваше военное руководство не только ввело в город тяжелую артиллерию, но и потребовало также на каждой улице соорудить баррикады и оказать немецким войскам упорное сопротивление. Призывая, чтобы с оружием в руках оказывало сопротивление немецким войскам также гражданское население, которое в таком случае вело бы войну франтиреров, ваше правительство нарушило международное право». И далее следовало требование сдать Варшаву без боя «в. течение 12 часов немецким войскам, окружающим Варшаву»¹⁴.

Варшава, «нарушая международное право», не сдалась агрессорам ни через 12 часов, ни через пятеро суток. Здесь происходило нечто иное, чем «война по правилам», что пока не понимали нацистские лидеры. Но, упомянув о «войне франтиреров», они, сами того не сознавая, заглянули в свое будущее.

Однако общее положение польской армии оказалось катастрофическим. Во второй половине сентября польской армии как организованного целого не существовало. Гитлеровские дивизии широким валом катились к границам Советского Союза. Кто мог поручиться, что он остановится у советских рубежей?

17 сентября по приказу Советского правительства войска Красной Армии перешли границу распавшегося польского государства и начали поход в Западную Белоруссию и Западную Украину. Вступление нового мощного фактора — Красной Армии — оказалось неожиданным для вермахта. Теперь «третий рейх» уже не располагал на созданном им «восточном фронте» свободой решений. Он оказался вынужден считаться с инициативой Советского Союза. Красная Армия остановила стремительное продвижение германских армий к советским границам, заставила его отойти к западу и создала основы будущего Восточного фронта против гитлеровской агрессии. Будущий плацдарм нападения на СССР был сокращен.

Наступала развязка. Однако после ряда тяжелых боев раздумья военных руководителей рейха не отличались чрезмерным оптимизмом. Оказалось, что «той пехоты, которая была в 1914 г., мы даже приблизительно не имеем. У солдат нет наступательного порыва и не хватает инициативы» — так заключил Гальдер. По общему мнению, если бы у поляков оказалась хорошая противотанковая оборона, успех в Польше стал бы невозможным.

Потери немецких танковых войск составили 15—20%. В военном производстве, по словам Йодля, «надвигался кризис самого худшего рода». В Германии ежемесячно не хватало 600 тыс. т стали. Авиация потеряла половину месячного производства самолетов и т. д. Словом, в конце «польского похода» обнаруживалась масса узких мест во всем военном механизме нацистского рейха. Кроме того, вплоть до октября разрозненные польские отряды упорно атаковали немецкие войска там, где никто их не ждал и вообще не предполагал, что еще возможно так воевать в подобной обстановке.

Сопротивление Варшавы, патриотический подъем народа рассматривались немецким командованием как незаконная «война франтиреров». Впервые в обиходе генерального штаба появилось слово «партизаны», и Браухич отдал приказ: каждый немецкий командир, начиная с ротного, имеет право выносить смертный приговор «подозреваемым в партизанской деятельности».

6

О своей дальнейшей политической стратегии Гитлер сообщил с трибуны рейхстага 6 октября. Вновь собрались «депутаты». Фюрер начал «речь мира», как немедленно окрестили ее в рейхе. «Проведенная мной ревизия Версальского договора в Европе не создала никакого хаоса, но, наоборот, дала предпосылки для ясных, стабильных и прежде всего приемлемых взаимоотношений. Только те, кому ненавистен этот порядок в Европе и кто надеется на беспорядок, могут стать врагами подобных действий». Бахвальство, похвалы в адрес генералов и солдат перемежались «мирными призывами» к Франции и Англии¹⁵.

10 октября, выступая в берлинском «Снортпаласе» по поводу «кампании зимней помощи для войны», Гитлер вновь повторил: Германия «не имеет никаких оснований для войны с западными противниками». В оккупированной Польше нацисты распространяли листовку «Мир на Земле».

Чтобы правильно оценить «мирное наступление на Запад», начатое Гитлером после захвата Польши, понять его «речь мира», произнесенную 6 октября, и всевозможные жесты в сторону западных держав в последующие дни и недели, необходимо рассматривать все эти политические маневры в общем контексте все той же политики, главный смысл которой формулировался накануне войны словами: «Все, что я делаю, направлено против России».

Политическая программа, созданная еще в 20-е годы, — решить проблему «жизненного пространства» путем завоевания Советского Союза при поддержке или благожелательном нейтралитете Англии — сейчас опять оказывала ведущее влияние на политическую стратегию Гитлера, находившуюся на распутье. Начать войну против Англии? Но в ней можно увязнуть, потерять силы и время, необходимые для главного. Двинуться дальше на Восток? Но для этого время еще не настало. Гитлер был бы, как и прежде, не прочь все-таки договориться с Лондоном. Быть может, вернуть Германии некоторые колонии, но главное — обеспечить западный тыл, чтобы затем приступить к выполнению «континентальной концепции» своей программы. И лишь потом, окрепнув, ринуться на Англию.

И он снова и снова делает попытку достигнуть соглашения с Англией. Пусть только она признает новую ситуацию в Европе, сложившуюся после завоевания Польши. Он доказал свою силу. И опять обещает не выдвигать больше чрезмерных требований к Великобритании. Во время обсуждения обстановки 17 Октября 1939 г. Гитлер оценил польскую территорию как «выдвинутый вперед плацдарм, который имеет для нас военное значение и может быть использован для стратегического развертывания». Против кого — ясно.

Но Англия отвергла его новую «мирную инициативу». Гитлер возмущен «плутократами» и «поджигателями войны». Он должен будет дать британцам урок. По совету гросс-адмирала Редера он отдает распоряжение усилить военные действия на море. Англия будет блокирована на морских коммуникациях. 10 октября на совещании с главнокомандующими Гитлер приказывает подготовить удар на Западе. Он выведет из строя Францию и тогда не оставит Англии никаких шансов. Она будет вынуждена заключить мир.

Так стала расширяться война в Атлантике. С обеих сторон здесь вводится все больше сил. Но ни усиление действий германского флота, ни потопление германской подводной лодкой британского линкора «Ройял оук» непосредственно в гавани Скапа-Флоу, ни дальнейшее расширение радиуса действий германских крейсеров и подводных лодок против Англии не меняли того обстоятельства, что взоры агрессоров по-прежнему устремлялись к Востоку. И можно согласиться с западногерманским историком К. Гильдебрандтом, который пишет: «Война против Англии все еще рассматривалась Гитлером теперь как попытка военными средствами заставить англичан действовать совместно»¹⁶.

Гитлер предполагал, что в Англии и сейчас не исключен успех прогерманских элементов, влиятельных сторонников мира с нацистами, которые смогут оказать необходимый ему нажим на правительство. Нужно только не затрагивать имперские интересы Лондона. И он в своей «речи мира» старается их не затрагивать. Если бы удалось достигнуть с Англией «разумного соглашения», облегчился бы путь к созданию «великогерманского рейха». Дуче вполне понимал и разделял планы фюрера. Муссолини писал ему 3 января 1940 г.: «Решение вопроса о вашем жизненном пространстве находится в России, и больше нигде, в России, с чудовищным пространством в 21 млн. кв. км и 9 жителями на 1 кв. км. Она не принадлежит к Европе»¹⁷. Венгерский посланник в Лондоне утверждал, что ответственные лица из британских правительственных кругов, Кадоган и Сарджент, сообщили ему: Англия «не чужда мысли» в конечном счете повернуть вместе с Германией против России, «так как Германию во всяком случае нужно рассматривать как меньшую опасность». Поэтому Англия должна стать «желательным партнером» для континентальных устремлений рейха.

Но реальная действительность оказывалась иной. Германия все более втягивается в борьбу с Англией на море вместо того, чтобы двигаться к миру с ней. Снова активизируются сторонники колониальной концепции. В январе 1940 г. Гитлер отдает распоряжение министерству иностранных дел и «колониально-политическому отделу» нацистской партии переработать и уточнить вопросы, связанные с требованием колоний и с системой управления ими. Германские подводные лодки все энергичнее атакуют не закончившие развертывание силы британского флота. Бомбардировщики топят в проливах английские военные и торговые корабли. Гитлер санкционирует усиление подводной войны.

7

Как мы говорили, уже в первые дни начало складываться то состояние, которое несколько позже стали называть «странной войной». Политический кризис последних августовских дней, когда в некоторых западных столицах начиналась паника в ожидании внезапного налета тысяч германских бомбардировщиков, достиг кульминации с объявлением войны Лондоном и Парижем. Но день шел за днем, и почти ничего не менялось. Фронты молчали, авиация практически бездействовала, и вскоре немецкие и французские солдаты, сначала с любопытством разглядывавшие друг друга из окопов на рейнском фронте, привыкли к такой «смешной войне» и занялись будничными делами, как в лагерях где-то глубоко в тылу. «Развесим наше белье на "линии Зигфрида"», — распевали французы шутливую песенку. «Стоит ли вам умирать за Данциг?» — вывешивали немцы плакаты над своими окопами.

«Странная война»! Она продолжалась восемь с лишним месяцев, вплоть до рассвета 10 мая 1940 г., когда яростное германское наступление взорвало это удивительное безмолвие на Западном фронте.

В чем же, в конце концов, дело? Почему находящиеся в состоянии войны державы фактически бездействовали и выжидали?

Отметим главные из причин, породивших «странную войну».

Вряд ли можно сомневаться, что в западных столицах все еще теплилась надежда на какой-либо мирный исход конфликта с Германией за счет Советского Союза. Всевозможные «умиротворяющие» сигналы из Берлина давали определенные надежды, особенно французским политикам, что генеральная программа нацизма, ориентированная на Восток, именно сейчас или в обозримом будущем может воплотиться в жизнь. И поскольку Польшу, как стали говорить на официальных совещаниях в Париже, «все равно не спасти», выжидание и бездействие стали считать высшим благом и проявлением государственной мудрости.

Открытое вступление в войну Франции тормозилось и боязнью правящих кругов роста левых сил в стране. Казалось выгоднее, используя официальное состояние войны и «законы военного времени», ужесточить политику против этих сил, ударить по коммунистам. Ведь «действительная война» могла открывать им свободу действий под лозунгами антифашистской борьбы. «Лучше Гитлер, чем Народный фронт» — этот лозунг французской реакции, пожалуй, гораздо выразительнее, чем замысловатые оперативно-стратегические расчеты, объясняет бездействие союзных армий на перепаханной окопами, покрытой стальными башнями бункеров северо-восточной части французской земли.

Существует мнение, согласно которому военная пассивность Франции в период «странной войны» объясняется также оборонительным характером ее военной доктрины, либо, как мы уже говорили, неготовностью ее тяжелой артиллерии, либо слабостью противовоздушной обороны. Конечно, оборонительная доктрина, рожденная принесшей успех в 1914—1918 гг. стратегией экономической блокады Германии в сочетании с позиционными формами борьбы, безнадежно устарела. Но главное в другом.

