Глава четвертая. СССР в борьбе за коллективную безопасность в Европе. Роль польского правительства в срыве Восточного пакта и охлаждении советско-польских отношений

К весне 1934 г. Советское правительство имело развернутую программу мер по организации системы коллективной безопасности. Руководствуясь принципом неделимости мира, оно по-прежнему считало самым эффективным средством ликвидации военной опасности всеобщее и полное разоружение. Однако опыт работы конференции по разоружению свидетельствовал о незаинтересованности правительств буржуазных государств в реализации идеи разоружения. На сессии генеральной комиссии, собравшейся в мае 1934 г. для решения вопроса о дальнейшей судьбе конференции по разоружению, делегация СССР внесла предложение о заключении региональных пактов о взаимопомощи и о превращении конференции по разоружению в постоянно действующий международный орган — конференцию мира. Параллельно с этим Советское правительство вело с Францией переговоры относительно заключения регионального договора о взаимопомощи стран Центральной и Восточной Европы, получившего название Восточного пакта. Обсуждение этого вопроса, начатое еще осенью 1933 г., после перерыва, вызванного внутриполитическими событиями во Франции, возобновилось в апреле 1934 г. 20 апреля новый министр иностранных дел Франции Л. Барту заявил о готовности своего правительства продолжить переговоры. Вскоре французская дипломатия представила набросок своего проекта, предполагавшего заключение Восточного пакта, регионального договора с участием СССР, Германии, Чехословакии, Польши и прибалтийских стран. Договор предусматривал обязательство о ненападении между всеми его участниками и о взаимопомощи — между теми из них, кто был связан соседством. Другой частью французской схемы был двусторонний договор о взаимопомощи между СССР и Францией, связанный с Восточным пактом и с Локарнскими соглашениями 1925 г. Помощь Франции имелась в виду в случае нападения на СССР кого-либо из участников Восточного пакта, а Советский Союз был бы обязан помочь Франции против нападения на нее кого-либо из участников договора в Локарно. Проект предусматривал вступление СССР в Лигу Наций¹. Таким образом, французские предложения учитывали выдвинутую советской дипломатией идею многостороннего пакта взаимопомощи между странами, которым угрожала германская агрессия.

Инициаторы плана коллективной безопасности отдавали должное большой роли Польши в его осуществлении. Стратегическое положение, объективная заинтересованность в пресечении германской экспансии делали се необходимым звеном будущей группировки неагрессивных государств. Поэтому советская дипломатия с самого начала считала участие Польши наряду с участием Франции как обязательное для успеха дела². Однако направление политики польского правительства, в котором отчетливо стала прослеживаться тенденция к сближению с Германией, свидетельствовало о том, что привлечение Польши к договору о коллективной безопасности будет непростым делом. Германия с самого начала видела в своем соглашении с Польшей прежде всего инструмент срыва коллективных антивоенных мер. Это нашло выражение в польско-германской декларации, проникнутой идеей преимущества двусторонних межгосударственных соглашений перед многосторонними. Эта мысль нашла благодатную почву в польских правительственных кругах, которые культивировали ее в расчете на то, что с помощью балансирования между СССР и Германией им удастся увеличить удельный вес Польши в международной политике. Льстивые похвалы немецкой печати по поводу «независимости и динамичности» политики польского правительства способствовали укреплению этой иллюзии³.

Поэтому, прежде чем вынести проект Восточного пакта на открытое обсуждение, французская дипломатия решила провести зондаж в Польше и некоторых других странах. С этой целью 22—24 апреля 1934 г. Л. Барту официально посетил Польшу. Сам факт визита французского министра, а также сделанные им в Варшаве заявления о том, что Польша рассматривается им как великая держава⁴, имели целью поддержать международный престиж союзницы Франции. Но, вопреки намерениям польского правительства ограничить переговоры проблемами двусторонних отношений и, в частности, вопросом об усилении военной помощи со стороны Франции в рамках союзного договора⁵, французская сторона предполагала рассмотреть круг вопросов, связанных с планом коллективной безопасности. В ходе подготовки визита МИД Франции передал через польского посла в Париже перечень вопросов, которые Барту хотел бы обсудить с представителями Польши⁶. В нем наряду с вопросами франко-польских политических, военных и экономических отношений значились, как это было предварительно согласовано с советской дипломатией⁷, проблемы взаимоотношений Польши с СССР, Германией и другими странами. Кроме того, во французском документе содержались вопросы, прямо связанные с проектом Восточного пакта: «...5) позиция польского правительства в отношении Лиги Наций: как оно подходит к вопросу о вступлении СССР в Лигу Наций? 6) как польское правительство намеревается развивать свою политику, направленную на создание [системы] безопасности в Восточной Европе? Имеет ли оно в виду систему общего пакта о взаимопомощи или пакт о ненападении с включением в него, в частности, Германии и СССР? 7) — намеревается ли польское правительство всегда проводить в жизнь и в какой форме — политику, направленную на обеспечение гарантий стабильности и независимости прибалтийских государств?»⁸

Из приведенного фрагмента следует, что идея коллективной безопасности и район ее применения были определены французской стороной с необходимой четкостью. Более поздние утверждения Бека, будто Барту в Варшаве проявил недооценку германской опасности и пытался отвлечь Польшу политическими вопросами, не имеющими к ней прямого отношения⁹, не соответствовали действительности и использовались для оправдания просчетов польского правительства.

В ходе обмена мнениями между маршалом Ю. Пилсудским и Л. Барту выявилось существенное несоответствие внешнеполитической ориентации Польши и планов коллективной безопасности. Пилсудский дал понять, в частности, что отдает предпочтение урегулированию отношений с другими странами на двусторонней основе. Маршал не скрывал также перед французским министром неприязненного отношения к Советскому Союзу. С огромной долей скептицизма он охарактеризовал внутриполитическое, экономическое и международное положение СССР, а на вопрос о перспективе его вступления в Лигу Наций ответил отрицательно. Ключом к пониманию польской ориентации и позиции в отношении СССР было замечание Пилсудского «об изменении к худшему» германо-советских отношений, которое он, по его словам, предвидел уже давно¹⁰. Пагубное представление о том, что будто обострение германо-советских противоречий обеспечит независимость польской политики как от Германии, так и от СССР и будет способствовать возвышению международной роли Польши, укрепилось в правящих кругах в связи с декларацией о ненападении и временным улучшением польско-германских отношений. Гитлеровцы специально поддерживали эти иллюзии и умело использовали их для ликвидации положительных последствий урегулирования польско-советских отношений, достигнутого в предшествующий период. Удобным орудием нацистов против консолидации неагрессивных государств было также предложенное ими условие о двустороннем характере нормализации польско-германских отношений. Польское правительство не только охотно приняло его применительно к отношениям с Германией, но и возвело в один из основных принципов своей политики, искусственно противопоставляя идее многосторонних соглашений. Поэтому ориентация на сближение и сотрудничество с СССР в рамках регионального договора, проводником которой стал Барту, была воспринята правящей верхушкой Польши с нескрываемым неудовольствием. «Отрицательную» сторону польско-французских переговоров составлял, по словам Бека, «призрак прорусской политики Франции». «Речь шла о том, — вспоминал он впоследствии, — чтобы толкнуть страны Восточной Европы, особенно нас и Чехословакию, в объятия России, а затем подчинить всю эту группу французской политике. Взвесив все обстоятельства, заранее можно было определить, что Германия не присоединится к этой комбинации, и единственным ее результатом будет своего рода псевдокомбинация, направленная против Германии под эгидой Франции. Возвращение в Европу призрака великодержавной России породило надежды многих господ на Кэ д'Орсс. С нашей точки зрения этот пакт выглядел как нарушение нашего балансирования между Россией и Германией»¹¹.

Уже в начале встречи Л. Барту с Пилсудским, когда последний в общих чертах представил свой взгляд на внешнеполитические задачи, укладывая их в схему двусторонних отношений Польши в первую очередь с Германией и СССР, затем — с союзниками, другими соседями, остальными государствами и, наконец, с Лигой Наций¹², стала очевидной сложность постановки вопроса о включении Польши в группировку государств, связанных региональными интересами. Несовпадение точек зрения проявилось и при рассмотрении французским и польским министрами иностранных дел вопроса о намерениях Польши в отношении Австрии и Чехословакии, который не мог не беспокоить миролюбивые силы в связи с активизацией германских претензий к Австрии, слухами о якобы данном польским правительством официальном согласии на аншлюс, а также усилением античешских акцептов польской политики¹³. В конечном итоге визита Барту получил лишь заверение Пилсудского об отсутствии каких-либо польско-германских соглашений, направленных против Франции. Относительно СССР подобного заявления не было сделано.

В такой обстановке Барту отказался от первоначального намерения прямо поставить вопрос об отношении польского правительства к Восточному пакту, чтобы, как он затем объяснил, «не пришлось зафиксировать прямой отказ Польши» на начальной стадии советско-французских переговоров¹⁴.

Французский проект, завершенный в конце апреля, был составлен так, чтобы предупредить возможные возражения польского правительства. Произведенная в нем замена первоначально предложенного советской дипломатией единого договора договорным комплексом из двух частей — Восточным пактом без участия Франции и советско-французским договором — французская сторона объясняла тем, что союзники Франции, в том числе и Польша, не захотели бы заменить обязательства, вытекавшие из их договоров с Францией, более узкими гарантиями регионального пакта¹⁵. Одной из причин колебаний Франции по поводу распространения принципа взаимопомощи на Прибалтику было нежелание польского правительства иметь такое обязательство перед Литвой¹⁶. Автор французского проекта генеральный секретарь МИД А. Леже подчеркивал также, что франко-советский договор о взаимопомощи, связанный через устав Лиги Наций с Локарнскими соглашениями в сочетании с Восточным пактом, в котором предполагалось участие Германии, как бы создаст гарантии западной границы Польши, аналогичные обязательствам о ненарушении франко-германской границы, гарантированной Локарнским договором.

Согласование проекта между СССР и Францией велось М.М. Литвиновым и Л. Барту в течение второй половины мая и начала июня в Женеве, во время конференции по разоружению¹⁷. Параллельно представители СССР и Франции информировали о своих планах другие заинтересованные страны, уделяя преимущественное внимание позиции Польши. Особая роль ее определялась не только фактором важного стратегического положения, от чего во многом зависела практическая эффективность системы взаимопомощи. Согласие Польши служило бы важным рычагом политического давления на Германию, а в случае отказа последней способствовало бы разоблачению ее агрессивных целей.

19 мая, на следующий день после первой беседы с М.М. Литвиновым, Л. Барту проинформировал польского представителя в Лиге Наций Э. Рачиньского о содержании советско-французских переговоров, перечислив все основные элементы разработанного плана¹⁸.

26 мая Леже в беседе с польским послом во Франции А. Хлаповским подробно рассказал о ходе и содержании переговоров и развернул широкую картину плана во всех его составных частях. Французский представитель пояснил, что Восточный пакт восполнит пробел в системе гарантий границ, оставленный Локарнскими соглашениями. «Этот пакт должен быть построен на широких коллективных началах, иметь оборонительный характер и не быть направленным против кого бы то ни было, чтобы при доброй воле и честных намерениях Германия могла к нему присоединиться». Охарактеризовав принципы договора, французский представитель подчеркнул, что участие Польши в Восточном пакте ни в чем не нарушит ее стремления к политике равновесия между СССР и Германией¹⁹.

24 мая посол Франции в Польше Ж. Лярош по поручению Барту сообщил Беку о франко-советокой инициативе. Польский министр воздержался от исчерпывающего ответа, но в порядке предварительного замечания поставил под сомнение один из существенных с точки зрения Франции элементов плана — связь регионального договора взаимопомощи с нормами безопасности, предусмотренными уставом Лиги Наций, — заявив, что по его мнению, СССР не намерен вступать в эту организацию. В высказанном тогда Беком пожелании об участии в договоре Румынии сквозило намерение польской дипломатии создать на пути к соглашению искусственные трудности. Более того, расширение пакта на Румынию рассматривалось польским представителем как фактор, способный повлиять на политическую направленность будущего договора. Его замечание, что участие Румынии было бы «целесообразно с точки зрения ее отношений с Россией»²⁰, свидетельствовало о стремлении придать соглашению антисоветский оттенок.

При встрече с Беком в Женеве 4 июня Барту, желая конкретизировать позицию Польши, поставил вопрос: «Одобряет ли польское правительство в принципе такую концепцию, ставя от себя некоторые условия, или полностью ее отвергает?»²¹. Вместо прямого ответа Бек пустился в пространные объяснения, будто идея многостороннего пакта безопасности противоречит направлению и задачам польской политики, построенной по принципу двусторонних соглашений с главными соседями Польши. Сославшись на внешнюю аналогию Восточного пакта с Локарнскими соглашениями, он попытался приписать пакту империалистические черты последних, демагогически заявив, что «термин "Восточное Локарно" не получит в Польше благоприятного отклика». К прежним возражениям Бек добавил новое, высказавшись против участия в договоре взаимопомощи Чехословакии, а также подчеркнул, что в случае отказа Германии будет считать пакт неосуществимым. Несмотря на настояния Барту, польский министр уклонился от окончательного ответа, заявив, что «не имеет намерения стеснять французское правительство... но должен зарезервировать позицию Польши и не считает нужным скрывать скептицизм по поводу реализации обсуждаемых планов»²².

В разговоре, состоявшемся в тот же день с М.М. Литвиновым, Бек вновь подчеркнул зависимость решения польского правительства от позиции Германии и высказался против намеченной пактом группировки государств, так как в случае несогласия Германии она примет антигерманский характер. Он дал понять, что польское правительство предпочитает объединение в каком-нибудь договоре с государствами, окружающими СССР²³.

По пути из Женевы Бек специально избрал маршрут через Берлин, и под предлогом внезапной болезни 7 июня сделал там восьмичасовую остановку, во время которой имел встречу с Нейратом. Относительно Восточного пакта он заявил, что определяющим фактором в позиции Польши являются двусторонние отношения с Германией, дав тем самым понять, что ставит ответ польского правительства на франко-советское предложение в зависимость от решения Германии²⁴. В свою очередь, Нейрат подчеркнул, что его правительство также не одобряет проекта, так как оно якобы «но обладает военной силой, достаточной для выполнения в случае необходимости вытекающих из такого пакта обязательств²⁵. Это демагогическое объяснение заслоняло собой подлинные причины враждебности Германии к Восточному пакту, связанные с антисоветскими и антипольскими целями гитлеровцев²⁶. Та же аргументация была использована нацистским министром в беседе с М.М. Литвиновым, который по пути из Женевы в Москву 13 июня сделал остановку в Берлине для информации германского правительства о советско-французском предложении²⁷. Жонглирование тезисом об отсутствии у Германии необходимых военных сил для выполнения условия о взаимопомощи служило гитлеровцам средством маскировки их истинных целей, которые они предпочитали не обнаруживать на начальной стадии подготовки к агрессии. Поэтому, заведомо считая Восточный пакт неприемлемым, нацистское правительство не отвергло его сразу, а на первых порах старалось создать видимость конструктивного подхода, намекая на желательность замены принципа взаимопомощи условиями о ненападении и взаимной консультации в рамках многостороннего пакта. Такая позиция была удобна гитлеровской дипломатии и в том отношении, что позволяла в ходе переговоров о Восточном пакте, опираясь на поддержку Англии и сочувствие прогермански настроенных правых кругов во Франции, получить согласие западных держав на отмену военных ограничений²⁸.

Таким образом, в начальный период обсуждения Восточного пакта были согласованы основные принципиальные вопросы между СССР и Францией, а также определилась полная поддержка этой инициативы Чехословакией. С другой стороны, обозначилась неблагоприятная позиция Германии и Польши. Резюмируя обмен мнениями с Беком в Женеве, М.М. Литвинов телеграфировал в НКИД СССР: «Мое впечатление таково, что без Германии Польша, наверное, отклонит пакт, а при согласии Германии тоже маловероятно, чтобы она его приняла»²⁹. Но если отказ Германии, по мнению советского руководства, не лишал Восточный пакт его реального содержания, то участие Польши оно считало обязательным³⁰. Поэтому полное выяснение позиции и воздействие в благоприятном пакту духе выдвигалось на первый план. Однако решение этой задачи путем прямых советско-польских переговоров представляло значительную трудность из-за того, что со времени заключения соглашения с Гитлером польское правительство стало избегать любых конкретных проявлений политического взаимодействия с СССР. Все попытки советской дипломатии расширить сферу отношений с. Польшей путем контактов по международным политическим вопросам наталкивались на явное или замаскированное сопротивление польской стороны. «Мы вели с Польшей весьма серьезные разговоры о сотрудничестве, — говорил М.М. Литвинов в беседе с послом Франции в СССР 7 мая 1934 г., — и эти разговоры были прекращены по инициативе поляков. Приняв наше предложение о декларации в пользу независимости Прибалтики, Польша после подписания пакта с Германией от декларации отказалась. Наше предложение о продлении пакта с Польшей саботировалось свыше двух месяцев»³¹. Полпред СССР сообщал из Варшавы в тот период, что в разговорах с ним Бек не только избегал обсуждения актуальных политических вопросов, могущих навести на мысль о совместной политике, но старался даже не употреблять слово «сотрудничество»³².

Стремление уклониться от взаимодействия стало заметно и в отношении представителя Польши к новым советским предложениям на конференции по разоружению, где польская дипломатия ранее не раз подчеркивала необходимость проведения единой линии.

29 мая на сессии Генеральной комиссии советская делегация внесла предложение о превращении конференции по разоружению в постоянно действующую конференцию мира и о расширении ее функций путем координации работы по созданию системы коллективной безопасности. На следующий день М.М. Литвинов затронул этот вопрос в беседе с Беком³³. Сославшись на неоднократные заявления польской стороны, будто она считает вопросы разоружения наиболее перспективной областью польско-советского сотрудничества, он предложил реализовать эту идею путем поддержки Польшей советской инициативы. Не сумев уклониться от ответа, Бек сказал тогда, что сомневается «в целесообразности создания конференции параллельно с Лигой Наций»³⁴. В своем официальном выступлении на Генеральной комиссии 1 июня он, сделав несколько дежурных комплиментов по поводу новизны советских предложений, по примеру английского представителя заявил, что считает нецелесообразным отвлекать конференцию от поставленной перед ней Лигой Наций задачи сокращения вооружений³⁵.

По мере продвижения советско-французских переговоров усилилась активность польской дипломатии, направленная против роста международной роли СССР и его сближения с Францией. Предметом особого внимания польского правительства и по его указке средств массовой информации стал вопрос о вступлении СССР в Лигу Наций, широко обсуждавшийся в международных политических кругах с тех пор, как в конце 1933 г. глава Советского правительства и нарком иностранных дел СССР заявили на сессии ЦИК СССР, что Советский Союз готов сотрудничать с Лигой Наций, если эта организация способна сыграть положительную роль в деле предупреждения войны. В НКИД СССР стали поступать сведения об интригах польской дипломатии, имевших целью помешать приглашению Советского Союза в эту международную организацию. В зависимости от обстоятельств и собеседников представители Польши варьировали свою аргументацию: то доказывали, что различия в принципах Лиги Наций и внешней политики СССР удержат Советское правительство от такого шага, то утверждали, будто СССР — ненадежный партнер в международных отношениях, так как, по их мнению, социалистический строй неустойчив. Стало известно, например, что в день приезда главы советской делегации на сессию конференции по разоружению польский представитель в Женеве Э. Рачиньский устроил прием для глав делегаций некоторых стран, на котором открыто высказался против приема СССР в Лигу Наций. В качестве основного аргумента он указывал на то, что СССР якобы ожидает военный конфликт на Дальнем Востоке и что это создаст дополнительные осложнения для Лиги Наций.

Польская печать, стремясь создать неблагоприятную для СССР психологическую атмосферу, в это время скрупулезно собирала и публиковала сведения о возможных возражениях некоторых правительств, скептически взвешивая все шансы «за» и «против»³⁶.

Официальные круги поддерживали мнение о том, будто вступление СССР в Лигу Наций может нанести ущерб государственным интересам и международному престижу Польши. Хотя скептицизм Пилсудского в отношении этой международной организации был общеизвестен и получил новое подтверждение во время визита Барту, польская дипломатия теперь демонстративно проявляла озабоченность по поводу того, кому достанется постоянное место в Совете, освободившееся после ухода Германии. Впервые вопрос о постоянном месте был выдвинут польской дипломатией в 1926 г., но, потерпев тогда неудачу, она заморозила его до более подходящего момента. Теперь, хорошо понимая, что в случае вступления СССР в Лигу Наций объективные преимущества на получение постоянного места в Совете будут на его стороне, представители Польши вытащили на свет свою старую претензию.

Посол Франции в Польше еще в апреле 1934 г. характеризовал польскую позицию в отношении вступления СССР в Лигу Наций как политику «чаевых», рассчитанную на выторговывание для себя постоянного места в уплату за согласие поддержать кандидатуру СССР. Элементы торга в поведении правительства Польши отмечали дипломаты Англии и Германии³⁷.

Одновременно польское правительство попыталось актуализировать имевший давнюю историю вопрос о дискриминационном характере международных договоров по охране прав национальных меньшинств, которые обязывали малые и средние страны Центральной и Юго-Восточной Европы, но не распространялись на западные державы.

10 апреля 1934 г. польский представитель заявил на заседании рабочих органов Лиги Наций, что на ближайшей ассамблее Польша потребует генерализации, т. е. распространения на все страны обязательств по охране прав национальных меньшинств³⁸. Но такая постановка вопроса была чисто формальной, и сами ее инициаторы не рассчитывали на проведение генерализации из-за возражений западных держав.

Практически же «санационная» дипломатия и пропаганда не скрывали, что способ контроля над правами национальных меньшинств интересует Польшу главным образом в связи с перспективой вступления СССР в Лигу Наций³⁹. Например, в беседе с членом французской делегации в Женеве Р. Массигли 2 июня Рачиньский говорил, что Польша не может согласиться на вступление Советского Союза в Лигу Наций и в ее Совет, так как СССР якобы воспользуется этим для обсуждения положения проживающего в Польше украинского и белорусского населения⁴⁰. «У нас нет гарантии, — писала газета краковских пилсудчиков, — что, вступая в Лигу Наций, Россия не использует ее для осуществления своих революционных целей. Вопрос о нацменьшинствах является в Женеве лучшим предлогом для всех, кто хочет сеять беспокойство... Польша хочет обеспечить себя на всякий случай. Постоянное место в Совете Лиги и реформа устава о нацменьшинствах являются тем минимумом, гарантии которого никто из наших друзей не оспаривает»⁴¹.

Однако беспочвенность условия о распространении на СССР договора о правах нацменьшинств была очевидной с самого начала. Советская позиция в национальном вопросе принципиально отличалась от способа его разрешения в договорах Лиги Наций. Советское государство обеспечивало всем национальностям в своем составе полное равенство, что исключало деление на господствующую нацию и неполноправные по национальному признаку группы населения. Следовательно, действительные цели, заложенные в повышенном внимании польских официальных кругов и печати к этому вопросу, отличались от формально ими выдвигаемых. Они состояли в том, чтобы настроить буржуазную общественность внутри страны и за рубежом против приема СССР в Лигу Наций. Активность польских дипломатических представителей и печати способствовала тому, что тезис о «справедливости» польских претензий был взят на вооружение всеми врагами СССР и противниками сотрудничества с ним в борьбе за мир. Его использовали реакционные, антисоветски настроенные политические силы во Франции, а также английское правительство⁴².

Внимание к вопросу о постоянном месте в Совете Лиги Наций было важно для поднятия престижа «санационного» правительства внутри страны: занятие постоянного места в Совете выдавалось за факт, равнозначный признанию Польши великой державой.

