Глава первая. Заключение советско-польского пакта о ненападении и перспективы развития взаимоотношении между СССР и Польшей

Характеризуя в середине 20-х годов политику польского правительства в отношении Советского государства, первый нарком иностранных дел СССР Г.В. Чичерин подчеркивал, что отличительной чертой ее является «несовпадение объективных и субъективных элементов»¹, первые из которых выступали потенциальными факторами советско-польского сближения, а вторые отражали антисоветские устремления наиболее реакционных кругов польской буржуазии и помещиков.

В течение 20-х годов база антисоветской политики правящих кругов Польши неуклонно суживалась. Прогресс социализма, размах индустриального строительства, моральное и политическое единство советского народа убеждали в безрезультатности любых форм посягательства империалистических сил на государственную целостность и политические интересы Советского Союза. В пользу стабилизации отношений с СССР действовала глубокая заинтересованность польских деловых кругов в восстановлении исторически сложившихся экономических связей и их всемерном расширении. Мешало замыслам врагов Советского государства ослабление позиций Польши в политической системе Европы, вызванное активизацией германского империализма, который при поддержке западных держав все более определенно обращал свои взгляды на Восток, в первую очередь на Польшу. Опыт Локарнских соглашений 1925 г., по которым западные державы подтвердили неизменность франко-германской границы, но не гарантировали аналогичного положения на западной границе Польши, тем самым указывая восточное направление будущей германской экспансии, служил Польше не только предупреждением об опасности, но и показателем намечавшейся объективной общности региональных интересов с СССР. Польское правительство не могло не считаться также с примером. союзной Франции, политика которой в отношении СССР постепенно претерпевала важные изменения. Все эти факторы, концентрированно проявив себя в условиях кризиса, потрясшего мировую систему капитализма на рубеже 20-х и 30-х годов, подготовили переход правящих кругов Польши к новым формам восточной политики. Поскольку Советское правительство и ранее прилагало огромные усилия к урегулированию отношений с Польшей, новые элементы в ее позиции не остались без внимания советской дипломатии. Ею была выдвинута идея заключения договора о ненападении, который служил бы актом политической нормализации отношений между двумя странами.

Начальная стадия обсуждения такого соглашения (1926—1927 гг.) совпала с важными внутриполитическими переменами в Польше, которые имели далеко идущие последствия для ее внешней политики. В мае 1926 г. в результате государственного переворота, совершенного под демагогическим лозунгом «санации» («оздоровления») социально-политической системы, там был установлен режим прямой диктатуры в интересах крупного капитала и земельного магнатства, сохранивший лишь некоторые внешние признаки буржуазного парламентаризма. Важнейшие сферы государственной жизни, в том числе вопросы внешней политики, оказались в нераздельном ведении захватившей власть группировки во главе с Ю. Пилсудским, непримиримым противником Советского государства и вдохновителем идеи «великодержавной» Польши, простиравшей свое влияние в восточном направлении. Однако внешнеполитические условия и внутренняя обстановка в стране тогда не благоприятствовали оформлению антисоветских настроений пилсудчиков в конкретные политические планы. Учитывая это, Советское правительство по дипломатическим каналам и через печать немедленно заявило, что в вопросе взаимоотношений с Польшей остается на позиции сотрудничества и соглашений².

Уделяя на первых порах преимущественное внимание стабилизации внутреннего положения, группировка Пилсудского подчеркивала преемственность внешнеполитической линии и в связи с этим продолжала начатое ранее обсуждение с представителями СССР вопроса нормализации отношений, которое с августа 1926 г. приняло характер официальных переговоров относительно заключения пакта о ненападении. Основной эффект этой линии польское правительство видело не в достижении соглашения, а в самом факте переговоров, который намеревалось использовать как регулятор политической атмосферы в советско-польских отношениях и на других направлениях своей внешней политики. Поэтому польская сторона тормозила ход переговоров, выдвигая заведомо неприемлемые для СССР условия. Среди них особые возражения вызвало намерение польской дипломатии связать советско-польский пакт с аналогичными соглашениями СССР с Румынией и странами Прибалтики. В этом намерении Советское правительство видело новую попытку Польши смонтировать блок противостоящих СССР соседних государств. В конце концов переговоры, которые продолжались более года, были прерваны польской стороной. Несогласованность ряда условий была лишь предлогом для их прекращения. Причина же заключалась в том, что в условиях обострения антисоветской политики английской буржуазии пилсудчикам с их ориентацией на Англию представлялось нецелесообразным проявлять интерес к нормализации отношений с СССР. О том, что мнение английского правительства стало решающим в определении позиции польской дипломатии, свидетельствует тот факт, что, передавая посланнику Польши в Москве директиву о прекращении переговоров, вице-министр иностранных дел Польши Р. Кнолль в сопроводительном письме от 22 сентября 1927 г. подчеркивал в связи с трудностями в переговорах по поводу советско-французского пакта о ненападении: «Было бы нежелательно, если бы в споре, который идет во французском кабинете между сторонниками советской и английской ориентаций, пример Польши перетянул чашу весов в пользу этих первых»³.

По рост влияния СССР ослаблял позиции сторонников международной изоляции социалистического государства. Его усилия по укреплению мира приносили конкретные результаты, в том числе и в сфере отношений СССР с соседними странами. В 1928 г. большая группа государств подписала договор об отказе от войны как средства национальной политики («пакт Бриана-Келлога»). Советский Союз не только первым из великих держав ратифицировал его, но и предложил немедленно ввести его в действие в первую очередь пограничным с ним государствам. В феврале 1929 г. это предложение было оформлено документом, получившим название Московского протокола, который подписали СССР, Польша, Латвия, Эстония, Румыния, а несколько позже — Литва, Турция и Иран. СССР и Польша впервые совместно участвовали в международном мероприятии по укреплению мира.

Далее советско-польские отношения развивались под таком тех крупных перемен, которые произвел в международных отношениях и внутренней жизни капиталистических государств мировой экономический кризис 1929—1933 гг.

Удары кризиса по польской экономике были тем более ощутимы, что в предшествующий период она окапалась фактически отрезанной от близлежащих внешних рынков — советского (в силу неурегулированности политических и экономических отношений и отсутствия торгового договора) и германского (из-за противоречий обпито характера, прежде всего территориального спора, а также так называемой таможенной войны). Хозяйственные интересы требовали расширения внешних экономических связей. С Германией это представлялось сложным и малоперспективным делом, поскольку экономика ее жестоко пострадала от кризиса, а правительство проводило враждебную Польше политику, Советский же Союз располагал широким и стабильным рынком, а его правительство относилось положительно к расширению экономических отношений на взаимовыгодной основе. Поэтому надежды польских деловых кругов были обращены на Восток. Они стали требовать применения принципа наибольшего благоприятствования в торговле с СССР, создания условий для размещения советских заказов на польских промышленных предприятиях и соответствующего их кредитования. Наиболее солидные экономические издания пропагандировали идею расширения торговли с СССР⁴, преодолевая стереотип лживых измышлений о «советском демпинге» и мнимых трудностях в связи с монополией внешней торговли. В условиях растущих трудностей сбыта продукции акцентировался и социальный аспект пользы расширения экономических контактов с СССР: выполнение советских заказов позволяло обеспечить занятость на предприятиях, производящих экспортную продукцию⁵. Чтобы предотвратить свертывание производства в такой важной отрасли, как металлургия, польская администрация и финансовые органы летом 1930 г. приняли решение о предоставлении государственных гарантий для экспорта металлургической продукции в СССР⁶.

Весной 1931 г. Советский Союз посетила большая делегация польских промышленников во главе с председателем Центрального союза польской промышленности, торговли, горного дела и финансов А. Вежбицким, которая провела в Москве переговоры о продлении договора о деятельности акционерного общества «Совпольторг» и обсудила перспективы экономических контактов⁷.

Важным фактором, повысившим заинтересованность польского правительства в нормализации отношений с СССР, стало обострение польско-германских противоречий. После Локарнских соглашений «ревизия» границы с Польшей (в первую очередь присоединение Поморья и Верхней Силезии) стала официальной целью германской политики. Попытки пилсудчиков достигнуть приемлемого для обеих сторон соглашения, предпринимавшиеся в течение нескольких лет, не принесли положительных результатов. Тем более трудно было на это рассчитывать на рубеже 20—30-х годов, когда Германия превращалась в центр активизации крайне шовинистических фашистских сил, требовавших радикального перекроя послевоенной карты мира. Антипольская кампания в Германии приобрела небывалые масштабы. Особенно тревожил польскую общественность тот факт, что в пропаганду ревизионистских требований включились представители германского правительства⁸. Политика же уступок германским требованиям, начатая западными державами в Локарно, показала, что Польша не сможет рассчитывать на необходимую поддержку Англии и Франции против германского экспансионизма.

Активный антисоветизм правящей группировки, создавший Польше реноме ударной силы империализма против страны Советов, стал предметом острой критики со стороны оппозиции. Неизменным поборником сотрудничества с СССР выступала Коммунистическая партия Польши. В своем анализе международной обстановки КПП констатировала возросшую в связи с обострением в годы кризиса противоречий капитализма опасность мировой войны, которую империалистические державы постараются развязать против СССР, и отмечала наряду с антисоветской ролью англо-французского империализма активизацию Германии, которая ищет, как говорилось в материалах январского 1931 г. Пленума ЦК КПП, «выхода из глубокого кризиса в новом переделе мира путем разгрома СССР». Компартия неустанно разоблачала антисоветскую направленность польско-румынского союза и усилий правительства Польши по организации под своим руководством группировки прибалтийских стран, подчеркивала империалистический характер такой политики и вскрывала специфические причины антисоветизма польских господствующих классов. Польская буржуазия, как говорилось по этому поводу в докладе генерального секретаря ЦК КПП Ю. Леньского на V съезде партии, наиболее ощущает «непосредственную опасность для себя от влияния огромных успехов социалистического строительства и национальной политики в Советском Союзе. Ее растущая классовая ненависть к диктатуре пролетариата, являющейся живым примером для борьбы трудящихся масс Польши, неразрывно сплетается с обостренной экономическим кризисом потребностью экспансии на Восток».

Выражая симпатии трудящихся к первому социалистическому государству, КПП призывала к дружбе с Советским Союзом и к защите завоеваний социализма от угрозы антисоветской империалистической войны. Правда, эти интернационалистские принципы получили в то время несколько упрощенное выражение. Переоценивая силу революционного напряжения, компартия в 1932 г., в период своего VI съезда, считала, что Польша «приближается непосредственно к революционному кризису»; Отсюда подлинная нормализация советско-польских отношений связывалась с коренными революционными преобразованиями в Польше. «Польская советская республика, — говорилось в проекте Программы КПП, обсуждавшемся на VI съезде, — заключит братский союз с Советским Союзом и с каждой нацией, которая освободится от капитализма»⁹.

Польская социалистическая партия (ППС), сама не раз выступавшая с нападками на советскую политику с позиций реформизма и национализма, энергично протестовала теперь против «всяких попыток привлечь Польшу к активному участию в военно-авантюристических замыслах некоторых капиталистических кругов Запада». ППС настаивала на скорейшем заключении торгового договора с СССР¹⁰.

Серьезное отношение к опасности германского империализма меняло представление некоторых мелкобуржуазных и буржуазных партий Польши о роли СССР в европейской политике. Такие партии, как крестьянская — Стронництво людове или христианско-демократическая, — стали выступать за нормализацию польско-советских отношений.

Крупнейшая политическая группировка реакционной польской буржуазии — эндеция, официально представленная тогда партией Стронництво народове, следуя своей традиционной ориентации, восходившей ко времени сотрудничества с царизмом, выставляла популярное в широких общественных кругах требование нормализации отношений с СССР для ослабления престижа правящей группировки, одержавшей над эндеками верх в борьбе за власть.

