2. …Но Ленинград в опасности

Начавшаяся 1 сентября 1939 г. вторая мировая война, качественно изменила обстановку в Европе. Иными стали и советско-финляндские отношения. С одной стороны, западные державы, на помощь которых рассчитывала Финляндия, были заняты войной. Поэтому их реальные возможности влиять на обстановку в бассейне Балтийского моря были тогда крайне ограничены. Как сообщал Форин оффис своему посланнику в Хельсинки Г.А. Грипенбергу, «если советское правительство нападет на вас, несмотря на проводимый вами нейтралитет, Англия не будет помогать ему (т. е. Советскому Союзу)»¹.

С другой же стороны, Советский Союз был свободен в своих решениях и действиях в регионе Восточной Европы. Но население Финляндии не чувствовало тогда непосредственной для себя угрозы, хотя слухи о том, что его судьба уже решена на состоявшихся накануне войны советско-германских переговорах, быстро распространялись. Собравшиеся в Копенгагене главы правительств и министры иностранных дел Скандинавских стран 19 сентября объявили о своем нейтралитете и сотрудничестве. По-прежнему шла подготовка к Олимпийским играм, которые должны были состояться в Хельсинки в 1940 г. В условиях войны расчет строился на том, что в них примут участие многие еще существовавшие тогда нейтральные страны².

Финляндия большие надежды возлагала на уважение к объявленному ею нейтралитету и на скандинавскую солидарность. Но ни то, ни другое не обеспечило ей безопасности. Финляндский нейтралитет вообще никто не собирался уважать. Что же касается солидарности Скандинавских стран, то она в этот период была непрочной. Сложившуюся ситуацию весьма образно обрисовал известный финский историк и дипломат М. Якобсон: «Финляндия опасалась России, Дания — Германии; Швеция не могла решить, кого же она больше должна опасаться; а Норвегия считала свое положение достаточно прочным, чтобы вообще кого-либо бояться»³.

Между тем советское руководство вело активную подготовку именно военного варианта. Еще в ходе боевых действий в Польше директивами К.Е. Ворошилова и Б.М. Шапошникова от 11 и 14 сентября 1939 г. военному совету Ленинградского военного округа было приказано провести частичную мобилизацию, отменить все отпуска и произвести сосредоточение войск на случай войны с Финляндией. Часть боевых кораблей была сконцентрирована в районе Аландских островов, авиация рассредоточена на полевых аэродромах в боевой готовности⁴.

Все эти приготовления в районе Ленинграда немедленно становились известными в Хельсинки. Они, да еще когда нервы были напряжены до предела, неизбежно вели к дальнейшему обострению обстановки, независимо от того, на что были нацелены, ибо, как известно, в театральных представлениях висящее на сцене в первом акте ружье должно в последнем акте обязательно выстрелить.

В такой обстановке трудно было поверить в искренность советского правительства, когда оно 17 сентября 1939 г. выразило поддержку финляндскому нейтралитету. Поэтому и в Финляндии с 7 по 11 октября в армию были призваны резервисты. Затем была создана ставка главного командования во главе с Маннергеймом. Были введены цензурные ограничения, арестованы сотни членов левых партий. 11 октября на добровольной основе началась частичная эвакуация жителей Хельсинки, Тампере, Виипури и Карельского перешейка.

Справедливости ради следует сказать: стороны не теряли надежды и на политическое урегулирование возникшего спора. Свидетельство тому — решение о возобновлении третьего и, как позже оказалось, последнего тура переговоров представителей обеих стран, начатого 12 октября 1939 г. в Москве. В состав советской делегации входили В.М. Молотов, В.П. Потемкин и советский полпред в Хельсинки В.К. Деревянский. Главой финляндской делегации был назначен опытный дипломат, посол в Швеции 69-летний Ю. Паасикиви, которому, однако, финляндское правительство не дало полномочий на подписание каких-либо соглашений с СССР.