В берлинской рейхсканцелярии бездействие на Западном фронте рассматривали как некую политическую возможность для поворота Событий в иную сторону. Гитлер долго сомневался в необходимости вторгнуться в Западную Европу. Его сознание сверлила мысль: не следует ли уже в ближайшем будущем двинуться дальше по восточной дороге?

В середине марта 1940 г., т. е. за полтора месяца до вторжения во Францию, когда немецкие дивизии уже стояли наготове за «линией Зигфрида», фюрер встретился на Бреннерском перевале с Муссолини. Они говорили отнюдь не о войне с Францией и Англией. Гитлер сетовал на свой «союз с Россией». «Только горькая нужда заставила сойтись с этой страной», — говорил он. Ведь его неизменным желанием было сотрудничать с Англией при условии, что «Англия не будет ограничивать Германии захват жизненного пространства, особенно на Востоке, и отдаст Германии ее колонии». Впрочем, подчеркнул Гитлер, он «выдвигал свои требования не в ультимативной форме, а лишь указывал на то невозможное состояние, когда нужно выпрашивать каждый фунт кофе или чая». Он заявил: главной «опасностью для Германии» является «славянское московитство». Именно оно представляет собой с точки зрения нацистского рейха «абсолютно враждебный мир»¹⁸.

Было бы опрометчиво утверждать, что нацисты могли уже теперь всерьез рассматривать вопрос о нападении на Советский Союз. Для этого «третий рейх» еще недостаточно окреп, в состоянии войны он находился с западными державами, а с Советским Союзом как-никак имелся пока еще приемлемый договор. Следовало обождать развития событий, а пока использовать время для укрепления вооруженных сил, увеличения числа дивизий, выпуска новой техники, необходимого количества боеприпасов, которых явно недоставало, и вообще для преодоления многочисленных «узких мест», обнаружившихся после похода в Польшу. Однако эти чисто военные причины носили безусловно подчиненный политике характер.

Политика же состояла в том, чтобы использовать все дипломатические возможности для договоренности прежде всего с Англией. Если же не получится — вторгнуться в Западную Европу, победить Францию и приставить нож к горлу Британии. Действуя в таком духе, Гитлер, как ему казалось, шел к успеху. В середине октября по Берлину поползли слухи, что Чемберлен вот-вот подаст в отставку и перемирие неизбежно.

Но в конце месяца из Англии последовал отрицательный ответ на «мирные предложения». Гитлер был разозлен. Не теряя все-таки надежд, он распорядился усилить выпуск самолетов и бомб. «Мои попытки после польского похода заключить мир с Западом не удались. Война продолжается», — заявил он Герингу, назначенному ответственным за авиационную промышленность.

8

Военно-стратегическая подготовка велась, как это большей частью бывает, «на худший случай». Ведя свою дипломатическую игру, Гитлер дал установку военным готовить вторжение в Западную Европу. Если на Западе не удастся достигнуть соглашения, то следует нанести решительный удар. 12 сентября 1939 г. Гитлер заявил шеф-адъютанту Шмундту о своем намерении после захвата Польши начать наступление на Западе для разгрома Франции. Командование сухопутных сил 17 сентября отдало на этот счет предварительный приказ. 20 сентября полковник Варлимонт, возглавлявший отдел планирования в штабе ОКБ, посетил главную квартиру Гитлера в Цоппоте. Он узнал от Кейтеля, что наступление возможно еще до конца года. 23 сентября Варлимонт сообщил то же самое Галь-деру и 1-му обер-квартирмейстеру генерального штаба сухопутных сил Штюльпнагелю, а 27 сентября, после получения известия о капитуляции Варшавы, Гитлер в рейхсканцелярии объявил о своих планах командующим тремя видами вооруженных сил.

Цель определялась просто: разгромить Францию, поставить Англию на колени. Предпосылки решения исходили из признания того обстоятельства, что время будет работать против Германии, «если мы его сейчас же полностью не используем».

Сформулированные Гитлером основы стратегии в обнаженной форме излагали принципы превентивного удара. «Экономический потенциал западных держав сильнее нашего, — рассуждал Гитлер. — В военном отношении время в силу психологических и материальных причин работает против нас... В будущем соотношение материальных возможностей будет изменяться не в нашу пользу. Постепенно противник усилит свою оборонную мощь». Если сейчас французская армия имеет мало средств противотанковой и противовоздушной обороны, то «через шесть—восемь месяцев такого положения уже не будет. Нашим противникам хватит этого срока, чтобы залатать свои дыры». И самое главное: если французы начнут наступление первыми, то быстро подойдут к Руру и смогут разгромить его артиллерией. Следовал общий вывод: «Не ждать, пока противник придет, а нанести удар в западном направлении, если мирное урегулирование будет невозможно. Чем быстрее, тем лучше. Не ждать, пока противник упредит, а самим немедленно перейти в наступление. Это относится и к военно-морским силам»¹⁹.

Гитлер долго ожидал «политического решения» на Западе, т. е. нового сговора с западными державами, а наступление против них готовил как из-за опасений их упреждающих действий, так и по собственным побуждениям агрессивного толка. Все это вновь и вновь наводит на мысль, что в политической калькуляции фашизма нападение на страны Западной Европы долгое время таило в себе элемент некой вынужденности, «отвлечения» от главной — «восточной» — задачи.

Это ничуть не преуменьшает агрессивности нацистской завоевательной программы также относительно Западной Европы. Речь идет лишь о приоритетах. В их расстановке, безусловно, не может быть сомнений. Ключи к будущей «мировой империй» лежали именно на «Востоке».

Сомнениями терзались и в генеральном штабе, пусть по иным мотивам. Уроки первой мировой войны крепко засели в военных головах. Можно ли рисковать против Франции? Не повторится ли «чудо на Марне», как в 1914 г.? Нет, на Бендлерштрассе, где помещался генеральный штаб, не сомневались в необходимости продолжать войну. Но генералы Браухич, Гальдер, Штюльпнагель, Бок и некоторые другие, достаточно хорошо знавшие слабые места в оснащении и подготовке армии, возражали против немедленного выступления на Западе. Польская кампания потребовала большого расхода боеприпасов. Не хватало вооружения, транспорта, сырья, а также обученного резерва.

Браухич и Гальдер высказали опасения по поводу возможности наступления во Францию еще в сентябре 1939 г. Подобные же заявления командование сухопутных сил сделало в октябре, а 5 ноября 1939 г. Браухич на приеме у Гитлера прямо сказал фюреру, что осмеливался делать редко, о «неготовности армии к выступлению в этом году».

Вскоре один из самых старых генералов вермахта — фон Лееб направил главнокомандующему сухопутными силами Браухичу письмо, в котором выразил опасение: удар по Франции может привести к длительной позиционной войне. Нападение на Бельгию вызовет ответные действия Франции, и в результате «на бельгийской земле придется вести тяжелые бои». В итоге Германия окажется изолированной.

Имелась еще более оппозиционно настроенная группа — узкий кружок офицеров во главе с бывшим начальником генерального штаба Беком. Понимая авантюризм гитлеровской военной политики в целом, они связывали свои планы с устранением Гитлера. Именно осенью 1939 г. они осторожно зондировали по дипломатическим каналам почву для соглашения с Англией и Францией о заключении мира на Западе и затем о повороте фронта на Восток. Начальник контрразведки Канарис, используя свои обширные связи в международном «деловом мире», налаживал переговоры с ответственными лицами в Англии и США в духе заключения мирных соглашений. Его эмиссар Мюллер установил контакты через Ватикан с английским правительством и в конце октября получил сообщение о готовности последнего вступить в тайные переговоры.

Мы отнюдь не склонны переоценивать действия «военных оппозиционеров», по крайней мере на данном этапе войны. Собственно говоря, их усилия по «замирению» с Англией соответствовали пожеланиям Гитлера или, во всяком случае, не противоречили им сколько-нибудь принципиально. Тот «кризис руководства», о котором в данной связи часто пишут западные историки, возник не из-за «генеральской фронды», а вследствие попыток некоторых высокопоставленных военных особ иметь собственное, отличное от фюрера мнение, чего он допустить в то нелегкое время никак не мог. И он решил объяснить это высшим генералам, вызвав их 10 октября 1939 г. на совещание в имперскую канцелярию. И здесь они услышали от фюрера кое-что новое для себя. Фюрер зачитал им свои соображения о дальнейшем ведении войны. Разгромить западных союзников! Германия должна нанести решительный удар на Западе и быстро одержать победу. Нельзя позволить Франции и Англии затянуть войну и получить время для мобилизации своих экономических, военных ресурсов и привлечения новых союзников.

Все должно произойти, как в Польше. Повторить то же самое! Внезапные прорывы танковых соединений. «Мощь атаки в отдельных местах массировать сверх нормального среднего соотношения, зато в других местах довольствоваться меньшими силами!».

Все это генералы знали не хуже фюрера, но для него было важно поставить их на место.

Удалось не сразу. Поразмыслив, генералы еще раз попытались почтительно выразить фюреру свое пожелание не торопиться на Западе.

В начале ноября 1939 г. Браухич попросил личной аудиенции и был принят фюрером в полдень 5 ноября. Он осмелился вновь изложить Гитлеру аргументы против наступления сейчас, осенью: плохая погода, не хватает боеприпасов, в войсках слабая дисциплина, невысок боевой дух.

Гитлер пришел в ярость: генерал осмеливается критиковать его, фюрера? Он не верит в готовность солдат умереть за фюрера? Он топал ногами, орал на вконец перепуганного Браухича и выбежал; из кабинета. Белый как мел, генерал-полковник буквально выполз из дверей «рабочего кабинета» в приемную, где его ждал Гальдер. Из путаного рассказа своего потрясенного шефа начальник штаба узнал о гневе властителя и перепугался не меньше Браухича. Оба решили, что гестапо немедленно нагрянет на Цоссен — штаб-квартиру сухопутных сил. Генералы смирились и с удвоенной анергией принялись выполнять приказы фюрера. Лишь начальник штаба Канариса Остер с небольшой группой единомышленников продолжал тайные контакты с Англией через Ватикан, надеясь договориться о мире или же организовать государственный переворот.

9

В конце месяца Гитлер вновь собрал высший генералитет. Это было отнюдь не рабочее совещание. Гитлер топал ногами и орал: он знает, как и когда выбирать моменты для ударов. И он нанесет удар на Западе со всей решимостью — вермахт создан не для бездействия. Он бесповоротно убежден в необходимости начать наступление против Франции и Англии. Нейтралитет Бельгии и Голландии ничего не стоит. Когда будет достигнута победа, о нейтралитете никто даже не заикнется. Вермахт — лучшая армия в мире. Его, фюрера, глубоко оскорбило мнение генералов, будто немецкие солдаты не на высоте. «С немецким солдатом я добьюсь всего, чего захочу, если им командуют хорошие генералы... Я не остановлюсь ни перед чем и уничтожу любого, кто выступит против меня... Никакой капитуляции на внешнем фронте, никакой революции внутри страны!»²⁰

Участники «совещания» безмолвствовали. Отныне и надолго даже слабые возражения «жалких тряпок», как назвал в те дни генералов Остер, прекратились вообще. Гальдер стал говорить в «своем кругу», что у вермахта отличные шансы на успех наступления против западных держав. Штабные аппараты заработали с удвоенным старанием.

