Глава вторая. Советская политика мира и отношения между СССР и Польшей в обстановке нарастания военной опасности в Европе

Установление фашистской диктатуры в Германии в январе 1933 г. привело к коренному изменению политического положения в Европе. Власть в этом крупнейшем европейском государстве оказалась в руках самой реакционной политической группировки, провозгласившей еще в 20-е годы своей целью превращение Германии в «мировую державу» путем завоевания Восточной Европы, ликвидации всех государств этого района и превращения их территорий в «жизненное пространство» германской нации, способное обеспечить условия для дальнейшей борьбы Германии за мировое господство с западными державами. Эта программа, изложенная Гитлером в книге «Майн кампф», была известна задолго до установления фашистской диктатуры.

Неустойчивость внутриполитического положения и отсутствие достаточной для широких наступательных действий армии мешали гитлеровцам объявить свою захватническую программу в полном объеме сразу после прихода к власти. Но одну из важнейших ее частей — стремление к овладению «жизненным пространством» на востоке Европы — они с самого начала афишировали, сочетая с находившими поддержку у защитников капитализма во всех странах лозунгами непримиримой борьбы против «коммунистической опасности», главным источником которой называли Советский Союз.

Правительство СССР сразу увидело в установлении гитлеровской диктатуры признак наступления сил крайней империалистической реакции, главный источник обострения международной обстановки и роста военной опасности. «Правда» уже в день формирования правительства Гитлера писала, что это означает «переход монополистического капитала в Германии к фронтальной атаке против пролетариата и коммунистической партии»¹. Для характеристики международного значения этого события советская печать использовала высказывания некоторых зарубежных газет, окрестивших нацистское правительство «инструментом войны»².

Свидетельством реалистической оценки Советским Союзом масштаба военной опасности, заключенной в нацистской внешнеполитической программе, стал его вклад в работу международных организаций.

На открывшейся в начале февраля 1933 г. сессии конференции по разоружению советские представители выступили в поддержку французского плана безопасности, содержавшего, как охарактеризовал его глава делегации СССР, «значительное расширение обязательств, принятых на себя участниками пакта Бриана-Келлога»³, — международного договора об отказе от войны как средства национальной политики, подписанного в 1929 г. Хотя советская концепция безопасности была гораздо шире французского плана и основывалась на принципе всеобщего и полного разоружения, правительство СССР справедливо считало, что принятие участниками конференции даже ограниченных обязательств будет способствовать сплочению миролюбивых сил и обузданию потенциального агрессора.

Кроме того, в своем выступлении 6 февраля глава советской делегации М.М. Литвинов внес на рассмотрение конференции проект конвенции об определении нападающей стороны⁴. Его предполагалось оформить как дополнение к пакту Бриана-Келлога. Но содержание документа оказалось глубже простого дополнения и приобрело самостоятельное политическое и международно-правовое значение. В нем провозглашался «принцип всеобщего мира, право всех народов на свободное развитие избранным ими самими способом и темпами». Гарантией выполнения этих принципов должны были стать права на неприкосновенность территории и на самооборону в пределах собственных границ. Основную часть советского проекта составляло перечисление действий, которые следовало рассматривать как акт агрессии, или поводов, которые могли быть использованы потенциальным агрессором для оправдания нападения. Это придавало понятию «агрессия» конкретное содержание⁵. Определение предусматривало применение санкций против нарушителя мира.

Внесенный через неделю после захвата гитлеровцами власти в Германии, советский проект имел целью сплочение народов, которым угрожали гитлеровские планы расширения «жизненного пространства», и мог послужить серьезным тормозом развития германской экспансии. «Декларация об определении нападающей стороны», предложенная СССР в 1933 г., стала крупным теоретическим вкладом в международное право и на судебном процессе над гитлеровскими военными преступниками была названа «одним из наиболее авторитетных источников международного права по данному вопросу»⁶.

Миролюбивая общественность всех стран с одобрением и симпатией отнеслась к инициативе СССР, а когда проект был передан на рассмотрение политической комиссии, пристально следила за его обсуждением⁷.

Победа фашистов в Германии резко ухудшила международное положение Польши. Правда, сначала гитлеровцы умалчивали о своих более отдаленных планах, грозивших самому существованию польского государства. Но, придя к власти под знаменем реванша, они бесцеремонно требовали передачи Германии польского Поморья и Верхней Силезии. Первые недели фашистской диктатуры знаменовались разнузданной антипольской пропагандистской кампанией, провокациями гитлеровцев в Гданьске и других местах со смешанным населением. В интервью для лондонской газеты «Санди экспресс» 12 февраля Титлер заявил, что «польский коридор, который ненавидят все немцы, является страшной несправедливостью и должен быть возвращен Германии. Нет ничего более отвратительного и неприемлемого для немцев, чем нынешняя польско-германская граница, вопрос о которой должен быть вскоре разрешен»⁸.

4 марта, перед выборами в рейхстаг, нацистские главари совершили демонстративный перелет в Восточную Пруссию через польскую территорию. В самолете Гитлер и Геббельс сделали по радио заявления, в которых называли польско-германское пограничье «кровоточащей границей», требуя ее перемещения на восток⁹.

В этот напряженный момент СССР оказал Польше большую моральную и политическую поддержку. Советская печать отмечала, что территориальные требования Германии несут опасность нарушения мира и выражала симпатии Польше в справедливом деле защиты ее территориальной неприкосновенности. Польские журналисты с удовлетворением отмечали, что советские газеты вместо общепринятого тогда названия «Данцигский коридор» стали именовать эту территорию, подчеркивая ее государственную принадлежность, «польским Поморьем»¹⁰. Накануне выборов в рейхстаг, когда нацисты неистовствовали, призывая к борьбе за овладение территорией, разделявшей Восточную Пруссию с другими германскими землями, «Правда» в редакционном комментарии выступила с решительным осуждением фашистских провокаций на западной польской границе¹¹.

Однако позиция Варшавы отличалась внешне непонятным стремлением приуменьшить значение реваншистской кампании гитлеровцев. Бек, например, выступая в сейме, охарактеризовал упомянутый материал «Санди экспресс» о враждебных Польше заявлениях Гитлера как досужий вымысел печати¹².

Польская дипломатия обособилась также на конференции по разоружению. Правда, ей пришлось одобрить советское предложение об определении агрессора¹³. Но в вопросе о разоружении представитель Польши выступил с беспрограммной критикой французского плана, воздержался при его голосовании, поддержав тем самым Англию и Италию, которые хотели склонить Францию к признанию за Германией равенства в вопросах вооружения.

Московская «Правда» отмечала в связи с этим, что Польша нарушила единый фронт Франции и ее союзников¹⁴. Французское правительство также отнеслось критически к позиции Польши¹⁵. Решающей в такой линии польских правящих кругов оказалась тактика гитлеровского правительства. Оно не без основания считало, что самую серьезную преграду в осуществлении территориальной экспансии может создать единство действий европейских государств и прежде всего СССР, Франции и Польши. Видя, что усилия Советского Союза направлены на создание такого единства, а пакты о ненападении между этими тремя странами создают для этого необходимую объективную основу, германская дипломатия была крайне озабочена как признаками советско-французского сближения в связи с обсуждением французского плана безопасности, так и возможностью улучшения советско-польских отношений, в чем видела немалую помеху в реализации своей программы¹⁶. Больше того, Гитлер, хорошо понимая, что меры его противников могут стать самыми эффективными именно в начальный период развертывания вермахта, всерьез опасался возникновения превентивной войны. «События покажут, — говорил он 3 февраля перед командованием армии и флота, — есть ливо Франции государственные деятели. Если да, то она не даст нам времени, а нападет на нас (наверно, вместе со своими восточными сателлитами)»¹⁷.

Чтобы предупредить создание единого антигерманского фронта, гитлеровцы приняли в отношении Польши двойственную тактику. Наряду с разгулом реваншизма, охватившим зараженные фашизмом слои, в узкой дипломатической сфере лидеры нацистского государства демонстрировали перед представителями Польши корректность и даже лесть, что в сочетании с широко при-, меняемой на первых порах пацифистской демагогией послужило польской правительственной верхушке обнадеживающим признаком улучшения польско-германских отношений¹⁸. Как сообщает Бек в своих мемуарах, Пилсудский вопреки всеобщему мнению о неразрешимости противоречий с Германией тоже пришел к выводу о возможности польско-германского соглашения именно с правительством Гитлера¹⁹.

Несоответствие между дипломатической практикой и массовой реваншистской кампанией нацистов правящие круги Польши легко объясняли себе присутствием в правительстве Гитлера представителей партии немецких националистов, якобы только в угоду которым гитлеровцы на первых порах поддерживали антипольские лозунги.

Руководство польской внешней политикой преувеличивало внутреннюю слабость Германии и считало, что упрочение нацистов у власти займет длительное время и надолго обеспечит внешнеполитическую пассивность Германии²⁰. Эта оценка, а также другой неоправданный расчет польских правящих кругов, что обострение советско-германских противоречий возвысит международную роль Польши, который стал далее главной пружиной их внешней политики, были рано подмечены германским посланником в Польше. «Здесь верят, — писал он 8 марта в Берлин, — что правительство рейха будет теперь в течение длительного времени заниматься внутренними проблемами, так что его действия во внешней политике будут парализованы. Кроме того, здесь приветствуется борьба против коммунистов, с одной стороны, потому, что коммунистическая опасность существует также и в Польше, но особенно потому, что здесь считают непреложным, что эта борьба должна неблагоприятно отразиться на германо-советских отношениях»²¹.

Недооценка агрессивного динамизма фашистской Германии вела к превратному представлению о том, будто советско-германские противоречия в течение длительного времени будут развиваться в политической сфере, что позволит польскому правительству занять позицию арбитра между главными соседями Польши и повысит ее роль на востоке Европы. Наряду с ложными надеждами на чисто политический выигрыш от обозначившейся общей перегруппировки сил в Европе в Варшаве считали реальным ограничить германскую экспансию продвижением на юг. Поэтому польские дипломаты уже весной 1933 г. не скрывали, что их правительство «не имеет принципиальных возражений против аншлюса Австрии»²². В таком направлении германской агрессии польскому правительству виделась перспектива отторжения у Чехословакии Тешинской Силезии, что Пилсудский считал одной из важных задач своей политики²³.

Складывавшаяся на основании этих предпосылок официальная внешнеполитическая концепция с самого начала оказалась в противоречии с воззрениями польской общественности. Уже в первых откликах легальной оппозиции на победу Гитлера реалистически отмечалось, что национализм и шовинизм являются неотъемлемыми качествами гитлеровской идеологии, определяющими агрессивность внешней политики нового правительства²⁴. Этот новый курс характеризовался как «ярчайший показатель германской реваншистской и ревизионистской политики»²⁵. Видный деятель правой буржуазной оппозиции генерал В. Сикорский называл «кардинальной ошибкой» стремление «усыпить собственную бдительность трудностями, с которыми встретилось правительство Гитлера в своей внутренней и внешнеполитической деятельности»²⁶.

Основные направления будущей политики польского правительства были изложены в речи Бека в комиссии сейма по иностранным делам 15 февраля 1933 г.²⁷ Ведущей мыслью этого отвлеченного по форме и полного недомолвок выступления была идея превращения Польши в политический центр Восточной Европы. Тот раздел выступления Бека, где особенно выделялась заинтересованность Польши региональными проблемами этой части Европы²⁸ и в то же время обходилась молчанием роль обладавшей здесь известным влиянием Франции, был понят как намерение правительства Польши отказаться от дальнейшего признания французской гегемонии и добиваться нового, более выгодного для себя соотношения сил. Польша «порывает с пан-европейской утопией»²⁹, — писала одна из близких к правительственному лагерю газет, используя как символ гегемонии Франции предпринимавшиеся ею в 1929—1931 гг. попытки возглавить так и не состоявшийся общеевропейский союз капиталистических государств*.

В документе, составленном тогда в отделе печати МИД, прямо говорилось, что «Польша понимает и успешно осуществляет ту великую политическую роль фактора равновесия в Центральной Европе, которая выпала ей вместе с получением независимости»³⁰. Но из того же документа следовало, сколь необоснованны были гегемонистские претензии, в основу которых предполагалось заложить такие несовместимые политические дели, как нормализация польско-советских отношений, с одной стороны, и соглашение с гитлеровской Германией, а также акцентировка антисоветского аспекта союзов с Францией и Румынией — с другой, или намерение покровительствовать странам Прибалтики и в то же время отстаивать экспансионистские цели в конфликте с Литвой.

С установлением гегемонии в Восточной Европе связывались надежды на приобретение в международных делах удельного веса, соответствовавшего положению великой державы. Но на пути к их осуществлению находились огромные препятствия, вызванные, с одной стороны, польско-германскими противоречиями, порожденными стремлением германского империализма к завоеванию и подчинению Восточной Европы, с другой — политикой западных держав, активно поощрявших со времени Локарнских соглашений восточное направление германской экспансии. Разрешение первой проблемы руководство польской внешней политикой, недооценивая объективный характер польско-германских противоречий, ошибочно видело в достижении политического соглашения с Германией, ставшем, по его мнению, реальным после прихода Гитлера к власти³¹.

Путь устранения опасности сговора западных государств с Германией польское правительство искало также в двустороннем урегулировании польско-германских отношений и в ограничении деятельности в международных организациях, где не было шансов играть первую скрипку. В интервью корреспонденту «Газеты польской» в связи с работой февральской сессии конференции по разоружению Бек заявил, что Польша не имеет планов разоружения³². Вместо этого польское правительство выдвинуло идею «ограниченного участия» в международных организациях, связанного только с отдельными конкретными вопросами, которые якобы имели для Польши жизненно важное значение.

Усиливавшейся в международной жизни тенденции диктата группы западных великих держав польское правительство противопоставило принцип предпочтения двусторонних отношений многосторонним. В февральском выступлении в сейме Бек подчеркнул, что первостепенная роль в системе польской внешней политики должна принадлежать двусторонним отношениям и договорам с отдельными странами. Однако в условиях поляризации сил мира и войны этот тезис обрекал польское правительство на пассивность в жизненно важных для Польши вопросах.

Раздел об отношениях с Германией в сеймовой речи Бека имел зондажный характер с расчетом на соответствующий отклик в Берлине. Следуя предостережению Пилсудского, «чтобы не получилось впечатления, что будущее скрывает в себе только негативные возможности», Бек постарался смягчить всеобщее возмущение антипольской пропагандой Германии, подчеркнув, что «никто еще словами не изменил положения в Европе». В заключение речи он заявил: «Наше отношение к Германии и ее делам будет точно таким, как отношение Германии к Польше. На практике все зависит в этой области больше от Берлина, чем от Варшавы».

Завуалированность обращенного к Германии предложения дала отдельным группировкам правительственного лагеря повод для разнообразного толкования — от успокоительного утверждения органа консерваторов, будто слова Бека о Германии «следует понимать в том смысле, что немцы не отнимут у нас Поморья ни путем дипломатических торгов, ни... путем насилия»³³, до экстремистского заявления Я. Радзивилла, что «если Германия выдвинет колониальную проблему, то и мы предъявим наши притязания на место под солнцем»³⁴. В других случаях газетная интерпретация более следовала официальной формуле. Новая «реалистическая ориентация, — писал «Наш пшеглёнд», — намечает для Польши особую роль, как для государства, граничащего с антикапиталистическим СССР, не входящим в Лигу Наций, и с нацистской Германией, стремящейся взорвать Версаль»³⁵.

