Н. Лебедева. «"Специальная комиссия" и ее председатель Бурденко»

Источник: оригинальный русский текст статьи N. Lebiediewa,«Komisja Specjalna i jej przewodniczacy Nikolaj Burdenko», Zeszyty Katynskie, nr. 23 (2008), s. 56—101.

Деятельность Комиссии Бурденко и ее Сообщение¹ анализировались как польскими, так и российскими исследователями, журналистами и экспертами². Задачей данного доклада является расширение наших знаний о создании и функционировании этой Комиссии, а также ее зависимость от результатов так называемого «предварительного расследования», которое проводилось под руководством наркома госбезопасности Всеволода Меркулова. В основе сообщения — архивные фонды ЧГК, Нюрнбергского процесса, Прокуратуры и др., хранящиеся в Государственном архиве Российской Федерации (ГАРФ), а также материалы бывшего партийного архива, ныне Российского государственного архива социально-политической истории (РГАСПИ). Особый интерес представляют стенограммы всех заседаний Комиссии Бурденко, «заявления» и протоколы допросов «свидетелей» в ходе «предварительного расследования» и на заседаниях Специальной Комиссии, переписка Николая Бурденко с Вячеславом Молотовым, Андреем Вышинским, Николаем Шверником и др.

22 сентября 1943 г., за три дня до освобождения Смоленска, начальник Управления пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) Георгий Александров обратился к кандидату в члены Политбюро ЦК ВКП(б), начальнику Главного политического управления Красной Армии Александру Щербакову с письмом, в котором указал:

«Советские войска приближаются к Катынским лесам, к месту, где весной 1943 года немцы в провокационных целях организовали раскопки могил польских офицеров. В связи с тем, что наши войска находятся уже в 30—35 километрах от Катыни и возможно в скором времени освободят этот район, целесообразно сейчас принять подготовительные меры для разоблачения немецкой провокации. Было бы своевременным создать комиссию в составе представителей от Государственной Чрезвычайной Комиссии³ и следственных органов и направить ее в район военных действий. Комиссия должна вслед за нашими передовыми частями прибыть в Катынь. На месте комиссия немедленно организует охрану могил, сбор необходимых материалов, опрос свидетелей и прочее. Опубликование хорошо подготовленных материалов о Катынском деле, разоблачающих провокацию немцев, могло бы иметь весьма большое политическое значение»⁴.

Идея пришлась по душе сталинскому руководству. Однако в нее была внесена весьма существенная корректива. Было решено на первых порах не допускать к катынскому делу никого из членов ЧГК. В то же время несколько ее членов и судебно-медицинских экспертов в конце сентября 1943 г. были направлены в Смоленскую область, но лишь для того, чтобы проводить расследование преступлений гитлеровцев против советских граждан.

Среди них был и академик Николай Бурденко — главный хирург Красной Армии, один из основоположников нейрохирургии в СССР, герой социалистического труда (1943), член ЧГК⁵. Еще в двадцатых числах августа 1943 г. он обратился с письмом к Николаю Швернику. В нем описывалась его работа в Орле, в который нейрохирург прибыл в качестве члена ЧГК 6 августа — на следующий день после освобождения города⁶. Картины, которые увидел автор письма, «не только поражали воображение, но они совершенно парализовали мысль и ввергали в оцепенение». Бурденко перевязывал раненых — недавних советских военнопленных, эвакуировал их, но эти люди не могли выйти из психологического ступора. В записке подробно сообщалось о злодеяниях фашистов в Орле и области, особое внимание обращалось на метод расстрела оккупантами советских людей. По всей видимости, к этому Бурденко «подтолкнули» сотрудники НКВД. Именно они настойчиво спрашивали допрашиваемых о «методе расстрела»⁷. Видимо, ими же была подложена в квартиру, которая была отведена Бурденко в его бытность в Орле, русскоязычная газета «Речь». В ней приводился подробный протокол вскрытия тел польских офицеров с участием экспертов из вассальных и союзных рейху государств. Допустить, что перед приездом генерал-полковника квартиру не убрали, невозможно. «Описания ранения расстрелянных немцами советских людей и описание немцев по найденному протоколу совпадают, как две геометрические фигуры. Единственный пункт, отмеченный в немецком протоколе, не найденный нами — это связанные руки у казненных. Но в протоколе не говорится, как и чем связаны руки. Но зато есть такое обстоятельство: в протоколе сказано: «На могиле с целью скрыть следы расстрела русские насадили деревца». Мое внимание было привлечено к следующему факту: у общей могилы в укромном угу — в застенке тюремного двора — место общей могилы тоже засажено «деревцами». Эти факты, начиная со способа расстрела и кончая засаживанием «деревцами», свидетельствуют о «немецкой системе». Из приводимых описаний является несомненным факт расстрела польских офицеров. Это — дело рук немецких фашистов, как об этом гласит «нота советского правительства о решении прервать отношения с польским правительством» от 28.04.43 (Правда. № 109 (9245), — писал нейрохирург⁸.

2 сентября 1943 г. Бурденко обратился с письмом и к Вячеславу Молотову. «В ноте Вы указали на ложное и провокационно возводимое на наши государственные органы обвинение в расстреле нескольких тысяч польских офицеров. Читая сообщения немецкого правительства о расстреле в Катынском лесу польских офицеров и заключение «международной комиссии», я тщательно изучил текст. «Несмотря на широковещательное заглавие сообщения — «Виновники, изобличенные судебно-медицинскими экспертами», немцы приводят довольно своеобразную аргументацию о виновности советских органов — это, главным образом, способ расстрела. Я, в бытность мою в Орле как член правительственной комиссии раскопал почти 1000 трупов и нашел, что 200 расстрелянных советских граждан имеют те же самые ранения, что и польские офицеры», — писал Бурденко. Далее он приводил в две колонки текст немецких сообщений о причинах смерти польских офицеров и советских актов, показывавших, что методы расстрела польских офицеров в Катынском лесу идентичны способу расстрелов, по его мнению, оккупантами советских граждан⁹.

26 сентября Бурденко был приглашен в ЧГК, где академик — юрист Иван Трайнин передал ему указание Молотова выехать в Смоленскую область для участия в расследовании немецко-фашистских злодеяний в этом регионе. Трайнин посчитал, что это задание включает в себя и расследование катынского расстрела, о чем и информировал выдающегося нейрохирурга.

27 сентября Бурденко написал очередное письмо наркому иностранных дел. В нем говорилось:

«Глубокоуважаемый Вячеслав Михайлович. Вчера от проф. Трайнина я получил Ваше указание об обследовании Смоленской области и, в частности — Катынской трагедии. В отношении последнего дела я прошу Вашего разрешения, ввиду необходимости произвести выемку трупов польских офицеров и точного обследования способа расстрела и характера ран — пригласить от Вашего имени начальника Главного военно-санитарного управления Красной Армии генерал-лейтенанта Ефима Ивановича Смирнова и подчиненных ему компетентных лиц. Это позволит составить точные акты и быстро собрать необходимую коллекцию и сравнить ее с собранной мною коллекцией. Кроме того, это облегчит документировать находки на местах в виде фотоснимков, планов местности и рентгеноснимков. Надеюсь всю организацию произвести к 29-му сентября. Искренне преданный Вам Н. Бурденко»¹⁰.

Прочитав записку, Молотов был удивлен и раздосадован. Его резолюция, адресованная Андрею Вышинскому, гласила: «Я о Катыни ничего не говорил т. Трайнину. Нужно обдумать, когда и как браться за это дело. Тов. Трайнин поторопился с дачей поручения т. Бурденко. В. М/олотов/. 27. 1Х». Вышинский распорядился вызвать к нему Трайнина. Однако Молотов предпочел сам лично дать указания акдемику Трайнину. В результате Бурденко и другие сотрудники ЧГК в начале октября выехали в Смоленск, но к катынскому делу их не допускали вплоть до второй декады января 1944 г.

Сталин и его ближайшие сподвижники сочли необходимым провести основательную подготовку перед тем, как к делу будут допущены представители ЧГК. Возглавить «предварительное расследование» должен был нарком госбезопасности СССР Всеволод Меркулов. Именно он в апреле-мае 1940 г. руководил операцией по расстрелу польских офицеров, полицейских и узников тюрем западных областей УССР и БССР. Главными задачами этого «предварительного расследования» стали уничтожение доказательств вины НКВД и фабрикация фальсифицированных свидетельств ответственности гитлеровцев за катынское преступление.

В считанные дни были проведены соответствующие мероприятия, и уже в конце сентября в Катынь выехала большая группа оперативных работников и следователей центрального аппарата НКВД и НКГБ. Они совместно с сотрудниками Управления НКВД (УНКВД) по Смоленской области и работниками армейской контрразведки («Смерша») в обстановке строжайшей секретности приступили к подготовке фальшивок, «доказывавших» ответственность германских властей за расстрел польских офицеров, и к уничтожению всех свидетельств вины НКВД СССР. Каждодневное руководство ими осуществлял прибывший из Москвы заместитель начальника контрразведывательного отдела (КРО) НКГБ СССР Леонид Райхман. Для проверки их работы в Смоленск частенько наведывался и сам Меркулов, а также заместитель наркома внутренних дел Сергей Круглов. Одним из руководителей группы был полковник Я.Н. Матусов. В его распоряжении были прибывшие из Москвы подполковник госбезопасности А.С. Козлов, майор госбезопасности Гордеев, оперуполномоченные А.А. Козырев, М.М. Колдаев, Д.В. Гребельский, В.М. Туманов, Меретуков и др.¹¹

Оперативники огородили место массовых захоронений и развернули интенсивные земляные работы. Хранящиеся в США трофейные материалы аэрофотосъемок, проводившихся немецкими разведывательными самолетами, свидетельствуют о вскрытии могил и создании двух новых захоронений после вступления Красной Армии на территорию Смоленской области. Предвидя это, Й. Геббельс незадолго до освобождения Смоленска Красной Армией записал в своем дневнике: «После освобождения Смоленска Советы несомненно будут стремиться … свалить на нас свою вину»¹².

Основной упор команда Меркулова делала на массовую подготовку лжесвидетелей. Как установили следователи Главной военной прокуратуры (ГВП), в работе со свидетелями применялась «жесткая, изощренная и избирательная практика запугивания и принуждения к даче ложных показаний как от свидетелей, которые знали истинных виновников расстрела поляков, так и от людей, которые об этом ничего не знали»¹³.

Оперативники провели розыски и аресты прежде всего среди тех, кто в апреле — июне 1943 г. давал показания немцам о расстрелах польских офицеров органами НКВД. Свидетелей, которых невозможно было использовать, убирали или подвергали многолетнему одиночному заключению. Так, один из важнейших свидетелей расстрела работниками НКВД польских офицеров в Катынском лесу Иван Кривозерцев, бежавший с немцами и осенью 1946 г. в составе 2-го танкового корпуса прибывший в Великобританию, погиб в 1947 г. при невыясненных обстоятельствах. В измене Родине и сотрудничестве с оккупантами был обвинен другой важный свидетель, дававший показания перед немецкими властями и организованными ими комиссиями, — Иван Андреев (псевдоним «Румба»). Он был осужден на 25 лет тюрьмы, содержался во Владимирской тюрьме, реабилитирован в 1956 г.¹⁴ Было установлено, что Кузьма Годезов (Годунов) и Григорий Сильвестров, использовавшиеся немцами в катынской пропаганде, внезапно умерли в 1943 г.

Из тех, кто являлся важным свидетелем по катынскому делу у германских оккупационных властей, а затем давал прямо противоположные показания в ходе «предварительного расследования» оперативникам Меркулова, на заседании Комиссии Бурденко и на пресс-конференции с участием иностранных журналистов 22 января 1944 г., был Парфен Киселев. Он работал до войны на даче НКВД и видел, как на станцию Гнездово доставлялись вагоны с поляками, которых отвозили в Катынский лес, откуда слышались крики и выстрелы. Впоследствии, чтобы избежать наказания за сотрудничество с оккупантами, он был вынужден заявлять, что немцы истязаниями и угрозами заставили его дать ложные показания. В результате уголовное дело против него и его сына было прекращено, а сами они освобождены из тюрьмы¹⁵.

Аналогичная ситуация сложилась и с бывшим начальником железнодорожной станции Гнездово Сергеем Ивановым. В ходе немецкого расследования он дал показания о прибытии на его станцию эшелонов с поляками и отправке военнопленных на воронках в «Козьи горы». В показаниях же, данных работникам НКВД, членам Комиссии Бурденко и на пресс-конференции с иностранными журналистами, он сообщил, что по прибытии эшелонов на станцию поляков отправляли в лагеря на строительство и ремонт дорог. Далее Иванов заявил, что в июле 1941 г. к нему обращался начальник лагеря с просьбой предоставить вагоны для эвакуации поляков, но он не смог это сделать из-за их отсутствия. После дачи нужных оперативникам показаний уголовное дело против него было прекращено. Сам он вновь оказался на свободе.

В ходе «предварительного расследования» были арестованы и те, кто работал на гитлеровцев в Смоленске и близлежащих к Катынскому лесу деревнях. За сотрудничество с оккупантами они подпадали под действие Указа Президиума Верховного Совета СССР от 19 апреля 1943 г., который предусматривал высшую меру наказания — смерть через повешение. Естественно, на допросах недавние коллаборационисты незамедлительно давали согласие говорить все, что им было велено людьми Меркулова, лишь бы им простили их вину. Зачастую они просто подписывали уже заранее составленное заявление или протокол допроса. В результате дачи заведомо ложных показаний уголовные дела против этих людей прекращались, а сами они оказывались на свободе. Были, в частности, освобождены будущие ключевые свидетели — директор обсерватории, работавший при немцах вице-бургомистром Смоленска, Борис Базилевский и его друг профессор физики Смоленского медицинского института Илларион Ефимов. Оба они более 3-х месяцев содержались под стражей в Смоленской тюрьме по обвинению в измене Родине (ст. 58-1, пункт «а» УК РСФСР). 5 января 1944 г. Ефимов был выпущен на свободу после того, как дал органам требуемые ими показания и собственноручную подписку. В последней говорилось, что он никогда, никому и ни при каких обстоятельствах не будет разглашать ставшие ему известными в ходе допросов сведения, которые де составляют государственную тайну¹⁶. Показания Ефимова были призваны придать достоверность словам важнейшего лжесвидетеля, подготовленного оперативниками Меркулова, — Базилевского. Последний выступал и перед членами Комиссии Бурденко, и на пресс-конференции, и на Нюрнбергском процессе. Он сообщил, что якобы слышал от бургомистра Смоленска Бориса Меньшагина, что немецкий командующий фон Швец сообщил ему о директиве из Берлина ликвидировать польских военнопленных, а через какое-то время и о ее выполнении.