Драматические сцены с генералами в рейхсканцелярии, представлявшие собой не более чем «воспитательные меры», укрепляли власть Гитлера в армии, где после «польского успеха» слишком уж стал подниматься генеральский авторитет.

Фюрер поставил их на свое место, а его крики о «железной решимости» победить Англию и Францию, как мы знаем, тогда еще отнюдь не вполне соответствовали политическим намерениям.

Теперь в генеральном штабе засели за уточнение плана войны против Франции.

С давних пор каждый немецкий генерал знал: французский главнокомандующий в случае конфликта с Германией отдаст приказ ввести основные силы французской армии в Бельгию и Голландию, чтобы не позволить немцам, как в 1914 г., прорваться через бельгийскую равнину во Францию.

Кроме того, было хорошо известно: французы считают непреодолимыми для немецкого удара не только «линию Мажино», но и Арденнские горы и страшат их лишь открытые поля Бельгии. Немецкая разведка знала о французских планах войны и установила, что, после того как осенью 1939 г. главные силы французской армии и прибывшие британские войска сосредоточились на франко-бельгийской границе, готовые вступить в Бельгию, они не произвели никаких перегруппировок и делать их не собираются.

Все эти обстоятельства создавали благоприятные перспективы в неожиданном для союзников направлении. Французы ожидали главного удара севернее Арденнских гор потому, что считали их непроходимыми для крупных танковых соединений. А все больше немецких генералов приходило к выводу, что эти невысокие горы вполне могут быть преодолены при соответствующей подготовке войск. И тогда можно достигнуть полной внезапности. Генералы, во всем теперь согласные с фюрером, вскоре вполне уверовали в успех. Вермахт становится действительно мощным: нападая на Польшу, они имели 53 дивизии, а теперь — 136!

Окончательное решение, выраженное директивой от 24 февраля 1940 г., состояло в том, что группе армий «А» под командованием Рундштедта, включавшей основную Массу танковых дивизий (они объединялись в танковую группу генерала Клейста), предстояло осуществить глубокий прорыв через Арденны, вторгнуться в Северную Франции и выйти к побережью Ла-Манша близ устья Соммы, окружить совместно с наступающей севернее группой армий «Б» (генерал Бок) основную группировку союзников в Бельгии и Северной Франции. Группа армий «Ц» сковывала французские силы на «линии Мажино».

В этом и состоял план «Гельб» — стратегический план германского фашизма, направленный на разгром государств Западной Европы. Удар через Арденны позволял гитлеровской армии не только выйти в тыл главной группировке союзников, но и захватить с наименьшими разрушениями индустриальные районы Северной Франции и Бельгии, быстро занять северо-западное побережье Европейского континента, превратив его в военно-воздушную и военно-морскую базу против Англии.

Англо-французское командование, не имея вполне ясных представлений о намерениях немцев, до конца уповало на непреодолимость «линии Мажино» и Арденнских гор. Поэтому здесь оно держало меньше сил, а все самое лучшее направило к франко-бельгийской границе, ожидая германского наступления через бельгийскую равнину. В Арденнах, куда немецкие генералы готовились обрушить всю массу своих танков, союзники оставили только слабое прикрытие, т. е. сделали все наоборот — поставили в обороне против слабейшей группировки немцев свою наиболее сильную группировку, а против сильнейшей — самую слабую и облегчили германским генералам выполнение их планов.

Оставление многочисленных войск — 25% всех сил — на участке от южной границы Люксембурга до Базеля, т. е. на «линии Мажино» и за нею, было решением, вызванным также и перспективами войны с Италией, но совершенно не отвечавшим обстановке войны с Германией. Ошибка вынудила затем союзное командование в трудных условиях военных действий в мае 1940 г. осуществлять сложную переброску войск с «линии Мажино» на активные участки фронта. И она не удалась.

10

Если война с Англией все-таки продолжается, то следовало нанести удар противнику в самое чувствительное место. Следовательно, «морская война». Еще со времен англо-голландских войн и Наполеона воем было известно, что тот, кто хочет бороться с Британией, должен попытаться блокировать ее морские коммуникации, отрезать Англию от источников снабжения. И хотя такая стратегия мало кому удавалась, Гитлер со своими адмиралами пошли именно таким путем.

Но тогда следовало захватить норвежское побережье, Бельгию, Голландию и сокрушить Францию. Получив необходимые морские и воздушные базы, расположенные в непосредственной близости от Британских островов, Германия могла бы отсечь Англию от континента, с помощью подводных лодок и авиации нанести решающий удар по ее флоту и блокировать морские коммуникации. Во всяком случае, Гитлер считал такой план реальным. Командующий флотом адмирал Редер предпочитал соглашаться с фюрером.

Именно молниеносный захват баз должен компенсировать многочисленные слабости германского флота по сравнению с британским. Когда корабли Редера будут иметь свои исходные базы не в Киле, Куксхафене или Бремерхафене, а в Антверпене. Кале и Шербуре и в то же время воздушные эскадры Геринга окажутся на аэродромах вблизи Па-де-Кале. разговор с Англией, как думали в Берлине, станет другим. Гитлер перед походом на Запад даже особенно и не задумывался о прямом вторжении на Британские острова, видимо предполагая (так, во всяком случае, показали последующие события), что комбинированные удары с расположенных вблизи Англии морских и воздушных баз при соответствующем политическом нажиме приведут к желаемому результату — выгодному миру или политическому соглашению.

Основные принципы ведения «экономической войны» против Англии Гитлер изложил в специальной директиве в конце ноября 4939 г.: после захвата баз на французском и бельгийском побережьях блокировать британские порты и ударами с воздуха разрушить английскую военную промышленность. На океанских просторах — переходить ко все более широким действиям против торгового флота.

В Англии разрабатывали против Германии примерно аналогичные планы. Британский кабинет исходил из предпосылки, что Германия не сможет добиться полной экономической автаркии. Ее зависимость от ввоза стратегических материалов останется хронической. Имеющихся запасов хватит не более чем на полгода. С английской точки зрения на первом месте стоял ввоз железной руды из Швеции и нефти из Восточной и Юго-Восточной Европы. Затем Германия остро нуждалась в хроме, никеле, меди, олове и других дефицитных материалах. Значит, также необходима блокада.

Ведение блокады, или, как ее стали называть, осады, Германии возлагалось на главные силы флота метрополии, которые находились, как и в прошлой войне, в базе Скапа-Флоу. Главная линия перехвата немецких судов, направляющихся в Северное море, с севера назначалась между Оркнейскими островами и Исландией, а с юга Северное море блокировали минными заграждениями, установленными в Па-де-Кале. Входы в Средиземное море прикрывали суда, патрулирующие у Гибралтара и Порт-Саида.

Каждая из сторон понимала, что никакая блокада не будет действенной, если противник сможет создать свои опорные пункты на побережье Норвегии и использовать норвежские территориальные вода. Значение Скандинавии для военного господства в Северной Атлантике и особенно в Северном море не составляло тайны для европейских стратегов, по крайней мере со времен Тридцатилетней войны.

И совершенно понятно, что с самого начала второй мировой войны германские и британские адмиралы внимательно следили друг за другом: что собирается предпринимать противник в отношении Скандинавии, особенно Норвегии?

В начале декабря 1939 г. Редер высказал Гитлеру мысль о необходимости захвата Норвегии. Он подробно обрисовал те выгоды военно-стратегического порядка, которые получит рейх после того, как длиннейшее западное побережье Скандинавии с его фьордами и прекрасными гаванями окажется в руках Германии. «Фюрер быстро понял значение норвежской проблемы», — удовлетворенно констатировал Редер. И вскоре последовало решение: начать подготовку вторжения.

В Лондоне и Париже также готовились. Западные союзники решили создать в Скандинавии и ее водах северное звено блокады рейха, используя поддержку находившейся под их контролем Лиги наций, где говорили о «помощи Финляндии» в советско-финском конфликте. Весь англо-французский замысел тесно переплетался с активными выступлениями антисоветского порядка. В январе 1940 г. союзники пришли к выводу о необходимости организовать военную экспедицию для захвата железорудных районов Нарвика, которая дополняла бы ведущуюся одновременно подготовку их выступления против Советского Союза. 5 февраля они решили послать войска в Финляндию через норвежские порты. Норвегия и Швеция получили заверения о помощи в случае германского вторжения. Их призывали к совместным действиям. Западная и скандинавская печать широко и открыто обсуждала вопросы военного сотрудничества.

Теперь в Берлине получили прекрасную возможность использовать откровения скандинавской и англо-французской прессы для оправдания и прикрытия агрессии. 1 марта 1940 г. Гитлер подписал директиву о вторжении в Норвегию и Данию. Для захвата с моря и воздуха намечалось восемь пунктов норвежского побережья. Весь германский военно-морской флот вводили, чтобы внезапным переходом опередить британский флот, стоявший в базах, и высадить десанты прежде, чем кто бы то ни было успел принять контрмеры. Риск казался немалым, но его уравновешивали вполне обоснованные надежды, что политический тормоз «странной войны» удержит английские крейсеры и подводные лодки минимум на тот срок, который необходим, чтобы немецкие десанты оказались на норвежских берегах.

В Лондоне, Париже и Осло о готовящемся германском вторжении узнали достаточно своевременно, для того чтобы успеть принять меры. Труппа оппозиционеров из германской контрразведки сумела через Ватикан и с помощью голландского военного атташе в Берлине Caca дать сигнал, что все начнется между 8 и 10 апреля. Однако предостережение не возымело ни малейшего действия, хотя 8 апреля немецкие десанты уже вышли в море. Английские корабли только еще разводили пары, когда немцы уже оказались на месте.

В среде норвежского руководства никто вообще не поверил полученным сообщениям. Только после полуночи 9 апреля командующий норвежскими войсками приказал подготовить минное заграждение на рубеже, который, как выяснилось позже, германские корабли уже миновали.

Десанты высадились во всех намеченных местах. Одновременно германская пехота вторглась в Данию. Английские и норвежские силы с опозданием вступили в борьбу, принявшую местами ожесточенный характер. Но изменить ход событий они не смогли. Так, на Севере Европы Гитлер выиграл важный для себя тур борьбы за морскую блокаду и контрблокаду. Он получил крупные преимущества в Северной Атлантике. Оказался под угрозой английский северный фланг. Немцы обеспечили беспрепятственный вывоз шведской руды. Но цена успеха оказалась высокой: надолго вышли из строя главные силы германского флота. Отныне в течение нескольких месяцев военная машина Гитлера не могла вполне рассчитывать на свое морское оружие. И одновременно на европейском Севере нацисты получили новый фронт национально-освободительной борьбы, который затем никогда не позволял им быть вполне спокойными за верхнюю часть их «Крепости Европа».

