Глава XII. Польша — виновник или жертва Второй мировой?

* * *

Итак, мы подошли к ответу на вынесенный в заголовок этой главы вопрос. На главный вопрос этой книги.

На самом деле — очень сложный вопрос. Ответить на него однозначно невозможно, если рассматривать Польшу как единое целое, как государство польского народа. Если принять за аксиому, что Польша в предвоенные годы была самостоятельным, независимым, суверенным государством, отстаивающим на мировой арене свои собственные национальные интересы.

Ведь, в самом деле, немыслимо для ответственных людей, руководителей государства, на ком лежит ответственность за судьбы страны и за ее будущее, столь безответственно бросать вверенный им народ в водоворот военного конфликта, причем с весьма предсказуемым результатом. Ну не мог маршал Рыдз-Смиглы, будь он хоть трижды идиот, не понимать, что Германия уничтожит польские вооруженные силы и оккупирует ее территорию за считанные недели!

И либо польский народ возглавляли абсолютные кретины, либо эти руководители имели какой-то свой, особенный взгляд на будущее своей страны, и их образ действий ложился именно в канву этого самого особенного взгляда.

Одно ясно абсолютно достоверно — планы этой воины разрабатывались не в Варшаве. И не в Варшаве надо искать ответ на вопрос — кто же на самом деле Польша в начавшейся войне.

Потому что очевидно, что ответить на этот вопрос, допустив, что польское руководство самостоятельно решило уничтожить свою страну, совершив самоубийственный отказ в претензиях Германии — невозможно.

И на этот вопрос удивительно легко ответить, если знать, что из себя «санационная» Польша представляла на самом деле.

Для чего нам будет необходимо вернуться немного назад, век эдак в восемнадцатый.

* * *

Самый главный вывод из польской истории периода заката ее первого существования: шляхта Речи Посполитой самостоятельно угробила собственное государство в 1795 г. — все оправдания типа «это не мы, это Россия и Пруссия вкупе с Австрией нас разделили» не принимаются.

Если бы правящий класс Польской державы понимал, что это значит — нести ответственность за судьбу своего государства и своего народа — никакие разделы бы первой Речи Посполитой не грозили бы и в страшном сне.

Если бы шляхта знала, как нужно беречь и хранить свою страну — не было бы ста двадцати трех лет отсутствия Польши на европейских картах.

ОНИ этого не знали, не понимали, а самое главное — и не хотели знать и понимать.

Они хотели сыто и пьяно жить, не платить налоги, не содержать армию, не иметь государственного аппарата, выбирать на разгульных и разудалых сеймах короля, каждый раз худшего из возможных. Они не хотели над собой власти своего государства — они получили над собой власть государств чужих.

Они крепко держались за архаичное право «либерум вето» и за (немыслимую для цивилизованного государства) «законную» возможность устраивать гражданские войны и мятежи в собственной стране. Они не хотели понимать, что за все в этой жизни рано или поздно надо платить.

Множество раз умные люди и внутри Польши, и из-за границы им пытались объяснить, что подобное государственное устройство нежизнеспособно — они не внимали предупреждениям, пьяно хохоча в лицо своим доброжелателям. «Польша сильна раздорами!» — где и когда, какой негодяй подсунул им этот идиотский лозунг?

Они бездарно прогуляли свою страну.

* * *

Государство — система, создаваемая нацией в целях самозащиты от врага внешнего и внутреннего. Сопредельные Польше нации — русские, пруссаки и австрийцы — это поняли, и к XVIII в. имели сильные централизованные государства (с наследственными монархиями, постоянными армиями, бюрократическим аппаратом, регулярным налогообложением и собственными национальными интересами), которые могли обеспечивать интересы этих наций на внешнеполитической арене и проводить устойчивую внутреннюю политику.

Шляхта Речи Посполитой ни на дюйм не желала поступаться своими «вольностями» — и, наконец, наступил момент, когда сопредельные государства перестали видеть в этой «дворянской республике» равноценного партнера, суверенную державу.

«Соседи» начали рассматривать Польшу лишь как «территорию», на которой можно разыгрывать собственную «партию», на которой всегда можно найти лакеев, за ломаный грош готовых поддержать интересы нужного кандидата или нужное политическое решение. И которую в определенный момент можно будет просто прибрать к рукам.

Что-то не так?

* * *

Польша перестала быть самостоятельным государством уже к началу Северной войны — сопредельные государства (Россия, Австрия, Швеция) решали (опираясь на «своих» поляков в сейме, при королевском дворе или во главе костела), кому из претендентов следует занять польский престол. Царь Петр вторично назначил курфюрста Саксонского Августа польским королем уже после того, как тот предал своего русского союзника после битвы при Калише, заключил сепаратный мир со Швецией и сложил с себя корону Пястов в пользу Станислава Лещинского. Но он был управляем и подотчетен России — и посему император Петр Великий повторно выдал ему ярлык на княжение в Польше.

А дальше Польша все больше и больше превращалась в вассала России. Дошло до того, что Екатерина Великая «сплавила» на должность польского короля надоевшего ей любовника — Станислава-Августа Понятовского! Немудрено, что сей «монарх» не удостоился чести после свой смерти лежать рядом с настоящими польскими королями в Катедре на Вавеле — разве можно себе представить прах неистового Стефана Батория или легендарного Казимежа Великого рядом с бренными останками разжалованного любовника русской императрицы!

* * *

В качестве иллюстрации тезиса о полной нежизнеспособности Первой Речи Посполитой — события 1733 г.

1 февраля 1733 г. умер польский король Август II. Предстояли выборы нового короля. Россию по-прежнему терзали набегами крымские татары — вассалы Турции. Органическим врагом Турции была Австрия. Враг моего врага — мой друг. Так надолго Австрия стала пусть и неверным, но союзником России. Но соперником Австрии на континенте была Франция, по тем же причинам для нее любой враг Австрии и России был другом. В Швеции нарастали силы, жаждавшие реванша за поражения, нанесенные Россией в Тридцатилетней войне. Пруссия спокойно выжидала в нейтралитете, чтобы отхватить в этой драке куски пожирнее.

Европа разделилась на два лагеря — в одном Россия с Австрией и лишь потенциально Англия — традиционная противница Франции. В другом — Франция, Турция, Швеция. Оба лагеря бросились в Польшу с тем, чтобы обеспечить там короля, лояльного к своему союзу. Об интересах собственно польского народа никто из них не то, что не думал — но даже и не понимал самой сути постановки этого вопроса. Польша была «территорией», на которой нужно поставить свою фигуру, вот и все! Франция боролась за Станислава Лещинского, Россия — за курфюрста саксонского Августа.

22 февраля 1733 г. российская императрица собрала министров и генералитет, которые постановили: «1) По русским интересам Лещинского и других, которые зависят от Короны Французской и Шведской и, следовательно, от Турецкой, до Короны Польской допустить никак нельзя.

2) Для того отправляемые в Польшу министры должны усиленно стараться, денежные и другие пристойные способы употреблять сообща с министрами союзников, чтобы поляков от избрания Лещинского и других подобных ему отвратить, для того этих министров надобно снабдить денежными суммами.