Всего с 5 октября 1943 г. по 10 января 1944 г. следователи допросили 95 человек, «проверили» (вернее, инспирировали) 17 заявлений в ЧГК. Многие из свидетелей, дававших показания в ходе «предварительного расследования» и перед членами Комиссии Бурденко, будучи допрошены следователями Главной военной прокуратуры в начале 90-х годов, отказались от своих показаний¹⁷.

По результатам работы, проделанной людьми Меркулова и Круглова, к 10—11 января была составлена «Справка о результатах предварительного расследования так называемого «катынского дела»¹⁸, призванная служить основой для сообщения будущей официальной комиссии. Через несколько дней были представлены дополнения к этой справке¹⁹, в которой уточнялись название немецкой воинской части, расквартированной в Катынском лесу; назывались фамилии и дальнейшая судьба свидетелей, подобранных оккупантами; приводились показания бывшего помощника начальника Смоленской тюрьмы Николая Каверзнева и сотрудника УНКВД по Смоленской области Георгия Яковлева, свидетельства ряда местных жителей о проводимых немцами облавах на партизан, советских и польских военнопленных.

Особое внимание в дополнительной справке уделялось показаниям военнопленных, служивших в германской армии, Романа Ковальского и Эдуарда Потканского, мобилизованных в апреле — июне 1943 г. в рабочий батальон. 26 сентября 1943 г. они сдались в плен Красной Армии. Поляки якобы сообщили о целом ряде случаев, когда в списках убитых в Катыни оказывались офицеры Войска Польского, арестованные в Германии или находившиеся в германском плену²⁰. Примечательно, что ссылки на эти показания в Сообщении Комиссии Бурденко отсутствуют.

И «Справку», и дополнения к ней подписали Меркулов и Круглов²¹. Следователи ГВП, досконально изучив методы проведения «предварительного расследования», доказали, что прибывшие из Москвы оперативники не только подготовили лжесвидетелей, но и сфабриковали поддельные документы, подложив их затем в извлеченные из могил останки.

Во вскрытые в октябре-декабре 1943 г. могилы были подложены в карманы и под подкладку одежды ряд документов, относящихся к периоду второй половины 1940 — первой половины 1941 годов. Впоследствии они и были «обнаружены» судебно-медицинскими экспертами Комиссии Бурденко. Так, на трупе № 53 эксперт Константин Зубков обнаружил открытку, написанную Станиславом Станиславовичем Кучинским 20 июня 1941 г. Однако этот польский офицер не был расстрелян. Как свидетельствует записка начальника 2-го отдела Главного управления госбезопасности (ГУГБ) НКВД СССР Петра Федотова зам. начальнику Управления по делам о военнопленных (УПВ) НКВД СССР Ивану Хохлову, 16 февраля 1940 г. Кучинский по распоряжению Лаврентия Берии был переведен из Старобельского лагеря в Москву и в дальнейшем использовался в интересах советских спецслужб. Естественно, он мог в любое время написать подобную открытку.

Характерна и личность К.П. Зубкова. Он служил в Красной Армии, был контужен, попал в плен, вернулся домой и в период оккупации работал в Смоленске врачом. Тем самым Зубков подпадал под действие закона от 19 апреля 1943 г. 20 октября 1943 г. во время «предварительного расследования», он подписал «заявление» в ЧГК²², давал показания перед членами Специальной комиссии и на пресс-конференции о посещении им катынских могил весной 1943 г. и своем выводе, что поляки были расстреляны весной-летом 1942 г. По всей видимости, выполняя определенные задания оперативников Меркулова, Зубков «обнаружил» в могилах сфабрикованные документы.

Не исключено, что аналогичные задания выполнял и медэксперт П.С. Семеновский, доверенное лицо Андрея Вышинского, под давлением которого он неоднократно фальсифицировал результаты экспертиз²³. Во всех других Сообщениях ЧГК его фамилия не фигурирует.

На трупе № 92 Семеновский обнаружил письмо Софьи Зигонь в Красный Крест от 12 сентября 1940 г., в котором она просила сообщить о месте пребывания своего мужа, Томаша Зигоня. Однако такой военнопленный в трех спецлагерях не числился²⁴. Семеновский же «выискал» на трупе № 71 молитвенник, в котором лежала иконка, на обратной стороне которой была надпись: «Ядвиня. 4. 1V. 1941 г.». Им же была раздобыта почтовая открытка от 29 июня 1940 г., хотя переписка военнопленных была запрещена еще 16 марта 1940 г., после чего письма к пленным перестали поступать.

Зубков же на трупе № 46 «нашел» квитанцию Старобельского лагеря от 16 декабря 1939 г. о приеме от Владимира Рудольфовича Арашкевича золотых часов с записью на ее обороте о продаже их Ювелирторгу с датой 25 марта 1941 г., кроме того, он же «извлек» две квитанции лагеря № 1-ОН о приеме от этого же поляка 6 апреля 1941 г. 225 руб. и 5 мая того же года — 102 руб. Однако военнопленный с таким именем и фамилией находился в Осташковском лагере, был в мае 1940 г. по предписанию № 062 направлен в УНКВД по Калининской области и там же расстрелян.

Семеновский «обнаружил» на трупе № 101 квитанцию Козельского лагеря от 19 декабря 1939 г. о приеме от Эдуарда Адамовича Левандовского золотых часов с пометой на ее обороте о продаже их Ювелирторгу 14 марта 1941 г. И в этом случае имелась квитанцию лагеря № 1-ОН от 18 мая 1941 г. о приеме от него же 175 руб. Левандовский содержался в Осташковском лагере и был отправлен на расстрел в Калинин 27 апреля 1940 г. по предписанию № 051/2. Семеновский же «нашел» и почтовую открытку со штемпелем «Тарнополь 12 ноября 1940 г.».

Особо следует остановиться на версии о функционировании вблизи Смоленска трех лагерей особого назначения: 1-ОН, 2-ОН и 3-ОН. Характерно, что после подписания 30 июля 1941 г. советско-польского соглашения, официальные органы СССР ни разу не сообщили польским властям, что офицеры и полицейские из Козельского, Старобельского и Осташковского лагеря были вывезены в район Смоленска, использовались там на строительных дорожных работах и не могли быть эвакуированы из-за быстрого продвижения германских войск. Документы же НКВД и УПВИ свидетельствуют, что решение об эвакуации польских военнопленных, в том числе из лагерей Главного управления железнодорожного строительства НКВД СССР, было принято еще 22 июня 1941 г. и своевременно выполнено²⁵.

Огромный архив УПВИ, содержащий сотни тысяч документов, также свидетельствует о том, что никто из военнопленных в канун войны, да и раньше, не работал вблизи Смоленска на строительстве и ремонте шоссейных дорог. Характерно, что в справке, составленной начальником учетно-регистрационного отдела УПВИ Иваном Денисовым 5 декабря 1943 г., то есть именно в то время, когда проводилось «предварительное расследование», также не упоминалось ни о каких потерях или пленении поляков немцами, хотя потери при эвакуации Львовского лагеря в ней зафиксированы. Как и в предшествующих справках УПВИ, в этом документе указывалось, что 15 131 военнопленный из Старобельского, Козельского и Осташковского лагеря, включая 8 348 офицеров, были переданы «через 1-й Спецотдел НКВД СССР в распоряжение УНКВД областей, на территории которых были расположены лагеря»²⁶. О том, что все эти лица были расстреляны органами НКВД в апреле — мае 1940 г., свидетельствуют многочисленные документы, опубликованные и в Польше, и в России²⁷.

Версия, что польские военнопленный были заняты на строительных работах западнее Смоленска, появилась на свет еще 15 апреля 1943 г. в сообщении Совинформбюро, которое редактировал сам Сталин²⁸. Лагеря же специального назначения впервые упоминаются лишь в «Справке» Меркулова и Круглова. В ней утверждалось:

«В районе западнее Смоленска до начала военных действий с Германией находились три лагеря особого назначения, именовавшиеся лагерь № 1-ОН, лагерь № 2-ОН и лагерь № 3-ОН, в которых содержались поляки, использовавшиеся на строительстве и ремонте шоссейных дорог вплоть до начала военных действий с немцами. Лагерь № 1-ОН находился на 408-м км от Москвы и на 23 км от Смоленска на магистрали Москва-Минск. Лагерь № 2-ОН находился в 25 км на запад от Смоленска по шоссе Смоленск-Витебск. Лагерь № 3-ОН находился в 45 км на запад от Смоленска в Красненском районе Смоленской области»²⁹.

В Сообщении Комиссии Бурденко конкретных данных о расположении лагерей особого назначения нет.

Особое значение имел «обнаруженный» оперативниками блокнот якобы бургомистра Смоленска Бориса Меньшагина, в котором говорилось и о расстреле польских военнопленных. Почерк был признан идентичным почерку Меньшагина его заместителем Базилевским, а также в ходе официальной графологической экспертизы. Сам же бывший бургомистр был арестован 28 мая 1945 г. в Карловых Варах, четверть века содержался на Лубянке и во Владимирской тюрьме. В воспоминаниях, надиктованных после своего освобождения из заключения и опубликованных после его смерти, бывший бургомистр Смоленска категорически опроверг, что указанные записи были сделаны им или что он кому-либо говорил о расстреле польских офицеров немцами³⁰. Эксперты Главной военной прокуратуры признали «дневник» Меньшагина фальшивкой³¹.

Еще одним сфальсифицированным документом был рапорт якобы начальника лагеря № 1-ОН «майора государственной безопасности» В.М. Ветошникова от 12 августа 1941 г., направленный де начальнику УПВИ «майору госбезопасности» Сопруненко. Однако во всей системе управления по делам военнопленных и интернированных не было ни одного начальника лагеря в ранге майора госбезопасности. Даже сам глава УПВИ Петр Сопруненко был в это время лишь капитаном госбезопасности. Чин майора он получил в марте 1942 г., что еще раз убеждает нас в фабрикации указанного «документа». Сам Ветошников не фигурирует ни в одном из документов УПВИ или другого управления НКВД. Тем не менее, в сообщении Специальной комиссии имеется ссылка на показания этого мифического майора госбезопасности³².

Лишь после того, как дело было подготовлено работниками НКГБ и НКВД, 13 января 1944 г. Политбюро ЦК ВКП(б) приняло решение «О создании специальной комиссии по установлению и расследованию обстоятельств расстрела немецко-фашистскими захватчиками в Катынском лесу (близ Смоленска) военнопленных польских офицеров»³³ (выделено мной — Н.Л.). В самом названии содержалось указание на то, какое направление должно принять расследование — Специальная комиссия была призвана обосновать вину германской стороны за катынский расстрел. Вопрос о возможной ответственности органов НКВД за это чудовищное преступление даже не ставился. Проект этого решения был подготовлен А.Я. Вышинским и согласован В.М. Молотовым с Л.П. Берией к 12 января³⁴.

Время принятия решения высшей партийной инстанцией было не случайно. 5 января 1944 г. в связи с быстрым продвижением Красной Армии к довоенным границам Польши польское правительство в эмиграции сделало заявление о готовности восстановить нормальные отношения с СССР, наладить взаимодействие Армии Крайовой с Красной Армией. Однако сталинское руководство отнюдь не стремилось к восстановлению отношений с правительством Сикорского, сделав ставку на создание зависимых от него польской администрации и правительства. Еще в ноябре 1943 г. Ванда Василевская направила Сталину предложения о составе Национального Комитета Свободной Польши. 25 декабря был создан Оргкомитет Национального польского комитета, который действовал до 4 января. В первых числах января в Москве стало известно о создании 31 декабря 1943 г. в Варшаве на совещании 14 общественно-политических и воинских организаций Краевой Рады Народовой. 5 января 1944 преемник Коминтерна Отдел международной информации ЦК ВКП(б) направил Молотову проект положения о Центральном бюро коммунистов Польши и предложения по его составу. Польский вопрос остро стоял и во взаимоотношениях Москвы с Вашингтоном и Лондоном, о чем свидетельствуют протоколы Тегеранской конференции и переписка Сталина с Черчиллем и Рузвельтом³⁵. В этой ситуации сталинское руководство поспешило придать катынской проблеме вид «законного и объективного» расследования, подкрепленного авторитетом видных государственных и общественных деятелей.

Выполняя указания Сталина и Молотова, ЧГК 13 января 1944 г. постановила: «1. Создать Специальную комиссию по установлению и расследованию обстоятельств расстрела немецко-фашистскими захватчиками в Катынском лесу (близ Смоленска) военнопленных польских офицеров».

Во втором пункте ее постановления определялся следующий состав Специальной комиссии:

Член Чрезвычайной государственной комиссии академик Бурденко Н.Н., председатель.

Членами Специальной комиссии назначались:

член ЧГК академик Алексей Николаевич Толстой (1883—1945), писатель, автор романов «Хождение по мукам», «Петр первый» и др.;

член ЧГК экзарх Украины митрополит Киевский и Галицкий Николай;

генерал-лейтенант инженерных войск Александр Семенович Гундоров (1895—1973), с 1937 г. начальник Военно-инженерной академии им. В.В. Куйбышева, с 1942 г. председатель Всеславянского комитета СССР, впоследствии председатель Международной федерации борцов Сопротивления;

председатель Исполкома Совета обществ Красного Креста и Красного Полумесяца профессор Сергей Алексеевич Колесников (1901—1985), в 1947—1954 г. заключенный в лагерях ГУЛАГа, с 1960 г. директор Института сосудистой хирургии;

академик Владимир Петрович Потемкин (1874—1946), в 1929—1937 гг. полпред в Греции, Турции, Франции, в 1937—1940 гг. зам. наркома иностранных дел, в 1940—1946 гг. — нарком просвещения РСФСР;

начальник Главного военно-санитарного управления Красной Армии генерал-полковник медицинской службы Ефим Иванович Смирнов (1904—1989), труды и организаторская деятельность которого способствовала возвращению в строй большинства раненых и больных военнослужащих Красной Армии;

председатель Смоленского облисполкома Мельников Р.Е.³⁶.

