Заключение

Миролюбивые усилия Советского Союза в начале 30-х годов были отмечены важными событиями в области улучшения советско-польских отношений. Пакт о ненападении с Польшей, заключенный в 1932 г. в обстановке обострения межимпериалистических противоречий, предохранял от военного вторжения одну из самых протяженных границ СССР на западе.

Советско-польский пакт о ненападении открывал также перспективу установления или расширения разнообразных межгосударственных контактов — экономических, торговых, транспортных, научных, культурных и др.

Но вопрос о том, насколько будут реализованы те объективные возможности развития отношений, которые были заложены в официальном акте их нормализации, не мог быть решен доброй волей одной лишь советской стороны. Между тем позиция и тактика правительства Польши в переговорах по поводу пакта о ненападении свидетельствовали о том, что польская дипломатия вкладывала в них иное, чем советская, содержание. Со времени начала переговоров (середина 20-х годов) польское правительство маневрировало, чтобы как можно дольше затянуть переговоры и не доводить их до стадии завершения. Польское правительство не стремилось превратить нормализацию и углубление отношений с СССР в принципиальную линию своей политики, а намеревалось использовать как служебный фактор в конкуренции с капиталистическими партнерами. Поэтому и шаги к стабилизации положения на восточной границе стали возможны со стороны польского правительства только в условиях, когда Германия стала все активнее предъявлять претензии на польские территории, а западные державы своими решениями в Локарно указали направление экспансии германского империализма на Восток, чтобы разрешить противоречия Версальской системы за счет СССР, и в то же время продемонстрировали пренебрежение к насущным интересам Польши. Польское правительство не желало мириться со все более отчетливо проявлявшейся тенденцией диктата империалистических держав. Однако оно было далеко и от мысли противопоставить их вмешательству отстаиваемый Советским Союзом единственно справедливый принцип равенства всех государств в международных отношениях. Оно считало необходимым добиваться признания за Польшей тех привилегий, которыми пользовались западные державы в рамках Версальской системы. Жесты в сторону СССР при одновременном напоминании о якобы особой роли Польши как форпоста капитализма и барьера против «коммунистической опасности», использовались польским правительством для подкрепления «великодержавных» претензий.

Этой же цели служили попытки сплотить вокруг Польши государства, расположенные вдоль западной границы СССР, которые правящие круги Польши рассчитывали сделать сферой своей политической гегемонии. Великодержавные помыслы правящей верхушки Польши, направленные на окружение Советского Союза барьером враждебных государств, чтобы помешать активной роли Страны Советов на международной арене, имели характер политической экспансии.

На усилиях польской дипломатии использовать советскую идею пактов о ненападении с соседними странами для создания такой системы договоров, в которой СССР имел бы партнерами не отдельные государства, а единую группировку во главе с Польшей, лежала печать отрыва от объективной реальности. Предложенный польской дипломатией принцип соглашения СССР с группой государств, а не с каждым в отдельности, был отвергнут не только советской стороной, но и не получил также поддержки у предполагаемых подопечных польского правительства, большинство из которых с опережением и независимо от него завершило переговоры с Советским Союзом. Чтобы создать хотя бы видимость лидерства в районе «от Балтийского до Черного моря», польское правительство вынуждено было само ускорить согласование польско-советского пакта.

Скорейшему введению его в действие способствовали также новые тенденции в политике Франции в отношении СССР. Советско-французское сближение притупляло антисоветское острие польско-французского союза и вскрывало несостоятельность стремления изолировать СССР, на что польское правительство делало крупную ставку. Оказавшись перед фактом нормализации советско-французских отношений, оно, чтобы хоть внешне выдержать приписываемую себе роль необходимого звена в отношениях СССР с Западом, поспешило опередить Францию в оформлении договора с Советским Союзом.

Что касается германского аспекта, то нормализация польско-советских отношений рассматривалась в лагере Пилсудского не как мера по укреплению позиций Польши против натиска германского империализма, а как противопоставление сотрудничеству СССР с Веймарской республикой. Имея в своем активе пакт о ненападении с СССР, польская дипломатия в конце 1932 г. предприняла безуспешную попытку поставить перед Германией вопрос о двустороннем урегулировании, но оставила без внимания ставшее ей известным намерение советской стороны оказать Польше моральную и политическую поддержку против германских притязаний.

Хотя последующие события показали, что идейного и политического поворота в восточной политике пилсудчиков не произошло, сопутствовавшая пакту о ненападении активизация во многих сферах межгосударственных отношений, экономических, культурных и научных контактов, благожелательное внимание самых широких кругов польской общественности свидетельствовали об органичности польско-советского сближения.

В дальнейшем углубление этого процесса превратилось объективно в жизненную необходимость для СССР и Польши в связи с установлением режима фашистской диктатуры в Германии.