11

Однако главные события назревали не здесь. Гитлер окончательно решил вторгнуться в Западную Европу. Правда, отдавая на этот счет свою директиву № 8, он запретил в Голландии, Бельгии и Люксембурге «без вынужденной военной необходимости бомбить открытые города». Английский историк Толанд пишет: «Это надо рассматривать как прагматическую меру, а не как акт человечности. Действительное намерение наступления на Западе состояло в том, чтобы обеспечить себе тыл для нападения на Россию, а не завоевывать территорию в Европе или уничтожать Англию, от которой Гитлер все еще надеялся получить ценную помощь при его ударе на Восток»²¹. Нам нечего прибавить к такому определению. Но война была войной, и нацистские генералы подготовили удар громадной силы.

Тем не менее Франция и Англия обладали отнюдь не меньшими военными силами. И если подходить к выяснению причин последовавшей затем в мае—июне 1940 г. их катастрофы с точки зрения арифметического подсчета соотношения сил, то вообще невозможно ничего объяснить.

Трагедия западноевропейских государств имела тогда под собой не только военные причины, но прежде всего политические и социальные.

Бывают военные ошибки, неверные доктрины, случается на войне растерянность. Но только всем этим трудно объяснить национальную катастрофу. Франция объявила войну Германии. Нацисты ответили, что это будет «французская война». Если бы в ближайшие недели и даже месяцы французы двинулись вперед, германские войска, скорее всего, оказались бы в сложной ситуации. Ибо превосходство, и весьма внушительное, было на стороне французских и вскоре появившихся на континенте английских войск.

Но какие-то невидимые тормоза удерживали французские дивизии на их позициях. Слепая вера в «линию Мажино»? Устаревшая тактика? Пережитки «позиционности» в умах генералов? Мало тяжелой артиллерии? Или неудачное распределение танков? Подобных объяснений уже дано великое множество. Быть может, в них есть доля истины. Но главное — в другом. В той мрачной политической силе, которая все ошибки и просчеты превратила в национальную трагедию.

Если войну Германии Франция объявила всерьез, то азбучная необходимость — использовать каждый день для повышения боевого потенциала. Вместо этого делали все наоборот. Французскую армию разлагали в буквальном смысле слова. Войска получали приказы не стрелять в противника. Велась не антифашистская, а массовая антикоммунистическая кампания и пропаганда. Кто-то усиленно распространял лозунг «Лучше рабство, чем война». Враг — это не фашизм, а левые, коммунисты. Внутри и вовне. Французский историк писал: «Среди высших кадровых офицеров открыто говорилось: "Если Германия потерпит поражение, то демократы погибнут, а коммунизм выиграет"». Упорно распускали слухи: «смешная война» с Германией закончится полюбовно, без выстрела. Ибо и у Гитлера, и у французов нет оснований сражаться друг с другом. У них один общий враг совсем на другой стороне. На рейнском фронте начались братания. Армию дезориентировали. Та же невидимая рука как бы все более поворачивала ее вовнутрь, где уже годами кипела острая социальная борьба.

Согласно самым элементарным основам военного дела, там, где враг может нанести свой главный удар, надо иметь достаточные силы, чтобы отразить его. И ни в коем случае не наоборот. Какие же политические круги тогдашней Франции устроили так, чтобы подставить под удар немецких главных танковых сил свои самые слабые, чуть ли не безоружные войска — печально знаменитую 9-ю армию! Кто? Почему именно ее лишили необходимого оружия, боеприпасов, авиации прикрытия, не закрыли подхода к ней минными полями? Наконец, почему, как нарочно, главные резервы французской армии расположились вдали от района главного немецкого наступления? Кто, по сути, открыл гитлеровским армиям путь в глубь Франции? Ведь основные силы французов остались прикованными в бездействии к «линии Мажино», когда основной фронт уже пылал и рушился, когда через Арденны легко и свободно вливались в страну немецкие танковые колонны. И их почему-то на горных дорогах не атаковал ни один французский самолет. Почему же?

Мы ставим вопросы за вопросами, хотя читатель уже давно знает ответы на них. Но мы их ставим лишь для того, чтобы снова и снова обратить внимание, сколь нелогичной представляется «военная сторона войны», если не видеть политических первопричин ее логики.

12

Каковы же причины в данном случае?

Еще в июле 1939 г. сотрудник Канариса майор фон Шверин тайно появился в Лондоне. Он встретился с Кадоганом и несколькими высокопоставленными военными и предупредил их о намерении Гитлера начать войну.

Замыслы политического руководства «третьего рейха» о вторжении на Запад стали известны союзникам почти за полгода до германского наступления.

10 марта 1940 г. Риббентроп, находясь в Риме, сказал об этих намерениях Муссолини и Чиано. Последний, будучи министром иностранных дел и зятем диктатора, не очень его чтил. Он не слишком скрывал свои симпатии к Западу и свое критическое отношение к нацистам. И 13 марта он сообщил обо всем французскому послу в Италии Франсуа-Понсэ.

Еще через три дня Чиано рассказал о военных планах Германии прибывшему в Рим личному представителю Рузвельта и заместителю государственного секретаря США Уэллесу. Последний передал сообщения Франции. Поль Рейно пишет в своих воспоминаниях: «16 марта 1940 г. Чиано сообщил господину Самнеру Уэллесу, что крупное наступление на Запад близится». Посланец президента доложил Рузвельту о заявлении, сделанном Чиано. «Риббентроп, прибыв в Рим... сказал Муссолини и ему самому (г-ну Чиано) и, он полагает, также папе, что Германия решила осуществить в самое ближайшее время тотальное военное наступление, что она не предусматривает никакого мирного решения, которому не предшествовала бы победа Германии, и что после победы мир будет продиктован немцами. Риббентроп, казалось, был убежден, что немецкая армия сможет одержать эту победу за пять месяцев. Немецкое правительство предусматривает сначала разгром Франции, а затем, вскоре после этого, развал Англии. Будучи всегда хорошо осведомленным, Кэ д'Орсе не поднимало шума в связи с этой ценной информацией»²².

В конце апреля—начале мая 1940 г., примерно за 10—12 суток до начала германского вторжения во Францию, Бельгию и Голландию, руководители этих стран стали получать широким потоком секретную информацию из различных источников по поводу планов Гитлера и сроков нападения. Одним из таких источников стало германское сопротивление внутри вермахта. Речь идет о так называемой «Черной капелле», образовавшейся еще в середине 30-х годов. Главные участники сопротивления военных — генерал Бек, полковник Остер — с первого полугодия 1939 г. выдавали западным противникам Германии секретные документы о готовящемся нападении на Западную Европу.

В первых числах мая Париж и Лондон получили массу предупреждающей информации. Одно из сообщений гласило: «Немецкая армия осуществит нападение между 8 и 10 мая по всему фронту, включая "линию Мажино". Район Седана, Бельгии, Голландии и Северной Франции будет оккупирован в течение 10 дней, Франция будет оккупирована за один месяц». 8 мая из Италии последовала информация: «Нападение — сегодня». Данные от 9 мая: «Атака 10-го на рассвете». «Сообщения, поступившие в стремительном ритме, звучали как сигнал тревоги», — пишет в своих воспоминаниях начальник французской разведки полковник Гоше²³. Незадолго до начала наступления на Запад Остер поставил в известность Сага (голландского военного атташе в Германии) о том. что ожидает нейтральную Голландию. Еще 6 мая Остер сообщил Сасу: наступление назначено на 8 мая. Однако шифрованная телеграмма Caca на этот счет произвела в Гааге мало впечатления. Голландский министр иностранных дел ван Клеффенс не верил, что немцы осмелятся нарушить нейтралитет. Он считал, что теперь война развернется на Балканах. 9 мая Остер сумел окончательно установить: наступление начнется 10 мая, приказ отдан окончательно. 9 мая Сасу удалось связаться по телефону с руководящими инстанциями в Гааге и передать следующую фразу: «Хирург решил предпринять операцию на следующее утро в 4 часа». Через несколько часов Сас был вызван по телефону из Гааги. Ему задали вопрос, исходит ли информация из абсолютно достоверного источника. Сас ответил: «Да, операция неотвратима! Я говорил со всеми врачами. Она начнется завтра на рассвете!»²⁴. Разговор был подслушан германской секретной службой. Начатое по приказу Геринга расследование об источниках утечки секретных данных результата не дало. Однако германскому командованию стало теперь известно, что сроки начала вторжения раскрыты, и поэтому оно решило больше не медлить.

Все эти и многие другие аналогичные факты бесспорно достоверны. Значит, никакой тайны, следовательно, никакой внезапности.

Где же искать ответы на все высказанные выше «почему»? Неужели перед нами роковое стечение обстоятельств — военных ошибок и заблуждений? Вряд ли. Их слишком много, и все они действовали в одном общем направлении. Быть может, когда-либо архивы откроют самую большую тайну начала второй мировой войны. Сейчас же нам ясно: французские крайние консерваторы, на протяжении 30-х годов напуганные рабочим, коммунистическим движением, Народным фронтом, ростом активности левых сил в своей стране, внимательно наблюдали за происходящим по ту сторону Рейна. Там со всем этим было покончено.

Может быть, Гитлер действительно наименьшее зло? И может быть, действительно классовая война внутри Франции разрешится в нужном направлении войной вовне отнюдь не обязательно победоносной? Установлением военной диктатуры внутри? Разве диктатор Наполеон не навел порядка в тогдашней Европе? Разве он не помог Германии возродиться из социального и государственного застоя? Быть может, теперь произойдет нечто похожее, но в обратном направлении? И не способен ли маршал Петэн стать символом давно подмеченного периодического возврата французской истории от республики к диктатуре? С помощью немецкого диктатора?

13

Перед рассветом 10 мая в германских войсках зачитали приказ фюрера: «Начинающаяся сегодня борьба определит судьбу германской нации на следующую тысячу лет». С первыми лучами солнца немецкая авиация нанесла удар по аэродромам союзников. Затем, как только двинулись войска, последовал второй мощный, продолжавшийся три часа удар по французским и английским штабам, узлам связи и по коммуникациям. Германские дивизии вторглись в Западную Европу.

Французские генералы в соответствии с планом, выработанным задолго до войны, двинули сильнейшие свои армии в Бельгию, не предполагая, что подставляют их тыл под удар главных германских сил, продвигавшихся сплошным танковым потоков через Арденны.

Когда 35 французских и 10 английских дивизий под командованием генерала Бийота вступили через франко-бельгийскую границу в Центральную Бельгию, чтобы здесь остановить, как считали французские генштабисты, главные силы вторжения, в то же самое время южнее, через Арденнские горы, прорвалась немецкая ударная группировка. Мощный танковый таран — группа Клейста — совершил стремительный бросок. За двое с половиной суток, к немалому изумлению германского генерального штаба, почти без сопротивления она оставила позади 120 км и оказалась на берегу Мааса.