Однако оппозиционная печать вскрывала несостоятельность расчетов, в которых главная ставка делалась на соглашение с гитлеровской Германией. Комментируя выступление Бека, орган ППС «Роботник» замечал, что формула в отношении Германии была бы действенной лишь в том случае, если бы Польша, как и Германия, имела территориальные претензии к последней, чего на самом деле нет³⁶. Газета крестьянской партии Стронництво людове обвиняла правительство в дезориентации общественного мнения, обеспокоенного агрессивными выступлениями главарей гитлеровской Германии³⁷.

Советско-польским отношениям в речи Бека было отведено значительное место³⁸. Но, как и в освещении других вопросов, здесь преобладали отвлеченные положения, подлинное значение которых требовало специальной расшифровки. Заключение пакта о ненападении характеризовалось как «шаг серьезного значения». Но его смысл, в понимании польского правительства, состоял в тактическом укреплении позиций Польши и должен был способствовать разрешению других, более важных с его точки зрения задач. Реклама успехов в этой области была важна также из внутриполитических соображений: идея польско-советского сближения пользовалась популярностью в массах.

Особо подчеркивалось Беком то, будто пакт о ненападении с СССР важен прежде всего силой «примера, доказывающего, что при последовательных усилиях и доброй воле заинтересованных сторон можно найти соответствующие формы для понимания». В этих словах как бы повторялось предложение о пересмотре польско-германских отношений и подсказывалась конкретная форма будущего соглашения.

Подлинный смысл политики, в которой польское правительство пыталось объединить такие несовместимые в тех международных условиях цели, как сближение с гитлеровской Германией и намерение поддерживать нормализацию советско-польских отношений, был с грубой откровенностью вскрыт в материалах виленской газеты «Слово», группировавшей наиболее экстремистские, настроенные антисоветски и прогермански элементы правящего лагеря. «Наш пакт о ненападении с Советами, — писал редактор «Слова» С. Мацкевич, — был лишь следствием того, что наши расчеты на поддержку Запада в вопросе о Поморье не оправдались... Борьба на два фронта была невозможна: мы свернули советский фронт. Но стремление к конфликту с Германией было бы величайшей ошибкой... За все время правления гитлеровского кабинета не случилось ничего, что было бы реальной угрозой для Польши. Поэтому пакт о ненападении должен оставаться лишь маневром в большой игре... Наша политика была бы ошибочной, если бы она была рассчитана на такое сотрудничество с Россией, каковым было наше сотрудничество с Западом. Пакт — это козырь в игре, которую мы ведем. Целью игры является однако не война, а достижение соглашения с Германией»³⁹.

Подобная откровенная расшифровка на фоне заявления Бека «о позитивной эволюции» советско-польских отношений, которая рассматривалась как завершившийся процесс без перспектив дальнейшего развития, давала руководству советской внешней политики реальное представление о подлинном характере и глубине изменений в политике польских правящих кругов по отношению к СССР.

Советское правительство располагало сведениями о том, что одним из звеньев государственной политики лагеря Пилсудского продолжала оставаться поддержка контрреволюционных элементов, в том числе буржуазно-националистической эмиграции из Советской России, объединенных на территории Польши в организацию «Прометей», которая считала своей целью «освобождение угнетенных национальностей СССР». Подрывная работа этой контрреволюционной организации инспирировалась и поддерживалась материально Восточным департаментом МИД Польши, возглавлявшимся Т. Шетцелем, и отделом разведки генерального штаба под руководством капитана Е. Харашкевича⁴⁰. Хотя в обстановке нормализации государственных отношений официальные органы тщательно маскировали свою причастность к деятельности этой организации, непосредственная связь польского правительства с контрреволюционным националистическим подпольем⁴¹ была известна и служила показателем устойчивости антисоветизма в государственной политике буржуазно-помещичьей Польши. Советская дипломатия обращала внимание представителей Польши на вредные последствия подобных действий для политики нормализации и добрососедства⁴².

В первые годы после образования буржуазного польского государства стремление империалистических сил Польши к восточной экспансии ярко проявилось в планах отторжения некоторых советских территорий и объединения их в «федерацию» под руководством Польши. В 30-е годы, в неблагоприятных для сколько-нибудь активных наступательных действий против СССР условиях, эта тенденция приобрела форму идеологии правящего лагеря.

В начале 1933 г. внимание советского представительства в Варшаве привлек выход книги, составленной по материалам «дискуссионных вечеров», проводимых под руководством видного идеолога пилсудчины А. Скварчиньского⁴³. В ней среди других политических проблем шла речь о целях польской политики на востоке. «Достаточно посмотреть на карту Европы, — рассуждали авторы книги, — чтобы путем объединения двух районов, Черноморско-Каспийского бассейна с Балтийским... получить непрерывную цепь национальных государств, распространяющихся от Балтийского моря до Черного и дальше, за Каспийское. Эта цепь вследствие известных исторических обстоятельств в настоящее время прервана. Прервана, если можно так выразиться, технически, в месте самой прочной своей связи, а именно, на восточных границах Польши, находящихся в непосредственном соприкосновении со следующим большим звеном — Украиной»⁴⁴. Польше, по мнению авторов, должен был принадлежать «моральный мандат» на право представлять интересы национальностей, многие из которых входили в состав СССР. Идеологизация антисоветизма свидетельствовала об отсутствии у правящих кругов Польши готовности к принципиальному повороту во взаимоотношениях с СССР.

Одним из объектов политических интересов Польши, как объявил в сейме Бек, продолжала оставаться Прибалтика. Захват нацистами власти в Германии поставил Латвию, Литву и Эстонию перед непосредственной опасностью германской агрессии и повысил их заинтересованность в поддержке других, более крупных государств. Казалось, что это открывало перед правящими кругами Польши новые шансы распространить влияние в Северо-Восточной Европе. Они широко обсуждались на страницах близкой к правительству печати. Например, пилсудчиковский орган «Курьер виленьски» выступил 3 марта 1933 г. с подробным анализом отношений Польши с отдельными странами Балтийского бассейна. Хотя газета вынуждена была признать, что образованию блока Польши с этими странами мешает польско-литовский конфликт, а также сдержанная позиция Латвии, ведущей мыслью этого выступления был тезис, что «сближение четырех балтийских государств и соглашение этого блока с Польшей является существенным элементом польской внешней политики»⁴⁵. Еще более откровенно и высокомерно высказывалась на эту тему газета военного министерства «Польска збройна». «Можно легко представить себе, — говорилось в ее статье от 10 марта, — и не слишком трудно осуществить блок, составленный из Финляндии, Эстонии, Латвии, Литвы, Швеции, а может быть и Дании, заинтересованных в общей защите своих интересов... Польша может стать основанием, центром и численно самым сильным представителем» этого блока, который «обеспечит целостность и самостоятельность каждого из его членов, как и увеличение сил Польши путем принятия ею на себя... представительства этого блока»⁴⁶.

В развернувшейся дискуссии правы были те, кто скептически оценивал перспективы польской гегемонии в Прибалтике. Дело заключалось не только в отрицательном влиянии Польско-Литовского конфликта на отношения Польши с Латвией, но и в том, что проводившаяся до последнего времени польским правительством открыто антисоветская политика настораживала прибалтийские государства, которые опасались в результате излишнего сближения с Польшей быть втянутыми в антисоветские авантюры, что в условиях активизации германского давления представлялось нежелательным.

Учитывая такие настроения, польская дипломатия на время оставила пропаганду идеи единого фронта западных соседей СССР и стала неофициальными путями популяризировать мысль о том, будто между Польшей и СССР существует полная политическая договоренность, и следовательно, образование польско-прибалтийского блока будет направлено исключительно против Германии. НКИД СССР располагал обширными сведениями о дезинформационной работе, проводимой представителями Польши для привлечения на свою сторону стран Прибалтики⁴⁷.

Эти методы, а также хорошо известный факт, что ранее правительство Польши делало ставку на превращение Прибалтики в инструмент именно антисоветской политики, были причиной отрицательного отношения Советского правительства к возобновившимся попыткам польской дипломатии взять в свои руки политическую консолидацию прибалтийских государств. Но, зная настроения в странах этого района, оно считало осуществление такого рода польских планов маловероятным. В то же время политическая реальность в виде угрозы гитлеровской агрессии выдвинула общую для обеих стран задачу предупреждения войны. Советское правительство видело перспективу советско-польских отношений в сближении и политическом сотрудничестве на международной арене.

* * *

14 марта 1933 г. итальянский посол в Германии ознакомил германского министра иностранных дел Нейрата с предложенным Муссолини проектом «Пакта согласия и сотрудничества четырех держав»⁴⁸. Итальянский проект предлагал «принцип пересмотра мирных договоров» в соответствии с уставом Лиги Наций, равенство прав отдельных государств в области вооружения, которое распространялось на Германию и ее бывших союзников в первой мировой войне, и предусматривал общую линию поведения Англии, Франции, Германии и Италии «во всех политических и неполитических вопросах как европейских, так и внеевропейских, равно как и в колониальной области».

Проект Муссолини открывал зеленую улицу для решения тех задач, которые Гитлер считал первым этапом своей внешнеполитической деятельности: он создавал юридическую основу для ликвидации Версальского договора, пересмотра его территориальных условий и возрождения германской армии, необходимой для завоевания «жизненного пространства». Поэтому в своем ответе итальянскому послу, одобренном Гитлером, Нейрат назвал проект «гениальной концепцией, могущей стать лекарством для разрешения настоящего трудного положения»⁴⁹.

18 марта во время пребывания с официальным визитом в Италии премьер-министра Англии Р. Макдональда и министра иностранных дел Д. Саймона проект «пакта четырех» получил их одобрение⁵⁰. Английскому правительству импонировала идея блока держав, внутри которого Англия, используя противоречия между Францией, Германией и Италией, могла рассчитывать на положение лидера и арбитра.

Меньше всех в этой комбинации была заинтересована Франция. Но, опасаясь изоляции и испытывая давление предполагаемых партнеров, она, несмотря на существенные оговорки, дала принципиальное согласие на переговоры.

Обсуждение западными державами предложения об образовании замкнутого блока свидетельствовало об их желании покончить даже с теми ограниченными и во многом условными демократическими формами международной жизни, которые были связаны с Лигой Нации, и перейти к открытому диктату в решении важнейших международных проблем. Состав участников предполагаемого блока свидетельствовал также об активизации антисоветской политики, о намерении отстранить СССР от решения европейских проблем и изолировать его на международной арене. При учете острейших противоречий Германии с остальными членами создаваемой группировки, а также антикоммунистического и антисоветского характера гитлеровской идеологии в сочетании с магистральным направлением германской экспансии на Восток, было очевидно, что важнейшей целью договаривавшихся сторон являлся сговор для разрешения за счет других стран и прежде всего СССР собственных трудностей и противоречий⁵¹.

Позиция Советского правительства в вопросе о «пакте четырех» определилась немедленно и четко. 30 марта газета «Известия» поместила редакционную статью «Ревизия договоров или подготовка новой войны», в которой писала по поводу причин и неизбежных последствий поворота в политике западных государств, что «даже независимо от воли держав, выступающих за ревизию старых империалистических договоров или, наоборот, отстаивающих их неприкосновенность, постановка вопроса о пересмотре этих договоров затронула все больные места и создала крайне напряженное положение, чреватое опасностью для международного мира... В этих условиях нет ничего удивительного, что в капиталистическом мире, испуганном перспективой новой войны... находятся элементы, пытающиеся отвести угрозу в другую сторону, а именно в сторону СССР»⁵². Поэтому отрицательное отношение Советского Союза к планам западных держав было выражено в статье с необходимой четкостью: «СССР представляет собой такую мировую силу, которая со своей стороны не может остаться безразличной к борющимся на международной арене тенденциям и к попыткам создания так называемого концерта четырех держав, присваивающих себе право решать судьбы народов»⁵³.

Польша в случае заключения «пакта четырех» попала бы в критическое положение. Ее западные земли, бывшие предметом спора с Германией, оказывались под угрозой передачи последней по решению великих держав. Наибольшую активность в этом вопросе проявляла Италия. Муссолини считал, что путем поддержки ревизионистских притязаний Германии в отношении Польши ему удастся ослабить интерес Гитлера к аншлюсу Австрии, которую итальянский фашизм считал сферой своей экспансии⁵⁴.

С точки зрения польского правительства особенно важно было то, что блокировка с западными державами могла ослабить заинтересованность Германии в соглашении с Польшей. Против такой перспективы было направлено острие официальной польской критики. Осуждение иерархических принципов «пакта четырех» было главной темой заявлений, сделанных дипломатическим представителям Англии и Франции. Польша, говорилось в документе, переданном Беком английскому послу в Варшаве 30 марта, «не будет считать себя связанной какой-либо резолюцией, происходящей из группы держав, созданной на основе римских предложений»⁵⁵. В заявлении французскому правительству говорилось, что «1) Польша не согласилась бы ни под каким видом на обсуждение проблем, ее касающихся, в концерте четырех, если бы даже была приглашена участвовать в обсуждении; 2) что Польша не допустит каких-либо решений третьих правительств в вопросах, ее касающихся»⁵⁶.

Италия, ввиду признания Пилсудским за ней второстепенной роли, не была удостоена официального заявления⁵⁷. Вместо этого маршал дал указание только что назначенному послом в Риме Е. Потоцкому демонстративно отказаться от этой должности.

В целом обоснованная критика польским правительством империалистического характера «пакта четырех»⁵⁸ была в значительной степени демагогической: на деле оно отрицало не сам принцип иерархии в международных отношениях, а выступало только против данной конкретной группировки, в которой Польша, даже если предположить ее участие, оказалась бы в подчиненном положении. Кроме того, оставался в тени другой аспект «пакта четырех», заключенный в идее соглашения с Германией на основе ревизии мирных договоров, который облегчал ей территориальную экспансию.

Польское правительство не считало безнадежным сопротивление «пакту четырех». Оно не без основания полагало, что существенным фактором ослабления позиций его сторонников являются острые противоречия внутри группировки и непопулярность ее в общественном мнении буржуазно-демократических стран. В беседе с В.А. Антоновым-Овсеенко 27 марта Бек подчеркивал, что «вся Франция против этого проекта», а в Англии назревает «весьма сильная оппозиция этому плану и вообще всей политике Макдональда»⁵⁹.

Польская печать отмечала неравное положение партнеров в предполагавшейся группировке и неразрешимость противоречий между ними. Б. Медзиньский, например, иронически озаглавил одну из своих статей «Проект пакта четырех или четыре проекта пакта»⁶⁰.

Критика в Польше «пакта четырех» находила поддержку со стороны СССР. Однако при общем благожелательном отношении советская печать обращала внимание на непоследовательность польской позиции. Например, в статье «Известий» по поводу расстановки политических сил, созданной проектом западных держав, отмечалось, что существенную роль в позиции Польши играют такие факторы, как неудовлетворенные претензии на положение великой державы, своекорыстные расчеты, а не стремление к утверждению демократических принципов в международных отношениях⁶¹.