3) А так как может случиться, что вышеозначенные способы для отвращения таких вредных русскому государству предприятий окажутся недостаточными... без упущения времени на самих границах поставить 18 полков пехоты и 10 полков конницы... донских казаков — 2000, гусар украинских — сколько есть, из слободских полков — 1000, из Малороссии — 10000, Чугуевских калмыков — 1500 да волжских тысячи 3».

Как в воду глядели: «пристойных способов» в отношении свободолюбивых поляков оказалось недостаточно. Пока из Вены в Варшаву шло 100 000 червонных, а посланник саксонский давал ежедневные обеды полякам всего на 40 «кувертов», пока русские везли туда ассигнованные на подкуп должностных лиц «денежные суммы», ушлые французы сунули польским «демократам» миллион ливров, и те проголосовали за Станислава Лещинского.

Но вскоре подоспели деньги австрийские и русские. Ничего, деньги никогда лишними не бывают! В крайнем случае — можно двух королей избрать, Польша и не такое вытерпит. Польские «демократы» взяли русскую и австрийскую взятки — и еще раз проголосовали. Теперь за курфюрста саксонского. В Польше оказалось два «законно избранных» короля — один профранцузский, другой — прорусский.

* * *

Но если два короля — не беда для Польши, то для России желателен все же один — причем Россией на эту должность назначенный, Россией на эту должность «проплаченный»; а иных прочих нам не надобно. Посему Россия двинула в Польшу войска, для такого крайнего случая уже подтянутые к ее границам.

Лещинский стал собирать вокруг себя верных шляхтичей. Казалось, в патриотическом подъеме гордые поляки должны были дать мощный отпор интервентам. Куда там! Польша ведь стала демократической и цивилизованной. Историк Соловьев эти события описывает так: «...русские беспрепятственно били приверженцев Станислава в Польше и Литве. Мы видела, что этих приверженцев было много, но вместо того, чтобы вести войну с русскими, они занимались усобицею, опустошением земель своих противников, приверженцев Августа. Они вредили русским войскам только тем, что утомляли их бесполезными переходами. Иногда большие массы поляков приближались к русскому отряду, распуская слух, что хотят дать сражение: но не успеют русские дать два пушечных выстрела, как уже поляки бегут; никогда русский отряд в 300 человек не сворачивал с дороги для избежания 3000 поляков, потому что русские привыкли бить их при встречах».

Король Польши Станислав Лещинский

Лещинский сбежал в Данциг — сильную крепость, к тому же усиленную двумя тысячами присланных Францией солдат. К Данцигу подошла русская пехота. Однако король Пруссии не давал провезти через свою территорию осадную артиллерию — но отнюдь не потому, что у него душа болела за польские вольности. Он предполагал, что раз Россия уже потратила изрядную сумму на польские дела — то сможет выдать еще сколько-нибудь на бедность прусского двора. Пока российский фельдмаршал Миних с ним по этому поводу торговался, пехота взяла укрепленное предместье Данцига, разумеется, с польскими (точнее, с французскими) пушками и боеприпасами. С помощью этих пушек русская армия блокировала Данциг и повела его бомбардировку. Наконец, фельдмаршал Миних утряс финансовые вопросы с королем Пруссии, русские подтянули осадную артиллерию, и Данциг сдался вместе с французами. Лещинский снова бежал.

* * *

Польша деградировала как государство исключительно по вине своего правящего класса — шляхты Речи Посполитой. И именно «благодаря» шляхте в 1795 г. три Империи разделили между собой некогда суверенную Польшу — шляхетская республика более не имела права на существование!

Вторая Речь Посполитая, родившаяся в кровавую осень 1918 г., унаследовала все родовые признаки своей предшественницы — в числе коих национальная рознь, конфессиональная вражда, социальное неравенство, враждебность ко всему непольскому, а кроме того — возродившиеся с новой силой шляхетские гонор и спесь. Этого добра, правда, в Польше и при русском правлении хватало, но тут — такое событие! Гонористая шляхта с бухты-барахты обрела собственное государство! В котором можно уже вдоволь, безбоязненно покуражиться над православными, сто лет до того бывшими хозяевами польских земель. Хотя надо отметить, что в то время на территории «новой» Польши русские интересы отстаивать стало некому — СССР в начале двадцатых был беден, как церковная мышь, посему новорожденная вторая Речь Посполита целиком и полностью перешла на «содержание» Антанты — управляясь, впрочем, как и ее предшественница, безнадежно продажной шляхтой.

Все эти родовые недостатки польской державы, к тому же перемноженные на реальные и мнимые обиды, нанесенные шляхте русским царем, и породили этого отвратительного монстра — «санационную» Польшу.

* * *

Вот небольшая статистика хозяйничанья поляков на Украине в 1920 г. «В оккупированных районах Украины захватчики грабили население, сжигали целые деревни, расстреливали и вешали ни в чем не повинных граждан. Пленных красноармейцев подвергали пыткам и издевательствам. В городе Ровно оккупанты расстреляли более 3 тыс. мирных жителей». Грабеж Украины, прикрывавшийся ссылками на договор с Петлюрой о снабжении польских войск, сопровождался террором и насилием: телесные наказания крестьян при реквизициях, аресты и расстрелы советских служащих в городах, конфискации имущества и еврейские погромы. За отказ населения дать оккупантам продовольствия были полностью сожжены деревни Ивановцы, Куча, Собачи, Яблуновка, Новая Гребля, Мельничи, Кирилловка и др. Жителей этих деревень расстреляли из пулеметов. В местечке Тетиево во время еврейского погрома были вырезаны 4 тыс. человек. Из-за оперативной важности путей сообщения особенно пострадали местные железнодорожники. Многие из них были арестованы и расстреляны по обвинению в саботаже, а другие — уволены, лишены жилья и имущества.

Украинские газеты писали о жертвах среди гражданского населения. «В Черкассы 4 мая доставлено 290 раненых из городов и местечек, занятых поляками, говорилось в одном из сообщений, — женщины и дети. Есть дети в возрасте от года до двух лет... Раны нанесены холодным оружием». Правительства РСФСР и Советской Украины 29 мая 1920 г. обратились к правительствам Англии, Франции, США и Италии со специальной нотой, в которой выражали протест против бесчинств польских захватчиков.

Вот так. Стоило только польской шляхте вновь обрести свою государственность — как немедля она возродила к жизни средневековые обычаи ведения войны, жестокие, кровавые и бесчеловечные.

* * *

Поляки ничему не научились! Польша Пилсудского и в двадцатом веке попробовала жить по лекалам, приведшим к банкротству Польшу века восемнадцатого — что из этого получилось, мы знаем по сентябрю 1939 года.

Армия «санационной» Польши создавалась как инструмент господства польской шляхты и над польским народом, и над национальными меньшинствами. Сумело это «шляхетное» войско выполнить ту ключевую функцию, ради которой польский, украинский, белорусский, немецкий и еврейский гражданин Польши платил налоги?

Никак нет.

Красная Армия тоже, между прочим, не идеал насчет выполнения своего долга перед народом — в Великую Отечественную войну на каждых двух погибших солдат погибло три мирных жителя СССР.

