Свидетельские показания

Со времени Генерального прокурора СССР Вышинского признание подсудимого считалось «царицей доказательств». Надо сказать, что такая установка оказалась весьма удобной для тех, кто ведет следствие по делу. Зачем тратить энергию на поиск объективных доказательств, если можно физическими и моральными пытками склонить человека к признанию того, что хочет следователь, и получить «царицу»?

Правда, один следственный орган — КГБ — похоже, удалось хоть как-то отучить от любимого занятия — получения «царицы доказательств» любым путем. По крайней мере, из диссидентов 60—80-х годов, прошедших через следователей КГБ, никто не мог пожаловаться, что из них выжимали показания силой прямо или косвенно.

Надо сказать, что отучать эту категорию следователей начал Берия. Оба раза, когда он приходил к управлению ими, он начинал с освобождения «признавшихся» и с ареста добившихся «признания». Так было, когда он сменил на посту наркома НКВД Ежова, так было и в 1953 году, когда ему снова поручили госбезопасность и он начал с ареста своего предшественника Абакумова и с освобождения врачей, уже признавшихся, что они «отравили товарища Сталина». Не могла не сыграть свою роль и травля КГБ, как главных виновников, убийц во времена «сталинского террора».

Но за кадром остались другие «специалисты» — прокуроры и следователи прокуратуры. Этих никто не отучал от получения «царицы доказательств» любым путем. И когда начальству требовалось, как в нашем случае это потребовалось Горбачеву, прокуратура фабриковала любые дела, охотно становясь соучастником любых преступлений, не гнушаясь и убийств.

Кстати, первым в послесталинское время по желанию Хрущева был убит Берия. По сфабрикованному против него «делу» он был расстрелян тайным судом за «шпионаж в пользу Англии» и «изнасилование женщин». Между тем, эти женщины из белья выпрыгивали, чтобы поймать от Берии ласковый взгляд, и очень обижались, что он им, народным артисткам и олимпийским чемпионкам, предпочитает официантку из кафе. Но когда попали в руки следователей, то немедленно «призналось», что Берия их изнасиловал.

В 70-х годах в Витебске убивал женщин маньяк. Нет бы правительству потерпеть, пока его поймают, так оно послало в Витебск в дополнение к маньяку еще и следователей по особо важным делам. В результате, пока милиция разыскала маньяка, эти следователи заставили троих мужчин признаться в убийстве женщин. Один из них был убит судом, один сошел с ума.

Каким образом следователи прокуратуры заставляли свои жертвы признаваться даже в таких страшных делах, стало хорошо известно со времен, когда в Узбекистане действовали следователи Генеральной прокуратуры Гдлян, Иванов и К0. Приемы неприхотливые. Сами они руки не пачкали. Они арестовывали свои жертвы и подсаживали их в камеры с отпетыми уголовниками, а уж те заставляли жертву признаться в том, что требовалось следователям. Если этот способ не годился, то тогда издевательства или их угроза переносились на близких родственников. Эти следователи развернулись так, что даже их идейный единомышленник, мэр Ленинграда Собчак признал: «По самому строгому счету Гдлян и Иванов в новых социальных условиях продолжали действовать в традициях репрессивного аппарата 30-х годов».

А вот конкретные действия этих следователей Генеральной прокуратуры, описанные следователем, расследовавшим уголовное дело, открытое на самих Гдляна и Иванова (которые к тому времени уже укрылись за депутатской неприкосновенностью).

"Людей месяцами держали под стражей, шантажировали их родственников, заставляли собирать деньги... Люди в страхе за себя и судьбу своих близких отдавали и то, что нажито честным трудом. За время следствия в Узбекистане по гдляновским материалам незаконно задержано более 100 человек, так называемых хранителей ценностей... Некоторые отсидели по девять месяцев в следственных изоляторах!..

Матчанова Пашо, мать-героиня, родившая и воспитавшая 10 детей, пробыла в тюремной камере 9 месяцев. В это время был арестован и ее муж. Пятеро несовершеннолетних детей остались без куска хлеба... Затем оно (уголовное дело против Матчановой — Ю.М.) будет прекращено (судом — Ю.М.) за отсутствием в действиях арестованных состава преступления...

...Аналогично арестовали П. Алимову — мать девятерых детей, Талиеву Бабизаду — мать одиннадцати детей, Саидову Ануру — мать двенадцати детей...

...Как это происходило, наглядно свидетельствует пример с Д. Бакчановым. Его, инвалида II группы, неоднократно вызывали на допросы и требовали выдать 500 тысяч рублей. Он отказывался, говорил, что никогда преступных денег не имел и не хранил. Однако под угрозой ареста его, жены и детей согласился собрать и принести следователям сто тысяч. В течение нескольких суток он занимал у родственников, знакомых деньги. Договоры займа заверил в нотариальной конторе... Однако их (деньги — Ю.М.) следователи оформят как преступно нажитые, хранимые Бакчановым якобы по просьбе одного крупного взяточника".

Так что, как видите, Горбачеву незачем было волноваться, Генеральная прокуратура не испытывала дефицита в специалистах, способных добыть любое нужное показание от любого человека.

