1. Сталин: «Я пью за здоровье фюрера»

Среди множества документов лета-осени 1939 года особый интерес представляют редкие фотографии: 23 августа советский нарком иностранных дел Молотов и рейхсминистр иностранных дел Германии Риббентроп на фоне улыбающегося Сталина ставят свои подписи под только что согласованным документом, получившим впоследствии название «Пакт Риббентропа-Молотова»; 22 сентября 1939 года фашистский генерал Г. Гудериан и советский комбриг С, Кривошеин принимают совместный парад в Бресте; улыбающийся Сталин и Риббентроп любезно пожимают друг-другу руки после подписания 29 сентября «Договора о дружбе и границах между СССР и Германией»; эти же улыбающиеся действующие лица утром 24 августа 1939 года поднимают в Кремле бокалы с шампанским в честь «нерушимой дружбы между Германией и СССР». Непосредственный участник тех событий личный переводчик Сталина, позднее доктор исторических наук В.М. Бережков, свидетельствует: «вождь всех времен и народов» в 5 часов утра 24 августа по своей инициативе предложил тост за Гитлера: «Я знаю, как немецкий народ любит своего фюрера. Поэтому я хочу выпить за его здоровье».

Молотов выпил за здоровье имперского министра иностранных дел. Сталин и Молотов неоднократно поднимали бокалы и пили за пакт о ненападении, новую эру в германо-советских отношениях и за немецкий народ. Имперский министр иностранных дел, в свою очередь, предложил тост за Сталина, за Советское правительство и за успешное развитие отношений между Германией и СССР.

Восхищенный радушием и оперативной церемонией подписания пакта, а также «дружественными» тостами, Риббентроп в срочной телеграмме из германского посольства в Берлин восхищался исключительной сердечной и теплой атмосферой, которая царила во время встречи: «Сталин и Молотов очень милы. Я великолепно чувствовал себя среди этих советских лидеров».

Пройдет немногом более семи лет и эти улыбающиеся кремлевские кормчие настоят на том, чтобы после завершения Нюрнбергского процесса именно Иохим фон Риббентроп 16 октября 1946 года взошел на эшафот самым первым. И все же перед тем, как профессиональный палач, американский сержант Дж. Вуд накинет черный мешок и затянет на шее пеньковую петлю, бывший нацистский воротила успеет театрально выкрикнуть, что он верит, что Германия воссоединится, что между Востоком и Западом установится взаимопонимание, а на планете будет властвовать мир.

Но это случиться не так скоро. А тогда, в предрассветную августовскую ночь 1939 года и маститый нацист, и «люди со стальными лицами» под звон бокалов нарочито театральничали, льстили друг другу. И окажись там невзначай сторонний наблюдатель, ему невозможно было бы определить, кто из новых партнеров кого больше перещеголял в притворстве и лицемерии. Сталин восторженно восклицал: «Фюрер молодец! Он продемонстрировал, как надо расправляться с политическими противниками!» («Комсомольская правда», 8 августа 1989 года). Как расчетливый политик Гитлер также старался не оставаться в долгу. В рождественском 1940 года поздравлении Сталину он лицемерно выразил «наилучшие пожелания благополучия и процветания дружественному Советскому Союзу». На столь трепетные пожелания Сталин вскоре чувственно ответил: «Дружба народов Германии и Советского Союза, цементированная кровью, имеет все шансы сохраняться и крепнуть». По меньшей мере, странно звучало эмоционально-восторженное напоминание о «дружбе, цементированной кровью». Чьей, в какое время? Может быть «вождь народов» имел в виду трагические события в Польше и совместные военные смотры в Бресте и других городах после того, как вермахт и Красная Армия встретились на заранее оговоренной линии? А возможно он думал еще о каких-то совместных акциях? Для потомков это осталось тайной Тем не менее, пытаясь снять покрывало с этого «любезного» обмена посланиями двух величайших тиранов нашего века, невольно задаешься вопросом: как можно было высшему руководителю партии и. государства, всей тогдашней лидирующей группе лиц — Молотову, Ворошилову, Жданову, Кагановичу, Маленкову. Калинину, Буденному и др. — так слепо и безоговорочно доверять тому, кто за несколько лет до подписания советско-германского пакта в своем катехизисе «Майн Кампф» на 743 странице недвусмысленно записал: «Если мы... говорим о новых землях и территориях в Европе, мы обращаем свой взор в первую очередь к России, а также к соседним с ней и зависимым от нее странам, Это громадное государство на Востоке созрело для гибели... Мы избраны судьбой стать свидетелями катастрофы, которая будет самым веским подтверждением правильности расовой теории», Шестью страницами ниже Гитлер в своей «библии» резюмировал: «Никогда нельзя заключать никаких договоров с партнером, единственной целью которого является твое уничтожение. Поэтому сам факт заключения договора с Россией предвещает войну». Надо полагать, что в Москве были хорошо знакомы с творениями фюрера и его глобальными аппетитами. Видимо, известно там было и то, что от своих политических формулировок и далеко идущих целей Гитлер никогда не отступал. Наоборот, он методически последовательно претворял их в жизнь. Это было очевидно не только для мало-мальски мыслящих державных мужей, но даже и для самых простых смертных. Но почему-то не видели и не понимали этого (или не хотели того и другого) Сталин и его ближайшее окружение. Выходит, в ту пору их покинули чувства реализма, мудрости и благоразумия. И поскольку вокруг событий августа-сентября 1939 года, как очень «болевых точек» нашей памяти, сложилось немало догм и стереотипов, с которыми мы весьма и весьма неохотно расстаемся, то автор, не претендуя на истину в последней инстанции, в тоже время, основываясь на опубликованных документах и материалах, намерен высказать ряд суждений и свою точку зрения по этой сложной и противоречивой проблеме. В чем-то она, несомненно, совпадает с мнением других авторов, в чем-то нет, где-то автор расходится с бытовавшей долгие десятилетия официальной советской оценкой — плодом субъективизма и волюнтаризма Сталина, Молотова и др.