Однако правительство Франции не поддержало Польшу в этом вопросе. В своем выступлении в палате депутатов 25 мая по поводу визита в Польшу Л. Барту, не оспаривая интересов союзницы Франции, показал, что прием СССР в Лигу Наций является таким существенным фактором укрепления мира, что в нем не могут не быть заинтересованы все народы⁴³.

С критикой неблаговидной роли польского правительства выступила советская печать. 28 мая «Правда» и «Известия» поместили передовые статьи о советско-французских отношениях. Обе газеты подчеркивали, что наметившееся сближение СССР и Франции и перспектива вступления СССР в Лигу Наций породили неудовольствие и протесты только у тех, кто стремится к войне. В связи с этим непреложным фактом, как говорилось в статье «Известий», «удивление могут только вызвать сведения... что инициатива приглашения Советского Союза вызвала беспокойство некоторых польских кругов... Поскольку польская политика выступает за укрепление мира в Европе, между ее интересами и интересами СССР не должно быть противоречий, которые оправдывали бы беспокойство, вызванное сведениями о попытках склонить СССР к вступлению в Лигу Наций»⁴⁴. Передовая «Правды» в более резкой форме критиковала позицию польского правительства. «Для кого и для чего, — говорилось в ней, — опасно вступление СССР в Лигу Наций, как это представляет по явной указке польских правящих кругов польская печать? — Во всяком случае не для дела мира»⁴⁵.

«Газета польска» ответила на это статьей своего московского корреспондента Берсона, иронически озаглавленной «Женевское сватовство». Вынужденный признать, что выступления ведущих советских печатных органов не оставляют сомнений в доброй воле СССР сотрудничать с Лигой Наций, он с циничной враждебностью поставил под вопрос пользу такого сотрудничества для этой организации. Он заявил, будто польская печать не высказывается против вступления СССР в Лигу Наций, «но и не утверждает обратного»⁴⁶.

Вопрос о вступлении СССР в Лигу Наций был лишь одним из звеньев в системе польской аргументации против Восточного пакта. Причины негативного отношения польских правительственных верхов к идее коллективной безопасности коренились в том, что осуществление ее ослабило бы антисоветские аспекты их политики. Образование фронта неагрессивных государств Восточной Европы с участием СССР и Польши означало бы отказ польского правительства от намерения в какой-либо форме сплотить против СССР под своим руководством государства этого района. В Варшаве не хотели также отступиться от антисоветского назначения союза с Францией, что было бы неизбежно в случае сближения Польши и Франции с СССР на платформе Восточного пакта. Участие в многостороннем соглашении противоречило желанию польского правительства добиться путем демонстративной обособленности положения арбитра среди других стран. С идеей регионального сотрудничества не совместима была придуманная Пилсудским и Беком формула «равновесия между Востоком и Западом». Эти соображения широко рассматривались печатью правящего блока. «Восточное Локарно, — утверждал, например, орган военного ведомства «Польска збройна», — в действительности представляет хорошо задуманную с французской точки зрения политическую комбинацию: возобновляется союз с Россией, причем делается вид, что этого нет. Одновременно в эту систему втягивается Польша, которая теряет свою независимость и свободу действий, так успешно завоеванную ею за последнее время. Таким образом, Польша отходит на задний план, став инструментом политики других стран, первую скрипку играют Франция и СССР, и все в целом направляется против Германии»⁴⁷.

Газета краковских пилсудчиков «Илюстрованы курьер цодзенны» писала, что Восточный пакт «направлен непосредственно против сферы государственных интересов и влияния Польши... Можно ли удивляться, что, предчувствуя тенденцию перегруппировки на востоке Европы, перегруппировки, в которой Польша должна быть одним из второстепенных звеньев... наше правительство приступило к берлинским переговорам?»⁴⁸ В более осторожной форме, но в том же духе высказывалась «Газета польска»⁴⁹.

Советская печать, анализируя эти взгляды, убедительно доказывала, что не участие, а отказ Польши от мер коллективной безопасности подорвет ее международный престиж и неизбежно выльется в пособничество агрессии. Сближение СССР и Франции, говорилось в статье «Известий», полемизировавшей с «санационной» печатью, противоречило бы интересам Польши «только в одном случае: если бы польская политика не ставила себе целью укрепление мира. В противном случае такое сближение только усиливает позиции Польши... Демонстрируя против Парижа и Москвы, ослабляя отношения с ними, Польша была бы вынуждена идти на поводу у Берлина. Ибо как бы сильна и независима ни была Польша, при напряженности европейских отношений она не могла бы оставаться изолированной и должна была бы искать опоры в Берлине. Она стала бы второстепенным звеном, но, увы, звеном не в цепи мира, а войны»⁵⁰.

Усиление элементов антисоветизма в польской политике наблюдалось и в сфере двусторонних отношений. Безошибочным барометром неблагоприятных перемен стало поведение польской печати, все чаще допускавшей откровенно враждебные выпады. Наглядной иллюстрацией ухудшения атмосферы в этой области стал инцидент, возникший по вине московского корреспондента «Газеты польской» Берсона. Предельно раздраженный тем, что советские газеты систематически публиковали высказывания французской прессы, содержавшие немало критики в адрес Польши, он направил в свою редакцию телеграмму, в которой под видом собственной статьи «Известий» излагалось содержание одной из таких подборок, и сопроводил этот материал обвинением советской печати в скрытой антипольской пропаганде. Отпор этому вымыслу был дан в специальной статье газеты «Журналь де Моску», издаваемой НКИД СССР на французском языке. В ответ Берсон направил в редакцию «Журналь де Моску» письмо, содержавшее еще более резкие и необоснованные обвинения в адрес советской печати, с требованием его публикации. Одновременно другой орган пилсудчиков «Курьер поранны» поместил статью своего главного редактора В. Стпичиньского, полную клеветы на советскую политику и грубых оскорблений в адрес автора статьи в «Журналь де Моску»⁵¹. Письмо Берсона было опубликовано советской газетой в сопровождении соответствующего комментария и с предложением довести все это до сведения польских читателей. Вздорность построенных на фальсификации обвинений была столь очевидной, что «Газета польска» сочла за лучшее загладить конфликт и принести извинения в адрес заинтересованных советских органов печати⁵².

В разгар этого инцидента в него включилось польское дипломатическое ведомство. 23 июня Лукасевич заявил Б.С. Стомонякову⁵³, что констатирует значительное ухудшение польско-советских отношений, одну из причин которого усматривает в «нападках» советской печати. Советский представитель показал, что высказанный упрек характеризует необъективность и неоправданную одностороннюю требовательность польской стороны в области печатной пропаганды: если советские газеты лишь информировали своих читателей об отрицательных высказываниях французской печати в адрес Польши, то польские допускали публикацию недружелюбных и даже прямо враждебных СССР собственных статей, которые советская печать, чтобы не обострять отношений, оставляла без ответа. Б.С. Стомоняков подчеркнул также, что причины ухудшения советско-польских отношений коренятся не в частных трениях, а обусловлены принципиальными установками польской политики. «Вы хорошо знаете, — сказал он послу, — что в советско-польских отношениях Советский Союз был всегда активной стороной, которая добивалась расширения и углубления отношений. Вы этого не хотели и пошли другим путем... Если наши отношения не таковы, какими они могли быть и должны были бы быть, то ведь исключительно по ноле польской стороны»⁵⁴.

Изменения к худшему со стороны польского правительства сказались и во время обмена визитами представителей военно-воздушных сил и военно-морского флота, которые ранее были запланированы как проявления советско-польского сближения. В целом визиты прошли нормально⁵⁵. Польская дипломатия констатировала безупречность приема, оказанного в СССР военной делегации Польши, торжественность, радушие и гостеприимство, а также тон дружбы и добрососедства, которыми были отмечены речи советских представителей и материалы газет⁵⁶.

В ходе подготовки визитов польское посольство в Москве подчеркивало их актуальность с точки зрения развития двусторонних советско-польских отношений. «Позволю себе выразить убеждение, — писал Лукасевич Беку 25 июня, — что при теперешнем состоянии наших отношений, когда... я замечаю нежелательное падение доверия по отношению к нам со стороны советских военных, было бы очень желательно, чтобы ответный визит советской авиации, как и обмен визитами между нашими флотами, послужили бы восстановлению добрых настроений»⁵⁷.

Однако высшие польские инстанции постарались снизить протокольный уровень этих мероприятий и тем самым ослабить их политический резонанс. По настоянию польской стороны был уменьшен ранг представителей военно-морских сил, возглавлявших советский и польский отряды кораблей, пришлось отказаться также от запланированного сначала приема польской делегации наркомом обороны СССР, так как Варшава наотрез отказалась, чтобы на основах взаимности советские моряки были приняты военным министром Пилсудским⁵⁸.

С польской стороны не обошлось также без эксцессов в печати: виленская газета «Слово» выступила 2 августа со статьей, содержавшей такие грубые оскорбления в адрес советских летчиков, что полпредство СССР вынуждено было передать протест польскому МИД. Причем, по признанию соответствующих польских военных властей, все печатные материалы о визитах представителей Красной Армии подверглись предварительной цензуре⁵⁹, из чего следовало, что эта «ложка дегтя» была пролита с ведома польского правительства.

Ориентация на сближение с Германией, а также преувеличение внешнеполитических трудностей Советского Союза в такой степени способствовали оживлению надежд пилсудчиков на активизацию экспансии польского империализма в восточном направлении, что перспективы военного похода против СССР стали обсуждаться на уровне дипломатических бесед с представителями иностранных государств. Польша, как говорил начальник Восточного отдела польского МИД Т. Шетцель в беседе с болгарским поверенным в делах в июле 1934 г., «рассчитывает на то, что если на Дальнем Востоке разразится война, то Россия будет разбита, и тогда Польша включит в свои границы Киев и часть Украины»⁶⁰.

Через иностранных дипломатов сведения о подобных настроениях польских официальных кругов доходили до НКИД СССР. Так, в апреле 1934 г. стало известно, что, по мнению итальянского посла в Варшаве, изложенному в специальном докладе, направленном в МИД Италии, Польша, оказавшись перед выбором, безусловно пойдет с Германией, а не с СССР, и будет искать разрешения польско-германских противоречий в совместной экспансии в Прибалтику, Белоруссию и на Украину.

Ориентируясь в поступающих данных, советская дипломатия учитывала влияние антисоветских тенденций правящего лагеря Польши на государственную политику: отрицательная позиция правительства Польши в вопросе Восточного пакта и вступления СССР в Лигу Наций, как писал Б.С. Стомоняков в письме к полпреду СССР в Варшаве от 4 июля 1934 г., «а также вообще весь курс польской политики на сотрудничество с Германией диктуются спекуляцией полсудчиков на японосоветскую войну, перспектива которой лежит в основе всех их политических расчетов»⁶¹. Позиция правительства Польши, подчеркивал М.М. Литвинов, «определяется общим с Германией желанием не связывать себе руки на случай военных возможностей». С этой точки зрения французские гарантии, вытекавшие из системы Восточного пакта, могли, по его мнению, оказаться полезными «против Германии и эвентуально против Польши или комбинации этих двух стран»⁶².

* * *

В создавшихся условиях Советское правительство считало более целесообразным, чтобы переговоры о Восточном пакте с Польшей продолжала французская дипломатия. Я.Х. Давтяну была дана инструкция не поднимать по собственной инициативе этого вопроса, ограничившись наблюдением за переговорами французского посла с Беком⁶³.

Однако настойчивость Ляроша не давала желаемых результатов: польский министр уклонялся от окончательного ответа, придерживаясь ранее высказанных замечаний⁶⁴.

В связи с приближением срока продления союзного договора, сообразуясь с изменением международной обстановки, учитывая потребность сближения с СССР и имея в виду перспективу Восточного пакта, французское правительство настаивало на пересмотре заключенной в 1921 г. франко-польской военной конвенции, предусматривавшей военную помощь Польше со стороны Франции как против Германии, так и против СССР. Этот вопрос был поставлен во время визита Барту. В конце июня для обсуждения содержания новой конвенции в Варшаву прибыл французский генерал Э. Дебенэ. Однако польская сторона отказалась от рассмотрения новых условий военного сотрудничества, мотивировав свою позицию тем, что договор 1921 г. якобы полностью применим к новым условиям⁶⁵. Неудача миссии Дебенэ характеризовала франко-польские противоречия по вопросу об отношении к Советскому Союзу и восточноевропейской системе безопасности.

25 июня Лярош представил на рассмотрение польского правительства проект соглашений, составлявших систему Восточного пакта. По поручению Барту, он подчеркнул, что французское правительство, во-первых, позаботилось о том, «чтобы между Францией и Советским Союзом не было осуществлено ничего такого, что не оставляло бы места для Польши», а, во-вторых, что в случае отказа польского правительства от Восточного пакта как «наилучшей формулы» договора в интересах всех причастных к этому стран, Франция окажется перед необходимостью решать вопрос в более узкой сфере франко-советских отношений»⁶⁶.

Ответ после неоднократных напоминаний Ляроша⁶⁷ последовал только 5 июля⁶⁸. Бек заявил, что польское правительство по-прежнему не приняло решения об участии в Восточном пакте, проект которого, по его словам, содержал так много сомнительных и неясных мест, что он не мог даже дать согласие в принципе. Наряду с общим скептическим мнением был высказан ряд конкретных замечаний: 1. Охарактеризовав план коллективной безопасности как «новую попытку политической организации Восточной Европы» и противопоставив ее в смысле определения района действия договора конвенции об определении агрессора, Бек заявил, что участие Польши в этом последнем соглашении обязывает ее проконсультироваться по поводу Восточного пакта с Румынией и Турцией, также подписавшими конвенцию. 2. Как и в предыдущих беседах с французским представителем, Бек подчеркнул, что из-за отсутствия нормальных отношений с Литвой Польша не могла бы дать никаких гарантий этому государству. 3. Участие в предполагаемом договоре Чехословакии ставило перед Польшей, по словам Бека, новые задачи, в частности, потребовало бы нового анализа ее взаимоотношений с блоком Малой Антанты и определения позиции в проблемах Дунайского бассейна. С другой стороны, Польша стала бы настаивать на включении в Восточный пакт другой участницы Малой Антанты — Румынии. 4. Польский министр выразил также сомнение в возможности осуществления предусмотренной системой безопасности Восточной Европы тесной связи с Лигой Наций на том основании, что Германия вышла из этой организации, а СССР, по его словам, будто не имел намерения вступить в нее⁶⁹.

Этот ответ, наряду с замечаниями непринципиального значения, вроде вопроса о взаимных гарантиях Польши и Литвы⁷⁰, содержал предложения, составленные с явным расчетом на неприемлемость их для СССР. Такова была попытка противопоставить в политическом и региональном смысле Восточный пакт и Конвенцию об определении агрессора: заключение договора о безопасности в составе участников Лондонской конвенции, т. е. стран, расположенных вдоль западной и юго-западной границы Советского Союза, без привлечения Чехословакии, лишило бы договор его основного содержания — защиты от германской агрессии, и дало бы повод польскому правительству для новых попыток консолидации соседей СССР в единый антисоветский фронт под своим руководством. Предвидя подобный маневр, нарком иностранных дел СССР телеграфировал в Москву после встречи с Беком: «Можно также ожидать польского контрпредложения об ограничении пакта Эстонией, Латвией, СССР и Польшей, что фактически означало бы союз против нас»⁷¹. Антисоветский смысл был заложен и в подчеркнутом скептицизме Бека по поводу предусмотренной связи Восточного пакта с Лигой Наций.

Нарочитая неопределенность и недосказанность формулировок не могла скрыть другой важнейшей особенности тактики польской дипломатии: солидарности с Германией в намерении сорвать меры коллективной безопасности в Восточной Европе⁷² и желания локализовать германскую экспансию в юго-восточном направлении. Первым шагом на этом пути был бы аншлюс Австрии, а следующим — захват Чехословакии. Вот почему Бек говорил о неприемлемости для Польши гарантии чехословацких границ и нежелании вмешиваться в дунайские проблемы.

* * *

Важным резервом инициаторов Восточного пакта было привлечение на его сторону Англии. Понимая, что одобрение Англии может оказать решающее влияние на позицию Польши и Германии, Советское правительство старалось убедить английскую дипломатию выступить с поддержкой идеи коллективной безопасности⁷³. Официальные переговоры на эту тему взял на себя министр иностранных дел Франции. Они состоялись 9—10 июля 1934 г.⁷⁴ Перед Барту стояла трудная задача, так как Англия не была заинтересована в укреплении международных позиций СССР и в советско-французском сотрудничестве⁷⁵. Но он смог убедить английских представителей высказаться в поддержку Восточного пакта, дав понять, что в случае неудачи многостороннего соглашения альтернативой его будет двусторонний франко-советский договор⁷⁶. С точки зрения английского правительства такая перегруппировка политических сил в Европе была еще менее желательна, чем региональный договор о взаимопомощи. Первоначально положительная позиция Англии была определена двумя условиями: 1) чтобы гарантии о взаимопомощи между СССР и Францией были распространены также и на Германию — при этом английское правительство надеялось, что принцип тройственного франко-советско-германского соглашения о гарантиях при неблагоприятной позиции Германии не будет реализован и в то же время помешает оформлению двустороннего франко-советского договора; 2) чтобы Франция дала согласие на германское довооружение⁷⁷. Барту отклонил попытку сделать вопрос об отмене военных статей Версальского договора условием Восточного пакта. В результате было достигнуто компромиссное решение, по которому Франция соглашалась распространить условия договора на Германию, а Англия заявила о готовности «рекомендовать проект Восточного пакта взаимной помощи германскому, польскому и итальянскому правительствам»⁷⁸.

Считая поддержку Англии важным морально-политическим фактором в пользу идеи коллективной безопасности, Советское правительство приняло условие о распространении советско-французских гарантий на Германию⁷⁹.

12 июля английские дипломатические представители изложили в Берлине, Риме и Варшаве рекомендации своего правительства. Италия приняла английскую точку зрения⁸⁰. Отрицательная позиция Германии не была поколеблена — Нейрат отнесся к заявлению английского посла с «холодной враждебностью». В соответствии с избранной нацистами тактикой, он не дал официального ответа, но аргументация гитлеровского правительства о том, будто Восточный пакт даже при условии тройственных гарантий закрепит «неравенство» и изоляцию Германии, была вскоре изложена на страницах близкого к германскому МИД органа «Дойче дипломатиш политише корреспонденц»⁸¹.

Английский посол указал Беку, что признание равенства Германии с СССР и Францией в области взаимных гарантий должно снять одно из основных высказанных ранее возражений польского правительства об антигерманской направленности Восточного пакта. Однако Бек заявил, что не придает особого значения проведенной модификации и считал бы действительно новым фактором только участие в пакте самой Англии⁸². Повторив все изложенные ранее французскому и английскому представителям доводы против пакта, Бек более подробно остановился на антисоветских мотивах своей аргументации. В донесении посла о беседе говорилось, что Бек «снова выразился скептически о намерениях России, считая, что она стремится к договору с Францией для изоляции Германии, но не мешало бы увидеть, как Россия сможет помочь Франции против Германии, имея перед собой территорию Польши»⁸³. Под предлогом «изучения и всестороннего рассмотрения» проекта, представитель Польши и на этот раз уклонился от прямого ответа.

В этот период незамаскированные антисоветские мотивы стали основой открытой критики Восточного пакта, _ аппаратом пропаганды польского правительства. В связи с неудавшимся демаршем английского посла «Газета польска» выступила с редакционной статьей «За зрелое решение», в которой изложила официальную позицию, охарактеризовав ее как «выжидательную»⁸⁴. Среди прочих доводов⁸⁵, в разное время уже приводившихся польской дипломатией, теперь особо подчеркивалась «огромная опасность» Восточного пакта, связанная якобы с тем, что «в случае германо-французского конфликта был бы неизбежен пропуск русских войск через Польшу»⁸⁶. Этот аргумент, неотразимо действовавший в зараженных национализмом кругах, концентрировал интересы польского империализма, которому революционизирующий пример Советского государства грозил утратой основных объектов эксплуатации и колонизации — Западной Украины и Западной Белоруссии. Воспитывая ложное представление, будто суверенитет Польши пострадает от применения принципа взаимопомощи в ее отношениях с СССР, правящая верхушка пыталась заслонить ту реальную опасность самому существованию польского государства, которую представляли гитлеровские планы «похода на Восток».

Нацистская дипломатия ловко использовала антисоветизм польского правительства, продиктованный его империалистическими интересами. Германский посланник в Варшаве был первым, кто в связи с оглашением плана коллективной безопасности указал польской дипломатии на «советскую опасность», якобы заключенную в условии взаимопомощи⁸⁷. Тактика гитлеровцев сводилась к тому, чтобы, не разоблачая себя прямым отклонением Восточного пакта, парализовать его с помощью Польши. Посланник Мольтке в беседе с Беком 1 августа 1934 г. подчеркивал, что советско-французское сотрудничество не представляло бы опасности для интересов Германии, если бы «Польша, учитывая собственную безопасность, не допустила, чтобы советские войска прошли через территорию Польши для атаки на Германию»⁸⁸.

Антисоветский аспект оказался стержнем внутреннего документа польского МИД от 15 августа 1934 г., в котором был дан развернутый анализ Восточного пакта⁸⁹. В первой его части под рубрикой «Оговорки политической природы» были представлены все те негативные соображения, которые до сих пор фигурировали в аргументации польской дипломатии и пропаганды. Во второй части, озаглавленной «Сомнения договорно-правового характера», центральным тезисом было положение о неприемлемости для Польши принципа взаимопомощи в отношениях с СССР. «Если иметь в виду Россию, — говорилось в документе, — то в случае конфликта с Германией интересы Польши обеспечиваются пактом о ненападении, подписанным с СССР 25 июля 1932 года... (условие о нейтралитете). Дальнейшее развитие польско-русских отношений в направлении непосредственной помощи заключало бы в себе хотя бы с географической точки зрения явную опасность»⁹⁰. Решительные возражения польской стороны вызвало также то, что договорные обязательства системы Восточного пакта уравняли бы СССР и Польшу во французских гарантиях их совместной границы: если обязательство французской помощи Польше было обусловлено франко-польским союзным договором, то проект франко-советской конвенции распространял французскую помощь и на СССР. Критика этого нового будущего обязательства Франции свидетельствовала о том, что правящая группировка Польши не хочет лишать франко-польский союз антисоветской направленности.

В последней части документа, озаглавленной «Заметки о дальнейшем развитии пакта», констатировалась, как вопрос решенный, невозможность осуществления его в полном объеме, и на этот случай рассматривались способы срыва двустороннего советско-французского договора. Авторы документа считали, что с помощью содержавшегося во франко-польском договоре условия о согласовании политики в Центральной и Восточной Европе польской дипломатии удастся в будущем помешать советско-французской договоренности.

В связи с упомянутыми выступлениями германского и польского официозов, вызванными заявлением Англии о поддержке Восточного пакта, советская печать выступила с обстоятельной критикой его противников. В статье «Правды» «Восточноевропейское Локарно» подчеркивалось, что Восточный пакт «создал бы основу для защиты мира и укрепления нормальных отношений между государствами Восточной Европы... и сыграл бы также огромную роль для укрепления мира не только в Европе»⁹¹. В ней вскрывалась несостоятельность основного тезиса германской аргументации о якобы военном неравенстве Германии в рамках пакта. «Разве не ясно, — говорилось в статье, — что восточноевропейский пакт как раз и представляет каждому своему участнику полное равенство в области безопасности... Восточноевропейский пакт должен содействовать созданию предпосылок для снижения бремени вооружений».