Таким образом, в Комиссию не были включены ни представители союзных с СССР стран, ни находящиеся в СССР поляки из Союза польских патриотов. Примечательно, что в проекте решения Политбюро о создании Специальной комиссии, согласованном Молотовым с Берией и представленным Сталину 12 января в числе членов комиссии значились председатель Правлению Союза польских патриотов Ванда Василевская и член Правления СПП Болеслав Дробнер. Их фамилии были вычеркнуты из проекта решения Политбюро самим Сталиным³⁷. В.М. Молотов же вычеркнул кандидатуру генерал-лейтенанта Владимира Богаткина из Политуправления Генштаба Красной Армии. В решении ЧГК, которое якобы «утверждала» высшая партийная инстанция, данные три фамилии не фигурировали. Это еще одно свидетельство того, что первоначально было принято решение Политбюро, а затем уже составлен протокол ЧГК о создании Специальной комиссии под председательством Бурденко.

Как заявил В.П. Потемкин на первом заседании Специальной комиссии, ее состав был определен правительством и должен был дать «гарантию общественному мнению полной беспристрастности, пожалуй, полной широты»³⁸.

Первое заседание Комиссии открылось 13 января в 13 часов в здании Нейрохирургического института в Москве (ул. Ульяновского, д. 19). Председательствовал Николай Бурденко, который, по всей видимости, верил в то, что катынское преступление было совершено гитлеровцами. Для того, чтобы понять психологию Бурденко и некоторых других членов ЧГК, следует учесть, что более года они постоянно сталкивались с бесчисленными кровавыми преступлениями гитлеровцев и их не трудно было убедить в том, что и катынский расстрел на совести оккупантов. Даже Генрих Лозе, имперский комиссар Остланда, включавшего Белоруссию и Прибалтику, в письме к министру по делам восточных территорий Альфреду Розенбергу, описывая карательные акции отрядов СС в подведомственном ему регионе, констатировал — они были столь страшными, что в них было трудно поверить. «Что по сравнению с этим Катынь?» — писал он³⁹.

На первом заседании Специальной Комиссии были утверждены в качестве ее секретаря начальник отдела ЧГК Владимир Макаров, в качестве судебно-медицинских экспертов — Виктор Прозоровский, Владимир Смольянинов, Петр Семеновский, Мария Швайкова, Дмитрий Выропаев⁴⁰.

В повестке первого заседания значились два выступления — Николая Бурденко и первого заместителя наркома внутренних дел Сергея Круглова. Председатель Специальной комиссии сформулировал стоявшие перед ними задачи. Академик рассказал, что, будучи в Орле, он мог ознакомиться с методами расстрела немцами советских граждан⁴¹. Сравнение же методов расстрелов в Орле и Катыни привело его к убеждению в их тождестве. «Я из этого сделал вывод, что расстрел был совершен немцами», — заявил Бурденко. Таким образом, председатель Специальной комиссии, еще не приступив к расследованию катынского преступления, был уже убежден в ответственности за него немецкой стороны. Видимо, именно эта его убежденность и побудила сталинское руководство поставить видного нейрохирурга во главе Специальной комиссии.

О том, что такая Комиссия создается под его председательством и она будет производить массовое расследование преступления немцев против польских офицеров, Николая Бурденко известили лишь 12 января, то есть в день принятия решения Политбюро ЦК ВКП(б) и заседания ЧГК, членом которой он являлся⁴². «И у меня есть уверенность, что мы это дело в состоянии раскрыть и восстановить правду», — заявил председатель Специальной комиссии на ее первом заседании.

Предоставляя слово для доклада Круглову о проделанной спецслужбами работе, он добавил: «Это трудная работа, которая проведена ими (т.е. работниками НКГБ и НКВД — Н.Л.) в зимних условиях и подготовка должна отличаться тщательностью и точностью»⁴³. Фактически же Комиссии Бурденко надлежало придать убедительность и авторитетность версии, которая была сфабрикована людьми, руководившими расстрельной операцией в апреле-мае 1940 г.

Выступая перед членами Специальной комиссии, заместитель наркома внутренних дел охарактеризовал результаты предварительного следствия, сформулированные в его и Меркулова справке⁴⁴. Он подробно изложил показания «свидетелей», в первую очередь тех, кого допрашивали ранее немцы и выслушивала Международная комиссия экспертов — сторожа на даче НКВД в Катынском лесу Парфена Киселева, начальника станции в Гнездове Сергея Иванова, дежурного по этой же станции Ивана Савватеева и др. Было допрошено и много лиц, посетивших Козьи Горы с организованными немецкой администрацией экскурсиями. Они в один голос твердили, что тела прекрасно сохранились и, следовательно, офицеры не могли быть расстреляны весной 1940 г. Не ясно, правда, как несведущие в медицине люди, типа уборщицы в какой-то конторе, могли судить об этом. Практически каждый из экскурсантов повторял, что веревки, которыми были связаны руки у польских военнопленных, немецкие⁴⁵.

Подводя итог проделанной в ходе «предварительного расследования» работы, Круглов сказал: «Все эти собранные материалы, поступившие в октябре-декабре месяцах, с неопровержимой ясностью говорят, что военнопленные поляки, весной 1940 г. доставленные в район западнее Смоленска, находились на дорожно-строительных работах вплоть до начала военных действий с Германией, что военнопленные поляки вместе с частью советской охраны лагеря попали в плен к немцам и были расстреляны немцами в конце августа — в сентябре 1941 г. в Козьих Горах, а также и в других местах; что расстрелы их в Катынском лесу производило немецкое военное учреждение, занимавшее дачу в Козьих Горах и находившееся там вплоть до сентября 1943 г. Руководителем этого учреждения является обер-лейтенант Арнес, его ближайшим помощником являлся офицер обер-лейтенант Рекст и лейтенант Хот; что немецкие власти, по указанию из Берлина, весной 1943 г. в провокационных целях предприняли ряд мер к тому, чтобы приписать свои преступления органам советской власти. Для этой цели немцы подыскивали свидетелей из числа советских граждан, от которых требовали вымышленные показания о расстреле якобы большевиками военнопленных поляков, что немцы свозили в Катынь трупы из других мест…Немцы соответствующим образом уложили трупы в могиле, вложив в одежду их компрометирующие документы. Эту могилу мы не разрывали, так как не было на это указания, Но то, что там военнопленные поляки, что они расстреляны немцами — это, безусловно, так»⁴⁶.

Эта заключительная часть выступления Круглова почти дословно повторяла выводы, содержавшиеся в «Справке о результатах предварительного расследования так называемого «Катынского дела»⁴⁷.

Митрополит Николай задал Круглову вопрос: «Какое количество военнопленных польских офицеров работало на строительных участках?» Ответ гласил: «Около 8000 во всех трех лагерях»⁴⁸. Толстой уточнил: «8000 офицеров и солдат?» Круглов ответил: «Офицеров и солдат и служащих других военных ведомств, которые попали к нам в плен в 1939 г.».

Как мы знаем, из Козельского лагеря в УНКВД по Смоленской области на расстрел были направлены 4421 человек⁴⁹. По всей видимости, НКВД намеревалось приписать немцам и убийство офицеров из Старобельского лагеря, и полицейских из Осташковского лагеря.

У Алексея Толстого вызвало недоверие сообщение о том, что немцы свозили в Катынь трупы из других мест, и он спросил заместителя наркома: «Вот то, что они привозили туда еще трупы, это достоверно?». «По-моему, это достоверно потому, что целый ряд свидетелей показывают. Они, видимо, хотели увеличить количество жертв», — ответил Круглов. «Они привозили трупы, но это не значит, что это поляки?» — вновь засомневался писатель. Круглов на это заметил: «Могли быть и поляки, и советские граждане. Они, очевидно, свозили трупы расстрелянных ими поляков и советских граждан и выдавали их за жертву большевиков. Количество расстрелянных поляков, по немецким версиям, различно, то они называли 4 000, то 8 000 — 12 000 и, наконец, уверяли, что в Катыни расстреляно 15 000… Потом один поляк, «труп», которого немцы нашли в Катынской могиле, оказался живым и выступил с протестом по этому поводу»⁵⁰.

Круглов заявил, что Комиссии будет достаточно четыре дня, чтобы «в Смоленске заслушать достаточное число свидетелей, изучить собранные материалы, несколько раз побывать на могиле, посмотреть трупы, заслушать предварительный итог судебно-медицинских экспертов»⁵¹. Фактически, это означало, что никакой серьезной работы Специальная комиссия проводить не будет, что ей надо будет лишь подтвердить то, что до нее было сделано работниками НКГБ и НКВД.

Бурденко в заключение сказал: «Центр тяжести работы нашей Комиссии лежит в установлении сроков и метода убийств… Мне кажется, что методы убийств — тождественны со способами убийств, которые я нашел в Орле и которые были обнаружены в Смоленске. Кроме того, у меня есть данные об убийстве психических больных в Воронеже в количестве 700 чел. Психические больные были уничтожены в течение 5 часов таким же методом. Все эти способы убийств изобличают немецкие руки, я это со временем докажу⁵²«.

Вечером 13 января в Смоленск выехали В.И. Прозоровский, П.С. Смольянинов, П.С. Семеновский и М.Д. Швайкова. Перед ними была поставлена задача произвести полное секционное исследование всех извлеченных трупов (вскрытие полостей головы, груди, живота). При этом от них не требовалась идентификация останков катынских жертв, что было главной задачей немецких и польских экспертов при эксгумации в апреле-июне 1943 г. Фактически вскрытие тел при первой эксгумации не производилось. Судмедэксперты же Международной комиссии из представителей 12 стран вскрыли лишь по 1 — 2 трупа, пробыв в Катыни всего 3 дня в конце апреля 1943 г.

В воскресенье 16 января в 16.30 члены Специальной комиссии (за исключением А.Н. Толстого и Е.И. Смирнова) выехали в Смоленск, где 18 января состоялось второе заседание⁵³. На нем присутствовали помимо членов Комиссии не только Круглов, но и Меркулов. Круглов и председатель Смоленского облисполкома Роман Мельников рассказали о проделанной работе: раскопки могил начались 14 января, на них работало 200 бойцов саперного подразделения, были установлены 3 палатки для вскрытия трупов, велись поиски других могил в Катынском лесу, в Смоленск доставили всех «свидетелей». Бурденко указал, что необходимо точно определить глубину могил, уточнить число военнопленных польских офицеров, работавших на дорожном строительстве, и установить, содержались ли польские офицеры и солдаты при немцах в тех же лагерях⁵⁴.

18 января в 11 часов 50 минут Специальная комиссия в полном составе выехала в Катынский лес, где ознакомилась с порядком работы по эксгумации. Вскрытие тел производили 7 судмедэкспертов — кроме утвержденных Комиссией — Никольский, Оглоблин и Зубков. Тела от могилы до палаток экспертов доставляли волоком на брезенте. Всего к этому времени было вскрыто 225 трупов. Посещение членами Комиссии Бурденко могил польских офицеров в Катынском лесу было заснято на пленку кинооператором Аркадием Левитаном.

Возвратившись в Смоленск, члены Комиссии решили увеличить число судебно-медицинских экспертов и санитаров, чтобы можно было производить 400 вскрытий в день. Переноску тел постановили осуществлять либо на санях, либо на носилках, запретив волочить на брезенте. После этого они ознакомились с материалами предварительного следствия: протоколами допросов «свидетелей», заявлениями и «документами», сфабрикованными работниками НКВД и НКГБ в ходе «предварительного расследования» Катынского дела⁵⁵.

В тот же день в помещении Горсовета члены Специальной комиссии допросили свидетелей Парфена Киселева, Бориса Базилевского, Иллариона Ефимова, Сергея Иванова, Ивана Савватеева⁵⁶. Допрос вел Владимир Потемкин, изредка уточняющие вопросы задавали и другие члены Комиссии. Перед Потемкиным лежали протоколы допросов «свидетелей», проводившиеся оперативниками в период «предварительного расследования». Он неоднократно напоминал допрашиваемым об их предыдущих показаниях, желая получить подтверждение ранее сказанному ими, или же перебивал их, говоря: «Подробности мы читали», и просил побольше рассказать о каком-то конкретном эпизоде⁵⁷.

Путанные показания 72-х летнего Киселева вызвали подозрение даже у Бурденко, который заявил: «Я настаиваю на экспертизе психики и слуха Киселева. Он не знает, какой врач его лечил, а это усложняет дело». И тут же поспешил добавить, чтобы не разозлить всесильного Меркулова: «Никто не сомневается в правильности его показаний, но нужно уточнить. Нужно добиться от него ясных признаний. Нужно произвести звукозапись. Киселева надо направить в больницу на исследование, а для звукозаписи мы его опять потребуем»⁵⁸.

Не отличались последовательностью и свидетельства Сергея Иванова, также в свое время дававшего показания немецким властям. В начале допроса он указал, что работал инженером на станции Гнездово и к нему обращалась лагерная администрация, чтобы получить вагоны для отправки этих поляков, однако вагонов не было. На вопрос же Гундорова, далеко ли находились от Гнездово эти лагеря, он ответил, что в километрах 40 и подать туда вагоны они не могли, так как дорога находилась под обстрелом. Так почему же вагоны не были предоставлены лагерям — из-за их отсутствия или из-за обстрела дороги? Некто, назвавшийся Ветошниковым, 23 января показал, что Иванов являлся начальником Смоленского участка Западной железной дороги, и он ездил в Смоленск, чтобы получить от него вагоны. Все эти разночтения, однако, не насторожили членов Специальной комиссии. Бурденко, подводя итог допроса Иванова, сказал: «Материалы наших следственных органов свидетельствуют о том, что это русский человек. Его показания следует записать на пленку»⁵⁹.

Достаточно шаблонными были свидетельства Ивана Савватеева: военнопленных не эвакуировали из-за нехватки вагонов, поляков он видел на дорожных работах, руки некоторых поляков, извлеченных немецкими властями из катынских могил, были связаны веревками немецкого происхождения.