Осенью 1930 г. в связи с выборами в сейм и сенат польское правительство сочло тактически необходимым проявить интерес к проблеме польско-советских отношений. Дипломатическая активность в этом вопросе могла ослабить воздействие критики со стороны оппозиции, а в области внешней политики послужить острасткой германскому «ревизионизму». Она могла оказаться полезной и для занятия более выгодных позиций в польско-румынском военном союзе, переговоры о продлении которого предстояли вскоре¹¹. Польские дипломаты в беседах с представителями СССР все чаще стали затрагивать тему положительного развития взаимоотношений между двумя странами. Польский посланник в СССР С. Патек при встрече с наркомом иностранных дел СССР М.М. Литвиновым 27 сентября 1930 г. заговорил о необходимости «сделать что-либо для улучшения отношений», министр иностранных дел Польши А. Залеский 11 октября говорил полпреду СССР В.А. Антонову-Овсеенко о намерении начать в Москве переговоры. Предпринимались и окольные маневры. Например, посол Польши в Турции стал развивать перед представителем СССР в этой стране Я.З. Сурицем идею нормализации польско-советских отношений с помощью пакта о нейтралитете, однако сразу же прекратил обсуждение, как только советский представитель предложил перевести вопрос в официальную плоскость¹².

Из высказываний Залеского и Патека стало ясно, что польская сторона по-прежнему не имела намерения подписать договор о ненападении, пытаясь ограничиться обсуждением конвенции о согласительной процедуре, которую советская дипломатия предложила еще в ходе переговоров в 1926—1927 гг. Однако согласительная конвенция, предусматривавшая разрешение споров в комиссиях, создаваемых на паритетных началах представителями обеих договаривающихся сторон, была в значительной степени техническим вопросом и рассматривалась советской стороной в неотъемлемой связи с политическим соглашением, каким являлся пакт о ненападении¹³. Попытка представителей Польши сделать вопрос о согласительной конвенции предметом самостоятельных переговоров лишний раз доказывала, что целью польской дипломатии в тот момент было создание лишь видимости положительного сдвига в отношениях с СССР. Этот маневр был раскрыт и отвергнут советской дипломатией. М.М. Литвинов дал понять Патеку, что Советское правительство не мыслит согласительную процедуру отдельно от пакта о ненападении. Советская точка зрения была изложена В.А. Антоновым-Овсеенко при встречах его с Патеком и Залеским в ноябре 1930 г.¹⁴ В ходе этих встреч еще раз отчетливо выявились различия: неубедительным доводам польских представителей в пользу первоочередного обсуждения частных вопросов была противопоставлена идея разрешения общих принципиальных проблем, среди которых Советское правительство придавало особое значение пакту о ненападении. Эти беседы носили характер простого обмена мнениями и не содержали никаких официальных предложений с советской стороны. Но ни это обстоятельство, ни сохранение принципиальных разногласий относительно путей нормализации не помешали польской дипломатии приписать состоявшимся беседам характер официальных дипломатических акций. Задачи текущего дня и соображения своеобразно понимаемого престижа делали для Варшавы желательным представить дело так, будто именно советская сторона проявила новую инициативу относительно прерванных польским правительством переговоров. 21 декабря 1930 г. Залеский направил Патеку письмо, в котором, неточно передав содержание упомянутой беседы с В.А. Антоновым-Овсеенко и необоснованно приписав полпреду внесение официального предложения о возобновлении переговоров на тему пакта о ненападении, сообщил, что Пилсудский решил «принять предложение Овсеенко»¹⁵. Вымышленным оказался не только факт официального предложения, но искажен был и принцип нормализации, выраженный в форме договора о ненападении, который советская сторона в тех условиях считала единственно эффективным. Залеский в своем письме не упомянул пакта о ненападении, подменив его словами о «каком-либо политическом соглашении». Дальнейшие пояснения раскрывали паллиативный характер соглашения, которым польский министр намеревался подменить пакт о ненападении: «Я хочу здесь ясно подчеркнуть, — писал он, — что основной упор в нашем проекте будет сделан на проблеме консилиации (согласительной процедуры. — И.М.), сдобренной двумя или тремя статьями, основывающимися на «пакте Келлога» и «протоколе Литвинова»¹⁶. Мнимому советскому предложению немедленно была дана широкая огласка. Залеский сообщил о нем польским представителям в Румынии, Латвии, Эстонии и Финляндии для передачи соответствующим правительствам, подчеркивая при этом, что Польша будет «стремиться обеспечить как для балтийских государств, так и для Румынии возможность присоединиться» вместе с Польшей к договору с СССР¹⁷. Вскоре сведения о якобы имевшем место советском предложении проникли в европейскую печать¹⁸. При этом особое внимание им было уделено в политических кругах и печати стран, на которые польское правительство хотело воздействовать своим маневром. Румынская газета «Лупта» первой сообщила 4 января 1931 г., что Советское правительство якобы предложило Польше заключить согласительный договор, содержащий обязательство не вступать с третьими странами ни в какие соглашения, направленные друг против друга¹⁹.

С пристальным вниманием к этому сообщению отнеслись в Германии. Немецкая печать, тщательно расследовав происхождение сообщения в румынской газете, пришла к выводу, что первоисточником версии о мнимом новом советском предложении были польские правительственные круги, рассчитавшие припугнуть Румынию ослаблением военного союза с ней²⁰. Посол Германии в СССР Г. Дирксен, сообщая в Берлин, что польский посланник всячески подчеркивает в беседах с ним близкое возобновление польско-советских переговоров, объяснял это желанием Польши нанести ущерб советско-германским отношениям²¹.

Советское правительство не могло допустить, чтобы реальное дело нормализации подменялось пропагандистскими комбинациями польской дипломатии. 5 января нарком иностранных дел СССР обратил внимание посланника Польши на недопустимость распространения зарубежной печатью слухов о якобы ведущихся переговорах по поводу пакта о ненападении между СССР и Польшей. «Никаких предложений мы последнее время Польше не делали и от нее не получали», — констатировал М.М. Литвинов. 6 января 1931 г. советские газеты опубликовали заявление ТАСС, в котором говорилось, что «никакие переговоры о каком бы то ни было соглашении между СССР и Польшей за последнее время не имели места»²².

Такой оборот не соответствовал тактическим целям польской дипломатии. Еще в течение некоторого времени представители Польши пытались выдать за возобновление переговоров проведенный Патеком зондаж относительно подписания согласительной конвенции как дополнения к пакту Бриана-Келлога и Московскому протоколу и неофициальный обмен мнениями между В.А. Антоновым-Овсеенко и Залеским²³.

Окончательно положение выяснилось при встрече В.А. Антонова-Овсеенко с вице-министром иностранных дел Польши Ю. Беком 14 января и М.М. Литвинова с Патеком 29 января 1931 г.²⁴ Нарком не только вскрыл необоснованность польской версии о мнимом возобновлении советско-польских переговоров, но и подчеркнул готовность Советского правительства действительно продолжить обсуждение и подписать пакт о ненападении с Польшей на взаимоприемлемых условиях. М.М. Литвинов поставил вопрос: «Есть ли какие-либо изменения в позиции Польши относительно пакта о ненападении и мыслится ли Патеком согласительная комиссия как дополнение к пакту о ненападении?» Ответ Патека, что вопрос о согласительной комиссии представляется ему «вне связи с пактом о ненападении»²⁵, подтвердил незаинтересованность польского правительства в подлинной нормализации отношений с СССР. В ближайшие месяцы после этого разговора вопрос о пакте не поднимался²⁶.

Положение начало меняться летом 1931 г., когда между СССР и Францией стало продвигаться вперед обсуждение пакта о ненападении и торгового договора.

Советско-французские переговоры были признаком формирования новых важных элементов во внешнеполитическом курсе Франции. Последовательное осуществление этой линии требовало, во-первых, отказа от политики враждебности к СССР, проводимой французской буржуазией, во-вторых, выдвигало вопрос о характере и значении системы союзов, созданных под покровительством Франции в Центральной и Юго-Восточной Европе, в том числе и франко-польского союза. А это в свою очередь интересовало широкий круг государств Европы. Германскому правительству важно было знать, придется ли ему в ближайших политических схватках за «ревизию Версаля» иметь дело с единым франко-польским фронтом, или союзники будут разобщены²⁷. Поэтому германская дипломатия и печать внимательно следили за ходом советско-французских переговоров и проявляли живой интерес к перспективе участия в них Польши²⁸. Значительным было также внимание к этим проблемам Англии, заинтересованной в ослаблении позиций Франции в Европе²⁹. Французское правительство было в тот период по ряду внутренних и международно-политических причин заинтересовано в скорейшем продвижении переговоров с СССР³⁰. Поэтому первоначально оно не стало выдвигать условий о связи советско-французского пакта о ненападении с аналогичными договорами между СССР и его соседями, в том числе Польшей.

Этот факт был четко зафиксирован советской дипломатией. Полпред СССР во Франции В.С. Довгалевский, возглавлявший советскую делегацию на переговорах, сообщал, например 1 июня, что его партнер по переговорам генеральный секретарь МИД Франции Ф. Вертело «все время говорил только о двустороннем франко-советском пакте и ни разу не заикнулся о желательности либо привлечения Польши к этим переговорам, либо о приглашении ее вести с нами параллельные переговоры³¹. М.М. Литвинов, который в конце мая встретился с министром иностранных дел Франции А. Брианом в Женеве, также отметил в своей записи, что «Бриан совершенно не говорил ни о Польше, ни о Румынии»³².

Французское правительство не устраивала трактовка пакта о ненападении с СССР как некой альтернативы восточных союзов Франции. Накануне и в период политических переговоров с Германией летом и осенью 1931 г. ему важно было создать впечатление, что наряду с нормализацией отношений с СССР Франция сохраняет прочные позиции в Центральной и Юго-Восточной Европе. Это, по мнению французского правительства, помогло бы в случае неуступчивости Германии оказать на нее давление перспективой изоляции с запада и с востока. С этой целью ответственные французские круги инспирировали слухи, будто в ходе советско-французских переговоров обсуждается не только пакт о ненападении между СССР и Францией, но и аналогичное соглашение с Польшей. Как стало известно В.С. Довгалевскому, Бриан еще весной 1931 г. в беседах с французскими парламентариями говорил о намерении представить на рассмотрение парламента «соглашение между Францией и Польшей, с одной стороны, и Россией — с другой»³³.

Что касается польского правительства, то, не располагая достаточными документальными данными, нельзя категорически утверждать или оспаривать: ставился ли перед ним французской стороной вопрос о связи советско-французского и советско-польского пактов о ненападении. Однако бесспорным, документально зафиксированным представляется факт, что до августа 1931 г. проблема пакта о ненападении не ставилась польской дипломатией перед советской стороной ни в связи с советско-французскими переговорами, ни отдельно от них³⁴. Только 4 августа 1931 г. Патек в беседе с заместителем наркома иностранных дел СССР Л.М. Караханом объявил, что вскоре собирается представить «предложение о пакте о ненападении», подчеркнув, что считает переговоры на эту тему непрерывными с 1926 г. Когда был поставлен вопрос, чем обещанные Патеком новые предложения отличаются от прежних, неприемлемых для СССР, то выяснилось, что польское правительство намеревалось оставить в силе условия, бывшие главными причинами разногласий. Оно по-прежнему ставило двусторонний польско-советский пакт в зависимость от подписания СССР подобных договоров со странами Прибалтики и Румынией, что было необоснованно ни с правовой, ни с политической точки зрения, так как не касалось взаимоотношений СССР и Польши³⁵. В итоге этой встречи советский представитель констатировал, что все сказанное посланником о будущем проекте не позволяет считать его новым предложением, а сами переговоры развивающимися³⁶. Никаких заявлений или намеков на согласованность с Францией польским представителем не было сделано, а акцентировка им непрерывности переговоров с СССР выглядела как стремление подчеркнуть самостоятельность Польши в этом вопросе.