Итак, господствовавшими и наиболее расхожими оценками (в официальной литературе и позиции прежних руководящих деятелей партии и государства) советско-германских договоров являются следующие:

1) они были суровой необходимостью, поскольку альтернативы Советский Союз не имел;

2) правительство СССР пошло на эти вынужденные шаги лишь после того, как полностью выяснилось нежелание Англии и Франции заключить совместное соглашение с советским государством о борьбе против гитлеровской агрессии;

3) в сложившейся обстановке такое решение было единственно правильным и дальновидным, поскольку пакт Риббентропа-Молотова (как обычно называют советско-германский договор о ненападении) и другие соглашения с Германией сорвали замыслы империалистической реакции, стремившейся накануне войны создать единый антисоветский фронт;

4) в результате подписания двухсторонних соглашений СССР выиграл почти два драгоценных года для укрепления обороны страны перед началом серьезных испытаний;

5) аморальность этих сделок можно не брать в расчет, поскольку, мол, между двумя мировыми войнами силовое решение международных проблем все еще считалось «законным» политическим инструментом;

6) советско-германские договоры не повлияли на сроки нападения Германии на Польшу, поскольку план «Вайс» был, дескать, разработан гитлеровским генштабом задолго (подписан Гитлером 11 апреля 1939 года) до возникновения тесных контактов СССР с Германией.

Не выходя на другие оценки и интерпретации советско-германского пакта, попытаемся в самом общем виде взглянуть на устоявшиеся в советской историографии и политическом лексиконе постулаты. Начнем, как нам кажется, с главного в перечисленном ряду тезиса; была ли в ту пору альтернатива у советской стороны, или же ее не было. По нашему глубокому убеждению, при всей сложности системы политических координат такая альтернатива все же была. И надо в данном случае быть честным и перед историей, и перед самими собой. Есть смысл отталкиваться в данных рассуждениях хотя бы от того, что если мы признали, что Сталин и установленный им авторитарный режим буквально по всем важнейшим позициям извратил, отступил от четко начертанного плана построения социализма, без суда и следствия уничтожил миллионы лучших своих сограждан (история Отечества никогда не знала такого массового злодейства и повального геноцида), то почему-то в вопросах внешней политики, где основателем партии большевиков не было оставлено четких и детальных ориентиров, непревзойденному тирану советской эпохи историки и политики должны отказывать в серьезнейших ошибках и просчетах, наделяя его несуществующим качеством ясновидящего.