Лозунги борьбы с коммунизмом, обращенные прежде всего против СССР, призывы к «ревизии Версаля» и реваншу за поражение в войне, имевшие непосредственное отношение к Польше, стремление западных держав смягчить противоречия с Германией путем уступок ее требованиям на Востоке Европы, наконец, глобальные планы Гитлера о завоевании мирового господства, в которых Восточная Европа подлежала завоеванию и превращению в «жизненное пространство» для немецкой нации, а ее население — в рабов «тысячелетнего рейха» — все это, создавая для СССР и Польши общую опасность, диктовало им необходимость единства в отстаивании своих интересов.

Советское правительство хорошо понимало, что помешать нацистским планам развязывания войны и империалистическому сговору великих держав, который уже в начале 1933 г. обозначился в форме проекта соглашения Англии, Франции, Италии и Германии («пакта четырех»), удастся только объединенными усилиями всех миролюбивых сил и прежде всего стран, находившихся под непосредственной угрозой германского вторжения.

Буквально через неделю после прихода нацистов к власти в Германии СССР выступил на конференции по разоружению с инициативой введения в международные нормы определения нападающей стороны, а затем добился принятия такого определения группой стран Центральной и Юго-Восточной Европы и заключения конвенции, открытой для присоединения всех желающих. Учитывая то, что Польша находилась на пути германской агрессии на Восток, советская дипломатия проявила большое искусство и настойчивость, чтобы привлечь Польшу к этой коллективной акции, на которую польское правительство согласилось с колебаниями и оговорками.

В своей позиции в отношении Польши Советское правительство исходило из того, что по мере развития международной ситуации руководители польской внешней политики могут прийти к реалистическому пониманию общности задач и необходимости единства. Оно недвусмысленно проявляло добрую волю и готовность оказать Польше разнообразную поддержку в защите ее национальных интересов.

По-прежнему большое внимание Советское правительство уделяло всестороннему развитию отношений. Это приносило практическую пользу в таких областях, как торговля, заказы на промышленную продукцию, поставки сырья и продовольствия. Причем, Советское правительство, имея в виду политический аспект деловых связей, допускало некоторые преимущества для Польши в формировании торгового баланса, предоставлении советских заказов для польской промышленности и т. д. Важное значение оно придавало также расширению контактов по линии взаимной информации, обмену разнообразными выставками, кинофильмами, книжной продукцией, артистическими гастролями, знакомству с достижениями литератур, т. е. всем тем областям культурного обмена, в которых участие широкой общественности способствовало бы преодолению психологического отчуждения и взаимному сближению народов.

Выступления СССР против насильственного перекроя карты Европы и демонстративные заявления о польской принадлежности западных территорий, на которые открыто претендовала Германия, служили Польше большой морально-политической поддержкой и одновременно давали ясное представление о платформе, на которой СССР готов был развивать советско-польское сближение. Уже в середине 1933 г. советская сторона довела до сведения Пилсудского, что могла бы рассмотреть вопрос о практической помощи Польше со стороны СССР в случае нападения Германии. Рассматривая проблему отношений с Советским Союзом сквозь призму корыстных интересов горстки польской буржуазии и помещиков, стремившихся не допустить революционизирующего воздействия советского примера на польских трудящихся, Пилсудский считал неприемлемым сколько-нибудь тесное взаимодействие с СССР.

Наряду с классовой обусловленностью утверждению такой позиции способствовал полный ложных представлений подход лидеров «санации» к международным проблемам, создавшим новую расстановку сил в Европе.

В установлении фашистской диктатуры в Германии Пилсудский и его ближайшее окружение усмотрели важные для себя положительные перемены. Решающей в этом вопросе оказалась антисоветская политика гитлеровцев. В ликвидации «линии Рапалло», нарастании советско-германской напряженности пилсудчики видели залог повышения международной роли Польши. Помимо очевидного преувеличения политических возможностей Польши этот расчет базировался на крупной недооценке военного и экономического потенциала Германии и фактически был построен без учета нацистской глобальной программы борьбы за мировое господство. Польская правительственная верхушка полагала, что утверждение нацистов у власти займет длительный период, в течение которого они будут заинтересованы в спокойной внешнеполитической обстановке и, в частности, в ослаблении германо-польской напряженности. Значительно преувеличенными в польских расчетах оказались предполагаемые сроки готовности Германии к ведению военных операций. Что касается конечных внешнеполитических и военных целей нацизма, то они рассматривались как пропагандистские лозунги раннего периода фашистского движения, которые будто бы не стали программой государственной политики Гитлера. В связи с этим предполагалось, что путем политических комбинаций удастся ограничить район территориальной экспансии Гитлера и придать ей безопасное для Польши, как считали пилсудчики, направление на юго-восток Европы.