Но Польша и здесь — выдающийся пример. На каждого убитого солдата в Польше пришлось более двадцати убитых гражданских лиц!

Это произошло потому, что армия «санационной» Польши всерьез сражаться за свою страну и не собиралась. Ее вожди собирались спровоцировать Большую Войну, да так, чтобы всю ее тяжесть вынесли на себе западные союзники.

Роковая ошибка! Западные союзники считали, что Польша выступит застрельщиком войны — но западные союзники отнюдь не включали в непременное условие всех своих планов войны сохранение Польши. Им этого не требовалось — им требовалось разжечь пожар войны на Востоке Европы. А как там дальше будет — на самом деле, особого значения не имело. Уцелеет Польша — хорошо. Не уцелеет — значит, такая у нее трагическая судьба. Аминь.

Польшу использовали западные союзники — использовали в малопочтенном качестве провокатора; впрочем, ни на что другое «санационная» Польша и не годилась. Англичане в своих расчетах четко учитывали тот факт, что вся верхушка второй Речи Посполитой состояла из откровенно бездарных и ничтожных личностей, неспособных не то, что отстаивать интересы собственного народа — а даже просто понять, что же это такое. Эти «деятели» принесли в жертву английскому вероломству интересы своей нации, подвергли риску само его будущее.

И если бы не победоносная Красная Армия, сломившая хребет нацистской Германии — неизвестно, существовал ли бы вообще сегодня польский народ как этническая единица.

* * *

Поляки в наши дни старательно извращают свою собственную историю — в угоду сиюминутным политическим интересам; они всячески принижают роль Советского Союза в освобождении Польши и всеми цветами радуги расцвечивают роль в этом событии западных союзников. Дошло уже до того, что на торжествах по случаю пятидесятилетия высадки американцев и англичан в Нормандии юная полька, захлебываясь от восторга и брызгая слюной, поблагодарила Билла Клинтона зато, что «американцы освободили Польшу».

Но этого полякам мало — организация «ветеранов» Армии Крайовой добилась того, чтобы по Польскому телевидению ни в коем случае, никогда и ни за что, ни при каких условиях не демонстрировались фильмы «Четыре танкиста и собака» и «Ставка больше, чем жизнь»! Идиотизм в квадрате — или в кубе? Чем жизнерадостный Шарик или мужественный капитан Клосс так насолили старым маразматикам, что они с пеной у рта требуют их забвения? Тем, что сражались на нашей стороне? Или тем, что эти, так называемые «ветераны», не могут припомнить ничего, что доказало бы их участие в битве с нацизмом — и оттого бессильно злобствуют? Неизвестно. Но известно одно — этот факт с очевидностью доказывает, что Армия Крайова создавалась именно как антирусское вооруженное формирование; и ее ветераны и сегодня, спустя шестьдесят лет после войны, продолжают сражаться с Россией...

Они плюют на наших павших, на наши понесенные ради них материальные потери, на нашу бескорыстную помощь в послевоенном восстановлении Польши. Что ж, это их право.

Мы же осмелимся еще раз процитировать императрицу Екатерину Великую: «Но если другие не хотят знать Россию, то следует ли из этого, что Россия также должна забыть собственные интересы?»

Интересы России были, есть и будут в том, чтобы Польша была самостоятельным, независимым, суверенным государством, чья политика определяется интересами польского народа.

* * *

К сожалению, ни первая, ни вторая Речи Посполитые такими государствами не были — в результате исчезли с политической карты мира. Нынешняя Польша — совсем другое государство? Похоже, что нет. Похоже, что интересы своих западных союзников (теперь они — «партнеры по Евросоюзу» и «американские друзья») руководство Польши опять ставит на первое место.

Они так ничему и не научились!

Так кем же на самом деле была Польша в 1939 г.? Виновником начала Второй мировой войны? Или ее безвинной жертвой?

На самом деле, Польша не была ни виновником, ни жертвой этой всемирной катастрофы, начавшейся 1 сентября 1939 г. Она была провокатором — «шестеркой» на посылках у мирового капитала, обретающегося в то время на Британских островах. Выступив застрельщиком великого противостояния, Польша всего-навсего выполнила поручение своих подлинных хозяев!

Посему на Польше — лишь малая толика вины за развязывание той мировой бойни. Главный преступник остался безнаказанным — это, к сожалению, и есть главный итог Второй мировой войны.

Сегодня у власти в Польше президент из яростно-националистической партии «Права и Справедливости» — партии с замшелой идеологией польского национализма и детской верой в «европейские» (впрочем, все же больше «американские») либеральные ценности. Правительство же возглавляет лидер «Гражданской платформы», либерал и «еврооптимист» Дональд Туск, чей дедушка в свою бытность рядовым вермахта стяжал лавры героя на Восточном фронте. Может быть, хоть одна из двух партий сможет дать Польше надежду на успешное развитие?

Два раза. Сегодня внешний долг Польши превышает сто миллиардов долларов, а безработица перемахнула за 14% трудоспособного населения. И никакой Евросоюз, никакое НАТО не сделают из Польши успешное и процветающее государство с благоденствующим народом, с ломящимися от изобилия закромами, да к тому же обладающее непререкаемым авторитетом на мировой арене. По одной простой причине — ТАКАЯ Польша ни ЕС, ни США и на дух не нужна.

Евросоюзу нужна ДРУГАЯ Польша — слабая аграрная страна, резервуар дешевой рабочей силы, базар для сбыта бус и ярких тряпок, произведенных в «старой» Европе (либо на принадлежащих ей предприятиях внутри самой Польши). И ни в каком ином качестве Польша никому на Западе не требуется!

Но, быть может, подобное будущее поляков более чем устраивает? Может быть, они именно к тому и стремятся — стать людской и прихожей «свободного мира»? В конце концов, не всем же европейцам сидеть в офисах в белых сорочках и при галстуках, торговать на биржах золотом и нефтью — кому-то же надо и канализацию чистить в старых европейских городах? Тем более — если за хорошие деньги?

Может и так. Беда в том, что уже очень скоро — в исторической перспективе почти что «завтра» — Европа исчезнет с лица Земли!

Это, увы, не гипербола — это печальная действительность.

Необходимый для сохранения численности населения уровень рождаемости составляет 2,1 ребенка на одну женщину В Ирландии он сегодня составляет 1,87, в Австрии — 1,2, так же, как в Италии. В Испании этот показатель вообще сегодня составляет 1,1. К 2050 г. на 100 миллионов сократится численность европейского населения — а большинство остальных будет пенсионерами. Европейских стран в нынешнем понимании через пятьдесят лет УЖЕ НЕ БУДЕТ...

Причем эта ситуация приобретает характер снежного кома. Еще в 1970 г. доля промышленно развитых стран в населении планеты была в два раза больше, чем у мусульман: 30 к 15. В 2000 г. их доля сравнялась — примерно 20 к 20. За истекшие пять лет мусульман стало больше на 20 млн человек, и этот рост становится геометрическим — в Сомали на каждую женщину рождается 6,91 ребенка, в Нигерии — 6,83, в Афганистане — 6,78, в Йемене — 6,75.