По распоряжению Горбачева РП-979 от 3 ноября, по факту смерти польских офицеров в 1940 году, Главной военной прокуратурой возбуждено уголовное дело и следствие по нему было поручено именно таким специалистам под командой полковника юстиции Третецкого А.В. (Мы с ним уже знакомы — это к нему требовало Польское посольство обращаться журналистам, собирающимся писать о Катыни). А осуществлял прокурорский надзор за Третецким другой, тогда еще полковник — Н.А. Анисимов.

Перед ними стояло две задачи — найти на еврейском кладбище в Харькове и на госпитальном кладбище под селом Медное Калининской области останки польских офицеров в числе так тысяч 10—12 и получить от свидетелей признание, что команду убить офицеров дал Сталин и Политбюро.

Сами понимаете, что поиск такого количества польских костей в Харькове и Калинине — затея изначально глупая — солдат послать перекапывать кладбища можно и даже, в угоду Горбачеву, необходимо — да что там найдешь? А вот работа со «свидетелями» — это прямо по специальности следователей. Их, к счастью бригады Геббельса, нужных нашлось двое. Не пугайтесь, Третецкий и Анисимов не поехали в Смоленск допросить свидетелей расправы немцев над поляками осенью 1941 года. Этим свидетелям в те годы было по 16—20 лет, наверняка многие из них живы и сейчас. Но зачем они бригаде Геббельса?

Они нашли двух древних, обременных близкими родственниками стариков и взялись за них. На допросах присутствовал журналист Лев Елин, благодаря статье которого в журнале «Новое время» № 42 за 1991 год и мы можем понять, как происходил допрос и что показали свидетели.

64. Первый П.К. Сопруненко — генерал-майор в отставке, бывший начальник Управления по делам военнопленных и интернированных. На момент допроса он выглядел так: «Теперь это 83-летний старик, перенесший операцию на желудке и не покидающий свою квартиру на Садовом кольце... Сопруненко тяжело сидеть, он то и дело меняет позу, откидывается на подушки». Добавим от себя немаловажный факт с учетом тех примеров работы следователей Генеральной прокуратуры, которые мы описали выше, — у него дочери и ему явно не хочется, чтобы они переехали с Садового кольца за 101-й километр навсегда или в следственный изолятор месяцев на девять за «укрытие» преступлений.

Следователям требовалось, чтобы Сопруненко признался, что приказ расстрелять пленных дал Сталин, но легкого признания не получалось. Вот уже «призналась» дочь: «Это сам Сталин... Отец видел приказ с его подписью». А отец еще долго не «признавался», пока настойчивые специалисты не добились своего: «Однако Сопруненко, вконец измучив следователей, все же начал говорить».

Так, понятно, ну что же он сказал?

Если отбросить в сторону все, что Елин домыслил от себя, то сказал он следующее: "...что заместитель Берии Кабулов в марте провел в НКВД совещание, на котором присутствовало человек 8—12.

— Нам дали по очереди прочитать письмо... Это было постановление Политбюро за подписью Сталина. Я помню слово «расстрелять».

Ну что же, давайте оценим правдивость этого показания. Ведь оно должно быть логически связано со всеми остальными надежными фактами, со всем тем, что мы знаем и о пленных, и о той эпохе.

65. Во-первых. Сопруненко не мог видеть никаких бумаг с таким решением, он не мог знать о том, что пленные расстреляны, иначе это обязательно сказалось бы на стиле и содержании всех последующих подписанных им документов. Поясню.

Когда осенью 1941 года Сталин начал разыскивать пленных офицеров, то в первую очередь вопросы поступали именно к Сопруненко, он становился виноватым. В это время он пишет несколько справок с грифом «совершенно секретно» и в них совершенно спокойно, без каких-либо попыток оправдаться, пишет, что пленные «убыли в УНКВД». Если бы он знал, что они расстреляны, то он автоматически, чтобы снять с себя ответственность, написал бы что-либо типа «По указанию политбюро» или «По указанию тов. Берии» и т.д. — попытался бы показать, что лично он в этом деле не замешан. Смотрите, вот он в плане розыска пленных пишет «Справку» о передаче части пленных немцам в октябре-ноябре 1939 года. Мало того, что он начинает ее словами «В соответствии с постановлением СНК Союза ССР № 1691—415 от 14 октября 1939 г...», но и заканчивает ее словами: «...Все принятые были отпущены по домам (и польские офицеры в числе 13757 принятых от немцев пленных — Ю.М.). Переговоры о порядке обмена вел тов. Потемкин (НКИД) с быв. немецким послом в СССР. Решением правительства, работа по обмену пленных была возложена на военное командование. На Управление по делам о военнопленных возлагалась доставка эшелонов с военнопленными к обменным пунктам». Вы видите у Сопруненко сомнения — а не будут ли сейчас наказывать за то, что в 1939 году пленных передали немцам? И он тут же указывает на виноватых — СНК, военное командование и Потемкин, — а свою роль сводит к чисто технической — «я тут не причем».

То, что он не делает подобного, отчитываясь о пленных, отправленных в УНКВД областей, свидетельствует о том, что в отношении их жизни у него нет ни малейшего сомнения.