Критикуя ставшие известными польские возражения, газета охарактеризовала их как «условия престижного характера, никакого прямого отношения к пакту не имеющие», а попытки польского правительства противопоставить системе многосторонних договоров двусторонние обязательства о ненападении — политикой вчерашнего дня⁹². Развернутый анализ позиции Германии и Польши содержался в статье газеты «Известия» «За Восточный пакт». Разоблачая лицемерие германской аргументации, авторы статьи убедительно доказывали, что за ней стоят агрессивные цели гитлеровской политики. «Региональный пакт, — говорилось в статье, — предвидит лишь только одно: что если один из участников соглашения нападет на другого, все прочие обязаны выступить на помощь подвергнувшемуся нападению. Как может германский официоз отвечать на подобное предложение криком: все вы хотите объединиться против меня?... Орган МИД прибег к аргументу, единственной предпосылкой которого является предположение о германской агрессии»⁹³.

Что касается Польши, то критика ее позиции советской газетой велась с намерением повлиять на решение польского правительства в пользу Восточного пакта, что соответствовало интересам польского народа. Враждебность или «выжидательная» тактика Берлина, как говорилось в статье «Известий», «не могут быть причиной для отсутствия определенной воли у Польши». Самостоятельность в этом вопросе должна быть самым убедительным проявлением независимости политики, декларируемой Польшей. Что касается практических выгод Восточного пакта, в которых сомневался польский официоз, то они, по мнению советской газеты, были бесспорны и заключались в предоставлении Польше реальных гарантий границ, которые до недавнего времени были объектом открытых притязаний Германии и не могли считаться в достаточной степени обеспеченными польско-германским соглашением, не имеющим характера международного дипломатического договора. «Мы убеждены, — делала вывод газета, — что... Польша, подумав, найдет пользу этого пакта и для Польской республики и для всеобщего мира»⁹⁴.

В процессе рассмотрения проекта Восточного пакта польская дипломатия не прекращала попыток противопоставить региональному договору стран, которым угрожала германская агрессия, соглашение соседей СССР по принципу окружения последнего. С этой целью она стала агитировать Румынию присоединиться к пакту. Румынии было заманчиво получить таким путем гарантию непризнанной СССР советско-румынской границы, укрепить свои позиции в отношении Венгрии и проявить солидарность с союзницей по Малой Антанте Чехословакией⁹⁵. 4 июля польский посланник в Бухаресте передал румынскому министру иностранных дел Титулеску предложение о поддержке Польшей кандидатуры Румынии в Восточный пакт⁹⁶. Получив согласие румынского правительства, Польша поставила этот вопрос перед Францией. Руководство НКИД СССР, проинформированное французской стороной, понимало, что новое предложение Польши является «трюком», направленным на осложнение переговоров.»Включение Румынии дало бы повод другим государствам претендовать на участие во взаимопомощи, лишило бы пакт региональной однозначности и тем самым снизило бы его эффективность. В то же время советская сторона указала другой способ включения Румынии в систему коллективной безопасности: было предложено в дополнение к Восточному пакту заключить особый советско-польско-румынский протокол о взаимной помощи. Это предложение не только снимало возможные польские спекуляции и удовлетворяло румынские претензии, но и при его реализации должно было нейтрализовать антисоветское острие польско-румынского союза. Вскоре Румыния сняла вопрос о включении в пакт, проявив интерес к советскому предложению⁹⁷.

Другим районом, где польское правительство надеялось ослабить позиции сторонников коллективной безопасности, была Прибалтика. По мере развития переговоров о Восточном пакте Советское правительство информировало правительства Латвии, Литвы и Эстонии об их ходе. Наиболее благоприятную пакту позицию заняла Литва. С Латвией и Эстонией дело обстояло сложнее. Общественность этих стран приветствовала идею коллективной безопасности, правительства также видели важный фактор защиты независимости⁹⁸, но реакционный характер господствовавших там режимов, а также экономическая зависимость от Германии сделали правительства этих стран податливыми германскому влиянию. Поэтому их принципиальное согласие на участие в Восточном пакте сопровождалось оговоркой об обязательном присутствии Германии. Параллельно с Восточным пактом правительства трех балтийских стран в это время обсуждали вопрос о более тесном сотрудничестве в узком кругу.

Правительство Польши, считавшее этот район возможной сферой своей политической гегемонии, решило использовать консолидацию трех балтийских стран в своих интересах. 22—27 июля Бек нанес официальные визиты в Латвию и Эстонию. Французская печать с иронией писала, что польский министр на этот раз пренебрег протокольными условностями и первый отправился в прибалтийские столицы, чтобы усилить здесь польское влияние и использовать его против «Восточного Локарно»⁹⁹. Германские газеты не без оснований подчеркивали, что главной целью Бека была увязка политической линии прибалтийских стран с целями польской политики¹⁰⁰. Однако польское влияние не было решающим в определении позиции Латвии и Эстонии в отношении Восточного пакта¹⁰¹. В момент, когда Восточный пакт отстаивали не только СССР и Франция, и вынуждены были хотя бы на словах поддержать Англия и Италия, правительствам Латвии и Эстонии было невыгодно выступать против него вместе с Польшей. Тем более не соответствовало их намерениям признание за Польшей лидерства в намечавшемся союзе балтийских стран. Поэтому попытки польской печати представить балтийскую поездку Бека как крупный успех великодержавной политики Польши¹⁰² вызвали возмущение и протест в этих странах. Эстонские газеты, например, прямо выступили против необоснованных претензий польского правительства: «Было бы ошибочно заключать, — говорилось в одной из статей газеты «Пявалехт», — что одной только польско-эстонской дружбы достаточно для обеспечения мира в Восточной Европе»¹⁰³.

Советское правительство не осталось безучастным к маневрам польской дипломатии в Прибалтике. Еще накануне поездки Бека в советской печати было объявлено, что в конце июля СССР посетят с официальными визитами министры иностранных дел Эстонии и Литвы. В ходе московского визита министр иностранных дел Эстонии Я. Сельямаа заявил о «благожелательном отношении к идее Восточного регионального пакта о взаимной помощи, в котором участвовали бы СССР, Польша, Германия, Чехословакия и прибалтийские государства». Аналогичное заявление сделал и латвийский посланник в Москве. Министр иностранных дел Литвы С. Лозорайтис сообщил во время пребывания в Москве о согласии Литвы участвовать в Восточном пакте без всяких оговорок¹⁰⁴. Хотя одобрение Латвией и Эстонией Восточного пакта не было безусловным, они в отличие от Польши дали принципиальное согласие на него. Московские декларации представителей прибалтийских стран летом 1934 г. оказали политическую поддержку идее регионального пакта¹⁰⁵ и в определенной мере нейтрализовали противодействие польской дипломатии на этом участке.

* * *

Еще одной политической сферой, через которую польская дипломатия намеревалась оказать сопротивление реализации Восточного пакта, была Лига Наций. Польские дипломаты с самого начала пытались помешать предусмотренному планом коллективной безопасности вступлению СССР в эту международную организацию.

НКИД СССР располагал конкретными данными о намерениях польской дипломатии осложнить вопрос о приеме Советского Союза¹⁰⁶. Устав Лиги Наций давал польской делегации как непостоянному члену Совета право вето при голосовании вопроса о предоставлении постоянного места в Совете вновь избранному члену Лиги Наций.

Польская дипломатия подвергла специальному рассмотрению свое право решающего голоса в предоставлении СССР постоянного места в Совете и пришла к заключению, что его можно будет использовать в целях получения аналогичной позиции для Польши. Такие выводы содержались в документе, составленном в секретариате польской делегации, направленном 14 августа в МИД Польши¹⁰⁷. Однако обстановка не благоприятствовала подобной тактике. В конце июля 1934 г., когда выяснилось, что сопротивление правительств Германии и Польши помешает без промедления заключить Восточный пакт, французская дипломатия предложила поставить вопрос о вступлении СССР в Лигу Наций на ближайшей Ассамблее, в сентябре 1934 г. Советское правительство дало согласие, считая, что такое решение может ускорить переговоры в целом¹⁰⁸.

Несмотря на широкое предварительное обсуждение вопроса о вступлении СССР в Лигу Наций, включение его в повестку дня очередной сессии было неожиданным для польского правительства, предполагавшего, что неразрешенность вопроса о Восточном пакте автоматически отдалит вступление СССР в Лигу Наций. Получив в оконце августа официальное уведомление французского посла, Бек был крайне удивлен, что этот вопрос, первоначально рассматривавшийся в связи с договором коллективной безопасности, был поставлен самостоятельно¹⁰⁹. Вскоре и Англия, на поддержку которой в срыве коллективной безопасности польская дипломатия первоначально возлагала особые надежды, временно поддержав проект Восточного пакта, рекомендовала Польше не связывать своего требования о постоянном месте в Совете с вопросом о приеме СССР в Лигу Наций¹¹⁰.

В таких условиях настойчивость правительства Польши не только не гарантировала успеха¹¹¹, но и была чревата опасностью международной изоляции. Польская дипломатия в спешном порядке разработала другие меры, которые, по ее расчетам, хотя бы частично компенсировали неудачу с получением постоянного места в Совете и осложнили прием СССР.

4 сентября, за день до отъезда в Женеву, Бек заявил полпреду СССР¹¹², будто интересы польско-советских отношений требуют в связи со вступлением СССР в Лигу Наций дополнительного подтверждения ранее заключенных между СССР и Польшей двусторонних договоров. Предложенное условие он пытался мотивировать тем, что сочетание различных международных договоров якобы приводит к их взаимному ослаблению. В данном же случае, по словам польского министра, в общественном мнении якобы возникло недоверие к советской политике, не разделяемое, но учитываемое правительством¹¹³. На основании такой мотивировки он предложил провести обмен нотами с подтверждением «ненарушимости и неизменности польско-советских отношений, опирающихся на существующие между обоими государствами договоры»¹¹⁴. На вопрос Я.Х. Давтяна, зависит ли позиция Польши на предстоящей ассамблее от предполагаемого обмена нотами, Бек дал уклончивый ответ, что при отсутствии соответствующего заявления с советской стороны она была бы «очень затруднена». Дальнейшее развитие событий¹¹⁵, так же как и первоначальное намерение польской дипломатии настоять на оглашении советской ноты к 7 сентября, когда было назначено заседание Совета Лиги Наций, свидетельствовало об импровизированном характере ее инициативы, имевшей целью создать впечатление зависимости вопроса о приеме СССР от позиции Польши.

Советское правительство рассмотрело предложение Бека 7 сентября, после чего Б.С. Стомоняков сообщил временному поверенному Сокольницкому о согласии на взаимный обмен нотами. Вечером этого дня Сокольницкий передал советский ответ в Варшаву и в Женеву Беку. В ответной телеграмме последнего, пришедшей в посольство в ночь на 9 сентября, вместо обмена нотами предлагалось опубликование в печати совместного коммюнике. Новый вариант, возникший, очевидно, в связи с тем, что первоначальное предложение польской дипломатии не было осуществлено к 7 сентября, предполагал, что заявление для печати удастся организовать быстрее, чем обмен нотами. К тому времени по просьбе польской делегации начало заседания Совета Лиги Наций было перенесено с 7 на 8 сентября. В этот день Бек вынужден был официально заявить, что Польша не будет противиться приглашению СССР в Лигу Наций, но еще раз попросил отложить обсуждение до 10 сентября, т. е. до того времени, когда по его расчетам, московские переговоры были бы завершены¹¹⁶. 9 сентября в 17 час. 30 мин. Б.С. Стомоняков вручил письменный ответ на последнее предложение, признанное приемлемым только при условии двустороннего характера коммюнике, опубликования его после принятия СССР в Лигу Наций и предоставления СССР постоянного места. В соответствии с инструкцией, полученной в 2 часа ночи 10 сентября от начальника Восточного департамента МИД Шетцеля¹¹⁷, Сокольницкий представил в НКИД СССР проект советской ноты, а также заявил, что польская сторона согласна отсрочить ее опубликование только до голосования в Ассамблее, не дожидаясь решения Совета¹¹⁸. Ответ он рассчитывал получить 10 сентября до 18 часов, т. е. до начала заседания Совета Лиги Наций. Б.С. Стомоняков констатировал, что последнее заявление является уже третьим вариантом польского предложения, решение по которому может быть принято только на заседании Совета Народных Комиссаров, что практически сделать невозможно в тот короткий срок, который остался до открытия заседания в Женеве. Он сразу предупредил, что для Советского правительства является неприемлемым односторонний характер нового польского предложения: СССР мог бы сделать заявление о сохранении в силе всех договоров с Польшей только как ответ на запрос польского правительства. Кроме того, вопрос о вступлении в Лигу Наций рассматривался в неразрывной связи с получением постоянного места в Совете, поэтому оглашение переговоров, по мнению правительства СССР, могло состояться только по окончании женевской процедуры в целом. Польской дипломатии, оказавшейся с ее комбинациями в глубоком «цейтноте», не оставалось ничего другого, как по предложению советской стороны вернуться к первоначальному варианту о двустороннем обмене нотами, подлежащими оглашению только после избрания СССР в Совет Лиги Наций. Соответствующую санкцию Сокольницкий получил из Варшавы в 18 час. 30 мин., о чем через полчаса сообщил в НКИД СССР. Однако предложенный им текст нот потребовал дополнительной редакции для устранения формулировок, задевавших престиж Советского государства. Согласие Варшавы на советскую редакцию было получено в 23 часа. За четверть часа до окончания суток состоялся обмен нотами между заместителем наркома иностранных дел СССР Н.Н. Крестинским и временным поверенным в делах Польши в СССР Г. Сокольницким¹¹⁹.

К тому времени Бек, еще до окончания московских переговоров на заседании Совета Лиги Наций, открывшемся в 20 час. 20 мин. по московскому времени, вынужден был заявить, что их результаты полностью удовлетворили польское правительство, и оно считает возможным поддержать кандидатуру СССР в Лигу Наций и в Совет¹²⁰.

Ход и содержание переговоров с достаточной очевидностью свидетельствовали о том, что одной из целей польской дипломатии была демонстрация перед международной общественностью некоей «особой» роли Польши во вступлении СССР в Лигу Наций. Попытки придать советской декларации односторонний характер и добиться ее опубликования до обсуждения вопроса на Ассамблее Лиги Наций лишний раз свидетельствовали о стремлении придать польской политике внешние черты великодержавности. Однако просьбы об отсрочке женевских заседаний, непоследовательность польской стороны и горячечный темп переговоров в Москве свидетельствовали скорее о необоснованности польских претензий, чем о солидности ее намерений.

Комментируя обмен нотами, «Газета польска» в редакционной заметке «Уточнения и констатации» писала, будто он закрепил приоритет двусторонних договоров. «Дальнейшие наши отношения с СССР, — говорилось в ней, — будут опираться на двусторонние пакты. Мы считаем их более серьезной основой сотрудничества, чем пакт Лиги Наций»¹²¹. Подобную мысль выдвигал позже на первый план Бек, объясняя цель своего маневра¹²². Это положение не подтверждалось текстом нот. Содержавшаяся в них констатация неизменности двусторонних отношений не вносила новых моментов в прежние соглашения и не определяла их соотношения с Уставом Лиги Наций. Таким образом, юридическое значение предпринятой польской дипломатией акции было минимальным. Зато была очевидна ее конкретная политическая направленность.

Одна из германских газет, как бы подсказывая подлинный смысл польского маневра, отмечала, что заручившись подтверждением советско-польского пакта о ненападении, Польша может на этом основании объявить ненужным Восточный пакт¹²³.

Определенное преломление в московском демарше получило стремление польского правительства застраховать интересы господствующих классов в Западной Украине и Западной Белоруссии. Эту мысль проводила «Газета польска» в ряде своих материалов. В них утверждалось, будто обмен нотами исключал в польско-советских отношениях действие ряда статей Устава Лиги Наций, в том числе предусматривавших ревизию договоров, утративших возможность применения, разрешение конфликтов с помощью арбитража и использование санкций Лиги Наций в конфликтных ситуациях. Это, по мнению газеты, предупреждало вмешательство международных организаций в случае постановки Советским Союзом вопроса об угнетенном положении украинского и белорусского населения в Польше¹²⁴. Однако такое объяснение было произвольным, рассчитанным прежде всего на соответствующее впечатление в кругах польской буржуазии и помещиков, имевших интересы на восточных окраинах. В польской и советских нотах не содержалось юридической формулы, позволявшей считать, что статьи Рижского мира о вхождении в состав польского государства Западной Украины и Западной Белоруссии, на которые ссылалась «Газета польска», исключают действие договора об охране прав национальных меньшинств применительно к населению этих территорий.

Еще более откровенной попыткой противодействия принципам коллективной безопасности, превращавшимся благодаря усилиям СССР в важный фактор международной политики, была постановка в ходе Ассамблеи вопроса об охране прав национальных меньшинств. Не рассчитывая на успех ранее объявленного предложения о генерализации соответствующих договоров, 13 сентября Бек сделал официальное заявление об одностороннем отказе польского правительства сотрудничать с международными органами в области контроля над применением Польшей принципа равенства в отношении национальных меньшинств впредь до введения единой всеобщей системы¹²⁵. Было очевидным, что практическое значение этой меры, после того как Германия, использовавшая жалобы немецкого национального меньшинства для нападок на Польшу в Лиге Наций, порвала с этой международной организацией, стало минимальным. Но польское правительство имело в виду прежде всего престижную сторону — отказ от контроля Лиги Наций по договорам о нацменьшинствах рассматривался им как формальное уравнение в правах с великими державами, которые не имели таких обязательств. Это, в свою очередь, важно было правительству по внутриполитическим соображениям, чтобы отвлечь внимание от популярной в массах идеи Восточного пакта и сотрудничества с СССР и оправдать политику фактического пособничества гитлеровской Германии, вызывавшую тревогу польской общественности. Официальная пропаганда в расчете на зараженные шовинизмом слои характеризовала выступление Бека как признак возросшего международного авторитета Польши¹²⁶.

Однако объективное содержание его не соответствовало трактовке официальных польских кругов. Советское правительство, миролюбивая общественность и реально мыслящие западные политики расценили декларацию Польши как новый акт, способствовавший утверждению принципа «ревизии» мирных договоров, которой добивались агрессивные государства. Советская печать подчеркивала, что этот шаг может иметь серьезные последствия для существующего территориального положения в Европе. Некоторые западные газеты даже предсказывали выход Польши из Лиги Наций и ее дальнейшее сближение с Германией, которая приветствовала польское выступление как вызов международным организациям и признак углубления франко-польских противоречий¹²⁷. Выбор момента перед вступлением СССР в Лигу Наций и в разгар переговоров о Восточном пакте характеризовал антисоветский аспект декларации Польши¹²⁸. По свидетельству члена польской делегации в Женеве Т. Комарницкого, видный французский журналист А. Обер сказал ему в день выступления Бека, что факт оглашения польской декларации «накануне вступления России в Лигу Наций утвердил всех в убеждении, что Польша проводит антирусскую политику»¹²⁹.

Независимо от маневров польской дипломатии 15 сентября 1934 г. СССР получил приглашение 30 государств — членов Лиги Наций. Советское правительство ответило согласием, подчеркивая, что оно «ставит организацию и укрепление мира основной задачей своей внешней политики» и видит «волю к этой цели у подавляющего большинства членов Лиги Наций»¹³⁰. 18 сентября состоялось голосование о приеме СССР и включении его в Совет Лиги Наций в качестве постоянного члена¹³¹.

Вступление СССР в Лигу Наций было достижением советской внешней политики, свидетельствовавшим о росте международного влияния Советского государства. Оно было также успехом миролюбивых сил, выступавших за превращение этой организации в подлинный инструмент мира и означало шаг на пути реализации планов коллективной безопасности.

* * *

Личные контакты на женевском форуме способствовали интенсификации переговоров о Восточном пакте. Предвидя это, гитлеровская дипломатия заранее приняла меры, чтобы заручиться уверенностью, что правительство Польши не изменит своей позиции и твердо откажется от участия в Восточном пакте, взяв тем самым на себя моральную ответственность за его срыв. 27 августа Липский был приглашен для беседы с Гитлером¹³². Главарь нацистов не жалел слов для живописания мнимой «советской опасности», делал ни к чему не обязывавшие намеки на расширение масштаба германо-польского сближения¹³³ и в то же время грозил, что в случае колебаний Польши Германия договорится с западными державами по вопросу о вооружениях. В результате Липский, а затем Бек, специально сделавший остановку в Германии по пути в Женеву, подтвердили, что Восточный пакт не будет поддержан Польшей¹³⁴.

Эти заверения польских представителей позволили нацистскому правительству в меморандуме, направленном 8 сентября СССР, Франции, Англии и Италии, вновь избежать прямого отказа от участия в Восточном пакте. В нем по-прежнему приводились демагогические аргументы о неравенстве Германии, говорилось о мнимых преимуществах двусторонних соглашений и предлагалось заменить договор о взаимопомощи многосторонним пактом о ненападении и консультации¹³⁵.

В свою очередь Бек 7 сентября при обсуждении с Барту польской позиции вновь заявил, что главным условием Польши остается обязательное участие Германии. К этому он добавил, что в случае реализации проекта в текст договора должна быть включена статья, признающая, что польско-германская декларация 26 января 1934 г. является основой отношений между Польшей и Германией¹³⁶.

М.М. Литвинов в беседе с Беком 22 сентября обратил внимание польского министра на то, что Восточный пакт не может быть невыгодным для Польши, так как участие в нем улучшило бы ее отношения с рядом государств, в том числе с СССР, Францией¹³⁷ и Чехословакией, и не повлияло бы на ее отношения с Германией в случае присоединения последней. Германия готовится к войне и поэтому боится Восточного пакта, но у Польши нет причин делить с ней ответственность за его отклонение. Советский представитель подчеркнул, что Польше был предложен пакт с участием Германии, поэтому от нее требуется выявить отношение именно к такому пакту, независимо от позиции Германии. Ответ мог быть положительным, отрицательным или содержать поправки к проекту¹³⁸.

27 сентября Бек вручил Барту конфиденциальную записку¹³⁹, которая повторяла по содержанию меморандум 7 сентября. Документ был составлен нарочито противоречиво: с одной стороны, в нем констатировалась неизменность прежней отрицательной позиции, с другой — не было прямого отказа и даже содержались некоторые условия, что само по себе означало намерение продолжить обсуждение. Ознакомив в тот же день с содержанием меморандума М.М. Литвинова, Бек на его вопрос ответил, что документ не закрывает двери для дальнейших переговоров и, как позже выяснилось, лицемерно заверил, что польское правительство хотело бы их продолжить¹⁴⁰.

После рассмотрения официальных ответов Германии и Польши, данных ими в сентябре 1934 г., в переговорах о Восточном пакте наступил перерыв. Советское правительство, учитывая враждебную позицию Германии и преобладание отрицательных элементов в позиции польского правительства, решило «не торопиться с инициативой пакта без Германии и Польши»¹⁴¹. Французская сторона также заняла выжидательную позицию в связи с надвигающейся сменой кабинета, а также актуализацией ряда других международных проблем¹⁴².

Во время этой паузы идее коллективной безопасности и планам советско-французского сближения был нанесен тяжелый удар. 9 октября трагически погиб Л. Барту. Он получил смертельную рану во время покушения хорватских националистов на югославского короля Александра, прибывшего с визитом во Францию. Ныне документально доказано, что организаторами и руководителями преступления были германские нацисты¹⁴³. Выявление подлинного центра покушения показало, что этот акт был одним из элементов политики гитлеровцев, направленной на срыв стратегии коллективных мер против военной опасности.

Преемником Л. Барту на посту министра иностранных дел Франции стал П. Лаваль, политик, целью которого было франко-германское соглашение и сближение с Италией. Его стараниями принцип франко-советского сближения и гарантии регионального пакта взаимопомощи Восточной Европы превратился из руководящей идеи французской внешней политики во вспомогательное тактическое средство воздействия на Германию в поисках франко-германского компромисса.