Мы живем в необыкновенную эпоху — в эпоху самоисчезновения тех народов, которые формировали современный мир. Уходят в прошлое англичане, немцы, французы — становой хребет европейской цивилизации; очень скоро на их месте будут жить выходцы с мусульманского Востока, и именно им и придется угождать «великому польскому народу». И проблема даже не в религии или этническом составе большинства населения будущей Европы. Проблема в том, какие базовые ценности будут исповедовать эти «новые европейские нации»? И как эти ценности будут совпадать с традиционными этнокультурными, этно-социальными и этно-конфессиональными ценностями сегодняшней Польши?

Так вот — ни в чем и никогда они совпадать не будут! Законы шариата весьма отличаются от Конституции 1793 г. — причем по всем пунктам и в каждом абзаце. Посему новая, исламская Европа принудит поляков жить по своим законам и обычаям — и тогда полякам придется выбирать: научиться жить по мусульманским канонам или сражаться и умереть во славу «орла Пястов».

И эта перспектива — не угрозы бесноватых футурологов; это — печальная реальность будущей «единой Европы», присягу на верность которой принесла в свое время Польша...

* * *

А теперь рассмотрим «польскую проблему» с другой точки зрения.

«Под сенью двуглавого орла» Польша прожила изрядный кусок своей жизни — сто двадцать три года. Если исключить разные эксцессы типа восстаний польской шляхты 1830 и 1863 гг. и робких попыток 1904—1912 гг. русификации Привислянского края — время нахождения Царства Польского в составе Российской Империи характеризовалось постоянным экономическим ростом, этническим расцветом, конфессиональной неприкосновенностью и ростом национального самосознания.

Итак, немного об истории «Русской Польши», то бишь — Царства Польского.

После Венского конгресса, как известно, к России отошли коренные польские земли Привислянского края — в те годы безнадежная нищая глухомань; немудрено, что русские цари, получив в управление эту территорию, тотчас же озаботились ее экономическим развитием — даже несмотря на политические риски, связанные с вложениями средств в нерусские территории. И самым ярким образцом русского правления Польшей в XIX веке может служить город Лодзь и его окрестности.

В сентябре 1820 г. от имени Государя Императора Александра I на заседании Административного Совета Царства было принято решение причислить ряд маленьких городков, в том числе и захолустную Лодзь, к разряду фабричных и всячески способствовать в них развитию текстильной промышленности. В то время в Лодзи насчитывалось всего только 112 домов и 799 жителей. Доходы города не превышали 2577 злотых, что на русские деньги составляло смехотворную сумму в 387 руб.

В Лодзь начали зазывать иностранных специалистов, которым немедленно предоставляли ссуды, участки для строительства, стройматериалы из казенных лесов и другие льготы. Этому решению Административного Совета суждено было навсегда изменить жизнь городка: из небольшого селения в 799 душ в 1820 г. Лодзь превратилась в полумиллионный город в 1913 г.

Царское правительство отменило таможенную границу между Царством Польским и остальной Империей, увеличивая таким образом рынок сбыта текстильных товаров, и ввело высокие таможенные ставки на товары из Австрии и Пруссии для воспрепятствования наплыву дешевого текстиля оттуда. Любопытно, что в начале 1820-х два подлодзинских городка были переименованы в Aleksandrow Lodzki и Konstantinow Lodzki в честь Императора Александра I и Великого Князя Константина. Городки эти сохранили свое название и по сей день, хотя лишь единицы знают о том, кому эти местности обязаны своим именем.

Император Александр I, посетивший Лодзь летом 1825 г., с любопытством осмотрел развивающиеся владения, остался весьма доволен происходящим и приказал расширить город. После смерти Александра I на трон вступил его брат Николай, который либеральничать не любил и сразу же повел довольно жесткую политику по отношению к Царству Польскому. Во-первых, пожелал короноваться в бывшем Королевском Замке в Варшаве; во-вторых, после антирусского Ноябрьского восстания 1830 г. наказал Царство Польское лишением автономии, ликвидацией польской армии и восстановлением таможенной границы. Последняя мера больно ударила по развивающейся текстильной промышленности, сделав польский текстиль неконкурентоспособным на российском рынке — но через четыре год эта мера была отменена.

Политика Императора Николая была направлена на минимально возможную в то время русификацию Царства Польского: в 1830—1840-х гг. в столице появляются первые высокого ранга чиновники из Петербурга, поляков начинают обязывать вывешивать на своих торговых заведениях двуязычные вывески и вводить в оборот двуязычные купюры. Впрочем, русификация эта была исключительно декоративной — так, немного потешить русское самолюбие. Гораздо важнее для всего Привислянского края были не экзерсисы русской администрации с магазинными вывесками, а то, что в 1840 г. население Лодзи достигло 20 150 душ, а производство определилось в сумме 941 228 руб. Это был, разумеется, весьма незначительный результат — в масштабах Империи. Для Царства же Польского Лодзь становилась основным промышленным центром. Немудрено, что в 1847 г. пророссийский президент Лодзи совместно с членами Магистрата и почетными гражданами обратился к Николаю I с просьбой разрешить переименовать город в Николаев. Просьбу обосновали следующим образом: «Горожанам неизвестна этимология названия города... они не придают значения имени, которое не вызывает никаких ассоциаций. Их сердца помнят лишь благодеяния со стороны Всемогущего Монарха... Горожане челом бьют, дабы переименовать город в честь его Достойнейшего Реформатора, ибо всеми благодеяниями город обязан исключительно Безграничной Милости Светлейшего Императора. Переименование города позволит показать чувство нерушимой верности и безграничной привязанности к Трону и Царствующей Семье».

Николай I сие действо не разрешил. Но сам факт!!!

* * *

Накануне «январского» восстания 1863 г., в 1860 г., «в Лодзи насчитывалось уже 29 450 постоянного и 3189 человек пришлого населения, в том числе 12 179 немцев; фабричное производство занимало 7107 рабочих рук, и общий оборот его достигал 2 612 095 руб. В то время самым обширным производством славилась фабрика Людвига Гайера (перерабатывающая 541 тыс. фунтов бумажной пряжи при 547 работниках); ей составляла конкуренцию фабрика Карла Шейблера (давшая 1 455 804руб. чистого дохода, т. е. 16% на основной капитал в 9 млн рублей), перерабатывающая в год 458 тысяч фунтов пряжи при 115 рабочих».

Вот что значит — «бескрайний рынок сбыта»! Промышленность Лодзи росла как на дрожжах — и, дабы не прогневить Господа, господа фабриканты время от времени скидывались на строительство общественных зданий; а поскольку в этом смысле тогда наилучшим вложением капиталов считались православные храмы — то строили именно их. И не имело, на самом деле, никакого значения, что подавляющее большинство населения было католиками! Важно было грамотно прогнуться перед русской властью.