66. Во-вторых. Это журналисту Елину можно писать, что пленные, прошедшие через Особое совещание, попали «на конвейер смерти». Сопруненко не дурак, он знал, что пленные готовились на Особом совещании, следовательно, знал, что они живы.

67. В-третьих. Он был слишком мелкой пешкой в государстве, чтобы ему показали решение Политбюро. В марте он был только майором армии, звание капитана Госбезопасности ему присвоили позже. Более того, его ведомство, все его подчиненные не имели никакого отношения к «расстрелу», будь действительно такой приказ Сталина, он бы не только его не видел, он бы даже случайно о нем не узнал.

Несколько другой пример. В начале 50-х годов МГБ раскрыло «шпионский центр» в Еврейском антифашистском комитете. Материалы уголовного дела докладывались на Политбюро три раза, член Политбюро Шкирятов выезжал в тюрьму и лично один на один переговорил со всеми подозреваемыми (все они подтвердили ему свой шпионаж). В результате Политбюро приняло решение судить изменников военным трибуналом и расстрелять. МГБ передало дело в военный трибунал, но решение Политбюро трибуналу не было показано. Генерал-лейтенант Чепцов — председатель трибуналадва месяца обивал пороги всех кабинетов, пытаясь узнать — правда ли, что Политбюро решило расстрелять? Он был у членов Политбюро Шкирятова и Маленкова, они ему подтвердили это решение, но самого решения ему, генерал-лейтенанту и председателю трибунала, никто не показал.

Ведь Политбюро не имело государственной власти, оно имело власть только над коммунистами. Это значит, что решение судить и расстрелять Еврейский антифашистский комитет было показано соответствующему коммунисту-прокурору и тот своей государственной властью прокурора направил дело в трибунал и там требовал от судей расстрела предателям. Но на суд по закону никто не имел права давить и судье никто этого решения не показал, как он ни добивался его увидеть.

Если бы Политбюро приняло решение расстрелять поляков, то это решение было бы показано только коммунисту Берии, а уж народный комиссар внутренних дел Берия своей законной властью и от себя лично дал бы соответствующие команды.

Совещание из 8—12 человек, глазеющих на «решение Политбюро» за подписью Сталина — это бред.

68. Правда, само совещание могло быть. Второй свидетель, начальник УНКВД Калининской области Токарев, которого тоже заставили вспомнить такое совещание, элементарно следователей перехитрил: «В марте 1940 года — я точно помню, мне тогда же присвоили звание майора безопасности, — меня, моего заместителя Павлова и коменданта нашего управления Рубанова вызвали в Москву... В Москве сразу к Кабулову. У него в кабинете человек 15 — 20, среди них начальники УНКВД Смоленской и Харьковской областей... Кабулов объявил, что есть указание высшей инстанции о расстреле представителей карательных органов Польской республики, захваченных в плен при вхождении на территории восточных областей Польши...»

Видите, хитрый старик, запутав следователей всякими подробностями, перечеркнул показания Сопруненко. Оказывается, на свидании у Кабулова никто не разглядывал подписи Сталина на решении Политбюро, а было указание Кабулова со ссылкой на «высшую инстанцию». И указание не польских офицеров расстрелять, а «представителей карательных органов», то есть коллег собравшихся на совещание, но только со стороны противника. Тех, кто занимался в Польше уничтожением коммунистов и сочувствующих СССР. Но ведь и их фактически не расстреливали. Прибывшие из Литвы летом 1940 года польские коллеги Кабулова даже через Особое совещание не прошли, оставались до амнистии в лагерях военнопленных.

69. В-четвертых. Сопруненко знал, что пленные не расстреляны, иначе он бы не требовал так строго изъять из учетных дел военнопленных все документы, представляющие оперативный интерес, включая фотографии.

Так что первый «свидетель», который должен был подтвердить версию Геббельса, подтвердил только, что бригаде Геббельса очень хочется найти такое подтверждение.

Но Анисимов (прокурор) и Третецкий (следователь) теперь имеют в связи с показаниями Сопруненко лишние хлопоты. Согласно статье 20 Уголовно-процессуального Кодекса России: «Суд, прокурор, следователь и лицо, производящее дознание, обязаны принять все предусмотренные законом меры для всестороннего, полного и объективного исследования обстоятельств дела, выявить как уличающие, так и оправдывающие обвиняемого, а также смягчающие и отягчающие его ответственность обстоятельства».

Поскольку показание Сопруненко никак не стыкуется ни с другими фактами, ни с другими показаниями, то Анисимову и Третецкому, прежде чем использовать его в деле, надо будет доказать, что:

— в сентябре 1940 года у Сопруненко началось разжижение мозга и провалы памяти, в связи с чем он стал собирать фотографии уже расстрелянных поляков и никогда не проявлял беспокойства при вопросах об их судьбе, хотя при менее значительных вопросах старался оправдаться;

— что с марта 1940 года разжижение мозга началось у Сталина, в связи с чем он секретные решения Политбюро стал адресовать чугь-ли не участковым милиционерам, не имеющим отношения к делу (звание Сопруненко — майор — соответствовало званию старшего лейтенанта Госбезопасности).

Вот когда Анисимов с Третецким это докажут, то показания Сопруненко можно будет предъявлять не только идиотам.

