Глава 7. Июнь 1941 года

Поражение Красной армии. — Кровавая расправа советских властей с заключенными.

На рассвете 22 июня 1941 года вдоль всей границы, отделявшей на востоке Европы сферу немецкой оккупации от сферы советской оккупации, загрохотали орудия. Гитлер напал на Советский Союз неожиданно. СССР судорожно вооружался, но к этому дню еще не был готов к войне. Удар немецкого стального кулака был так мощен, что советская армия прямо рассыпалась. Первое слабое сопротивление на границе вскоре превратилось в массовое поражение. Немцы окружали целые армии. Число пленных росло с головокружительной быстротой. Немцы брали город за городом, сминали линии обороны, продвигались вглубь, захватывали заводы, шахты, запасы зерна и бесценного сырья.

Военное поражение Советского Союза, тяжеловесность его аппарата, беспомощность командования, выведенный из строя транспорт, перерезанная связь, потеря авиации — все это вместе приняло размеры доселе неслыханные в истории войн.

Военные события этого периода относятся совсем к другой области и даже косвенно не затрагивали бы интересующий нас вопрос, если бы не некоторые обстоятельства, связанные с отступлением Красной армии. Речь идет о советских методах в отношении заключенных. Знаменательный факт: в стадии предельной дезорганизации, перед лицом поражения, когда целые армии попадали в плен или разбегались по лесам, когда советские власти бросали во многих местах огромные запасы сырья и продовольствия, не успевали вывезти архивы, не забирали документы, — они проявили величайшую активность и предусмотрительность при ликвидации тюрем.

Что их к этому принуждало? Какой патологический комплекс террора или просто какие обстоятельства привели к тому, что единственной организацией на территории СССР, действующей четко и исправно, были НКВД-НКГБ? Трудно на это ответить. Во всяком случае, бросалось в глаза стремление властей не допустить, чтобы немцы захватили хоть одного заключенного. Эвакуировали все тюрьмы и концлагеря. Там же, где из-за слишком быстрого продвижения немцев эвакуация была невозможна, совершались массовые казни, массовое кровавое уничтожение заключенных.

Правило это не знало исключений и потому самым убедительным образом опровергает позднейшую советскую версию о лагерях польских военнопленных, якобы оставленных под Смоленском. (См. ниже: Вторая часть, Сообщение специальной комиссии.) Поэтому нижеприведенные факты, хотя и могут показаться не имеющими отношения к катынскому преступлению, в действительности тесно связаны с ним.

Одна и та же судьба выпала на долю всех тюрем и лагерей, вне зависимости от того, были ли они разбросаны на оккупированных территориях от Эстонии до Бессарабии или на собственной территории Советского Союза. Многие из тех заключенных, что пережили этот леденящий кровь мартиролог эвакуации и расправ, а потом так или иначе попали на свободу, дали за границами Советского Союза подробные свидетельства. Их показания, отличаясь по конкретным обстоятельствам, точно совпадают в одном — в том, что касается методов расправы с заключенными. Показания большого числа польских граждан, которые пережили советскую оккупацию и советские тюрьмы, составили огромный архив, хранящийся польским правительством в эмиграции. Пользуясь этими материалами, польский исследователь Зверняк написал книгу «В большевистских тюрьмах 1939—1942». Документы, вошедшие в одну из глав этой книги, «Эвакуация тюрем после начала немецко-советской войны», снабжены картотечными номерами. Они содержат свидетельства об эвакуации тюрем в Киеве, Тернополе, Ровно, потрясающее описание пешего этапа в Москву, рассказы об эвакуации в Латвии и на границе с Финляндией, о страшных переживаниях заключенных в Бердичеве, которых пытались сжечь живьем. Эта работа Зверняка до сих пор не обнародована, не нашлось издателя…

Среди многих свидетельств и показаний особенного внимания заслуживает рассказ подполковника Януша Правдица-Шляского. Здесь представлен классический образец вышеупомянутых советских методов.

ДОРОГА СМЕРТИ

Меня арестовали 21 февраля 1941 года в Гродно и вывезли в Минск. После допросов и следствия в Москве и в Минске меня держали в качестве политзаключенного в тюрьме НКВД в Минске.

Когда началась немецко-советская война, Минск подвергался сильной бомбежке. Весь город горел. Мы испытывали недостаток воды и питания.