Появлению первой православной церкви Лодзь обязана спасению жизни Императора Александра Второго после неудавшегося покушения в 1879 г. Наиболее влиятельные лица города обратились к губернским властям (Лодзь входила в состав Петроковской губернии) с просьбой разрешить строительство церкви в знак благодарности за чудесное спасение Государя. Разрешение было получено, фабриканты организовали комитет по строительству церкви и пожертвовали для этой цели немалые суммы, например, председатель Комитета внес 10 000 рублей.

Постройка Тереспольской железной дороги, соединившей Привислянский край с внутренними губерниями России, а затем Лодзинской фабричной ветви, а также сперва франко-прусская, затем русско-турецкая войны — все это были прямые и косвенные причины изумительного роста фабричной промышленности города. В 1878 г. имелось 80 фабрик (это не описка; это официальные данные из энциклопедии Брокгауза и Ефрона) хлопчатобумажного производства с общим оборотом свыше 18 754 000 руб., и 80 фабрик шерстяных изделий с оборотом свыше 81 500 000 руб. Рост Лодзи и ее промышленности продолжался на всем протяжении 1877—1914 гг. с беспримерной для европейских городов быстротой. К началу 1896 г. в Лодзи насчитывалось свыше 100 врачей, 10 аптек с оборотом до 200 000 руб., 4 аптекарских магазина с оборотом в 480 000 руб., 375 пекарен, производящих товаров на 3 млн руб., 5 пивоваренных заводов, вырабатывающих пива на 595 000 руб. ежегодно, 244 мясные лавки с годовым оборотом в 1 320 000 руб., 274 табачные лавки с оборотом в 800 000 руб., 620 оптовых складов и магазинов для продажи спиртных напитков и вин на сумму 31 500 000 руб. Это — что касается промышленности и торговли.

Но и банковское дело Лодзи было поставлено на соответствующую высоту.

В городе насчитывалось 11 мелких банкирских домов, делающих операций на 41 500 000 руб. Из крупных банковых и акционерных учреждений в Лодзи наиболее обширна, после отделения государственного банка, была деятельность местного коммерческого банка, обороты которого в 1894 г. достигли 258 750 498 руб.; учет векселей составил 26 383 242 руб., текущие счета — 7 157 270 руб. Дивиденд по акциям был назначен в 12% их номинальной стоимости. Лодзинское городское кредитное общество с 1872 по 1894 г. выпустило 5% закладных листов на 12 608 200 руб.; лодзинское отделение варшавского акционерного ссудного общества с 1891 г. по 1895 г. выдало 64 тыс. ссуд, на сумму 5 млн руб.

Основой лодзинской промышленности была выделка хлопчатобумажной ткани, находившаяся в руках крупных и средней руки фабрикантов; более мелкие занимались производством мануфактурных товаров остальных категорий — шерстяных, полушерстяных и др.

Позволю себе спросить — где бы была вся лодзинская промышленность, не будь у нее российского рынка сбыта? Вопрос остается чисто риторическим.

* * *

Но это — сфера, так сказать, материальная, скажет вдумчивый читатель. А ведь еще духовные моменты в жизни каждой нации! А проклятый царизм, как известно, злостно угнетал свободолюбивых поляков, не давал им самовыражаться, и вообще всячески гнобил и принижал поляков, пресекал все пути к их развитию и поставил большой жирный крест на любой мало-мальски серьезной карьере для любого человека из-за Буга.

Бред. Карьеру в Петербурге поляки делали даже во времена национальных поражений. Об этом свидетельствует, например, судьба Станислава Моравского (1802—1853), известного мемуариста, получившего медицинское образование. «Из-за сложных отношений с отцом он около 1829 г. переехал в Петербург и занялся врачебной практикой в высшем свете столицы. Петербургские медики, желая избавиться от опасного конкурента, в сентябре следующего года употребили все свои усилия на то, чтобы Моравский был включен в состав комиссии, созданной для борьбы с холерой. Таким образом, ему пришлось-таки покинуть Петербург, однако он приобрел себе могущественного покровителя в лице министра внутренних дел Арсения Андреевича Закревского. Через год Моравский вернулся живым и здоровым в Петербург и стал чиновником по особым поручениям при директоре медицинского департамента. С января 1833 г. он был врачом в статс-секретариате по делам Царства Польского, а затем стал чиновником законодательной комиссии.

В Петербурге он находился до 1838 г., сумев наладить связи с интеллектуальной элитой и в великосветском обществе. Он описал их в своих интереснейших мемуарах («В Петербурге. 1827—1838»), где отразилось его восхищение столицей России и царившей там интеллектуальной атмосферой. Наверное, поэтому его мемуары были изданы лишь в 1927 г.».

Но эта карьера — сущая ерунда по сравнению с остальными!

После начала восстания 1830 г. в Петербурге в числе делегатов мятежной Варшавы оказался министр финансов Царства Польского князь Ксаверий Любецкий; он все еще надеялся на полюбовное разрешение конфликта. Но это оказалось невозможным, а самому Любецкому по приказу царя, пришлось остаться в Петербурге. И по царскому же распоряжению в начале января 1831 г. Любецкий отправил письмо Хлопицкому, в котором пытался убедить того в необходимости прекратить восстание. Благодаря этому Любецкий не лишился милости Николая I; в феврале 1832 г. царь назначил его членом Государственного совета (ИМПЕРСКОГО Государственного совета!) и включил в состав комитета по выработке «органического устава» для Царства Польского, который должен был заменить польскую конституцию. Любецкий также оказывал заметное влияние на финансовую политику империи. Он, между прочим, находился в постоянном конфликте с министром финансов Канкриным, причем настолько глубоком, что его даже подозревали в желании занять этот пост. Любецкий скончался в Петербурге (1861). Последние годы жизни Любецкого лишили его всяких шансов на то, что когда-нибудь в независимой Польше ему поставят памятник.

В 1834 г. Николай I проявил особую заботу о семьях генералов, погибших в «ноябрьскую ночь» (ночь на 29 ноября 1830 г., когда началось восстание) от рук повстанцев, за то, что не пожелали к ним присоединиться и сохранили верность России. Так в столице империи оказалась дочь Мауриция Хауке Юлия, которую произвели во фрейлины двора. В 1851 г. она вышла замуж за принца Александра Гессенского. Их потомки породнились с представителями многих европейских династий, так что и наследник британского трона принц Чарльз, и король Испании Хуан Карлос — потомки Юлии Хауке.

Если бы не восстание 1863 г., иначе могла бы сложиться судьба потомка обедневшей шляхты Иосафата Огрызко (1827—1890); окончив в 1844 г. минскую гимназию, он работал сначала в Петербурге смотрителем при транспортировке товаров. В 1849 г. ему, однако, удалось окончить юридический факультет Санкт-Петербургского университета. В 1857 г. Огрызко был принят на службу в Министерство финансов и быстро поднимался по ступеням карьеры. Когда началось восстание, он формально занимал должность вице-директора; а фактически был уже одним из руководителей этого ведомства. В то время он получал 3000 рублей годового жалования. Но он пожелал поучаствовать в мятеже 1863 г. — и был сослан в Сибирь. Иосафат Огрызко умер в Иркутске в 1890 г.