70. Второй свидетель еще более древний. Бывшему начальнику Управления НКВД по Калининской области Д. Токареву на момент допроса было 89 лет. Но этот возраст в данном случае нам ни о чем не говорит, достаточно посмотреть на его фотографию, напоминающую старого и злого бульдога, на его презрительное выражение лица, чтобы понять, что он меньше всего боится этих следователей и отлично понимает, чего они хотят. Порой кажется, что он над Третецким с Анисимовым просто поиздевался. Он им говорил все, что они хотели услышать, но, пользуясь превосходством интеллекта, он одновременно либо ничего не сказал им, либо сказал такую глупость, что она становится видна любому. Конечно, к Токареву надо было посылать людей поумнее, это вам не хлопковод из Узбекистана.

Лев Елин радуется: «Отрицая собственную причастность к расстрелам, Токарев тем не менее рисует исчерпывающую картину». Помолчал бы уж, любитель живописи! Ведь только что Токарев описал «исчерпывающую картину» совещания у Кабулова и в этой картине исчерпывающе опроверг показания Сопруненко. Он же вам подыгрывал, он знал, что вы хотите от него услышать, и это говорил, но одновременно вешал вам на уши не то что лапшу, а прямо-таки блины!

71. Воспроизведем в изложении Елина, что показал Токарев о расстреле в его области 6000 поляков за один месяц.

"Поляков перевозили из Осташковского лагеря в здание НКВД на улице Советской, где в подвале находилась внутренняя тюрьма. Технологию расстрела, как показал на допросе Токарев, разработали Блохин и местный комендант Рубанов. Дверь и стены одной камеры обшили кошмой, чтобы не слышны были выстрелы. Тюрьму временно очистили от другах заключенных...

..Кабулов сказал: никаких живых (и не запачканных кровью — Л.Е.) свидетелей быть не должно. Я даже уговорил одного шофера, хорошего парня, участвовать в расстрелах — иначе его самого могли убрать...

...В расстрелах непосредственно участвовали 10 человек: коменданты, некоторые надзиратели и шоферы".

Давайте пока обсудим эти абзацы. Как вы поняли, операция эта была ужасно секретной — «никаких живых свидетелей». В то же время она проводится в центре города в здании, где находится У НКВД и где согласно специфике работает достаточно много людей круглые сутки — от дежурных телефонисток до дежурного оперативного отряда. Кроме этого, сама тюрьма в подвале, способная без труда принять 300 поляков, да еще и так, чтобы им не были слышны ни выстрелы, ни предупреждающие крики их товарищей, идущих по коридорам на расстрел, тоже должна быть не маленькой, скажем, человек на 600. И она имела свой обслуживающий персонал — надзирателей, конвоиров, завхозов, кладовщиков, поваров и т.д. Наверное, человек сто. Заключенных, положим, из тюрьмы вывезли, а этих куда дели? Ведь Кабулов сказал: «никаких живых свидетелей». Что, на месяц распустили по домам всех работников НКВД и тюрьмы? Ведь из окон же видно, как в машины грузят трупы, как завозят ежедневно 200—300 офицеров. Надзиратели и конвоиры не ходят на работу, их домашние и соседи распрашивают, что случилось, и т.д. Это что, и есть «страшно секретная операция»? Или, может быть, потом НКВД расстреляло всех работников тюрьмы, Калининского УНКВД и еще и двух экскаваторщиков?.

Кстати, об экскаваторщиках. Согласно показаниям Токарева, они рыли могилы под селом Медное. Вспомните всю довоенную кинохронику, например, как роют противотанковые рвы или строят плотины. Вы видели когда-нибудь экскаватор, можете описать, как он тогда выглядел?

А между тем они в СССР были, их даже уже начинали строить. Но их можно было по пальцам пересчитать и были они столь малоподвижны и столь редки, что, начни их перегонять под Медное, туда собрался бы народ с соседних областей, и эта диковинная машина оставила бы в памяти людей след не меньше, чем Тунгусский метеорит. Ну и, конечно, все бы интересовались, а кого это там закапывают с помощью такой диковинной машины?

Вы помните фильм "Операция "Ы" и другие приключения Шурика"? Там Балбес предложил операцию назвать "Ы", чтобы никто не догадался. Та лапша «секретности», которую Токарев вешал на уши следователям и Елину, очень сильно напоминает операцию "Ы".

Я полагаю, что если бы НКВД потребовалось расстрелять поляков, то НКВД сделало бы это так. Был бы пущен слух в лагерях военнопленных, что СССР тайно от немцев договорился о передаче пленных поляков Аргентине, ЮАР — кому угодно. Официально бы было объявлено, что пленные офицеры переводятся в лагеря под Владивосток, порт, откуда действительно можно тайно уехать в Африку или Южную Америку. Вывозить лагеря начали бы по 2—3 вагона на восток. Гденибудь в Центральной или Восточной Сибири пленным бы объявили, что впереди паводком затоплены пути и им придется дней десять простоять в квартирах в окрестных селах. Их бы выгрузили на каком-нибудь разъезде и повели по лесным дорогам якобы в села. Попутно могли еще и руки связать, якобы потому, что конвоиров мало. И их могилы никто бы и никогда не нашел. Окрестным жителям под благовидным предлогом (испытания химического оружия) запретили бы заходить в эти леса, а паровозным бригадам сказали бы, что в том лесу тайная пересылка заключенных и нужно держать язык за зубами.