Таким образом, с уходом из жизни Л. Барту закончился наиболее благоприятный период переговоров о Восточном пакте с оптимальными шансами на успех. Не преуменьшая сложности столкновения и переплетения интересов капиталистических государств, затруднивших заключение договора, можно констатировать, что попытки реализации Восточного пакта на этом этапе разбились о сопротивление правительства Польши. Конечно, были и другие немаловажные трудности. Неблагоприятной в принципе была позиция Англии, которая согласилась поддержать Восточный пакт только как «наименьшее зло» по сравнению с франко-советским союзом, поставив свою поддержку в зависимость от условий в пользу Германии. Но обращение к авторитету Англии не предусматривалось до тех пор, пока не стал очевидным саботаж переговоров правительствами Германии и Польши. Не вызывает также сомнений, что нацистская Германия в любом случае оказала бы пакту коллективной безопасности, шедшему вразрез с кардинальными целями ее политики, яростное сопротивление. Но ее неучастие в Восточном пакте не повлияло бы на существо регионального договора и не лишило бы его практической эффективности. Предложенный СССР первоначальный проект не предусматривал участия Германии и был лишь позже распространен на нее, в частности, с учетом настроений польского правительства. Убедившись в безрезультатности привлечения Германии, Барту осенью 1943 г. обещал советской стороне добиваться подписания Восточного пакта и без Германии.

На этом этапе проявились и другие сложности: например, Франция не соглашалась распространить обязательство взаимопомощи на Прибалтику. Но вопрос подлежал дальнейшему обсуждению, в то время как отрицательная позиция польского правительства и прямая его агитация против Восточного пакта в этих странах уменьшали их заинтересованность в реализации плана коллективной безопасности.

Парадоксальность сложившегося положения заключалась в том, что послушным орудием Германии в сопротивлении Восточному пакту оказалась Польша — государство, объективно наиболее заинтересованное в организации действенных коллективных гарантий безопасности своего района. Это случилось потому, что, строя политику, фундамент которой составляли советско-германские противоречия, связанные с антисоветскими целями Гитлера, польское правительство боялось недовольства Германии. Иррациональный характер такой политики незамедлительно дал о себе знать рядом отрицательных явлений во внешнеполитическом положении Польши. Неизбежным следствием ориентации на гитлеровскую Германию стало охлаждение польско-советских отношений, ослабление союзнических связей Польши с Францией и Румынией и усиление напряженности с Чехословакией.

Осенью 1934 г. французская печать с раздражением писала о политике польского правительства. Газета «Пари суар» 31 сентября опубликовала сообщение о будто бы заключенном секретном польско-германском соглашении, предусматривавшем захват Литвы и дальнейшее продвижение Польши на восток, за что последняя должна была бы оказать Германии поддержку в овладении Дунайским бассейном. Газета «Эвр» писала по поводу подобных слухов: «Если дело обстоит так, то лучше покончить с польским союзом»¹⁴⁴.

Французская дипломатия также не скрывала неудовлетворения польской позицией. Посол Франции в СССР Ш. Альфан в беседе с Лукасевичем 29 сентября упрекал представителя Польши «в неискренности польской политики в отношении Франции и постоянных препятствиях ее намерениям и планам», что относилось прежде всего к Восточному пакту и франко-советскому сближению¹⁴⁵.

Значительные разногласия проявились в польско-румынских отношениях. Как сообщали польские дипломаты, Титулеску открыто критиковал Польшу за ухудшение отношений с Францией и нежелание сотрудничать с СССР, указывая, что этот курс представляет опасность для дела мира¹⁴⁶. Не могло также не раздражать Румынию демонстративное сближение Польши с Венгрией. В этом вопросе, как сообщал польский посланник в Бухаресте М. Арцишевский после беседы с премьером Татареску, правительство Польши подвергалось критике не только Титулеску, но и сторонниками прогерманской ориентации во главе с королем¹⁴⁷.

Недружественные СССР выступления стали систематически появляться в близкой к правительству печати. Особой враждебностью отличались материалы Берсона в «Газете польской»¹⁴⁸. Польская сторона стала проявлять отчужденность в тех сферах, где в предшествующие годы налаживались плодотворные контакты: участились запреты на распространение советских газет и журналов, стали систематическими конфискации и обыски в книжных магазинах, располагавших советской литературой¹⁴⁹, был запрещен показ советских фильмов и чтение лекций о советском искусстве, сорваны переговоры о намеченных ранее гастролях в Польше театра мм. Вахтангова.

В НКИД СССР расценивали все это как свидетельство того, что польское правительство не находит уже возможным или нужным поддерживать прежние иллюзии добрососедства. Не скрывая сложившегося положения от советской и зарубежной общественности, советская дипломатия вместе с тем считала целесообразным не прерывать связей с польской общественностью и деловыми кругами, ибо отчуждение в этих сферах было бы на руку польскому правительству, идущему на обострение отношений с СССР.

Что касается других вопросов, интересовавших оба государства, то представители СССР осуждали польскую политику сближения с Германией, предупреждая об опасных последствиях такого курса. Как сообщал Лукасевич в Варшаву, М.М. Литвинов при встрече с ним в начале ноября подчеркивал, что нацисты используют стремление польского правительства добиться «далеко идущего соглашения с Германией» в тактических целях, чуждых интересам Польши¹⁵⁰. Польский посол в Англии доносил в Варшаву, что советский полпред в беседе с ним делал настоятельные предупреждения по поводу лицемерия гитлеровской Германии, выжидающей удобного времени, чтобы предъявить свои претензии к Польше¹⁵¹. В другой раз, во время приема, устроенного 8 октября в НКИД СССР для иностранных журналистов, М.М. Литвинов выразил озабоченность прогрессирующим сближением Польши с гитлеровской Германией, ответив на вопрос Берсона о дальнейшей судьбе Восточного пакта, что «по ознакомлении с содержанием ответов Германии и Польши следовало бы собственно сейчас ожидать польско-германских переговоров»¹⁵².

Представители советской печати в разговорах с польскими журналистами подчеркивали, что обострение отношений с СССР и Францией приведет к подчинению польской политики Германии¹⁵³.

С другой стороны, реалистически оценивая лицемерную позицию Германии в отношении Польши, советская дипломатия не исключала в польской политике возможности поворота, благоприятного идее коллективной безопасности. В разговоре с американским послом в Москве 5 октября, остановившись на перспективах Восточного пакта, М.М. Литвинов подчеркнул, что «не может поверить, чтобы поляки были в конце концов так глупы, чтобы основывать свою национальную безопасность на словах и добрых пожеланиях Гитлера»¹⁵⁴. Обсуждая во время беседы с польским послом 9 октября актуальные международные проблемы, нарком вновь обратился к вопросу о Восточном пакте. В целях согласования позиций он детально рассмотрел замечания польского правительства, изложенные в документе от 27 сентября¹⁵⁵. Но высказывания посла показали, что план коллективной безопасности расходится с конкретными целями польской политики¹⁵⁶.

Польский посол в письме к Беку от 3 октября¹⁵⁷, анализируя на основании материалов печати советскую позицию, пришел к выводу, что заметный скептицизм советских газет в отношении международной политики Польши¹⁵⁸ продиктован не тактическими целями давления на нее, а «отражает весьма серьезный подрыв доверия Советского правительства к польской внешней политике, который начал проявляться с момента отклонения балтийской декларации». Этот факт, по словам Лукасевича, был особенно контрастен на фоне благоприятного развития отношении СССР с другими соседями. И все-таки, отмечал он, признавая тем самым миролюбие и далеко идущую добрую волю правительства СССР, советская политика «оставляет себе возможность действий, направленных на сближение» с Польшей.

Между тем польское правительство укрепляло курс на сближение с Германией и другими странами, добивавшимися захвата чужих территорий под маркой «ревизии» Версальской системы. Продолжалась взаимная информация относительно тактики в вопросе Восточного пакта¹⁵⁹. 1 ноября дипломатические представительства Польши в Берлине и Германии в Варшаве были возведены в ранг посольств, что было расценено другими странами как новая политическая демонстрация прогерманской ориентации Польши¹⁶⁰. Одновременно польское правительство активизировало сближение с Венгрией, имевшей территориальные претензии к Румынии и Чехословакии. 19—21 октября Польшу посетил с официальным визитом премьер-министр Венгрии Д. Гёмбеш. Хотя формально дело ограничилось подписанием конвенции о культурном сотрудничестве, во Франции и странах Малой Антанты эти контакты были расценены как враждебная демонстрация¹⁶¹. В европейских дипломатических кругах курсировали слухи, будто секретной целью польско-венгерской встречи был вопрос о будущей общей польско-венгерской границе. Когда жалоба Югославии на Венгрию из-за покровительства последней виновникам марсельского покушения разбиралась в Лиге Наций, Польша выступила в поддержку Венгрии, что вызвало соответствующую реакцию в Югославии¹⁶².

Таким образом, новая ориентировка не упрочила позиций Польши. Это подтверждало продолжение маневров в вопросе о Восточном пакте, хотя неучастие в нем было польским правительством предрешено. На первый взгляд казалось, что смена на посту министра иностранных дел Франции упростит положение польской дипломатии в этом вопросе¹⁶³. Несоответствие взглядов Лаваля идее коллективной безопасности было очевидным. Парижский корреспондент «Газеты польской», прибегнув для характеристики их к сравнению Восточного пакта с шахматной партией, писал, что на доске «те же самые фигуры, но расставлены иначе. Это не есть партия, оставленная Барту, в которой Россия передвигалась, как королева, а Германия была под угрозой шаха, а возможно и мата»¹⁶⁴.

При первой встрече с польским послом А. Хлаповским Лаваль отметил желательность укрепления доверия между союзниками, а относительно Восточного пакта подчеркнул, что считает участие в нем Германии обязательным¹⁶⁵. Это было значительным отступлением от линии Барту, который после вступления СССР в Лигу Наций заявил «о намерении своего правительства в случае отказа Германии заключить пакт и без нее»¹⁶⁶. В беседе с Лярошем 7 ноября Бек со своей стороны высказался за поддержание «дружественных контактов с Францией на основе существующего союза», но подчеркнул, что «Восточный пакт не представляется ему благоприятной основой для укрепления польско-французских отношений»¹⁶⁷.

В первое время в МИД Польши стекались сведения о том, что Лаваль чужд намерению продолжать переговоры о Восточном пакте. Таково было впечатление Хлаповского¹⁶⁸, на основании которого Бек писал 19 ноября в посольство в Москве: «По вопросу Восточного пакта обращаю ваше внимание, что Лаваль никакого нажима не оказывал и даже говорил явно о малой актуальности теперь этого пакта. Я думаю, что сообщения, исходящие от Альфана¹⁶⁹, имеют место по его собственной инициативе, возможно поддержанной низшими чиновниками французского МИД»¹⁷⁰.

Однако расчет польской дипломатии, что смена на посту министра иностранных дел приведет к отказу Франции от Восточного пакта, не оправдался. Под влиянием настроений французской общественности, требовавшей продолжать политику сближения с СССР, связанный обязательствами, данными Францией в предыдущий период, а также предвидя трудности будущего соглашения с Германией — этой своей политической цели Лаваль не скрывал, — он высказался за продолжение переговоров о Восточном пакте¹⁷¹.

Советское правительство, учитывая по существу отрицательную позицию польского правительства, приняло принципиальное решение на случай, если не удастся ее изменить, пойти на заключение Восточного пакта без Германии и Польши при согласии Франции и Чехословакии или одной Франции¹⁷². Вместе с тем оно считало, что пока польское правительство еще не дало окончательного ответа, необходимо настаивать на присоединении Польши к региональному соглашению. Эта точка зрения была отражена в статье газеты «Известия» «После марсельских выстрелов»¹⁷³, в которой подчеркивалось, что сближение Франции с СССР не является альтернативой франко-польского союза, а наоборот, усиливает позицию Польши и обеспечивает дело мира на востоке Европы.

22 октября Леже обсудил с временным поверенным в делах СССР во Франции М.И. Розенбергом дальнейший план переговоров с Польшей и Германией. В крайнем случае французский представитель предполагал «пойти на формулу регионального пакта о ненападении с обязательством консультации в случае осложнений. Подобный пакт... являлся бы канвой, позволяющей "дополнить" его двусторонними пактами¹⁷⁴.

12 ноября Лаваль заявил М.И. Розенбергу, что будет добиваться участия Польши в Восточном пакте, пригрозив разрывом союза в случае ее отказа¹⁷⁵. Комментируя эту встречу, агентство Гавас сообщило, что французский МИД готовит ноту Польше по поводу ее позиции в вопросе Восточного пакта и что в существующих обстоятельствах «надежда на присоединение Польши к пакту не может быть полностью оставлена»¹⁷⁶.

Одновременно через французского посла в Варшаве Лаваль передал пожелание встретиться с Беком в Женеве на чрезвычайной сессии Совета Лиги Наций¹⁷⁷. Но Бек не поехал в Женеву. Представителю Польши при Лиге Наций он поручил нанести визит вежливости Лавалю с тем, чтобы подтвердить верность союзу и в то же время заявить, что «платформа Восточного пакта не является подходящей для развития» польско-французских отношений. «Проект этого пакта, — говорилось в телеграмме Бека в Женеву от 19 ноября, — который вырос из случайных дополнений к русско-французскому сближению, создал много неясностей в сфере непосредственных польских интересов»¹⁷⁸.

21 ноября в Женеве Лаваль ознакомил М.М. Литвинова с проектом меморандума, направляемого Польше¹⁷⁹. Из документа следовало, что, соглашаясь с необходимостью участия в пакте Германии, Франция настаивала на скорейшем положительном ответе правительства Польши. В случае упоминания в тексте договора о взаимопомощи польско-германской декларации о ненападении, Франция предлагала также включить в Восточный пакт ссылки на договоры о ненападении между СССР и его западными соседями. Польско-германское соглашение о неприменении силы, по мнению Франции, не освобождало Польшу от оказания взаимной помощи, предусмотренной Восточным пактом. Франция готова была согласиться, чтобы Польша не несла обязательства взаимопомощи в отношении Чехословакии и Литвы (с последней — до момента установления нормальных отношений¹⁸⁰). М.М. Литвинов обратил внимание французского министра на усилившиеся попытки Германии помешать Восточному пакту путем разобщения СССР и Франции¹⁸¹. Чтобы помешать дипломатическим интригам нацистов, нарком предложил принять взаимное обязательство не заключать политических соглашений с Германией без ведома другой договаривающейся стороны и о постоянной взаимной информации. Предложение было принято, и на основании его 5 декабря был подписан специальный советско-французский протокол, к которому 9 декабря присоединилась Чехословакия¹⁸².

26 ноября Лярош вручил Беку ответ Франции на польский меморандум о Восточном пакте. Воспользовавшись признанием Францией обязательности участия Германии, Бек заявил, что поскольку переговоры с Германией могут быть продолжены только после разрешения вопроса о Сааре¹⁸³, польское правительство пока не может дать ответа по существу и даже указать сроки окончательного решения¹⁸⁴.

Ознакомившись с донесением Ляроша о разговоре с Беком, Лаваль 27 ноября направил в Варшаву две телеграммы: в первой он поручал заявить польскому министру, что Франция ожидает от Польши принципиального ответа до решения германского правительства; во второй повторял свое предложение Беку встретиться лично в Женеве и в качестве средства давления предлагал послу проинформировать польское правительство о советско-французских переговорах, завершившихся 5 декабря подписанием протокола. Однако Бек уклонился от конкретизации ответа и от встречи с Лавалем¹⁸⁵.

Тем временем нацистское правительство, считая, что отрицательная позиция Польши создала Восточному пакту надежную преграду, сосредоточило усилия на срыве советско-французского сближения путем сепаратных маневров в отношении каждого из партнеров. С точки зрения польского правительства намеки германской дипломатии о. возможном улучшении политических и экономических отношений с СССР, в которых оно усматривало возобновление «линии Рапалло»¹⁸⁶, были крайне неблагоприятны. Смягчение советско-германских противоречий в понимании польского правительства ликвидировало основу «равновесия между Востоком и Западом». Отношение советской стороны к германским намекам стало предметом пристального внимания польской дипломатии. Рассмотрев в двух обширных донесениях (от 4 и от 18 декабря) все оттенки материалов советских газет и официальных заявлений, посольство пришло к выводу, что, во-первых, «советская пресса отражает стремление правительства СССР к установлению теснейшего сотрудничества с Францией», во-вторых, «возможность франко-германского компромисса берется во внимание» и, в-третьих, что «позиция советской прессы не подтверждает слухов о подготовке почвы для ослабления напряженности советско-германских отношений»¹⁸⁷.

Свою оборотную сторону для правительства Польши имели также прогерманские настроения Лаваля. Перспектива франко-германской договоренности, включающая согласие Германии на Восточный пакт за цену уступки со стороны Франции в вопросе ремилитаризации, в благосклонном отношении к которой Англии и Италии не приходилось сомневаться, вновь поставили бы Польшу перед фронтом западных держав, обесценив ее поддержку в глазах Германии. В связи с этим польской дипломатией был проведен зондаж в Берлине. 5 декабря в ответ на информацию Липского, что отношение Польши к Восточному пакту, несмотря на уступки, содержавшиеся во французском меморандуме, осталось по-прежнему отрицательным, Нейрат обнадежил посла, что позиция Германии также будет негативной, даже если основы пакта будут изменены. В своем донесении в Варшаву Липский с особым удовлетворением отмечал антисоветские акценты аргументации нацистов. «Знаменательно, — писал он, — что Нейрат назвал пакт "Русским пактом"», а «канцлер Гитлер категорически меня заверил на аудиенции 14 ноября, что его правительство, помимо хозяйственных отношений, не пойдет на какие-либо другие соглашения с Советской Россией»¹⁸⁸.

Однако одновременно нацистская дипломатия дала понять, что в ее планы не входит брать на себя ответственность за срыв Восточного пакта: германский посол сообщил Беку, что официальная позиция Германии не будет представлена в ближайшее время¹⁸⁹.

В этих условиях польское правительство также воздержалось от окончательного ответа, запутав свою позицию двусмысленными формулировками, которые дали повод французской дипломатии истолковать их в пользу восточного пакта. В середине декабря Лярош обратился к Беку с целью «принципиального и решающего разговора», после которого немедленно выехал в Париж для доклада¹⁹⁰. 21 декабря Леже ознакомил советского представителя с записью этой беседы, после чего М.И. Розенберг сообщил в Москву: «Из записи вытекает, что Бек дал принципиальное согласие на пакт с оговоркой относительно окончательного текста пакта и присоединения Германии... Леже, не имея полной уверенности в позиции Бека, считает, однако, что теперь Франция может ответить Германии»¹⁹¹.

Для достоверности сразу после отъезда Ляроша поверенный в делах Франции ознакомил Бека с французской записью беседы и по поручению своего МИД заявил, что в понимании французской стороны заявление Бека свидетельствует о том, что, «за исключением оговорки, касающейся редакции пакта и обязательности участия Германии, польское правительство дает в принципе свое согласие на него». Бек признал запись правильной, но возразил против данной ей французским МИД интерпретации¹⁹². Очевидно, вслед за этим разговором, 16 декабря Бек направил в польское посольство в Париже телеграмму, опровергавшую французскую точку зрения. «Французскому послу, — говорилось в ней, — я заявил следующее: польское правительство не убеждено, что предложенная система была бы полезной и в особенности полезной для Польши. Поэтому мы и в дальнейшем изучаем пакт, руководствуясь соображениями солидарности, международными и общеевропейскими обязательствами, и до сих пор не дали отрицательного ответа. Однако мы не можем выразить согласия на пакт даже «в принципе», т. к. 1) не имеем доверия к полезности всей концепции, 2) не имеем доказательств, что Германия действительно хочет присоединиться к пакту, 3) не располагаем текстом, который бы позволил нам конкретно рассмотреть предложение. Согласие польского правительства было бы в таких условиях неискренним»¹⁹³.

Связанный обязательством по подписанному в декабре франко-советскому протоколу, Лаваль формально оставался сторонником Восточного пакта. 16 января германскому правительству был вручен французский меморандум, с которым предварительно был ознакомлен советский представитель. М.М. Литвинов, обсудивший с Лавалем при встрече в Женеве на сессии Совета Лиги Наций текущую стадию переговоров, советовал французскому министру по примеру Барту добиваться поддержки Восточного пакта Англией и Италией и использовать угрозу заключения пакта без Германии и Польши. В поддержку позиции СССР выступили представители Малой и Балканской Антант¹⁹⁴. Под таким воздействием Лаваль обещал активизировать переговоры с Германией и Польшей. Во время бесед с Беком 16 и 19 января он рекомендовал польскому министру поддержать пакт и предупреждал, что в случае отказа будет продолжать переговоры, не обращая внимания на Польшу. Однако Бек не отступил от своей позиции, тем более что, по его впечатлению, настроение Лаваля отличалось равнодушием к задаче реализации Восточного пакта¹⁹⁵. «Лаваль, — писал он из Женевы, — создает впечатление нерешительности, проявляя по существу больше заинтересованности ослаблением напряженности с Германией, чем русской политикой, но и этого изменения не акцентирует ясно, повторяя старые формулы о Восточном пакте»¹⁹⁶.

Другой характер носила встреча Бека 16 января с советским представителем. Обратившись к содержанию ответа Бека на последний демарш Ляроша в середине декабря, в котором давалось согласие продолжить переговоры, М.М. Литвинов показал, что его нельзя расценивать иначе, как принципиальное согласие на Восточный пакт, ибо, как подчеркнул он, «нельзя же продолжать переговоры, если какие-либо предложения принципиально отвергаются, а потому и правилен был французский вывод о принятии Польшей пакта в принципе». На вопрос советского представителя: «Можно ли рассчитывать на то, что, в связи с согласием Германии, со стороны Польши не будет никаких затруднений», — Бек ответил неоднозначно. Он сказал, что «уже дал согласие французам сообщить Германии о согласии Польши продолжать переговоры и что Польша, конечно, крестового похода против пакта вести не будет, что дело это, однако, очень сложное... что Франция сделала ему значительные уступки, пойдя навстречу его возражениям, но чтобы дать окончательный ответ, нужно видеть текст пакта»¹⁹⁷.

Чтобы покончить с увертками польской дипломатии, советская печать на основании этого заявления Бека сообщила, что «Польша не выдвигает больше никаких возражений против Восточного пакта и изъявляет готовность продолжить переговоры и принять участие в выработке окончательного текста пакта»¹⁹⁸. Затем было опубликовано интервью М.М. Литвинова корреспонденту французского агентства Гавас, в котором он заявил, что шансы заключения Восточного пакта «значительно повысились», так как это «зависит теперь только от Германии»¹⁹⁹.

Правительство Польши отреагировало на это сообщением Польского телеграфного агентства, в котором по-прежнему двусмысленно говорилось, что в позиции Польши не произошло никаких изменений²⁰⁰.

Гитлеровцы же немедленно приняли меры, чтобы предупредить эвентуальное изменение польской позиции. Геринг, который 26—31 января под видом охоты по приглашению президента посетил Польшу и имел ряд политических бесед на высшем уровне, заявил Беку, что «Восточный пакт Германия не подпишет» и подчеркнул, с угрожающим намеком, что к изменению этого негативного отношения ее могло бы склонить только «явное пожелание маршала Пилсудского». В официальной беседе он заверил также Бека, что Германия не пойдет на соглашение с СССР и от имени Гитлера сказал, «что канцлер решил продолжать политику развития отношений добрососедства с Польшей на основе декларации от 26 января 1934 г.²⁰¹

Этот визит кроме уточнения позиций в вопросах политики текущего дня, имел целью, как не без оснований считают некоторые польские исследователи²⁰², нащупать возможность использования Польши против СССР в начальной стадии борьбы Германии за «жизненное пространство», соблазнив ее перспективой реализации давних планов Пилсудского по завоеванию Украины. Излагая содержание данной ему Гитлером инструкции, Геринг говорил Липскому, будто фюрер «готов признать в договоре, что вопрос о «коридоре» не является предметом спора между двумя государствами, однако... германская политика в будущем должна будет искать экспансии в каком-либо направлении. Эту экспансию по согласованию с Польшей Германия могла бы направить на Восток, определив район заинтересованности Польши на Украине, а Германии на северо-востоке... если иметь в виду Литву, то и здесь могло бы произойти некоторое округление в пользу Польши». Такие основы, по словам Геринга, могли быть оформлены как тайным письменным соглашением, так и устной договоренностью²⁰³. Как свидетельствует Шембек, в разговорах с членами польского правительства и с дипломатами на приеме в германском посольстве Геринг пространно доказывал, будто нацисты не имеют агрессивных целей в отношении Польши, так как создание непосредственной советско-германской границы было бы для Германии «очень опасно». «Поэтому Германии, — говорил он, — необходима сильная Польша, чтобы вместе с ней поставить барьер против России». Еще конкретнее он высказывался во время охоты. По словам директора протокольного отдела польского МИД Т. Ромера, Геринг в присутствии генералов К. Фабрицы и Соснковского «почти предложил нам антисоветский союз, а также совместный марш на Москву». Этот факт подтвердил Шембеку Липский, лично присутствовавший на охоте, дополнив его сообщением о предложенном Герингом плане раздела территорий Советского Союза. «Украина, — по его словам, — была бы сферой влияния Польши, тогда как северо-запад России достался бы Германии»²⁰⁴.