Вечером 24 июня я услышал отголоски расправы с заключенными. Я отчетливо слышал поочередное открывание камер, стоны, борьбу и время от времени выстрелы. Потом говорили, что в рот заключенным насильно вливали яд. Мне трудно сказать, скольких убили таким способом. Шум приближающихся шагов, грохот открываемых дверей подвигались все ближе и ближе к моей камере…

В последнюю минуту произошел один из самых крупных немецких налетов на Минск. Расправу прервали. После налета открыли все двери и приказали выходить на тюремный двор. Затем нас окружили сильной охраной и погнали бегом через пылающий Минск. В нашей группе было около 200 человек. В 5 км за городом нас остановили в лесу на отдых. Тут собрали всех арестованных из минских тюрем. Всех насчитывалось около 20000 человек. Группу, в которой я находился, как самую опасную, держали в стороне. Среди нас было 7 советских летчиков, у которых руки за спиной были связаны проволокой. Они были арестованы в последнюю минуту по подозрению в шпионаже.

Я сообразил, что будет нехорошо дальше оставаться в этой группе. Своим мнением я поделился с ближайшими сотоварищами, и мы поодиночке начали удирать, смешиваясь с раньше выгнанными из Минска заключенными. Мое предчувствие оказалось верным. После того, как всех погнали дальше, группу, в которую я входил раньше, расстреляли на месте.

Нас гнали на восток, деля на новые группы. Опасаясь, чтобы нас не узнали, некоторые начали менять свой внешний вид. Так например, я выменял свой костюм на худший у другого незнакомого мне заключенного. Благодаря тому, что у уголовников нашлись лезвия для бритья, товарищи сбрили мне бороду и усы. Группа, к которой мы присоединились, насчитывала около 3000 человек. В ее состав входили люди разного возраста — от стариков до детей обоего пола. Так мы шли. Увидев около себя девочку лет 12-ти, я спросил ее, за что ее арестовали. Она очень серьезно и удивленно ответила:

«За контрреволюцию и шпионаж». Она была из Польши, из-под Несвижа.

Нас гнали форсированным маршем. Кто не мог идти дальше, того убивали на месте, — будь то ребенок, старик или женщина.

На фоне этого кошмара происходили также чудеса… Когда некая госпожа Борковская из Лиды, старушка, без сил упала на дорогу, к ней подошел энкаведист и, пнув ее ногой, сказал: «И так подыхаешь, жаль на тебя пули».

Случилось, однако, иначе. Борковская выжила. Я встретил ее позже в Лиде, в 1942 году.

С одним товарищем по несчастью мы помогали председателю окружного суда в Луцке, Гедройцу, которого мучила астма. Он не мог идти. Видя, что подвергает нас опасности из-за постоянного отставания, он просил оставить его. Отдавая себе отчет в том, что его силы на исходе, а у нас не хватало сил его нести, мы вынуждены были его оставить. Его застрелили на наших глазах. Наши ряды редели все больше и больше. Идти становилось все труднее и труднее.

Повсюду сновали энкаведисты и, опознав некоторых, отводили их в сторону и расстреливали. Остановки были короткие. Есть не давали. Мучала страшная жажда. Энкаведисты опознали одного из моих близких сотрудников по польской подпольной организации, скрывавшегося под псевдонимом «Оскар», бывшего председателя студенческой организации «Братская помощь» при Высшем коммерческом училище. У нас на глазах его отвели в сторону и выстрелили в него три раза. После первого выстрела несчастный подпрыгнул, раскинул руки и упал на кусты. Энкаведист выстрелил в лежачего еще два раза и ушел, не обращая на него никакого внимания. Мы были уверены, что он погиб. Каково же было мое изумление, когда, вернувшись на родину, я увидел его живым-здоровым! Оказалось, что первая пуля попала в челюсть. Два следующие выстрела были сделаны небрежно и не попали в цель.

Нас пригнали в город Игумень и там загнали в тюремный двор, где уже находилась другая группа. Нас дошло около двух тысяч, остальные погибли по дороге. Многих из моих знакомых расстреляли, среди них Казимежа Гумовского, Александра Полянко и ряд других. Местные жители назвали эту дорогу ДОРОГОЙ СМЕРТИ.