В целом высказывания Патека свидетельствовали о том, что польское правительство по-прежнему рассматривало договор о ненападении с СССР не столько как соглашение, открывавшее путь к нормализации и улучшению польско-советских отношений, сколько как средство консолидации сопредельных с СССР стран под своим руководством. «Оно полагало, что если удастся синхронизировать подписание польско-советского пакта с аналогичными соглашениями СССР с другими его соседями, то это обеспечит Польше роль лидера этих государств и позволит выступить перед Советским Союзом от имени образованной таким образом группировки. Гегемония же в таком важном районе, как Центральная и Юго-Восточная Европа, открыла бы перед Польшей возможность, во-первых, отгородив СССР цепью послушных ей государств, оказывать влияние на его отношения с западным миром, во-вторых, подняла бы авторитет Польши в глазах Запада. Факту французской гегемонии в Центральной и Юго-Восточной Европе, установленной после первой мировой войны, пилсудчики противопоставляли надежды, что начавшееся после Локарно ослабление общих позиций Франции позволит постепенно вытеснить ее из этого района. В соответствии со своими великодержавными претензиями польская дипломатия добивалась перестройки франко-польского союза на началах равного партнерства.

Эти идеи в форме практических вопросов внешней политики были рассмотрены Пилсудским и Беком в конце 1931 г. В результате обсуждения, вспоминал Бек в мемуарах, «мы пришли к выводу, что основы европейской политики все более подрываются, это требует от нас повышенной чуткости и занятия Польшей более обособленной позиции... Занятие такой позиции могло нам также дать возможность разрешить проблемы, поставленные в «завещании». По настоянию маршала их поделили на четыре группы: Гданьск, трактат о меньшинствах, Литва и Тешинская Силезия»³⁷.

Выдвинутый на первый план вопрос об укреплении польской позиции в Гданьске концентрировал проблему разрешения польско-германских противоречий, которая после Локарнских соглашений стала главной заботой польского правительства.

Болезненное отношение польского правительства к международным обязательствам, предусмотренным договором об охране прав национальных меньшинств, наряду со стремлением оградить себя от злоупотреблений Германии этим договором имело подоплеку сугубо престижного характера. По условиям Версальского мира договор об охране прав национальных меньшинств распространялся на Польшу, Чехословакию, Румынию, Югославию, Грецию, Австрию, Венгрию, Болгарию и Турцию. Великие державы не были связаны никакими обязательствами в отношении проживающих на их территории национальных меньшинств, что служило одним из проявлений иерархического характера Версальской системы. Постановке вопроса об отказе от этих обязательств польское правительство придавало значение формального акта признания Польши великой державой. Другой аспект этого вопроса касался отношений с Германией: односторонний характер договора, распространявшего обязательства только на Польшу, давал Германии возможность использовать жалобы немецкого меньшинства в Лигу Наций для антипольской кампании.

Характерно, что проблема взаимоотношений с СССР не была сформулирована самостоятельно. Это подтверждало неизменность принципиально враждебного отношения к Советскому государству, нашедшего в данном случае выражение в постановке ряда других вопросов, связанных с концепцией восточной экспансии польского империализма. Например, казалось бы частный вопрос взаимоотношений с Литвой во многом определял роль Польши среди прибалтийских стран. Опыт предшествующего десятилетия убеждал, что одной из причин неудачи попыток польского правительства образовать блок прибалтийских государств и занять в нем руководящее положение был польско-литовский конфликт³⁸. Актуализация вопроса о польско-литовских отношениях свидетельствовала о том, что мысль о политической гегемонии в Прибалтике, одной из целей которой была антисоветская политика, не оставлена польским правительством.

В другой части схемы, предполагавшей распространение влияния Польши вдоль всей западной границы СССР, польское правительство считало помехой Малую Антанту и особенно влияние Чехословакии. Поэтому откровенно захватнический тезис присоединения Тешинской Силезии концентрировал в себе более широкие чаяния правящих кругов Польши, направленные на ослабление политической роли Чехословакии в районе, который они считали потенциальной сферой польского влияния.

В свете этих представлений, которым придавалось гораздо большее значение, чем позволяли самые оптимистические оценки перспектив их осуществления, активизация Франции на востоке Европы как в форме улучшения советско-французских отношений в двустороннем порядке, так и в форме привлечения Польши, была для последней крайне нежелательна. Заключение политического договора с СССР вообще не входило пока в планы польского правительства. Его больше устраивало состояние перманентных переговоров на эту тему, дававшее широкую возможность тактического маневрирования. Возобновление же переговоров под эгидой Франции невыгодно было также по соображениям престижа. Поэтому, когда после парафирования 10 августа 1931 г. советско-французского договора французское правительство постановило обусловить его подписание предварительным заключением советско-польского пакта, первым побуждением польской дипломатии было отказаться от этого непрошенного покровительства. Ее представители заявили, что Польша не будет возражать против советско-французского пакта, не связанного с советско-польскими переговорами³⁹. Эту точку зрения отражала редакционная статья близкой к правительству «Газеты польской» от 23 августа «Франция и Советы», в которой наряду с положительной оценкой советско-французского сближения и осторожным замечанием, что «польское правительство было несомненно со всей лояльностью информировано о ходе переговоров союзной Францией», не содержалось никакого намека на взаимодействие Польши и Франции в этом вопросе⁴⁰. Но французское правительство проявило большую настойчивость, применив не только прямое дипломатическое давление⁴¹, но и широко используя тактику инспирации выгодных ему слухов. Несмотря на выдвинутое им условие о временном неразглашении факта парафирования советско-французского договора, оно неофициально способствовало распространению сведений об этом событии, дополненных вымыслами о роли восточных союзников Франции в советско-французском договоре. Американское агентство Юнайтед пресс распространило сообщение, будто пакт СССР с Францией уже подписан. Эта неточная информация, немедленно подхваченная мировой печатью, обросла дополнительными ложными сведениями, среди которых особенно выделялось утверждение, что советско-французский пакт будет сопровождаться договором о нейтралитете между Польшей и СССР и что якобы при переговорах в Париже оба договора рассматривались как единое целое⁴².

Понимая, что подобного рода информация служит целям, не имеющим ничего общего с интересами улучшения отношений СССР с Францией и Польшей, Советское правительство выступило с разъяснением действительного положения. 23 августа ТАСС распространило сообщение, в котором говорилось, что «в парижских переговорах ни в какой мере не затрагивались отношения договаривающихся сторон с третьими государствами, в том числе с Польшей; никаких переговоров между Москвой и Варшавой о пакте ненападения не ведется»⁴³.

Между тем настойчивость французского правительства оказала воздействие на Варшаву. Здесь поняли, что несогласие с намерением Франции связать франко-советский и польско-советский пакты создаст впечатление далеко зашедшего охлаждения франко-польского союза при одновременной неурегулированности отношений на Востоке. Такое положение было невыгодно с внешнеполитической точки зрения и могло повести к росту внутреннего недовольства «санационным» правительством. Было решено без излишней акцентировки роли Франции предпринять в Москве демарш, который затем будет представлен как возобновление польско-советских переговоров.

23 августа Патек представил Л.М. Карахану обещанный при первой беседе документ. Теперь он скромно заявил, что врученный им текст «не является каким-либо новым предложением», а служит лишь «подведением итогов тех переговоров, которые имели место в прошлом»⁴⁴. Он попытался вновь утвердить версию о советском предложении, якобы сделанном Польше осенью 1930 г. Но этот маневр был решительно отвергнут. Выводы, которые Л.М. Карахан сформулировал перед польским посланником с подчеркнутой четкостью: «...во избежание того, чтобы в сознании третьих лиц... беседа о пакте не преломилась, как ведение переговоров», — не оставляли никакой почвы для измышлений на этот счет. «Важно, — констатировал заместитель наркома, — что в 1927 г. переговоры о пакте остановились ввиду крупнейших разногласий между СССР и Польшей, и важно, во-вторых, что после 1927 г. переговоры о пакте не возобновлялись ни в Польше, ни в Москве, и, в-третьих, что тот разговор, который у нас имел место, также не является возобновлением переговоров о пакте»⁴⁵.

Тем не менее в связи с прибытием Патека на следующий день в Варшаву через Польское телеграфное агентство было сделано заявление, будто «в результате происходящего с 1926 г. обмена взглядами между польским и советским правительствами по вопросу о договоре о ненападении, польский посланник в Москве г-н Патек вручил 23 августа в Наркоминдел польский проект договора о ненападении»⁴⁶.

Эта хотя и ограниченная поддержка с польской стороны сделала французскую пропаганду еще более активной. 26 августа французское агентство Гавас выступило с заявлением, пропитанным злостной фальсификацией советско-польских и советско-французских отношений. Вопреки фактам в нем утверждалось, что франко-советские переговоры были следствием советской инициативы, на которую Франция ответила, якобы убедившись, что союзная с нею Польша приняла аналогичное советское предложение, сделанное осенью 1930 г. Заявление заканчивалось сообщением о скором возобновлении советско-польских переговоров⁴⁷.

Советское правительство не могло допустить подобного искажения фактов советско-французских и советско-польских отношений. 27 августа ТАСС передало сообщение по поводу информации Польского телеграфного агентства о вручении Патеком «польского проекта договора о ненападении». В сообщении были приведены красноречивые факты, свидетельствовавшие о вымышленном характере информации. Представленный Патеком 23 августа документ характеризовался как шаг назад в сравнении даже с тем, что было достигнуто в ходе переговоров до 1927 г., так как в нем воспроизводился первоначальный советский проект 1926 г. и были изложены те старые польские условия, которые в 1926—1927 гг. Советское правительство признало неприемлемыми, с добавлением одного нового, ранее не выдвигавшегося. В сообщении отмечался факт немедленного после вручения документа отъезда посланника в продолжительный отпуск, что служило еще одним подтверждением незаинтересованности правительства Польши в скором возобновлении переговоров⁴⁸.

Следующее опровержение ТАСС, от 28 августа, было направлено против измышлений французского агентства⁴⁹.

В заключение М.М. Литвинов выступил 28 августа с заявлением представителям иностранной печати в Берлине, в котором вновь опроверг все ложные сведения о советско-французских переговорах и состоянии советско-польских дел, подчеркнув при этом, что «дело мира и отношений между странами не только не выиграет, а корее страдает от затуманивания действительности и от лансирования сообщений, вводящих общественное мнение в заблуждение». Нарком заявил о стремлении Советского Союза к конструктивному решению проблемы пактов о ненападении между СССР и заинтересованными в этом странами. «Советское правительство, — сказал он, — по-прежнему считает желательным заключение пактов со всеми странами, с которыми оно находится в непосредственном контакте»⁵⁰.

Однако определенные круги во Франции и в Польше не прекратили дезинформации. Официоз «Газета польска» и близкая к французскому МИД газета «Тан» соответственно 28 и 29 августа выступили с передовыми статьями, в которых повторялись измышления, содержавшиеся в предыдущих материалах французской и польской печати. Польская газета теперь самоуверенно писала о «согласованной и гармонической акции Франции и Польши»⁵¹. «Тан» же в категорической форме заявила, что «пакт о ненападении между Францией и СССР... будет заключен только в том случае, если Польша и Румыния будут также гарантированы от угрозы нападения со стороны СССР в форме ли непосредственного соглашения, или же соглашения трех держав. Без этого условия между Москвой и Парижем не будет заключен никакой пакт»⁵². Обе газеты обращали особое внимание на беспокойство Берлина, вызванное сообщениями о франко-советских и особенно польско-советских переговорах.