В 23 часа 30 минут 18 января опрос свидетелей был закончен. Бурденко, подводя итог заседания, сказал: «Мы произвели первый опыт заседания нашей Комиссии… Мы должны собрать как можно больше материалов. Материал очень интересный, прямо убийственный для немцев». Обращаясь к судмедэкспертам В.И. Прозоровскому и П.С. Семеновскому, он добавил: «Я поражен вашей работой, вы такой интересный материал добываете. Этот материал будет убийственным для немцев. Нам нужно больше собрать материалов». Он предложил увеличить число рабочих и разрывать больше места, чтобы «сделать великое политическое дело». «Нашли документ у одного офицера, где штемпель отмечен ноябрем 1940 г. Чрезвычайно ценная находка», — сообщил председатель Комиссии⁶⁰.

18 января, в день прибытия Комиссии в Смоленск, в центральной печати было опубликовано сообщение ТАСС. В нем говорилось о создании Специальной комиссии и указывалось, что она «заканчивает свою работу и в ближайшее время опубликует сообщение о результатах расследования»⁶¹. Тем самым оказывалось прямое давление на членов Специальной комиссии, только приступивших к своей работе.

В этот же день в «Известиях» было опубликовано заявление польского правительства от 15 января 1944 г. о готовности вступить в переговоры при посредничестве США и Великобритании с Советским правительством по всем основным вопросам, разрешение которых должно привести к дружественному и прочному сотрудничеству между Польшей и СССР. Однако ТАСС было уполномочено заявить, что советское правительство не может вступать в переговоры с правительством, с которым прерваны дипломатические отношения. «Советские круги напоминали», что эти отношения были прерваны из-за якобы активного участия польского правительства «во враждебной антисоветской клеветнической кампании немецких оккупантов по поводу "убийств в Катыни"»⁶².

19 января в 9.15 Николай Бурденко и Сергей Колесников выехали на могилы, где ими проверялась работа экспертов. Владимир Потемкин, митрополит Николай, Александр Гундоров и Р.Е. Мельников допросили 11 «свидетелей»⁶³. Вскоре из Москвы приехал Алексей Толстой и начальник отдела ЧГК Д.И. Кудрявцев. В 16.10 начался допрос еще 11 «свидетелей»; после его завершения Комиссия выслушала отчет В.И. Прозоровского⁶⁴. 19 января было вскрыто 96 трупов⁶⁵.

Подводя итог работы за день, Бурденко поделился своими впечатлениями: «По моему мнению, организация великолепная, могилы разрываются планомерно. Требуется увеличение рабочей силы». Ссылаясь на присланное из Москвы Николаем Шверником резюме книги «Официальный материал, касающийся массовых убийств в Катыни», изданной в Берлине в конце 1943 г.,⁶⁶ председатель Специальной комиссии указал, что «немцы нас хотят поразить количеством разрытых трупов. Они пишут, что разрыли 4 000, но вырыть одно, а вскрыть трупы — это другое. Я не видел ни одного трупа, вскрытого немцами… Поэтому нам нужно иметь больше материала. Я сказал — достаньте мне 100 черепов, мы созовем международное совещание по этому вопросу. Это потребует больших раскопок… Мы добываем прекрасный материал, который свидетельствует против немцев и отрицает их утверждения. Мы нашли в одном случае молитвенник, в котором помечена дата — апрель месяц 1941 года. Мы должны найти больше документов, а для этого надо производить раскопки»⁶⁷.

20 января члены Комиссии допросили еще 13 «свидетелей». Особое внимание Бурденко привлекло свидетельство Зубкова. Он, в частности, хотел узнать, вскрывались ли немцами тела и нет ли могил, в которые они их сваливали. Бурденко спросил Зубкова: «Вы у нас работали эти дни, почему же вы не видали и нам не показали связанные руки, а немцы настаивают в своих актах, что у многих офицеров руки были связаны. Почему мы не находим этого. Я просмотрел сотни трупов и мало видал веревок — одну, две веревки в день. Почему?». Толстой в свою очередь поинтересовался: "Эти веревки, которые Вы сейчас обнаруживаете, что они из себя представляют"?». «Они представляют из себя белый шнур» — ответил Зубков. «Вы говорите о веревках, а я видел плетеный шнур нерусского происхождения. Объясните, доктор Зубков, точно ваше впечатление о виденных вами трупах», — не унимался председатель Специальной комиссии. Вначале своих показаний Зубков сообщил, что тела в могиле лежали в беспорядке, однако после слов Потемкина относительно показаний некоего врача, что тела лежали симметрично, наподобие килек в банке, Зубков тут же изменил свои показания: «Я наблюдал, что трупы лежали голова к голове, рука к руке, с вытянутыми ногами». Вначале он говорил о наличие лишь одной общей могилы, спустя несколько минут уже о четырех могилах и т.д. В заключение допроса Бурденко заметил: «Я думаю, что мы допустили ошибку. Нужно было его вперед использовать как свидетеля, а потом допускать к работе».

В этот же вечер, после завершения допросов, Бурденко указал, что теперь предстоит другая работа «Я лично хочу предложить товарищам следующее. Здесь было три лагеря военнопленных поляков. Из показаний свидетелей видно, что не только в Катынском лесу производились расстрелы, но весьма возможно и в самих лагерях, так как трупы немцами откуда-то привозились. Я думаю, нам следует для убеждения посетить эти места, где были лагеря, опросить там жителей, слышали ли они выстрелы… Наша работа подходит к концу. Нам нужно торопиться со звукозаписью…Завтра произведем пробный сеанс», — сказал он.

Получив подкрепление в лице врачей Бусоедова, Субботина, Садыкова и Пушкарева, эксперты смогли исследовать за 20 января 146 тел. В разрезанном кармане одного из них «обнаружили» письмо со штампом на конверте 26 сентября 1940 г. Во френче другого покойного офицера В.М. Смольянинов «нашел» слиток золота весом в 150 г.⁶⁸

21 января Бурденко вместе с Колесниковым приступил к составлению акта судебно-медицинской экспертизы, а Толстой, Потемкин, метрополит Николай и Кудрявцев — плана Сообщения и осуществлению записи основных «свидетелей» на пленку. Обследование места расположения лагерей поляков и систематизация документов были поручены Гундорову, который также работал над описью вещественных доказательств. Члены Комиссии обсудили порядок приема иностранных журналистов, которые должны были прибыть в Смоленск на следующий день.

Бурденко каждый свой шаг согласовывал с Меркуловым. Накануне приезда корреспондентов он обратился к наркому госбезопасности «за указанием и советом, присутствие кого из членов Комиссии» Меркулов считает «полезным и нужным» на могилах во время их посещения журналистами. «По обыкновению они задают много вопросов, на которые, ввиду незаконченности работ, трудно отвечать. Мне кажется, из членов Комиссии наиболее удовлетворительные ответы может дать тов. Колесников, и при том, он как председатель Красного Креста имеет опыт в сдержанной информации корреспондентов», — писал председатель Специальной комиссии⁶⁹. Меркулов посчитал целесообразным присутствие самого Бурденко, Колесникова и Мельникова.

22 января прибывших в Смоленск иностранных журналистов, среди которых была и дочь американского посла Кэтлин Гарриман,⁷⁰ повезли в Катынский лес. Там их встретили Бурденко, Колесников, Мельников и Макаров. Виктор Прозоровский давал объяснения о результатах судебно-медицинской экспертизы. Корреспондентам были показаны могилы и процесс эксгумации, черепа с огнестрельными ранениями. В их присутствии были вскрыты три трупа. После этого журналисты прошли на места раскопа новых могил, затем к сгоревшему зданию дачи НКВД, после чего уехали в Смоленск.

В 16.30 началась пресс-конференция, на которой присутствовали наряду с журналистами Алексей Толстой, Владимир Потемкин, митрополит Киевский и Галицкий Николай и Александр Гундоров. Толстой рассказал о составе Специальной комиссии, особо подчеркнув, что ее председателем является член ЧГК, почетный член английского королевского общества хирургов, международного хирургического общества в Америке, основатель хирургии мозга в Советском Союзе академик Бурденко. Затем руководство пресс-конференцией взял в свои руки Потемкин. Свое выступление он начал с того, что Чрезвычайная комиссия прибыла в Смоленск спустя несколько дней после ее освобождения от немецких оккупантов. «Академик Бурденко лично явился в Смоленск со своими сотрудниками для того, чтобы приступить к расследованию совершенных здесь немцами злодеяний». Естественно, при этом не уточнялось, что Бурденко и его сотрудников более трех месяцев и близко не подпускали к Катынскому лесу. Впоследствии в Сообщении Специальной комиссии был использован тот же трюк. В нем было указано, что в распоряжении Специальной комиссии находился обширный материал. Его де представили член Чрезвычайной Государственной Комиссии академик Н.Н. Бурденко, его сотрудники и судебно-медицинские эксперты, «которые прибыли в Смоленск 26 сентября 1943 г., немедленно после его освобождения и провели предварительное изучение и расследование»⁷¹.

Нарком просвещения сообщил иностранным корреспондентам, что работа Специальной комиссии «в основных чертах» закончена и есть возможность ознакомить представителей печати с ее главными выводами. Он фактически изложил содержание справки Меркулова — Круглова. Нарком просвещения указал, что вплоть до июля 1941 г. Катынский лес был излюбленным местом отдыха жителей Смоленска, в нем располагался пионерский лагерь, жители собирали там грибы и ягоды, пасли скот, рубили дрова. После прихода немцев лес был окружен проволочным забором, везде была поставлена немецкая охрана, в бывшем Доме отдыха разместился штаб 537 строительного батальона, офицеры и младшие командиры которого вместе с сопровождавшими машины с поляками гитлеровцами участвовали в расстрелах польских офицеров⁷². Потемкин сказал, что польские военнопленные были присланы в западную часть Смоленской области еще в 1939 г.(!), они были заняты на земляных работах на шоссе и оставались там до начала Великой Отечественной войны. Их не смогли вовремя эвакуировать из-за отсутствия вагонов и бомбежек станций, они продолжали некоторое время работать и при немцах, но в конце августа — сентябре гитлеровцы расстреляли их в Катынском лесу, куда их отправляли партиями пешком и на грузовиках. Потемкин сделал особый упор на показания Базилевского и дневник бургомистра Смоленска Меньшагина, как на «неотразимые» доказательства того, что немцы сознательно и систематически истребляли польских военнопленных. Он также указал, что в 1943 г. в Катынский лес на грузовиках якобы свозили и тела убитых в других местах людей, в апреле — июне — устраивали массовые экскурсии местных жителей, поляков, граждан других стран.

Потемкин сообщил, что 500 советских военнопленных из 126-го лагеря, работавших на раскопке катынских могил, гитлеровцы физически ликвидировали; смоленчан и жителей окрестных деревень, сомневавшихся в немецкой версии, арестовывали, некоторых даже расстреливали. Он старался убедить в фальсификации немцами доказательств — получения нужных им свидетельских показаний путем подкупа, запугивания или жестокого избиения местных жителей, изъятию из могил всех не устраивавших их документов.

О показаниях отца Александра (Оглоблина), священника церкви в селе Куприно, расположенного в Катынском лесу, для пущей убедительности, рассказывал митрополит Николай. Они основывались не на его собственных наблюдениях, а на сведениях, якобы сообщаемых ему его прихожанами⁷³. И таких свидетельств, приведенных в Сообщении Комиссии Бурденко, не мало.

В заключение Потемкин изложил выводы, к которым пришли эксперты и Специальная комиссия. «Можно считать установленным, — сказал он, — что осенью — в августе — сентябре 1941 г. немцами на «Козьих горах» были расстреляны польские военнопленные. Далее, чувствуя непрочность своего положения и, может быть, даже собираясь уходить, немцы спешно заметали следы своего преступления. Для этой цели они вскрывали могилы, старались подыскать свидетелей, которые могли бы показать то, что немцам было нужно, привозили в эти могилы еще дополнительные трупы из других могил, расположенных в иных местах и пробовали организовать эту провокационную мизансцену».

Первоначально планировалось ограничиться лишь информацией членов Комиссии и присутствием журналистов на допросе свидетелей. Однако Алексей Толстой посчитал необходимым предоставить журналистам возможность задать вопросы. «Если корреспондентов лишить слова, они взбунтуются и пропадет хорошее впечатление», — написал он на листе бумаги, на которой корреспонденты просили некоего Петрова (работника НКВД) предоставить им переводчика. На этом же листе и заметка рукой Бурденко: «Тов. Петров. Я понимаю их желание. Я уже два дня говорил, что нужны переводчики, но никто не хотел меня слушать, а заставили меня себя слушать»⁷⁴. В результате журналистам было разрешено задавать вопросы, но лишь членам Специальной комиссии⁷⁵. При допросе свидетелей они уже не имели такой возможности.

По окончании пресс-конференции корреспондентов познакомили с выставкой «документов» и «вещественных доказательств». В 21 час перед всеми членами Комиссии в присутствии корреспондентов давали показания свидетели П.Г. Киселев, М.Д. Захаров, А.М. Алексеева, Б.В. Базилевский, К.П. Зубков и С. В. Иванов. Приезд иностранных корреспондентов на могилы, посещение ими выставки, пресс-конференция и вечернее заседание с допросом свидетелей были засняты на кинопленку.

Устроенный для журналистов спектакль не смог убедить их в виновности германской стороны в массовом расстреле польских офицеров. Алексадр Верт в своей весьма в целом благожелательной к советскому народу книге «Россия в войне 1941—1945» писал: «Отправной точкой для русских в ходе всего следствия было то, что всякую мысль, будто поляки могли быть убиты русскими, следовало сразу же исключить: такая мысль сама по себе была оскорбительной и недопустимой, а потому не было никакой необходимости останавливаться на фактах, которые могли бы привести к «оправданию» русских. Самым важным было обвинить немцев, оправдывать же русских было совершенно незачем». Лишь Кэтлин Гарриман по прибытии в Москву заявила, что убедилась в достоверности советской версии⁷⁶. По всей видимости, этого требовал курс президента Ф. Рузвельта на сокрытие правды о Катыни во имя сохранения единства союзников в войне против гитлеровской Германии.