Наконец, в беседе с Пилсудским Геринг, выполняя поручение Гитлера, поднял, как было сформулировано в польских записях и в воспоминаниях Бека, военные проблемы, касающиеся России, и намекнул, что совместный польско-германский марш принес бы выгоды, которые Польша могла бы реализовать на Украине²⁰⁵. По словам Геринга, записанным Липским 28 февраля 1935 г., Пилсудский ответил, что Польше, имеющей тысячекилометровую границу с Советским Союзом, необходим мир²⁰⁶.

Осторожность польского диктатора нетрудно понять, если учесть, что согласие на предложение Геринга привело бы не только к немедленному резкому обострению польско-советских отношений, но в условиях советско-французского сближения грозило бы разрывом союза с Францией. Возможно также, что сдержанность Пилсудского объяснялась намерением обеспечить более выгодные условия в договоренности с Германией — в ходе беседы был сделан намек такого рода. Его позиция не закрывала дороги для переговоров в последующем: он благосклонно отнесся к замечанию Геринга об установлении более тесных контактов между польской и немецкой армиями²⁰⁷.

В целом эта польско-германская встреча на высоком уровне убедила обе стороны во взаимной поддержке по вопросам текущей политики в борьбе против плана коллективной безопасности.

Но сложившемуся обычаю «Газета польска» свой новогодний номер в 1935 г. открывала статьей, посвященной внешней политике Польши. Этот материал, написанный Медзиньским и названный «Свет и тени»²⁰⁸, в хвалебном тоне излагал основы проводимой правительством «санации» политики. Среди положительных итогов минувшего года первое место занимало соглашение с Германией, которое, по словам пилсудчиковского публициста, «изменило не только политическое положение Польской республики. Оно радикальным способом изменило в глазах всего мира положение в Центральной Европе и, вместе с заключенным перед этим пактом о ненападении Польши с Советской Россией, является осью мира на пограничье двух политических укладов». Такая оценка, проникнутая демагогией в духе претензий на гегемонию Польши в прилежащем районе и на роль посредника во взаимоотношениях СССР с западными государствами, свидетельствовала о том, что «санационная» верхушка сочла разрешенной намеченную стратегическую задачу: международное положение Польши без сколько-нибудь реальных оснований было расценено как состояние устойчивого «равновесия». Недаром в статье не было даже намека на положительную программу ближайшего и отдаленного будущего.

В числе «теневых» моментов текущего периода назывался Восточный пакт, по поводу которого, как говорилось в статье, «не пришло еще время для уточнения последнего слова», отмечались также польско-французские разногласия и «торможение в развитии соседских отношений с Советской Россией», вина за которые возлагалась на партнера.

Политическая реальность была далека от нарисованной официозом картины и не укладывалась в искусственную схему «равновесия». В то время как нацисты, по заслугам оценив роль польского правительства в сопротивлении плану коллективной безопасности, сочли уместным предложить ему наступательный антисоветский союз, положение в советско-польских отношениях из-за позиции «санационного» буржуазно-помещичьего правительства характеризовалось прогрессирующим охлаждением.

Комментируя новогоднее выступление польского официоза, газета «Известия» констатировала, что в нем не предлагалось программы развития польско-советских отношений²⁰⁹.

Вместе с расхождениями в международных вопросах создавалась напряженность в области двусторонних отношений. Правительство Польши, на словах выступавшее за добрососедство, на деле ликвидировало элементарные условия нормализации отношений. В такой обстановке стал возможным выход в свет в начале 1935 г. книги Студницкого «Политическая система Европы и Польша», проникнутой идеей совместной с Германией наступательной антисоветской политики. Автор ратовал за предельно жесткий курс, «ибо союз с большевистской Россией открывает путь для ее влияния, тогда как антагонизм порождает недоброжелательность к ее идеологии и психологии». В центре его внимания была идея образования «центрально-европейского блока», в котором Польше принадлежала бы следующая за Германией роль. Главное назначение блока — создать новое соотношение сил в Европе, безопасность капиталистических отношений в которой якобы «требует ампутации России на западе, юге и востоке». «Вместе с Германией Польша, — по словам Студницкого, — могла бы пойти на украинский эксперимент... блок сумел бы оторвать от России Крым..., Карелию, Закавказье и Туркестан с его хлопковой продукцией... Дальний Восток вплоть до Байкальского озера должен отойти Японии»²¹⁰. Газета «Правда» в редакционной статье «Развернутая программа польского империализма» и газета «Известия» в материале варшавского корреспондента ТАСС И.А. Ковальского (псевдоним К. Вольский) «Откровенные речи германофила», ознакомив советскую общественность с содержанием книги Студницкого, подвергли заслуженной критике империалистический характер заложенной в ней антисоветской концепции²¹¹.

Документы советского полпредства в Варшаве красноречиво свидетельствовали о препятствиях, чинимых польскими властями советско-польскому культурному обмену²¹².

Особенно отравляла атмосферу враждебная СССР кампания польской печати, которая, перестав быть специальностью отдельных прогермански настроенных публицистов, охватила близкие к правительству органы. Антисоветские выступления, как правило, приобрели характер грубой клеветы на советскую действительность, нападок и оскорблений в адрес руководителей коммунистической партии и Советского правительства²¹³. Даже поверенный в делах Польши в СССР Сокольницкий в своем донесении от 8 января счел необходимым заметить, что польские газеты помещали «вещи неправдивые и болезненные для Советов», при этом особой резкостью и зачастую презрительным тоном отличались материалы Берсона в «Газете польской». Признавая оправданным возмущение советской стороны, он советовал прекратить газетную кампанию в ее неблаговидных формах²¹⁴.

Советское правительство не оставляло без внимания этих фактов, предупреждая об их неблагоприятных последствиях²¹⁵. Но решающей в дальнейшем направлении советско-польских отношений оно считало окончательную позицию Польши в вопросе о Восточном пакте. Важность такой взаимосвязи М.М. Литвинов подчеркивал при личной встрече с Беком в Женеве 16 января 1935 г.²¹⁶

Официальная позиция Советского правительства была сформулирована в Отчетном докладе Председателя СНК СССР VII съезду Советов 28 января 1935 г. Там говорилось, что Советский Союз «в достаточной и очевидной форме проявил стремление к дальнейшему развитию советско-польских отношений. Мы, однако, не можем говорить о нашем удовлетворении уже достигнутыми в этом отношении результатами. Но про себя мы можем твердо сказать, что намерены продолжать курс на развитие советско-польских добрососедских отношений». С предельной ясностью указывались причины неудовлетворенности — отсутствие согласия правительства Польши на Восточный пакт, а также отклонение советских предложений по обеспечению безопасности Прибалтики. К тому же как настораживающий факт отмечалось совпадение польской позиции с линией гитлеровской Германии в этих вопросах²¹⁷.

Последовавшее за этим 1 февраля выступление Бека в комиссии по иностранным делам сейма, казалось бы, давало повод для конструктивного диалога. Однако заявление польского министра, как и новогодняя статья «Газеты польской», в важнейших разделах было обращено в прошлое²¹⁸. Перечислив главные политические события польско-советских отношений, Бек приписал заслугу их осуществления исключительно польскому правительству. Отказ же Польши от мирных инициатив СССР (например, от балтийской декларации) объяснил с помощью прямой фальсификации их характера и клеветы на советскую политику. Главное же, министр иностранных дел Польши, не скрывая скептицизма в отношении Восточного пакта в принципе, оставил открытым вопрос об окончательной польской позиции. Умышленное замалчивание им доброй воли СССР к развитию советско-польских отношений, высказанное в речи главы Советского правительства, обратило всеобщее внимание. На требование оппозиции дать объяснение по этому поводу выступавший от правительственного блока Медзиньский так изложил содержание соответствующего места из доклада Председателя СНК СССР, что из его слов получалось, будто СССР брал на себя всю ответственность за неудовлетворительные результаты отношений с Польшей²¹⁹.

Все эти моменты получили соответствующую оценку на страницах газеты «Известия». В международном обзоре, посвященном анализу речи Бека, отмечалось, что она вызывает беспокойство и неудовлетворенность, не давая ответа на вопрос «куда идет польская внешняя политика» и не высказывая определенного отношения к проблеме сохранения мира, над которой «бьется международная политическая мысль и международная политика государств». В статье было прямо выражено критическое отношение к тактике польского правительства, ссылавшегося на необходимость дальнейшего изучения» Восточного пакта. «Наука не имеет пределов, — говорилось в статье, — и любой вопрос можно углублять и тщательно изучать без конца. Но вопрос о Восточном пакте есть вопрос об укреплении мира в Восточной Европе и изучение этого вопроса не может быть затянуто до того момента, когда мир в Восточной Европе уже будет нарушен... Мы опасаемся, что научные устремления польской дипломатии могут создать впечатление, что она надеется уклониться от ответа на вопрос в расчете, что самые события дадут этот ответ». Было указано также на то, что «развернувшаяся в польской печати агитация далека от того духа, которым должны оживляться отношения двух стран»²²⁰.

Поднятые газетой вопросы были обсуждены также во время очередной беседы наркома с польским послом 10 февраля, в ходе которой еще раз подтвердилось, что в отличие от советской стороны, добивавшейся наиболее полного взаимного выяснения позиций, польская дипломатия была заинтересована лишь в поддержании видимости добрососедства и скрывала от широкой общественности подлинные причины расхождений. Лукасевич заявил, что, по его мнению, неудовлетворительное состояние польско-советских отношений возникло потому, что СССР будто бы затормозил ряд мероприятий двустороннего характера, а в вопросах международной политики, в переговорах о Восточном пакте якобы утрировал германскую опасность как для СССР, не имеющего с Германией общей границы, так и для Польши, которая считает себя полностью обеспеченной договором о ненападении с Германией и союзом с Францией. Он высказал необоснованный упрек, будто Советское правительство предпочитает союз с Францией добрососедским отношениям с Польшей и в дипломатической практике действует за спиной Польши или обращается к ней через Париж²²¹.

В ответ на многочисленные и необоснованные претензии польского посла М.М. Литвинов дифференцировал поднятые им вопросы, подчеркнув, что культурный обмен и другие формы сближения зависят и определяются атмосферой политических отношений. В этой области Советское правительство предполагало, что пакт о ненападении послужит началом дальнейшего политического сотрудничества. Стремление к этому с советской стороны выразилось в предложениях по поводу декларации о независимости Прибалтики и в проекте Восточного пакта, которые не были приняты польским правительством. Нарком подчеркнул необоснованность доверия польского правительства к политике нацистов, отметив, что «Прибалтика является одним из конкретных направлений германской экспансии, ставивших под угрозу одновременно безопасность СССР и Польши²²² и не обеспеченных никакими гарантиями, в том числе и польско-германским соглашением. И если правительство Польши игнорирует такую опасность, то это вместе с фактом отказа Польши и Германии сделать заявления относительно независимости Прибалтики наводит на предположения о наличии какого-то другого соглашения между Германией и Польшей, в котором, может быть, говорится не только о Прибалтике»²²³. М.М. Литвинов показал необоснованность противопоставления отношений СССР с Польшей и Францией и упреков о мнимом ограничении роли Польши в связи с советско-французским сближением, а также отвел двусмысленные намеки по поводу назначения Восточного пакта. «Пакт имеет совершенно определенную задачу, — сказал, он, — обеспечить мир на востоке Европы и дать одинаковые гарантии всем его участникам»²²⁴.

М.М. Литвинов подтвердил желание Советского Союза продолжать культурное сотрудничество с Польшей и развивать отношения по другим линиям, но в то же время недвусмысленно заявил, что «мерилом этих отношений для данного времени является реакция Польши на предложение о Восточном пакте»²²⁵.

Анализируя эту беседу в письме в Варшаву от 12 февраля²²⁶, Лукасевич констатировал, что в Советском Союзе произошел «глубокий и серьезный подрыв доверия к внешней политике Польши и в особенности к устойчивости ее мирного и дружественного отношения к СССР». «Должен признать, — писал он, — что в области международных проблем в настоящем положении я не вижу никаких возможностей смягчить отношение СССР к нам, потому что все, кроме не принимаемого в расчет полного согласия на участие в Восточном пакте, было бы для здешнего правительства недостаточным». «Только в случае, — высказал Лукасевич предположение, которое сам считал несбыточным, — если бы Советское правительство пришло к выводу, что его политика Восточного пакта и союза с Францией обанкротилась, можно было бы думать о налаживании отношений в чисто политической области». Для дискредитации идеи коллективной безопасности он цинично предлагал «помещать в серьезных органах спокойные, но неприятные для СССР статьи», представляющие в ложном свете его заинтересованность в Восточном пакте.

Не оказала существенного влияния на позицию правительства Польши в вопросе о Восточном пакте и усилившаяся тенденция западных держав подчинить идею коллективной безопасности задачам компромиссного соглашения с Германией. В начале января 1935 г. Лаваль предпринял поездку в Рим, в результате которой с Муссолини была достигнута договоренность о признании за Германией права на вооружение, было получено тайное согласие Лаваля на свободу действий Италии в Эфиопии, а также обсуждался вопрос многостороннего консультативного договора стран Центральной и Юго-Восточной Европы с участием Австрии, Германии, Италии, Чехословакии, Венгрии и Югославии с дальнейшим присоединением Франции, Польши и Румынии²²⁷. В отличие от Барту, который планировал заключение договора стран Дунайского бассейна, способного помешать аншлюсу и гарантировать независимость Австрии как новое звено коллективной безопасности, параллельное региональному договору Восточной Европы, Лаваль хотел придать своему предложению характер альтернативы Восточного пакта. Советская печать с полным основанием подчеркивала, что римские соглашения выдержаны в духе концепции «пакта четырех» с его тенденцией исключения СССР из европейской политики и установления «директората» великих держав²²⁸. Если в свое время это последнее встретилось с ожесточенным сопротивлением правительства Польши, то теперь польская дипломатия не придала особого значения активизации идеи гегемонии западных держав. Разрабатывая свою оценку римского проекта в детальных консультациях с Берлином²²⁹, она пришла к выводу, что «его конструкция лучше, чем Восточный пакт», так как не предусматривает таких «далеко идущих обязательств, как взаимопомощь и предполагает участие большого количества государств». Принципиальное одобрение правительством Польши римского проекта не было безусловным. Закрывая глаза на действительные намерения Германии, для осуществления которых нацисты оставляли себе руки свободными от всяких международных обязательств, польское правительство слепо копировало их тактику замораживания мероприятий по взаимным гарантиям безопасности. В данном случае оно, выяснив предварительно по существу негативную позицию Венгрии, обусловило свое участие в пакте государств Центральной Европы согласием Венгрии, дружбу с которой считало важным элементом своей политики²³⁰.

Следующим этапом трансформации идеи коллективной безопасности в план соглашения западных держав с Германией ценой признания за ней права на вооружение были англо-французские переговоры, состоявшиеся во время поездки Лаваля в Лондон. В опубликованном 3 февраля коммюнике предлагалось связать заключение Восточного пакта с целой системой труднодостижимых соглашений, в том числе о пакте государств Центральной Европы, о возвращении Германии в Лигу Наций, об общем соглашении относительно вооружений с целью ликвидации ограничений для Германии, о заключении участниками Локарнского договора конвенции, предусматривавшей немедленную вооруженную помощь в случае нападения с воздуха²³¹. Последнее предложение, предполагавшее прямое военное соглашение западных держав и Германии, представляло непосредственную опасность для СССР и затрагивало интересы Польши, объективно повышая ее заинтересованность в Восточном пакте. Однако это не смутило польское правительство. Наоборот, оно было удовлетворено новыми осложнениями на пути Восточного пакта и досадовало лишь, что он не был отвергнут Англией вовсе²³². Конечно, Варшаву не могла не беспокоить перспектива «воздушной» конвенции, но в правительстве преобладало мнение, что польско-германская декларация является достаточной гарантией даже на случай сговора Германии с западными державами. «Хорошо бы мы сейчас выглядели, — делился Бек со своими коллегами, — если бы не имели польско-германской декларации о ненападении. Ведь в лондонских переговорах нас продали бы за 2 фунта и 13 шиллингов»²³³. Послу в Лондоне он поручил заявить в Форин оффис, что, наблюдая «новое отделение Западной Европы от Восточной... польское правительство тем более должно будет заботиться об обеспечении безопасности и своих добрососедских отношений собственными средствами». Факт обновления Локарнских соглашений, которые теперь предполагалось дополнить воздушной конвенцией, польская дипломатия надеялась повернуть против Восточного пакта, демагогически утверждая, что объединение его в общей схеме с «воздушной» конвенцией и, следовательно, с «Локарно», дискредитирует его в глазах Польши.

Беспокойство и неуверенность польского правительства ослабли, когда стал известен ответ Германии на лондонские предложения, данный 14 февраля. Германская позиция была дифференцированной: Германия по-прежнему отклоняла Восточный пакт, не давала прямого ответа на остальные предложения, зато соглашалась вести переговоры с Англией о заключении воздушной конвенции²³⁴. За два дня до оглашения официального меморандума Гитлер в беседе с Липским высказался за участие Польши в воздушной конвенции. Это предложение показалось польскому правительству исключительно выгодным и обнадеживающим в том отношении, что могло быть истолковано как косвенное включение Польши в систему гарантий Локарнского пакта. Правда, через несколько дней Нейрат прекратил обсуждение этого предложения, пояснив Липскому, будто излишнее его афиширование может привести к попыткам СССР присоединиться к воздушной конвенции и к оживлению переговоров о Восточном пакте²³⁵. Тем не менее польское правительство демонстрировало теперь удовлетворенность тем, что позиция Германии закрепила принцип устранения СССР из европейской политики. Из высказываний Бека в беседе с Я.Х. Давтяном 20 февраля²³⁶ можно было понять, что он считает Восточный пакт окончательно отклоненным. Не без тени иронии он напомнил о неудачных попытках западных держав достигнуть многостороннего политического соглашения (в том числе «пакта четырех»), намекая, что, по его мнению, Восточный пакт постигнет та же участь. «Господин Литвинов, — говорил Бек, — недооценил сложного положения в Европе, ибо трудно ожидать, чтобы он имел привилегию достигнуть того, что не удалось другим». В наивном предвкушении на равных войти в предполагаемую комбинацию западных держав он оговорился, что Польша в принципе не отвергает многосторонних соглашений²³⁷. Беку даже казалось будто Англия ожидает от Польши проявления инициативы в разработке «собственного проекта организации безопасности Восточной Европы, который мог бы заменить франко-русский проект Восточного пакта»²³⁸.

Советское правительство энергично выступило против тактики Германии, нашедшей поддержку в английских правящих кругах и рассчитанной на отказ Франции от идеи коллективной безопасности. 20 февраля в ответ на запрос английского и французского правительств оно опубликовало декларацию об отношении к лондонским проектам. В ней подчеркивалось, что позитивной стороной лондонской схемы является ее основание на принципе системы региональных пактов, направленном на обеспечение всеобщего мира и что «пренебрежение к тому или другому из этих соглашений не только не послужит укреплению «перспектив мира», а скорее может рассматриваться как открытое поощрение к нарушению мира в соответствующей области»²³⁹. В передовой статье «Известий» от 21 февраля, озаглавленной «Советское правительство и англо-французское соглашение», было конкретно указано, что такая опасность исходит от маневров германской дипломатии, стремящейся к срыву системы соглашений путем выделения одной «воздушной» конвенции, а также от благосклонного отношения влиятельных английских политических кругов к этим маневрам²⁴⁰.

Под воздействием советской дипломатии английское правительство вынуждено было признать Восточный пакт «интегральной частью лондонской программы» и заявить Германии о невозможности рассматривать «воздушную» конвенцию вне связи с другими частями схемы²⁴¹. Оно надеялось, что ценой согласия на вооружения Германию удастся убедить принять участие во всех мероприятиях, предусмотренных лондонскими соглашениями. Министр иностранных дел Англии Д. Саймон и лорд-хранитель печати А. Иден намеревались посетить Германию для продолжения переговоров. Первоначально визит был назначен на 7 марта, но затем под предлогом болезни Гитлера перенесен на 25—26 марта²⁴². Решения, принятые германским правительством в этот промежуток времени, свидетельствуют о том, что перепое срока англо-германских переговоров был не случайным. За это время Гитлер обеспечил себе преимущественную позицию в переговорах. 16 марта 1935 г. в нарушение военных статей Версальского договора в Германии был принят закон о всеобщей воинской повинности. Таким образом, то, что Англия намеревалась позволить Германии за цену политических уступок, было осуществлено Гитлером явочным порядком. В результате Гитлер заявил о согласии только на «воздушную» конвенцию, а на вопрос Саймона о Восточном пакте ответил, что готов заключить двусторонние пакты о ненападении и консультации, но не хочет участвовать в пакте взаимопомощи²⁴³.

«Германия расторгает Версальский договор» — под таким заголовком «Известия» 17 марта поместили первое сообщение о решении германского правительства. На следующий день «Правда» опубликовала полный текст 5 статьи Версальского договора под заголовком «Документ, изодранный в клочья»²⁴⁴. В последующие дни центральные органы печати выступили с рядом статей, в которых подчеркивалась серьезность новой ситуации, обусловленной отменой установленных Версальским договором ограничений германских вооружений, и необходимость единства всех миролюбивых сил перед лицом милитаризации Германии²⁴⁵.

В этих условиях Советское правительство признало необходимым заключение Восточного пакта как в полном составе, так и в случае отказа одной Германии или Германии и Польши. Усилия советской дипломатии были направлены на то, чтобы активизировать Францию в этом вопросе²⁴⁶. Под влиянием настроений французской общественности Лаваль не мог отказаться от сотрудничества с СССР²⁴⁷.

Кроме того, Советское правительство полагало, что вследствие неудачи берлинских переговоров английское правительство проявит большую заинтересованность в реализации коллективных договоров, предусмотренных лондонской программой, и, в частности, одобрит Восточный пакт без Германии. Этот вопрос обсуждался во время переговоров с А. Иденом, который после Берлина 28—30 марта посетил Москву, а затем держал путь в Варшаву и Прагу. Правительство СССР подтвердило, что, несмотря на все трудности, чинимые Германией и Польшей, оно остается на позиции коллективной безопасности. «В этом случае, — заявил советский представитель, — очевидно, пришлось бы заключить Восточный пакт без Германии и Польши. Он потерял бы от этого 50 процентов своей ценности, но другого выхода все-таки нет». Иден уклонился от официального ответа и лишь от своего имени заявил, что «раз Германия категорически отказывается от участия в пакте взаимопомощи, то нет никаких оснований возражать против организации такого пакта без Германии»²⁴⁸.