В течение сентября 1931 г. французская дипломатия избегала обсуждения с советскими представителями связанных с пактом о ненападении вопросов. Лишь 23 сентября В.С. Довгалевскому удалось настоять на беседе с Вертело. В этот день французский представитель впервые заявил, что условием заключения франко-советского договора должно быть подписание аналогичного соглашения с Польшей. Хотя разговор этот имел предварительный характер, В.С. Довгалевский четко изложил позицию СССР: Советское правительство заинтересовано в заключении пакта о ненападении с Польшей⁵³ и не будет возражать, если французским представителям удастся убедить Варшаву снять неприемлемые для СССР условия и положить в основу пакта советско-французский проект, но оно не может согласиться на неразрывную связь между франко-советским и польско-советским пактами. Уступая твердой и ясной позиции советского представителя, Вертело признал, что Франция сможет подписать пакт не дожидаясь Польши, если будет уверена, что польский пакт близок к завершению⁵⁴.

Визит в Берлин главы кабинета министров Франции П. Лаваля и министра иностранных дел А. Бриана, состоявшийся в сентябре 1931 г., не оправдал надежд сторонников франко-германского соглашения во Франции⁵⁵. Французское правительство оказалось перед необходимостью продолжить сближение с СССР и в этом направлении пыталось воздействовать на Польшу. Во время встречи с Залеским Бриан и Вертело предложили польскому министру вести переговоры с СССР на базе советско-французского проекта, текст которого был передан поверенному в делах Польши во Франции и Па-теку. Залеский сказал тогда, что текст советско-французского договора кажется ему приемлемым для польско-советского пакта, о чем В.С. Довгалевский сообщил 6 октября в НКИД СССР⁵⁶. На основании такого предварительного зондирования нарком вручил 14 октября временному поверенному в делах Польши в Советском Союзе письменное заявление, в котором ставился вопрос, «готово ли польское правительство подписать с Советским правительством такой же пакт о ненападении, какой парафирован советско-французскими уполномоченными»⁵⁷.

30 октября Залеский, выступая в комиссии сейма по иностранным делам, заявил, что польское правительство «готово подписать пакт о ненападении с СССР»⁵⁸. Но ответ на советское предложение был дан только через месяц после того, как оно было передано представителю Польши. Во время первой беседы на эту тему, состоявшейся 14 ноября между М.М. Литвиновым и Патеком, польский посланник фактически отказался от согласия Залеского взять за основу советско-французский проект. Вопреки фактам он заявил, во-первых, что Залеский не располагал текстом франко-советского договора, а лишь прочел его из рук Вертело, во-вторых, будто, ознакомившись с содержанием проекта, Залеский нашел его подходящим для Франции, но якобы ничего не говорил французскому представителю о его приемлемости для Польши, в-третьих, будто сам Вертело, узнав изложенную в советском документе версию о его беседе с Залеским, сказал, что она построена на недоразумении⁵⁹.

В соответствии с имевшимися у него инструкциями Патек сообщил, что польское правительство «не считает подходящим» для Польши текст советско-французского пакта и предлагает вернуться к проекту 1926 г., дополненному польскими поправками. Подписание пакта ставилось в зависимость от заключения Советским правительством договоров о ненападении с соседними странами от Финляндии до Румынии включительно⁶⁰.

Польское правительство лишь постепенно отказывалось от неприемлемых для СССР и ненужных условий, вроде специальной статьи о неприкосновенности прав и обязательств Польши перед Лигой Наций (решающим в снятии этой статьи стало ее отсутствие в советско-французском пакте), и с особым упорством отстаивало формулировки, которые по существу противоречили самому духу пакта о ненападении: в течение длительного времени Патек добивался изъятия статьи, обязывающей «не принимать участия ни в каких соглашениях, с агрессивной точки зрения явно враждебных другой стороне»⁶¹.

Польская сторона вынуждена была также уступить в вопросе о путях разрешения споров между договаривающимися государствами. После того как Франция сочла возможным сопроводить свой пакт с СССР конвенцией о согласительной процедуре, предусматривающей разрешение споров путем обсуждения в комиссии из представителей двух заинтересованных сторон, Патек оказался не в состоянии провести содержавшееся в польских проектах предложение об арбитражном разрешении споров. Польскому правительству не без влияния примера Франции⁶² пришлось снять также условие об одновременности заключения пакта и согласительной конвенции, которое в связи с отсутствием текста последней привело бы к новой отсрочке подписания соглашения в целом⁶³.

Центральным пунктом противоречий, естественно, стало польское требование о связи советско-польского пакта с соглашениями между СССР, прибалтийскими странами и Румынией⁶⁴. Несмотря на смягченную по сравнению с прежней формулировку этого условия, правительство СССР не могло допустить, чтобы в двустороннем договоре Советского Союза с Польшей регламентировались его отношения с третьими странами, от имени которых правительство Польши намеревалось выступать перед СССР. Претензии польского правительства в этом вопросе были обречены на неудачу также потому, что не находили поддержки у заинтересованных государств. Под влиянием новой международной ситуации, роста престижа СССР, под непосредственным воздействием франко-советских переговоров, правительства прибалтийских стран вернулись к мирной инициативе СССР и, независимо от маневров польской дипломатии, согласились возобновить с ним переговоры. В конце декабря 1931 г. НКИД СССР получил предложения финского и латвийского правительств о возобновлении переговоров по поводу пактов о ненападении без какого бы то ни было упоминания их связи с советско-польским пактом⁶⁵.Эти переговоры между Советским Союзом, Финляндией и Латвией в короткий срок привели к подписанию советско-финского и советско-латвийского договоров (соответственно 21 января и 5 февраля 1932 г.).

Гораздо сложнее обстояло дело с Румынией. Под давлением Франции она в январе 1932 г. приступила к обсуждению с СССР пакта о ненападении. Румынские политики хотели использовать поддержку Франции и Польши, которые поставили подписание своих договоров с СССР в зависимость от советско-румынского пакта.

Советское правительство не могло удовлетворить выдвинутых требований и предлагало дополнить пакт специальной оговоркой о сохранении обеими сторонами своих позиций в спорном вопросе. В таком виде пакт обеспечил бы интересы мира в этом районе: его проект содержал специальную статью об отказе от войны как средства национальной политики, которая служила юридическим основанием для предупреждения военных конфликтов.

Румыния не отступала от своих требований⁶⁶, рассчитывая, что при поддержке Франции и Польши их удастся навязать Советскому Союзу. Германская дипломатия, заинтересованная в изоляции Советского Союза, использовала трудности советско-румынских переговоров, чтобы сорвать намечавшееся сближение СССР с Францией и странами Восточной Европы. Польский посланник в Бухаресте сообщал в Варшаву, что немецкие дипломаты оказывают все возрастающее давление на румынское правительство, рекомендуя ему выдвигать максимальные требования в переговорах с Москвой⁶⁷. В польской печати появились сообщения, что интриги германской дипломатии в Румынии находят поддержку в Лондоне⁶⁸.

Позиция самого польского правительства в отношении Румынии была сложной. С одной стороны, рассчитывая парализовать германское давление и поддержать идею единства стран Центральной и Юго-Восточной Европы в их отношениях с СССР, польские дипломаты были заинтересованы в продолжении советско-румынских переговоров и с этой целью даже предлагали свое посредничество⁶⁹. С другой, — ставя судьбу советско-польского пакта в зависимость от аналогичного договора СССР с Румынией и учитывая трудноразрешимые разногласия между ними, они стремились обеспечить себе свободу рук, чтобы в случае изменения международной обстановки, сославшись на несогласованность советско-румынского пакта, отказаться от имеющейся договоренности с СССР.

В течение января 1932 г. был рассмотрен последний из неурегулированных вопросов относительно редакции условия о том, что пакт о ненападении не может «ограничить или видоизменить международные права и обязательства, вытекающие из соглашений», заключенных ранее договаривающимися сторонами. Имея в виду антисоветские аспекты ряда международных соглашений Версальской системы, участницей которых была Польша, и особенно ее военный союз с Румынией, прямо обращенный против СССР, советская дипломатия считала, что это условие нуждается в уточнении, которое констатировало бы отсутствие в прежних договорах «элементов агрессии». Польская сторона оказала сильное сопротивление этой формулировке, угрожая вновь выставить все свои прежние уже снятые возражения⁷⁰. Исход дела решило подписание советско-финского пакта и завершение переговоров СССР с Латвией, с одной стороны, и срыв Румынией переговоров — с другой. Во избежание изоляции польская дипломатия пошла на уступки в последней спорной формулировке и признала текст пакта согласованным. 25 января 1932 г. он был парафирован в Москве заместителем наркома иностранных дел Н.Н. Крестинским и посланником Польши С. Патеком.

* * *

В первые месяцы нового года польское правительство не спешило с подписанием парафированного пакта по ряду причин. Во-первых, нормализацию отношений с СССР Пилсудский по-прежнему считал временным, тактическим шагом. Во-вторых, с формированием в феврале 1932 г. во Франции кабинета А. Тардье, бывшего откровенным противником франко-советского сближения, Франция затормозила переговоры с СССР. Так что правительство Польши могло теперь не опасаться недовольства союзницы промедлением в подписании пакта. Правительство Тардье официально потребовало, чтобы подписанию советско-французского договора предшествовал аналогичный советско-польский акт, а неофициально также поставило его в связь с советско-румынским пактом.

В свою очередь польская дипломатия предприняла еще одну попытку представить как единое целое группу государств, с которыми СССР готов был заключить пакты о ненападении. При встрече с М.М. Литвиновым в Женеве в конце февраля 1932 г. Залеский заявил, что Польша не введет в силу свой пакт, пока не войдут в силу пакты СССР с прибалтийскими странами и Румынией, даже если промедление случится по вине последних⁷¹.

В марте 1932 г. советская дипломатия констатировала «замораживание» в реализации советско-французского и советско-польского пактов. Залескому, отстаивавшему старые формы взаимоотношений с Францией, пока удалось последовать за Францией в этом вопросе. Но Пилсудский и Бек, становившийся решающей после маршала фигурой в руководстве внешней политикой Польши, видели смысл такого внешнего проявления солидарности с Францией не в укреплении союза с ней, а в том, чтобы использовать отсрочку с подписанием пакта для новой попытки взять под контроль нормализацию отношений СССР с его западными соседями.

Но весной 1932 г. вопрос улучшения отношений с Советским Союзом актуализировался в глазах польского правительства. Причиной тому было осложнение положения в Германии. Агония Веймарской республики сопровождалась небывалой по размаху пропагандистской кампанией за «ревизию» Версальского договора, ставшую лозунгом всех крайних националистических и фашистских группировок. Острые конфликты на грани военных столкновений возникали на протяжении всей германо-польской пограничной зоны, которую немецкие националисты называли «кровоточащей границей». Напряженным было положение в так называемом польском коридоре, на границе с Восточной Пруссией и особенно в Гданьске, где с января 1932 г. обострились отношения между польскими властями и сенатом свободного города, контролируемым гитлеровцами⁷².

«Исправление версальских несправедливостей» и «ревизия» послевоенных границ стали обычной темой дипломатических бесед и публичных выступлений членов германского правительства. Посланник А. Высоцкий вспоминал впоследствии, что польское дипломатическое представительство в Германии переживало тогда самые «нервозные и неприятные дни и месяцы его долголетней службы»; в германском МИД его принимали с «высокомерным равнодушием, как представителя "иллюзорного сезонного государства"». В исключительных, не соответствующих нормальному дипломатическому статусу условиях, оказалось также ведомство польского военного атташе в Берлине⁷³.

Положение стало особенно напряженным, когда в апреле 1932 г. после неудачной попытки ограничить деятельность национал-социалистской партии правительство Брюнинга пошло на уступки и согласилось на легализацию фашистских военизированных отрядов. Осмелевшие гитлеровцы стали выступать с прямыми требованиями о передаче им власти, обещая разрешить все внутренние трудности путем расширения «жизненного пространства» за счет захватов прежде всего на Востоке. Речи фашистских главарей были полны угроз в адрес Польши.