23 января члены Специальной комиссии допросили некое лицо, фигурирующее под фамилией Ветошников. Он показал, что 10 июля выехал в Смоленск, где обратился к начальнику движения Смоленского участка Западной железной дороги Иванову с просьбой обеспечить лагерь вагонами для эвакуации, но ему в этом было отказано из-за отсутствия таковых. На вопрос Потемкина, какое количество поляков находилось в трех лагерях, он ответил: «У меня в лагере было 2 932 человека, в лагере № 3 — более 3-х тысяч, в лагере № 2 — примерно полторы, максимум 2 000»⁷⁷. Лживость его «показаний» очевидна — в Катыни были расстреляны 4 400 человек.

В тот же день 23 января члены Специальной комиссии рассмотрели и приняли план сообщения. В 10 часов утра Толстой, Потемкин, митрополит Николай, Колесников, Мельников и Кудрявцев приступили к составлению самого итогового документа. Генерал Гундоров уехал на осмотр «лагерей военнопленных поляков», Бурденко заканчивал работу над актом судебно-медицинской экспертизы. В 18.00. в Смоленск из Катыни прибыли В.И. Прозоровский, П.С. Семеновский, В.М. Смольянинов и М.Д. Швайкова, после чего акт был окончательно отредактирован. В 20 часов члены Комиссии заслушали проект Сообщения. Было решено, что материал, собранный в Смоленске, достаточен и можно возвращаться в Москву. Эксперты должны были продолжить свою работу в Катыни вплоть до подписания текста Сообщения.

В ночь с 23 на 24 января члены Комиссии специальным поездом выехали в Москву. На следующий день в 10 часов утра они собрались в салон — вагоне В.Н. Меркулова для окончательного редактирования Сообщения. 24 января в 21 час, уже в Москве, они закончили работу над Сообщением и разъехались по домам⁷⁸. Утром секретарь Специальной комиссии В.Н. Макаров доложил об итогах работы секретарю ЧГК П.И. Богоявленскому, а затем и ее председателю Н.М. Швернику. В 24 часа 25 января Сообщение было подписано всеми его членами, а 26 числа опубликовано в центральных газетах. Тем не менее официально Сообщение считалось подписанным 24 января.

В считанные дни Сообщение было издано отдельной брошюрой на русском языке. Вскоре оно было переведено на английский язык и опубликовано в Лондоне под названием «Правда о Катыни». Польский перевод этого сообщения распространялся среди военнопленных и на освобождаемой от немцев территории Речи Посполитой⁷⁹.

С 28 января во всех подразделениях Польского армейского корпуса проводились собрания в связи с опубликованием Сообщения Специальной комиссии, на которых принималась разработанная Культурно-просветительным отделом резолюция. 29 января было проведено собрание офицеров, служивших в польской армии еще до 1 сентября 1939 г., которое приняло «Воззвание к польскому народу». Его подписали З. Берлинг, Букоемский и др. Начался сбор средств на сооружение памятника в Катынском лесу. Как сообщал В.М. Молотову комиссар госбезопасности Г.С. Жуков, «все собрания в Корпусе проходили на высоком уровне, под лозунгами: а) благодарности советскому правительству за раскрытие злодеяний немецких захватчиков в Катынском лесу…; б) активной борьбы вместе с Красной армией против немецких преступников; в) разоблачения подлой роли эмигрантского польского правительства в Лондоне»⁸⁰

30 января на могиле польских офицеров в Катынском лесу было совершено траурное богослужение с возложением венков, на котором присутствовали представители от всех подразделений Корпуса, один стрелковый батальон и одна противотанковая батарея (всего около 600 человек), в том числе Зигмунд Берлинга, и состоялись похороны останков польских офицеров.

5 февраля В.М. Молотов поддержал предложения Г.С. Жукова опубликовать в печати воззвание польских офицеров к польскому народу и дать указания ГлавПУРККА о распространении Воззвания офицеров и резолюции, принятой на собраниях в Польском корпусе, на оккупированной польской территории⁸¹.

Сравнение справок НКГБ и НКВД о результатах «предварительного расследовании» с текстом Сообщения Специальной комиссии свидетельствует о единообразии их структуры и выводов. Более того, как установили следователи ГВП, в этих документах совпадают даже ошибки в написании фамилий и инициалов свидетелей.⁸²

26 января, в день опубликования Сообщения Специальной комиссии, Бурденко выступил с новой инициативой — подготовить солидную книгу — сборник документов, в котором бы освещались массовые преступления гитлеровцев против советских граждан, методы расстрелов, уничтожение польских офицеров в Катыни и др. В письме к председателю ЧГК Николаю Швернику он писал:

«Глубокоуважаемый Николай Михайлович! Смею обратиться к Вам с просьбой: дать указание произвести вновь раскопки в Воронеже, где умерщвлены немцами тем же способом 700 чел. больных психиатрической больницы. К этой работе необходимо привлечь специалистов патологоанатомов, т. к. ранее раскопки производились без участия специалистов; разрешить продолжить работы по судебно-медицинскому исследованию трупов польских офицеров путем тщательных лабораторных исследований; разрешить взять несколько черепов для собираемой мною коллекции; по обработке всех черепов собрать специальное совещание врачей гор. Москвы по этому вопросу; издать специальную книгу со всеми материалами, относящимися к делу о Катынском лесе, особенно ввиду того, что немцы издали книгу в 1943 г. — и с этим приходится считаться — так как говорится о таких вопросах, которые требуется разъяснить для иностранцев. Мы имеем возможность пролить свет на немецкие утверждения в интересах торжества истины»⁸³.

Шверник посчитал, что эти предложения следует поддержать. «Чрезвычайно заинтересовался этим делом» и Андрей Вышинский, с которым Бурденко встречался 19 марта 1944 г. Заместитель наркома иностранных дел предложил, по словам Бурденко, «не только свое содействие, но сотрудничество в форме отдела нарушения международного права»⁸⁴. Был подготовлен план-проспект этой книги, определен состав авторов и членов редакционной комиссии. 23 марта ЧГК приняла специальное постановление по этому вопросу⁸⁵.

В этот же день — 23 марта Бурденко внес еще одно предложение — в письме к Швернику он предложил направить в Винницу профессора-патологоанатома Нейрохирургического института Л.И. Смирнова, чтобы он установил «технику умерщвления» путем обследования всех черепов. «Позволю Вам это писать потому, что прошедший опыт вскрытия могил не всегда был ценен», — указывал академик⁸⁶. Как известно, летом 1943 г. германские власти обнаружили и вскрыли массовые захоронения жертв НКВД — советских граждан. Шверник и на этот раз поддержал бывшего председателя Специальной Комиссии.

29 мая 1944 г. Бурденко предложил председателю ЧГК «дополнить материалы по катынскому делу подлинными показаниями врачей, участвовавших в немецкой экспертизе». Он полагал, что «снятие показаний с участников немецкой инсценировки, фамилиями которых мы располагаем, окончательно бы разоблачило гнусную провокацию немецко-фашистских палачей в Катыни»⁸⁷.

Выводы Сообщения Специальной комиссии советское руководство попыталось подкрепить авторитетом Международного военного трибунала в Нюрнберге⁸⁸, а руководство «дружественной» Болгарии, оккупированной советскими войсками — организацией процесса над болгарскими участниками катынского и винницкого дела.

Процесс в Софии проводился в феврале 1945 г. на основании декрета о народном суде над виновниками вовлечения Болгарии в мировую войну против союзных народов и за злодеяния, связанные с нею. По делу был арестован и заключен в тюрьму доцент судебной медицины Софийского университета, 44-х летний Марко Марков. Подельниками Маркова стали представитель Болгарии в комиссии, направленной в Винницу, Георгия Михайлов и несколько болгарских архимандритов, участвовавших в осмотре могил в Виннице в июле 1943 г.⁸⁹

Марков по распоряжению министра-председателя Б. Филова был направлен в качестве представителя Болгарии в созданную по инициативе германской стороны международную комиссию, выехавшую 28 апреля в Катынь и уже 30 апреля представившую свое заключение. По возвращению в Болгарию Марков отказался участвовать в пропагандистской кампании, связанной с катынским расстрелом. Будучи арестованным в конце 1944 г., он согласился дать «собственноручные показания», которые дважды дополнял. В них он представил катынское дело «немецкой инсценировкой», «разоблачал» методы подготовки совместного протокола международной комиссии, подчеркивал, что в своем протоколе осмотра единственного трупа он не счел нужным сделать вывод о времени смерти польских офицеров. Эти мотивы были развиты и во время его выступления в суде, стенографическая запись которого насчитывает более 200 страниц. В результате Марков был оправдан и выпущен из тюрьмы. Впоследствии этот человек был вынужден выступать в качестве свидетеля обвинения в Нюрнберге, разоблачая методы давления на членов комиссии и поверхностное расследование ими катынского дела⁹⁰.

Попытка организовать в ноябре 1945 г. судебный процесс над поляками — участниками эксгумации в Катыни была предпринята и Министерством юстиции и Прокуратурой Польской Республики. 15 августа министр юстиции Х. Свентковский и прокурор по особым делам Ю. Савицкий встретились с заместителем наркома иностранных дел СССР А.Я. Вышинским. Они сообщили ему о намерении привлечь к суду членов Польской комиссии Скифского (заочно) и Фердинанда Гетеля.

«Основной целью процесса, — отмечал в своем служебном дневнике Вышинский, — по мнению Свентковского и Савицкого, должно быть разоблачение провокационной роли немецкой пропаганды, которой в свое время поверило эмигрантское польское правительство, принявшее пропаганду Геббельса за доказательство мнимых преступлений советских властей»⁹¹. Перед процессом они планировали «подробно побеседовать с Советской комиссией, расследовавшей Катынское дело (проф. Прозоровский, Семеновский и др.)». Предлагалось также организовать поездку в Софию, Прагу и Финляндию для того, чтобы побеседовать с лицами, привлекавшимися к составлению «фальшивых документов о Катынской истории». Вышинский, в свою очередь, отметил «большое значение предполагаемого судебного процесса», рекомендовал своим польским гостям тщательно продумать всю подготовку этого процесса и выразил готовность оказать им свое содействие в организации поездок в Софию, Прагу и Хельсинки и консультировать их по всем возникающим вопросам. Он просил их изложить письменно план организации процесса и выделить те вопросы, по которым они хотели бы проконсультироваться с советскими коллегами⁹². Однако, негативное отношение к планируемому процессу С. Миколайчика, видимо, привело к затягиванию его подготовки. Москва же сконцентрировала свои усилия по «разоблачению геббельсовской версии катынского дела» на подготовке открывавшегося 20 ноября 1945 г. в Нюрнберге процесса над главными немецкими военными преступниками.

Будучи уверенными, что статья 21-я Устава МВТ обязывает суд принимать без доказательств доклады правительственных комиссий по расследованию злодеяний гитлеровцев, советские обвинители на Нюрнбергском процессе настояли на включении в обвинительное заключение тезиса о германской ответственности за расстрел польских офицеров в Катыни. Причем если в обвинительном акте, подписанном на английском языке, фигурировали 925 убитых, то в русскоязычном тексте этого документа — 11 тысяч человек.

13 февраля 1946 г. заместитель главного обвинителя от СССР полковник Юрий Покровский предъявил «доказательства» по катынскому делу. В качестве главного из них было внесено Сообщение Специальной комиссии (документ СССР-54), который как акт правительственной комиссии не требовал подтверждения. Однако на этот раз судьи пошли навстречу ходатайствам защиты о вызове свидетелей, что чрезвычайно встревожило Москву. Там уже работала Правительственная комиссия по Нюрнбергскому процессу. В инструкции, направленной Правительственной комиссией главному обвинителю от СССР Р.А. Руденко, предлагалось заявить протест от имени Комитета обвинителей, в случае отказа последнего — от своего имени по поводу решения Трибунала от 12 марта 1946 г. об удовлетворении ходатайства защитника Геринга О. Штаммера о вызове свидетелей по катынскому делу. При оставлении Трибуналом своего решения в силе, главный обвинитель от СССР должен был заявить, что будет настаивать на вызове свидетелей обвинения⁹³.

Поскольку обвинители от США, Великобритании и Франции уклонились от участия в протесте по катынскому вопросу, 18 марта Руденко внес его от своего имени⁹⁴. 6 апреля Трибунал повторно рассмотрел вопрос и оставил свое решение в силе. Тем временем Правительственная комиссия по Нюрнбергскому процессу начала срочно готовить «свидетелей». В Болгарию был командирован сотрудник МГБ, чтобы «поработать» с Марко Марковым, проследить за этим должен был сам В.С. Абакумов, новый министр госбезопасности. Польских свидетелей поручили готовить прокурору СССР К.П. Горшенину, документальный фильм — А.Я. Вышинскому, за отбор документальных доказательств и подготовку свидетеля-немца отвечал сам В.Н. Меркулов⁹⁵.

Но даже эти меры сочли недостаточными. Решением той же московской правительственной комиссии от 24 мая 1946 г. группе в составе заместителя начальника управления контрразведки МГБ Л.Ф. Райхмана, помощника Руденко Л.Р. Шейнина и члена-корреспондента АН СССР А.Н. Трайнина было поручено в 5-дневный срок ознакомиться со всеми материалами «о немецкой провокации в Катыни и выделить те из них, которые могут быть использованы на Нюрнбергском процессе»⁹⁶. Со свидетелями, дававшими показания Комиссии Бурденко, надлежало работать Л.Ф. Райхману⁹⁷ и одному из обвинителей на процессе — Л.Н. Смирнову. Относящуюся к этому вопросу документацию должны были подбирать Л.Р. Шейнин и А.Н. Трайнин.

Для участия в Нюрнбергском процессе были отобраны многие из «свидетелей», дававших показания перед Комиссией Бурденко: А.М. Алексеева, Б.В. Базилевский, П.Ф. Сухачев, С. В. Иванов, И.В. Савватеев и др.⁹⁸. В качестве свидетелей намечались и патологоанатом В.И. Прозоровский, болгарский патологоанатом М.А. Марков и немец ст. ефрейтор Людвиг Шнейдер. Последний был помощником профессора Г. Бутца и должен был «показать», что по заданию оберштурмфюрера Хильберса и Бутца фальсифицировал данные лабораторных анализов, дабы доказать виновность в расстреле поляков органов НКВД⁹⁹.