Но проводить массовый расстрел в центре областного города, да еще и в подвале административного здания, да хоронить возле дач НКВД с помощью экскаватора — это бред. Дураков в НКВД на работу не брали. Они по традиции шли работать в журналистику.

73. А теперь о собственно технологии расстрела, рассказанной Токаревым. Со слов Елина она выглядела так.

"...Из камер поляков поодиночке вели в красный уголок, то есть Ленинскую комнату, там сверяли данные. Фамилию, имя, год рождения...

...Надевали наручники, вели в приготовленную камеру — и били из пистолета в затылок...

...За месяц, работая почти каждую ночь, убили 6000 человек...

...Первый раз из Осташкова привезли 300 человек, — вспоминает Токарев.

— Но оказалось слишком много, когда закончили расстреливать, уже солнце взошло. Ночи стали короче, а надо ведь было уложиться в сумеречное время. Стали возить по 200—250...

...Через вторую, заднюю, дверь трупы выносили из камеры и бросали в крытые грузовики. Затем 5—6 машин везли тела к месту захоронения в окрестностях села Медное..."

Прежде чем заняться обсуждением реальности этой технологии, скажем, что сама по себе казнь человека — дело достаточно опасное для тех, кто казнит. Когда человек поймет, что смерть неизбежна, у него резко прибавляется сил и он становится способен одолеть многих. Правда, немцы уверяли по опыту массовых расстрелов евреев и гражданского населения, что у них, в плане покорности расстреливаемых, не было проблем, но это гражданское население, которое до самого конца не верило, что с ним могут так поступить, не имело опыта сопротивляться врагу и не способно было мобилизовать силы.

Другое дело, когда речь идет о людях, которые знают или догадываются, что их могут убить, о военных, которые сами были подготовлены для убийства врага.

В материалах Нюрнбергского процесса приводилась объяснительная одного эсэсовца, занимавшегося расстрелами в Белоруссии. Он оправдывался своему начальству по такому поводу. Ему поручили расстрелять 5—6 инвалидов войны из лагеря для советских военнопленных. Он взял двух помощников и водителя и они на грузовиках подъехали к лагерю, но так, чтобы их не было видно и вид их формы не встревожил пленных. Инвалидов к ним привели жандармы, охранявшие лагерь. Погрузив пленных в кузов, эсэсовцы повезли их в пригородный лес, где они обычно расстреливали. Этот фюрер взял одного пленного из кузова и повел к могиле. Пока он его устанавливал, целился и стрелял, сзади раздался шум. Обернувшись, он увидел, что водитель и оба его товарища уже убиты, а инвалиды целятся в него из захваченного оружия. Он сбежал. Начатый розыск и прочесывание леса ничего не дали, инвалиды удачно скрылись.

По фильмам вам, наверное, приходилось видеть, что в тюрьмах осужденного задолго до казни сажают в отдельную камеру, выводят его на казнь из камеры 3—4 человека, их численное преимущество не дает осужденному нанести конвоирам серьезных повреждений до того момента, пока его не свяжут.

А что мы видим в описании Токарева? В этой тюрьме точно не было 300 одиночных камер, следовательно, пленные находились в общих на 10—40 человек. Как, под каким предлогом их по одному можно оттуда брать, и еще ночью, чтобы они ничего не заподозрили и не организовали сопротивления? А ведь камера — это не только изоляция заключенных от надзирателей, но и наоборот. Не забывайте, что это пленные, а не преступники, у них не было забитости заключенного и были командиры, при малейшем подозрении они отказались бы выходить и камеры надо было бы забрасывать гранатами и брать штурмом. Токарев, судя по всему, подробно рассказал, как в этой тюрьме расстреливали 1—2 заключенных за ночь, переложив это на 300. Следователи бездумно записали, не видя, что Токарев оставил себе возможность все сказанное опровергнуть, как только он освободится от опеки полковников, скажем, на суде. И пригласить в эксперты специалистов по казням из тюрем, которые подтвердят, что таким образом расстрел провести невозможно.

74. А теперь немного посчитаем. Нам надо со станции привезти пленных и поместить в тюрьму. Чужих конвоиров здесь задействовать нельзя, вдруг какой-то сердобольный обронит невольное слово и мы получим бунт и побоище. Пусть на самой перевозке у нас будет занято по минимуму 3 человека, да человека 3—4 должно принять заключенных в тюрьме. Самих рейсов будет не менее 8—10, то есть — это работа на полную дневную смену и требует самое малое человек 7. Ночью нужен дежурный у камер, да хотя бы один между отделениями, где содержались пленные и где расстреливались. Хотя бы одного надо поставить снаружи тюрьмы. Пара человек должна выводить из камер и вести в красный уголок. Здесь еще один должен заполнить анкету и пара помощников палача должна скрутить пленного, одеть наручники и вывести к палачу в камеру расстрелов. По идее, чтобы заполнить анкету, нужен и переводчик, но, допустим, как-то обходились. Но и без этого мы видим: с палачом по минимуму 9 человек. Положим, что подручные палача будут вытаскивать трупы из подвала, и на улице им будут помогать грузить трупы в машины свободные от рейсов шоферы. Их еще 6 человек, по показанию Токарева.