В польских политических кругах понимали, что серьезным фактором против политики диктата западных держав является позиция СССР. «Газета польска» указывала на это еще задолго до оглашения проекта Муссолини, когда в близких к Лиге Наций журналистских кругах стало известно о закулисной подготовке блока четырех держав. В ее редакционном комментарии на тему слухов о «разделе Европы четырьмя державами», говорилось: «Помимо четырех держав, которые должны были бы заседать в большой четверке, существует Советская Россия, которая уже не представляет собой, как в 1919 г., неорганизованный хаос, а является великой державой. Существует Польша, которая, не будучи государством неограниченных интересов, является одной из стран, наиболее заинтересованных во всех проблемах Европы, а также государством уже достаточно сильным, чтобы заставить считаться с его волей»⁶².

Теперь, когда идея группировки западных держав приобрела рельефные очертания, польскому правительству было важно заручиться уверенностью, что СССР действительно окажет «пакту четырех» решительное сопротивление. 23 марта Ю. Лукасевич, сменивший С. Патека на посту посланника Польши в СССР, по его просьбе был принят М.М. Литвиновым⁶³. Эта беседа с первых же фраз выявила «общее отрицательное отношение» к проекту. Пока рапорт об этой встрече следовал в Варшаву, там был предпринят другой зондаж. Б. Медзиньский, которому с весны 1932 г. было поручено поддерживать с советскими представителями более тесные контакты, на завтраке в полпредстве 25 марта обрисовал В.А. Антонову-Овсеенко неблагоприятные для Польши и СССР перспективы осуществления проекта. Он говорил, что «пакт четырех» означает раздел сфер влияния в Центральной и Юго-Восточной Европе между Италией и Германией и определяет итальянскую экспансию в направлении Венгрии и Болгарии, а германскую — Польши и Украины. Эта комбинация, по мнению Медзиньского, является для Германии путем к восстановлению положения мировой державы, полностью совпадает с идеологическими установками гитлеризма и несет опасность, затрагивающую в одинаковой мере и Советский Союз, и Польшу.

Еще через два дня советскому полпреду было передано приглашение нанести визит Пилсудскому — первое за все время диктатуры «санации». Правда, в назначенный день, 27 марта, аудиенция была отменена без сколько-нибудь убедительного объяснения. Вместо приема у маршала В.А. Антонов-Овсеенко имел беседу с Беком, во время которой в обычном порядке были обсуждены текущие дела и затронуты вопросы общего политического положения⁶⁴. Однако «Газета полвека» сообщила об этом с такой многозначительностью, что в дипломатическом корпусе Варшавы к состоявшейся встрече проявили повышенный интерес. К тому же некоторые польские газеты якобы по недосмотру МИД на следующий день поместили информацию об аудиенции полпреда СССР у Пилсудского, как об имевшем место факте⁶⁵. Таким образом очевидным было стремление продемонстрировать сближение с СССР, но никаких конкретных действий или предложений с польской стороны не последовало. Газета «Наш пшеглёнд» писала 3 апреля: «За последнее время в нашем министерстве иностранных дел господствует большое оживление. Однако на самом деле все руководство внешней политикой находится в руках "решающего фактора"», т. е. Пилсудского. О показной активности вокруг сближения с СССР, в которую включился сам Пилсудский, газета проницательно писала как о маневре, намекая, что в замыслах Пилсудского он выполняет лишь вспомогательную функцию при подготовке к пересмотру польско-германских отношений⁶⁶.

Действия польского правительства вскоре показали, что оно намерено форсировать польско-германское урегулирование и в новой обстановке, возникшей в связи с планом блока западных держав. Разносторонне критикуя «пакт четырех», оно однако не упоминало, что такое соглашение создает наиболее благоприятные условия для удовлетворения территориальных претензий Германии. Отрицательное отношение Польши к проекту даже не было доведено до сведения германского правительства, как это было сделано в отношении Англии и Франции. Польская дипломатия исключила из своей критики такие аспекты, которые задевали бы интересы Германии в монтируемом блоке. — В заявлении представителю Франции Бек, например, сообщил, что Польша не выражает отрицательного отношения к принципу «ревизии» мирных договоров. Давая понять, что его правительство рассчитывает на двустороннее соглашение с Германией, он подчеркнул также, что оно недовольно пактом не потому, что «боится за коридор»⁶⁷.

Об этом говорилось на следующий день после того, как в Берлин на имя Высоцкого была отправлена телеграмма с поручением Бека подготовить почву для приезда «в самые ближайшие дни» вице-министра Шембека. Ему, говорилось в телеграмме, должна быть организована встреча с Гитлером («и только специально с ним») для обсуждения вопросов «принципиального и первоочередного значения»⁶⁸.

Дополнительный стимул для своей дипломатической активности Варшава видела в новых проявлениях демагогии Гитлера, который уже после оглашения проекта Муссолини заявил в рейхстаге, что Германия «подаст руку для соглашения каждому народу, который склонен покончить с печальным прошлым»⁶⁹. Польское правительство приняло это заявление на свой счет⁷⁰. Правда, комментируя его, «Газета польска» вынуждена была признать, что прямо о Польше Гитлер не говорил. Но что она подразумевалась среди стран, с которыми Германия якобы хотела нормализовать отношения, в этом редакция официоза не сомневалась. Чтобы убедить читателей, она специально отметила отличие содержания и тона этого выступления Гитлера от его реваншистского интервью для «Санди экспресс»⁷¹.

Но Высоцкий, лучше знавший настроения Берлина, в ответ на телеграмму Бека сообщил, что считает ситуацию неблагоприятной для приезда вице-министра. Он объяснил, что в данный момент нельзя быть уверенным, что германское правительство заинтересовано в такой встрече, не говоря уже о том, что она вызовет несомненно отрицательную реакцию СССР, других восточноевропейских стран и Франции⁷².

Таким образом, осуществление намеченной польской дипломатией цели потребовало дополнительного «укрепления тылов», для чего потребовалось оказать специальное политическое и пропагандистское давление на Германию, попробовать запугать ее возможностью немедленного военного конфликта, с одной стороны, а с другой — созданием видимости укрепления общеевропейских позиций Польши, консолидации под ее руководством Центральной и Юго-Восточной Европы в противовес «пакту четырех».

Своеобразной разведкой перспектив переговоров с Германией и одновременно демонстрацией против верховенства западных держав был военный инцидент на территории свободного города Гданьска в начале марта 1933 г. В связи с нарушением местными гитлеровцами прав Польши в гданьском порту и подозрением в подготовке нацистского мятежа, польское правительство вместо того, чтобы обратиться в Лигу Наций, как предусматривал в таких случаях статут свободного города, 6 марта отдало приказ об увеличении отряда, охранявшего военные склады на полуострове Вестерплятте вблизи города. Сенат города обратился с жалобой в Совет Лиги Наций, который обязал Польшу убрать с полуострова дополнительные подразделения. Требование же Польши о восстановлении специальной портовой полиции было удовлетворено только после выполнения ею решения Лиги Наций. Таким образом, эта попытка Польши освободить ее отношения с Гданьском от контроля западных держав, которым принадлежало руководство в Лиге Наций, закончилась неудачей. Зато относительно спокойная реакция Берлина была расценена в Варшаве как новое подтверждение заинтересованности германского правительства в нормализации отношений с Польшей⁷³.

Специфической демонстрацией силы должны были служить фактически поощряемые правительством массовые выступления протеста против нарушения прав польского национального меньшинства в Германии. В ряде польских городов толпы демонстрантов осаждали немецкие представительства, громили немецкие издательства и книжные магазины⁷⁴.

Все это сопровождалось решительными по тону выступлениями близкой к правительству печати. «Никаких переговоров, ни в каком духе, ни об одной из границ Польши ни одно польское правительство проводить ни с кем не будет, — заявляла «Газета польска» в передовой «Подлинная ставка». — Тон разговоров с Польшей только один: орудийный огонь. Тогда мы будем отвечать каждому. Из всех орудий»⁷⁵.

Определенное значение в формировании позиции германского правительства имела возникшая в то время атмосфера подготовки Польшей и Францией превентивной войны против Германии.

Вопрос о планах военных действий как меры предупреждения германской агрессии приобрел обширную историографию и имеет два аспекта: первый — о достоверности факта польского предложения Франции, и второй — о реальном влиянии слухов о подготовке превентивной войны на политику заинтересованных правительств. Первый — без достаточных к тому оснований был выдвинут историками реакционной польской эмиграции на центральное место⁷⁶ и использовался ими для того, чтобы доказать, что сближение с гитлеровской Германией было не самостоятельной линией польской политики, а вынужденным из-за отказа Франции от превентивной войны решением.

Политический оттенок, который приобрела эта проблема в такой постановке, заставил историков Польской Народной Республики уделить ему специальное внимание. Подробный анализ источников и литературы, проведенный в ряде работ⁷⁷, способствовал выяснению ее действительного места и исторического значения. Наиболее зрелыми и последовательными представляются выводы специалистов ПНР о том, что факт польского предложения до сих пор не имеет за собой прямых свидетельств и сколько-нибудь солидной аргументации и что сам по себе он не представляет первостепенного значения.

К этому следует добавить, что против факта польского предложения свидетельствует общее направление польской политики. С одной стороны, тенденция к нормализации отношений с Германией проявилась еще до сформирования нацистского правительства и не ослабла, а наоборот, укрепилась с приходом Гитлера к власти. С другой — в настроениях правящих кругов Польши относительно Франции в период предполагаемого предложения отнюдь не обнаруживается намерения к объединению политических усилий, без которых немыслимы совместные военные действия. Оба эти момента были отчетливо отражены уже в февральском выступлении Бека в сейме и получили дальнейшее развитие в польской позиции по вопросу о «пакте четырех».

Практическое значение в рассматриваемый период, независимо от того, было или нет сделано соответствующее предложение Франции, имела так называемая атмосфера превентивной войны, господствовавшая в Польше весной 1933 г. Разговоры о необходимости предупредительных военных мер и о якобы проводимой правительством подготовке велись во всех политических, военных, журналистских сферах Варшавы. Заинтересованные круги находили им подтверждение в демонстративных перегруппировках частей польской армии⁷⁸.

Крупные информационные агентства рассылали своих корреспондентов для сбора данных о подготовке военных действий против Германии⁷⁹. Иностранные дипломаты в Варшаве с полным основанием констатировали рост настроений превентивной войны. Особенно внимательным к сведениям на этот счет, естественно, был германский посланник Г. Мольтке. Именно он в своих донесениях весьма точно определил, что в Варшаве «со?-здана и поддерживается атмосфера превентивной войны» и одновременно сделал вывод, что в действительности Польша не хочет и не может ее проводить⁸⁰.

Однако было бы неправильным считать, что атмосфера превентивной войны служила тактическим целям только польской дипломатии. Итальянское правительство использовало ее для запугивания Германии с целью получить поддержку последней в вопросе о «пакте четырех», противопоставляя идею территориальной «ревизии» по договоренности западных держав перспективе военного конфликта. Германское правительство, ссылаясь на опасность, якобы угрожающую стране со стороны Польши и Франции, с удвоенной энергией добивалось легализации армии. В этом смысле атмосфера превентивной войны соответствовала политическим целям нацистов. Но Гитлер в тот период наряду с демагогией о равноправии серьезно оценивал возможность военных мер против Германии. Чтобы узнать подлинные намерения Польши и в случае необходимости нейтрализовать опасность, он пошел навстречу попыткам польской дипломатии ликвидировать состояние польско-германской напряженности. В этом смысле пропаганда превентивной войны выполнила роль, предназначенную ей польским правительством.

* * *

Объектом дипломатической активности Польши стали страны Центральной и Юго-Восточной Европы. Определенный интерес для нее представляла позиция Малой Антанты. Постоянный совет этой группировки, созданный для единого представительства в международных делах, осудил проект «пакта четырех». Для сопротивления диктату западных держав страны Малой Антанты стали искать поддержки со стороны СССР. Их представители заявили о необходимости официального признания Советского Союза и установлении с ним нормальных дипломатических отношений⁸¹, Польское правительство, претендовавшее на лидерство в части Центральной и Юго-Восточной Европы, в этих условиях считало за лучшее не только подчинить своему руководству действия Малой Антанты против «пакта четырех», но приписать себе содействие возможной нормализации отношений СССР с Чехословакией, Румынией и Югославией.

В 20-х числах марта, вскоре после оглашения проекта «пакта четырех», Бек пригласил к себе французского посла и дипломатических представителей Малой Антанты. Официозная печать сообщила об этом как о важном политическом совещании. Английский посол писал в Лондон, что Польша организует «сильную оппозицию» планам четырех держав⁸². Но такое впечатление сохранялось недолго. Вскоре в дипломатических кругах Варшавы стало известно, что содержание бесед свелось к сообщению Бека о намерении совершить поездку в Париж, Прагу и Белград, которая, кстати, через несколько дней была отменена⁸³.

Наблюдая происшедшую под влиянием опасности сговора западных держав перемену Малой Антанты в отношении СССР, польская дипломатия попыталась провести параллель между этим процессом и своим давним намерением возглавить блок балтийских государств. 27 марта «Газета польска» поместила корреспонденцию, в которой положительно рассматривалась перспектива сближения между СССР и Малой Антантой⁸⁴. 30 марта автор ее, московский корреспондент газеты Я. Берсон, в беседе с заведующим отделом печати НКИД СССР К.А. Уманским с зондажной целью поставил вопрос уже о двух восточноевропейских группировках — Малой Антанте и Балтийском блоке, подкрепленных, как намекал Берсон, советско-польской договоренностью. Советский представитель, одобрив перспективу сближения Польши и стран Малой Антанты, дал понять, что идея блока Польши с балтийскими странами как очередной вариант организации на антисоветской основе западных соседей СССР под эгидой Польши не получит советской поддержки⁸⁵.

Одна из последующих корреспонденций Берсона, озаглавленная «Советская внешняя политика на переломе»⁸⁶, проливала свет на истинные цели польских маневров: разговоры о стремлении к широкой советско-польской договоренности и соглашении о восточноевропейских блоках, о единстве против «пакта четырех» и т. д. — все это были лишь далекие от реализации слова, с помощью которых польское правительство рассчитывало обеспечить себе платформу переговоров с Германией.

Одна из самых крупных ставок в этой подготовке делалась на создание видимости советско-польского сближения, которое при обострении советско-германских отношений повышало роль Польши в глазах германского правительства. Польская печать акцентировала внимание на том, что существо советской политики якобы составляет «переориентировка... в направлении сближения с Польшей и Францией»⁸⁷. Той же цели служило создание атмосферы сенсации вокруг советско-польских дипломатических контактов. Каждая встреча по текущим делам подавалась польской печатью в этот период как акт особого политического значения. Несколько раз в течение апреля газеты сообщали о приеме Пилсудским полпреда СССР, то в порядке информации о подготовке к нему, то как о якобы уже состоявшемся⁸⁸.