Однако МВТ решил, что обвинение и защита могут вызвать лишь по три свидетеля. 1 — 3 июля Трибунал заслушал показания свидетелей защиты полковника Фридриха Аренса, лейтенанта Р. фон Эйхборна и генерала Е. Оберхойзера. Один из помощников Романа Руденко Лев Смирнов допросил на процессе бывшего заместителя вице-бургомистра Смоленска Бориса Базилевского, болгарского эксперта Марко Маркова и судмедэксперта Виктора Прозоровского. Судя по репликам членов МВТ от западных стран, они не поверили ни тем, ни другим. В результате в Приговоре Международного военного трибунала катынский расстрел не фигурировал¹⁰⁰.

О жертвах катынского расстрела в СССР поспешили забыть, всякое упоминание о них изымались из исторических трудов и энциклопедий. Зато из нескольких тысяч действительно уничтоженных фашистами белорусских деревень для постройки мемориала выбрали селение с близким названием — Хатынь, словно желая сбить с толку, накрепко связать в сознании людей катынское преступление с германскими захватчиками.

Как величайшая государственная тайна передавался пакет № 1 с письмом Берии Сталину и решением Политбюро ЦК ВКП(б) от 5 марта 1940 г. от одного генерального секретаря партии другому, знакомившемуся с этими страшными актами и вновь запечатывавшими пакет. Дабы сведения о катынском расстреле не стали достоянием гласности в марте 1959 г. А.Н. Шелепин рекомендовал Н.С. Хрущеву уничтожить следственные дела расстрелянных в апреле-мае 1940 г. 21 857 польских офицеров, полицейских и узников тюрем, сохранив лишь небольшие по объему протоколы «тройки»¹⁰¹. Хрущев же предпочел уничтожить и дела, и протоколы заседаний «тройки», утверждавшей расстрельные списки.

Обсуждение катынской темы на Западе вызвало болезненную реакцию в Москве. В разгар холодной войны, в 1951 г., была создана специальная комиссия Палаты представителей конгресса США по катынскому вопросу. Ее председатель Р. Мэдден 27 февраля 1952 г. направил послу СССР в Соединенных Штатах письмо и резолюцию Комиссии. В ней правительство СССР официально приглашалось принять участие в расследовании катынского преступления и предоставить любые относящиеся к данной проблеме документы. 29 февраля по указанию из Москвы посольство СССР в США направило Госдепартаменту ноту протеста, в которой квалифицировало действия администрации США как нарушение общепризнанных норм международных отношений и оскорбительные для Советского Союза. В ноте подчеркивалось, что «вопрос о катынском преступлении еще в 1944 г. был расследован официальной Комиссией и было установлено, что катынское дело является делом гитлеровских преступников, о чем было опубликовано в печати 26 января 1944 г.». Указывалось, что «против такого заключения Комиссии правительство США не заявляло никаких возражений в течении восьми лет, вплоть до последнего времени». В ноте говорилось, что возбуждение вопроса о катынском преступлении через 8 лет после заключения официальной Комиссии может преследовать лишь цели оклеветать Советский Союз и реабилитировать, таким образом, общепризнанных гитлеровских преступников»¹⁰². К ноте был приложен и текст Сообщения Комиссии Бурденко. Вслед за советским правительством «решительно осудило» антисоветскую шумиху вокруг заседаний Комиссии Р. Мэддена и правительство Польской Народной Республики.

Комиссия Конгресса США, заслушав многочисленных свидетелей, исследовав относящиеся к делу документы, пришла к выводу, что «органы НКВД совершили массовые убийства польских офицеров и полицейских с целью устранения всех тех, кто мог помешать «полной коммунизации Польши»¹⁰³.

В Москве продолжали следить за работой Комиссии Мэддена, создав в МИДе свою комиссию по катынскому вопросу. В нее вошли заместители начальника договорно-правового управления МИД СССР, заместитель начальника следственного отдела Прокуратуры СССР, помощник Генерального прокурора СССР, а также патологоанатомы В.И. Прозоровский и В.М. Смольянинов. Членом этой комиссии являлся и представитель МГБ СССР полковник госбезопасности Д.В. Гребельский, в свое время входивший в группу оперативников центрального аппарата НКГБ, направленную в октябре 1943 г. в Катынь, чтобы провести соответствующую работу перед тем, как туда прибудет официальная комиссия, назначенная ЧГК. Гребельский постоянно информировал свое начальство о ходе ее работы и следил за тем, чтобы она не выходила за рамки официальной версии Комиссии Бурденко¹⁰⁴.

Возросший интерес общественности Запада к катынской теме побудил советское руководство проявлять большую активность в этом вопросе. 12 апреля 1971 г. министр иностранных дел СССР А.А. Громыко обратился к Политбюро ЦК КПСС. Он предложил поручить советскому послу в Лондоне сделать представление МИД Великобритании в связи с попытками «раздуть пропагандистскую кампанию вокруг так называемого катынского дела». Высший партийный орган не замедлил принять соответствующее постановление. В нем предлагалось посетить МИД Англии и заявить протест против показа подготовленной Би-Би-Си передачи о Катынском деле и выпуске «клеветнической книги о катынской трагедии». В очередной раз предлагалось напомнить английской стороне, «что виновность гитлеровцев за это преступление неопровержимо доказана авторитетной Специальной комиссией, которая провела на месте расследование этого преступления тотчас же после изгнания из района Смоленска немецких оккупантов». Вопреки фактам указывалось, что «в 1945—1946 гг. Международный военный трибунал в Нюрнберге признал главных немецких военных преступников виновными в проведении политики истребления польского народа и в частности в расстреле польских военнопленных в катынском лесу»¹⁰⁵ Аналогичные демарши предпринимались по решению Политбюро ЦК КПСС и в сентябре 1972 г., и в марте 1973 г., и в апреле 1976 г. При этом в каждом протесте содержалась ссылка на заключение авторитетной Специальной комиссии, которая на месте расследовала это преступление сразу после изгнания немецких захватчиков из района Смоленска¹⁰⁶. Некоторые из них предпринимались по инициативе «польских друзей» Кремля, встревоженных реакцией польской и мировой общественности на катынское преступление.

Но в Советском Союзе имелись и люди, не желавшие мириться с правительственной ложью о судьбе польских офицеров и полицейских. В 1969 году украинский поэт и публицист Святослав Караванский, проведший к тому времени более 20 лет в советских тюрьмах, пытался, находясь во Владимирской тюрьме, передать на волю через свою жену информацию об обстоятельствах катынского дела, которую он узнал от других заключенных. Во время следствия и суда по делу об изготовлении и хранении антисоветских материалов, Караванский ссылался «из вторых рук» на упоминавшихся уже узников Владимирской тюрьмы Бориса Меньшагина и Ивана Андреева, а также на неких Магишева и Меджидова, которых он называл стрелками лесной охраны, бывшими в оцеплении вокруг рвов во время расстрела. В 1970 г. Караванский был приговорен к новому 10-летнему сроку заключения.¹⁰⁷ О катынском преступлении писал в III томе «Архипелаг ГУЛАГ» А.И. Солженицын.

В апреле 1980 г. в 40-летие катынского расстрела группа российских правозащитников — Л. Алексеева, А. Амальрик, В. Буковский, Б. Вайль, Т. Венцлов, А. Гинзбург, Н. Горбаневская, З. и П. Григоренко, Б. Ефимов, П. Литвинов, К. Любарский, В. Максимов, В. Некрасов и др. — опубликовали пророческое заявление. В нем они выражали уверенность, что недалек тот день, когда наш народ воздаст должное всем участникам этой трагедии, как палачам, так и жертвам; одним — в меру их злодеяний, другим — в меру их мученичества. Подписавшиеся под документом заверили польский народ, что никто из них не забывал и не забудет «о той ответственности, которую несет наша страна за преступление, совершенное ее официальными представителями в Катыни¹⁰⁸«.

В начале 80-х годов катынская тема все настойчивее поднимается диссидентами и сторонниками «Солидарности» в Польше. Объявленное в декабре 1981 г. военное положение приостанавливает на время открытое выражение скорби по погибшим от рук сталинских палачей польских граждан. Однако во второй половине 80-х годов катынская тема прорывается на страницы печати, экраны телевидения, кино с невиданной силой. Официальная Варшава решает, что больше невозможно противиться этому и целесообразно выступить в качестве сторонников поиска правды. Перед созданной в 1987 г. двусторонней Комиссией историков СССР и Польши по белым пятнам в качестве одной из важнейших задач ставится поиск правды по катынскому делу.

Однако за два года своей работы члены Комиссии не приблизились к выработке единой точки зрения по данному вопросу. В мае 1988 г. польские историки представили аргументированную экспертизу выводов Комиссии Бурденко, доказав их несостоятельность¹⁰⁹. Эксперты обратили внимание на то, что в состав Специальной комиссии не были включены представители Польши, хотя бы в лице членов Союза польских патриотов, находящихся в СССР, и союзников СССР по антигитлеровской коалиции. Как и в германских заявлениях, в Сообщении комиссии была названа цифра покоящихся в Катыни 11 тысяч человек, что не соответствовало данным вскрытия могил польской технической комиссией, и документам НКВД СССР, отложившимся в архивах — из Козельского лагеря на расстрел были отправлены 4421 человек. Эксперты пришли к выводу, что тем самым советские органы намеревались закрыть вопрос и о судьбе военнопленных из Старобельского и Осташковского лагеря. Именно поэтому в числе «обнаруженных» при эксгумации в 1944 г. тел документов было несколько квитанций, принадлежавших военнопленным из Старобельского и Осташковского лагерей. Обращалось внимание и на то, что среди свидетелей, допрошенных Специальной комиссией, не было никого из служащих конвойных войск, охранявших Козельский, Старобельский и Осташковский лагерь или сотрудников управлений этих лагерей, многих из которых хорошо знали те кто был переведен в Грязовецкий лагерь и остался жив. У экспертов вызвало сомнение и само существование трех лагерей особого назначения и невозможность их своевременной эвакуации.

Советские историки во главе с директором Института марксизма-ленинизма при ЦК КПСС Г. Смирновым не получили от ЦК КПСС полномочий ставить под сомнение официальную версию об ответственности гитлеровцев за катынский расстрел, отраженную в Сообщении Комиссии Бурденко. Найти же сколько-нибудь убедительные документы, подкреплявшие ее выводы, они были не в состоянии, поскольку таковых не имелось.

Курировавший работу Комиссии по белым пятнам член Политбюро ЦК КПСС Александр Яковлев писал об этом так: «Началась длительная поисковая волынка. Польская часть объединенной комиссии нажимала на Г. Смирнова, он, в свою очередь, звонил мне и просил помочь в поиске документов. Каждый раз я обращался к Михаилу Сергеевичу, который отвечал на мои неоднократные просьбы одним словом: «Ищите!». Неоднократно спрашивал у заведующего общим отделом ЦК Валерия Болдина, хранителя архивов, где же могут быть хоть какие-то документы по Катыни. Он уверял, что таковых у него нет. Но говорил это с легкой усмешкой… Так продолжалось достаточно долго. Но однажды вся эта невнятица была взорвана. Ко мне пришел Сергей Станкевич и сказал, что историк Н.С. Лебедева, работая с документами конвойных войск, неожиданно обнаружила сведения о Катыни»¹¹⁰.

По материалам конвойных войск стало ясно, что наряды на конвоирование военнопленных поступали к ним от Управления по делам военнопленных НКВД СССР, фонд которого находился в одном из самых секретных архивов страны — Особом архиве. И все же Лебедевой, ее соавтору Юрию Зоре, и Валентине Парсадановой удалось добраться до этих фондов. К концу 1989 г. они подготовили и сдали в различные журналы статьи по катынской проблеме. Однако в дело вмешался ЦК КПСС. Начальник его международного отдела В.М. Фалин 22 февраля 1990 г. обратился к М.С. Горбачеву с письмом. Сообщив о находках в архивах этих историков и принятии редколлегиями ряда журналов их статей, он подчеркивал: «Появление таких публикаций создало бы в известном смысле новую ситуацию. Наш аргумент — в госархивах СССР не обнаружено материалов, раскрывающих истинную подоплеку катынской трагедии, стал бы недостоверным. Выявленные учеными материалы, а ими, несомненно, вскрыты лишь часть тайников, в сочетании с данными, на которые опирается в своих оценках польская сторона, вряд ли позволят нам дальше придерживаться прежней версии и уклоняться от подведения черты». Фалин считал, что с наименьшими издержками связан вариант, при котором польской стороне предлагалось сообщить, что в российских архивах не найдено прямых свидетельств (приказов, распоряжений и т.д.), позволяющих назвать точное время и конкретных виновников катынской трагедии. В то же время зав. международным отделом ЦК КПСС считал целесообразным сообщить В. Ярузельскому, что «в архивном наследии Главного управления НКВД по делам военнопленных и интернированных, а также Управления конвойных войск НКВД за 1940 год обнаружены индиции, которые подвергают сомнению достоверность «доклада Н. Бурденко. На основании означенных индиций можно сделать вывод о том, что гибель польских офицеров в районе Катыни — дело рук НКВД и персонально Берии и Меркулова»¹¹¹.

Тем не менее высшая партийная инстанция запретила публикацию материалов историков. Вопреки этом решению «Московские новости» 25 марта 1990 г. опубликовали на двух разворотах своей газеты интервью с Н.С. Лебедевой, в котором был дан обзор важнейших материалов по катынской проблеме, найденных историком в двух архивах — ЦГАСА, где хранились фонды конвойных войск и ЦГА (Особый архив с его фондами УПВ НКВД СССР). Лишь через три недели — 13 апреля 1990 г. — последовало официальное заявление ТАСС с признанием ответственности органов НКВД в расстреле польских военнопленных — офицеров и полицейских. По предложению М.С. Горбачева Главная военная прокуратура в декабре 1990 г. возбудила уголовное дело по факту массового расстрела в Катыни, Харькове и Калинине, разоблачив методы фальсификации документов и получения ложных свидетельских показаний, легших в основу «Сообщения Специальной комиссии». В октябре 1992 г. президенту Польши Леху Валенсе были переданы документы из так называемого закрытого пакета №1 и другие материалы из Архива Президента Российской Федерации, среди них — предложение Лаврентия Берии о расстреле польских военнопленных и узников тюрем, утвержденное Сталиным и другими членами Политбюро. С фальсификацией на государственном уровне катынского преступления было окончательно покончено.