Учитывая предпочтительное отношение английского правительства к многостороннему договору перед союзом СССР и Франции, советская дипломатия выразила надежду, что Иден авторитетом своей страны повлияет на польское правительство в благоприятном пакту духе. «Было бы очень ценно, — сказал М.М. Литвинов, — если бы британская дипломатия, на которую сейчас в сильной степени ориентируется Польша, попробовала бы убедить руководителей последней в необходимости принять участие в Восточном пакте взаимопомощи»²⁴⁹.

В последний день пребывания в Москве Иден имел беседу с польским послом Лукасевичем²⁵⁰, которому рассказал о берлинских и московских переговорах, подчеркнув, что «если бы Польша могла согласиться участвовать в Восточном пакте, вопрос был бы разрешен». Но, детально проинформированный о содержании англосоветских переговоров итальянским послом и эстонским посланником в Москве, Лукасевич знал уже, что в вопросе о заключении Восточного пакта без Германии Иден выступал от собственного имени, поэтому его эвентуальные рекомендации в Варшаве не следовало воспринимать как официальную позицию английского правительства²⁵¹.

Переговоры Идена в Польше состоялись 2—3 апреля. Он провел две беседы с Беком, содержание которых изложено в официальном документе польского МИД, а также в дневнике Шембека, получившего информацию от присутствовавшего на первой встрече Рачиньского. Во второй половине дня 2 апреля Иден был принят Пилсудским. Ход аудиенции известен из записи Шембека, присутствовавшего на ней. Кроме того варшавский визит Идена подробно описан им в мемуарах²⁵².

Свидетельства об этих переговорах важны не только потому, что они оказались последней пробой повлиять на решение польского правительства в отношении Восточного пакта, после чего Советское правительство взяло курс на осуществление тех мер безопасности, реализация которых была возможна без Польши, но также и потому, что в ходе обмена мнениями рельефно обозначилось несоответствие того, что польская правительственная элита считала принципами проводимой ею внешней политики, реальному положению вещей.

Существенные различия обозначились в понимании жизненно важных для Польши вопросов ее взаимоотношений с СССР и Германией и в оценке их внутреннего положения и внешнеполитических целей. Иден поделился впечатлением, что в результате посещения СССР он убедился в искреннем миролюбии советского народа, поглощенного огромной созидательной работой. Подтверждение этому выводу он получил в высказываниях советских руководителей. Иден рассказал польским представителям, что в беседе с ним И.В. Сталин «очень категорически заявил об отсутствии у России каких-либо стремлений к экспансии за пределы ее нынешних границ. Он заявил, что Советскому Союзу необходимо пятьдесят лет мирной работы, чтобы выполнить начертанные внутренние задачи»²⁵³. Иден подчеркнул также, что предметом особых забот Советского правительства является опасность военного конфликта, главными источниками которого оно считает Германию и Японию. Возвратившись несколько раз в течение беседы с Беком к вопросу о масштабах германских вооружений, он со своей стороны дал понять, что считает опасения Советского правительства в отношении Германии не лишенными оснований²⁵⁴.

На вопрос Идена, разделяет ли польское правительство вывод о миролюбии СССР, Бек ответил отрицательно, сославшись на значительный потенциал советских вооруженных сил и якобы существующую напряженность внутреннего положения²⁵⁵.

Еще более негативно высказался Пилсудский. Сославшись на исторические примеры, он дал понять, что считает выявившиеся расхождения в оценке политики СССР следствием незрелых суждений и поверхностного знакомства английского представителя с Советским Союзом и единственно достоверными признает собственные оценки ситуации в СССР²⁵⁶.

Результаты этих первых бесед как бы резюмировал Шембек в неофициальном разговоре с Иденом по пути в резиденцию английского гостя. Он без обиняков констатировал, что мнение Идена о России и Германии «диаметрально противоположно» с польской оценкой; этих стран и еще раз подробно изложил распространенную в правительственных кругах точку зрения о мнимой советской опасности. Что касается того империалистического хищника, захватнические аппетиты которого представляли подлинную угрозу самому существованию Польши, то представление о его политике резко расходилось с действительностью. «Третий рейх, — рассуждал Шембек, — чрезвычайно занят своими внутренними проблемами, чтобы заниматься расширением своих границ ценой соседей. Для поляков во всяком случае одно несомненно: из всех режимов, возможных в Германии, гитлеровский режим для нас наиблагоприятнейший... Как социалистический, так и капиталистический режимы вызвали бы неизбежно возвращение к политике Рапалло»²⁵⁷. Это рассуждение польского дипломата дополняло представленную Беком в официальной беседе концепцию польской политики, фундаментальной предпосылкой которой он считал напряженность советско-германских отношений. «Настоящее положение вещей, — говорил польский министр, — созданное многолетними усилиями Польши, заключается в политической стабилизации на обеих наших границах с востока и с запада и является положительным элементом не только для нас, но и для европейского мира... Мы здесь говорили о неприязни между Германией и Россией. Вообразим теоретически, что Польша связалась бы более тесно с Советской Россией или Германией. Мы тотчас же имели бы вместо нынешней стабилизации обеих границ одну границу полностью неблагополучной. Избежать этой перемены к худшему является основным принципом нашей политики»²⁵⁸.

Что касается проекта Восточного пакта, то при нескрываемой враждебности к последнему позиция польской стороны в целом продолжала внешне оставаться двусмысленной. Пилсудский, например, хотя и уклонился от конкретного рассмотрения этого вопроса, но все-таки нашел случай, чтобы, как пишет Шембек, «выразить скептицизм относительно успеха усилий, направленных к реализации так называемой безопасности в Восточной Европе, и сказал: "Я во всяком случае не думаю вам помогать"». С присущей ему грубой прямотой он дал понять Идену, что не одобряет какую-либо поддержку Англией идеи Восточного пакта, считая это неоправданным вмешательством в дела Восточной Европы²⁵⁹.

Бек в более мягкой форме пояснял английскому представителю, что польское правительство решительно возражает якобы только против имеющегося проекта Восточного пакта, который в сложившихся условиях, по его мнению, нарушит стабилизацию польско-германских отношений. Подчеркивая, что его правительство не согласится с принципом взаимопомощи, Бек в то же время имел в виду, что проявляемый западными державами интерес к идее многосторонних соглашений может поставить в порядок дня новые проекты, участие в которых будет представлять для Польши интерес. Поэтому на вопрос Идена «согласилась ли бы Польша участвовать в пакте, который был бы согласован между Германией и Россией», он ответил, что «не имеет никакой отрицательной доктрины в отношении коллективных пактов; и если только представляемый проект не будет нарушать принципа двойной стабилизации», правительство Польши якобы «готово отнестись к нему положительно»²⁶⁰.

В духе пожеланий советской дипломатии Иден конкретизировал вопрос, поинтересовавшись, каково было бы отношение Польши «к многостороннему пакту о ненападении, на основе которого некоторые контрагенты заключили бы между собой пакты о взаимной помощи. Это была бы двухступенчатая конструкция: внизу — общая, на второй платформе — факультативная. Отвергла ли бы Польша, подобно Германии, такую систему, или наличие между некоторыми контрагентами обязательства взаимопомощи не создало бы для нее непреодолимой преграды?». Бек, как свидетельствует польская запись, ответил, что «этот проект должен быть рассмотрен с точки зрения практического действия пактов. Если он ничем не нарушит вышеупомянутых принципиальных основ польской политики, то нет доктринальных причин для неприятия такого проекта»²⁶¹.

Справедливо расценив, что с формальной точки зрения данный ответ содержит принципиальное согласие, Иден 3 апреля сообщил Я.Х. Давтяну о положительном отношении правительства Польши к многостороннему договору, в котором другие участники были бы связаны обязательством о взаимопомощи²⁶². Однако и сам Иден, и дипломаты заинтересованных стран отмечали ненадежность этого ответа и колеблющуюся позицию Бека. Например, Я.Х. Давтян телеграфировал 10 апреля в НКИД СССР, что из разговора с польским министром он убедился, «что "положительный" ответ Бека о новом варианте пакта совершенно несерьезен»²⁶³. Лярош говорил советскому полпреду, что, по его впечатлению, «Бек лишь "не возражает" против этого варианта, но был бы рад, если бы он тоже не был реализован»²⁶⁴.

Советская дипломатия, заинтересованная в том, чтобы новые элементы в польской позиции оказались полезными на практике, занялась ее уточнением. М.М. Литвинов в беседе с польским послом 9 апреля сформулировал вариант Восточного пакта, на который Бек дал согласие в переговорах с Иденом. «Польша, — сказал М.М. Литвинов, — как будто согласна участвовать в региональном пакте о ненападении, консультации, нейтралитете и определении агрессии, причем не возражает против того, чтобы отдельные участники этого пакта расширили свои обязательства и на военную помощь... причем каждый из участников пакта заранее определяет размеры получаемой и даваемой им помощи. Одни, например, согласятся давать неограниченную помощь войскам, другие ограничат помощь вооружениями и экономическими санкциями, а третьи, например, будут считать достаточной помощью благожелательный нейтралитет». Послу был задан вопрос: согласится ли Польша на участие в таком договоре без Германии, правительство которой возражает против условия о взаимопомощи в любом виде?²⁶⁵. Лукасевич на основании полученных им из Варшавы инструкций²⁶⁶ ответил, что в англо-польских переговорах в Варшаве Бек не имел в виду какой-либо региональный пакт, даже без военной помощи, а речь будто бы шла о расширенном пакте не в составе стран, ранее намечавшихся для участия в Восточном пакте²⁶⁷.

Советское правительство, понимая, как малы шансы на согласие польской стороны, уже в конце марта поставило перед Францией вопрос об оформлении договора без Германии и Польши. Для этого нужно было принять решение об обязательстве взаимопомощи между Францией и странами Прибалтики. К величайшему удовлетворению польского правительства, опасавшегося роста авторитета СССР в этих странах и принимавшего все меры, чтобы помешать их участию в Восточном пакте²⁶⁸, Лаваль отказался связать Францию обязательством перед прибалтийскими государствами. Это ослабило их заинтересованность в Восточном пакте²⁶⁹.

Французское правительство не дало согласия также на тройственный договор СССР, Франции и Чехословакии и настаивало на значительном ослаблении принципа взаимопомощи. В конце концов 2 мая 1935 г. был подписан советско-французский договор о взаимопомощи, за которым 16 мая последовало заключение почти аналогичного советско-чехословацкого договора²⁷⁰. Оба эти соглашения были весомым вкладом в дело упрочения европейского мира и при последовательном их применении создавали бы серьезную преграду гитлеровской агрессии.

Договоры СССР с Францией и Чехословакией при отказе польского правительства от участия в мерах коллективной безопасности по существу ставили Польшу в положение изоляции от естественных потенциальных союзников против германской экспансии. Однако польское правительство не только не проявляло, но, очевидно, и не испытывало беспокойства по этому поводу. Ошибочно полагая, что агрессивные устремления гитлеровской Германии на восток Европы и растущее на этой почве обострение советско-германских отношений долго не выйдут за рамки политических противоречий, в которых Польша, благодаря своему важному стратегическому положению, приобретет регулирующую роль, оно считало, что сможет повлиять на практическую эффективность франко-советского договора о взаимопомощи. Желая заранее продемонстрировать свои возможности в этой области, польская сторона потребовала, чтобы в тексте франко-польского коммюнике о пребывании Лаваля с официальным визитом в Варшаве в мае 1935 г. было специально сказано, что «Франция, заключая соглашение в СССР, считалась с состоянием ненападения, созданным Польшей не востоке Европы»²⁷¹. Такая оговорка означала бы, что при необходимости применения советско-французского обязательства о взаимопомощи союзники не могли рассчитывать на благоприятную позицию правительства Польши. Кроме того, в Варшаве понимали, что новое французское правительство далеко от последовательности в проведении политики сближения с СССР, что Лаваль, вынужденный выполнять советско-французские обязательства, возникшие в период деятельности Барту, по существу отказался от духа коллективной безопасности. Учитывая общую тенденцию политики Лаваля, польская дипломатия не только не опасалась, что договор Франции с СССР ослабит франко-польский союз, но видела даже в сложившейся ситуации выгодные с ее точки зрения моменты. Так, по оценке советника польского посольства во Франции А. Мюльштейна, договор о взаимопомощи между СССР и Францией был благоприятен Польше в том смысле, что делал невозможной нормализацию советско-германских отношений и затруднял сепаратное соглашение Франции с Германией. Что касается вероятности ухудшения франко-польских отношений в связи с сопротивлением правительства Польши политике коллективной безопасности, которой Франция еще официально придерживалась, то этого, по мнению Мюльштейна, не приходилось опасаться, так как Лаваль «сумеет наладить все то, что было испорчено Барту»²⁷². В этом польский дипломат не ошибся. Посетив Варшаву 10—11 мая, накануне визита в Москву, Лаваль широко представил свою точку зрения на интересующие оба правительства вопросы. Он заявил польским представителям, что «не хочет придавать французской политике русофильского направления», что «Франция абсолютно не настроена на просоветскую политику» и что он рассматривает договор с СССР как политический акт, призванный ликвидировать всякую возможность возрождения «Рапалло», видит возможность свободного толкования его юридического содержания и, в частности, не считает Францию связанной обязательством автоматической помощи в случае агрессии²⁷³.

Политика польского правительства встретилась со значительной долей понимания и даже сочувствия со стороны Лаваля. Будучи 12—13 мая с визитом в Москве, он дал понять, что не разделяет беспокойства советских руководителей в связи с тем, что польская внешняя политика «создает впечатление полного подчинения Берлину». Передав содержание своих московских переговоров в беседах с вице-министром Шембеком 18—19 мая²⁷⁴, он подчеркнул, что «добросовестно» изложил в Москве точку зрения польского правительства по актуальным международным вопросам²⁷⁵, что на деле означало оправдание и солидарность с политикой разобщения миролюбивых сил Европы и стремление к сговору с нацистской Германией.

Таким образом, к тем трудностям, которые с самого начала возникли на пути к созданию системы коллективной безопасности в Восточной Европе из-за сопротивления правительств Германии и Польши, в конце 1934 и в 1935 г. добавились новые, связанные с усилением тенденции западных держав изолировать СССР, со стремлением нового французского правительства достигнуть соглашения с Германией в рамках договора европейских государств.

Удовлетворение польского правительства тем, что удалось помешать принятию мер коллективной безопасности в первоначально задуманном объеме, имело и оборотную сторону. Стремление к согласованным действиям с нацистами, а главное — отношение к Восточному пакту, официально поставленное в зависимость от решения Германии, наглядно показали нежизнеспособность «равновесия» и «двойной стабилизации», которую рекламировала польская дипломатия. В представлении международной общественности позиция польского правительства выглядела как явное нарушение «равновесия» в пользу Германии. Не случайно весной 1935 г. вновь оживились слухи о специальной, направленной против СССР, договоренности между правительствами Польши и Германии. Ряд французских газет опубликовал тогда текст секретного договора, якобы заключенного 25 февраля 1934 г. при ратификации польско-германской декларации о ненападении, в котором содержались антисоветские военные условия²⁷⁶. В своих донесениях в Варшаву польский посол констатировал «все более глубокий и серьезный подрыв доверия к нашей внешней политике и в особенности — к прочности нашего мирного и дружеского отношения к СССР»²⁷⁷. М.М. Литвинов еще в январе 1935 г. при встрече с Беком в Женеве предупреждал, что позиция Польши в вопросе Восточного пакта «может сыграть немаловажную роль в советско-польских отношениях»²⁷⁸. Советская дипломатия считала, что принятая правительством Польши ориентация наносит ущерб ее отношениям с СССР.

Теперь, когда отказ от участия Польши в мерах коллективной безопасности стал завершившимся фактом, польская дипломатия попыталась нейтрализовать связанные с этим морально-политические издержки. 5 мая Лукасевич в беседе с М.М. Литвиновым заявил, будто критическое отношение СССР к политике польского правительства создало у польской общественности впечатление обесценивания польско-советского пакта о ненападении. Он предложил в самых расплывчатых выражениях, чтобы советская печать выступила с некоей декларацией, подтверждающей принцип ненападения как основу отношений между СССР и Польшей. Имея в виду, что факт подобного советского выступления мог быть интерпретирован польским правительством как признание СССР ответственным за ухудшение советско-польских отношений, М.М. Литвинов подчеркнул, что не видит «решительно никакого повода для внезапного выступления с оценкой пакта, заключенного три года тому назад».

Возражая против стремления польского представителя свести дело к мнимой предвзятости советской печати и мирового общественного мнения в отношении Польши, нарком показал, что причины беспокойства Лукасевича следует искать в самом внешнеполитическом курсе польских правящих кругов. «Политика, — сказал он, — не терпит неясностей... Не могло вызвать особых недоумений соглашение Польши с Германией о ненападении, хотя обращало на себя внимание отсутствие в этом соглашении обычной в таких случаях клаузулы о прекращении действия пакта в случае агрессии. Когда однако соглашение это привело к тесному политическому сотрудничеству между Польшей и Германией, к одинаковому отношению к Восточному пакту, к одинаковым возражениям, одинаковым соображениям и методам действия, то люди во всем мире стали... спрашивать себя, какая может быть база для такого сотрудничества. Ни исторические традиции, ни различия расовые и религиозные, ни тем менее территориальные претензии Германии, продолжающей считать свою восточную границу не окончательно установленной, не могут создать такой базы. Отсюда поиски других объяснений, приведшие к предположениям о тайном сговоре с Германией». В ответ на пожелание Лукасевича М.М. Литвинов подчеркнул, что необходимость в подтверждении о сохранении в силе пакта о ненападении возникла не с советской, а с польской стороны вследствие ее прогерманского курса. А поводом для заявления польской печати о значении советско-польского пакта о ненападении могла бы, по мнению наркома, послужить оценка ею советско-французского договора о взаимопомощи²⁷⁹.

Во внутриполитическом плане, несмотря на большую маневренную активность польской дипломатии, на широкую рекламу внешнеполитических «успехов», организованную официозной пропагандой, империалистические претензии, шовинизм и политический авантюризм, свойственные правительственному курсу, вызывали острое беспокойство в широких слоях польского народа. Сильно развитое понимание опасности со стороны Германии, находившее все новые подтверждения в реальных фактах нацистской политики, делало прогерманский курс правительства крайне непопулярным в массах.

С наиболее последовательной критикой внешнеполитической линии Пилсудского и Бека, а также с программой, отвечающей коренным национальным интересам Польши, выступала Коммунистическая партия Польши. Ее представители использовали массовые выступления трудящихся, забастовки и демонстрации, трибуну сейма и подпольную печать для разоблачения прогерманской политики «санации» и для популяризации идеи дружбы с СССР, сотрудничества с ним в создании системы коллективной безопасности.

Горстка коммунистов в сейме, несмотря на враждебность буржуазных депутатов, дискриминацию и преследования властей, мужественно отстаивала взгляды своей партии. Польша, говорил в своем выступлении в сейме 7 февраля 1935 г. коммунист М. Хенциньский, всегда оказывалась на крайне правом фланге реакции: пока Франция была одним из главных организаторов антисоветской политики, Польша поддерживала ее. Теперь же, когда по мере роста опасности германского империализма Франция пошла на сближение с СССР, польское правительство обратилось к Германии и Японии, ставшими главными очагами антисоветской политики. «Программа Гитлера — Розенберга, — продолжал М. Хенциньский. — основывается на захвате Советской Украины и Белоруссии, создании из них буферных государств под германским влиянием при некотором влиянии польского капитализма ценой передачи Германии коридора и Поморья, взамен чего Германия дарит Польше доступ к Черному морю». Депутат-коммунист разоблачал правительство за поощрение прогерманской и антисоветской пропаганды, за нападки и клевету в адрес СССР. Это выступление было прервано маршалом сейма, лишившим оратора слова²⁸⁰. Реалистичность данных в нем оценок подчеркивается фактом совпадения его по времени с миссией Геринга, который развернул перед правителями Польши перспективу совместного военного похода против СССР и раздела его территорий.

Несмотря на злобствования депутатов правящего блока, коммунистка Я. Игнасяк с трибуны сейма с жаром обрушивалась на правящую верхушку, которая, по ее словам, «все более якшается со стаей капиталистических воронов во главе с Германией и Японией, поджидающими соответствующего момента, чтобы броситься и растерзать ненавистное им гнездо строящегося социализма», и в то же время не хочет присоединиться к Восточному пакту, который «полностью гарантирует Польше неприкосновенность ее границ»²⁸¹.

Свидетельством популярности идеи Восточного пакта был тот факт, что требование о присоединении Польши к нему стало непременным лозунгом агитационной работы КПП. «Мы требуем присоединения Польши к Восточному пакту и разрыва пакта с Германией!» — гласил транспарант, укрепленный коммунистами над железнодорожным полотном в Келецком воеводстве в октябре 1934 г.²⁸²

Ведущий публицист партии Ю. Брун в статье «Борьба вокруг Восточного пакта»²⁸³ представил широкую картину международных отношений в Европе, подчеркивая, что важнейшими ее элементами являются, с одной стороны, лихорадочные вооружения Германии, стремящейся к реваншу, «аншлюсам и захватам», намерение реакционных кругов Англии и Франции договориться с рейхом на платформе Западного Локарно, т. е. предоставления Гитлеру свободы действия на Востоке Европы.

В этих условиях «в срок гораздо более короткий, чем 10 лет, — писал публицист КПП, имея в виду 10-летний срок действия германо-польского пакта о ненападении, — немецкое оружие вызовет в Европе такое военное потрясение, которое автоматически поставит вопрос ревизии ряда границ в пользу Германии». С другой стороны, против политики развязывания Германии рук на Востоке «СССР выдвинул постулат Восточного пакта и неотразимую формулу — мир неделим». Ю. Брун разоблачал режим «санации», которая в такой ситуации отвергла Восточный пакт под предлогом нежелания в случае необходимости пропускать через польскую территорию чужие войска, т. е. армию СССР, и в то же время приводил факты, что польское правительство свободно и с почестями пропускало через территорию польского Поморья гитлеровские войска в Восточную Пруссию²⁸⁴. Эти факты не могли не вызвать самых серьезных опасений о наличии антисоветского сговора правителей Польши с гитлеровским режимом.

С тех пор, как к осени 1934 г. в КПП оформилась в главных чертах стратегия и тактика единого рабочего и народного фронта, основным ее лозунгом во внешней политике был народный фронт против войны.

В одном из «Писем из дома», датированном 19 февраля 1935 г., подчеркивалась важность и своевременность выдвижения антивоенного лозунга, который, благодаря широкому пониманию в массах, способствовал бы успеху работы по организации народного фронта. «На платформе действий в едином фронте и антифашистском народном фронте, — говорилось в нем, — следовало бы в настоящий момент в связи с международным положением очень широко и остро поставить вопрос войны. Подумайте, не было ли желательно выдвинуть лозунг «Долой военный союз с фашистской Германией!»... Лозунг против союза с фашистской Германией был бы основан на большой непопулярности этого союза в широких рабочих и крестьянских массах. Вокруг него можно было бы развернуть широкие действия единым фронтом, обращаясь к ППС, Бунду и партии Стронництво людове с предложением о совместном выступлении под этим популярным лозунгом»²⁸⁵.

«Выдвинутые коммунистами требования расторжения военного договора с германским фашизмом и заключения Восточного пакта, — говорил на VII конгрессе Коминтерна в июле 1935 г. генеральный секретарь ЦК КПП Ю. Леньский, — становятся популярными в массах, ибо Восточный пакт, дающий Польше реальную гарантию безопасности, целиком отвечает интересам трудящихся»²⁸⁶.