Успешное преодоление реки на очень слабом участке французской обороны после непрерывных четырехчасовых атак авиации создавало условия для танкового рейда в глубь Франции. И он состоялся, опять-таки к полному удивлению и Гитлера, и его генералов, и французов, и англичан. Солдатам союзных армий, конечно, нельзя было и тогда отказать ни в традиционной доблести, ни в умении сражаться. Но сила сопротивления оказалась подорванной задолго до сражений. А начавшиеся неудачи породили глубокий моральный кризис. Именно он, а не военная неготовность, не «позиционная доктрина» и не отсутствие крупных танковых соединений, как иногда считается, был самой главной из многих причин катастрофы союзных армий. Расколов их фронт и выйдя на побережье, германские танковые клинья зажали во Фландрии основную, наиболее сильную группировку французских, британских и бельгийских войск. Но внезапно под Дюнкерком на побережье германские генералы по приказу Гитлера 24 мая (так называемый стоп-приказ) в последний момент остановили наступление. В последнюю минуту они выпустили английскую экспедиционную армию из железных клещей. Искусственно созданная пауза предоставила в последующие дни возможность английским войскам избежать полного уничтожения во Франции и эвакуироваться морем.

Так возникло «чудо под Дюнкерком» — одна из загадок начальной стадии второй мировой войны. Почему же Гитлер, который, бесспорно, держал в своих руках победу, отдал подобный приказ, остановил свои танки и позволил более чем 300-тысячной английской армии, которая уже потеряла почти всякую способность сопротивляться, уплыть домой через Ла-Манш? Ведь впоследствии эвакуированные в Англию войска стали основой для развертывания новой британской армии. А историки получили повод для бесконечных споров и предположений: что же произошло под Дюнкерком?

Очень скоро появились два различных ответа на этот вопрос. Первый гласил: остановка под Дюнкерком являлась следствием чисто военных, т. е. оперативно-тактических, просчетов — главным образом боязни германских генералов двинуть танки дальше по пересеченной местности, опасений потерять много танков, необходимых для «второй фазы похода во Францию». Второй ответ сводился в общих чертах к следующему: остановка представляла собой звено крупной политики фашизма на данном этапе второй мировой войны и была связана со все тем же столь нам знакомым намерением Гитлера добиться мира с Англией, чтобы скорее развязать себе руки для нападения на Советский Союз.

В 60-е годы автор принял участие в полемике по этому вопросу, безусловно отстаивая «политический» подход к решению «дюнкеркской загадки».

Автору поныне представляется невероятным, чтобы победоносно воюющая армия буквально за минуту до победы преднамеренно отказалась бы от нее только из боязни потерять лишних, к примеру, несколько десятков или даже сотню танков из более чем 2 тыс. или какой-то другой техники. Весь военный опыт говорит против таких странных предположений. Детальное изучение событий показывало, что здесь «что-то не то».

Но следовало изучить аргументы сторонников точки зрения о «чисто военном решении». С удивлением пришлось обнаружить, что они малоубедительны, так как опираются главным образом на факты чисто тактического, военно-штабного свойства. Ключевым доказательством стали считать мнения некоторых генералов и командиров, высказанные между 24 и 25 мая: «Танки должны сначала отдохнуть, чтобы подготовиться к задачам на юге». Если строить политико-исторические выводы на основе лишь тактических оценок того или иного генерала, то действительно можно уйти далеко от выяснения истины. Факты узкого свойства могут отражать чье-то мнение, например командира или штаба, действующих на том или ином отрезке фронта, а могут вообще ничего не отражать.

Из военного опыта известно: в таких динамичных военных событиях, как было под Дюнкерком, путаница бывает невероятной. Здесь так и случилось. Командующий группы армий «Б» генерал Бок не понимал командующего группой «А» генерала Рундштедта, и наоборот. Оба возмущались друг другом. Генерал Гудериан хотел наступать, генерал Клейст опасался неудобной местности, хвастун рейхсмаршал Геринг брался разбить англичан с воздуха и т. д.

По нашему мнению, говоря о дюнкеркских событиях, загадку «чуда» следует решать в ракурсе большой и долгосрочной политики фашизма.

События под Дюнкерком были следствием двух крупнейших замыслов Гитлера: а) только что зародившихся намерений после победы над Францией начать прямую подготовку к нападению еще осенью 1940 г. на Советский Союз и б) расчетов как можно скорее обеспечить «с тыла» агрессию против СССР быстрейшим заключением мира с Англией.

Вернемся к ходу событий. 20 мая немецкие танки вышли к побережью Атлантики. Очень важно представить себе, что именно теперь нацистский вождь пришел в восторг от мысли, что победа на Западе в его руках. Именно в эти дни мысль Гитлера от чисто тактических категорий сделала резкий скачок к проблемам «мировой политики». Согласно запискам Йодля, Гитлер именно 20 мая заявил ему: союзники теперь должны будут отдать Германии отнятые у нее 400 лет назад области. Что это значит? Возрождение «Священной римской империи германской нации». Первые переговоры с французами он будет вести в Компьене, где в 1918 г. было заключено унизительное для Германии перемирие. Затем фюрер объявил (пока еще только своим приближенным), что теперь Англия сможет иметь с Германией выгодный мир. Ибо Англию он считал по сути побежденной.

То обстоятельство, что именно в начале 20-х чисел мая Гитлер уже думал о мире на Западе, подтверждается многими фактами и мнениями. Вот лишь некоторые из них. Генерал Блюментритт, весьма близкий тогда к Гитлеру, вспоминал: «Он удивил нас тогда тем восхищением, с, которым он говорил о Британской империи, о необходимости ее существования и о той цивилизации, которую Англия дала миру... Он говорил, что все, чего он хочет от Англии, — это признание германских позиций на континенте... Он закончил словами о том, что его целью является заключить с Англией мир на основе переговоров, в соответствии с сохранением чести»²⁵.

Немного позже Гитлер говорил своему другу архитектору Троост: «Кровь каждого англичанина слишком ценна, чтобы ее пролить. Наши народы по расе и традициям едины, и это останется моим мнением, даже если наши генералы не согласны»²⁶. Франсуа-Понсэ был убежден, что Гитлер никогда не хотел вести войну с Англией, но лишь добивался ее нейтралитета²⁷.

21 мая сотрудник министерства иностранных дел К. Риттер, осуществляющий связь министерства с верховным командованием вооруженных сил, сообщил ряду ведомств, безусловно с санкции Гитлера, о необходимости направить своих представителей в министерство иностранных дел для участия в срочном обсуждении плана создания в Европе «великой экономической сферы» под эгидой Германии. В эту «сферу» должны быть включены все страны континентальной Европы. Совещание, открывшееся 24 мая, несомненно, было связано с подготовкой мирных переговоров с Францией и Англией.

Все это происходило 20 и 21 мая. И в эти же дни, перейдя от полемики с военным командованием к похвалам в его адрес, Гитлер сформулировал дальнейшие задачи в войне против Франции. Он утвердил план второго этапа войны. Его охватило чувство необычайной гордости за победу.

Итак, 20—21 мая Гитлер и его подручные, считая войну против Франции практически выигранной, стали думать о новых планах, в том числе и о послевоенном экономическом развитии в захваченных районах Европы. Первая проблема, которая возникла перед ними: как быть с Англией? Ответ, который был дан тогда же, — немедленно заключить с ней мир.

Французский исследователь Гутар на основе широкого анализа фактов и событий мая 1940 г. приходит к выводу: «После окружения союзных армий на севере Гитлер... был убежден, что Англия, лишившись своих континентальных солдат, будет вынуждена заключить мир. Он имел твердое намерение облегчить англичанам это дело и предложить им чрезвычайно великодушные условия. Было ли удобно в этих условиях начать с того, чтобы захватить у них их единственную армию и тем самым унизить англичан? Может быть, стоило бы лучше сделать красивый жест и позволить их войскам совершить посадку на суда, что не представляло никакой опасности, так как они не могли взять с собой оружие и война уже на исходе»²⁸.

18 июня 1940 г. итальянский министр иностранных дел Чиано записывает в дневнике: Гитлер не считал нужным уничтожение Британской империи, ибо еще рассматривал ее как важный фактор равновесия мировых сил. Фельдмаршал Рундштедт высказывался так: «У меня сложилось ощущение, что фюрер никогда в действительности не думал высадиться в Англии... Безусловно, он надеялся заключить с Англией мир»²⁹.

Историограф германского флота адмирал Ассман отметил 24 мая: Гитлер говорил, что «надеется... уже через шесть недель заключить мир с Англией». Он, Гитлер, предложит Англии любую помощь, которая ей понадобится в борьбе против большевизма.

Антисоветская истерия в Берлине еще больше усилилась в связи с опубликованием сообщения ТАСС 22 мая о торговых отношениях между СССР и Англией и о поездке в Москву Криппса. Составленное строго в духе политики нейтралитета, оно все же было истолковано нацистами как готовность Советского Союза «в принципе прийти к торговому соглашению с Англией».

Имеется документ, который опубликовал историк из ФРГ Клее. Это запись его бесед с бывшим начальником штаба группы армий «А» генералом Зоденштерном, подтвержденная также письмом последнего к Клее. Зоденштерн рассказывает: 2 июня 1940 г. Гитлер приехал в штаб группы, расположенный в Шарлевиле. Он говорил с глазу на глаз с Рундштедтом и с ним, Зоденштерном. Во время беседы Гитлер заявил: Англия, Как оh ожидает, «будет вскоре готова заключить разумный мир»³⁰. И тогда у него «освободятся руки для выполнения его великой задачи рассчитаться с большевизмом». Вечером того же дня, как отмечает Зоденштерн, «Рундштедт был очень неспокоен. Он понимал, что предстоит война с Советским Союзом»³¹.

Сын герцога Гамильтона, игравшего немалую роль в расчетах Гитлера на союз с Англией, Дж. Гамильтон, пишет: «Еще во время западного похода в июне 1940 г. Гитлер и Гесс имели однажды длительную беседу, и последний позже сказал лорду Саймону, что идея полета в Англию возникла именно в это время... Гесс уже тогда вбил себе в голову необходимость свои взгляды окончательно подчинить Гитлеру. С Англией должен быть заключен мир с тем, чтобы обе нации могли повернуться против России, которую Гесс называл «врагом Европы»... Можно сделать только один вывод, что ближайшая цель Гесса состояла в том, чтобы, изъять Англию из ряда врагов с тем, чтобы Гитлер мог реализовать свою цель создания великого рейха, распространившегося на Восток»³².

В конце июня—начале июля Йодль ориентировал своего помощника Лоссберга: «Цель состоит в том, чтобы разгромить Россию». Позже, в 1943 г., в речи перед гауляйтерами Йодль говорил: Гитлер еще во время западного похода сообщил ему о своем «принципиальном решении выступить против угрозы большевистской опасности, как только позволит обстановка». Сотрудник ОКВ Варлимонт, занимавшийся высшим стратегическим планированием, пишет об уточнении плана: «Самое позднее весной 1940 г. включался в программу руководства вермахтом русский вопрос». Он свидетельствует: Гитлер привлек внимание военного руководства к Советскому Союзу уже на совещании в рейхсканцелярии 27 марта 1940 г. А во время западного похода подготовка войны с СССР уже выдвигалась Гитлером как конкретная задача. 28 мая 1940 г. Гитлер и Браухич обсуждали план реорганизации вермахта. Предусматривалось значительное увеличение сухопутных сил, прежде всего танковых и моторизованных соединений. Совершенно очевидно, что такой план усиления сухопутной армии был необходим для войны против СССР, а отнюдь не для борьбы с Англией.