Однако ничто не воспрепятствовало карьере многих других поляков, начинавших делать ее в Петербурге. Среди живописцев, добившихся наибольшей после вышеупомянутого Орловского славы, был Генрих Семирадский (1845—1902), который в 1864 г. поступил в петербургскую Академию художеств. «Участвуя во всех конкурсах, он собрал все награды, какие только было можно», а в 1870 г. за огромное полотно «Александр Македонский и его врач Филипп» получил золотую медаль и заграничную стипендию на шесть лет. С 1871 г. Семирадский в основном жил за границей, но по-прежнему часто приезжал в Петербург, где пользовался покровительством царского двора. По сей день, впрочем, Семирадский фигурирует во многих российских учебниках как выдающийся художник польского происхождения,.

На рубеже XIX—XX вв. завоевывали европейскую славу такие профессора-поляки, преподававшие в Санкт-Петербургском университете, как выдающийся языковед и славист Ян (Иван Александрович) Бодуэн де Куртене (1845—1929), правовед Леон (Лев Иосифович) Петражицкий (1867—1931), превосходный знаток античности Тадеуш (Фаддей Францевич) Зелинский (1859—1949). После революции 1905 г. возникла возможность легальной политической деятельности; в I Государственной Думе блестяще проявил себя тогда один из лидеров партии кадетов (конституционных демократов) вышеупомянутый Александр Ледницкий (1866—1934) (членом Государственной Думы был также Петражицкий).

Еще ранее в среде адвокатуры прославился Владимир Спасович (1829—1906), выпускник Санкт-Петербургского университета, а потом профессор этого же университета. На архитектурный облик Петербурга большое влияние оказали Мариан Лялевич (1876—1944) и Мариан Перетяткович, по проектам которых в Петербурге были возведены многие по сей день сохранившиеся здания, построенные в неоклассическом стиле.

Имена и примеры успешных карьер поляков в Российской Империи можно было бы, конечно, приводить без конца. Например, история жизни Генрика Мерчинга(1860—1916), профессора электротехники и механики, а также заслуженного историка польской и литовской реформации, дает нам пример суперуспешного строительства карьеры поляка в России. Выпускник института инженеров связи, Г. Мерчинг начал работать в этом институте в 1887 г. сверхштатным преподавателем, а в конце жизни достиг чина действительного тайного советника (между прочим, ТРЕТИЙ по «Табели о рангах» чин в Российской Империи, выше — только вице-канцлер и канцлер!) После смерти Мерчинга осталась не только богатая библиотека, но и огромное состояние: около 110 тыс. руб. в ценных бумагах; половину этого состояния Мерчинг отписал на общественные цели. Его труды о польском протестантстве по-прежнему входят в научный оборот: одна из его работ («Протестантские общины и сенаторы в старой Польше», 1904) недавно была выпущена репринтным изданием. Стоит при этом подчеркнуть, что научную (а раньше и чиновничью) карьеру можно было сделать в Петербурге, не переходя в православие, что в Царстве Польском после 1863 г., как правило, было невозможно.

Наряду с интеллектуальной элитой, поляки появлялись и в глубине России — как инженеры, врачи, адвокаты, управляющие имениями. «Эти пришлые превосходят туземцев своей сообразительностью, опытом и смекалкой, так что зачастую выбиваются на руководящие должности» (В. Дзвонковский. «Россия и Польша»). Поляки в российской глубинке совсем неплохо жили, трудясь в промышленности или торговле.

Что характерно — поляки, сделавшие карьеру в столице империи, не могли рассчитывать на одобрение соотечественников. Об этом не раз писал Людвик Базылев, признавая, что поляки, добившиеся успеха, почти всегда отличались лояльностью к правительству. Обязанности свои они выполняли честно и добросовестно, «работали производительно, заслуживая похвалу, получали ордена, поднимались по т.н. табели о рангах. Говорили, писали и действовали по-русски с утра до ночи».

Польскому графу и русскому генералу Любецкому завистливые соотечественники не забыли его пребывания в пажеском корпусе, куда его отдали на шестом году жизни (такое было принято среди русских дворян). За это и за участие в итальянской кампании Суворова (1799) ему приписывали «русскую душу», «солдатское воспитание» и «петербургскую муштру». О Спасовиче «польские» поляки ядовито писали, что он был одновременно поляком и русским. Подобное же мнение высказывали и о Зелинском. Почему-то это считалось особенным грехом. Спасовича осуждали за те взгляды, которые он высказывал на страницах крайне лояльного еженедельника «Край», издававшегося в Петербурге в 1882—1914 гг. В выходившем в Галиции журнале «Тека» в 1898 г. ядовито писали, что, устраивая вечер памяти Мицкевича, под лозунгом польско-русского примирения «он хотел еще раз дать волю своей любимой идее о прочной связи будущности польского народа с судьбой его господина и палача».

В мемуарах польских офицеров и генералов русской службы, после событий 1917—1920 гг. перебравшихся в Польшу, мемуарах, которые издавались уже во Второй Речи Посполитой, явно ощутима ностальгия по годам службы в рядах русской армии (хотя бы в «Моих воспоминаниях» Юзефа Довбора-Мусницкого). Да и Виткацкий без особого сожаления вспоминал свою службу офицером в петербургском гвардейском полку.

Многих из названных выше представителей петербургской Полонии мы встречаем впоследствии в политической жизни Второй Речи Посполитой, прежде всего в университетах, где кафедры возглавляли Бодуэн де Куртенэ, которого в 1922 г. выдвигали кандидатом на пост президента Речи Посполитой, Петражицкий и Зелинский. Последний, хотя и был весьма уважаем, не раз вызывал смех аудитории своей весьма своеобразной польской речью, полной русицизмов. Один из анекдотов гласил, что из его рассказа о страданиях Прометея получалось, что каждый день орел расклевывал ему «жаркое» (жаркое — по-польски «печень», а печень — «вонтроба»). Видимо и сами изгнанники из прежней столицы России вспоминали ее с ностальгией — подобно многим представителям русской эмиграции.

И в этом нет ничего удивительного — вопреки позднейшей официальной лжи властей Второй Речи Посполитой, поляки в Российской империи были «равными среди равных» — одних генералов Польша дала России более сорока душ! Интересно, сейчас хотя бы один польский генерал занимает хоть какую-нибудь серьезную должность в аппарате НАТО или в командовании ее объединенных вооруженных сил?

* * *

«Народная Польша», если исключить, опять же, разные незначительные мелочи, под главенством СССР демонстрировала колоссальное экономическое развитие, рост ВВП, увеличение численности населения и рост его благосостояния.

О чем это говорит?

Русские для поляков — постоянный конкурент в славянском мире. Времена, когда русские могли осуществлять политическую власть в Польше (напрямую — с 1792-го по 1916-й, и косвенно — с 1945-го по 1989 гг.), характеризовались непрерывным ростом национального самосознания поляков — иными словами, господство русских требовало от поляков теснее сплотиться вокруг своих национальных святынь и, тем самым, значительно лучше самоидентифицировать себя как единую нацию, весьма отличную от «кузенов с Востока».