Рассуждая о наличии или отсутствии альтернативных решений летом 1939 года, историки и политики почему-то все время делают акцент на посылке: «У СССР не было иного выхода». Спрашивается: у кого не было выхода — народа, правящей партии, правительства? А ведь кто их спрашивал, кто с ними советовался, с кем обсуждались, взвешивались принимаемые решения? В стране к 1939 году окончательно сложилось единовластие, абсолютная диктатура Сталина. «Хозяин» подмял под себя всех и вся, ни у кого ничего не спрашивал, ни с кем ни о чем не советовался. Да и советчиков-то толковых, между прочим, не было. Как сейчас хорошо известно, лучшие кадры политических, военных и дипломатических деятелей к этому времени были в массе своей уничтожены или отстранены от дела. Уцелевшие же томились в бериевских концлагерях. Растоптав путем интриг, коварства и болезненной подозрительности своих политических оппонентов, Сталин в глазах занявших их место (выдвинутых, как правило, самим «хозяином») невежд и некомпетентных посредственностей стал непререкаемым кумиром, олицетворением непревзойденной мудрости, способным видеть и решать только правильно, предсказывать только безошибочно, действовать наверняка, в том числе и при определении долговременной внешней политики. Надо не забывать, что в шагах и действиях «отца народов» и у его ближайших приспешников в большинстве случаев верх брали не осмотрительность и всесторонняя взвешенность, а успокоительная самоуверенность, прямолинейность, примитивизм, грубость, нередко перемежевываемые с силовыми приемами, стремлением обхитрить, переиграть своего оппонента или партнера. Клевреты «хозяина» умело поставляли ему на стол только то, что персонально он хотел, притом всегда в нужной упаковке Иная точка зрения, отличная от сталинской, в рассматриваемое время уже не имела и не могла иметь место. И потому совершенно неудивительно, что при выработке такого серьезнейшего документа, как советско-германский пакт о ненападении, не учитывался ни конституционно-правовой механизм, ни мнение военных, ни солидных ученых и аналитиков. А ведь речь шла о будущем огромной страны. Теперь уже хорошо известно, что все документы готовились в строжайшей тайне, исключительно узким кругом лиц. Даже большинство членов Политбюро ВКП(б), как свидетельствует об этом в своих мемуарах Н. С Хрущев, не знало о готовившемся договоре и его содержании. Увлекаясь обвинениями по адресу руководства Англии и Франции в их нерешительности, медлительности и непоследовательности в процессе тройственных контактов и переговоров в 1939 году, мы забываем предъявлять справедливый счет грубым ошибкам и промахам сталинского политического истеблишмента (прежде всего Молотову, Ворошилову, Жданову, Кагановичу, Маленкову, Мехлису), который тоже тогда вел «двойную бухгалтерию» в отношении предполагаемых союзников на случай германской агрессии. В качестве иллюстрации приведем лишь некоторые штрихи предыстории заключения пакта Молотова-Риббентропа.

В первый день 1939 года на новогоднем приеме в рейхсканцелярии Гитлер, обходя дипломатический корпус, неожиданно для всех остановился перед советским поверенным в делах СССР в Германии А.Ф. Мерекаловым и долго, чуть ли не полчаса, демонстративно любезно и учтиво беседовал с ним. Эго, разумеется, незамедлительно стало сенсацией для мировой прессы. И хотя в советской печати об этом было сообщено лишь в конце февраля, когда в журнале «Большевик» появилась статья замнаркома иностранных дел В.П. Потемкина (за подписью В. Гальянова) о международном положении, тем не менее, временно поверенный в делах СССР в Германии А.Ф. Мерекалов, посетив германское МИД, высказал пожелание советской стороны начать новую эру в германо-советских экономических отношениях. 10 марта 1939 года Сталин в своей речи на XVIII съезде партии острие сарказма и едкой иронии направляет не против будущего своего противника, а против Англии и Франции. Европейские политические деятели, Европа в целом, с нетерпением ожидавшие выступления советского руководителя, не только не освободились от ощущения неясности и недоверия к порядочности сталинской политики (уж слишком велик был у всех шок от сталинских «чисток», массовых репрессий и множества концлагерей внутри страны, от ужасающего для Запада облика построенного социализма), но в еще большей степени насторожились, засомневались в целесообразности быстрого поворота своей политики на сближение с Кремлем: наблюдавшиеся до того несговорчивость и колебания продолжали иметь место и дальше. Шаткое взаимопонимание между Лондоном, Парижем и Москвой не получило импульса для своего укрепления. В этой связи «Нью-Йорк Таймс» 12 марта недвусмысленно пророчествовала, что выступление на съезде Сталина следует понимать как жест примирения с Германией и одновременно, как серьезное предупреждение Западу. Газета вопрошала, «Означают ли слова Сталина, что следует ожидать улучшения отношений России с Германией? И вообще, что стоит за ними?»

Трезво мысливший посол США в Брюсселе Дж. Девис (до лета 1938 года он был аккредитован в Москве и потому продолжал пристально следить за событиями в СССР) усматривал в речи Сталина объективно существующую опасность в том, что Советский Союз больше не доверяет Франции и Англии, которые привыкли «загребать жар чужими руками». Девис обоснованно делал вывод, что если западные державы не будут соблюдать политическую осмотрительность и дальновидность, то они сами непременно «толкнут Сталина в объятия Гитлера».

С оптимизмом смотрел на перспективу советско-германских отношений и немецкий военный атташе Эрих Кёстринг. В своем отчете в генеральный штаб верховного главнокомандования, датированном 13 марта, он отмечал, что в своем сравнительно деловом докладе Сталин «исключительно мягко, если не сказать — доброжелательно, отнесся к Германии», заклеймив при этом западные страны «как поджигателей войны между Россией и Германией». Тем самым, подчеркивал Кёстринг, он подсказывает Германии ее врагов в лице западных демократий. «Конечно, — отмечал атташе, — советский лидер делает это не из-за любви к нам, Но если Германия увидит своих главных врагов на Западе, то ему не нужно будет нас опасаться». В самом ближайшем будущем нацистское руководство сделает из этого надлежащие выводы.