На тюремном дворе после трехдневного голодания нам выдали по 100 граммов хлеба. Во время отдыха явились энкаведисты и начали вызывать некоторых по фамилиям. Вызвали и меня. Двое наивных отозвалось. Их сразу отвели в баню и там расстреляли. Под вечер прилетели немецкие самолеты. После этого налета нас сразу начали делить на группы по «преступлениям». Одних направляли направо, других — налево. С несколькими моими товарищами я попал в левую группу. В ней насчитывалось около 700 заключенных. Ночью нас вывели из тюрьмы и под сильной охраной погнали в восточном направлении. Пройдя 3—4 км, мы вошли в лес и сзади услышали выстрелы. Оказалось, что начали стрелять в задние ряды колонны. Каждого брали за шиворот и убитого отбрасывали в сторону. Все прибавили шагу. Тогда шедшие сбоку энкаведисты открыли огонь. Мы бросились на землю. Как раз в это время подъехали машины с солдатами Красной армии, которые в панике бежали от немцев. Услышав стрельбу впереди, они решили, что это немецкая диверсия в тылу, и тоже открыли огонь — как по нам, так и нашему конвою. Только через некоторое время недоразумение выяснилось.

Конвой НКВД пропустил машины, которые буквально проехали по лежащим на дороге заключенным.

Когда красноармейцы уехали, наши конвоиры закричали:

«Бегите в лес! Будем стрелять!»

Я лежал на дороге рядом с Витольдом Дашкевичем из Лиды и держал его за руку. Когда он после этого приказа, захотел вскочить, я удержал его. Однако большинство вскочило и тогда конвой начал стрелять из автоматов и бросать гранаты. Грохот выстрелов и взрывов заглушал стоны раненых и умирающих. Мы поползли к придорожной канаве, в которой переждали стрельбу. Потом мы выползли из нее и убежали в лес.

Таким образом нам удалось ускользнуть из рук наших палачей. Это происходило в ночь с 27 на 28 июня 1941 г. Отбежав примерно на километр, мы остановились отдохнуть на краю какой-то поляны. Вскоре прибыли другие уцелевшие. Нас собралось 37 человек.

Группа, направленная в Игумени направо, была отведена на поляну в лесу, окружена и перестреляна из автоматов. Из этой группы спасся только один тяжело раненый. Немцы взяли его в госпиталь. Через некоторое время он вернулся домой.

Людей, остававшихся в игуменской тюрьме, спасли местные жители, когда энкаведисты бежали. Одна из групп, которая не дошла до Игумени, была уничтожена вблизи города. Из нее выделили 11 уголовников, к которым обратился с речью капитан НКВД:

«Сталин дарует вам жизнь и приказывает защищать родину!»

Среди тех, кому удалось притвориться уголовником, был поручик Санковский, позднее попавший в лагерь для военнопленных в Германии, в Лангвассере. Пережитое им он описал в своих записках. Не знаю, что случилось с другими группами, этапированными из Минска.

После трехдневных блужданий по лесам и болотам мы решили зайти в какую-нибудь деревню, сориентироваться в положении и поесть. Мы удачно попали в ничейную зону. Потом нас окружили немецкие патрули и направили в лагерь в Минск.

Полковник Шляский упоминает, что дорогу, которую он прошел, местные жители назвали «дорогой смерти». Это название, надо признать, столь же банально, сколь точно. Подобную дорогу прошли в те времена десятки тысяч других заключенных. Никого не хотели оставить, никого — выпустить живым.

* * *

Ныне почти вся мировая общественность, постоянно знакомясь с описаниями немецких массовых убийств и немецких концлагерей, ничего не знает или не хочет знать о злодеяниях, совершенных большевиками во время их отступления летом 1941 года. Вдоль всей пограничной полосы были разбросаны многочисленные тюрьмы. Когда их открыли после отступления Красной армии, там были обнаружены груды трупов.

Вот что говорит в показаниях за № 15741 свидетель-очевидец из села Васьковиче Дзисненского уезда Виленского воеводства:

…Когда в 1941 г. большевики отступали от немцев, они пытались убить всех приходских священников. Наш ксендз бежал из местечка и скрывался в деревне. В приходе в Язно большевики его схватили.