Таким образом, мы можем констатировать простой факт — русское политическое господство спасло польский народ как этническую единицу! И, кроме того, русское политическое господство всегда способствовало подъему экономики Польши — опять же, из соображений политической целесообразности.

Польше нет места на Западе — очень скоро ее сантехники, водители и санитарки будут заменены в развитых европейских странах эмигрантами из мусульманского мира; а чуть позже исламисты, которые захватят власть в «старой Европе», придут к выводу, что Польше более не стоит быть католической и славянской. Ей весьма пойдет ислам, а над Мариацким костелом и над куполами Катедры на Вавеле взамен крестов пришло время водрузить полумесяц. И это будет конец Польши!

И поэтому напрасно нынешний президент Польши Лех Качиньский изо всех сил надувает щеки и грубит в сторону России. Совершенно зря он ездит на «пикники» с Саакашвили — очень скоро придет время ему (или его преемнику) сменить и тон выступлений, и выражение лица, и тексты речей. И заговорить с российским руководством совсем по-другому — как с родственниками и друзьями, без которых дальнейшая жизнь Польши будет просто немыслима.

Сегодня Польша — в ЕС и НАТО, сегодня Польша — часть «Западного мира» и потенциальный военный и политический противник России. Хм...

Польская экономика демонстрировала до кризиса неплохие темпы: за 2006 г., например, — 5,4% рост. Безработица с кошмарных 18% сократилась до не столь уж и ужасных 14,6%. Выросли средние зарплаты — на сегодня они составляют приблизительно 1000 долларов, что, положа руку на сердце, — очень и очень приличный результат для государств с переходной экономикой (у соседней Белоруссии этот показатель едва превышает 300 долларов; правда, и долгов у Белоруссии всего 14% от ВВП, в отличие от западной соседки — но об этом ниже).

Одна беда — сегодня в Польше полякам практически НИЧЕГО НЕ ПРИНАДЛЕЖИТ!

Общий объем иностранных инвестиций с 1990 по 2006 гг. составил астрономическую сумму — 450 млрд долларов. Но под иезуитским термином «иностранные инвестиции» в странах бывшего социалистического лагеря понимается распродажа национального достояния — и 80% польских банков сегодня принадлежат иностранцам, равно как и почти вся металлургия, переработка сельскохозяйственных продуктов, грузоперевозки, гостиницы (за исключением деревенских усадеб столь модного сегодня в Европе «экологического туризма» — ну, тут уж ничего не поделаешь...). Одним словом — поляки за эти шестнадцать лет дотла распродали свое национальное достояние — и оказались, помимо всего прочего, в долгах как в шелках!

В 1989 г. долг Польши составлял 48 млрд долларов. 15 лет спустя, в 2004-м, он превысил 104 млрд долларов. Внутреннего долга «народная» Польша вообще не имела, а в 2004 г. он превысил 400 млрд злотых. Национальное достояние в 1989 г. было в руках Польши, к 2004-му оно — на 70% в руках иностранцев.

Но дальше ситуация покатилась под уклон вообще с невообразимой скоростью! По состоянию на сентябрь 2006 г. государственный долг Польши составил 479,1 млрд злотых (160 млрд долларов). Внешний долг-это 133,75 млрд злотых, внутренний долг — 345,34 млрд злотых. За 9 месяцев 2006 г. государственный долг увеличился на 39 млрд злотых.

В период с 2001 по 2005 гг. государственный долг рос в два раза быстрее, чем ВВП, а государственный долг Польши по отношению к ВВП в 2005 г. составил 55%.

Польские долги — это нечто невообразимое. А ведь после того как Польша перестала быть социалистической, Запад ей, в отличие от России, списал в 1992 г. 50% внешней задолженности (по политическим мотивам). В итоге внешний долг Польши сократился с 30 до 15 млрд долларов. Из Польши хотели сделать пример для России, Украины и Белоруссии. А в результате? За годы либеральных реформ внешний долг Польши увеличился в СЕМЬ РАЗ!

После вступления в ЕС Польше западные страны отвели определенный процент участия в сельскохозяйственной и сталелитейной промышленности для сотрудничества с Востоком. Но это уровень, который имела Польша лет 50 назад, и не больше этого!

Сегодня у Польши нет шансов использовать всю свою имеющуюся инфраструктуру в экономике и промышленности, а если нет шансов, то нет шансов вырваться очень многим людям из бедности.

Что это значит? Польша находится в зоне гораздо более мягкого климата, чем Россия — посему ее сельское хозяйство возделывает культуры, которые в России традиционно дефицитны (яблоки, груши, лук, морковь, некоторые сорта капусты), и которые во времена СЭВа (да и до последних дней экономически независимого существования Польши!) имели устойчивый сбыт на российском рынке.

Но с вступлением Польши в ЕС евробюрократы (лоббирующие интересы «старых» сельскохозяйственных государств Евросоюза) задавили независимых польских «продуцентов» тех же яблок и того же лука немыслимо жесткими требованиями по качеству и размерам. В итоге — польские крестьяне засевают свои поля сосновым подлеском — на это деньги у ЕС есть. Шикарные привислянские сады, каждой осенью радующие глаз всякого, кто путешествует от Люблина до Кракова, сегодня вырубаются, ибо на эти яблоки нет сбыта.

А ведь Польша и по сей день — крестьянская страна...

Европейская Уния уничтожит рано или поздно сам крестьянский дух Польши — в этом нет никаких сомнений. Останутся лишь крупные производители, до минимума снизившие расходы — и масса наемных батраков; крестьянство как класс — в Польше умрет.

А ведь именно с исчезновения свободного италийского крестьянства и превращения всего Апеннинского полуострова в скопище гигантских латифундий с рабами в качестве сельскохозяйственных рабочих — начался крах Римской империи!

Европе не нужна Польша как самобытная славянская и крестьянская страна. Просто не нужна, в принципе. Источник дешевой рабочей силы и рынок сбыта — и все!

Сегодня Польша все еще представляет из себя относительно высокотехнологическое государство — во многом благодаря тому, что место польских инженеров и специалистов, выехавших на Запад, сегодня занимают выпускники галицийских вузов. А что будет завтра? Когда, как в Латвии, страну покинут все квалифицированные строители, ремонтники — в конце концов, те же самые пресловутые сантехники? При том, что Галиция — не решение проблемы, это сугубый паллиатив?

И вот тогда произойдет окончательный крах Польши как государства польского народа. Здоровая крестьянская основа общественной нравственности будет разрушена — она разрушается уже сегодня — и место столь привычных нам поляков — задир, хвастунов и выпивох, умеющих беззаветно дружить и истово ненавидеть, верующих в Бога и хранящих в красном углу портрет Пилсудского — займут «новые кочевники» без флага и Родины.

И тогда Польша умрет. Вместе со всем остальным Западным Миром — разделив его заблуждения (но отнюдь не доходы) и поплатившись за это своим будущим.

Потому что у Европы будущего НЕТ.

Но значит ли это, что нет его и у Польши?

Никак нет. Потому что у Польши есть Россия.