В действительности это произошло только 1 мая, когда польское правительство уже знало о согласии Гитлера дать аудиенцию польскому посланнику. В ходе часовой беседы В.А. Антонова-Овсеенко с Пилсудским речь велась о текущих вопросах двусторонних советско-польских отношений: о сплаве леса по Неману; о заключении сплавной конвенции; о визите в Польшу советской торговой делегации; об успехах индустриального развития СССР и Польши (строительство Днепрогэса, создание морского порта в Гдыни); некоторое место заняли воспоминания о революционных событиях в Польше в 1905 г. Никаких вопросов политического характера и проблем актуального международного положения с польской стороны, проявившей инициативу в организации этой встречи, не было выдвинуто⁸⁹.

Таким же рассчитанным на чисто внешний эффект и малосодержательным в политическом смысле было пребывание в Москве с 29 апреля по 5 мая видного деятеля правящего блока Б. Медзиньского. Правда, в своих послевоенных мемуарных статьях⁹⁰ он пишет, что будучи тогда официально гостем газеты «Известия», он якобы провел ряд политических бесед с редактором международного отдела газеты и намекает, что темой их были некие польские предложения, которые летом 1933 г. послужили основой для зондажа Советским правительством идеи советско-польского союза против Германии.

Накануне возвращения в Варшаву, вспоминает Медзиньский, «ко мне обратились с предложением отложить выезд, так как советская сторона высоко оценивает представленные мною предложения, и если бы я остался еще на несколько дней, то был бы принят Сталиным». Однако, сославшись на отсутствие соответствующих инструкций, Медзиньский уклонился, как он пишет, от дальнейшего обсуждения на якобы предложенном ему высоком уровне. Имеющиеся односторонние данные позволяют предполагать, что Медзиньский либо с самого начала тенденциозно преувеличил сведения о будто бы переданных им польских предложениях и их политическом характере, либо отражает тот вполне допустимый факт, что в конце визита ему пришлось устраниться от обсуждения тех вопросов, которые могли быть им поставлены сразу по прибытии в Москву. Последнее выглядит наиболее вероятным, если учесть, что московский визит редактора «Газеты польской» начался накануне встречи Высоцкого с Гитлером, имевшей, с точки зрения польского правительства, принципиальное значение, и закончился, когда результаты ее уже были известны. Очевидным является также, что поездка в Москву неофициального представителя Пилсудского имела целью прежде всего произвести соответствующее впечатление в Берлине⁹¹. С точки зрения перспектив советско-польских отношений его значение было минимальным. Сообщая о пребывании Медзиньского, Б.С. Стомоняков писал В.А. Антонову-Овсеенко, что при всей внешней доброжелательности и любезности, представитель Пилсудского проявил большую сдержанность в обсуждении конкретных вопросов советско-польских отношений и сознательно избегал постановки политических проблем. В другой раз Б.С. Стомоняков характеризовал тактику польского правительства как «стремление преувеличить перед внешним миром улучшение отношений с СССР». Причину этой тактики он справедливо видел в желании польского правительства таким образом оказать давление на Германию⁹².

В этих условиях непосредственной задачей советской дипломатии было максимальное использование новой обстановки и внешне благоприятной позиции Польши для урегулирования нерешенных до тех пор проблем двусторонних отношений. «Мы поэтому решили, — сообщал 19 апреля 1933 г. Б.С. Стомоняков А.В. Антонову-Овсеенко, — по всем текущим вопросам наших отношений, где это только допускается нашими интересами, идти навстречу польским предложениям и стремиться не только укрепить наши отношения с Польшей, но также манифестировать перед внешним миром их улучшение». Прямым следствием такой установки было расширение планов торгового обмена, обсуждение конвенции о сплаве леса по пограничным рекам и соглашения о разрешении пограничных инцидентов, развитие культурных связей⁹³.

С начала 1933 г. в Варшаве продолжались переговоры о продлении срока деятельности акционерного общества «Совпольторг», через которое осуществлялся торговый обмен между СССР и Польшей, а также обсуждался план товарооборота на текущий год. В ходе переговоров советская сторона согласилась на благоприятное Польше соотношение в экспортно-импортном балансе: Польша должна была получить активное сальдо в торговле. Кроме того, советская сторона пошла навстречу польским пожеланиям в расширении номенклатуры ввоза польских товаров в СССР⁹⁴. Тогда же было достигнуто предварительное соглашение о поставках в СССР 25 тыс. т железа, что, как отмечала польская печать, позволило бы верхнесилезским металлургическим предприятиям поддержать занятость рабочей силы на имеющемся уровне в течение 3—4 месяцев⁹⁵.

Однако, несмотря на благоприятные условия, переговоры в январе были прерваны из-за отказа польской стороны сохранить кредитование советских заказов на уровне предыдущего года. Они возобновились и были завершены через месяц, в феврале 1933 г. в Москве⁹⁶.

В окончательном виде план товарооборота предусматривал активное в пользу Польши сальдо в размере 1800 тыс. золотых рублей, что было на 500 тыс. рублей выше уровня предыдущего года.

В номенклатуре советского экспорта в Польшу значились такие товары, как сырая и обработанная кожа, каустический и металлургический магнезит, лекарственные травы и медикаменты, химические товары, автомобильные шины, свежие яблоки, рыба, сушеные грибы и т. д. Среди польских экспортных товаров в СССР впервые были такие, вывоз которых был, как подчеркивала польская печать, особенно важен для экономики: это продукция текстильной промышленности, особенно хлопчатобумажной, галантерея, кожи для подошв, а также сельскохозяйственные продукты — свиные туши, жир, телятина. Среди традиционных предметов вывоза — продукция металлургической промышленности, паровозы и железнодорожное оборудование. Польская сторона обеспечивала советские заказы финансовыми и товарными кредитами⁹⁷.

Тогда же, в феврале 1933 г. Москву посетила делегация польских промышленников, которые обсудили на месте условия советских заказов польским фирмам. В апреле деловую поездку в СССР совершили также представители ряда верхнесилезских предприятий тяжелой промышленности⁹⁸.

Возрастающий интерес польских деловых кругов к расширению экономических связей с СССР находил отражение в печати. Газеты всех направлений скрупулезно фиксировали все факты экономических контактов и обсуждали проблемы и перспективы их развития. «Газета польска» писала, например, что, несмотря на объективные трудности торговли (значительная однотипность экспортной номенклатуры), Польша располагает такими товарами, которые представляют для СССР интерес и благодаря этому некоторые отрасли польской промышленности могут обеспечить себе в Советском Союзе стабильный рынок⁹⁹. «Газета варшавска», обстоятельно представив в номере от 20 апреля сложившееся состояние советско-польских экономических связей, подчеркивала, что активизация Польши в хозяйственном отношении особенно важна «из-за советско-германского конфликта, в результате которого Советы отказались от значительной части заказов, сделанных в Германии. Для Польши это может быть поворотным пунктом в хозяйственной ориентации»¹⁰⁰.

В мае 1933 г. Польшу посетила авторитетная советская экономическая делегация во главе с заместителем народного комиссара внешней торговли СССР А.В. Боевым, целью которой было изучение польской экспортной продукции, а также польского рынка. Советские представители кроме Варшавы посетили Катовице, Познань, Лодзь, Гдыню, Краков. Делегация совместно с польскими представителями обсудила принципы, на основе которых следовало расширить экономические отношения между СССР и Польшей. Одновременно с советской стороны была подчеркнута необходимость ликвидации неоправданных диспропорций в торговом балансе двух стран¹⁰¹.

Польская печать одобрительно комментировала этот визит, выражая пожелания, чтобы он служил расширению советских заказов для польской промышленности, а также использованию нового морского порта в Гдыне для транзита советских товаров¹⁰².

Очевидным было также политическое значение пребывания в Польше представителей советских внешнеторговых организаций. Посещение ими западных районов и Балтийского побережья, высокая оценка силезской тяжелой промышленности и особенно нового морского порта в Гдыне служили наглядной демонстрацией морально-политической поддержки, оказываемой Польше Советским Союзом. Глава делегации заместитель наркома внешней торговли СССР А.В. Боев в интервью для польской печати специально подчеркнул, что создание этого порта, построенного по последнему слову техники, является огромным «вкладом в дело укрепления независимости Польского государства»¹⁰³.

Однако польская сторона считала себя в тот момент уже менее заинтересованной в политической поддержке СССР, так как состоявшаяся к тому времени встреча Гитлера с Высоцким открыла, по ее мнению, благоприятные перспективы урегулирования польско-германских противоречий¹⁰⁴.

Весной 1933 г. велись советско-польские переговоры о сплаве лесоматериалов по пограничным рекам. СССР имел договоренность с Литвой о пропуске советского леса и был заинтересован в аналогичном соглашении с Польшей. Советско-польская конвенция о сплаве лесоматериалов была подписана 19 июня 1933 г.¹⁰⁵ Предшествовавшие ей переговоры также приобрели политический оттенок. С польской стороны была предпринята попытка использовать советскую заинтересованность в сплавной конвенции для посредничества в нормализации польско-литовских отношений на выгодных Польше условиях. В апреле 1933 г. пребывавший в Прибалтике польский сенатор Т. Кательбах в частной беседе с советским полпредом в Литве М.А. Карским выдвинул с зондажной целью проект, согласно которому, как он писал в МИД, «Москва выступила бы как посредник в польско-литовском споре, подняв вопрос о сплаве по Неману и установлении нормальных отношений между Польшей и Литвой при одновременном умолчании виленского вопроса. (Лес польский и советский). Была бы заключена польско-советско-литовская конвенция, которая обеспечила бы исключительно Клайпеде переработку этих контингентов (это привело бы к литвинизации Клайпеды и большим материальным выгодам для нее)»¹⁰⁶.

Это предложение не получило поддержки Советского правительства, которое считало, что проблема нормализации польско-литовских отношений должна решаться без вмешательства третьих стран, и поэтому четко отграничивало вопрос о сплаве лесоматериалов в его экономическом аспекте от политических расчетов польской дипломатии¹⁰⁷.

Психологический перелом в советско-польских отношениях, наметившийся после заключения пакта о ненападении, создал благоприятные условия для расширения научных и культурных контактов. Весна 1933 г. стала временем налаживания связей между научными учреждениями путем обмена литературой, материалами для исследований¹⁰⁸, приглашений на научные конгрессы¹⁰⁹ и т. д. Завершилась передача Советским Союзом Польше архивных материалов, предусмотренная Рижским мирным договором¹¹⁰.

В феврале было подписано соглашение об организации выставок советского искусства в Варшаве и польского — в Москве. Об интересе к советской культуре свидетельствует тот факт, что через четыре дня после заключения этого соглашения краковское Общество любителей изобразительного искусства обратилось в советское полпредство с просьбой экспонировать советскую выставку также и в Кракове¹¹¹.

Советское правительство выступало за расширение связей с Польшей по всем линиям, но на первое место ставило политическое сотрудничество. Не сбрасывая са счетов активного антисоветского прошлого и неизжитой враждебности к СССР в лагере Пилсудского и учитывая противоречивый подход польской дипломатии к ряду важных международных проблем, советские руководители тем не менее полагали, что объективная общность интересов СССР и Польши против опасности германского империализма и попыток западных держав удовлетворить его требования за счет Восточной Европы, заставит польское правительство пересмотреть свою политику в благоприятном советско-польскому сотрудничеству направлении.

Руководствуясь этими соображениями, советская дипломатия не только считала полезным открыто проявлять внешние признаки советско-польского сближения, даже если с польской стороны был очевиден их тактический, демонстративный характер¹¹², но и не раз прямо выступала на стороне Польши в таком важном для нее политическом вопросе, как заинтересованность в неизменности польско-германской границы¹¹³.

Наряду с морально-политической поддержкой Советское правительство разрабатывало конкретные формы сотрудничества с Польшей и другими странами, испытывавшими германскую опасность и давление западных великих держав.

* * *

Вскоре после того, как проект «пакта четырех» стал достоянием гласности, министр иностранных дел Турции предложил, чтобы СССР в качестве ответной меры против образования империалистического блока организовал конференцию стран, подписавших в свое время Московский протокол, а также Турции и государств Малой Антанты. «Пакт четырех» существенно затрагивал интересы всех этих стран. Развивая турецкое предложение, Советское правительство решило предложить созвать конференцию соседних с СССР государств, заключивших с ним пакты о ненападении, с тем чтобы подписать конвенцию об определении нападающей стороны, не дожидаясь ее принятия конференцией по разоружению.

Хотя большинство стран, которые Советский Союз предполагал пригласить на (конференцию, в свое время одобрительно отнеслось к советскому определению агрессора, осуществление этой инициативы не представлялось простым делом из-за отсутствия единства между отдельными соседями СССР, а также многолетней традиции антисоветизма правящих кругов этих стран. Полому советская дипломатия начала подготовку с зондажа позиции самого крупного соседа СССР в Европе — Польши. Обращение в первую очередь к Польше свидетельствовало о признании Советским правительством ее роли на международной арене и о стремлении установить с ней отношения доверия. В конкретной политической обстановке оно должно было также служить указанием на серьезность угрожавшей Польше опасности гитлеровской агрессии.

9 апреля 1933 г. М.М. Литвинов проинформировал посланника Польши Лукасевича о предложении СССР заключить региональную конвенцию об определении агрессора. Он подчеркнул, что такая акция была бы новым проявлением миролюбия СССР и его соседей и укрепила бы между ними взаимное доверие. Она явилась бы успокаивающим фактором в тогдашней «взбаламученной» международной ситуации, а кроме того, стимулировала бы конференцию по разоружению к принятию советского предложения¹¹⁴. Отмечая предварительный характер постановки вопроса, М.М. Литвинов подчеркнул, что обращается прежде всего к Польше, так как уверен, что в случае ее согласия предложение может быть реализовано в ближайшее время.

Польский ответ был двусмысленным. 25 апреля Лукасевич сообщил, что уполномочен заявить о приемлемости определения агрессии, в основу которого положен принцип ненарушимости территории и границ. Вместе с тем он сообщил, что Бек находит, будто некоторые положения советского определения идут слишком далеко, но не применительно к советско-польским отношениям, а к другим проблемам, интересующим Польшу, и что выдвинутое предложение может иметь весьма серьезное значение не столько для консолидации восточной части Европы, сколько для создания общей мирной атмосферы. Однако условием успеха конференции польская сторона считает урегулирование между СССР и Румынией «бессарабского вопроса»¹¹⁵.

Таким образом, хотя первая часть ответа содержала как будто принципиальное согласие на советское предложение, во второй были изложены условия, делавшие его неосуществимым. Имея опыт переговоров с Румынией относительно пакта о ненападении, в ходе которых румынское правительство ни на шаг не отступило от неприемлемого для СССР требования о признании за Румынией Бессарабии, советская дипломатия понимала, что связать идею подписания конвенции об определении агрессора с проблемой нормализации советско-румынских отношений, это значит заранее обречь на неудачу важное мероприятие по укреплению мира. Кроме того, советский представитель подчеркнул, что в случае осуществления региональной конвенции следует помнить о возможности присоединения к ней других участников конференции по разоружению, где первоначально было сделано советское предложение. Чтобы не лишить определение агрессора необходимой универсальности, нельзя было отягощать его спорными вопросами частного характера.

Убедившись, что категорически сформулированное условие о советско-румынском урегулировании может оказаться равнозначным отказу правительства Польши от советского предложения, Лукасевич попытался смягчить положение, сообщив, что, по его мнению, такая постановка вопроса является личной инициативой Бека¹¹⁶. Выжидательная позиция в отношении советского предложения была следствием активизации усилий польской дипломатии по выяснению отношений с Германией.