В отличие от предыдущих этот тур переговоров проходил уже в новых специфических условиях. Они характеризовались следующими особенностями. Во-первых, началась вторая мировая война, разделившая западные страны на два враждующих лагеря, и во-вторых, были подписаны договора о взаимопомощи с Эстонией, Латвией и Литвой, которые несколько улучшили позиции СССР в отношении Финляндии.

Все эти обстоятельства, казалось, должны были вызвать у партнеров, и прежде всего у советской делегации, особое чувство ответственности за безопасность своих стран, но, разумеется, с учетом взаимных интересов. В действительности же участвовавший в переговорах Сталин, опираясь на эти благоприятные для него обстоятельства, предложил заключить пакт о взаимопомощи по образцу договоров, заключенных в конце сентября — начале октября с Латвией, Литвой и Эстонией. Один из пунктов этих документов предусматривал дислокацию контингентов советских войск и создание военных баз на территории этих стран. Финляндия, опасаясь, что и на ее территории появятся такие же базы, отвергла предложение, заявив, что такой пакт противоречил бы занятой ею позиции нейтралитета.

Советское правительство, не настаивая на этом предложении, внесло новое: на Карельском перешейке отодвинуть на несколько десятков километров границу, передать Советскому Союзу ряд островов в Финском заливе и часть полуостровов Рыбачий и Средний в Баренцевом море в обмен на двойную по размерам, хотя и неравноценную по качеству и значению территорию в Советской Карелии, сдать в аренду на 30 лет либо продать или обменять полуостров Ханко для строительства на нем советской военно-морской базы. Это последнее предложение особенно беспокоило финнов⁵.

Оценивая территориальные претензии Советского Союза, следует сказать, что стремлением отодвинуть государственную границу на несколько десятков километров даже в то далекое от нас время нельзя оправдывать то или иное военно-политическое решение. Если каждая страна попытается увеличивать протяженность или совершенствовать конфигурацию границ под тем предлогом, чтобы отдалить ее от своей столицы либо от других крупных административных и промышленных центров, или из-за грехов прошлых международных договоров, или же, наконец, под предлогом защиты родственных национальных меньшинств, то с международным правом будет напрочь покончено.

На одном из заседаний обеих делегаций Паасикиви заметил, что территориальный вопрос должен решаться только сеймом, причем для положительного решения нужно иметь две трети голосов. На это Сталин отреагировал так: «Вы получите больше, чем две трети, а плюс к этому еще наши голоса учтите»⁶. Эти слова были восприняты финляндской стороной как неприкрытая угроза применить силу в случае несогласия сейма.

18—19 октября 1939 г., в перерыве между заседаниями советской и финляндской делегаций, в Стогкольме состоялась встреча короля Швеции Густава V, короля Норвегии Хаакона, короля Дании Христиана и финляндского президента. Цель этой встречи состояла в том, чтобы продемонстрировать солидарность Скандинавских стран с Финляндией и оказать давление на Москву. После окончания встречи послы этих стран в Советском Союзе должны были передать Молотову соответствующие послания. Но советское руководство полностью игнорировало эти обращения⁷.

22 октября Паасикиви вернулся в Москву и привез ответ финляндского правительства. Он гласил, что, учитывая международное положение и свой абсолютный нейтралитет, Финляндия не может уступать Ханко или острова, но готова сделать некоторые территориальные уступки на Карельском перешейке. Таким образом, появилась возможность достигнуть некоторого прогресса⁸.