Подтверждение своим далеким от реальности взглядам они усматривали в тактике Гитлера, который, делая новые шаги в подрыве Версальской системы (выход Германии из Лиги Наций, отказ от участия в конференции по разоружению), не исключал превентивных мер со стороны Франции и Польши. Чтобы предупредить их, он пошел вначале на смягчение напряженности в отношениях с Польшей, согласился на урегулирование ряда частных вопросов и не скупился на демагогические декларации о якобы мирном характере германской политики и намерении уважать интересы Польши.

Правительство СССР видело в стремлении фашистской Германии к милитаризации опасные шаги к развязыванию военных авантюр. Бесцеремонные методы нацистской дипломатии насторожили также западные державы, в связи с чем Франция осенью 1933 г. поставила перед СССР вопрос о создании гарантий безопасности, обеспеченных договором о взаимопомощи. Советская дипломатия, справедливо считая, что самыми действенными являются коллективные меры, предложила распространить принцип взаимопомощи на страны Центральной и Восточной Европы, стратегическое положение которых делало их особо заинтересованными в упрочении мира.

Только правящая верхушка Польши сочла желание Гитлера предупредить международную изоляцию и помешать образованию фронта неагрессивных государств подходящим поводом для форсирования польско-германского сближения. Чтобы смягчить недовольство и настороженность польской общественности, такая политика маскировалась формулой «равновесия» между СССР и Германией.

Польско-германская декларация о ненападении от 26 января 1934 г. в формальном отношении не создавала необходимой основы для ликвидации польско-германских противоречий. Она не фиксировала отказа Германии от территориальных претензий к Польше, что позволяло выдвинуть их в более подходящих с германской точки зрения условиях. Польское правительство полностью свернуло фронт своей политики, обращенный против экспансионистских устремлений Германии, облегчив тем самым последней подготовку будущих захватов. Более того, уже в самом начале сближения с Германией польская дипломатия грубо нарушила столь рекламировавшийся ею принцип «равновесия», удовлетворив в ходе переговоров о декларации антисоветские условия нацистов и в связи с этим отклонив советское предложение о совместном выступлении в пользу независимости и безопасности стран Прибалтики.

Советское правительство, реалистически оценивая состояние отношений между Польшей и Германией, справедливо считало, что достигнутое ими урегулирование не может обеспечить Польшу от германской экспансии и поэтому не должно, несмотря на имевшиеся опасения об антисоветской договоренности, рассматриваться как альтернатива советско-польского взаимодействия, которое в свете советско-французских переговоров и идеи коллективной безопасности приобретало первостепенное значение для обеспечения мира на Востоке Европы.

Выражением доброй воли Советского правительства к улучшению отношений с Польшей было продление по его настоянию на десятилетний срок заключенного ранее пакта о ненападении.

Углубление же советско-польских отношений правительство СССР связывало с перспективой сотрудничества с рамках многостороннего договора о взаимопомощи стран Восточной Европы, инициатором которого СССР выступил совместно с Францией.

Польское правительство отказалось от участия в Восточном пакте. Доводам политического реализма оно противопоставило популярный в зараженной национализмом среде аргумент о том, будто применение принципа взаимопомощи между СССР и Польшей несовместимо с понятием суверенитета последней. В действительности инициаторы Восточного пакта рассматривали его прежде всего как политическую меру предупреждения агрессии. К тому же в последнем отклоненном польским правительством варианте многостороннего договора условие о взаимопомощи было необязательным.

Наряду с классовыми мотивами, с позиций которых критиковался принцип взаимопомощи, враждебное отношение польского правительства определило желание помешать превращению СССР в центр консолидации неагрессивных государств Восточной Европы, гегемонию над которыми польские имущие классы традиционно считали залогом превращения Польши в «великую державу»¹.

В период переговоров о Восточном пакте «великодержавность» заняла официальное место в польской политике. Она проявилась в форме конкретных претензий на соответствующее положение в международных организациях, выдвинутых как раз в связи со вступлением СССР в Лигу Наций. Однако эти попытки стать «великой державой» с помощью нескольких дипломатических маневров были так же далеки от реальности, как и сама идея овладения гегемонией в Восточной Европе путем изоляции СССР.

Реальным фактом в позиции польского правительства, связанным с действительным, а не воображаемым положением, была боязнь повредить польско-германскому сближению, на почве которой выросла солидарность с нацистами в срыве Восточного пакта.

С прекращением переговоров о Восточном пакте закончился период, в котором были заложены наиболее благоприятные перспективы советско-польских отношений. На протяжении этого времени СССР выступал активной стороной как в области расширения и углубления двусторонних контактов, так и в области установления взаимодействия на международной арене против нараставшей угрозы гитлеровской агрессии. Классовая ограниченность, питавшая антисоветизм правящих кругов Польши, и отсутствие у них политического реализма помешали такому развитию. Но Советский Союз в своих отношениях с Польшей и в дальнейшем остался верным принципам мирного сосуществования и уважения интересов польского народа.

Примечания

1. Ленин В.И. Полн. собр. соч., т. 42, с. 18—19.