18 апреля Высоцкому из Варшавы была послана инструкция добиваться приема у Гитлера. Из нее следовало, как мало уверенности в успехе этой инициативы имела польская дипломатия: «Как минимум позитивного результата Вашего демарша, — писал Бек, — я считал бы опубликование коммюнике в германской и польской прессе, в котором было бы заявлено, что канцлер чужд каких-либо действий против польского правительства и законных» польских интересов в свободном городе Гданьске. Хорошим разрешением была бы какая-либо публичная декларация Гитлера в этом вопросе, даже без ссылки на... беседу». Наряду с этим глава польского МИД серьезно опасался и отрицательного результата, которым считал «уклончивый» ответ Гитлера без опубликования декларации¹¹⁷.

Усилия польской дипломатии на этот раз были поддержаны Берлином. 2 мая Высоцкий был принят Гитлером¹¹⁸. Результаты встречи по форме превзошли ожидания польского правительства: канцлер не только остановился на положении в Гданьске, но и по собственной инициативе высказался о польско-германских отношениях в целом¹¹⁹, а также легко согласился на опубликование в печати сообщения о состоявшейся встрече¹²⁰.

На первый взгляд заявления Гитлера выглядели вполне успокаивающе: он заверил Высоцкого, что «отнюдь не имеет намерения нарушать существующие трактаты и считает их обязательными, уважая эти обязательства и права»¹²¹. Но при желании можно было обратить внимание, что среди прав, о которых говорил Гитлер, упоминалась статья 19-я Устава Лиги Наций, предусматривавшая возможность пересмотра мирных договоров «в условиях, которые могли бы привести к военному конфликту», и что эта статья уже легла в основу «ревизионистской» части проекта «пакта четырех».

Польское правительство удовлетворилось тем разделом заявления Гитлера, где речь шла об отношении нацистов к войне, хотя по существу в нем не содержа лось отказа от вооруженной борьбы, которая лишь расплывчато называлась крайним средством¹²². Не насторожили Варшаву также высказывания канцлера по территориальным вопросам. А между тем именно эта часть его выступления свидетельствовала о том, что несмотря на демагогические декларации о «мирных намерениях», гитлеровское правительство не снимало с повестки дня территориальных претензий к Польше, бывших основой польско-германских противоречий, а лишь рассчитывало заявить о них в полный голос в более подходящей обстановке. «Мы наверняка говорили бы в совершенно ином тоне с представителем Польши, — записал Высоцкий слова Гитлера, — если бы, например, мирный договор определил Польше ее доступ к морю дальше на восток от Гданьска, а не разделял бы живое тело Германии»¹²³.

Отсутствие с польской стороны какой-либо реакции на столь определенно обозначенную перспективу территориальных торгов¹²⁴, выдвигает вопрос: не означало ли оно признания в правительственных верхах Польши допустимости пересмотра ее западной границы при условии самостоятельного решения и определенной компенсации?

Показательно, что уже при этой первой встрече, положившей начало польско-германскому сближению, Гитлер дал понять, что рассматривает его прежде всего как элемент общей антисоветской политики. В какой-то момент без видимой связи со всем говорившимся ранее, он завел разговор о Советском Союзе: «Канцлер просматривал недавно, — записал Высоцкий, — статистическую таблицу рождаемости в России. Удивительная плодовитость этой нации наводит его на много серьезных мыслей об опасностях, которые из этого факта могут последовать для Европы и для Польши»¹²⁵. Почти одновременно другой главарь нацистов — А. Розенберг конструировал конкретные планы перекроя карты Европы за счет Советского Союза. Предрекая разрыв франко-польского союза и изоляцию Польши, он говорил, что «в этот момент она будет очень рада отдать нам "коридор" взамен действенной помощи со стороны Германии. Затем Польша получит компенсацию в другом месте. В СССР, на Украине»¹²⁶.

Удовлетворение достигнутым на данном этапе в Берлине, а также выраженное нацистами намерение строить польско-германское сближение на антисоветской основе определили дальнейшее отношение Польши к советскому предложению о принятии определения агрессора. 9 мая Лукасевич заявил М.М. Литвинову, что из-за отсутствия пакта о ненападении между СССР и Румынией и признанной обеими странами границы Польша считает невозможным участие Румынии в конвенции об определении агрессора и обеспокоена якобы имевшим место отказом СССР от урегулирования советско-румынских отношений. Нарком без труда доказал необоснованность польской аргументации, поскольку виновницей срыва советско-румынских переговоров в свое время была Румыния, которая пока не проявляла готовности возобновить переговоры или отступить от своих неприемлемых для СССР условий. Что касается польских попыток поставить этот вопрос, то они, со слов самого Лукасевича, предпринимались без ведома Румынии и, следовательно, не могут считаться новым предложением об урегулировании советско-румынских отношений¹²⁷.

Таким образом, хотя правительство Польши прямо не заявило о своем отказе, незаинтересованность его в поддержке советской инициативы стала очевидной. В связи с этим Советское правительство вынуждено было временно воздержаться от официальной постановки вопроса о созыве региональной конференции по принятию определения агрессора.

Однако вскоре польское правительство столкнулось с фактом, наглядно показавшим, как мало оснований обольщаться относительно «миролюбия» Германии¹²⁸ дают подлинные намерения нацистов. На международной экономической конференции в Лондоне в июне 1933 г. глава германской делегации А. Гугенберг, выступая от имени германского правительства, заявил, что Германия требует и будет добиваться территорий СССР и «обширных пространств Восточной Европы»¹²⁹.

Следствием шока, вызванного позицией Германии на Лондонской экономической конференции, было удвоенное сопротивление парафированному 7 июня «пакту четырех», в котором польскому правительству виделась главная помеха к соглашению с Германией. Отклоняя попытки французского правительства смягчить сопротивление Польши, Бек с упреком говорил французскому послу, что великие державы «со времени Локарно побуждали Германию к нарушению постановлений трактата (Версальского. — И.М.). Потребовалось восемь лет, чтобы дошло до известного заявления Гитлера об уважении трактатов, а теперь державы снова возвращаются к той политике, которая в прошлом оказалась неудачной. Польское правительство, однако, теперь будет несомненно более осторожным, и отсюда следует полностью отрицательная позиция в отношении «пакта четырех»¹³⁰.

В качестве наиболее эффективного средства давления на Германию и нейтрализации вредных последствий «пакта четырех» польское правительство вновь готово было демонстрировать сближение с СССР на основе соглашения об определении агрессора.

К тому же вскоре стало ясно, что попытки польской дипломатии создать на пути к осуществлению советского предложения искусственный барьер в виде ссылок на неурегулированность советско-румынских отношений, потерпели неудачу. В середине мая, когда советский текст определения агрессора обсуждался в комиссии конференции по разоружению, представитель Румынии Н. Титулеску заявил, что Румыния, «на сто процентов поддерживает» советское предложение и государства Малой Антанты также готовы его принять¹³¹.

Позиция государств Малой Антанты в отношении СССР в этот период значительно повлияла на линию, польской дипломатии. Под воздействием растущей тенденции к пересмотру европейских границ и перспективы гитлеровской агрессии, руководители этого блока среди прочих мер хотели обратиться к поддержке Советского Союза. В середине июня 1933 г. при личной встрече с М.М. Литвиновым министр иностранных дел Чехословакии Э. Бенеш предложил заключить пакт о ненападении между СССР и Малой Антантой¹³².

Дипломатические и военные представители Польши в странах Малой Антанты сообщали в Варшаву о растущих там настроениях в пользу сближения с СССР¹³³. Польское правительство считало такое развитие событий невыгодным для себя: ему казалось, что сплочение Малой Антанты ослабит роль Польши на востоке Европы и принизит ее значение в глазах Советского правительства. Поэтому оно решило не упускать из поля своего внимания контакты между представителями СССР и Малой Антанты. Когда стало известно, что после первых бесед М.М. Литвинова с Бенешем для продолжения переговоров с главой НКИД СССР в Лондон должен был приехать Титулеску, Бек направил туда делегата Польши при Лиге Наций Э. Рачиньского, которому было поручено посредничать в переговорах между М.М. Литвиновым и представителем союзной с Польшей Румынии.

В ходе лондонских переговоров, состоявшихся в 20-х числах июня с участием представителей СССР, Польши, Румынии и Турции, на повестку дня был вновь поставлен план подписания между СССР и его соседями конвенции об определении агрессора. Встретившись 24 июня с советским представителем в полпредстве СССР в Лондоне, Титулеску выразил готовность подписать протокол об определении агрессора между СССР и странами Малой Антанты. Подчеркивая заинтересованность в нормализации отношений с Советским Союзом, он заявил, что, несмотря на неодобрение Англии, «Малая Антанта согласна подписать протокол немедленно в Лондоне. Этот протокол будет только первым шагом, за которым может потом последовать другой, в том числе восстановление отношений»¹³⁴.

Имея в виду первоначальный вариант, разработанный советской дипломатией в апреле 1933 г., М.М. Литвинов ответил, что Советский Союз мог бы подписать протокол с Малой Антантой при участии соседей СССР¹³⁵. В результате между М.М. Литвиновым и Титулеску была достигнута первоначально одобренная представителем Польши договоренность о подписании СССР и его соседями декларации, открытой для присоединения всех желающих государств. Однако 28 июня Рачиньский заявил об изменении позиции Польши в том смысле, что она согласна подписать только региональный протокол с непосредственными соседями СССР, чтобы никакое другое государство к протоколу не могло присоединиться¹³⁶.

Польская дипломатия поставила себе сложную задачу. С одной стороны, она не хотела проявить свою незаинтересованность в наметившемся сближении стран Восточной Европы, — отсюда инициатива посредничества между СССР и Румынией, получившая, впрочем, скептическую оценку со стороны обоих партнеров по переговорам¹³⁷, а также стремление поддерживать видимость единой группировки соседей СССР, что выразилось в требовании одновременного подписания региональной конвенции всеми участниками¹³⁸. С другой стороны, стратегические цели польской политики не совпадали с задачами стран, готовых участвовать в конвенции. Нежелательным было с точки зрения польского правительства слишком отчетливое акцентирование факта, что в конкретных обстоятельствах того времени документ об определении агрессора был бы направлен прежде всего против политики гитлеровской Германии. Конечно, в рассматриваемый момент, когда подписание пакта четырех» и воинственное выступление германской делегации в Лондоне поколебали надежды на форсирование польско-германского сближения, польская дипломатия считала полезным продемонстрировать перед Германией поворот в сторону СССР, но не настолько, чтобы на будущее сжечь за собой мосты в Берлин. Этим задачам, как ей казалось, более соответствовала региональная конвенция непосредственных соседей СССР, чем протокол, открытый для всех стран. В первом случае имелись надежды, что группа участников конвенции — прибалтийские страны и Румыния — превратится в блок, нейтрализующий влияние СССР в Европе¹³⁹. Во втором случае конвенция, открытая для участия всех стран, приобретала однозначно антиревизионистский, антигерманский характер¹⁴⁰.

Нежелательным с польской точки зрения было участие в конвенции Малой Антанты как единого целого, а Чехословакии и Югославии даже в отдельности. Эти страны считали, что острие мер против потенциального агрессора направлено против «ревизионизма» Венгрии и Италии, с которыми Польша поддерживала дружеские отношения.

Наконец, польская дипломатия была заинтересована в том, чтобы ослабить международное значение советской инициативы, придать ей характер частного, второстепенного дополнения к пактам о ненападении¹⁴¹.

Обо всем этом польская дипломатия не могла говорить в открытую. Поэтому для оправдания ее позиции в Лондоне на страницах официозной печати были выдвинуты надуманные и лживые аргументы, имевшие целью дискредитировать неудобное с точки зрения польского правительства соглашение. Например, в упомянутой статье журнала «Политыка народув» проводилась мысль, что практическое значение имеет лишь региональная конвенция, подписание же общего соглашения объявлялось противоречащим деятельности конференции по разоружению и демагогически приравнивалось по характеру к резолюции 11 декабря 1932 г., принятой пятью западными державами вопреки демократическим принципам международных организаций¹⁴². Подобным же образом дипломатические представители Польши объясняли свой неожиданный отказ подписать открытую конвенцию, что было признано неубедительным как непосредственными участниками соглашения, так и в официальных кругах Франции¹⁴³.

Благодаря усилиям заинтересованных сторон, было найдено компромиссное решение о подписании двух протоколов аналогичного содержания. 3 июля 1933 г. в Лондоне состоялось подписание региональной конвенции об определении агрессора с участием СССР, Польши, Румынии, Турции, Персии, Афганистана, Эстонии и Латвии¹⁴⁴. 4 июля представители СССР, Чехословакии, Румынии, Югославии и Турции заключили конвенцию, открытую для присоединения всех желающих стран¹⁴⁵.

Подписание по советской инициативе конвенции об определении агрессора свидетельствовало о том, что миролюбивая и конструктивная политика СССР находит признание и поддержку многих государств и становится активным фактором европейских отношений. Это обстоятельство было решающим в присоединении Польши к советскому предложению.

* * *

Развитие политической ситуации в Европе летом 1933 г. способствовало повышению тактической заинтересованности Германии в смягчении напряженности во взаимоотношениях с Польшей. К этому побуждало нацистское правительство, разочарование «пактом четырех», который хотя и был подписан, но обнаружил глубокие противоречия между партнерами и вызвал осуждение французской и английской общественности. Попытки же Германии укрепить свое влияние в Австрии с дальнейшей целью ее захвата вызвали резкое недовольство всех партнеров по блоку. Польское правительство поддерживало идею аншлюса, так как необоснованно видело в нем альтернативу восточного направления германской экспансии. Нацисты, заинтересованные до поры до времени в сохранении этих иллюзий в Варшаве, обнаруживали готовность к урегулированию ряда частных практических вопросов, которые оставались неразрешенными в течение нескольких лет. Была ликвидирована конфликтная ситуация в Гданьске. Если в марте польское правительство пошло на инцидент Вестерплятте под предлогом опасности нацистского заговора, то в мае, во время выборов в сенат города, его благосклонная позиция способствовала победе национал-социалистов, которые заявили перед этим о своем стремлении к «дружественному» соглашению с Польшей¹⁴⁶. Состоялась ратификация польско-германского транспортного договора, подписанного в 1930 г., оживились переговоры по экономическим вопросам и т. д. Встречи государственных деятелей на высшем уровне вошли в практику польско-германских отношений. 3 июля в Варшаву прибыл президент гданьского сената национал-социалист Г. Раушнинг. Целью его визита было обсуждение не только проблемы Гданьска, но и выяснение перспектив польско-германских отношений. В ходе его варшавских бесед возник и вопрос об отношении к Советскому Союзу. Раушнинг писал позже, что с польской стороны ему было дано понять, что не стоит «публично растрясать такие неуклюжие концепции, как идея Розенберга в отношении Украины»¹⁴⁷. Однако осторожность и сдержанность представителей Польши в данном случае, как и при встречах с Гитлером, который всякий раз не упускал случая, чтобы в присутствии польского посланника обрушиться с грубыми нападками на СССР¹⁴⁸, не меняла антисоветского в своей основе курса на сближение с гитлеровской Германией. Со страстным разоблачением подлинного содержания такой политики выступала компартия Польши. «Гитлер совершенно не скрывает и говорит открыто, — напоминал документ КПП, датированный августом 1933 г., — что хочет воевать с СССР, чтобы задушить коммунизм во всем мире. Что же означает такой гостеприимный прием гданьского гитлеровца в Варшаве? Это значит, что между фашистской Германией и фашистской Польшей обсуждается соглашение о совместном нападении на СССР»¹⁴⁹.