У могилы, края которой забросаны землей, надо будет снимать с машин трупы, подтаскивать к могиле и укладывать там. Положим, что в этой операции будут участвовать экскаваторщики и шоферы, да еще пара человек нужна для охраны самого кладбища — отгонять любопытных. То есть, и на кладбище надо еще 4 человека.

Получается, что свидетелей, которых нужно «замарать кровью», нужно не 10, а по самому минимуму — 26 человек. Сама же эта работа физически становится чрезвычайно трудной. Поэтому немцы массовые расстрелы вели сразу у могил. В Катыни 2—3 грузовика с пленными и вероятнее всего уже связанными подъезжали прямо к могиле, там встречало тридцать солдат с тремя офицерами да плюс и солдаты усиления, которые придавались этой айнзацкоманде. По показаниям свидетелей, расстрел, судя по всему, вели сразу два немецких ефрейтора, и немцам на всю операцию требовалось времени в пределах часа.

И здесь мы видим, что описанная Токаревым технология предназначена для обычных, по суду, казней, но никак не для массовых расстрелов.

75. Но предположим, что команда у Токарева была 30 человек, а лишних (сверх 10) свидетелей расстреляли. (Поскольку архивы Калинина в целости, то Третецкий с Анмсимовым найдут их фамилии и даты смерти). Могли ли они развить такую производительность?

Пока в камере расстрела не раздастся выстрел, нового приговоренного вводить в отделение, где идут расстрелы, нельзя. Но вот он раздался, выводные должны открыть дверь между отделениями, закрыть ее, пройти к камеру, открыть и эакрыть дверь, разбудить приговоренного, дать ему время одеться, обуться и оправиться, вывести из камеры, прости сквозь (открываемые и закрываемые двери, провести пленного в красный уголок, там на слух понять с польского, какая у него фамилия, имя, отчество, где родился и год рождения, записать это, надеть наручники, отдать подручным палача, те отведут в камеру расстрелов, удержат в удобном для палача положении. Сколько это займет времени? Такие вещи определит следственный эксперимент, и он покажет это время не меньше, чем 10 минут.

Будут и технологические паузы. Камера расстрелов в подвале, а значит ниже уровня канализационных стоков. После выстрела человек будет умирать 2—3 минуты, на затылке сосредоточены основные кровеносные сосуды головы. Травматологи утверждают, что от такого ранения крови вытекает 300—500 мл. То есть, после ста расстрелянных на позу камеры уже будет 3—5 ведер крови. Ее надо будет убирать, то есть делать полчаса общий перерыв.

Время между заходом и восходом солнца в апреле примерно 10 часов без сумерек и рассвета. Отбросив час на уборку камеры расстрелов, получим 9 часов чистого времени. Если бригада работала без отдыха и перерыва, то могла расстрелять 54 человека. A Toкарев утверждает, что расстреливали в пять раз больше: 250—300 человек.

У юристов это звучит так — следственный эксперимент не подтвердил показаний свидетеля.

76. Но следственная бригада Главной военной прокуратуры вынудила Токарева дать и такое показание: «...от постоянной стрельбы наши табельные "ТТ" быстро выходили из строя. Блохин привез целый чемодан "вальтеров", сам выдавал их, а потом забирал и запирал... — и несколько далее снова о "вальтерах" — ...Комендант Рубанов сошел с ума и застрелился, Болхин спился и тоже застрелился, мой заместитель Павлов — тоже, хотя он сам и не убивал. Шофер Сухарев застрелился из того самого "вальтера", из которого бил поляков».

(Попутно заметим, что, судя по тексту, шофер Сухарев застрелился не во время расстрела в камере, тогда вопрос — как он мог это сделать "из того самого секретного «вальтера», если Блохин их держал закрытыми в чемодане? Бился головой о чемодан, пока «вальтер» не выcтpeлил?)

На российском телевидении есть рыженький корреспондент, сейчас он ведет репортажи из Англии. Так тот мог показать телезрителям пустую гильзу и объявить, что это «пуля от нагана Макарова». При тщательном подборе в послеперестроечную прессу исключительно безграмотных балбесов такие заявления не в диковинку. Неудивительнo, что и Елин гордо записал процитированную выше чушь, ему можно. А вот Анисимов, тогда полковник, а ныне уже генерал-майор, в «Известиях» от 24.06.94 г. тоже непреклонно пишет: «А расстреливали поляков чекисты все из тех же "Вальтеров", как из более надежных».

После войны пистолет "ТТ' (Тульский Токарева) был снят с производства в СССР и заменен пистолетом Макарова с 9мм пулей большей останавливающей силы. Не малую роль в этом сыграло и то, что одновременно пистолет-пулеметы ППШ и ППС, патроны от которых используются для стрельбы из пистолета «ТТ», тоже были сняты с производства и заменены автоматом Калашникова. Но сам «ТТ» еще долго оставался на вооружении, а в других странах, например Югославии, и производился.