Примечания

1. См.: Сообщение Специальной комиссии по установлению и расследованию обстоятельств расстрела немецко-фашистскими захватчиками в Катынском лесу военнопленных польских офицеров. М., 1944.

2. См. Zbrodnia katynska w swietle dokumentow. L., 1948; Zawodny J.K. Death in the Forest: the Story of the Katyn Forest Massacre. Notre Dame, 1962; Eadem. Katyn. 2 wyd. Lublin, 1989; Mackiewicz J. Katyn — zbrodnia bez sadu i kary. W-wa, 1997; Madajczyk Cz. Dramat Katynski. W-wa, 1989; Ekspertyza «Komunikatu Komisji Specialnej do ustalenia i zbadania okolicznosci rozstrzelania przez niemieckich najezdzcow faszystowskich w lesie katynskim jencow wojennych — oficerow polskich» dokonana przez profesorow J. Maciszewskiego, Cz. Madajczyka, R. Nazarewicza i M. Wojciechowskiego. // Zbrodnia katynska. Z prac polskiej czesci wspolnej Komisji Partyjnych Historykow Polski i ZSRR. W-wa, 1990. S. 11—36; Zbrodnia Katynska. Droga do prawdy. W-wa, 1992; Абаринов В. Катынский лабиринт. М., 1990; Катынская драма. Козельск, Старобельск. Осташков: судьба интернированных польских военнослужащих. М., 1991; Яжборовская И.С., Яблоков А.Ю., Парсаданова В.С. Катынский синдром в советско-польских и российско-польских отношениях. М., 2001; Сорокина М.Ю. Операция «умелые руки», или что увидел академик Бурденко в Орле // In memoriam. Сборник памяти Владимира Аллоя. Санкт-Петербург — Париж, 2005. С. 360—389.

3. Имеется в виду Чрезвычайная Государственная Комиссия по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков и их сообщников и причиненного ими ущерба гражданам, колхозам, общественным организациям, государственным предприятиям и учреждениям СССР. ЧГК была создана Указом Президиума Верховного Совета СССР 2 ноября 1942 г. Ее председателем был назначен Н.М. Шверник, возглавлявший ВЦСПС, членами А.А. Жданов, А.Н. Толстой. Е.В. Тарле, Н.Н. Бурденко, Б.Е. Веденеев, И.П. Трайнин, В.С. Гризодубова, митрополит Киевский и Галицкий Николай. В ее аппарате работало 116 человек. К концу 1944 г. ее отделения действовали в 19 областях и республиках. В работе по составлению актов о преступлениях гитлеровцев приняло участие 7 млн. человек. ЧГК изучила 54 тыс. актов и свыше 250 тыс. протоколов опросов свидетелей и заявлений о злодеяниях оккупантов и 4 млн. актов о причиненном материальном ущербе, составила 27 сообщений о злодеяниях гитлеровцев. Подробнее см. Лебедева Н.С. Подготовка Нюрнбергского процесса. М., 1975. С. 26—30.

4. Катынь. Март 1940 г. — сентябрь 2000 г. Расстрел. Судьбы живых. Эхо Катыни. Документы. Составители Н.С. Лебедева (отв. сост.), Н.А. Петросова, Б. Вощинский. В. Матерский, Э. Росовска. М., 2001 (далее: Катынь. 1940 — 2000). С. 492.

5. Николай Нилович Бурденко (1876—1946), выходец из многодетной семьи, получил духовное образование, затем обучался медицине, участвовал в студенческих беспорядках в Томском и Юрьевском (Тартусском) университетах. Высшее медицинское образование получил в 1906 г., в 1910 г. был избиран экстраординарным профессором Юрьевского университета, в 1923 г. переехал в Москву. С 1929 г. руководил нейрохирургической клиникой при Рентгеновском институте Наркомздрава, которая в 1934 г. была преобразована в Институт нейрохирургии. В 1939 г. Бурденко избирают действительным членом Академии Наук СССР, в 1944 г. он становится первым президентом Академии медицинских наук. (См. подробнее: Багдасарьян С. М. Н.Н. Бурденко. Жизнь и деятельность. М., 1967; Сорокина М.Ю. Указ. соч.).

6. ГАРФ. Ф. 7021. Оп. 37. Д. 10. Л. 21—46; Сорокина М.Ю. Указ. соч. С. 372, 376—380.

7. ГАРФ. Ф. 7021. Оп. 37. Д. 1. Л. 38, 44—53 об. и др.; Сорокина М.Ю. Указ соч. с. 378.

8. ГАРФ. Ф. 7021. Оп. 37. Д. 10. Л. 33—34; Сорокина М.Ю. Указ. соч. С. 378—379.

9. Катынь. 1940—2000. С. 488—491.

10. Российский государственный архив социально-политической истории (РГАСПИ). Ф. 82. Оп. 2. Д. 512. Л. 10.

11. Jazborowska I, Jablokow A., Zoria J. Katyn. Zbrodnia chroniona tajemnica panstwowa. W-wa, 1998. S. 285—286.

12. Bramsted E. Goebbels and Nacional Socialist Propaganda 1925—1945. Michigan, 1965. P. 330.

13. Яжборовская И.С., Яблоков А.Ю. Катынское преступление: барометр состояния права в человеческом измерении // Между прошлым и будущем. М., 1999. С. 264.

14. См. подробнее : Jazborowska I., Jablokow A., Zoria J. Op. cit. S. 243—247.

15. Tamze, s. 247—249.

16. Яжборовская И.С., Яблоков А.Ю., Парсаданова В.С.. Катынский синдром... С. 344.

17. Там же. С. 344—345.

18. В «Справке» не проставлено число. Судя по ее тексту, наиболее ранней датой ее составления является 10 января. Наиболее поздним числом может быть 12 января, поскольку 13 января С. Н. Круглов уже буквально дословно излагал ее содержание во время своего выступления на первом заседании Комиссии Бурденко. Скорее всего «Справка» была вручена сталинскому руководству накануне или в день принятия решения Политбюро ЦК ВКП(б) о создании Специальной Комиссии, то есть 12 января. Текст этой «Справки» см.: ГАРФ. Ф. 7021. Оп. 114. Д. 6. Л. 1—53. В извлечениях и с грубыми искажениями ее текст опубликован в: «Военно-исторический журнал». 1990. № 11. С. 27—34; 1991. № 4. С. 79—89. Авторы опустили в целом ряде мест, не оговорив это и часто не поставив даже отточие, почти треть документа, включая заключительную часть справки и подписи под ней В.Н. Меркулова и С. Н. Круглова. Кроме того, в публикации допущены многочисленные искажения текста — его редактирование, замена одних слов другими, обширные вставки из других документов со своими комментариями и другие грубейшие нарушения правил издания документов. Предисловие к публикации с провокационным названием «Бабий яр под Катынью?» свидетельствует о незнании его авторами элементарных фактов по истории Катынского преступления. В нем, в частности, говорилось: «В период с 3 по 14 апреля 1940 г. большинство польских военнослужащих, содержавшихся в Осташковском (!) лагере, несколькими партиями были отправлены в Смоленск» (№ 11. С. 27).

19. ГАРФ. Ф. 7021. Оп. 114. Д. 7. Л. 1—9.

20. Там же. Лл. 7–9.

21. Там же. Д. 6. Л. 1—53; Д. 7. Л.1—9. В «Справке о результатах предварительного расследования так называемого «катынского дела», составленной 11 — 12 января, были выделены следующие разделы: 1. Описание места расположения катынских могил и режима, применявшегося в районе «Козьих гор» до захвата этого района немцами. 2.Режим, установленный в районе «Козьих гор» немцами после захвата ими этого района. З. Где находились военнопленные поляки до и после начала военных действий с Германией. 4. Как осенью 1941 г. в районе «Козьих гор» немцы расстреляли военнопленных поляков. 5. Как немцы весной 1943 г. готовили свою провокацию о могилах польских офицеров в Катынском лесу. 6. Организация немцами агитационной кампании «о зверствах большевиков над военнопленными поляками». 7. Преследования немцами лиц, выражавших сомнения в правильности немецкой версии «катынского дела». 8.Попытки немцев перед отступлением из Смоленска замести следы своего преступления в Катынском лесу.

22. ГАРФ. Ф. 7021. Оп. 114. Д. 9. Л. 6—8. Зубков в своем заявлении писал, что летом 1943 г. он побывал в Катыни. «Первая могила, которую я увидел, представляла собою глубокую яму в виде рва, на дне которой в несколько рядов были сложены трупы, одетые в военную форму, в сапогах, ботинках, с поясными ремнями и проч. Подойти близко к трупам, а тем более детально их рассматривать, возможности не было и пришлось ограничиться осмотром с высоты откоса, образованного выброшенной землей», — писал Зубков. Тем не менее он с уверенностью делал вывод, что «массовый расстрел был произведен полтора — два года тому назад, то есть весной или летом 1942 г.». Он же смог якобы так хорошо «рассмотреть» веревки, которыми были связаны руки пленных, что даже распознал, что они были витые и сделаны из бумаги (то есть веревки, которые производились только в Германии).

23. Абаринов В. Катынский лабиринт. С. 138—139.

24. См. подробнее: Катынь 1940 — 2000. С. 190, 234—235; Katyn. Dokumenty zbrodni. Tom 3. Losy ocalalych lipiec 1940 — marzec 1943. Opracowali W. Materski, E.Rosowska, B. Woszczynski, N. Lebiediewa, N. Pietrosowa. W-wa, 2001, s. 5—6, 99—103, 223—224, 251—252, 327, 331—332, 341—344.

25. Tamze, s. 26—29, 371—422.

26. Катынь 1940—2000. С. 494—498.

27. Katyn. Dokumenty zbrodni. Tom 2. Zaglada. W-wa, 1998; Катынь 1940—2000. Часть 1. Расстрел. С. 17—186.

28. РГАСПИ. Ф. 558. Оп. 11. Д. 490. Л. 100—101. Текст заявления, составленный А.Я. Вышинским, после правки вождя стал еще более жестким. Так, выражение «геббельсовская пропаганда» дважды было заменено на «геббельсовские клеветники». Во втором абзаце указывалось: «Немецко-фашистские сообщения по этому поводу не оставляют никакого сомнения в трагичной судьбе бывших польских военнопленных, находившихся в 1940—1941 г. в районах западнее Смоленска на строительных работах и попавших вместе со многими советскими людьми, жителями Смоленской области, в руки немецко-фашистских палачей летом 1941 года, после отхода советских войск». Сталин убрал упоминание о 1940 г. и в конце абзаца добавил слова «из района Смоленска».

29. ГАРФ. Ф. 7021. Оп. 114. Д. 6. Л. 4—5. В. Швед полагает, что этими лагерями якобы являются 9, 10 и 11 отделения Вяземлага, задействованного на строительстве новой автомагистрали Москва-Минск. Однако он вынужден признать, что они фигурировали не как лагеря для военнопленных, а в качестве «АБР» (асфальтно-бетонный район). Ни одного документа, свидетельствовавшего о переводе военнопленных польских офицеров в эти АБР нет, хотя отправка польских военнопленных в мае-июне 1940 г. из лагерей Наркомчермета в Северный железнодорожный лагерь ГУЛАГа, их содержания в нем и эвакуация отражены в многих сотнях документов Управления по делам военнопленных и Главного управления конвойных войск. (См. подробнее: Лебедева Н.С. Поляки в Северном железнодорожном лагере (1940—1941). // Каторга и ссылка на Севере России. Т. 1. Польская ссылка. Сборник статей. Санкт-Петербург-Архангельск, 2004. С. 175—188). Швед объясняет засекреченность материалов этих трех АБР тем, что польские военнопленные там содержались на правах заключенных в нарушение всех международных соглашений. (Швед А. Тайна Катыни. М., 2007. С. 89–91). Но разве расстрел военнопленных не противоречит этим соглашениям? Однако документы эти тем не менее рассекречены.

30. Меньшагин Б.Г. Воспоминания. Париж, 1989.

31. Яжборовская И.С., Яблоков А.Ю., Парсаданова В.С. Катынский синдром…. С. 368—374.

32. Катынь 1940 — 2000. С. 515. В справке Меркулова и Кобулова он, правда, фигурирует как лейтенант госбезопасности (Военно-исторический архив. 1990. № 11. С. 29).

33. РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 3. Д. 1049. Л. 2. В самом решение говорилось: «Утвердить постановление Чрезвычайной Государственной Комиссии по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков и их сообщников и причиненного ими ущерба гражданам, общественным организациям, государственным предприятиям и учреждениям СССР (постановление Комиссии прилагается)».

34. РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1389. Л. 157—159.

35. Об отношении правящих кругов СССР к Польше свидетельствует Записка по вопросу будущего устройства мира и послевоенного устройства, направленная И.М. Майским В.М. Молотову от 11 января 1944 г. В ней указывалось: «Целью СССР должно быть создание независимой и жизнеспособной Польши, однако мы не заинтересованы в нарождении слишком большой и слишком сильной Польши. В прошлом Польша почти всегда была врагом России, станет ли будущая Польша действительным другом СССР (по крайней мере, на протяжении жизни ближайшего поколения) никто с определенностью сказать не может. Многие в этом сомневаются, и справедливость требует сказать, что для таких сомнений имеются достаточные основания. Ввиду вышеизложенного, осторожнее формировать послевоенную Польшу в возможно минимальных размерах, строго проводить принцип этнографических границ. Конкретно, восточная граница Польши должна пройти по границе 1941 года или близкой к ней, например, по «линии Керзона, причем Львов и Вильно при всяких условиях должны оставаться в пределах СССР. На Западе в состав Польши может быть включена вся Восточная Пруссия или, пожалуй, лучше часть ее, и известные части Силезии, но с выселением оттуда немцев . Тешин должен быть возвращен Чехословакии «. (СССР и германский вопрос. Т. 1. М., 1999. С. ).

36. Катынь 1940 — 2000. С. 498—499.

37. РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 163. Д. 1389. Л. 158—159.

38. ГАРФ. Ф. 7021. Оп. 114. Д. 8. Л. 58.