Резкое повышение интереса нацистской верхушки к «восточным» делам в 20-х числах мая 1940 г., очевидно, было обусловлено также и обострением итало-германских отношений на Балканах. Итальянские газеты в это время писали о необходимости вторжения в Грецию и оккупации «всей территории между Далмацией и Критом». У. фон Хассель в своем дневнике отмечал, что в конце мая 1940 г. в Германии стали опасаться, как бы Италия не начала на Балканах «сепаратную войну» с целью «предотвратить там установление германской гегемонии». 28 мая в Греции начали проводить меры по мобилизации. Одновременно греческий премьер-министр, подобно своему румынскому коллеге, стал спекулировать на мифической «советской угрозе». Есть много и других доказательств.

Итак, не связаны ли решения на Западном фронте под Дюнкерком в конце мая 1940 г. со всей этой массой фактов в их совокупности? Нам кажется, что есть достаточно оснований для утвердительного ответа. Нельзя отрывать изучение хода военных действий от крупных политических замыслов. Политическое решение — преднамеренно выпустить побежденного противника — могло быть принято в той ситуации только вопреки мнениям, интересам и традициям военных. Оно не было бы понято ими и вызвало бы широкое недовольство генералов, чего Гитлер никак не хотел. Очевидно, поэтому решение держалось в строгой тайне, нигде не фиксировалось, а в открытую стали говорить о «плохой местности» и «сбережении танков», т. е. приемлемым для генералов языком. Поэтому отдавались, как положено, оперативные приказы, создавая впечатление, что политическая подоплека «стоп-приказа» отсутствует.

Подведем итоги. Наступление немецкой танковой группировки было остановлено под Дюнкерком прежде всего в результате действия крупных факторов военно-политического характера и только во вторую очередь — чисто военных (оперативно-тактических) причин. Гитлер стремился после победы над Францией заключить мир с Англией. Этим он предполагал заставить Англию, низведенную, как он думал, на положение второразрядной державы, признать европейскую гегемонию «третьего рейха», его завоевания в Европе, развязать руки на Западе, обеспечить тыл для агрессии против СССР, быть может еще в 1940 г. Более того, он надеялся на дружбу с Англией, которой показал свою силу.

Германские вооруженные силы, особенно военно-морской флот и ВВС, не были готовы к успешной скоротечной войне против Великобритании, даже не имели оперативных планов этой войны. Борьба против Англии приняла бы затяжные формы, связанные с большими потерями, и даже в случае успеха Германия не могла бы использовать плоды победы. Гитлер не мог вести такую войну и не хотел ее. Рассчитаться с Альбионом он думал позже.

Одновременно с этими расчетами в 20-х числах мая 1940 г. впервые возникли основы конкретного решения о войне против Советского Союза как следующего агрессивного шага после победы в Западной Европе. Такое решение являлось логическим итогом всего многолетнего курса антисоветской политики германского фашизма.

И весьма симптоматично, что находившийся в те дни рядом с Гитлером личный и постоянный представитель Риббентропа при нем Гевель, хорошо осведомленный о положении военных и политических дел, сразу «раскусил» намерения фюрера. Он заявил о причинах «стоп-приказа»: «Лично Гитлер вмешался в то, чтобы дать англичанам уйти. Он был убежден, что разгром британской армии имел бы следствием то, что Англия была бы вынуждена сражаться до последнего человека»³³.

«Дюнкерк» и все с ним связанное может быть понято не как отдельный изолированный военный эпизод, связанный с действиями на данном участке фронта, а как неразрывная часть реализации политики и стратегии нацизма.

Затем последовала завершающая фаза. Германские армии повернули к югу, вступили в Париж, и французское правительство капитулянтов сложило оружие.

14

Итак, война в Западной Европе выиграна! Фашистские вожди поверили, что теперь история вознесла их на недосягаемые вершины успеха. Как прав оказался во всем фюрер! Как пристыженно умолкли маловеры! Но теперь не время сводить счеты. Грандиозные победные парады следовали один за другим. Улицы Берлина, по которым предстояло проехать фюреру, заблаговременно усыпали цветами.

В столице со дня на день ждали мирных предложений Лондона. Об этом судачили даже торговки на берлинских рынках.

Папа Пий XII, тот самый, который оказался столь благосклонен к фюреру, обратился с посланиями к нему, а также к Муссолини и Черчиллю с предложениями мирного посредничества. Зачем воевать здесь, на европейском Западе? Аналогичные шаги предпринял в Лондоне и Берлине шведский король. В том же духе действовали некоторые члены конгресса США.

Гитлер ожидал британского ответа. Он, победитель, протягивает Англии руку мира. День за днем откладывает он заседание рейхстага. Из Лондона — молчание. Именно в эти дни фюрер, вероятно, впервые подумал, что, быть может, война на Западе еще не окончена и что одновременно с подготовкой нападения на Советский Союз следует подумать, как завершить дела с британцами. 13 июля он собрал в Бергхофе высших генералов и заявил им о нежелательности ведения войны с Англией. Он удивлялся, что она до сих пор не запрашивает мира, и объяснил столь странное поведение так: «Англия еще надеется на Россию». Он, фюрер, считается с возможной необходимостью «силой принудить Англию к миру. Но это он станет делать без всякой охоты»³⁴.

В тот же день Гитлер писал Муссолини: «Я сделал Англии так много предложений о взаимопонимании и сотрудничестве и был так мало понят, что теперь я убежден, что каждый призыв к разуму получит подобный же отказ. В этой стране до настоящего времени разум еще не господствует»³⁵.

Эти «мирные предложения» в духе все той же старой политики в Англии теперь уже никому не были нужны, кроме, быть может, группки крайних реакционеров. Все зашло слишком далеко, и правительство Черчилля, пришедшее к власти в день начала вторжения во Францию, гораздо лучше своих предшественников понимало обстановку. 22 июня, как раз когда подписывалось перемирие с Францией, английская авиация первый раз бомбила пригороды Берлина.

И вот настал день победного заседания рейхстага. Во все том же огромном зале оперы «Кролль» собрался цвет «третьего рейха»: генералы, партайгеноссе, главари СС и гестапо, дипломаты. Встреченный с неописуемым восторгом фюрер держал речь. Как милостивый победитель, он снова, который раз, предлагал Англии мир.

Мощь Германии теперь настолько велика, что Лондон должен наконец понять: шансов — никаких. Выхода нет, надо складывать оружие и воспользоваться великодушными условиями, которые собирается предложить британцам фюрер.

Ведь Германия контролировала теперь обширные территории Центральной, Юго-Восточной, большей части Западной и Северной Европы. В ее руках находилось побережье Балтийского моря от Мемеля до Атлантики, от Нарвика до испанской границы.

В ее распоряжении оказались производственные мощности оккупированной части Франции, выплавлявшие 97 % чугуна и 94 % стали, 79 % добычи угля, 100 % железной руды. Концерн «Г. Геринг» включил в свою систему металлургические заводы Эльзас-Лотарингии и Люксембурга³⁶.

Происходила дальнейшая консолидация фашистских режимов. Берлинский пакт Германии, Италии, Японии от 27 сентября 1940 г. привел к созданию «Тройственного союза» агрессоров. Фашистский блок укреплял позиции в Юго-Восточной Европе, распространял влияние на Ближний и Средний Восток, на некоторые африканские и латиноамериканские страны.

На Севере Европы в руках Германии теперь находились удобные фланговые позиции против Англии. Норвежское побережье казалось специально приспособленным для баз подводного флота, который блокирует Англию. А на Балканах «третий рейх» усиливал политическое влияние. Слишком уж манили румынские месторождения нефти, медные и бокситовые рудники Югославии, не говоря о выгодных стратегических позициях для будущего.

Пиренейский полуостров, объект давних нацистских вожделений, оказался теперь к рейху ближе, чем еще недавно, когда диктатор Испании Франко объявил «строгий нейтралитет».

Уже в начале июня Франко передал Гитлеру сердечные пожелания новых успехов. Затем Берлину дали понять, что Испания при определенных условиях отнюдь не против участия в войне. Но так как в Берлине знали, в какой мере внутреннее положение Испании после многолетней гражданской войны затруднительно и как велика ее потребность ввоза продовольствия и сырья, то ее «готовность к войне» рассматривалась в нацистских кругах не более как заявка на территориальные приобретения в случае победы Германии. Ожидать от Франко серьезного вклада в военные действия не приходилось.

Вялое вступление Италии в войну на заключительной стадии похода внушало мало надежд. В Берлине не очень высоко ценили военную готовность Италии, скептически относились к ее претензиям сделать Средиземноморье и Адриатику итальянским «внутренним озером». Только на самом неподходящем участке фронта против Франции, в итальянских Альпах, предпринимались слабые атаки. В Тунисе и Ливии — тоже никаких успехов.

Словом, дни Англии сочтены. Она изгнана с континента, ослаблена и деморализована. И если она еще пока отвергает мир, то ненадолго. Йодль приходил к заключению, что Англия капитулирует в августе-сентябре.

Не смущали фюрера и происки американских «плутократов». Ведь США не готовы к войне, хотя теперь их военные приготовления стали заметнее. В Берлине знали: 22 мая сенат одобрил ассигнование 1823 млн. долл. военному министерству, 1473 млн. долл. морскому ведомству. Производство самолетов предполагалось увеличить до 50 тыс. в год. Военная комиссия палаты представителей одобрила законопроект об увеличении численности американской регулярной армии с 280 тыс. до 400 тыс. человек. Вырабатывался план постройки 68 военных кораблей. 19 июня принимается решение об ассигновании дополнительно 4 млрд. долл. на строительство флота. США брали все больше английских заказов на производство самолетов. Но все это было делом далекого будущего, а реальная победа находилась в германских руках.

15

И все же перед нацистской верхушкой возникал вопрос: как же дальше действовать против Англии, чтобы скорее развязать себе руки на Западе? Именно его поставил адмирал Редер на совещании у Гитлера 20 июня. Пока что никто ответа не имел. Военные не готовили планов операций непосредственно против Англии, рассчитывая на политическое решение, о котором так много слышали от фюрера. Они не имели вообще каких-либо предложений о дальнейшем ведении войны с Англией. Редер серьезно сомневался в реальности вторжения в Англию, даже если фюрер приказал бы его: потери флота в норвежской операции не позволяли рассчитывать на удачу.

Среди военной верхушки очень рано, сразу же после окончания французской кампании, стало преобладать мнение: не Англия, а Советский Союз — вот следующая цель! Почти одновременно, когда 30 июня Гальдер беседовал в министерстве иностранных дел о возможной войне против СССР, начальник штаба оперативного руководства ОКБ Йодль передал Гитлеру памятную записку: войну против Англии необходимо завершить политическими средствами. Если же не удастся, то следует силой вынудить ее к миру. В таком случае необходимо подавить английскую авиацию. Затем ударить авиацией и флотом по морским коммуникациям и по британской промышленности. А вторгаться ли на остров? Нет. Йодль считал вторжение «крайним, последним средством». Вряд ли оно станет нужным: террористическое воздушное наступление заставит британцев согласиться на мир. Йодль полагал, что Англия продолжает упрямо отвергать мирные предложения не ради победы, а только во имя престижа.