У российской и затем советской армии был пунктик — они требовали от оружейников оружия исключительной надежности. К примеру, даже во время войны от Грабина требовали, чтобы его 76 мм дивизионная пушка имела гарантию не менее 10 тысяч выстрелов без замены деталей, хотя в реальной войне редкая пушка успевала сделать более 3 тысяч. Такая вот была «придурь». Американцы любят, чтобы их пистолеты по калибру напоминали пушку, а мы требовали, чтобы наше оружие было настолько надежным, чтобы стрелять в руках любого расхлябанного дурака и в любых условиях.

Пистолет «ТТ» был исключительно надежен. Сейчас, когда на черном рынке можно купить любое оружие, пистолет «ТТ», несмотря на дефицит патронов к нему, стоит существенно дороже пистолета Макарова. И, без сомнения, он сделает без задержек и 1000 и 10000 выстрелов подряд.

Дело в другом. Пистолет «ТТ» не мог быть использован для расстрела людей таким способом, да еще в закрытом помещении. Он исключительно мощный. Начальная скорость его пули (420 м/сек) намного превосходит не только скорость пуль немецких аналогов, но и скорость пули немецкого автомата, который у нас называется «шмайссер».

При выстреле с близкого расстояния в голову пуля пистолета «ТТ» не только пробьет ее навылет, но и разнесет полголовы вдребезги, это проверено. После пары обойм твердооболочечные пули «ТТ» разнесут в клочья кошму и пули начнут рекошетировать от стен, нанося раны самим палачам.

Из компетентных источников известно, что в наших тюрьмах при расстрелах предпочитают спортивный пистолет Марголина с безоболочечной пулей калибра всего 5,6 мм. В те времена НКВД могло использовать удачный карманный пистолет «ТК» (Тульский Коровина), имевший калибр 6,35 мм.

Это по поводу того, что у Токарева при расстреле выходили из строя пистолеты «ТТ».

77. Теперь по поводу надежности. То, что женщины называют просто пистолетами, в СССР имеет две градации — собственно автоматические пистолеты и револьверы. Револьверы по всем боевым параметрам уступают пистолетам, поэтому во всех армиях мира они заменены на пистолеты. Но револьверы продолжают выпускаться и ими продолжает вооружаться полиция целого ряда стран только по единственной, заложенной в конструкции, причине — револьвер всегда более надежен, чем пистолет.

Немцы вообще не имели револьверов, немецкая оружейная фирма «Геншов и Кь», чьими патронами были расстреляны поляки в Катыни, выпускала копии револьверов американских фирм «Кольт» и «Смит-Вессон».

А в СССР до и после войны выпускался и стоял на вооружении револьвер бельгийского конструктора Нагана, получивший собственное имя — наган. И было наганов больше чем достаточно. На 1 января 1937 года численность Красной Армии была 1 млн. 433 тысячи человек, а только в 1918—1922 годах было произведено промышленностью 1,7 миллиона штук револьверов Нагана и их производство не прекращалось и после войны.

Сказать, что «для надежности» НКВД вместо наганов предпочло пистолеты фирмы «Вальтер», — это безграмотная глупость и доказательство того, что и через 50 лет бригада Геббельса не в состоянии придумать объяснения, почему польские офицеры были убиты немецким оружием.

78. Кроме этого, юридически безграмотно сообщить суду, что поляки убиты из «Вальтеров». Фирма Карла Вальтера до второй мировой войны разработала 18 типов пистолетов, 12 типов из них выпускались и имели собственные названия: «модель 1...9», «ПП», «ППК» и «П-38». Калибр их был: две модели — 9 мм; четыре модели — 7,65 мм и шесть моделей — 6,35 мм. Третецкому и Анисимову следовало бы выяснить ответ на вопрос — какую именно модель «Вальтеров» «хранил» так бережно в чемодане Блохин? Сказать просто «Вальтеры» — это все равно, что капитану ГАИ доложить, что он задержал транспортное средство, а вот какое — самосвал или мотоцикл — он не разбирается, просто транспортное средство и все. Генеральские погоны должны давить на плечи, а не на голову.

79. Читатели могут сделать замечание автору — пусть вы в разных бригадах — Геббельса и Сталина, — но зачем же так грубо поносить оппонентнов в этом споре? Может, Третецкий и Анисимов добросовестно заблуждаются, может, их ввели в заблуждение эти выжившие из ума старички, которые из-за склероза уже не помнят, о чем говорят?

Нет! Все эти третецкие и анисимовы отлично понимали, что они делают, и, затем, они отлично знают, что фальсифицируют результаты следствия, извращают его и этим совершают в угоду Горбачеву преступление.

Честный человек не может иметь никаких нечестных прав на своего начальника. Понимаете, он может иметь заслуги и может просить за них вознаграждения или еще чего, но только в пределах того и так, как это предусмотрено законом.

Но если он ради начальника пошел на преступление и начальник это знает, и это преступление скомпрометирует начальника, то тогда подчиненный вправе заставить начальника также преступить закон, может потребовать от начальника незаконных услуг. Хочет начальник этого или не хочет, но вступает в действие закон «рука руку моет».