А вот из картотеки свидетельство за № 15744 жителя местечка Вязынь Вилейского уезда того же воеводства:

Когда после бегства большевиков открыли тюрьму в Вилейке, глазам местных жителей представилась страшная картина убитых энкаведистами заключенных. В одной камере висел на колючей проволоке труп человека, повешенного за челюсти; в другой — несколько голых мужчин и женщин без ушей, с выколотыми глазами. В саду, по соседству с тюрьмой привлекла внимание свежевзрыхленная земля. Ее раскопали и нашли сотни человеческих трупов. Это были жертвы массового истребления людей органами НКВД.

Более широкую известность приобрело массовое убийство в большой тюрьме в Березвече Виленского воеводства. В ней сидели, главным образом, местные крестьяне, обвиненные во враждебном отношении к советской власти. Когда началась война, их не успели эвакуировать и просто всех убили. Через несколько часов после прихода немцев ворота тюрьмы были открыты и в ней насчитали около 4000 трупов (см. Приложение 6).

Характерным было массовое убийство в советском концлагере в Провенишках. На основании позднее собранных сведений, документов и рассказов двух единственных свидетелей, которым удалось избежать кровавой расправы, дело выглядело следующим образом.

Провенишки находятся на территории Литовской республики. Во время советской оккупации 1940—1941 годов и создания так называемой Литовской ССР там был устроен концлагерь для уголовных и политических преступников. В начале войны с немцами часть заключенных вывезли. Осталось около 500 человек, которых охраняла литовская милиция, организованная большевиками. В момент, когда казалось, что Красная армия уже ушла, милиционеры сорвали красный флаг и вывесили национальный литовский. Через некоторое время к концлагерю подъехали танки, которые лагерная охрана приняла вначале за немецкие. Танки, однако, оказались советскими…

Большевики окружили лагерь, сначала перебили тюремную охрану, обвинив ее в измене, а потом приказали заключенным собраться на дворе. Тогда въехали танки и открыли огонь из пулеметов. Толпа заключенных, видя, что она окружена, охваченная ужасом, все плотнее и плотнее сбивалась в кучу. Каждый искал спасения и прикрытия под телами товарищей, еще живых или сраженных пулями.

Вскоре 500 человек лежали вповалку на земле. Тогда подошли солдаты и штыками принялись добивать раненых или подающих хоть какие-нибудь признаки жизни. Из общего числа выжило двое. Один раненый, но недобитый, а другой вообще невредимый, который, упав и вымазав свою голову кровью и мозгами убитого, лежал неподвижно, притворяясь мертвым. Эти двое выживших подробно рассказали о том, как проходила бойня.

Однако самым нашумевшим массовым убийством в Польше, совершенным советской властью, была кровавая расправа с заключенными во львовских тюрьмах при приближении немцев в 1941 году.

Этот факт, как и другие подобные ему, широко использовала немецкая пропаганда: в прессе публиковались обширные репортажи и фотографии, во Львов приглашали иностранных корреспондентов. Во Львове было убито свыше 1200 человек, которых не успели вывезти в глубь СССР.

Из польских источников по этому делу еще до сих пор не собраны исчерпывающие материалы. Только профессор Владислав Студницкий, который во время немецкой оккупации собирал во Львове материалы о советской оккупации, издал впоследствии брошюру «Советское господство в Восточной Польше 1939—1941», пишет коротко на стр. 45:

Накануне отступления советской власти и армии из Львова начались расстрелы. Жертвами стали прежде всего те, оставить которых живыми советские власти считали наиболее нежелательным. Расстрелы происходили следующим образом: заключенного вызывали, вели в погреб и по дороге, совсем для него неожиданно, убивали выстрелом в затылок. Так были расстреляны 600 украинцев, 400 поляков и 220 евреев.

Подобные кровавые расправы, как уже упоминалось, проходили на огромной территории от Финского залива до Черного моря. Несколько позже была открыта, пожалуй, самая большая массовая могила в Виннице, на Украине. Там советские власти убили всех украинцев, которые были арестованы за проявление политических самостийных тенденций.

* * *

На фоне новой войны и всех кровавых событий, потрясших основы мира, судьба 15 тысяч интернированных (а в СССР считавшихся военнопленными) польских военных, уже полтора года пропавших без вести, казалось, начала блекнуть, и вопрос о них — затихать. Но именно этот новый водоворот военных событий, советские поражения и их влияние на соотношение международных сил, выбросили на поверхность загадку чудовищного преступления, как волны, взъяренные вихрем, вздымают какой-нибудь предмет, уже давно погребенный на дне моря, и являют его глазам изумленных моряков.