Альтернативность выбора, перед которым стояли правящие круги Польши, была настолько очевидной, что уже начало ослабления польско-германской напряженности было воспринято в некоторых политических кругах Европы как признак совместной антисоветской политики правительств Польши и Германии. На это, в частности, упорно намекали представители французского правительства во время пребывания М.М. Литвинова в Париже в начале июля 1933 г.¹⁵⁰

Советская дипломатия в тот период, оценивая перспективы польской политики, учитывала возможность ее развития в двух направлениях. «Как показывают факты, — писал Б.С. Стомоняков В.А. Антонову-Овсеенко и письме от 19 июля 1933 г., — польская политика явно ориентируется на две эвентуальности — войну с Германией при сохранении мира с нами и соглашение с Германией, а возможно и Японией, против нас. Мы должны в нашей политике по отношению к Польше учитывать эти две эвентуальности»¹⁵¹.

При этом в советской оценке текущего момента преобладало мнение, что объективный характер противоречий между Польшей и Германией сделает их сближение трудным делом. В том же письме говорилось, что пока «отнюдь нельзя делать вывода, что Польша уже договорилась с Германией против нас. Нет, речь идет лишь о том, что мы должны ясно видеть наличие опасности польско-германского соглашения, возросшей за последнее время»¹⁵².

Понимание неоднозначности внешнеполитического курса польских правящих кругов, сочетание в нем противоречивых, взаимоисключающих тенденций диктовало активную политику в отношении Польши. «Из этого вытекает, — писал Б.С. Стомоняков, — основная установка в политике СССР в отношении Польши: принимать все меры к усилению тех тенденций и сил в Польше, которые ориентируются на первую эвентуальность, и с этой целью всемерно стремиться к укреплению, развитию и углублению наших отношений с Польшей. Проводя эту основную линию в нашей политике в отношении Польши, мы не должны, однако, давать усыплять свою бдительность, а обязаны, напротив, следить и противодействовать противоположным тенденциям польской политики, стремящимся использовать так называемый «советский козырь» для давления на Германию с целью добиться наиболее выгодного для Польши соглашения с ней»¹⁵³.

Важным, хотя и малоизвестным событием, характеризующим позицию СССР, был неофициальный зондаж мнения польской правительственной верхушки относительно сотрудничества против гитлеровской агрессии, проведенный летом 1933 г. В начале июля в ответ на майский визит в Москву редактора «Газеты польской» в Польшу прибыл представитель редакционной коллегии газеты «Известия». В продолжение визита велись разговоры о необходимости и желательности отношений добрососедства между СССР и Польшей, обсуждались возможности расширения культурного обмена и сотрудничества в других областях.

За время двухнедельного пребывания советский представитель совершил большую поездку по стране, начавшуюся с осмотра Балтийского побережья. В интервью для печати и других выступлениях им была подчеркнута польская принадлежность этих территорий и безосновательность германских претензий на них, дана высокая оценка усилиям польского народа, направленным на их индустриальное развитие. Эти выступления служили новым проявлением моральной поддержки против ревизионистских требований Германии, оказываемой Польше Советским Союзом¹⁵⁴.

Главное место при обсуждении политических проблем занял вопрос безопасности СССР и Польши в случае германской агрессии. Редактор «Газеты польской» не пошел дальше заверений о том, что участие в каких-либо действиях Германии против СССР не соответствовало бы польским интересам, так как их успех поставил бы Польшу в полную зависимость от Германии. Но советский представитель подчеркивал, что одной констатации этого факта недостаточно для обеспечения безопасности советской границы и независимости самой Польши. Польша может оказаться в таком положении, когда Германия поставит ей ультиматум: либо идти на Восток вместе с Германией, либо немецкие войска пройдут через Польшу, и Польша станет первой жертвой их «дранг нах остен» со всеми вытекающими из этого последствиями. Советский представитель рассмотрел и другую возможность: Германия, не требуя от Польши открытого и активного участия, предложит договор, предусматривающий передачу рейху полностью или частично польского коридора. В случае согласия польского правительства, получив свободу и бесконтрольность связи с Восточной Пруссией, Германия обеспечит себе там мощную базу против СССР. Если Советское правительство полностью поверит, что со стороны правительства Польши нет и не будет никакой инициативы или полуинициативы в отношении Германии, но и тогда вопрос уже не выглядит таким простым в случае указанной ультимативной угрозы.

Медзиньский уклонился от рассмотрения вопроса во всей его реальной сложности. Сославшись на историческое прошлое и традиции борьбы за независимость Польши, он заявил, что ни одна, ни другая из названных возможностей «не встретятся с иным ответом, чем решительное нет». Эту поверхностную декларацию ему было поручено подкрепить словами Пилсудского, «что Польша не остановится ни перед какой угрозой или попыткой принуждения». Подробно описывая ход этих встреч, Медзиньский вспоминает, что особенно значительной из них была предпоследняя, во время которой советский представитель поставил вопрос о целесообразности оборонительного сотрудничества СССР и Польши на случай гитлеровской агрессии. В самом предварительном и общем порядке речь шла об оказании Советским Союзом помощи Польше военными материалами, снаряжением, бензином, путем концентрации советских войск против Восточной Пруссии в случае германского нападения. Такие меры требовали бы предварительного согласования между генштабами¹⁵⁵.

Идея советско-польского оборонительного союза против германской агрессии была так чужда правящим кругам Польши и настолько не соответствовала ближайшим внешнеполитическим планам пилсудчиков, что Медзиньский, по его свидетельству, в ответ «не мог ни одним словом связать себя по собственному почину» и под благовидным предлогом отложил разговор до следующего дня. Передав Пилсудскому посредством Бека «сенсационное предложение» советского представителя, он ожидал, что «получит поручение дать отрицательный ответ, мотивированный нашим принципиальным решением не связываться более близко ни с одной из соседних держав». Но Пилсудский проявил осторожность и распорядился «не отвечать отрицательно», но отложить обсуждение выдвинутых возможностей на неопределенный срок, сославшись на неподготовленность польского общественного мнения к такому резкому повороту во взаимоотношениях с СССР¹⁵⁶.

По следам советского зондажа выступила европейская печать, опубликовав сообщение о якобы имевшем место предложении о военном союзе и сотрудничестве генштабов СССР и Польши. Один из первых голосов на эту тему принадлежал французской газете «Матэн», уже 18 июля поместившей материал своего корреспондента Г. Кораб-Кухарского, бывшего одновременно одним из ведущих публицистов «Газеты польской»¹⁵⁷.

Злобой дня европейских газет стали подававшиеся в виде сенсации сообщения на тему советско-польского сближения. В начале сентября английская «Дейли геральд» поместила информацию о том, что Советское правительство якобы направило Пилсудскому приглашение на празднование годовщины Великой Октябрьской революции¹⁵⁸.

В середине сентября в связи с поездкой маршала Пилсудского в его резиденцию в За лещиках польские газеты сообщили, что вскоре туда последуют Бек, Шетцель, а также премьер-министр Румынии и полпред СССР, и что будто там предстоят важные решения по внешнеполитическим вопросам¹⁵⁹. Английская и американская печать передавала эти материалы, дополняя их новыми домыслами. Так, «Дейли геральд» сообщила, будто в Залещиках состоялась секретная встреча И.В. Сталина с Ю. Пилсудским, во время которой якобы говорилось о советско-польском военном союзе¹⁶⁰. В начале октября о планах советско-польского союза сообщили многие японские газеты со ссылкой на данные агентства Юнайтед пресс¹⁶¹.

Известия такого рода привлекли внимание дипломатов заинтересованных стран, занявшихся их проверкой.. Советник литовского представительства в Москве сообщал, например, в свой МИД в начале августа 1933 г.: «В иностранной печати распространяются слухи о заключении поляками и русскими тайного договора, направленного против нацистов. В то же время среди членов дипломатического корпуса в Москве идут разговоры о том, что русские поставляют полякам военные материалы»¹⁶². В письме передавалось также мнение дипломатических представителей Англии и Франции на обсуждаемую тему: «Оба посла этих держав в Польше поделились имевшимися в их распоряжении сведениями и пришли к выводу, что все это несерьезно и что эти слухи распространяются самими поляками. Английский посол от себя сообщил в Форин оффис, что поляки, вообще говоря, преувеличивают и раздувают улучшение своих отношений с СССР». «Однако, — добавил от себя советник литовского представительства, — в Москве все же наблюдается явная атмосфера сотрудничества между большевиками и поляками, которое, надо полагать, идет дальше, чем это кажется представителям менее нас заинтересованных государств»¹⁶³.

Польская дипломатия действительно была заинтересована в преувеличении масштабов и глубины польско-советского сближения перед Англией, Францией и Италией, видя в этом политический противовес концепции «пакта четырех». Особенно важно было с ее точки зрения продемонстрировать перед Францией преимущественную роль Польши в налаживании отношений с СССР. Развивавшееся советско-французское сближение¹⁶⁴ рассматривалось в польских правительственных кругах как явление, способное обесценить франко-польский союз. «Польская печать предостерегает, — писала газета «Наш пшеглёнд», характеризуя официальные настроения, — как бы Франция, а возможно и Англия, сблизившись с Россией, не заменили бы Польшу Россией, согласно довоенному образцу»¹⁶⁵. Афиширование советско-польского сближения как бы ставило Польшу в конкурирующее положение с Францией в ее политике в Восточной Европе. Только в отношении Германии впечатление прогресса советско-польских отношений было невыгодно, поэтому на германском участке польской дипломатией и пропагандой применялась противоположная тактика.

Наряду с конфиденциальным обменом мнениями по поводу перспектив и характера советско-польских отношений в новой международной обстановке СССР, чтобы довести позиции сторон до сведения широкой общественности, выступил инициатором обсуждения этого вопроса на страницах печати.

29 августа в газете «Известия» была напечатана статья «Восстановленная Польша и СССР», в которой говорилось, что политика мира и сотрудничества, проводимая СССР в отношении Польши, вытекает из принципиальной позиции Советской власти в вопросе независимости польского государства. «Советский Союз, подчеркивалось в статье, — не только не имеет никаких захватнических тенденций по отношению к Польше, но наоборот, приветствует возникновение независимой Польши как один из немногих прогрессивных фактов, который дала мировая война в Центральной Европе, независимо от воли ее организаторов». Важнейшей чертой достигнутого этапа советско-польских отношений, констатировала газета, было то, что миролюбивая внешняя политика Советского Союза вызвала доверие и признание в широких кругах польской общественности.

В заключительной части статьи, где отмечалось, что на международной арене усиливается стремление к переделу мира, к насильственному пересмотру существующих границ, было выражено пожелание, чтобы борьба против этих тенденций стала основой взаимодействия СССР и Польши в международных делах. «Силы, которые ставят себе задачу насильственно изменить карту Европы, — говорилось в статье, — показали миру лицо Горгоны. С тем большей решимостью Советский Союз будет бороться за сохранение мира человечеству. Тем охотнее он будет приветствовать каждую страну, стоящую рядом с ним в этой борьбе»¹⁶⁶.

Эта статья была целиком помещена в «Газете польской» и прокомментирована Б. Медзиньским. Отдавая дань настроениям общественности и руководствуясь принятой в верхах тактикой, редактор официоза писал о «совпадении внешней политики Польши и Советской России», имевшем, по его словам, «позитивное будущее». С показным одобрением были охарактеризованы мирные усилия Советского Союза: «Быть может, — говорилось в комментарии, — в этом наше искреннее желание, переживаемый нами период европейской политики найдет свое место в истории под лозунгом: «Мир с Востока». Однако ни слова не было сказано о том, намерена ли Польша разделить эти усилия. Вместо этого без какой-либо конкретизации ее планов настойчиво повторялся тезис о «независимости» польской политики¹⁶⁷.

Между тем сторонники активной антисоветской политики, пользуясь неопределенностью официальной позиции, стали конкретизировать свои далеко идущие замыслы. Один из деятелей примыкавшей к правящему лагерю группировки земельных магнатов Е. Сапега выступил с докладом, в котором нарисовал перспективу превращения Польши в «великую державу путем колониального освоения территорий и природных богатств Советского Союза». Сознавая непосильность решения такой задачи в одиночку, он призывал к солидарности с капиталистической Европой. «Европа, — говорил Сапега, — стала бы великой хозяйственной единицей, получив русско-сибирский хинтерлянд... Польша же не может вести внешней политики в отрыве от больших хозяйственных вопросов, которые теперь руководят миром. Интерес Европы есть интерес Польши». Четко определив, что линия раздела современного мира лежит между капиталистическим «Западом» и социалистическим «Востоком», Сапега сформулировал цели польской политики с откровенно империалистических позиций: «Мы стоим перед вопросом, хотим ли мы быть передовым постом Европы, распространяющейся на Восток... Или мы будем барьером, защищающим Восток от наступления Европы... Мы должны быть передовым постом Европы... Поэтому реальной нашей задачей должно быть договориться с нашим западным соседом. Стремление польской политики должно состоять в создании франко-германо-польского соглашения»¹⁶⁸.

Взгляды, высказанные виленским магнатом, были подробно проанализированы в двух статьях газеты «Известия»: «Советско-польское сближение и его враги» и «Pour le roi Prusse»¹⁶⁹. Не идентифицируя их заранее с мнением польского правительства, газета подчеркивала, что высказанная точка зрения требует официального разъяснения. «Поскольку мы знаем, — говорилось в первой статье, — князь Сапега принадлежит к правящему в Польше лагерю... небезынтересно будет узнать, как этот лагерь отнесется к выступлению князя Сапеги, который выявил очень ярко корыстные классовые корни враждебности к польско-советскому сближению»¹⁷⁰.

Атмосфера, в которой летом 1933 г. проявились первые признаки ослабления польско-германской напряженности была такова, что поворот в этой области не мыслился иначе, чем за счет территориальных уступок со стороны Польши. В связи с такой перспективой в советской печати был рассмотрен вопрос о стратегическом значении тех польских территорий, на которые открыто претендовала Германия. В августовском номере журнала «Большевик», теоретического органа ВКП(б), была помещена большая статья «Экономическое и стратегическое значение польского коридора»¹⁷¹. На основе обстоятельного и всестороннего анализа в статье делался следующий вывод: «Коридор имеет для Польши большое экономическое значение. Но основное его значение как для Польши, так и для Германии — стратегическое». В свете этого общего тезиса подчеркивалось, что никакие другие варианты территориального перекроя не компенсировали бы Польше преимуществ имеющегося положения. Присоединение коридора к Германии, говорилось в статье, лишит Польшу, а в конечном счете и Францию преимуществ над Германией, поставит ее в экономическую зависимость от Германии, и даже предоставление Польше выхода в море через Мемельский порт не компенсировало бы всех достоинств существовавшего коридора¹⁷². Вывод был недвузначным: разрешение польско-германских противоречий путем уступок территориальным требованиям Германии даже при условии компенсации на Востоке не будет соответствовать национальным интересам Польши, так как ослабит ее стратегические позиции.