В дальнейшем нам будет требоваться 1-й выпуск журнала «Военные архивы России». В этом журнале много интересного о катынском деле, и в этом числе одно интересное письмо на бланке Главной военной прокуратуры за № 3—6818—90 от 3 сентября 1991 года от юстиции полковников Анисимова и Третецкого, вкупе с подполковниками Радевичем, Яблоковым, Граненовым и майором Шаламаевым, короче — от всей следственной бригады Главной военной прокуратуры по катынскому делу — Президенту СССР Горбачеву.

Письмо длинное, вкратце его содержание таково. У этой катынской бригады было два начальника: генерал-лейтенант юстиции Заика и генерал-майор Фролов, которые в курсе всех дел и сильно помогали бригаде найти не какие-нибудь, а именно нужные результаты. Очень хорошие эти генералы — и посол польский их благодарил, и бискуп полевой руку жал, и римский Папа свое удовлетворение передал. Но есть в Главной военной прокуратуре и нехорошие генералы, и эти нехорошие генералы решили под видом реорганизации хороших генералов с должностей под зад коленкой, не исключено, что и именно за катынское дело. Правда, бригада пишет не так откровенно, но именно это по сути, и, соответственно, жалуется: «...мы просим Вас, уважаемый Михаил Сергеевич, с пониманием и взвешенностью отнестись к выполнению функциональных обязанностей руководством Главной военной прокуратурой и не допустить неправильной оценки деятельности т.т. Заики Л.М. и Фролова B.C. на занимаемых должностях».

Я понимаю, что не все читатели понимают всю замечательную наглость и самого письма, и содержащихся в нем требований. Поскольку это военная прокуратура, все ее работники — это военнослужащие, и на них распространяется действие Дисциплинарного Устава ВС, то для примера можно сказать, что это аналогично, если бы группа рядовых написала генералу письмо, что их ротный командир решил заменить им сержанта и они просят генерала сержанта оставить, а в отношении командира роты, неспособного принять «взвешенное решение», в свою очередь, принять меры.

А если еще короче, открытым текстом, то они пишут: «Мишка! Заика и Фрол с нами в деле, выгонят — и они начнут болтать лишнее!»

Здесь нагло попирается Дисциплинарный Устав, его 110-я статья запрещает обращаться военнослужащим куда-либо мимо своих прямых командиров, в данном случае — мимо Генерального прокурора, а статья 115 запрещает писать групповые жалобы либо ходатайствовать за кого-либо: каждый обязан обращаться только от своего имени.

Ну и что же главнокомандующий Горбачев? Посрывал погоны с наглецов? Нет, наоборот — полковник Анисимов стал генерал-майором, покорился наглецам и Генеральный прокурор. 28 ноября 1991 года его старший помощник сквозь зубы ответил аппарату Президента СССР: «Действительно, возможная реорганизация органов военной прокуратуры может потребовать решения некоторых кадровых вопросов, в том числе и в отношении руководителей Главной военной прокуратуры. В этом случае указанные заявителем доводы будут, безусловно, учтены при оценки деятельности т.т. Заики и Фролова на занимаемых должностях.»

Вот так! Рука руку должна мыть, Горбачев это сообразил. Эти письма показывают, что и следователи, и Горбачев знали, что делали, не могли не знать, хорошо понимали, что то, что они делают — преступно, и что они в одной банде.

После таких больших людей как-то неудобно опускаться до автора статьи Льва Елина, но необходимо, чтобы еще раз подтвердить, что название «бригада Геббельса» выбрано не случайно. Прочтите такой пассаж, подсказанный свидетелю Токареву: «Я туда несколько раз заходил, но старался побыстрее уйти. Только одного мальчишку спросил: "Сколько тебе лет?" — "Восемнадцать". Совсем молоденький (в этом месте видеокамера фиксировала, как лицо Токарева приобрело то улыбчато-доброе выражение, с которым старики говорят о детях, — правда, обычно это бывает не перед тем, как детей расстреливают)».

Вспомните то, что уже прочли в этой книге. У кого вы еще слышали про 17—18-летних офицеров?

Правильно! Это Геббельс учил своих журналистов: «Вообще нам нужно чаще говорить о 17—18-летних прапорщиках, которые перед расстрелом еще просили разрешить послать домой письмо и т.д., т.к. это действует потрясающе».

Если бы доктор Геббельс не отравился в мае 1945, он бы сейчас Елиным гордился — толковый ученики. Правда, вы скажете, что у Льва Елина какое-то еврейское имя и фамилия, а Геббельс вроде к евреям относился не очень и даже наоборот. Не страшно! В тогдашней Германии не всех евреев истребляли, некоторым давали почетное звание «полезный еврей». Лев, если он действительно еврей, этого звания достоин, конечно, он не такой полезный, как упомянутый Д. Толандом Мерин, но все-таки мама может им гордиться не меньше Геббельса.

Так что же мы имеем от этих свидетелей? Два очень старых беспомощных человека дали известным нам специалистам показания, которые невозможно подтвердить ни фактами, ни следственным экспериментом, ни элементарной логикой. Я понимаю, что у некоторых читателей все-таки сохраняется неуверенность — а вдруг? Давайте поэтому для снятия сомнений перейдем к тому, кто «осудил» поляков на смерть — к Особому совещанию при НКВД.