Настроения единства «снизу» всех отрядов пролетариата в борьбе за социальные и политические права трудящихся, за политику мира и сотрудничества с СССР наглядно отразились в решениях прошедшего в начале марта 1935 г. рабочего собрания Варшавы, одного из самых крупных отрядов польского пролетариата. Собрание, проведенное городскими организациями Польской социалистической партии (ППС) и Объединенных профсоюзов, обратилось к ЦИК ППС и ЦК Бунда с предложением об организации единого фронта под лозунгами борьбы против угрозы империалистической агрессии против СССР, борьбы против фашистской конституции, фашистской унификации профсоюзов и т. д.²⁸⁷

Настроения большого политического напряжения и тревоги рабочих масс за судьбу Польши выражала резолюция Главного совета ППС Варшавы «Против прогитлеровской политики», принятая в апреле 1935 г. В ней говорилось, что Главный совет обращает внимание на военные тенденции гитлеризма, его откровенно антисоветскую политику и безудержные вооружения, явную поддержку польским правительством нацистской Германии на международной арене и опасность захвата гитлеровцами Гданьска и польского Поморья и выступает «против всяких военных помыслов и устремлений, способных потопить народные массы в новых потоках крови, против прогитлеровской «санационной» политики, а также против всякой интервенции в СССР»²⁸⁸.

Деятели ППС не щадили слов для разоблачения антинациональной политики пилсудчиков. Они справедливо обвиняли «санационный» режим и эндецию в том, что те умышленно не замечают агрессивного характера гитлеровской политики, которая рано или поздно будет обращена на завоевание востока Европы²⁸⁹, против Польши или совместно с ней против СССР. Принципиальный поворот, который произошел в польской внешней политике, как говорил в сейме 2 февраля 1935 г. К. Чапиньский²⁹⁰, свидетельствует о том, что пилсудчики сочли для себя подходящим второй вариант. Депутат ППС осуждал и называл вредной эту политику, изолирующую Польшу от ее соседей и естественных союзников и мешавшую осуществлению Восточного пакта, который, по его словам, «ограничил бы Германию в ее агрессивной политике на Востоке». Казалось бы, что такое понимание международного положения Польши должно было обеспечить активную роль ППС в деле борьбы за политику единства и дружбы СССР и Польши и их совместного участия в системе коллективной безопасности. Но, проявив достаточную зрелость в критике «санации», лидеры ППС даже в интересах отстаивания самых насущных национальных чаяний не смогли преодолеть идеологии антикоммунизма и враждебности к СССР. На словах признавая значение коллективной безопасности в Европе, они в то же время извращали политику Советского Союза, порицая его за стремление к сотрудничеству в интересах мира с неагрессивными капиталистическими странами (в том числе и Польшей), которое якобы парализует борьбу пролетариата с фашизмом²⁹¹. Естественно, что такая позиция руководства ППС затрудняла дело пролетарского единства и народного фронта против войны.

Внешняя политика правительства была объектом острой критики со стороны партий буржуазной и мелкобуржуазной оппозиции, которые осуждали курс на сближение с Германией и требовали укрепления отношений дружбы и солидарности с Францией, а также сближения с Чехословакией, что тогда было тесно связано с проблемой Восточного пакта и сотрудничества с СССР. С таких позиций выступали в сейме представители партии Стронництво людове, обвинявшие правительство в отстранении высших органов от обсуждения и решения проблем внешней политики²⁹².

Главный совет христианско-демократической партии, выступавшей против прогерманской ориентации Польши, в своей резолюции, принятой в октябре 1934 г., подчеркивал, что улучшение польско-германских отношений не должно вести к «братанию» с Германией и одновременно охлаждению отношений с Францией и Советским Союзом²⁹³. Представитель национальной рабочей партии выступил в сейме с требованием, чтобы польское правительство преодолело различие в отношении к Восточному пакту, возникшее между Польшей и сторонниками этого договора²⁹⁴.

Однако приведение внешней политики Польши в соответствие с подлинными интересами нации, отказ от недальновидного курса «санации» на сближение с гитлеровской Германией, осуществление принципов единства со всеми миролюбивыми силами, добрососедства и сотрудничества с СССР зависели от способности оппозиции к единству, необходимому для организации масс в отстаивании политики мира и демократии.

Соглашательство, антикоммунизм, национализм реформистского руководства социалистического движения и лидеров мелкобуржуазных и буржуазных партий затруднили создание единого фронта, борьбы против наступления фашизма и угрозы войны, за мир и демократию.

Правительство «санации» взяло на себя тяжелый груз моральной и политической ответственности за срыв Восточного пакта. Можно с уверенностью сказать, что на первой, наиболее благоприятной стадии переговоров, когда Францию представлял Л. Барту, решающее слово оказалось за Польшей. Например, обращение к Англии, поставившей свою поддержку Восточного пакта в зависимость от условий в пользу Германии, не предусматривалось до тех пор, пока не стало очевидным противодействие правительств Германии и Польши. Было также заранее ясно, что нацистская Германия в любом случае оказала бы пакту коллективной безопасности яростное сопротивление. Но ее отказ не повлиял бы на существо договора о взаимопомощи неагрессивных государств, в то время как неучастие Польши ослабило бы его практическую эффективность.

Отказ польского правительства от участия в системе коллективной безопасности имел для Польши в дальнейшем катастрофические последствия, лишив ее надежных союзников в защите от агрессии. Связанное с политикой противодействия Восточному пакту, сближение с гитлеровской Германией повело к активизации антисоветских сил внутри страны и нанесло ущерб советско-польским отношениям.

Примечания

1. Документы..., т. 17, с. 309—311. См. также: Сиполс В.Я. Советский Союз в борьбе за мир и безопасность, с. 64.

2. Документы..., т. 16, с. 876—877.

3. Журнал немецких деловых кругов «Дер Ринг» писал, например, в статье «Принципиальная линия польской внешней политики»: «В Польше уже не верят, что ее интересы могут быть лучше всего обеспечены тем, что она будет добиваться сохранения той европейской системы, которая была создана мирными договорами и статьями Лиги Наций... Польша не хочет включаться в тот или иной из политических фронтов, которые рассекают нынешнюю Европу, чтобы не оказаться в условиях, когда ей пришлось бы во имя чужих интересов рисковать собственными. Она стремится высвободить свои силы из комплекса спорных вопросов, из борьбы... между сторонниками и противниками мирных договоров... Это политика государства, которое стремится быть великой державой». («Der Ring», 18.V.1934). В близких к польскому правительству кругах эти лицемерные комплименты принимались за действительность. (AAN MSZ, Ambasada w Paryżu, t. 346).

4. «Gazeta Polska», 23.IV.1934.

5. Beck J. Final Report, p. 55.

6. Diariusz i teki..., t. 1, s. 152.

7. На вопрос французского посла в Москве, каковы были бы советские пожелания относительно переговоров в Варшаве, М.М. Литвинов ответил, что было бы желательно проверить слухи о тайных польско-германских соглашениях, затрагивающих интересы СССР и Франции. «Не могу скрыть, — подчеркнул он, — что несмотря на внешне проявляемое Польшей дружелюбие, некоторые ее действия вызывают у нас также недоверие... Мы поэтому также заинтересованы в выяснении польской политики, и в этом отношении наши интересы совпадают с французскими» (Документы..., т. 17, с. 277).

8. Diariusz i teki..., t. 1, s. 152.

9. Бек писал в мемуарах, будто причина недоговоренности между Пилсудским и Барту заключалась в том, что «маршал перед лицом германской опасности стремился усилить чисто военное сотрудничество с Францией, в то время как французы старались втянуть нас в свои собственные комбинации в Юго-Восточной Европе, которые не имели ничего общего с проблемой Германии» (Beck J. Final Report, p. 55).

10. Diariusz i teki..., t. 1, s. 156—158.

11. Beck J. Final Report, pp. 56, 68.

12. Diariusz i teki..., t. 1, s. 156.

13. Документы..., т. 17, с. 227; «Kurier Warszawski», 25.IV.1934; «Известия», 1934, 26 апреля.

14. Документы..., т. 17, с. 313, 795.

15. Документы..., т. 17, с. 340.

16. Там же, с. 371. По первоначальному французскому проекту условие взаимопомощи вовсе не касалось прибалтийских стран. Только благодаря настойчивости советской дипломатии они были охвачены этим важнейшим обязательством. Однако французское правительство так и не согласилось участвовать в гарантиях Прибалтике, ограничив свои обязательства взаимопомощью с Советским Союзом (там же, с. 309, 340, 375).

17. Документы..., т. 17, с. 340, 371, 375.

18. AAN MSZ, P III, t. 48 (1 Sow.), k. 28, 30—33.

19. AAN MSZ, P III, t. 48 (1 Sow.), k. 32.

20. Laroche J. Polska lat 1926—1935, s. 162.

21. Diariusz i teki..., t. 1, s. 165—166.

22. Diariusz i teki..., t. 1, s. 165, 166.

23. Документы..., т. 17, с. 372.

24. Jurkiewicz J. Pakt Wschodni, s. 142; DGFP, ser. C, v. 2, pp. 879—880.

25. Там же.

26. Подлинные мотивы были сформулированы в секретных документах германского МИД. «СССР хочет поддержания статус-кво, — говорилось в инструкции для дипломатических представительств Германии за границей от 17 июня 1934 г. — В силу этого он отвергает любую территориальную ревизию. Изменение статус-кво, по мнению СССР, означает угрозу миру, так как нарушение его может п конечном счете привести к выступлению против Советского Союза... (DGFP, ser. C, v. 3, рр. 179—183). Статс-секретарь Бюлов в связи с первой информацией о франко-советском плане заявил, что он не может быть принят рейхом из-за непризнания им границы с Польшей (DGFP, ser. C, v. 2, p. 832).

27. Документы..., т. 17, с. 386—389; DGFP, ser. C, v. 2. doc. 504; DBFP, 2-nd ser., v. 6, pp. 759, 761.

28. Документы..., т. 17, с. 394, 402, 409.

29. Документы..., т. 17, с. 372.

30. Документы..., т. 17, с. 400, 423.

31. Документы..., т. 17, с. 317.

32. Там же, с. 256—257.

33. Документы..., т. 17, с. 361.

34. Документы..., т. 17, с. 361.

35. League of Nations. Records of the Conference for the Reduction and Limitation of Armaments. Ser. B, v. 3. Geneva, 1936, pp. 672—673.

36. Szwajcaria о przystąpieniu ZSRR do Ligi Narodów. — «Gazeta Polska», 15.IV.1934; Wiochy a Liga Narodów — «Gazeta Polska», 18.IV.1934; Sowiety a Liga Narodów. — «Gazeta Polska», 29.IV.1934; Czy ZSRR przystąpi do Ligi Narodów? — «Kurier Poranny», 14.IV.1934.

37. DBFP, 2-nd ser., v. 6, p. 669; DGFP, ser. C, v. 2, p. 846.

38. League of Nations. Records of the Conference for the Reduction and Limitation of Armaments. Ser. C, v. 2. Geneva, 1936, p. 208.

39. Michowicz W. Walka dyplomacji polskiej..., s. 63.

40. Michowicz W. Walka dyplomacji polskiej..., s. 62—63.

41. «Ilustrowany Kurier Codzienny», 25.V.1934. Орган Польской социалистической партии «Роботник» писал, критикуя маневры правительства: «Польша будто бы опасается, что СССР выдвинет в Женеве вопрос о положении нацменьшинств в Польше. Мы сомневаемся, однако, является ли это подлинным мотивом выступления Польши. Во всяком случае польское предложение не может рассчитывать на успех, так как СССР, вероятно, ответит, что он является федерацией многих национальностей и поэтому никаких нацменьшинств у него нет» («Robotnik», 10.IX.1934).

42. С нескрываемым ликованием в официальных польских кругах было воспринято выступление близкой к английскому МИД газеты «Таймс», которая заявила, что Англия не видит пользы от присутствия СССР в Лиге Наций и считает, что постановка этого вопроса может привести к ненужным осложнениям из-за опасений и требований Польши, в которых последняя, по словам английской газеты, «может с уверенностью рассчитывать на поддержку ряда европейских государств» («The Times», 23.V.1934). «Газета польска», приведя текст этого выступления, комментировала его как важный фактор укрепления позиций Польши («Gazeta Polska», 24.V.1934).

43. «Известия», 1934, 27 мая.

44. «Известия», 1934, 28 мая.

45. «Правда», 1934, 28 мая.

46. «Gazeta Polska», 3.VI.1934.

47. «Polska Zbrojna», 23.VII.1934.

48. «Ilustrowany Kurier Codzienny», 14.VII.1934.

49. «Gazeta Polska», 24, 28.VII.1934.

50. «Известия», 1934, 14 августа.

51. «Kurier Poranny», 23.VI.1934.

52. «Gazeta Polska», 10.VII.1934.

53. Документы и материалы..., т. 6, с. 200—202; AAN MSZ, Ambasada w Moskwie, t. 49 (Sow.), k. 34.

54. Документы и материалы..., т. 6, с. 202; AAN MSZ, Ambasada w Moskwie, t. 49 (Sow.), k. 34.

55. Там же, с. 207—211, 221—222; Документы..., т. 17, с. 779; AAN MSZ, P III, t. 316 (49 Sow.), k. 155, 156, 159.

56. Документы и материалы..., т. 6, с. 209—211; AAN MSZ, P III, t. 316 (49 Sow.), k. 179—182, 143.

57. AAN MSZ, P III, t. 316 (49 Sow.), k. 128—130.

58. Документы и материалы..., т. 6, с. 209; AAN MSZ, P III, t. 316 (49 Sow.), k. 143, 155, 156.

59. AAN MSZ, P III, t. 316 (49 Sow.), k. 187.

60. Jurkiewicz J. Pakt Wschodni, s. 66.

61. Документы..., т. 17, с. 443.

62. Там же, с. 411—412.

63. Там же, с. 404, 433.

64. Одна из французских газет по этому поводу не без оснований замечала: «Не видно, чтобы Варшава отнеслась к французскому предложению с бо́льшим энтузиазмом, чем Берлин». (Телеграмма корреспондента ТАСС из Парижа от 20 июня 1934 г. — ОРФ, 1934, д. 3, п. 7-в.)

65. Laroche J. Polska lat 1926—1935, s. 165; Документы..., т. 17, с. 441; DGFP, ser. C, v. 3, pp. 154—155.

66. Laroche J. Polska lat 1926—1935, s. 165.

67. DBFP, 2-nd ser., v. 6, p. 782.

68. Jurkiewicz J. Pakt Wschodni, s. 147—148; Laroche J. Polska lat 1926—1935, s. 165—166; Документы..., т. 17, с. 806.

69. Для убедительности польский министр сослался на проведенный им специальный зондаж, который якобы подтвердил его мнение. В действительности Я.Х. Давтян при встрече с Беком 3 июля в ответ на вопрос польского министра о позиции СССР в отношении Лиги Наций пояснил, что Советское правительство мыслило заключение Восточного пакта «в рамках Лиги Наций» (Документы..., т. 17, с. 438).

70. Советский и французский представители при обсуждении этой оговорки указывали польским дипломатам на ее формальный, разрешимый в частном порядке характер (Laroche J. Polska lat 1926—1935, s. 166).

71. Документы..., т. 17, с. 372.

72. В беседе с английским послом, состоявшейся в тот же день, что и прием Ляроша, Бек в качестве главной причины промедления с окончательным ответом назвал «неопределенность» позиции Германии (DBFP, 2-nd ser., v. 6, p. 799).

73. Борьба СССР за коллективную безопасность в Европе в 1933—1935 годах. — «Международная жизнь», 1963, № 6, с. 157; Документы..., т. 17, с. 432—433, 436—437; DBFP, 2-nd ser., v. 6, pp. 373—374, 846—847. Майский И.М. Кто помогал Гитлеру. М., 1962, с. 34—38.

74. DBFP, 2-nd ser., v. 6, p. 803—822; Документы..., т. 17, с. 468—469.

75. Борьба СССР за коллективную безопасность... — «Международная жизнь», 1963, № 6, с. 157; Документы..., т. 17, с. 385, 432—433; DGFP, ser. C, v. 2, рр. 170—171, 902; Furnia A. The Diplomacy of appeasement: Anglo-French relations and the Prelude to World War II. 1931—1938. Washington, 1960, p. 121.

76. DBFP, 2-nd ser., v. 6, p. 806.

77. DBFP, 2-nd ser., v. 6, p. 811—812.

78. Там же, с. 821—822; 827—828; Документы..., т. 17, с. 469—471. Вместо второго английского условия была принята формула, констатировавшая, что заключение Восточного пакта является «лучшей основой для возобновления переговоров о заключении конвенции о вооружениях с применением принципа равенства прав Германии».

79. Документы..., т. 17, с. 478—479, 490.

80. Документы..., с. 475; Foreign Relations of the United States, v. 1, 1934, p. 497.

81. DGFP, ser. C, v. 3, p. 167. «В случае военного конфликта, — утверждала газета, — теоретически возможны различные комбинации, в действительности, однако... уже определены единственно возможные фронты» («Deutsche Diplomatisch Politische Korrespondenz», 13.VII.1934. — ОРФ, 1934, д. 3, п. 7-а).

82. DBFP, 2-nd ser., v. 6, pp. 839—840.

83. Там же, с. 840.

84. «Gazeta Polska», 14.VII.1934.

85. Региональному принципу Восточного пакта вновь противопоставлялась под предлогом аналогии с Конвенцией об определении агрессора идея группировки по принципу окружения и изоляции СССР. На основании условного названия «Восточное Локарно» пакту взаимопомощи приписывался отрицательный смысл по аналогии с империалистическим характером собственно Локарнских соглашений. Советская дипломатия не раз обращала внимание на искусственный характер подобной аргументации. Например, Я.Х. Давтян в беседе с Беком 3 июля 1934 г. говорил, что дело не в названии, а в самом принципе пакта, который «должен быть полезен и для Польши, поскольку таким пактом Германия должна закрепить и польско-германские существующие границы» (Документы..., т. 17, с. 438).

86. «Gazeta Polska», 14.VII.1934.

87. Jurkiewicz J. Pakt Wschodni, s. 140—141; DGFP, ser. C, v. 2, p. 845.

88. DGFP, ser. C, v. 3, рр. 277—279.

89. Jurkiewicz J. Pakt Wschodni, s. 155—157; Diariusz i teki..., t. 1, s. 167—169.

90. Для логической симметрии делалась оговорка, что для Польши так же опасна и неприемлема помощь со стороны Германии в случае конфликта на восточной границе.

91. «Правда», 1934, 16 июля.

92. «Правда», 1934, 16 июля.

93. «Известия», 1934, 16 июля.

94. Там же.

95. Спустя некоторое время Титулеску следующим образом объяснял М.М. Литвинову заинтересованность Румынии в Восточном пакте: секретные условия польско-румынского союза якобы обязывали Румынию выступать на стороне Польши против любого из ее соседей кроме Германии, т. е. в случае польско-чехословацкого конфликта Румыния должна была бы выступить против своей союзницы по Малой Антанте — Чехословакии. Участие Румынии в Восточном пакте, по мнению Титулеску, уравняло бы ее обязанности в отношении всех соседей Польши (см.: Документы..., т. 17, с. 609).

96. Jurkiewicz J. Polska wobec planów Paktu Wschodniego w latach 1934—1935. — «Sprawy Międzynarodowe», 1959, N 3, s. 30—31.

97. Документы..., т. 17, с. 501—502, 581, 811; DBFP, 2-nd ser., v. 6, p. 892.

98. В документе латвийского МИД по поводу проекта Восточного пакта говорилось, что Советское правительство хочет создать такое положение, «чтобы через территорию прибалтийских стран к нему не могла приблизиться опасность... В этом смысле мы готовы сотрудничать» (цит. по кн.: Сиполс В. Я. Тайная дипломатия, с. 224).

99. «Le Temps», 23.VII.1934.

100. Планы Бека состоят в том, писала «Фелькишер беобахтер», чтобы создать блок балтийских государств, установить его тесную связь с Польшей и тем самым повысить маневроспособность его политики. Еще более конкретно на эту тему писала «Кельнише цейтунг»: «Предложение Барту — Литвинова сводит на нет преследуемый Польшей уже многие годы план создания балтийского блока под руководством Польши. Хотя мысль о том, чтобы посредством этого балтийского блока создать барьер между СССР и Западной Европой оказалась позади современного развития, она не оставлена Польшей (Телеграмма корреспондента ТАСС из Берлина от 24.VII.1934. — ОРФ, 1934, д. 19, п. 3-в).

101. DBFP, 2-nd ser., v. 6, pp. 885—886.

102. Близкая к правительству печать стремилась, с одной стороны, создать впечатление необоснованности тревоги за безопасность стран Прибалтики, а с другой — подчеркивала, будто влияние Польши было решающим в определении позиции этих стран в вопросе о Восточном пакте («Gazeta Polska», 12, 27, 28, 29.VII.1934; «Kurier Poranny», 26, 28.VII.1934).

103. «Правда», 1934, 28 июля.

104. «Правда», 1934, 18, 30 июля, 3 августа.

105. DGFP, ser. C, v. 3, p. 312.

106. «Известно, — писал М.М. Литвинов 19 июля полпреду СССР в Англии, — что Польша грозится помешать предоставлению нам места (а сделать она может это своим вотумом в Лиге, где требуется единогласное решение), если ей не будет предоставлено постоянное место» (Документы..., т. 17, с. 489—490).

107. Michowicz W. Walka dyplomacji polskiej..., s. 63.

108. Документы..., т. 17, с. 501, 524—525, 526.

109. Эррио Э. Из прошлого, с. 545.

110. DBFP, 2-nd ser., v. 17, p. 732.

111. Чтобы скрыть вынужденное отступление от своих первоначальных намерений, Бек позже старался доказать, будто требование постоянного места в Совете Лиги Наций как условие голосования за кандидатуру СССР вовсе не входило в планы польского правительства и что, наоборот, другие страны подстрекали Польшу занять отрицательную позицию (Beck J. Final Report, p. 64). Однако очевидцы женевских событий свидетельствуют, что польский министр до последнего момента старался помешать приглашению СССР (Aloisi P. Journal. Paris, 1957, p. 215).

112. Документы и материалы..., т. 6, с. 220—221; AAN MSZ, P III, t. 316 (49 Sow.).

113. Очевидно, в порядке подготовки задуманного маневра польские дипломаты стали усиленно демонстрировать озабоченность охлаждением польско-советских отношений. По поручению Варшавы польский посланник в Турции говорил на эту тему 3 сентября 1934 г. с турецким министром иностранных дел, имея в виду, что состоявшийся разговор станет известен в Москве (AAN MSZ, P III, w. 49, t. 10 (128 Og.), k. 41).

114. AAN MSZ, P III, t. 316 (49 Sow.).

115. Ход советско-польских переговоров, проходивших с 7 по 10-е сентября, с минутной точностью изложен в записке Сокольницкого для МИД Польши от 11 сентября 1934 г., а также в телефонограммах между Варшавой и посольством в Москве (AAN MSZ, Ambasada w Moskwie, t. 137 (Sow.), k. 4; P III, t. 316 (49 Sow.), k. 238—240).

116. Beck J. Final Report, pp. 64—65; Aloisi P. Journal, p. 215; Телеграмма корреспондента ТАСС из Парижа от 7 сентября 1934 г. — ОРФ, 1934, д. 3, п. 7-д.

117. AAN MSZ, P III, t. 316 (49 Sow.), k. 238.

118. AAN MSZ, Ambasada w Moskwie, t. 137 (Sow.), k. 4.

119. Текст нот см.: Документы и материалы..., т. 6, с. 225.

120. «Diariusz i teki..., t. 1, s. 171—172; Beck J. Final Report, p. 66. Свидетельство Бека, будто в начале заседания он, наконец, получил положительный ответ из Москвы, не соответствует действительности. На самом деле, как следует из записи Сокольницкого, в это время советские представители лишь приступили к рассмотрению предложенного польской стороной текста, после чего он был отредактирован и заново передан для утверждения Варшавой (AAN MSZ, Ambasada w Moskwie, t. 137 (Sow.), k. 4).

121. «Gazeta Polska», 19.IX.1934.