Несостоятельность расчетов на урегулирование польско-германских противоречий вскрывалась также в упомянутой статье «Известий» от 8 сентября. Анализируя планы прогерманских группировок в Польше, изложенные в докладе Сапеги, газета подчеркивала, что, пропагандируя идею направления германской экспансии против СССР, минуя Польшу, путем аншлюса Австрии, подчинения Балкан и т. д., эти группировки ставят под угрозу жизненные интересы Польши. «Германия не может начать никаких авантюр на Востоке имея в тылу, в коридоре, польские войска». В статье содержалось предупреждение, что попытки германо-польского соглашения могут в конечном счете привести к потере польского коридора¹⁷³.

Статья завершалась новым обращением к польскому общественному мнению: «Мы считали нашим долгом осветить выступление князя Сапеги, имеющее то положительное значение, что оно выявило противников польско-советского сближения среди господствующих классов Польши. Чем больше мы считаем такое сближение лежащим в интересах народных масс обеих стран и в интересах международного мира, тем больше мы должны отдавать себе отчет в том, кто является противником этого сближения, в каком направлении идут мысли и надежды этих противников. Мы надеемся, что отклики польской прессы на выступление князя Сапеги еще более выяснят положение»¹⁷⁴.

Выступление Сапеги и солидаризировавшейся с ним виленской газеты «Слово»¹⁷⁵ вызвало всеобщее порицание, начиная от демократической оппозиции и кончая печатью правительственного лагеря. Конечно, мотивы критики были далеко неодинаковыми. Тем не менее стремление официальных кругов хотя бы внешне отмежеваться от позиции входившей в правящий блок группировки служило лишним подтверждением непопулярности в стране антисоветской ориентации.

Формальным откликом на предложенный советской печатью обмен мнениями была статья Медзиньского «От "Слова" до слова»¹⁷⁶, в которой, заявив о несовпадении и даже якобы «диаметральной противоположности» позиции правительства с точкой зрения германофильской группировки «Слова», он признал наличие агрессивных тенденций в правительстве нацистской Германии и подчеркнул, что «польская внешняя политика должна принимать это во внимание». Однако изложение конкретных направлений польской политики было вновь подменено схоластическими рассуждениями о «независимости» Польши и «исключительности» ее внешнеполитических целей. Так выполнялась установка Пилсудского, уклоняясь от практического взаимодействия с СССР, в то же время создавать видимость сближения и взаимопонимания. Проведенный советской стороной зондаж показал, что польское правительство находится в выжидательной позиции.

Опираясь на тот факт, что польская сторона пока не отрицала принципа сотрудничества с СССР, Советское правительство выдвинуло задачу практического форсирования советско-польского сближения. В августе 1933 г. коллегия НКИД СССР рассмотрела и приняла решения по комплексу мероприятий в этой области, из которых наиболее важным с точки зрения Советского правительства было заключение торгового договора. Был обсужден также вопрос об установлении воздушного сообщения между Москвой и Варшавой, в котором польская сторона первоначально проявляла большую заинтересованность, но затем затормозила переговоры из-за советского предложения распространить соглашение о воздушном сообщении и на Францию¹⁷⁷.

Преимущественное внимание Советское правительство уделяло взаимодействию в международных вопросах. 1 сентября поверенный в делах СССР в Польше Б.Г. Подольский передал официальное предложение об одновременной и быстрой ратификации обеими странами как главными участниками конвенции об определении агрессора. После некоторых колебаний (Бек первоначально заявил, что, по его мнению, чтобы обеспечить конвенции соответствующий ее значению резонанс, ратификация должна быть осуществлена одновременно всеми участниками) советское предложение было принято¹⁷⁸. 15 сентября состоялась одновременная ратификация документа Советским Союзом и Польшей. Признавая в этом успех советско-польского сближения, «Газета польска» писала, что этот факт «рисует перспективу развития сотрудничества обоих государств в направлении охвата все более крепкими организационными рамками проблемы мира в нашей части Европы»¹⁷⁹.

Руководство отдела печати НКИД СССР передало через побывавшего в Москве сотрудника отдела печати польского дипломатического ведомства Ю. Либраха предложение, чтобы СССР и Польша выступили в международной организации журналистов с инициативой принятия документа, провозглашавшего борьбу против всякого разжигания в печати ненависти между народами, против пропаганды агрессии и насильственного передела территорий, против дискриминации в отношении представителей прессы отдельных государств. Разговор носил предварительный характер, но польский представитель, как явствует из его отчета, дал понять, что вариант двустороннего выступления не будет поддержан польской стороной. Тогда заведующий отделом печати НКИД СССР К.А. Уманский, принимавший польского представителя, предложил, чтобы резолюция, содержавшая изложенные принципы, была принята в рамках группы государств, подписавших конвенцию об определении агрессора¹⁸⁰. Это предложение тоже не получило положительного отклика со стороны польского правительства.

К тому же времени относятся советские попытки прозондировать перспективу сотрудничества с Польшей на конференции по разоружению. Член советской делегации на конференции военный атташе СССР во Франции С. Венцов в беседе с представителем Польши генералом С. Бурхардт-Букацким подчеркивал, как сообщал последний в письме к Беку от 11 октября, что «только тесное сотрудничество России и Польши может дать наилучшие для дела мира результаты, и никакие усилия западных держав не смогут нарушить единого фронта Польши и России»¹⁸¹.

Большинство из этих советских начинаний не получило поддержки с польской стороны. Причины такого положения вскоре стали проясняться.

Примечания

1. «Правда», 1933, 31 января.

2. «Правда», 1933, 1 февраля.

3. Документы..., т. 16, с. 76.

4. Документы..., т. 16, с. 80—83.

5. Внешняя политика СССР. Сборник документов, т. 3. М., 1945, с. 582—583.

6. Нюрнбергский процесс. Сборник документов, т. 1. М., 1957, с. 331.

7. Хайцман В.М. СССР и проблема разоружения, с. 337—343.

8. Wojciechowski M. Polska i Niemcy..., s. 128—129.

9. Smogorzewski K. Czy dziejowy zwrot w stosunkach polsko-niemieckich. Poznań, 1934, s. 18. Отмечая провокационный характер этой демонстрации, одна из лондонских газет подчеркивала, что она равнозначна «зажиганию спичек в пороховом погребе» («News Chronicle», 5.III.1933).

10. «Gazeta Polska», 25.II.1933, 11.III.1933.

11. «Правда», 1933, 6 марта.

12. Beck J. Przemówienia, deklaracje, wywiady. Warszawa, 1939, s. 58.

13. Документы:.., т. 16, с. 84; «Gazeta Polska», 8.II.1933. Формальное одобрение сопровождалось скептическими замечаниями печати правительственного лагеря Польши, подвергавшей сомнению эффективность советского предложения («Nasz Przegląd», 12.II.1933).

14. «Правда», 1933, 9 февраля.

15. Документы..., т. 16, с. 84; AAN MSZ. Ambasada w Paryżu, t. 4, k. 5.

16. Документы..., т. 16, с. 117—121; DGFP, ser. C, v. 1, p. 256—262.

17. Безыменский Л.А. Германские генералы с Гитлером и без него. М., 1961, с. 44.

18. Посланник Высоцкий с оптимизмом сообщал в Варшаву, что Гитлер сказал ему на приеме у президента 8 февраля, будто Германии мир нужен «может быть еще больше, чем Польше, которую мудрая политика маршала Пилсудского спасла от тех переворотов, через которые должна была пройти Германия... О войне думают только глупцы и безумцы» (Diariusz i teki J. Szembeka, t. 1. Londyn, 1964, s. 48—49; Wojciechowski M. Polska i Niemcy..., s. 128; он же. Stosunki polsko-niemieckie, s. 22).

В МИД Германии Высоцкому заявляли тогда, что «германское правительство было бы довольно, если бы в германо-польских отношениях была достигнута разрядка напряженности» (DGFP, ser. C, v. 1, p. 46—48).

19. Beck J. Final Report, p. 20.

20. Там же, с. 21—22.

21. DGFP, ser. C, v. 1, p. 127.

22. Документы..., т. 16, с. 183.

23. Beck J. Final Report, p. 6.

24. «Демагогические разнузданные националистические инстинкты, — писала газета краковских социалистов «Напшуд», — благодаря которым Гитлер возвысился, сохранятся. Не подлежит сомнению, что разбойничьи склонности будут обращены против Польши. В этом заключается опасность не только для западных границ Польши, но и для всей Европы, для дела мира во всем мире. Перед человечеством открывается новая перспектива опустошений, перспектива новой войны» («Naprzód», 1.П 1933).

25. «Polonia», 31.I.1933.

26. «Kurier Warszawski», 5.II.1933.

27. Beck J. Przemówienia..., s. 54—59.

28. Среди них была названа проблема консолидации стран Прибалтики, разумеется под эгидой Польши, и упоминалась группировка аграрных государств, которой следовало, по мнению польского правительства, придать политический характер.

29. «Nasz Przegląd», 16.II.1933.

30. AAN MSZ, P VI, w. 59, t. 4.

31. Beck J. Final Report, p. 21.

32. «Gazeta Polska», 8.II.1933.

33. «Czas», 16.II.1933.

34. «Gazeta Polska», 23.II.1933.

35. «Nasz Przegląd», 16.II.1933.

36. «Robotnik», 16.II.1933.

37. «Zielony Sztandar», 19.II.1933.

38. Beck J. Przemówienia..., s. 55.

39. «Słowo», 18.II.1933.

40. Stęborowska H. Akcja prometejska. — In: Z dziejów stosunków polsko-radzieckich, t. 2. Warszawa, 1967, s. 221—223.

41. AAN MSZ, P III, t. 55 (13 Sow.), k. 2, 3; t. 424 (1 Sow.).

42. Документы..., т. 16, с. 67—68.

43. Pod znakiem odpowiedzialności i pracy. Dziesięć wieczorów dyskusyjnych. Red. A. Skwarczyński. Warszawa, 1933.

44. Pod znakiem odpowiedzialności i pracy..., s. 328.

45. «Kurier Wileński», 3.III.1933.

46. «Polska Zbrojna», 10.II.1933.

47. Документы и материалы..., т. 6, с. 34.

48. DGFP, ser. C, v. 1, рр. 160—163. Текст проекта на русском языке см.: Сборник документов по международной политике и международному праву, вып. 6. М., 1934, д. 1.

49. DGFP, ser. C, v. I, p. 164.

50. Там же, с. 191.

51. Антисоветский характер блока отмечался европейской печатью. Женевская газета «Журналь де насьон» писала в начале апреля по поводу статьи проекта об «общей линии поведения во всех политических и неполитических вопросах»: «Мы признаемся, что видим лишь одну возможность проводить эту общую линию поведения — это антисоветский крестовый поход» (Телеграмма корреспондента ТАСС из Парижа от 3 апреля 1933 г. — ОРФ, 1933, д. 19, п. 2-а). Лондонская «Ивнинг пост» уже 21 марта объявила, что проект «пакта четырех» заключает в себе «угрозу единого фронта европейских держав против СССР» («Evening Posh», 21.III.1933).

52. «Известия», 1933, 30 марта.

53. «Известия», 1933, 30 марта.

54. Итальянский посол, передав представителю Германии содержание проекта, сообщил, что Муссолини считает справедливым и в свое время поддержит требование Германии о соединении с Восточной Пруссией путем ликвидации польского коридора (DGFP, ser. C, v. 1, p. 160). Сведения об этом немедленно просочились в печать и с горячим возмущением обсуждались в Польше (см. Rakowski B. U źródeł paktu czterech. — «Zeszyty naukowe Uniwersytetu Łódzkiego», ser. 1, zesz. 67, 1970, s. 84).

55. «DBFP, 2-nd ser., v. 5, pp. 114—115, 125—126; «Gazeta Polska», 1.IV.1933.

56. AAN MSZ, Gabinet Ministra, t. 106, k. 20.

57. Beck J. Final Report, p. 37.

58. Редакция «Газеты польской» подчеркивала, что соглашение неизбежно будет основано: «1) на интервенции против других стран, ибо для того, чтобы сделать друг другу взаимные уступки, не нужно заключать пакты; 2) на принуждении, ибо в противном случае решения четырех господ не имели бы никакого значения; 3) пакт должен основываться также на лишении свободы действий кое-кого из участников (намек на Францию. — И.М.) и на ограничение прав других государств...» («Gazeta Polska», 4.IV.1933).

59. Документы..., т. 16, с. 203.

60. «Gazeta Polska», 9.IV.1933.

61. «Известия», 1933, 12 апреля.

62. «Gazeta Polska», 25.I.1933.

63. Документы..., т. 16, с. 181—183.

64. Документы..., т. 16, с. 202—204.

65. «Nasz Przegląd», 28.III.1933; «Republika», 28.III.1933.

66. «У военных гениев маневрирование играет весьма заметную роль. Видимость концентрации войск в одном месте для того, чтобы нанести удар в другом — это излюбленный военный метод» («Nasz Przegląd», 3.IV.1933).

67. AAN MSZ, Gabinet Ministra, t. 106, k. 20.

68. Diariusz i teki..., t. 1, s. 49—50.

69. Wojciechowski M. Stosunki polsko-niemieckie..., s. 27—28.

70. Польские дипломатические документы определенно свидетельствуют о том, что расчеты Варшавы на польско-германское сближение были связаны именно с личностью Гитлера, в противовес аппарату германского МИД, из которого фюрер якобы не успел искоренить антипольские настроения. «Германия сейчас не может заниматься Польшей. Гитлер еще слаб», — писал Высоцкий Беку 9 апреля 1933 г., стараясь объяснить антипольские акценты нацистской политики (Diariusz i teki..., t. 1, s. 49—52).

71. «Gazeta Polska», 25.III.1933.

72. Diariusz i teki..., t. 1, s. 50, 52.

73. Beck J. Final Report, pp. 22—24; Wojciechowski M. Polska i Niemcy..., s. 133—142.

74. Kuźmiński T. Polska, Francja, Niemcy..., s. 77—78; Wojciechowski M. Polska i Niemcy..., s. 154.

75. «Gazeta Polska», 15.IV.1933.

76. См.: Pobóg-Malinowski W. Najnowsza historia polityczna Polski 1864—1945, t. 2, cz. 1: Bregman A. Gdyby w roku 1933 usłuchano J. Piłsudskiego. — «Kultura» (Paryż), 1949, N 15; Lepecki M.P. Marszałek Piłsudski i przewidywana w roku 1933 wojna z Niemcami. — «Wiadomości» (Londyn), 26.VI.1949.

77. Kuźmiński T. Wokół zagadnienia wojny prewencyjnej w roku 1933. — In: Najnowsze dzieje Polski, t. 3, 1960; Lapter K. Pakt Piłsudski — Hitler. Warszawa, 1963; Wojciechowski M. Polska i Niemcy...; он же. Stosunki polsko-niemieckie...

78. Например, из материалов советского полпредства в Германии известно, что даже обычные пробные мобилизации польской армии воспринимались тогда в Берлине как подготовка к нападению. (Документы..., т. 16, с. 140).