Развернутый анализ сложившихся к тому времени советско-финляндских отношений впервые публично дал Молотов на заседании Верховного Совета Союза ССР 31 октября 1939 г., когда переговоры еще продолжались. Он определил их как отношения, находящиеся в особом положении, потому что Финляндия испытывает внешние влияния, что вызывает озабоченность Советского Союза о своей безопасности, и особенно Ленинграда. Вопросы, стоящие на переговорах с Финляндией, заявил Молотов, те же, которые стояли на переговорах с Эстонией. Он отверг утверждения зарубежной прессы, будто Советский Союз требует себе город Виипури (Выборг) и территорию, лежащую севернее Ладожского озера. Далее Молотов изложил ход переговоров с финляндской делегацией, отметив, что Советский Союз предложил Финляндии заключить «пакт о взаимопомощи примерно по типу наших пактов взаимопомощи с другими прибалтийскими государствами»⁹.

Молотов выразил готовность идти навстречу пожеланиям Финляндии и призвал ее не поддаваться антисоветскому давлению и подстрекательству извне. В связи с этим он подверг критике заявление президента США Ф. Рузвельта, который в письме к М.И. Калинину «выразил надежду на сохранение и развитие дружелюбных и мирных отношений между СССР и Финляндией». Молотов назвал это заявление вмешательством в наши дела и порекомендовал американскому президенту лучше предоставить свободу и независимость Филиппинам и Кубе¹⁰.

На втором этапе переговоров, начатом в первых числах ноября, в состав финской делегации был включен видный социал-демократ министр финансов В. Таннер. В Хельсинки тогда ходили слухи, что Таннер познакомился со Сталиным в Хельсинки еще в дореволюционное время и даже однажды оказал ему денежную услугу¹¹, что, как считалось, могло быть определенным гарантом успеха переговоров.

2 ноября Паасикиви и Таннер прибыли в Москву. В эти дни свой «вклад» в обострение напряженности между обеими странами внесла советская печать. Так, 3 ноября 1939 г. «Правда» опубликовала статью «К вопросу о советско-финляндских переговорах» с подзаголовком «Министр иностранных дел Финляндии призывает к войне с СССР».

На каком основании газета сделала подобное обвинение в адрес министра иностранных дел Финляндии Э. Эркко? В «Правде» приводился текст его высказывания по поводу речи Молотова на последней сессии Верховного Совета Союза ССР. «Требование СССР, — говорил Эркко, — касается якобы отдаления границы у Ленинграда на несколько километров, но с точки зрения Финляндии это — русский империализм… Всему есть свои границы. Финляндия не может пойти на предложение Советского Союза и будет защищать любыми средствами свою территорию, свою неприкосновенность и независимость». Далее «Правда» утверждала, что «в заключение Эркко выступил с прямой угрозой Советскому Союзу, заявляя, что он знает, на какие силы может опереться Финляндия, какие силы могут обеспечить нейтралитет и свободу Финляндии в случае угрозы ее безопасности»¹².

Даже обладая богатой фантазией, трудно в этих словах министра усмотреть призыв к войне против Советского Союза, тогда как в заключительном абзаце статьи самой «Правды» действительно содержалась угроза в адрес Финляндии. Вот он: «Наш ответ прост и ясен. Мы отбросим к черту всякую игру политических картежников и пойдем своей дорогой, несмотря ни на что, ломая все и всякие препятствия на пути к цели»¹³.

В тот же день, 3 ноября, на очередном заседании делегаций, не добившись от финнов приемлемого ответа, Молотов заявил: «Мы, гражданские лица, не достигли никакого прогресса. Сегодня получают слово солдаты». Новые попытки Сталина добиться положительного решения вопроса об островах в Финском заливе тоже не увенчались успехом. Финляндское правительство дало делегации инструкцию этот вопрос не обсуждать¹⁴.

Как и следовало ожидать, советско-финляндские переговоры 13 ноября были снова прерваны, ибо о какой нормальной атмосфере ведения переговоров могла идти тогда речь, если сотни эшелонов с войсками и боевой техникой шести стрелковых дивизий из разных военных округов страны двигались в сторону Ленинграда. В Петрозаводск из Прибалтики прибыло управление 8-й армии. Войска поэтапно выдвигались к границе. Разумеется, все это не оставалось незамеченным со стороны финнов.