Обострение отношений между Польшей и Германией получило широкий отклик в Европе. Желательность уступок германским требованиям стала в тот период популярной темой в политических и дипломатических кругах западных держав. «Польша должна принести определенные жертвы, чтобы как гарантию иметь за собой весь мир», — говорил итальянский посланник польскому военному атташе в Румынии в разговоре, происшедшем 18 марта 1932 г.⁷⁴ Перспективу быть втянутыми в военный конфликт с Германией из-за Польши не одобряли в тот период английские правительственные круги и влиятельные политические группировки во Франции: к соглашению с Германией стремился не только тогдашний премьер Тардье, но и правое крыло радикалов, чья партия имела серьезные шансы на победу в парламентских выборах в мае 1932 г.

В этой обстановке польское правительство решило показать, что, имея в виду усиление напряженности отношений с Германией, оно заботится об укреплении положения на Востоке. В конце апреля после очередного провокационного выступления Гитлера Бек по заданию Пилсудского вызвал к себе редактора официоза «Газеты польской», влиятельного пилсудчика Б. Медзиньского и ведущего публициста той же газеты И. Матушевского и поручил им «завязать дружеский контакт с советским посланником Антоновым-Овсеенко и постараться убедить его... в готовности польской стороны перейти от своего рода состояния холодной войны к действительно лояльным и добрососедским отношениям»⁷⁵. Следуя этой инструкции, которая, очевидно, не предусматривала никаких принципиальных решений политического характера, они, как вспоминал Медзиньский, часто встречались с советским представителем, обсуждали текущие дела.

В НКИД СССР понимали, что возникшее вновь желание правительства Польши демонстрировать заинтересованность в сближении с СССР продиктовано внешними причинами (временной неясностью в ориентации Германии и Франции в связи с неустойчивостью их внутриполитической ситуации), и считали, что это положение следует использовать для урегулирования нерешенных практических вопросов. «Само собой разумеется, — писал 22 апреля член коллегии НКИД СССР Б.С. Стомоняков в письме к В.А. Антонову-Овсеенко, — что эта мирная вынужденная позиция Польши не идет вразрез с нашими интересами... Мы дали уже согласие полякам в ответ на их неофициальный зондаж заключить с ними ряд технических соглашений независимо от развития переговоров о пакте. Мы стремимся далее при разрешении всех текущих вопросов идти по возможности навстречу полякам, избегая всяких обострений»⁷⁶.

Было и другое обстоятельство, которое заставляло польское правительство ускорить подписание советско-польского пакта о ненападении. К этому времени независимо от Польши были подписаны советско-финский и советско-латвийский пакты, завершила переговоры и Эстония. Пассивность правительства Польши грозила утратой даже видимости единства с прибалтийскими странами, которую польское правительство так усердно пыталось создать на протяжении многих лет. Сопротивлялась пакту одна Румыния, неуступчивость которой стала для польского правительства обременительной. Во время встречи с румынским королем в апреле 1932 г. Пилсудский пригрозил подписать пакт не дожидаясь Румынии⁷⁷, что на самом деле считал тогда крайней мерой.

Залескому, который в отличие от Пилсудского и Бека был последовательным сторонником французской ориентации и считал, что подписание польско-советского пакта в отрыве от аналогичного советско-румынского соглашения не только ослабит союз Польши и Румынии, но и повредит польско-французским отношениям, было поручено еще раз повлиять на румынскую дипломатию в благоприятном пакту духе. Возобновились также его и Бека беседы о пакте с руководителями советской внешней политики, о чем польские газеты сообщали с нарочитой многозначительностью⁷⁸, хотя никаких конкретных предложений польская сторона поначалу не делала⁷⁹.

Лишь через месяц, 24 мая 1932 г., во время встречи М.М. Литвинова с Залеским в Женеве, в ответ на замечание наркома, что лучшим средством воздействия на Румынию было бы подписание советско-польского пакта, польский министр сказал, что не исключает такой возможности. С советской стороны было дано согласие на новую попытку посредничества Польши в советско-румынских переговорах. Тогда же было условлено, что в случае готовности Румынии переговоры могут быть возобновлены в Женеве примерно в середине июня⁸⁰.

Происшедшая в это время смена правительства в Германии ускорила подписание советско-польского пакта независимо от Румынии. Новый, сформированный Ф. Папеном кабинет, представлявший собой коалицию прусских юнкеров и известных антипольскими настроениями генералов рейхсвера, отнесся покровительственно к нацистским боевикам, возглавлявшим направленную против Польши «ревизионистскую» кампанию. Особенно же неблагоприятным с польской точки зрения было то обстоятельство, что в международных делах правительство Папена стояло на позиции франко-германского соглашения, грозившего Польше изоляцией. На конференции в Лозанне, созванной западными великими державами в июне 1932 г. для решения вопроса о германских репарациях, Папен предложил главе нового французского кабинета Э. Эррио целый ряд мероприятий по сближению, вплоть до союза, и сотрудничество генеральных штабов. Эти предложения не были приняты⁸¹, но сам факт их постановки свидетельствовал о перспективе таких сдвигов в расстановке политических сил в Европе, которая не могла не беспокоить Польшу. Кроме того, Германия выдвинула идею консультативного пакта Франции, Англии, Германии и Италии, которая хотя и была отклонена в тот момент⁸², отражала весьма неблагоприятную для малых и средних государств тенденцию к открытой гегемонии западных великих держав в международной политике. По вопросу о репарациях были приняты такие решения, которые в политическом смысле означали вынужденное отступление Франции от защиты версальского статус-кво, что в перспективе делало неизбежным удовлетворение германских требований путем уступок в наиболее слабых звеньях послевоенного устройства, к числу которых относились польско-германские территориальные противоречия⁸³. Потерпев неудачу в попытках добиться своих целей путем соглашения с Францией, правительство Папена перешло к методам угроз и политического давления. В июле 1932 г. германский военный министр К. Шлейхер публично заявил, что если «равноправие» Германии в области вооружений не будет признано, она осуществит его явочным порядком. Папен подтвердил эту угрозу, заявив, что Германия добьется фактической возможности вооружаться. Одновременно был проведен ряд мероприятий военного характера⁸⁴, в том числе маневры германских войск вблизи польской границы⁸⁵. Требования территориальных уступок со стороны Польши высказывались в Германии официальными лицами. «Перед немцами, — говорил, например, в августе 1932 г. статс-секретарь МИД Б. Бюлов, — стоит так же остро вопрос относительно границы с Польшей. К этому вопросу немцы имеют намерение приступить после благоприятного разрешения вопроса о равноправии в вооружении. Не без основания... поляки волнуются»⁸⁶.

Однако несмотря на сгущающиеся тучи антипольской политики Германии, правительство Польши усмотрело в сложившейся ситуации элементы, которые расценило как фактор будущего урегулирования польско-германских отношений. До сих пор главной причиной слабости внешнеполитических позиций Польши пилсудчики считали сотрудничество СССР с Веймарской республикой на основе заключенного в Рапалло в 1922 г. соглашения. Обвинения в антипольской политике, не лишенные оснований в отношении Германии, были насквозь ложными применительно к Советскому Союзу, неизменно проявлявшему готовность к нормализации отношений с Польшей. Роль аванпоста капитализма на границе с государством, представляющим социалистическую систему, долгое время служила как бы визитной карточкой буржуазно-помещичьей Польши перед западными державами.

Культивирование антисоветизма и клеветы на советскую политику было необходимо пилсудчикам для идеологического обоснования собственных устремлений на Восток и оправдания проводимой ими политики национального угнетения на территории Западной Украины и Западной Белоруссии. Исходя из подобных представлений о причинах внешнеполитической слабости Польши, ее правящие круги видели залог изменения положения к лучшему в напряженности советско-германских отношений. Такая перспектива приближалась по мере активизации фашистских сил в Германии. Значительный шаг в этом направлении представляло правительство Папена, которое, включая самые реакционные элементы юнкерства и военщины и потворствуя нацистам, способствовало росту в стране настроений антикоммунизма и антисоветизма.

И хотя успех германских националистов и шовинистов представлял непосредственную опасность для Польши, «Газета польска» не без удовлетворения писала, что антикоммунистическая политика правительства Папена и «тени кронпринцев и юнкеров», окружающие новый кабинет, — все это не может не повлиять отрицательно на состояние советско-германских отношений⁸⁷. Полагая, что советско-германская напряженность повысит перед Германией значение Польши, Пилсудский решил выяснить, не согласится ли германское правительство на урегулирование отношений в двустороннем порядке, без вмешательства западных держав. С этой целью по его приказу в день открытия Лозаннской конференции 15 июня в свободном городе Гданьске, находившемся под контролем комиссара Лиги Наций, был организован провокационный маневр, ставший известным под названием «аферы "Вихрь"» и рассчитанный на демонстрацию перед Германией военной силы Польши и решимости к действию⁸⁸. В то же время польская сторона дала понять, что в своих намерениях в отношении западного соседа она ориентируется не на военный конфликт, а на мирное соглашение. Эта идея нашла место на страницах официозной «Газеты польской», опубликовавшей 15 июня обширную корреспонденцию из Парижа, посвященную проблеме польско-германских отношений. Лейтмотивом ее была формула: «самый худший компромисс всегда лучше, чем самая справедливая война»⁸⁹. Германское правительство, сделавшее более крупную ставку в Лозанне, не приняло польского предложения, выраженного в такой своеобразной форме. Гданьский сенат направил жалобу в Лигу Наций, где великие державы с нескрываемым раздражением осудили Польшу.

Другой, несравненно более удачной и объективно значимой мерой польского правительства, направленной на укрепление международных позиций Польши, было принятое в середине июня решение не оттягивать больше подписание пакта с СССР. 15 июня Бек телеграфировал в Женеву Залескому, что Пилсудский намерен не поддаваться на уговоры Румынии об отсрочке, чтобы это не привело к слишком большому разрыву во времени между действиями Польши и прибалтийских стран⁹⁰. Представители последних, подписав договоры, обсуждали уже с Советским правительством сроки их ратификации. Это обстоятельство несомненно подстегивало пилсудчиков, которым важно было теперь хотя бы соблюсти синхронность с другими соседями СССР. Наряду с этим немалую роль в решении польского правительства сыграла обстановка на Западе, определенная характером переговоров и постановлений конференции по германским репарациям. Несмотря на то что советская сторона настаивала на скорейшем подписании советско-польского пакта вне связи его с советско-румынскими переговорами, а Пилсудский уже признал в принципе допустимым такое решение, польская дипломатия медлила с окончательным ответом до тех пор, пока не прояснились основные тенденции Лозаннской конференции. Залеский продолжал посредничать в переговорах между СССР и Румынией, заведомо саботируемых последней. Только 5 июня Залеский сообщил М.М. Литвинову, что Патеку поручено завершить в Москве переговоры. Подписание же пакта о ненападении между СССР и Польшей состоялось 25 июля 1932 г.⁹¹

Политическое содержание соглашения было выражено в преамбуле, где говорилось, что договор о ненападении является развитием и дополнением подписанного СССР и Польшей «пакта Келлога», содержавшего отказ от войны как средства международной политики. Договаривающиеся стороны заявляли, что их целью являются сохранение мира между их странами, который служит значительным фактором всеобщего мира, и устранение мирным путем всего, «что противоречило бы нормальному состоянию отношений».

Советско-польский договор наряду с исключением войны из арсенала средств государственной политики давал определение агрессии. «Действием, противоречащим обязательствам настоящей статьи, — говорилось в статье 1, содержащей отказ от войны, — будет признан всякий акт насилия, нарушающий целостность и неприкосновенность территории или политическую независимость другой договаривающейся стороны, даже если бы эти действия были осуществлены без объявления войны и с избежанием всех ее возможных проявлений»⁹². Такой формулы не было ни в «пакте Келлога», ни в советско-французском договоре. Она явилась важным элементом развития теории международного права и стала основой развернутого определения агрессии, предложенного СССР на конференции по разоружению в 1933 г.