Рассказывая обо всем этом, мы, не в пример многим западным историкам, смотрим не только на Запад, но и одновременно на Восток. Дело в том (и это умалчивается в большинстве западных исследований), что в те же самые дни, когда гитлеровцы завершили свой французский поход и только размышляли, как быть с Англией, они уже начали активно готовить войну против СССР. В июне-июле 1940 г. дивизия за дивизией направляются в Польшу и Восточную Германию.

Итак, стало очевидным, что Англия пока не намерена капитулировать. Гитлер решил, что необходимо силой вынудить ее к миру. Так возник план «Морской лев» — план вторжения в Англию. И так началась авиационная «Битва за Англию». Но оказалось, что германские ВВС не имели к ее началу необходимого превосходства над английской авиацией в истребителях и поэтому не могли установить господства в воздухе. Соотношение в истребителях для немецкой стороны было настолько неблагоприятным, что Геринг, узнав на совещании высшего командования в июле 1940 г. о количестве имеющихся в строю самолетов, воскликнул: «И вот это мое воздушное оружие?».

Его генералы не разработали единый план операции, колебались в определении главных объектов наступления, распыляли силы и вообще не создали перспектив решающего успеха ни против одного из намеченных объектов.

Кроме того, Германия не могла и думать о господстве на море, столь необходимом, если Гитлер все-таки решился бы на вторжение. После потерь в норвежской операции он не смог бы выставить летом и осенью 1940 г. для такого вторжения даже минимально необходимых сил флота. В конце июля Редер сообщил, фюреру: подготовка десанта в намеченный срок «ни в коем случае не завершится», а новый срок станет ясным, «когда определится, что установлено господство в воздухе».

Кроме того, оказалось, что не хватает транспортных средств десантирования. Редер докладывал Гитлеру: «Имеющиеся транспортные средства крайне недостаточны для осуществления быстрой высадки». Лишь в конце сентября 1940 г. удалось собрать из всех рек и портов все, что мало-мальски плавало или вообще держалось на воде. Но тогда уже оказалось слишком поздно.

Словом, у немцев оказалось недостаточно сил, чтобы рисковать десантом против хорошо организованной британской обороны, построенной на сочетании действий флота, авиации, эшелонированных позиций на побережье и маневра сухопутных сил. И особенно безнадежным оказалось соотношение морских сил. Английский флот имел в водах метрополии в период предполагаемого германского вторжения 5 линкоров, 1 авианосец, 11 крейсеров, 80 эсминцев. Кроме того, прибрежные воды, защищенные плотной зоной минных и иных заграждений, патрулировало и охраняло до 700 малых кораблей. Береговая авиация круглосуточно прикрывала британские воды. Сухопутная оборона включала ряд мощных оборонительных полос. Армия, приведенная в готовность, насчитывала 39 дивизий, полных решимости сражаться, и, кроме того, 500-тысячную «гвардию метрополии» (ополчение). Гитлер имел здесь только 24 дивизии.

Могли ли нацисты бросить против Англии больше сил? В принципе — да. Но при одном условии. Если бы завоевание Англии было их решающей целью. Другими словами, если бы Гитлер видел перед собой один фронт, западный, и сосредоточил бы там все силы авиации, флота, армии, транспортного тоннажа, средств обеспечения и т. д. Но мы знаем: начиная с лета 1940 г. взоры гитлеровской верхушки уже обращались на Советский Союз. И одновременно с подготовкой операции «Морской лев» не только проводилось планирование войны против Советского Союза, но и велось развертывание вооруженных сил на Востоке. Политически созревшее давнее решение об агрессии против Советского Союза преобладало над неопределенными, полными сомнений и колебаний расчетами относительно Англии. И уже в октябре 1940 г. подготовка антисоветской войны окончательно вытеснила все связанное с планом «Морской лев».

Советский Союз еще задолго до начала Великой Отечественной войны стал силой, оттягивающей на себя мощь гитлеровского вермахта, объективно оказывая тем самым бесценную помощь Англии и зарождавшемуся национально-освободительному движению в Европе.

16

«Принудить Англию к миру» оказалось нелегким делом. Авиация двух воздушных флотов бомбила английские города. Налеты следовали за налетами, жертвы и разрушения росли, но и британская авиация давала все более серьезный отпор. Редер и штаб военно-морского флота 13 августа докладывали фюреру: «Обобщая, можно сказать, что проведение операции "Морской лев", как командование военно-морских сил неоднократно повторяло, в условиях ограниченности имеющихся в распоряжении военно-морских транспортных средств, могло бы быть только самым крайним средством, если бы Англия не проявила готовности к миру по-иному»³⁷.

Гитлер вполне согласился. Он сказал: «Надо обождать, какое воздействие окажет усиление воздушной войны». И она велась с нарастающим ожесточением. Однако добиться решающего перелома в этой войне немцам не удалось. Британская оборона в воздухе оказалась гораздо упорнее, чём ожидали рейхсмаршал Геринг и его авиационные командиры.

Кроме того, англичане располагали многими тайнами нацистского руководства. Им удалось еще до войны раскрыть секрет немецкой шифровальной машины «Энигма». Академик А.М. Самсонов пишет: «В борьбе с гитлеровским рейхом Англия использовала могущественное секретное оружие... На основе "Энигмы" была создана дешифровальная машина "Ультра", обеспечивавшая прочтение всех передаваемых по радио шифрограмм гитлеровского верховного командования и приказов других командных инстанций немцев, а затем и японского военного командования»³⁸. По высказанному позже мнению Д. Эйзенхауэра, разведывательные данные, получаемые через «Ультра», внесли решающий вклад в военные усилия союзников³⁹.

К этому прибавим, что, как писал потом английский журналист Энтони Браун, на протяжении всей второй мировой войны по двум каналам («Бомба» и «Ультра») сплошным потоком шли расшифрованные немецкие сообщения. Во время воздушной «Битвы за Англию» Черчилль и штаб английских ВВС знали большую часть планов люфтваффе. И они сосредоточивали свои истребители в нужных местах.

В общем и целом стратегическая операция германских ВВС против Англии, которую пытались осуществить в духе предвоенных взглядов о возможности самостоятельного воздушного наступления с целью принудить противника к капитуляции, не принесла ожидаемых результатов.

От середины августа до конца октября 1940 г. германские военно-воздушные силы потеряли более 1100 самолетов, а британская авиация — вдвое меньше (около 650). И уже в середине августа германские стратеги из ОКВ стали приходить к мысли, что «Англию надо принудить стать на колени другими средствами». Для этого требуется. гораздо более тесное взаимодействие стран «оси», включая использование итальянского флота против Гибралтара, помощь итальянцам против Египта и т. д.⁴⁰

С ноября интенсивность германских налетов на Англию резко упала. В ставке Гитлера фактически уже признавали неудачу попыток подавить британскую авиацию, разрушить английскую промышленность и подорвать моральный дух населения.

12 октября Гитлер отдал приказ об отмене плана «Морской лев». Еще через два дня он встретился на Бреннерском перевале с Муссолини и изложил партнеру свою оценку военного положения и ближайшие стратегические планы. Его рассуждения представляют интерес в том смысле, что встреча состоялась сразу же после отказа от намерений вторгнуться в Англию, в условиях возрастающей по интенсивности подготовки нападения на Советский Союз.

— Война выиграна, — безапелляционно заявил Гитлер, имея в виду войну против Англии, — доведение ее до полной победы является лишь вопросом времени.

Далее он объяснил причину отказа от вторжения в Англию:

— Решающим фактором при отказе от операции явилась плохая погода. Необходимо было лишь пять хороших дней подряд, но их не наступило⁴¹.

Крайне противоречивая характеристика обстановки, данная затем Гитлером, отражала неспособность фашистской стратегии решить исход борьбы на Западе в условиях, когда главной целью стала война против СССР и когда вермахт уже переориентировался на Восток.

Постепенно борьба с Англией переносилась «на периферию». Вопрос о вторжении становился каким-то отвлеченным делом неопределенного будущего. Как выразился 13 декабря Гальдер, оно состоится лишь в том случае, «если в Англии возникнут внутренние слабости». Стратегия против Англии, разработанная в декабре, вновь переносит центр усилий на традиционную блокаду: попытаться захватить Гибралтар, Марокко, Балканы, а затем Восточное Средиземноморье. Бассейн Средиземного моря должен оказаться в руках «оси». Тогда Англия окажется отрезана от своих владений, а по ее дальневосточным позициям нанесет удар Япония.

Гитлер считал, что, только устранив мощь Советского Союза, он получит свободу действий, чтобы как итог и следствие этой новой победы завершить борьбу с Англией. В противном случае даже успешная высадка на Британские острова не даст ощутимого результата: плодами победы воспользуются другие — Япония и США, которые захватят куски распавшейся Британской империи. После Победы над Францией вся гитлеровская политика и стратегия все больше подходила к одному пункту: начать войну против Советского Союза, быстро и полностью разгромить его и создать таким путем главные предпосылки для завоевания мировой гегемонии.

17

Военный нажим на Англию сопровождался активнейшими дипломатическими усилиями рейха — тайными, замаскированными, иногда полуофициальными. Они шли в самый разгар бомбежек и потоплений английских судов. Все с той же целью — поиска мира и согласия. Ведь даже в самый разгар воздушного наступления на Англию Гитлер заявлял «в своем кругу»: он с удовольствием вел бы эту войну против большевизма вместе с английским флотом и авиацией в качестве союзников.

Здесь мы сделаем небольшое отступление.

И фюрер, и большинство его сообщников были тогда буквально загипнотизированы теориями «отца геополитики» Хаусхофера. Он учил, что «право и долг» Германии — завоевание территорий на Востоке Европы и ее общая «реорганизация» на основе англогерманского союза. Конфликт с Англией и распад Британской империи вовсе не в германских интересах. Белая раса должна господствовать в колониях над «отсталыми народами», и пусть британцы продолжают делать свое дело. «Гитлер не хотел падения Англии», — свидетельствовал заместитель фюрера Гесс, который еще задолго до своего сенсационного полета в Англию осенью 1940 г. подолгу консультировался с Хаусхоферами — отцом и его последователем-сыном.

Идея немедленного мира с Англией, что называется, «витала в воздухе» в различных высокопоставленных кругах рейха. Мы в данной связи не говорим лишь о тех, кого по разным причинам можно причислить к противникам гитлеровского режима — об Остере, Канарисе, Витцлебене, фон Трескове, Беке, Герделере и др. Сам «отец геополитики», одновременно фрондирующий к фюреру, именно во время войны с Францией стал сомневаться в избранном пути.