Именно тогда Сталин произнес: «Нам придется воевать с Финляндией»¹⁵, — что фактически исключало дальнейшие усилия Советского Союза для поисков политического решения спорных вопросов. Действительно, у Сталина получилось так, как гласила пословица: взвесив все «против», он высказался «за».

В сложившейся опасной ситуации профессиональный долг советских дипломатов, аккредитованных в Финляндии и в других странах этого региона, состоял в том, чтобы сделать все для предотвращения кровопролития. Именно так поступала полпред СССР в Швеции А.М. Коллонтай. Однако по-иному вел себя в это время советский полпред в Хельсинки Б.К. Деревянский. 17 ноября 1939 г. он направил Молотову, по существу, подстрекательскую докладную записку, в которой предлагал создать обостренно-напряженную обстановку вплоть до провоцирования инцидентов на советско-финской границе, начать антифинляндскую пропагандистскую кампанию и в конечном итоге разорвать с Финляндией пакт о ненападении¹⁶.

Война против Финляндии со стороны Советского Союза не была подготовлена не только в политическом и военно-техническом, но и в морально-психологическом отношении, хотя секретные переговоры с финнами продолжались практически около двух лет. Но публично Молотов об этом заявил советскому народу только 31 октября 1939 г., т. е. всего за месяц до начала войны. Среди населения шли разговоры и о том, что военные действия не начнутся в преддверии зимы. Массированная антифинляндская пропагандистская кампания развернулась лишь с середины ноября.

Что же происходило в это напряженное время по ту сторону границы — в Финляндии?

Тревогу первой забила финляндская разведка; она предполагала, что вероятность войны очень велика, но способность советского высшего командования выполнять свои обязанности в условиях современной войны вызывает сомнение.

Правительство Финляндии, однако, не восприняло тогда эту информацию всерьез. Как утверждает известный финский дипломат и историк М. Якобсон, в Хельсинки творилось что-то невероятное. Так как правительство считало переговоры не проваленными, а лишь прерванными, то некоторые категории мобилизованных резервистов были отпущены домой, снова открывались школы, на Карельский перешеек возвращалась часть эвакуированного населения. Казалось, жизнь входила в нормальное русло¹⁷.

В эти дни Паасикиви сообщил правительству, что события могут развиваться по одному из трех вариантов: либо русские согласятся с финскими предложениями, либо они прибегнут к войне, либо все может остаться по-старому. Ожидалось, естественно, что все останется по-старому¹⁸.

Но реальность оказалась иной — в Москве был принят второй вариант. В последние дни ноября 1939 г. советское правительство практически в ультимативной форме предложило правительству Финляндии в одностороннем порядке отвести свои войска от границы на 20—25 км. Последовало, вполне естественно, встречное предложение финской стороны: советские войска должны отойти на такое же расстояние. Финны имели не меньше оснований не доверять Сталину, чем Сталин — правительству в Хельсинки. Таким образом, расстояние между отошедшими финскими войсками и Ленинградом увеличилось бы вдвое; удаление же границы на 25 км от Ленинграда означало приближение ее на такое же расстояние к Хельсинки.

Однако советское правительство расценило это предложение финнов как «отражающее глубокую враждебность правительства Финляндии к Советскому Союзу» и заявило, что оно является абсурдным¹⁹.

После срыва переговоров стороны активизировали свои военные приготовления. На Карельском перешейке продолжали сосредотачиваться советские войска, на полевые аэродромы в полной боевой готовности прибывала авиация. По приказу Ворошилова 15 ноября заняла позицию севернее Ленинграда переданная ЛВО 7-я армия. Севернее, в районе Кандалакши — Кеми, формировалась 9-я армия. Ее войска выдвигались к западной части Карелии. В печати стали все чаще появляться статьи о Финляндии только в негативном плане. Принимались жесткие меры по наведению порядка и дисциплины в армии. 23 ноября 1939 г. в войска была спущена директива начальника политуправления ЛВО дивизионного комиссара Горохова. В ней, в частности, особо подчеркивалось, что сдача в плен противнику живым является предательством, нарушением воинской присяги и изменой Родине²⁰.