Отказ от войны дополнялся обязательством не участвовать ни в каких соглашениях, враждебных другой стороне, и не оказывать помощи и поддержки, прямой или косвенной, нападающей стороне.

Исчерпывающая оценка договора с Польшей была дана в советской печати. «Правда» в передовой статье от 30 июля подчеркивала его значение для дела укрепления всеобщего мира. В редакционной статье газеты «Известия» за то же число говорилось, что Советский Союз всегда стремился к мирным отношениям с Польшей и что пакт о ненападении может стать основой для развития дружественных отношений между советским и польским народами. Обе газеты подчеркивали, что нельзя ограничиться подписанием пакта о ненападении. Нужно стремиться к устранению всего того, что мешает развитию прочных и дружеских отношений между двумя странами⁹³.

О том, что совпадение подписания советско-польского пакта с решениями Лозаннской конференции имело в глазах польского правительства особый смысл, свидетельствовало выступление «Газеты польской» накануне подписания пакта. В редакционной статье от 22 июля под заголовком «Ось мира»⁹⁴ проводилось сопоставление достигнутого в Лозанне «соглашения о доверии» между Англией и Францией, возникшего в результате опасений британской дипломатии перед возможностью франко-германской договоренности за ее спиной, с готовым к подписанию пактом о ненападении между СССР и Польшей. Если первое соглашение, в тексте которого говорилось о желании договаривающихся совместными усилиями установить «согласие и мир» в Европе, символизировало первостепенную роль Англии и Франции в «версальской» Европе, то второе, по мысли авторов статьи, должно было обеспечить Польше место в иерархии великих держав. Беспочвенно полагая, что, с одной стороны, лозаннские решения знаменуют некий поворот в политике Англии, означающий якобы отказ от принципов Локарнских соглашений, а, с другой, — будто пакт с СССР дает правительству Польши привилегию контроля над отношениями социалистического государства с остальным миром, авторы статьи выдвигали даже конкретную схему группировки стран, с которыми Польша готова была бы делить руководство Европой: «Лондон — Париж — Берлин — Варшава — Москва, — говорилось в статье, — от взаимоотношений на этой линии зависит мир в Европе, ее сила, развитие и будущее. То, что Варшава лежит на этой линии, объясняется географическими причинами, которые накладывают на польскую политику тяжелые обязательства и тяжелую ответственность. Мы ответственны за мир в Европе, как и великие державы. Поэтому наша политика является европейской политикой. Стремление Польши к великодержавности не является выражением наших амбиций, а следует только из понимания наших обязанностей»⁹⁵.

Признавая, что политика Германии с ее требованиями ревизии мирных договоров и все более громкими призывами к реваншу пока плохо вписывается в намеченную схему, газета все-таки выражала оптимистическую надежду на присоединение ее к «оси мира». Хотя подобные рассуждения не опирались на сколько-нибудь реальные предпосылки, в них отражались как раз те аспекты конкретно-политической программы, которые польское правительство считало наиболее существенными. Главную свою цель оно видело в соглашении с Германией. Осуществление ее откладывалось из-за неблагоприятной позиции германского правительства. Но в правящих кругах Польши рассчитывали, что в результате внутриполитического кризиса, переживаемого Германией, там будет в конце концов сформировано такое правительство, которое пойдет на сближение с Польшей. Широко было распространено мнение, что внутриполитическая неустойчивость нейтрализует опасность ревизионистских тенденций Германий. «Не стоит... предвидеть уменьшения внутренних трудностей в Германии, а скорее их увеличение, что естественно ослабит агрессивную силу этого государства во внешнеполитической области», — таков был вывод Пилсудского в результате обсуждения летом 1932 г. с Высоцким, польским посланником в Германии, положения в этой стране⁹⁶.

Осенью 1932 г., обсуждая с французским военным атташе политическое положение в Европе, Пилсудский говорил с пренебрежением, что не видит повода бояться страны, в которой трижды в течение одного года проводились выборы в парламент.

В складывавшейся в капиталистической Европе обстановке, основные тенденции которой — стремление германского империализма к восточной экспансии и намерение западных держав удовлетворить Германию за счет третьих стран — заключали опасность для территориальной целостности и политической независимости Польши, нормализация отношений с СССР, отстаивавшим мир и демократические принципы международных отношений, объективно становилась одним из самых существенных факторов укрепления ее внешнеполитических позиций. Реализация заложенных в этом возможностей зависела от того, послужит ли взятое на себя польским правительством обязательство о ненападении принципиальным поворотом в его отношении к СССР, основанным на отказе от проводимой ранее политики враждебности.

Ближайшие события показали, что польская сторона не смогла оценить всю важность нормализации и развития отношений с Советским Союзом. В своем согласии завершить столь сложные и продолжительные переговоры по поводу пакта о ненападении она видела служебную меру, которую надеялась использовать, чтобы обеспечить Польше место в иерархии западных великих держав. Официальные представители Польши в Румынии, например, откровенно излагали эти цели, чтобы оправдать перед союзницей несогласованный с нею шаг. «Говоря о самом пакте, — писал в ноябре 1932 г. в Варшаву польский военный атташе в Румынии Михаловский о своей беседе с начальником штаба румынской армии генералом Лазареску, — я уточнил, что он является политическим и тактическим актом, создающим для нас удобное положение умиротворителей Восточной Европы, и делает возможными определенные шаги как в Женеве, так и на почве европейской политики, не говоря уже о стремлении создать единый фронт вдоль восточной границы»⁹⁷.

Формула создания с помощью системы пактов о ненападении с СССР единого антисоветского фронта государств вдоль советской границы считалась в правящих кругах Польши одним из немногих реальных, как им казалось, в сложившихся условиях вариантов антисоветской политики и была главным аргументом, с помощью которого польская дипломатия воздействовала на Румынию, агитируя за подписание советско-румынского пакта. Начальник генерального штаба генерал Я. Гонсеровский, ссылаясь на установки дипломатического ведомства, данные польской миссии в Бухаресте, следующим образом инструктировал польского военного атташе: «В беседах на тему пакта о ненападении, — говорилось в посланной им 6 сентября директиве, — вы должны строго опираться на инструкции нашей миссии. Что касается комментариев с военной точки зрения, то в этом отношении принципиальным аргументом, указывающим на целесообразность наших действий, является стремление к поддержке единого антисоветского фронта с севера на юг»⁹⁸. В ответных донесениях Михаловский сообщал, что румынская армия, как и широкая общественность, хотя и понимает смысл концепции антисоветского фронта, но оценивает его не так серьезно, как это делается в Польше, в частности, не придает значения включению в единый фронт Прибалтики ".

В официальной пропаганде эта идея, выражавшая тенденцию к политической экспансии на Восток, маскировалась рассуждениями о том, что начатая Польшей политика в отношении СССР представляет собой совершенно новую форму международных отношений, будто бы делавшую Польшу посредником между СССР и капиталистическим миром и тем самым якобы ставившую Советское государство в некую зависимость от нее⁹⁹.

Конечно, в обстановке тех лет единый антисоветский фронт и попытки создать на таком фундаменте гегемонию Польши в близлежащем районе были целями, не имевшими сколько-нибудь реальных предпосылок для осуществления. Ни того, ни другого не принимали всерьез и не признавали государства, на руководство которыми Польша претендовала.

Разоблачая империалистический характер политики правительства «санации», польские коммунисты вскрывали подлинный смысл маневров дипломатии Пилсудского, в результате которых оформление уже согласованного пакта затянулось почти на год. Орган КПП «Новы пшеглёнд» писал, характеризуя причины проволочек, что правительство применяло все средства — «интриги и давление, дипломатические увертки и приманки, чтобы снова склонить балтийские государства к принципу "круглого стола"», который означал противопоставление СССР группе государств во главе с Польшей. Но прибалтийские страны опередили Польшу, раньше подписав и ратифицировав свои пакты с СССР и не поддержав тем самым ее стремления к гегемонии. «То, что польская делегация в конце концов вынуждена была подписать пакт, — говорилось в этой статье — является успехом мирной политики СССР»¹⁰⁰.

В свою очередь Румыния проявленной ею неуступчивостью в вопросе нормализации отношений с СССР теперь осложняла задачу польской дипломатии по созданию хотя бы видимости единого антисоветского фронта. В таких условиях промедление с ратификацией уже подписанного советско-польского пакта было необходимо польскому правительству как последний шанс подогнать действия союзницы под разработанную в Варшаве схему и в то же время рассматривалось им как средство, с помощью которого, по его мнению, можно было попытаться заставить Советское правительство уступить требованиям Румынии.

Крайне неблагоприятной с польской точки зрения была восточная политика Франции. Вспоминая этот период, Бек признавался позже: «Отношения (с Францией. — И.М.) мы имели нелегкие, иногда даже неприятные. Источником трудностей не были германские дела. Главной причиной была русская проблема. При этом во французском сознании все еще жила "несчастная Польша"»¹⁰¹. Рассуждая категориями периода военной интервенции и политики «санитарного кордона», монтировавшегося в 20-е годы Францией вокруг СССР, польское правительство считало, что улучшение советско-французских отношений обесценит для Франции ее союз с Польшей и ослабит позиции последней как возможного посредника между СССР и капиталистическим миром. Влияние Франции в странах Малой Антанты, в том числе и в Румынии, противоречило польским намерениям установления гегемонии на востоке Европы. Раздражало и тяготило правящие круги Польши ее положение младшего партнера Франции. Поэтому целью польской политики стала перестройка франко-польского союза на началах равного партнерства. С этой тенденцией в значительной степени была связана отставка Залеского, действовавшего в духе старых принципов взаимоотношений с Францией, и замена его на посту министра иностранных дел Ю. Беком в ноябре 1932 г. Формально было объявлено о чисто персональных изменениях. Но новый министр известен был плохой репутацией во Франции и испытывал к этой стране глубокую личную неприязнь¹⁰². Так что его назначение, по общему мнению, отразившемуся на страницах оппозиционной печати¹⁰³, означало, что центр тяжести внешнеполитической ориентации правительства Польши перемещается из сферы союза с Францией в другую область.

Элементы соперничества с Францией в восточной политике оказывали влияние как на тактику, так и на принципиальные решения польского правительства, зачастую ускоряя дело в ходе переговоров относительно пакта о ненападении с СССР. На последнем этапе, когда в советско-польском пакте оставались лишь согласование вспомогательных условий и ратификация, польская дипломатия видела одну из своих задач в том, чтобы не позволить Франции опередить себя в завершении переговоров с Советским Союзом.

Как только стало известно, что кабинет министров Франции в начале августа принял решение возобновить советско-французские переговоры и убедить Румынию последовать своему примеру¹⁰⁴, польская дипломатия очень оживилась, стараясь выполнить свою посредническую роль между СССР и Румынией. В последних числах августа вице-министр Бек, уже тогда, благодаря близости к Пилсудскому, сосредоточивший в своих руках основные нити польской внешней политики, посетил Бухарест, чтобы на месте выяснить румынскую позицию¹⁰⁵. Очевидно, результаты были необнадеживающими: вопрос советско-румынского пакта о ненападении сделался орудием борьбы за преобладающее влияние между различными группировками правящих кругов Румынии, и его решение зависело теперь от соотношения внутриполитических сил и исхода соперничества между ними. Предвидя невозможность совмещения сроков заключения советско-польского и советско-румынского пактов, польское правительство поручило своим дипломатическим и военным представителям в Бухаресте загладить недовольство румынских реакционных кругов, подчеркивая общность интересов в рамках антисоветского военного союза¹⁰⁶.