122. Он писал, что его задачей было не допустить, чтобы польская политика, «ясно определенная отношениями с отдельными партнерами, была разбавлена в мутной воде Устава (Лиги Наций. — И.М.) и в еще более неопределенном его применении» (Beck J. Final Report, p. 65).

123. Телеграмма корреспондента ТАСС из Берлина от 21 сентября 1934 г. — ОРФ, 1934, д. 19, п. 1-в.

124. «Gazeta Polska», 8, 12, 21.IX.1934.

125. Beck J. Przemówienia..., s. 128—131.

126. «Польша отвергает, отвергает ясно, решительно и навсегда, — говорилось в редакционном комментарии «Газеты польской» по поводу декларации Бека, — всякое принижение ее в отношении других, всякие попытки относиться к ней как к государству второго сорта» («Gazeta Polska», 14.IX.1934).

127. «Republique», 15.IX.1934; «Ordre», 14.IX.1934; «Manchester Guardian», 5.IX.1934. ОРФ, 1934, д. 3, n. 7-b; AAN MSZ, P III, t. 316 (49 Sow.), k. 297—300,311.

128. Этот факт подтверждается в исторической и мемуарной литературе деятелей «санационного» режима. (Pobóg-Malinowski Wł. Najnowsza historia polityczna Polski, t. 2, cz. 1, s. 54; Beck J. Final Report, pp. 66—67).

Бывший делегат Польши в Лиге Наций Э. Рачиньский также свидетельствовал в 1960 г., что именно приближение приема СССР стало причиной одностороннего отказа Польши от обязательств по договору о правах нацменьшинств. (Michowicz W. Walka dyplomacji polskiej..., s. 182).

129. Diariusz i teki..., t. 1, s. 177.

130. Документы..., т. 17, с. 589.

131. Показательным был тот факт, что в ходе обсуждения процедурных вопросов в одной из технических комиссий польским экспертом были допущены грубые и необоснованные антисоветские выпады. Делегация Польши старалась загладить этот инцидент путем дезавуирования через печатные органы Лиги Наций упомянутого выступления, а также соответствующих объяснений Советскому правительству, переданных по дипломатическим каналам (AAN MSZ, P III, t. 316 (49 Sow.), k. 305).

132. Jurkiewicz J. Pakt Wschodni, s. 161—164; DGFP, ser. C, v. 3, pp. 360—361.

133. Ориентируясь в настроениях пилсудчиков, не чуждых надежд поживиться за счет СССР, Гитлер сформулировал в качестве приманки один из вариантов совместной империалистической политики на Востоке, который, однако, не исключал германских территориальных претензий к Польше. «Если бы в Версале, — рассуждал он, — доступ Польши к морю был перенесен восточнее Восточной Пруссии, то оба государства давно имели бы союзные отношения. Польша — на Восток, Германия — на Запад» (Jurkiewicz J. Pakt Wschodni, s. 163).

134. DGFP, ser. C, v. 3, рр. 372, 378, 385.

135. Там же, с. 396—402.

136. Diariusz i teki..., t. 1, s. 170—171; Beck J. Final Report, p. 69.

137. Хорошо понимая, что в основе противопоставления Восточному пакту двусторонних соглашений находится претензия польского правительства играть роль главного партнера Франции в Восточной Европе, французские политические деятели в разговорах с представителями Польши старались убедить их, что связанное с Восточным пактом франко-советское сближение не лишит Польшу этой роли, а наоборот, придаст франко-польскому союзу большую эффективность. Только путем поставок военных материалов через территорию СССР, как доказывали в беседах с членом польской делегации в Женеве Т. Комарницким недавний министр иностранных дел Франции Ж. Поль-Бонкур и видный французский журналист А. Обер, Франция сможет выполнить свои обязательства перед Польшей в случае нападения на нее Германии («Diariusz i teki..., t. 1, s. 174—178).

138. Документы..., т. 17, с. 606—608.

139. Jurkiewicz J. Pakt Wschodni, s. 171—173.

140. Документы..., т. 17, с. 617—618.

141. Документы..., т. 17, с. 821.

142. Там же, с. 608; Белоусова З.С. Французская дипломатия накануне Мюнхена, с. 53—55.

143. Торндайк А. и Э. Раддау К. Операция «Тевтонский меч». Большая карьера маленького шпиона. М., 1960; Волков В.К. К историографии вопроса об убийстве короля Александра и Луи Барту в Марселе в октябре 1934. М., 1966.

144. «Paris Soir», 31.IX.1934; «L'Oeuvre», 1.X.1934. — ОРФ, 1934, д. 19, п. 1. Английские газеты, как сообщало польское посольство из Лондона, также высказывали мнение, что политика Польши может привести к отказу Франции от союза с ней (AAN MSZ, P III, t. 319 (49 Og.).

145. AAN MSZ, P III, t. 319 (49 Og.)» k. 198—199.

146. AAN MSZ, Ambasada w Turcji, t. 245/28.

147. AAN MSZ, P III, w. 31, (49 R), k. 1—6.

148. Даже Лукасевич, зачастую сам выступавший вдохновителем газетных провокаций, считал необходимым настаивать на изъятии из корреспонденций Берсона особенно резких антисоветских выпадов (AAN MSZ, P III, t. 64 (330 Sow.).

149. «Правда», 1934, 23 сентября.

150. AAN MSZ, P III, t. 4 (Sow.).

151. Dokumenty wybrane..., dok. 128.

152. AAN MSZ, P III, w. 48, t. 1 (Sow.).

153. AAN MSZ, P III, w. 48, t. 1 (Sow.).

154. FRUS, 1934, у. 1, p. 516.

155. Документы и материалы..., т. 6, с. 233—234.

156. Это, в частности, касалось отказа польского правительства гарантировать границу Чехословакии. Осенью 1934 г. Ю. Пилсудский организовал военные маневры, задачей которых, как вспоминал позже Бек, «были операции, которые Польша должна была провести в случае, если бы Чехословакия распалась или капитулировала перед Германией. Цель состояла в вооруженном захвате Тешинской Силезии». (Beck J. Final Report, p. 77).

157. AAN MSZ, P III, t. 316 (49 Sow.), k. 323.

158. В письме в МИД Полыни от 25 сентября Лукасевич признавал, что советская печать «в вопросах польской внешней политики наряду с критическими голосами... объективно излагала польскую точку зрения» (AAN MSZ, P III, t. 316 (49 Sow.), k. 311).

159. Dokumenty wybrane..., dok. 118.

160. Лярош подчеркивал, что этот акт усиливает кризис франко-польских отношений (Laroche J. Polska lat 1926—1935, s. 178). М.М. Литвинов при очередной встрече с польским послом отметил, что Германия всячески подчеркивает якобы имеющееся у нее намерение пойти на далеко идущее соглашение с Польшей, что беспокоит другие страны (AAN MSZ, P III, w. 48, t. 4).

161. AAN MSZ, Gabinet Ministra, t. 29 (52); P III, w. 31 (49 R), k. 2.

162. AAN MSZ, Ambasada w Paryżu, t. 346; Gabinet Ministra, t. 29 (52).

163. Вскоре после назначения Лаваля Бек телеграфировал послу в Париж: «Прошу как можно более детально сориентироваться в случае беседы с Лавалем по его инициативе относительно тенденций министра иностранных дел в вопросе Восточного пакта, отношения к Германии, а также о взглядах на вопрос разоружения» (AAN MSZ, Gabinet Ministra, t. 53 (128), k. 3).

164. «Gazeta Polska», 5.XII.1934.

165. AAN MSZ, Gabinet Ministra, t. 53 [128], k. 9, 37; Laroche J. Polska lat 1926—1935, s. 183.

166. Борьба СССР за коллективную безопасность... — «Международная жизнь», 1963, № 10, с. 151.

167. Wybór aktów i dokumentów dotyczących polskiej polityki zagranicznej w okresie 1933—1939. Warszawa, 1949, dok. 24.

168. AAN MSZ, P III, t. 48 (1 Sow.), k. 37. Эстонский посланник в Польше, проведший отпуск в Париже, в беседе с польским дипломатом также подчеркивал холодность Лаваля при упоминании о Восточном пакте и его стремление «к улучшению отношений с Германией и восстановлению отношений с Польшей» (AAN MSZ, P III, t. 319 (49 Og.), k. 209).

169. В уже упомянутом донесении Лукасевича от 29 сентября говорилось, что при встрече с ним «Альфан сам перешел на совершенно иную тему, выражая сожаление, что мы отрицательно относимся к проекту Восточного пакта» (AAN MSZ, P III, t. 48 (1 Sow.), k. 198—199)

170. AAN MSZ, Gabinet Ministra, t. 53 (128), k. 5.

171. В первой беседе с советским представителем 19 октября Лаваль заявил, что «если соглашение с Германией возможно только обходным путем соглашения Франции с Москвой, он готов пойти этим путем» (Документы..., т. 17, с. 647—649).

172. Борьба СССР за коллективную безопасность... — «Международная жизнь», 1963, № 7, с. 156.

173. «Известия», 1934, 24 октября. Комментируя это выступление в пространной корреспонденции из Москвы, Берсон писал, что неудача Восточного пакта поведет к франко-советскому военному союзу, практическая ценность которого будет зависеть от позиции Польши.

174. Документы..., т. 17, с. 825.

175. Борьба СССР за коллективную безопасность... — «Международная жизнь», 1963, № 7, с. 156.

176. «Правда», 1934, 14 ноября.

177. Laroche J. Polska lat 1926—1935, s. 182.

178. AAN MSZ, Gabinet Ministra, t. 53 (128), k. 7.

179. Документы..., t. 17, с. 683—686.

180. Документы..., т. 17, с. 683—686; Kuźmiński T. Polska, Francja, Niemcy, s. 218—219; Laroche J. Polska lat 1926—1935, s. 183.

181. Например, в конце октября бывший посол Германии в СССР Р. Надольный завязал с полпредом СССР в Германии неофициальные переговоры, предлагая заключение регионального пакта без участия Франции и Чехословакии. В НКИД СССР этот маневр был расценен как провокация, направленная на срыв Восточного пакта, и о нем было немедленно сообщено Франции. (Документы..., т. 17, с. 662—664, 670, 826).

182. Там же, с. 725—726.

183. В это время истекал срок контроля Лиги Наций, установленный над Саарской областью Версальским договором, после чего дальнейшая принадлежность ее должна была определиться плебисцитом, назначенным на 13 января 1935 г. (История дипломатии, т. 3, М., 1965, с. 608—609).

184. AAN MSZ, Gabinet Ministra, t. 53 (128), k. 9. В телеграмме, направленной 5 декабря в польские представительства в Лондоне, Берлине, Риме, Брюсселе, Праге, Бухаресте и прибалтийских столицах, Бек поручал своим представителям при обсуждении французского ответа «подчеркивать принципиальные оговорки» Польши. Что касается самого ответа, то Бек с присущим ему отсутствием скромности рекомендовал характеризовать его как большую уступку Франции польским требованиям (AAN MSZ, Gabinet Ministra, t. 53 (128), k. 13).

185. Laroche J. Polska lat 1926—1935, s. 183.

186. «Газета польска», например, выразила эти опасения, опубликовав статью Отмара (Берсона), озаглавленную «Рапалльское пугало» («Gazeta Polska», 23.Х 1934).

187. AAN MSZ, P III, t. 48 (1 Sow.), k. 38—42, 44—48.

188. Diariusz i teki..., t. 1, s. 187—189.

189. DGFP, ser. C, v. 3, pp. 739—743.

190. Laroche J. Polska lat 1926—1935, s. 185.

191. Документы..., т. 17, с. 756.

192. Laroche J. Polska lat 1926—1935, s. 183.

193. AAN MSZ, Gabinet Ministra, t. 53 (128 Og.), k. 15.

194. Борьба СССР за коллективную безопасность... — «Международная жизнь», 1963, № 7, с. 158—159.

195. AAN MSZ, P III, w. 49, t. 10 (128 Og.), k. 3—4; Diariusz i teki..., t. 1, s. 466—468.

196. AAN MSZ, Gabinet Ministra, t. 53 (128), k. 16—18; P III, t. 10 (128 Og.), k. 6.

197. Документы..., т. 18, с. 31—32.

198. «Известия», 1935, 18 января.

199. «Известия», 1935, 20 января.

200. «Gazeta Polska», 22.I.1935.

201. Diariusz i teki..., t. 1, s. 218; AAN MSZ, Gabinet Ministra, t. 106, k. 40.

202. Wojciechowski M. Stosunki polsko-niemieckie..., s. 241—246.

203. Документы и материалы..., т. 6, с. 250.

204. Diariusz i teki..., t. 1, s. 224—225, 230.

205. Wojciechowski M. Stosunki polsko-niemieckie..., s. 243—244; Diariusz i teki..., t. 1, s. 230; Beck J. Final Report, p. 30; Official documents concerning Polish-German and Polish-Soviet Relations 1933—1939, doc. 16.

206. Wojciechowski M. Stosunki polsko-niemieckie..., s. 243—244.

207. Там же, с. 244.

208. «Gazeta Polska», 1.I.1935.

209. «Известия», 1935, 8 января.

210. Studnicki W. System polityczny Europy a Polska. Warszawa, 1935, s. 11, 222—224.

211. «Правда», 1935, 4 февраля, «Известия», 1935, 5 февраля.

212. Документы и материалы..., т. 6, с. 256—257.

213. «Gazeta Polska», 27.XII.1934; «Czas», 29.XII.1934.

214. Diariusz i teki..., t. 1, s. 464.

215. Документы..., т. 18, с. 21—22; Diariusz i teki..., t. 1, s. 202.

216. Документы..., т. 18, с. 31.

217. «Известия», 1935, 29 января.

218. «Gazeta Polska», 2.II.1935.

219. Там же. Таким же образом эта часть доклада Председателя СНК СССР была препарирована в сообщении для печати Польского телеграфного агентства («Gazeta Polska», 29.I.1935).

220. «Известия», 1935, 4 февраля.

221. Документы и материалы..., т. 6, с. 252—255. AAN MSZ, P III, t. 63 (49 Sow.), k. 8—14.

222. «После стереотипного ответа, что мир неделим, — говорилось в донесении польского посла в Варшаву, — Литвинов подчеркнул, что ведь германский рейхсвер может в три дня достигнуть советской границы через территорию балтийских государств и что поэтому германская опасность может стать для СССР в любую минуту актуальной. Ведь Польша не сможет на основании своего пакта о ненападении с Берлином активно воспротивиться этому. Я ответил, что не думаю, чтобы в Берлине об этом помышляли» (AAN MSZ, P III, t. 63 (49 Sow.), k. 12).

223. Документы и материалы..., т. 6, с. 254.

224. Там же.

225. AAN MSZ, P III, t. 63 (49 Sow.), k. 10.

226. AAN MSZ, P III, t. 63 (49 Sow.), k. 22—26.

227. «Известия», 1935, 10 января.

228. «Известия», 1935, 8 января.

229. AAN MSZ, Р. III, w. 49, t. 11 (128 Og.), k. 14—20, 22, 24, 25; DGFP, ser. C, v. 3, p. 206—207.

230. Позиция Польши и Венгрии в отношении римских предложений была согласована в ходе переговоров, проведенных по дипломатическим каналам (AAN MSZ, P III, w. 49, t. 11 (128 Og.), k. 10, 23, 25, 29, 37; Gabinet Ministra, t. 53 (128), k. 16—18).

231. Survey of International Affairs, v. 1, London, 1935, pp. 122—123.

232. К тому времени английское правительство перестало скрывать отрицательное отношение к Восточному пакту, убеждая Францию либо вовсе от него отказаться, либо, учитывая связанность последней обязательством перед СССР, содержавшимся в декабрьском протоколе, придать пакту консультативный характер. (Борьба СССР за коллективную безопасность... — «Международная жизнь», 1963, № 7, с. 183—184; 1963, № 8, с. 188; AAN MSZ, Ambasada w Paryżu, t. 350, k. 57).

233. Diariusz i teki..., t. 1, s. 233.

234. Dokumente der Deutschen Politik, Bd 3, 1935, S. 53.

235. Diariusz i teki..., t. 1, s. 480—481.

236. Документы и материалы..., т. 6, с. 258; AAN MSZ, P III, t. 69 (396 Sow.).

237. AAN MSZ, P III, t. 69 (396 Sow.).

238. Diariusz i teki..., t. 1, s. 236.

239. «Известия», 1935, 21 февраля.

240. «Известия», 1935, 21 февраля.

241. Борьба СССР за коллективную безопасность... — «Международная жизнь», 1963, № 8, с. 184—185; DGFP, ser. C, v. 3, рр. 953—954.

242. Schmidt P. Statist auf diplomatischer Bühne 1923—1945. Bonn, 1954, S. 296.

243. Борьба СССР за коллективную безопасность... — «Международная жизнь», 1963, № 8, с. 188; DGFP, ser. C, v. 3, рр. 1043—1080; AAN MSZ, Gabinet Ministra, t. 32 (52), k. 3—4, P III, w. 49, t. 10 (128 Og.), k. 7.

244. «Известия», 1935, 17 марта; «Правда», 1935, 18 марта.

245. Что же дальше? — «Известия», 1935, 23 марта; Проблема мира. — «Известия», 1935, 30 марта; Тухачевский М.Н. Военные планы нынешней Германии. — «Правда», 1935, 31 марта; Хрипин В. Воздушная война. — «Правда», 1935, 19 апреля; Германская программа захватов на Западе. — «Правда», 1935, 8 апреля.

246. Борьба СССР за коллективную безопасность... — «Международная жизнь», 1963, № 10, с. 150—152.

247. По наблюдению польского посла, реакция французского правительства на ремилитаризацию Германии развивалась в направлении «усиления фронта западных государств в реализации сближения и сотрудничества с Россией и в мобилизации Лиги Наций», причем последние меры предпринимались Лавалем в значительной степени «по внутренним мотивам», так как, по словам посла, «значительная часть общественного мнения подвержена советским влияниям... и хотела бы быстрейшей реализации блока антигерманских государств через тесную связь с Советской Россией» (AAN MSZ, Ambasada w Paryżu, t. 350, k. 93—94).

248. Борьба СССР за коллективную безопасность... — «Международная жизнь», 1963, № 8; с. 188; Документы..., т. 18, с. 228—239.

249. Документы..., т. 18, с. 236; см. также: The Eden Memoirs, v. 1, p. 163.

250. AAN MSZ, Gabinet Ministra, t. 32 (52), k. 6—7.

251. AAN MSZ, Gabinet Ministra, t. 32 (52), k. 1—4; 8—9; P III, w. 49, t. 10 (128 Pg.), k. 8—14.

252. AAN MSZ, P III, w. 49 (128 Og.), k. 17—25; Gabinet Ministra, t. 108 (396); Diariusz i teki..., t. 1, s. 252—261; The Eden Memoirs, v. 1, pp. 183—188. Фотокопия донесения Идена о беседе с Пилсудским помещена в сб.: Polnische Dokumente zur Vorgeschichte des Krieges. Berlin, 1940, S. 1.

253. AAN MSZ, P III, w. 49, t. 10 (128 Og.), k. 21.

254. Там же, лл. 23—24.

255. Там же, л. 19.

256. Diariusz i teki..., t. 1, s. 255—256; The Eden Memoirs, v. 1, p. 187.

257. Diariusz i teki..., t. 1, s. 256—257.

258. AAN MSZ, P III, w. 49, t. 10 (128 Og.), k. 20.

259. Diariusz i teki..., t. 1, s. 255—256.

260. AAN MSZ, P III, w. 49, t. 10 (128 Og.), k. 22.

261. AAN MSZ, P III, w. 49, t. 10 (128 Оg.), k. 22.

262. Документы..., т. 18, с. 261; The Eden Memoirs, p. 186.

263. Документы..., т. 18, с. 284.

264. Там же, с. 268.

265. Документы и материалы..., т. 6, с. 261—262.

266. Первые сведения о том, будто Бек в беседах с Иденом отозвался положительно о региональном пакте о ненападении, консультации и помощи по специальной договоренности, Лукасевич получил от итальянского посла в Москве. Не веря в правдоподобность этой информации, он обратился в МИД Польши с просьбой «срочно сообщить, насколько это соответствует действительности» (AAN MSZ, P III, w. 49, t. 10 (128 Og.), k. 33—34). Сохранившийся черновик ответа, написанный от руки, подтверждал, что «польское правительство не относится негативно к принципу коллективного пакта безопасности и к усилиям Идена зондировать пакт о ненападении и консультации» при условии, чтобы это не противоречило союзным обязательствам Польши и принадлежности к Лиге Наций. Оговаривалось также, что имеется в виду определять отношение к каждому конкретному проекту с учетом «узкого принципа безопасности, достигнутой Польшей с помощью пактов с Москвой и Берлином». (AAN MSZ, Gabinet Ministra, t. 32 (52), k. 13—14).

267. Документы и материалы..., т. 6, с. 262; AAN MSZ, P III, w. 49, t. 10 (128 Og.), k. 37.

268. Там же, лл. 3—4; Ambasada w Paryżu, t. 350, k. 116—117; Diariusz i teki..., t. 1, s. 272, 273, 466—469.

269. Сиполс В.Я. Тайная дипломатия, с. 230—233.

270. Борьба СССР за коллективную безопасность... — «Международная жизнь», 1963, № 10, с. 157—158; Прасолов С.И. Договор о взаимной помощи между Советским Союзом и Чехословакией 1935 г. — В кн.: Советско-чехословацкие отношения 1918—1939. М., 1968, с. 135—202.

271. AAN MSZ, Gabinet Ministra, t. 53 (128), k. 19—20. Одновременно польская дипломатия заботилась о том, чтобы Румыния не дала согласия на пропуск советских войск через свою территорию в случае германской агрессии против Чехословакии (Документы.,... т. 18, с. 324).

272. Diariusz i teki..., t. 1, s. 281.

273. Там же, с. 285—286.

274. В связи со смертью Пилсудского, последовавшей 12 мая 1935 г., Лаваль из Москвы вернулся в Варшаву для участия в траурной церемонии.

275. AAN MSZ, Gabinet Ministra, t. 106, k. 52—56.

276. «Правда», 1935, 20 апреля; см. также: Beck i Francja. — «Polityka» (Warszawa), 6.IV.1968.

277. AAN MSZ, P III, t. 63 (49 Sow.), k. 23.

278. Документы..., т. 18, с. 31.

279. Документы..., т. 18, с. 314—315.

280. Документы и материалы..., т. 6, с. 251—252.

281. Sprawozdanie Stenograficzne Sejmu RP, pos. 136, 21 lutego 1935, ł. 8.

282. CA MSW, A/2, Wydział Społeczno-Polityczny, Kielce, t. 192.

283. Brun J. Walka dokoła Paktu Wschodniego. — «Nowy Przegląd», 1935, N 4, s. 340—348.

284. Там же, с. 347.

285. AZHP, 158/V—3/41. «Письма домой» и «Письма из дома» — так называлась переписка между находившимся за границей ЦК КПП и руководством партии внутри страны.

286. Ленский Ю. За антифашистский народный фронт в Польше. — В кн.: Коммунистическая партия Польши — за антифашистский народный фронт. М., 1935, с. 27.

287. «List do domu», 9.III.1935; AZHP, 159/IV—2/21, k. 205.

288. CA MSW, N 75 (267) 1, Lublin, t. 88.

289. Niedziałkowski M. Hitler u szczytu chwały. — «Robotnik», 22.I.1935.

290. «Robotnik», 3.II.1935.

291. Borski J.M. («jmb»). Sowiety a faszyzm. — «Robotnik», 20.I.1935.

292. Sprawozdanie stenograficzne Sejmu RP, 6 listopada 1934, pos. 124, ł. 47.

293. CA MSW, A/2, Poznań, Komit. d/s, RP, 14.X.1934.

294. Sprawozdanie stenograficzne Sejmu RP, 6 lutego 1935, pos. 129, ł. 34.