Финляндия также увеличила число дивизий на Карельском перешейке — с двух-трех до семи, начала эвакуацию населения не только из пограничных районов, но и из Хельсинки и других крупных городов. Только в октябре было эвакуировано более 150 тыс. человек. Продолжалась интенсивная модернизация линии Маннергейма, шоссейных дорог и аэродромов. Была объявлена массовая мобилизация в регулярную армию и в военизированную организацию шюцкор. Маршал Маннергейм был назначен главнокомандующим финскими вооруженными силами.

Таким образом, анализ советско-финляндских переговоров, происходивших с 1937 г. по конец ноября 1939 г., позволяет сделать вывод, что советские предложения, направленные на обеспечение безопасности Ленинграда (так, как их понимали Сталин, Молотов и Ворошилов), противоречили интересам суверенной и нейтральной Финляндии в том смысле, как их понимали руководители этой страны. Поэтому давление со стороны Сталина, сопровождавшееся подчас угрозами, было нарушением норм международного права.

Так стороны подошли к опасной черте, за которой уже начиналась война. Они смотрели друг на друга через прорезь прицела винтовки. Имевшие место на границе вооруженные провокации служили советской стороне весьма подходящим поводом, чтобы применить силу.

Одной из таких провокаций, ставшей применительно к советско-финляндской войне своеобразным «северным Глейвицем», был обстрел якобы с финской стороны пограничного советского селения Майнилы. Ее советская версия изложена в донесении Мерецкова, из которой следует, что 26 ноября 1939 г. штабу ЛВО стало известно об обстреле финской артиллерией советского подразделения, дислоцированного севернее Майнилы. Было убито 4 и ранено 9 красноармейцев и командиров²¹. Для расследования обстоятельств, приведших к инциденту, выехал начальник оперативного отдела штаба округа полковник П.Г. Тихомиров.

Правительство Финляндии отрицало факт провокации со стороны своих войск и после проведенного одностороннего расследования допускало, что «дело идет о несчастном случае, происшедшем при учебных упражнениях, имевших место на советской стороне». Важно при этом подчеркнуть, что в финской ноте предлагалось «совместно произвести расследование по поводу данного инцидента в соответствии с Конвенцией о пограничных комиссарах, заключенной 24 сентября 1928 года», и изъявлялась готовность «приступить к переговорам по вопросу об обоюдном отводе войск на известное расстояние от границы»²².

Казалось, это разумное предложение можно было принять и мирно урегулировать конфликт. Однако в следующей ноте от 28 ноября 1939 г. советское правительство квалифицировало финскую ноту как неприемлемую. Советская сторона фактически отказывалась от совместного расследования инцидента, обвинила финскую сторону в нарушении пакта о ненападении и заявила, что «считает себя свободной от обязательств, взятых на себя в силу пакта о ненападении». Вечером 29 ноября из Хельсинки были отозваны политические и хозяйственные представители Советского Союза²³.