* * *

Россия — мать славянства, несмотря на то, как она исторически сложилась (а может, именно поэтому) — без различия конфессиональной принадлежности. Может быть, иногда чрезмерно строгая — но все же мать. А мать всегда своя, и если иногда неприветлива и холодна — то всегда, в конце концов, отходчива и дружелюбна.

А Европа для Польши всегда была, есть и будет мачехой; обычно — жестокой и безжалостной, иногда, когда есть в том необходимость — лицемерно приветливой и холодно вежливой — но всегда чужой.

Место Польши — у нашего огня. И рано или поздно, но поляки поймут, что их политические лидеры — всего-навсего купленные марионетки, поющие с чужой партитуры. Поймут — и сделают соответствующие выводы.

И когда поляки поймут, с кем им на самом деле по пути в этом недружелюбном и суровом мире — мы их встретим и обнимем; обнимем, как заблудшего сына, в конце пути, после бесчисленных мытарств и невзгод, все же нашедшего истинную дорогу к родному порогу...

Эпилог. Краков, апрель 2004-го

Как же мало здесь все изменилось! Прошло почти шестнадцать лет, а такое чувство, что никуда отсюда и не уезжал. Впрочем, чему здесь меняться? Слава Богу, и Барбакан, и Флорианская улица, и Мариацкий костел, и силуэт Вавеля, возвышающийся впереди, и Сукеницы, и площадь перед ними, полная голубей — остаются неизменными уже лет триста, не меньше. Ну, может быть, за исключением голубей. Хотя не факт.

Шумная Звежинецкая, знакомый до боли бар, куда в пору студенческой беззаботной юности забегали выпить пива — цел и невредим. Замечательно! Зайдем? Зайдем!

Пиво стало лучше — хотя, наверное, и дороже; вот черт, даже и не вспомню, сколько оно стоило тогда на те, старые злотувки. Впрочем, какая разница? Главное — что холодное, а галенка с фритками и суровками — горячая, огненная прямо. А это что? Малиновое пиво? Это как? Ну-ка, неси попробовать!

Нет, не из Украины. И не из России. Из Белоруссии. Да, нравится. Хочешь по-русски поговорить? Хорошо, попробуй, если что — я поправлю. Нормально! Не забыл! Садись, четверка с плюсом. Где жил? Да далековато, интернат студенцки «Меркурий». Знаешь? Очень хорошо! Когда жил? Да было такое время в Польше, когда еще была коммуна. Помнишь? И я помню. Ладно, спасибо, пойдем помаленьку.

За все про все на двоих — сорок злотых. Недорого, наверное. Почти как у нас — только что-то щемит сердце. Сразу и не поймешь, отчего. Надо присесть на скамеечку на плантах, подумать, вспомнить былое. И попытаться понять, отчего ж так болит сердце? И начинаешь понимать.

Это как встреча с девушкой, которую беззаветно любил в далекой юности. Писал ей стихи, гулял с ней по ночам, назначал свидания, думал о ней ежеминутно, мечтал о предстоящей встрече и, не успев еще толком распрощаться — тут же начинал тосковать по ее глазам, по запаху ее волос, по мягкой нежности ее кожи.

А потом ты ее потерян — она вышла замуж: за военного моряка и уехала в далекий приморский город. Потому что капитан третьего ранга, командир какой-то там БЧ на крейсере — это серьезно, солидно; это-квартира, положение, оклад. А у тебя? Ты нищий поэт, студент, босяк. У тебя ничего нет — кроме стопки стихов, посвященных ей.

И твой мир рушится. Потом, как в детском калейдоскопе — мелькают годы, женщины, города и страны, заботы, хлопоты, житейская круговерть. И вдруг — встречаешь ее через пятнадцать лет. У тебя семья, жена, дети, дом, работа. У тебя — все в порядке, ты устроен в жизни, и все тебе кажется хорошо. Пока случайно в переходе метро ты не встречаешь ее.

Сначала ты не веришь своим глазам — она почти не изменилась! Такая же стройная, красивая, потрясающе эффектная — как пятнадцать лет назад. Ты отступаешь в изумлении — и она не сразу, но все же узнает тебя. Ласково, но немного устало улыбается, протягивает руку... И ты понимаешь, что эти пятнадцать лет и для нее не прошли даром. Сеточка морщинок у когда-то безумно любимых глаз. И затаившееся в их глубине едва уловимое горе.

Да, узнала. Нет, не забыла. Живу потихоньку. Нет, не замужем. Нет, не развелась. Погиб при аварии на крейсере. Давно. Осталась дочка и квартира в теперь уже чужой стране.

И ты молчишь. Потому что тебе нечего сказать.

Она — не твоя. И не будет твоей никогда. У нее свой мир, в который она тебя не пустит. Потому что и ее горе, и ее радости принадлежат только ей и никому больше. И ты растерянно прощаешься, зачем-то записываешь номер телефона — по которому никогда не станешь звонить...

Моя Польша умерла. В этот славный апрельский день понимаешь это вдруг резко и отчетливо. Ее больше не будет никогда — она ушла вместе с моей юностью, ушла в небытие, и никогда мне в нее не вернуться — как невозможно вернуть молодость.

Я встаю, отряхиваю несуществующую пыль с брюк, не торопясь, иду вдоль кирпичной стены Старего Мяста. Родные места! Вот здесь мы гуляли с Элей, вот под этими часами безостановочно, по полчаса, целовались. С этой трамвайной остановки она уезжала к себе, на Клепарж. А по этой торговой улице — кажется, Кармелитской? — не помню, как она называлась тогда — я шел к своей общаге.

По магазинам? Да ну их в баню! Нет, свернем-ка направо, к Барбакану. Полюбуемся на памятник Владиславу Ягайле, на героев Грюнвальда. У нас осталось слишком много общего, чтобы вдруг так, с лету, забыть об этом.

Вечереет. Апрель, но все еще холодно. Народ в куртках, плащах — хотя трава уже ярко-зеленая, живая. Вот и Барбакан. Когда уже закончат его ремонт? В мою студенческую юность его уже, кажется, ремонтировали — неужто до сих пор ковыряются? Или по новой начали?

Стоп.

Этого не может быть.

Таня, ты видишь? Или у меня галлюцинации?

На сером бетонном начинающем зарастать мхом постаменте — четыре красные гвоздики.

Что это было? Это был памятник, Таня. Памятник маршалу Коневу. Человеку, спасшему Краков.

Кто его убрал? Не знаю, не помню. Поляки?

Нет. Его убрали не поляки — это я точно знаю. Поляки на это не способны — они ведь наши братья, хотя и двоюродные; они помнят, что этот человек сделан для Польши, и никогда бы не учинили такую подлость.

А что значат эти цветы?

А это значит, что моя Польша — настоящая Польша, Польша порядочных людей, честных и мужественных, благородных мужчин и прекрасных женщин, Польша, которую я любил когда-то — эта Польша жива! Просто очень трудно сегодня ее разглядеть сквозь толстый слой европейского грима, что старательно кладут на ее прекрасное лицо люди, именующие себя «польской элитой».

Моя Польша жива! Четыре красных гвоздики на постаменте снесенного в смутные времена памятника маршалу Коневу говорят об этом лучше всяких слов.

Пусть она живет вечно!