Дальнейшее посредничество в советско-румынских переговорах, руководство которым теперь принадлежало Беку, шло по линии акцентирования антисоветского характера польско-румынских отношений и вскоре было сведено на нет. Сначала был дезавуирован предложенный Залеским М.М. Литвинову 23 июня 1932 г. в Женеве проект советско-румынского договора, повторивший в основном советско-польский пакт. Вместо него 13 сентября Патек представил в НКИД СССР другой текст, ни словом не упоминавший о существовании территориального спора между СССР и Румынией. К тому же оказалось, что аналогичный проект уже выдвигался ближайшим сотрудником Бека Т. Шетцелем, сменившим в июле 1932 г. в Женеве Залеского в его посреднической между СССР и Румынией роли, и был сразу отклонен М.М. Литвиновым. Лишь для видимости переработки к тексту, предложенному Патеком, добавлялся заключительный протокол, отражавший некоторое сближение советской и румынской точек зрения в вопросах, составлявших существо разногласий¹⁰⁷.

Советские представители хотя и не считали новое польское предложение лучшим вариантом, все-таки не отказались от обсуждения и постарались, дополнив польский текст ранее одобренными румынской стороной формулировками, сделать его приемлемым для обеих заинтересованных сторон. Однако эти предложения не были приняты румынским правительством.

16 октября 1932 г. советская печать опубликовала интервью М.М. Литвинова представителю ТАСС¹⁰⁸, в котором излагалась история советско-румынских переговоров и говорилось, что у Советского правительства сложилось мнение об отсутствии подлинной заинтересованности партнера в заключении пакта о ненападении.

Тенденция румынского правительства к срыву переговоров была очевидной. В связи с этим выдвинутое правительствами Франции и Польши условие о зависимости их договоров с СССР от советско-румынского пакта потеряло смысл. Конструктивный подход французского правительства, возглавляемого Э. Эррио, сделал реальным быстрое и безусловное подписание советско-французского пакта о ненападении и заключение торгового договора.

Чтобы не дать Франции опередить себя в этом вопросе, польское правительство пожертвовало маркой политического единства с Румынией. В короткий срок без искусственных препятствий был выработан и обсужден текст конвенции о согласительной процедуре, дополнившей и завершившей общий договор. 23 ноября она была подписана в Москве М.М. Литвиновым и С. Патеком, 27 ноября, на два дня раньше подписания советско-французского пакта, президент Польской республики ратифицировал советско-польский пакт о ненападении с конвенцией о согласительной процедуре. 23 декабря 1932 г. в Варшаве состоялся обмен ратификационными документами, после чего договор вступил в силу.

Комментируя ратификацию, центральные органы советской печати — «Правда» в передовой статье «Новая победа мирной политики СССР» и «Известия» в передовой статье «Победа дела мира» подчеркивали, что улучшение на основе пакта о ненападении отношений между СССР и Польшей является значительной победой дела мира, так как создает гарантии добрососедских отношений с самым крупным соседом Советского Союза на западе, которому империалистические силы долгое время отводили роль главного плацдарма интервенции против социалистического государства¹⁰⁹.

В оценке, данной пакту «Газетой польской», также констатировалось, что на основании заключенного договора «мир на большом участке Европы имеет шансы быть прочным». Конечно, при этом не обошлось без предвзятых, отражающих неосуществленные помыслы польского правительства утверждений относительно связи между советско-польским пактом и аналогичными договорами с другими соседями СССР и о якобы ведущей роли Польши в комплексе этих мероприятий¹¹⁰. Однако подлинное значение советско-польского пакта о ненападении соответствовало не этим надуманным формулам, а было актом, расширявшим платформу нормализации двусторонних отношений и создававшим предпосылки для взаимодействия на европейской арене, что в международной обстановке тех лет наиболее полно отражало интересы советского и польского народов.

Важным фактором, повлиявшим на завершение советско-польских и советско-французских переговоров относительно пактов о ненападении, был рост политической напряженности в Европе. В ответ на отказ Франции удовлетворить путем переговоров требование Германии о «равноправии» в вооружениях германское правительство выполнило угрозу об уходе с конференции по разоружению, отказавшись участвовать в заседании бюро конференции, назначенном на сентябрь 1932 г. Параллельно оно расширило пропаганду в пользу «ревизии» территориальных условий Версальского мира. При этом США и Италия стали открыто на сторону Германии и оказывали давление на Францию и Англию. В конце концов совещание пяти держав (Великобритании, Германии, Италии, США и Франции) в решении, принятом 11 декабря 1932 г., рекомендовало конференции по разоружению руководствоваться принципом предоставления Германии «равенства прав в системе, дающей безопасность всем нациям»¹¹¹, после чего германское правительство согласилось вернуться на конференцию.

Это решение представляло важную веху в формировании нового политического положения в Европе. Во-первых, оно означало новую уступку требованиям Германии и прямое отступление от условий договорной системы «Версаля» путем пересмотра западными державами утвержденных ими самими принципов. Во-вторых, в нем обозначилась тенденция решения международных проблем в узком кругу западных великих держав и подчинения остальных государств их воле. Перед Польшей возникла практическая опасность стать объектом соглашения между Германией и западными государствами. Напуганная опасностью войны буржуазная общественность Европы охотно обратилась к мысли задобрить Германию согласием на территориальные уступки за счет Польши. Европейская печать открыто обсуждала конкретные проекты передачи Германии польского Поморья, проведения экстерриториального пояса через польский коридор и т. д.¹¹²

Все это объективно создавало общность интересов СССР и Польши как в отражении германского «натиска на Восток», так и в сопротивлении тенденции диктата западных держав в международных вопросах.

Трезво оценивая характер происходивших в Европе перемен, Советское правительство с должным вниманием относилось к тому аспекту нормализации отношений на основе пакта о ненападении, который был связан с перспективой советско-польского сближения в области международной политики. В материалах советской печати, посвященных акту ратификации советско-польского договора о ненападении, были сформулированы принципы и цели такого сближения и взаимодействия. «Мы протягивали руку, предлагая политику мира всем государствам, — говорилось в статье «Известий», — и если одни давали на это дружественный ответ раньше, чем другие, то можно говорить только об их переориентации... Мы хотим жить в мире и сотрудничестве... со всеми государствами... и боремся только против тех, кто борется против нас, подготовляя против нас войну»¹¹³. В передовой «Правды» подчеркивалось, что согласие польского правительства на пакт о ненападении с Советским Союзом было связано с «резким обострением польско-германских противоречий»¹¹⁴. В таком контексте сам факт заключения договора означал морально-политическую поддержку Польши против притязаний Германии.

Польское правительство, руководствуясь старыми догмами антисоветизма и преувеличивая собственные возможности на международной арене, оказалось не в состоянии оценить во всем объеме значение нормализации советско-польских отношений в системе внешней политики Польши. Положительный сдвиг в этой области оно рассматривало лишь как служебный фактор при подготовке самостоятельного, в отрыве от западных держав, урегулирования польско-германских отношений.

Соглашение с Германией было принципиальной целью польской политики, для осуществления которой в начале 30-х годов, по мнению Пилсудского, настало время. И хотя конкретная обстановка, казалось, мало благоприятствовала практической постановке этого вопроса — правительство Папена и сменившее его правительство Шлейхера в Германии проводили резко антипольскую политику — польская дипломатия в конце 1932 г. возобновила попытки наведения мостов для будущего соглашения с Германией. В начале ноября новый вице-министр иностранных дел Я. Шембек совершил деловые поездки в Париж, Лондон и Берлин. Ему было поручено ознакомить германских представителей с мнением польского правительства о положении во взаимоотношениях Польши и Германии. «Я должен был сказать там, — писал позже Шембек, — что отношения обоих государств находятся в таком состоянии напряжения, что если не найдется разумного модус вивенди, дело может дойти до неизвестно каких осложнений»¹¹⁵. В Берлине он имел беседу с министром иностранных дел Германии К. Нейратом, из которой вынес впечатление, что трудно надеяться на какую-либо стабилизацию отношений, но, наоборот, следовало ожидать новых осложнений¹¹⁶.

Первые неудачи не остановили новое руководство польской дипломатии. В декабре Высоцкий по поручению Бека провел ряд встреч с влиятельными немецкими политиками с целью выяснить их взгляд на перспективы нормализации польско-германских отношений. В беседе с Папеном он поинтересовался мнением бывшего канцлера о том, «возможно ли и на каких условиях ослабление польско-германской напряженности без обсуждения тех вопросов, которые связаны с так называемой ревизионистской политикой Германии в отношении Польши»¹¹⁷. Так сформулированный вопрос свидетельствовал о том, что «санационная» дипломатия с самого начала искала ослабления польско-германских противоречий в паллиативах, не обеспечивающих жизненных интересов Польши. Идею соглашения при сохранении территориальных претензий Германии к Польше Гитлер затем ловко использовал для выигрыша времени на военную подготовку.

Ответ был отрицательным, но с точки зрения польского правительства не безнадежным. Папен заявил, что улучшение отношений возможно только на базе разрешения территориальных разногласий, но добавил при этом, что «польско-германские пограничные споры являются вопросом меньшего значения, разрешение которого не должно встретиться с принципиальными трудностями, в сравнении с грозящей Европе опасностью социального переворота. Большевизм грозит не только Германии, но и Польше»¹¹⁸.

Антисоветский аспект рассуждений Папена был воспринят в Варшаве как залог повышения роли Польши, в германской политике. Одновременно польская дипломатия констатировала рост заинтересованности ее позицией со стороны СССР. Например, 10 января 1933 г., как сообщал Высоцкий в Варшаву, его посетил советник полпредства СССР в Берлине. Темой беседы стала активизация в Германии пропаганды территориальной «ревизии». При этом советский представитель не только осудил проводимую с ведома германского правительства кампанию, но в своих высказываниях воспользовался такими аргументами, которые доказывали польскую принадлежность территорий, бывших объектом германских претензий. В МИД Польши этот визит был расценен как попытка установления «советско-польских контактов на почве общих интересов против Германии». Хотя сотрудники польского представительства получили задание продолжать беседы с советским представителем, целью их было, как следовало из посланной в Берлин инструкции, не установление реального политического взаимодействия, а лишь запугивание Германии такой возможностью: в инструктивном письме говорилось, что было бы желательно, чтобы сведения об этих контактах стали известны в германском МИД¹¹⁹.

Такое положение было расценено пилсудчиками как достаточная основа внешнеполитической стабилизации. Не допуская мысли о том, что обострение советско-германских противоречий неизбежно поставит Польшу перед альтернативным выбором, они на длительный срок запланировали курс, который, заведомо отдавая предпочтение западному соседу, демагогически окрестили политикой «равновесия между Востоком и Западом». В практической плоскости эта формула была развернута в передовой статье новогоднего номера «Газеты польской», принадлежавшей перу Медзиньского. Статья называлась «Между Западом и Востоком». В ней подчеркивалось, что положение в рассматриваемый момент характеризуется, с одной стороны, прогрессом в нормализации советско-польских отношений, а с другой — сохранением напряженности на западной границе. В соответствии с вынесенной в заглавие статьи формулой внешнеполитической ориентации было сделано заявление о том, что польское правительство полно решимости добиваться улучшения отношений с Германией. С этой целью, говорилось в статье, оно готово «в любой момент» подписать пакт о ненападении¹²⁰.

Важные политические события, которыми начался 1933 г., резко изменили расстановку сил в Европе и подтвердили своевременность достигнутой на основе пакта о ненападении нормализации советско-польских отношений. В новых условиях значительно расширились перспективы советско-польского сближения, основанные на объективной общности интересов СССР и Польши в отражении агрессии германского империализма.

Примечания

1. Чичерин Г.В. Статьи и речи по вопросам международной политики. М., 1961, с. 346.

2. Документы..., т. 9, с. 257; «Известия», 1926, 21 мая.

3. Документы и материалы..., т. 4, с. 204.

4. «Codzienna Gazeta Handlowa», 25.IX, 6, 14, 30.Х, 1.XII.1932; «Polska Gospodarcza», 26.XI.1932; «Przegląd Gospodarczy», 1.XII.1932.

5. Документы и материалы..., т. 5, с. 463.

6. Там же, с. 463—465.

7. Там же, с. 482—484.