79. Kuźmiński T. Polska, Francja, Niemcy..., s. 41.

80. DGFP, ser. C, v. 1, p. 351—352.

81. Документы..., т. 16, с. 203, 823.

82. DBFP, 2-nd ser., v. 5, pp. 114—115.

83. Laroche J. Polska lat 1926—1935, s. 122; Kozeński J. Czechosłowacja w polskiej polityce zagranicznej..., s. 58—59.

84. «Gazeta Polska», 27.III.1933.

85. Документы и материалы..., т. 6, с. 36.

86. «Gazeta Polska», 5.IV.1933.

87. «Gazeta Polska», 5.IV.1933.

88. См., например: «Kurier Polski», 8.IV.1933; «Gazeta Polska», 9, 10.IV.1933.

89. Документы..., т. 16, с. 823.

90. Miedziński B. Popioły są jeszcze gorące. — «Wiadomości» (Londyn), 26.Х 1952.

91. Сообщая о московском первомайском параде, Берсон писал в «Газете польской», что немецкие журналисты отметили и немедленно сообщили в Берлин о присутствии польского гостя на праздничной трибуне («Gazeta Polska», 7.V.1933). Однако немецкие источники свидетельствуют о том, что визит Медзинського в Москву был оценен в Берлине без преувеличения. Корреспондент телеграфного агентства Вольф Баум, одновременно состоявший в штате германского посольства в СССР, сообщал из Москвы в германский МИД, что целью поездки Медзиньского «является не более, чем зондирование настроений в Москве», поэтому ее «не следует переоценивать» (Archiv des Deutschen. Auswärtigen Amts. DR, ser. b 189 (H) Е. Из архива Института социалистических стран ПАН, фотокопия 2589—2590/V).

92. Документы и материалы..., т. 6, с. 34.

93. Там же, с. 37—38; Zabiełło S. W kręgu historii, s. 139—140.

94. Документы и материалы..., т. 6, с. 15—16.

95. «Godzienna Gazeta Handlowa», 19.I.1933; «Kurier Warszawski», 20.I.1933.

96. Документы и материалы..., т. 6, с. 16, 24—27.

97. Там же, с. 27—28.

98. Там же; «Gazeta Warszawska», 11.II.1933; 11.IV.1933.

99. «Gazeta Polska», 30.II.1933.

100. «Gazeta Warszawska», 20.IV.1933.

101. В интервью представителям польской печати руководитель советской делегации, оперируя конкретными фактами, показал, что эти диспропорции связаны прежде всего с пассивным для СССР торговым балансом. Наглядный пример представляло состояние товарообмена продукции тяжелой промышленности. С одной стороны, советские закупки поглощали значительную часть всего польского депорта металлургической промышленности и машиностроения (например, в I квартале 1933 г. — 76,6% всего вывоза металла и 42% вывоза станков), с другой — экспорт некоторых советских товаров в Польшу осуществлялся в крайне неблагоприятных условиях. Так, в то время как за последние три года в Польшу удалось вывезти только 220 642 т советской железной руды, СССР закупил в Польши 682 446 т вальцовочного железа («Godzienna Gazeta Handlowa», 8.V.1933).

102. «Codzienna Gazeta Handlowa», 7.V.1933; «Kurier Warszawski», 9.V.1933.

103. «Gazeta Polska», 15.V.1933.

104. Торговый советник польского представительства в Берлине сообщал, что в Германии также не придают значения политическому аспекту советского визита, интересуясь только его экономическими результатами (AAN MSZ, Poselstwo w Berlinie, w. 2, t. 3).

105. «Документы и материалы..., т. 6, с. 55.

106. AAN MSZ, P III, w. 14 (3 Lt.), k. 7.

107. Документы и материалы..., т. 6, с. 35.

108. Там же, с. 18—19; ЦГАОР СССР, ф. 5283, оп. 5, д. 69, л. 27; он. 10, л. 565, лл. 50, 62, 67, 112; Центральный государственный архив РСФСР, ф. 303, оп. 12, д. 255, л. 27.

109. Документы и материалы..., т. 6, с. 33—34, 44—45, 52—53.

110. Там же, с. 56—57.

111. Документы и материалы..., т. 6, с. 19—20; ЦГАОР СССР, ф. 5283, оп. 11, д. 222, лл. 7, 10.

112. Документы и материалы.., т. 6, с. 34—35, 37.

113. Там же, с. 37—38.

114. Документы..., т. 16, с. 832.

115. См.: Документы..., т. 16, с. 832.

116. Там же.

117. Diariusz i teki..., t. 1, s. 52—53; DGFP, ser. C, v. 1, p. 311.

118. В этот день «Газета польска» поместила редакционную статью, содержащую пожелания правительственных кругов в области нормализации польско-германских отношений. В ней говорилось, что гитлеровское правительство проводит внутри страны и за границей пропаганду, будто Германия, особенно Восточная Пруссия, находится под угрозой польского вторжения. «Если чувствуете себя под угрозой, — писала газета в форме обращения к правительству Германии, — то почему бы не заключить между Польшей и Германией пакт о ненападении, устанавливающий взаимное ненарушение границ при гарантии Лиги Наций, участии пакта Келлога или хотя бы всех святых? («Gazeta Polska», 2.V.1933).

119. Информируя о состоявшейся беседе французского посла в Варшаве, Бек, чтобы придать вес позиции Польши, сообщил собеседнику, что Высоцкий с самого начала имел не ограниченное задание разведки германских намерений в Гданьске, а якобы должен был «спросить канцлера рейха, какова его позиция в вопросе польско-германских отношений» (AAN MSZ, Gabinet Ministra, t. 106, k. 22).

120. Содержание беседы изложено Высоцким в донесении в Варшаву 2 мая 1933 г. (Diariusz i teki..., t. 1, s. 53—58). Запись, сделанная присутствовавшим при встрече Нейратом, также опубликована (DGFP, ser. C, v. 1, p. 366).

121. Diariusz i teki..., t. 1, s. 54.

122. «Канцлер является пацифистом, — передавал Высоцкий слова Гитлера, — и исповедует убеждение, что кто вблизи, а не по рассказам, видел угрозу войны, тот всегда будет считать ее за крайность, которой следует избегать». Diariusz teki..., t. 1, s. 53—58.

123. Diariusz i teki..., t. 1, s. 54—55.

124. Через три дня после приема Высоцкого Гитлер заявил в интервью для английской печати, что «судьба Германии зависит не столько от вопроса о колониях, сколько от ее восточных границ» («Правда», 1933, 19 мая).

125. Diariusz i teki..., t. 1, s. 55.

126. «Правда», 1933, 17 мая.

127. См.: Михутина И.В. Польша и конвенция об определении агрессора..., с. 28.

128. Выступая в рейхстаге 17 мая 1933 г. Гитлер заявил, что Германия «уважает национальные права других народов и со всей сердечностью хочет жить с ними в мире и дружбе», что ей чужда идея германизации других народов. «Французы, поляки и другие являются нашими соседями, и мы знаем, что никакие мыслимые исторические события не могут изменить этой действительности» (Цит. по кн.: Smogorzewski K. Czy dziejowy zwrot w stosunkach polsko-niemieckich, s. 21).

129. DGFP, ser. C, v. 1, p. 567.

130. AAN MSZ, Gabinet Ministra, t. 106, k. 23.

131. «Правда», 1933, 26, 27 мая.

132. Документы..., т. 16, с. 842. Советское правительство считало возможным принять это предложение, но при условии возобновления дипломатических отношений со всеми тремя странами, а также оговорки о наличии с некоторыми из них спорных вопросов (имелся в виду бессарабский вопрос) (там же, с. 351—352).

133. AAN MSZ, Poselstwo w Pradze, t. 16, k. 2—3; CA MSW, t. 290, A—II, 28/2, pdt. 2, k. 2.

134. Документы..., т. 16, с. 844—845.

135. Там же, с. 832—833.

136. Там же, с. 373.

137. Как сообщал Б.С. Стомоняков полпреду в Варшаве, во время лондонских переговоров дело часто доходило «до ругани» между Титулеску и Рачиньским, при этом румынский представитель проявлял гораздо больше понимания и заинтересованности существом дела, так что фактически не Польша подталкивала Румынию к подписанию конвенции, а Румыния — Польшу (Документы и материалы..., т. 6, с. 65—66; Документы..., т. 16, с. 373, 380).

138. Так объяснил это требование в своих мемуарах Ю. Бек, говоря о «создании солидарного фронта западных соседей России» (Beck J. Final Report, p. 35).

139. Исчерпывающее объяснение польской позиции в этом вопросе давалось в статье близкого к польскому МИД журнала «Политыка народув». В ней говорилось, что Польша противопоставляет недостаточному» советскому принципу двусторонних договоров свою «совершенную и последовательную» концепцию единого регионального договора СССР с блоком государств под руководством Польши. При этом необходимость комбинации польско-румынского союза и предполагаемого блока с прибалтийскими странами на базе конвенции о ненападении объяснялась не столько опасностью с запада, сколько намерением в отношениях с Советским Союзом выступать от имени такой группы (Szczerbiński Z. Konwencja о określeniu napaści na tle polskiej polityki pokojowej w Europie Wschodniej. — «Polityka Narodów», 1933, N 8, s. 10).

140. Германская дипломатия в этот период считала наиболее опасным заключение открытой для присоединения всех стран конвенции (DGFP, ser. C, v. 1, p. 342).

141. Стремление играть ведущую роль в Восточной Европе в ущерб влиянию СССР в этом районе было метко подчеркнуто германской печатью, следующим образом характеризовавшей польскую позицию в лондонских переговорах: «Польша сопровождает дипломатические успехи Литвинова лишь лицемерными овациями, — писала «Гамбургер фремденблатт», — в глубине души надеясь при этом сама заполучить в свои руки политические нити, ведущие к лимитрофным областям». Газета «Ангриф» с удовлетворением отмечала неудачу этих планов Польши в противовес очевидному успеху советской политики: «В то время как Польше не удалось осуществить свое стремление сыграть ведущую роль в образовании сплоченного блока лимитрофных государств в Восточной Европе, обращенного как на Восток, так и на Запад, который был бы воспринят СССР как антисоветский блок, — СССР в результате своей активности и своего удельного веса достиг расслабления фронтов в Восточной Европе». Статья заканчивалась выводом, что «СССР явно взял в свои руки руководство в Восточной Европе» (Телеграммы корреспондента ТАСС из Берлина от 5 и 7 июля 1933 г. — ОРФ, 1933, д. 3, п. 14).

142. Szczerbiński Z. Konwencja..., s. 11.

143. Документы..., т. 16, с. 411—412.

144. Документы и материалы..., т. 6, с. 58—60. С Литвой конвенты аналогичного содержания была подписана Советским Союзом отдельно 5 июля 1933 г. (Документы..., т. 16, с. 408—411).

145. Документы..., т. 16, с. 403—406.

146. Wojciechowski M. Stosunki polsko-niemieckie..., s. 45—47.

147. Rauschning H. Rewolucja nihilizmu. Warszawa, 1939, s. 340.

148. Diariusz i teki..., t. 1, s. 72.

149. CA KC PZPR, d. KPP, t. 1, C/VIII, k. 6.

150. Документы..., т. 16, с. 417, 846.

151. Документы и материалы..., т. 6, с. 68.

152. Там же.

153. Документы и материалы..., т. 6, с. 69.

154. Документы..., т. 16, с. 477—478; «Polityka Narodów», 1933, № 8, s. 106; «Gazeta Polska», 14.VII.1933.

155. Miedziński B. Pakty Wilanowskie. — «Kultura» (Paryż), nr 7—8, 1963, s. 115—119; он же. Popioły są jeszcze gorące. — «Wiadomości» (Londyn), 26.Х 1952. О том, что летом 1933 г. с советской стороны была предпринята попытка выяснить «возможности далеко идущего дипломатического и военного соглашения» с Польшей, имевшего целью совместное сопротивление германской агрессии, сообщает также С. Забелло, бывший в те годы секретарем польского дипломатического представительства в Москве (Zabiełło S. W kręgu historii, s. 111—112).

156. Miedziński B. Pakty Wilanowskie..., s. 119—120.

157. Телеграмма корреспондента ТАСС из Парижа от 18 июля 1933 г. — ОРФ, 1933, д. 19, п. 2-а; Телеграмма корреспондента ТАСС из Хельсинки от 10 августа 1933 г. — Там же, п. 2.

158. «The Daily Herald», 4.IX.1933.

159. «Gazeta Warszawska», 10.IX.1933; Телеграмма корреспондента ТАСС из Варшавы от 11 сентября 1933 г. — ОРФ, 1933, д. 19, п. 26.

160. «The Daily Herald», 18.IX.1933; ОРФ, 1933, д. 19, п. 2-в.

161. Телеграмма корреспондента ТАСС из Токио от 2 октября 1938 г. — ОРФ, 1933, д. 19, п. 2-е.

162. Центральный государственный архив Литовской ССР, ф. 383, оп. 7, д. 1410, лл. 5—7.

163. Центральный Государственный архив Литовской ССР, ф. 383, оп. 7, д. 1410, л. 7.

164. В августе Москву посетил частным порядком Э. Эррио, имевший ряд встреч с ответственными советскими руководителями, в сентябре состоялся официальный визит в СССР французского министра П. Кота. Суммируя эти факты в документе о политическом положении СССР, руководство второго отдела польского генерального штаба подчеркивало, что отношения СССР с Францией «развиваются под знаком дальнейшего сближения» (CA MSW, O II, 615, t. 162, k. 4).

165. «Nasz Przegląd», 10.IX.1933. Этот вопрос широко обсуждался также в оппозиционных кругах, имея в их интерпретации более реалистические акценты. В отличие от правительства оппозиция не упускала из виду антигерманский аспект советско-французского сближения, подчеркивая объективный интерес, который он имел для Польши. «Будет ли франко-советское сближение полезным для Польши, — писал пепеэсовский «Роботник», — это дело нашего министерства иностранных дел. Оно должно предвидеть, будет ли Польша в этом... франко-русском союзе третьим участником» («Robotnik», 7.IX.1933).

166. «Известия», 1933, 29 августа.

167. «Gazeta Polska», 29.VIII.1933.

168. «Известия», 1933, 6 сентября.

169. «Известия», 1933, 6 и 8 сентября.

170. «Известия», 1933, 6 сентября.

171. «Большевик», 1933, № 15—16, с. 20—30.

172. Там же, с. 30.

173. «Известия», 1933, 8 сентября.

174. «Известия», 1933, 8 сентября.

175. Помимо публикации доклада Сапеги эта газета предоставила свои страницы прогермански настроенному публицисту В. Студницкому, который в полемике с эндеками утверждал, будто германский империализм является чуть ли не естественным союзником Польши, а польский коридор и Поморье не представляют для Германии такого интереса, как Австрия, Чехословакия и Балканы («Słowo», 15.IX.1933).

176. «Gazeta Polska», 15.IX.1933.

177. Документы..., т. 16, с. 854.

178. Документы и материалы..., т. 6, с. 77.

179. «Gazeta Polska», 15.IX.1933.

180. AAN MSZ, P VI, t. 4, w. 59.

181. Lapter K. Pakt Piłsudski — Hitler, s. 101, 232.