39. Цит. по: Cz. Madajczyk. Dramat katynski. W-wa, 1989, s. 66—67.

40. Об экспертах см. подробнее: Сорокина Указ соч. С. 383—387.

41. Бурденко при этом сказал: «В Орле, производя расследование, один свидетель мне рассказал, как немцы клали на землю советских граждан и стреляли из револьвера в затылок, они моментально умирали. При раскрытии их могил я убедился, что это показание правильно, и обратил внимание на входные и выходные отверстия в области лба. Случайно в Орле оказался один гражданин, у которого я нашел в архиве разные газеты. Среди этих газет я обнаружил протокол немецкой комиссии о работе в Катынском лесу. И когда я прочитал этот протокол и сравнил его с материалами Чрезвычайной Государственной Комиссии, то я убедился, что жертвы Катынского леса были умерщвлены такими же способами». (ГАРФ. Ф. 7021. Оп. 114. Д. 8. Л. 38).

42. ГАРФ. Ф. 7021. Оп. 114. Д. 8. Лл. 38—39.

43. Там же. Л. 39.

44. Там же. Лл. 39—44.

45. Там же. Лл. 45—53.

46. Там же. Л. 51—52.

47. Там же. Д. 6. Лл. 51—53.

48. Там же. Д. 8. Л. 54.

49. Катынь 1940 — 2000. С. 563—564.

50. Там же. Л. 55. Проф. Ч. Мадайчик констатировал в своей монографии, что в конце 1943 г. уже стало известно, что среди фамилий тех, кто фигурировал в германских списках убитых в Катыни, несколько человек были убиты самими немцами или как, например, профессор Ремигиуш Бежанек, были живы. (Madajczyk Cz. Dramat katynski, s.69).

51. ГАРФ. Ф. 7021. Оп. 114. Д. 8. Л. 55—56.

52. Там же. Л. 58.

53. Среди тех, кто выехал в этот день поездом № 85, не было Смирнова и Толстого. Последний выехал через два дня. Смирнов же фактически участия в работе не принимал, вместо него в Катынь 16 января выехал председатель Главного военно-санитарного управления Сурен Багдасарьян. Помино него и членов Специальной комиссии в Смоленск тем же вагоном отправились митрополит Николай (Ярушевич), судмедэксперт Дмитрий Выропаев, кинооператор Аркадий Левитан, звукооператор Михаил Соболев и их помощники Леонид Зайцев и Семен Петров. (ГАРФ. Ф. 7021. Оп. 114. Д. 8. Л. 59).

54. Там же. Л. 63.

55. Там же. Дневник. С. 4—5.

56. Там же. Лл. 65—88.

57. Там же. Л. 116.

58. Там же. Л. 69.

59. Там же. Л. 82—85.

60. Там же. Лл. 89—90.

61. Катынь 1940 — 2000. С. 506.

62. ГАРФ. Ф. 7021. Оп. 114. Д. 8. Лл. 89—90.

63. Там же. Л. 92—110. Комиссия Бурденко в первой половине дня 19 сентября заслушала показания А.М. Московской, А.М. Алексеевой, О.А. Михайловой, З.П. Конаховской, Т.И. Сергеева, И. Кривозерцева, П.А. Смирягина, Ф.М. Яковлева-Соколова, М.С. Зубаревой, В.А. Егорова и П.Ф. Сухачева.

64. ГАРФ. Ф. 7021. Оп. 114. Д. 8. Л. 111—142. Комиссия допросила Л.А. Грибоедова, Н.К. Молоденкова, И.З. Купцева, С. Каверзнева, В.Г. Ковалева, Н.С. Гусарова, Л.М. Алексееву, В.П. Киселева, П.Н. Кесарева, П.М. Алексеева, М.А. Алексеева. Егорова и П.Ф. Сухачева. На вопрос Потемкина, были ли после прихода немцев поляки в Смоленской области, Грибоедов ответил, что он их не видел. Однако после следующих наводящих вопросов поспешил сообщить, что поляки были на черновых работах, даже инженеры, и обращались с ними скверно. Характерны и нестыковки в показаниях Каверзнева. Он утверждал, что работал в Смоленской тюрьме лишь до 1938 г. Потемкин уточнил: «Вы объяснили следователю, что вы никаких показаний не могли дать, так как вы работали только до 1938 г.?». Допрашиваемый подтвердил это. (Там же. Л. 143—152). Однако в «Дополнении к справке», подписанной 18 января Кругловым и Меркуловом, указывалось, что Каверзнев являлся сотрудником УНКВД по Смоленской области и был помощником начальника Смоленской тюрьмы НКВД. В таком качестве он фигурирует и в Сообщении Комиссии Бурденко.

65. Там же. Дневник, л. 7—8.

66. 18 января Шверник писал Бурденко: «Николай Нилович! Посылаю Вам для ознакомления документ «Германская фальшивка о «Катынских убийствах». При составлении акта полемизировать по поводу этого документа не надо. Мой привет Вам и лучшие пожелания» (Катынь 1940—2000. С. 505). Этот документ был составлен ТАССом 17 января. 18 января Б.З. Кобулов направил его Меркулову и Круглову в Смоленск. Само немецкое издание — Amtliches Material zum Massenmord von Katyn. Berlin, 1943 — Бурденко увидел лишь несколько месяцев спустя.

67. Там же. С. 142.

68. Там же. Дневник, Л. 9—11.

69. Там же. Письмо Бурденко Меркулову от 21 января 1944 г.

70. В Смоленск специальным вагоном прибыли такие известные журналисты, как А. Верт, А. Дэвис, Г. Кэссиди, Э. Стивенс, Лотербах, Хуппер, Контербах и др.

71. Катынь 1940—2000. С. 514. В проекте Сообщения Специальной комиссии говорилось об этом материале как о «подготовленном Чрезвычайной Государственной Комиссией в лице академика Бурденко и его сотрудников».

72. Потемкин сообщил о показаниях трех девушек (Алексеевой, Михайловой и Конаховской,) — жительниц деревни Борок, которые работали на немцев в штабе 537 строительного батальона. При этом он, видимо, оговорился, указав, что девушки заметили, что «преимущественно весною 1941 года на территорию «Козьих гор» с шоссе приезжали грузовые машины, которые останавливались в лесу, не доезжая до дачи», солдаты же и офицеры, вооруженные револьверами, уходили с дачи к этим машинам и там начиналась стрельба. Впоследствии он поправился и уже говорил о времени расстрела немцами польских офицеров так, как указывалось в Справке Меркулова — Круглова (сентябрь 1941 г.). (РГВА. Ф. 7021. Оп. 114. Д. 8. Л. 270).

73. ГАРФ. Ф. 7021. Оп. 114. Д. 8. Л. 218—219.

74. Там же. Л. 236.

75. Стенограмму ответов на вопросы иностранных журналистов см.: ГАРФ. Ф. 7021. Оп. 114. Д. 8. Л. 227—236. Журналистов интересовало, сколько было военнопленных в Смоленской области накануне нападения Германии на СССР; где находились их лагеря; чем объяснить, что на телах офицеров столь теплая одежда; почему поляки продолжали работать и после оккупации Смоленской области немцами; имелись ли у советских властей списки польских военнопленных, отправленных в Смоленскую область; почему немцы объявили всему миру, что в катынских могилах находятся офицеры, если там были и солдаты; почему до сих пор ничего не было известно о расследовании в Катынском лесу, хотя Смоленск был освобожден 3 месяца назад; почему не допрашиваются немецкие военнопленные, как это было на Харьковском процессе; почему немцы, открыто расстреливавшие советских граждан, стремились скрыть расстрел поляков, и др.

76. См.: Абаринов В. Указ соч. С. 136.

77. ГАРФ. Ф. 7021. Оп. 114. Д. 8. Л. 289—290.

78. В тот же день Бурденко отправил Меркулову письмо, в котором разъяснял слова Колесникова, сказанные тем несколькими днями ранее в разговоре с наркомом. Колесников тогда заявил, что «уже найденными документами от конца 1940 года полностью опровергнута версия немцев о том, что поляки убиты русскими весной 1940 года. Но надо иметь ввиду, что они могут выдвинуть новую версию о том, что массовый расстрел поляков мог быть произведен позже, скажем в начале 1941 года». Бурденко писал, что «поэтому он (Колесников — Н.Л.) и сказал, что очень важно, если мы найдем документы более позднего периода. Таковые к счастию и нашлись. Ни у одного из членов Комиссии не получилось ложного впечатления». Катынь 1940 — 2000. С. 512—513.

79. Сообщение Специальной Комиссии по установлению и расследованию обстоятельств расстрела немецко-фашистскими захватчиками в Катынском лесу военнопленных польских офицеров». М., Госиздат политической литературы, 1944. 55 с.; The Truth about Katyn. Report of Special Commission for Ascertaining and Investigating the Circumstances of the Shooting of Polish Officer Prisoners by the German-Fascist Invaders in the Katyn Forest. Issued by «Soviet War News». London, 1944; РГАСПИ. Ф. 495. Оп. 77. Д. 48. Л. 32—33 (брошюра с Сообщением Комиссии Бурденко на польском языке была напечатана VII управлением Главного политического управления Красной Армии в 25 000 экземплярах).

80. РГАСПИ. Ф. 17. Оп. 125. Д.250. Л. 35—38.

81. Там же. С. 35—36.

82. См. Яжборовская И., Яблоков А. Указ. соч. С. 265—266; I. Jazbororowska, A. Jablokow, J. Zoria. Katyn. Zbrodnia chroniona tajemnica panstwowa. W-wa, 1998. S. 232.

83. ГАРФ. Ф. 7021. Оп. 114. Д. 19. Л. 78

84. Там же. Л. 62, 70—71. В письме к Швернику от 21 марта Бурденко просил его указаний по этому поводу.

85. ГАРФ. Ф. 7021. Оп. 114. Д. 19. Л. 24—25. В постановлении ЧГК утверждался представленный академиком Бурденко план книги, создавалась редакционная комиссия в составе Бурденко, Толстого, митрополита Николая, Потемкина, Макарова для издания «книги — документов о результатах расследования обстоятельств расстрела немецко-фашистскими захватчиками в Катынском лесу /близ Смоленска/ польских офицеров». Главному военно-санитарному управлению предлагалось дать указание военным судебным врачам и патологоанатомам войсковых соединений участвовать в эксгумации и исследовании трупов расстрелянных советских граждан. Было решено просить Берия и Меркулова дать распоряжение местным органам НКВД и НКГБ собирать материалы (фотографии, дневники, газеты, протоколы и т.д.), характеризующие немецкий метод расстрела. План книги см.: Там же. Лл. 1—3.

86. ГАРФ. Ф. 7021. Оп. 116. Д. 326. Л. 57.

87. Там же. Л. 25.

88. Как сообщил журналисту Владимиру Абаринову один из американских обвинителей на Нюрнбергском процессе У. Харрисон, главный обвинитель от США советовал Роману Руденко отказаться от включения в обвинительное заключение сведений о расстреле польских офицеров в Катынском лесу. Роберт Джексон полагал, что огромное число других преступлений, в отношении которых «у немцев не было защиты», делает их вину бесспорной. Однако советская сторона настояла на своем (Абаринов В. Катынский лабиринт. М., 1991. С. 164).

89. ГАРФ. Ф. 7021. Оп. 114. Д. 15. Л. 9—25.

90. Там же. Д. 15 и 16.

91. Архив внешней политики Российской Федерации (АВП РФ). Ф. 0122. Оп. 27а. Папка 206. Д. 3. Л. 59.

92. Там же. Л. 59—60. 20 августа Ю. Савицкий направил по поручению Х. Свентковского письмо А.Я. Вышинскому, в котором сообщал, что ему поручено ведение предварительного следствия против польских граждан, принимавших активное участие «в немецкой Катынской Комиссии». Он сообщал, что на совещании 5 августа отмечалась необходимость допроса не только польских, но и иностранных свидетелей и бывших экспертов «так называемой Международной комиссии профессоров». Он ставил вопрос не только о посещении Софии, Праги и Хельсинки, но и Брюсселя, Гааги и Берна. Предлагалось также, чтобы вместе с ним в эти города выехал и представитель советских властей. (АВП РФ, Ф. 06. Оп. 7. П. 39. Д. 579. Л. 54).

93. Катынь 1940 — 2000. С. 551—553.

94. Там же. С. 554—555.

95. Там же. С. 555—556.

96. Там же. С. 556—557.

97. Как уже указывалось выше, все свидетели, показания которых приводились в Сообщении Специальной комиссии под председательством Н.Н. Бурденко, в октябре 1943 г. — начале января 1944 г. допрашивались оперативниками НКГБ-НКВД, руководил которыми именно Л.Ф. Райхман.

98. Там же. С. 558—559.

99. Яжборовская И., Яблоков А. Указ соч. С. 267.

100. См. Нюрнбергский процесс. Сборник материалов в 8 т. Т. 8. Отв. ред. Н.С. Лебедева. М., 1991. С. 561—721.

101. Катынь 1940 — 2000. С. 563—564.

102. Там же. С. 560—561.

103. The Katyn Forest Massacre. United States. House of Representatives. Select Committee on the Katyn Forest Massacre. Wash., 1952.

104. Яжборовская И., Яблоков А. Указ. соч. С. 270.

105. Катынь 1940—2000. С. 565—566.

106. Там же. С. 567—572.

107. Меньшагин. Б.Г. Воспоминания : Смоленск... Катынь... Владимирская тюрьма... Париж: YMCA-Press, 1988. С. 137—156.

108. Континент. 1980, № 24. См. также: Новая Польша. 2000. № 3. С. 13.

109. Впервые текст экспертизы был опубликован в польском еженедельнике «Политика» 19 августа 1989 г. (№ 33). На русском языке этот документ был обнародован в 1991 г. в сборнике «Катынская драма. Козельск, Старобельск, Осташков: судьба интернированных польских военнослужащих. М., 1991. С. 179—201. Экспертиза была проведена польскими представителями в комиссии по белым пятнам профессорами Я. Мацишевским, Ч. Мадайчиком, Р. Назаревичем и М. Войцеховским.

110. Катынь. Пленники необъявленной войны. М., 1997. С. 5—6.

111. Катынь 1940 — 2000. С. 578—580.