Джеймс Дуглас Гамильтон пишет в книге, посвященной пресловутому полету Гесса: «После поражения Франции ему (Хаусхоферу. — Д.П.) было уже ясно, что следующей весной Гитлер нападет на Россию, что громадное наступление будет проиграно, что Красная Армия в своем контрнаступлении пройдет до сердца Европы и Германия будет вынуждена безоговорочно капитулировать»⁴².

Конечно, попытки автора представить Хаусхофера неким «борцом против Гитлера» не выдерживают критики. Однако само по себе поучительно его весьма раннее признание несостоятельности не только гитлеровских, но и своих собственных расчетов.

Мирный зондаж с Англией шел почти непрерывно на различных уровнях. Видные чиновники германского министерства иностранных дел Тео Кордт и Адам фон Трот цу Зольц еще в конце 1939 г. предприняли такой зондаж с помощью Ульриха фон Хасселя, который вступил в контакт с сотрудником Галифакса Лонсдейлом Брайеном. Они встретились 22 февраля 1940 г. в Арозе. Хассель желал получить обещание, что, если Гитлер будет устранен, Англия вступит в переговоры с Германией и заключит мир. Конечно, при условии, что Судеты останутся немецкими, Австрия — присоединенной, а граница с Польшей пройдет по линии 1914 г. Переговоры, казалось, шли вполне доброжелательно. Однако после вторжения немецких войск в Норвегию они прервались.

Одновременно видный сотрудник германского посольства в Мадриде Штамер вступил в контакт с английским послом Самуелем Хором и с его преемником Темпельвудом на предмет мирных переговоров. Для аналогичных контактов были использованы встречи дипломатических представителей Германии и Англии в Лиссабоне во время празднования 300-летия независимости Португалии.

Хаусхофер продолжал развивать свои проекты. «Он стремился добиться соглашения с Англией прежде, чем будет атакована Россия, — пишет Гамильтон. — Но Англия должна признать немецкие интересы в Центральной Европе». Он считал: «Учитывая тот факт, что для Великобритании путь в Индию должен быть безусловно сохранен, необходимо признать особую заинтересованность Англии в восточной части Средиземноморья и Ближнем Востоке. С другой стороны, Германия должна сохранить свои особые интересы в юго-восточном европейском пространстве. Урегулирование восточной границы будет рассматриваться Германией как чрезвычайная проблема, которую необходимо решить прямо заинтересованными государствами, без участия других наций. Не должно быть никаких сомнений, что следует использовать возможность мирной конференции о реорганизации Европы...»⁴³.

Хаусхофер строил в это время планы «объединения Европы» против Советского Союза. Он шел так далеко, что даже предлагал поставить германский флот в подчинение английскому «для обеспечения военного сотрудничества Европы» и создать «совместное европейское колониальное общество». Оно полюбовно будет эксплуатировать все африканские богатства «для общеевропейского рынка».

Учитывая давнюю близость Хаусхофера к Гитлеру, можно считать, что в их головах бродили одинаковые идеи и планы.

По-видимому, Гесс был уполномочен вести в этом направлении практические дела. В разгар воздушного наступления на Англию и, казалось бы, активной подготовки вторжения — 8 сентября — он имел двухчасовую беседу с сыном Хаусхофера Альбрехтом. Затем 15-го в секретном меморандуме Хаусхофер-младший так писал о высказываниях Гесса. «Должно быть ясно, что дальнейшее ведение войны будет самоубийственно для белой расы. Даже достигнув полного успеха в Европе, Германия не в состоянии взять себе наследие империи. Фюрер не хотел разгрома империи и не хочет этого сегодня. Неужели в Англии нет никого, кто желал бы мира?.. По моему убеждению, нынешняя война учит, что Европа не должна вернуться к ее прежним анархическим формам жизни... Только при тесном германо-английском сотрудничестве можно гарантировать мировые позиции и безопасность против советской Евразии»⁴⁴.

Известный нам по своей предвоенной посреднической активности шведский промышленник Биргер Далерус не только продолжал в это же время свою деятельность, но и активизировал ее. Он связывался из Стокгольма то с Герингом, то через британского посла с Лондоном. В конце сентября 1940 г., когда самолеты люфтваффе бомбили английские города, в Берлине Гитлер и Геринг, принимая Далеруса, заявили ему о желании срочно вступить в переговоры с Англией. Затем посредник едет в Лондон, где встречается с Чемберленом и Галифаксом. Те выдвигают свой предложения. В середине октября Далерус снова в Берлине. Потом опять в Лондоне. Идет самый интенсивный обмен мнениями о возможностях мирных решений. В него включаются вое новые лица — от дипломатов до крупных бизнесменов и папы Пия XII.

Из архива принца Гогенлоэ, некоторые бумаги которого были впервые у нас опубликованы известным историком и публицистом Л.А. Безыменским, стало известно, что в сентябре 1940 г., т. е. опять-таки в разгар «Битвы за Англию», принц получил письмо из ставки Гитлера. Представитель Риббентропа при фюрере Гевель писал: «После длительных размышлений фюрер принял решение вступить в союз с Англией»⁴⁵. Единственно сомнительной является первая часть фразы. Гитлеру не требовались «длительные размышления». Он «размыслил» все это еще 20 лет назад. Но конкретная ситуация требовала нового анализа. И он лишь подтверждал давно предрешенное. Гевель, конечно, знал, что Гогенлоэ находится в постоянном контакте с английским послом в Швейцарии Келли, поэтому сказанное Гитлером быстро становится известно в Форин оффисе.

Почему же все эти переговоры, зондажи и прямые предложения не достигли цели? Ответ состоит прежде всего в том, что нацисты многого не понимали. И они требовали слишком высокую цену. Они переоценили эффект своей военной мощи. Они ошиблись в своих ожиданиях последствий «дюнкеркского избавления» Англии и степени влияния английских соглашательских кругов на данном этапе событий. Позже, когда Гесс прилетел в Англию, его требования оказались чрезмерными. Раздел сфер влияния в мире: Германии — Европа, Англии — ее империя. Признание интересов Германии на Ближнем Востоке, отставка Черчилля. Возврат немецких колоний. Англия не должна вмешиваться в дела европейских государств. В беседе с лордом Бивербруком Гесс открыто заявил: цель Гитлера — мир с Англией и совместные действия против Советского Союза.

Но Гесс и те, кого он представлял, глубоко просчитались. Английские лидеры ни в коем случае не могли отказаться от своих, освященных опытом столетий, глубоких экономических и политических связей с континентальной Европой. И Советский Союз, в представлениях наиболее трезвомыслящих английских политиков того периода, был достаточно мощным фактором, чтобы можно было вступать в военный союз с Гитлером во имя совместной борьбы против СССР, истощать себя и к тому же добровольно отказаться от своего влияния в Европе. Кроме того, теперь Гитлер уже представлялся большинству англичан абсолютным злом. Английский народ смел бы любое правительство, рискнувшее сделать шаг в подобном направлении.

Все это недоучли нацисты отнюдь не только из-за приверженности к фантомам. Но прежде всего потому, что иррациональная логика агрессии сама по себе толкала их все дальше в безвыходные лабиринты, запутывала и загоняла в тупики.

Но самое главное состояло в том, что Гитлер смотрел на Восток. Война против Советского Союза в его сознании была предрешена. В этом-то роковом его просчете и состояла основная предпосылка его будущей судьбы.

Примечания

1. Documents on British Foreign Policy, 1919—1939. 3 ser. L., 1947, vol. VII, p. 488.

2. Weltgeschichte der Gegenwart in Dokumenten. München, 1953, Bd. III S. 410.

3. Ibid., S. 411.

4. Gelbbuch der französischen Regierung: Diplomatische Urkunden, 1938—1939. Basel, 1939, S. 343.

5. Ibid., S. 417.

6. Weltgeschichte der Gegenwart.., Bd. III, S. 413.

7. Dalton H. Memoirs, 1931—1945. L., 1957, p. 264.

8. Weltgeschichte der Gegenwart.., Bd. III, S. 415.

9. Ibid., S. 415, 416.

10. Ibid., S. 417.

11. Gamelin M. Servir. P., 1946, vol. 2, p. 49.

12. Hubatsch W. Hitlers Weisungen für die Kriegsführung, 1939—1945. Frankfurt a. M., 1962, S. 22.

13. Rauschning H. Geschpräche mit Hitler. Wien, 1940, S. 13.

14. Архив МО СССР, ф. 6598, оп. 725109, д. 934, л. 25.

15. Völkischer Beobachter, 1939, 7. Okt.

16. Hildebrandt К. Vom Reich zum Weltreich. München, 1969, S. 635, 636.

17. Ibid., S. 637.

18. Fabry Р. Die unheilige Allianz. Darmstadt, 1962, S. 640.

19. Гальдер Ф. Военный дневник. М., 1968, т. 1, с. 133—138.

20. Jacobsen Н.-А. Dokumente zur Vorgeschichte des Westfeldzuges, 1939—1940. Göttingen, 1956, S. 14.

21. Toland J. Adolf Hitler. Gladbach, 1977, S. 765.

22. Reynaud Р. La France a sauvé L'Europe. P., 1947, vol. 2, p. 55.

23. Liss U. Die Tätigkeit des französischen 2. Bureau im Westfeldzug, 1939/40. — Wehrwissenschaftliche Rundschau, 1960, N 5, S. 274.

24. Ibid.

25. Nolte Е. Op. cit. S. 421.

26. Toland J. Op, cit., S, 782.

27. Ibid.

28. Goutard А. 1940. La Guerre des oceasions perdues. P., 1956, p. 319.

29. Klee К. Das Unternehmen Seelöwe, S. 189.

30. Ibid.

31. Ibid.

32. Hamilton J. D. Geheimflug nach England. Düsseldorf, 1973, S. 100.

33. Hesse F. Das Spiel um Deutschland. — Wehrwissenschaftliche Rundschau, 1953, N 10, S. 423.

34. Zentner Ch. Illustrierte Geschichte des Zweiten Weltkrieges. München. 1963, S. 154.

35. Ibid.

36. Захват предприятий Франции, Бельгии, Люксембурга увеличил мощность металлургической промышленности рейха на 13—15 млн. т. Бельгия уже к 1941 г. дала рейху 2,3 млн. т стали, Северная Франция — 857 тыс., Голландия — 193 тыс. т. Число насильственно угнанных и военнопленных в германской промышленности превысило 1 млн. человек по сравнению с 0,5 млн. осенью 1939 г.

37. Kriegstagebuch des Oberkommandos der Wehrmacht / Zusammengestellt und erläutert von H.-A. Jacobsen. Frankfurt а. M., 1965, Bd. I, S. 26. (Далее: KTB/OKW).

38. Самсонов А.М. Вторая мировая война. М., 1985, с. 57.

39. Там же.

40. KTB/OKW, Bd. I. S. 31.

41. Ibid.

42. Hamilton 7. D. Geheimflug nach England, S. 123.

43. Ibid., S. 168.

44. Ibid., S. 170.

45. Безыменский Л.А. Разгаданные загадки третьего рейха. 2-е изд. М., 1984, с. 309.