8. См.: Krasuski J. Stosunki polsko-niemieckie 1919—1932. Poznań, 1975, s. 353—356. Немецкие дипломаты без стеснения говорили своим иностранным коллегам, что «для Германии не будет мира, пока вопросы коридора и Силезии не будут благоприятно разрешены» (AAN MSZ, P III, t. 422 (1 Sow.), k. 53).

9. См.: КРР. Uchwały i rezolucje, t. 3, s. 115—117, 279, 367—368, 422.

10. Leczyk M. Podpisanie paktu o nieagresji..., s. 78.

11. Документы..., т. 14, с. 19.

12. Документы..., т. 13, с. 663, 669, 686, 756, 768—770.

13. Документы..., т. 13, с. 523—524, 560.

14. См. Документы..., т. 14, с. 47—52, 767—769.

15. Документы и материалы..., т. 5, с. 473.

16. Документы и материалы..., т. 5, с. 473.

17. Там же.

18. Телеграммы корреспондентов ТАСС из Берлина от 6 января 1931 г., Вены — от 9 января 1931 г. — Отдел рукописных фондов Института истории СССР (далее — ОРФ), 1931, д. 19, п. 1, 3, 5.

19. «Известия», 1931, 6 января.

20. См.: Телеграмма корреспондента ТАСС из Берлина от 21 января 1931 г. — ОРФ, 1931, д. 19, п. 1.

21. Документы и материалы..., т. 5, с. 480—481.

22. Документы..., т. 14, с. 51; «Правда», 1931, 6 января.

23. Документы..., т. 14, с. 47—52, 768.

24. Там же.

25. Документы..., т. 14, с. 49, 51.

26. После встречи с Залеским на конференции по разоружению в Женеве М.М. Литвинов писал в НКИД СССР 26 мая: «Никаких предложений ни он, ни я друг другу не делали, и слово «пакт» даже не произносилось» (Документы..., т. 14, с. 798).

27. Последнему благоприятствовали настроения пацифистских группировок французской буржуазии, выступавших за соглашение с Германией ценой отказа от союза с Польшей (См. Kuźmiński T. Polska, Francja, Niemcy, s. 25—30).

28. См.: Документы..., т. 16, с. 368—371, 387; AAN MSZ, P III, t. 422 (1 Sow.), k. 53; Ambasada, w Moskwie, t. 59 (49).

29. DBFP, 2-nd ser., v. 7, p. 217, 218—220.

30. Документы..., т. 14, с. 256.

31. Документы..., т. 14, с. 360.

32. Там же, с. 351.

33. Документы..., т. 14, с. 360.

34. Документы и материалы..., т. 5, с. 496.

35. Leczyk M. Podpisanie paktu о nieagresji..., s. 48.

36. Документы и материалы..., т. 5, с. 490—492.

37. Beck J. Final Report, p. 6.

38. Skrzypek A. Związek Bałtycki. Warszawa, 1972, s. 278.

39. Документы..., т. 15, с. 120—121.

40. «Gazeta Polska», 23.VIII.1931.

41. Документы..., т. 15, с. 121.

42. «Известия», 1931, 21 августа. «Правда», 1931, 23 августа.

43. Документы и материалы..., т. 5, с. 492—496.

44. Там же, с. 496.

45. «Gazeta Polska», 25.VIII.1931.

46. «Известия», 1931, 28 августа.

47. «Известия», 1931, 27 августа.

48. «Известия», 1931, 28 августа.

49. «Известия», 1931, 30 августа.

50. «Gazeta Polska», 28.VIII.1931.

51. Телеграмма корреспондента ТАСС из Парижа от 29 августа 1931 г. — ОРФ, 1931, д. 19, п. 5.

52. В начале сентября 1931 г. М.М. Литвинов при встрече в Женеве с представителем французского МИД Р. Массигли сказал: «Советское правительство всегда готово заключить с Польшей пакт о ненападении на тех же основаниях, что и с Францией... дело за Варшавой, а не за нами» (Документы..., т. 14, с. 717).

53. Документы..., т. 14, с. 535—536.

54. А. Франсуа-Понсе, тогда посол Франции в Германии и сторонник франко-германского сближения, вспоминал в своих мемуарах: «Уже на следующий день после визита Лаваля и Бриана я стал постепенно терять все надежды и иллюзии, которые побудили меня согласиться на работу в Германии» (François-Poncet A. Byłem ambasadorem w Berlinie. Warszawa, 1968, s. 16).

55. Документы..., т. 14, с. 562—563.

56. Документы и материалы..., т. 5, с. 501; AAN MSZ, Ambasada w Moskwie, t. 59 (49), k. 88.

57. «Gazeta Polska», 31.Х 1931.

58. Узнав об этом заявлении Патека, Бертело назвал его «грубой ложью» (Документы..., т. 14, с. 660) и в дальнейшем в беседах с Залеским и с польским поверенным во Франции он не скрывал своего возмущения вымыслом Патека (там же, с. 666—667).

59. Документы и материалы..., т. 5, с. 502—505.

60. Там же, с. 502—510, 514—517, 519—523, 533—535, 541—544.

61. Leczyk M. Podpisanie paktu о nieagresji..., s. 88.

62. Документы и материалы..., т. 5, с. 521—522.

63. Идея пактов о ненападении принадлежала Советскому правительству. В течение 1925—1927 гг. договоры о ненападении или нейтралитете были заключены СССР с Турцией, Германией, Литвой, Афганистаном, Ираном. Параллельно с Польшей были сделаны предложения Латвии, Эстонии и Финляндии, которые тогда не могли быть реализованы из-за антисоветской политики правительств этих стран.

64. Документы..., т. 14, с. 718—719, 737, 743.

65. Документы..., т. 15, с. 14—16, 18, 21, 43—44, 52, 396, 554—558, 570—576, 579, 591—593.

66. AAN MSZ, P III, t. 422 (1 Sow.), k. 53; t. 420 (1 Sow.).

67. «Kurier Polski», 27.X.1932; «Nasz Przegląd», 26.X.1932.

68. Документы и материалы..., т. 5, с. 523.

69. Документы и материалы..., с. 516, 519—523.

70. Документы..., т. 15, с. 140—141.

71. Roos H. Polen und Europa, S. 37—44; AAN MSZ, Gabinet Ministra, t. 106, k. 18.

72. Wysocki A. Początek dramatu. — «Tygodnik Powszechny», 15.II.1959; Szymański A. Zły sąsiad. Londyn. 1959, s. 14; он же. Między młotem a kowadłem. — «Wiadomości» (Londyn), 7.Х 1951.

73. CA MSW, O II, t. 290; A II, p. 27, pdt. 1, N 133.

74. Miedziński B. Popioły są jeszcze gorące. — «Wiadomości» (Londyn), 26.X.1952.

75. Документы..., т. 15, с. 273.

76. «Беседы маршала с политическими деятелями, — говорилось в донесении польского военного атташе в генеральный штаб от 2 апреля 1932 г., — имели определенный отзвук в высших военных кругах. Я имею в виду вопрос пакта о ненападении и заявление маршала, что следует считаться с возможностью, что мы вынуждены будем подписать этот пакт без Румынии» (CA MSW, O II, t. 290, A II, pdt. 27, k. 124).

77. «Gazeta Polska», 23.IV.1932.

78. Документы..., т. 15, с. 306—308.

79. Там же, с. 331.

80. Эррио Э. Из прошлого, с. 416; Papen F. Memoirs, рр. 172—176.

81. Белоусова З.С. «Пакт четырех» 1933 года. — «Новая и новейшая история», 1972, № 2, с. 137.

82. Сборник документов по международной политике и международному праву, вып. 4. М., 1933, с. 20—22.

83. Roos H. Polen und Europa, s. 50.

84. Szymański A. Zły sąsiad, s. 22.

85. Документы..., т. 15, с. 477.

86. «Gazeta Polska», 13.VI.1932.

87. Beck J. Final Report, pp. 14—15; Komarnicki T. Piłsudski a polityka wielkich mocarstw zachodnich. — «Niepodległość», t. 4 (Londyn), 1952, s. 88—89. В связи с отказом гданьского сената продлить конвенцию, на основании которой польский военный флот пользовался в Гданьске правом «родного порта», Пилсудский распорядился в ночь на 15 июня под предлогом необходимости приветствовать прибывшие в Польшу с визитом английские военные суда поставить на гданьский рейд в состоянии боевой готовности противоторпедный корабль «Вихрь». Командир получил демонстративный приказ в случае нападения на судно или «оскорбления польского флага» открыть по городу огонь. Но до столкновения дело не дошло.

88. «Gazeta Polska», 15.VI.1932.

89. AAN MSZ, P. I, w. 170, t. 3, k. 31.

90. Документы и материалы..., т. 5, с. 533—535.

91. Там же, с. 533.

92. «Правда», 1932, 30 июля; «Известия», 1932, 30 июля.

93. «Gazeta Polska», 22.VII.1932.

94. «Gazeta Polska», 22.VII.1932.

95. Ajnenkiel A. Rozmowa Marszałka Piłsudskiego z posłem polskim w Berlinie Alfredem Wysockim 7 czerwca 1932. — «Dzieje najnowsze», 1973, N 2, s. 138.

96. CA MSW, O II, t. 290, A II, t. 27/2, pdt. 5, k. 479.

97. CA KC PZPR, 296/II, t. 30, k. 47.

98. Там же, л. 50.

99. «В нашем МИД, — вспоминает бывший польский дипломат Я. Гавроньский, — господствовало настроение, исходившее главным образом от Бека, как бы покровительственного отношения к СССР, как к государству, которое еще не получило юридического признания у стран, непосредственно с ним соседствовавших» (Gawroński J. Moja misja w Wiedniu, s. 33).

100. Rada J. Pakt o nieagresji. — «Nowy Przegląd», 1932, N 7—8, s. 23—24.

101. Pobóg-Malinowski W. Na rumuńskim rozdrożu. — «Kultura» (Paryż), 1949, N 9—10, s. 174.

102. Бек пребывал одно время во Франции в качестве военного атташе при польском посольстве и в 1923 г. был выдворен оттуда по подозрению в шпионаже. Официально французское правительство сослалось на его пристрастие к алкоголю (Kuźmiński T. Polska. Francja, Niemcy, s. 15).

103. «Robotnik», 4.XI.1932; «Naprzód», 4.XI.1932; «Kurier Warszawski», 3, 4, 8.XI.1932.

104. Документы и материалы..., т. 5, с. 536—538; Документы..., т. 15, с. 451—452.

105. «Gazeta Polska», 3.IX.1932.

106. CA KC PZPR, 296/II, t. 30, k. 47, 50.

107. Документы..., т. 15, с. 526, 785—786.

108. «Известия», 1932, 16 октября.

109. «Правда», 1932, 28 ноября; «Известия», 1932, 28 ноября.

110. «Gazeta Polska», 28.XI.1932.

111. Сборник документов по международной политике и международному праву, вып. 5. М., 1934, с. 138.

112. «The Times», 4.XI.1932; «Daily Mail», 9.IX.1932; «Observer», 13.XI.1932.

113. «Известия», 1932, 28 ноября.

114. «Правда», 1932, 28 ноября.

115. Diariusz i teki Jana Szembeka, t. 2. Londyn, 1966, s. 5.

116. Beck J. Final Report, p. 24; Roos H. Polen und Europa, S. 56; Lipski J. Przyczynki do polsko-niemieckiej deklaracji o nieagresji. — «Bellona» (Londyn), 1951, nr 1, s. 33.

117. Wojciechowski M. Polska i Niemcy na przełomie lat 1932—1933. — «Roczniki historyczne», 1963, t. 29, s. 122.

118. Wojciechowski M. Polska i Niemcy..., s. 122—123.

119. AAN MSZ, P III, w. 47, t. 4; Wojciechowski M. Polska i Niemcy..., s. 124.

120. «Gazeta Polska», 1.I.1933.