Разумеется, расследование подобных инцидентов, совершенных опытными провокаторами, оказывается весьма сложным делом. Но его все же надо было бы произвести и не только тогда, по свежим следам, но и пусть даже полвека спустя. Нет оснований придавать этой провокации ту роль, которую она не могла играть, и утверждать, будто именно она вызвала вооруженное столкновение между двумя странами. Это был всего-навсего грубо сработанный casus belli, т. е. повод к войне. Война же явилась результатом кризисных отношений между СССР и Финляндией на протяжении ряда лет и недальновидных шагов прежде всего советских государственных деятелей, которые видели в применении военной силы чуть ли не единственный способ решения этого спорного международного вопроса. Именно советское правительство придало провокации в Майниле особое значение. В речи по радио 29 ноября 1939 г. Молотов назвал его олицетворением «неприкрытого стремления» финской стороны «и впредь держать Ленинград под непосредственной угрозой своих войск». Он уже не упоминал о конкретной провокации — обстреле советского пограничного поста севернее поселка Майнилы, расположенного всего в 800 м от границы, — но, нагнетая обстановку, сообщил о некоем «артиллерийском обстреле наших воинских частей под Ленинградом, приведшем к тяжелым жертвам в красноармейских частях». Предложение же финской стороны о совместном расследовании провокации в Майниле он назвал «нахальным отрицанием фактов, издевательским отношением к понесенным нами жертвам»²⁴.

Не располагая в настоящее время архивными документами о провокации в Майниле, хотелось бы поставить для размышления лишь несколько вопросов и высказать некоторые предположения. Прежде всего в советской пропаганде акцентировалось внимание на том, что выстрелы были произведены по регулярным советским войскам и жертвами стали военнослужащие полевых войск. Но ведь в районе Майнилы, расположенном у самой границы, не могли дислоцироваться полевые войска. Там были пограничники, которые подчинялись ведомству Берии. Не может ли такое обстоятельство пролить свет на природу этого «обстрела»?

Может вызвать различные кривотолки и то, что до сих пор неизвестны фамилии погибших красноармейцев и младших командиров. В печати не были опубликованы и результаты обследования, которое проводил полковник П.Г. Тихомиров. Может быть, ему и не позволили заниматься этим деликатным делом? Любопытно было бы прочитать и воспоминания непосредственных свидетелей этого инцидента.

Провокация в Майниле была устроена, естественно, теми, кому она была выгодна. В данной ситуации она была выгодна только советской стороне, чтобы иметь повод для денонсации договора о ненападении с Финляндией. Теперь до войны оставался только один шаг. Советское руководство под предлогом, будто уже слишком поздно, к сожалению, проигнорировало ноту финнов от 29 ноября 1939 г., в которой выражалось их согласие отвести войска «на такое расстояние от Ленинграда, при котором нельзя было бы говорить, что они угрожают безопасности этого города»²⁵.

Итак, провокация имела место и теперь в дело готовились вступить войска. Так оперативно сработал феномен, который на современном военно-политическом языке именуется «быстрым реагированием».

Примечания

1. Вопросы истории. 1990. № 10. С. 188.

2. См. Jakobson М. Op. cit. S. 123—125.

3. Ibid. S. 49.

4. ЦГАСА, ф. 37977, оп. 1, д. 232, лл. 8, II, 14, 19.

5. См.: Jakobson М. Ор. cit. S. 143.

6. Jakobson М. Ор. cit. S. 147.

7. См. ibid. S. 139.

8. См.: Jakobson М. Ор. cit. S. 161.

9. Большевик. 1939. №20. С. 8.

10. См.: Большевик. 1939. №20. С. 10.

11. ЦГАСА, ф. 33987, оп. 3, д. 1240, л. 51.

12. Правда. 1939. 3 ноября.

13. Там же.

14. См.: Jakobson М. Ор. cit. S. 169.

15. Аргументы и факты. 1988. № 39. С. 6.

16. См.: Вопросы истории. 1990. № 5. С. 36—37.

17. См.: Jakobson М. Ор. cit. S. 171.

18. См. ibidem.

19. Внешняя политика СССР. Т. IV. С. 465.

20. ЦГАСА, ф. 25888, оп. 13, д. 30, л. 6.

21. См.: Мерецков К.А. Указ. соч. С. 182.

22. Внешняя политика СССР. Т. IV. С. 463—464.

23. Там же. С. 464—466.

24. Большевик. 1939. № 22. С. 2.

25. Вопросы истории. 1990. № 5. С. 37.