Януш Куртыка. «Катынь — еще один документ»

Отсутствие доступа к архивам НКВД — главное препятствие для окончательного прояснения трагической «загадки» Катыни. Деятельность межпартийной польско-советской комиссии историков успела превратиться в фарс — обстоятельства злодеяния остаются «загадкой», пожалуй, только для членов этого достойного коллектива. Недавно Л. Мартини («Правда о Катыни в свете документа», «Тыгодник Повшехны» № 27, 1989) напомнил содержание ключевого для дела источника — рапорта о ликвидации Козельского, Осташковского и Старобельского лагерей от 10 июня 1940 года, подписанного начальником управления Минского НКВД Тартаковым¹. Многое свидетельствует о подлинности рапорта, и прежде всего сами обстоятельства его обнаружения, до недавних пор неизвестные.

Похоже, что это не единственный документ НКВД, который можно предложить для рассмотрения упомянутой комиссии. Возможно, анализ достоверности еще одного, приводимого ниже, рапорта несколько сократит ее членам время ожидания разрешения переступить порог Архива НКВД в Фуркасовском переулке в Москве.

Благодаря стремительному наступлению летом 1941 года немцам удалось захватить часть архивов НКВД в Минске (здесь в материалах гестапо прокурор Р. Мартини в 1945 году обнаружил рапорт Тартакова) и ВКП(б) в Смоленске, а также Смоленского УНКВД. Обработка этих документов СД и абвером должна была продолжиться какое-то время, но, пожалуй, так и не была завершена, сами же архивные материалы, скорее всего, обнаружены на протяжении 1944 года победоносной Красной Армией. Некоторые документы, однако, могли быть использованы немцами в ходе пропагандистской кампании, начавшейся в апреле 1943 года. Обязанность историка — оценить достоверность документов, которыми тогда воспользовалось гитлеровское Министерство пропаганды.

Фрагменты подобного материала опубликовала столичная «рептильная» газета «Новый курьер варшавский» в № 153 от 30 июня 1943 года (под названием видна ошибочная дата — 1945 год!), в сообщении, снабженном лживым заголовком «Уже в Козельске расстреливали польских офицеров». Это рапорт за № 39, с подзаголовком «Совершенно секретно», датированный 20 августа 1940 года, обнаруженный немцами в делах «главного управления государственной безопасности (ГПУ) в Смоленске» (формулировка газетная). Данный документ — собственно донесение (видимо, периодического характера). Составлено оно начальником спецотдела НКВД Козельского округа подпоручиком (очевидно, младшим лейтенантом по советской терминологии) Стариковичем и адресовалось начальнику главного отдела НКВД по Смоленскому округу, капитану Куприянову (административную терминологию воспроизвожу вслед за «Новым курьером варшавским»).

Вот фрагменты, напечатанные в «Новом курьере варшавском»: «Несколько слов о секретности. В последнем абзаце присланной Вами копии указаний для командного состава лагеря из НКВД СССР за № 25/6909 от 27.6.1940 сказано: «Особое внимание следует обратить на сохранение в строгом секрете». Что же касается сохранения секретности в нашем лагере, вынужден засвидетельствовать, что с момента поступления этой партии интернированных в лагерь обнаружены некоторые нарушения. Если теперь — как я узнал от начальника лагеря Королева — задача заключается в строгом соблюдении секретной информации, которая не должна стать известна новой партии интернированных, в особенности же это касается места их пребывания, то я со всей ответственностью могу заявить: все интернированные знают о том, что находятся в Козельске, в Смоленской области, а также что в этом лагере до них находились интернированные польские офицеры — военнопленные.

В подтверждение этого факта могу засвидетельствовать следующее:

1) Интернированные, прибывшие в эшелонах к месту назначения, имеют возможность, покидая вагоны, по надписям установить название станции;

2) Во время следования с вокзала в Козельске путь проходит по городским улицам, где интернированные могут прочесть вывески и таблички учреждений, организаций, а также название населенного пункта;

3) Команда лагеря не устранила надписей на стенах, сделанных интернированными военнопленными, которые покинули этот лагерь, в результате новая партия, читая эти надписи, способна сориентироваться, что ранее там находились военнопленные.

Пользуясь случаем, вынужден обратить внимание на то, что есть факты несоблюдения лагерным персоналом требований сохранять служебную тайну. В июле был случай, когда в разговоре с охранником Андрушником один из интернированных спросил его, кто в этом лагере находился ранее, на что Андрушник ответил: «Военнопленные».

Интернированные особенно интересовались колокольней, расположенной рядом с бараком № 15, в которой ранее была камера предварительного заключения. На стенах КПЗ интернированные оставили разного рода надписи, по которым нетрудно догадаться, что до этого здесь в ожидании приговора содержались военнопленные. На стенах бараков они заметили небольшие пулевые отверстия, из чего сделали вывод, что там производились расстрелы.

Следовало бы загодя поменять обшивку бараков, поскольку по надписям на досках новые пленные узнали о пребывании военнопленных — польских офицеров, которые выразили там свою последнюю волю. О вышесказанном мне доложил осведомитель Смирнов.

Обо всех этих фактах я поставил в известность руководство лагеря».

Попробуем дать предварительную оценку вышеприведенному документу.

1. «Интернированные военнопленные», как определяет их, не то пользуясь новоязом, не то прибегая к полицейскому жаргону, автор донесения. Из документа следует, что в июле 1940 года в Козельском лагере польских офицеров, взятых в плен после 17 сентября 1939 года, уже не было. Для младшего лейтенанта г/б Стариковича очевидно, что польские военнопленные находились в лагере в ожидании приговора, как не оставляет сомнений и факт, что сохранившиеся надписи следует считать выражением их последней воли. Советский метод ведения войны не признавал в то время статуса пленного — захваченных в плен следовало или принудить к сотрудничеству, или ликвидировать.

2. Интернированные. Партия, находившаяся в Козельском лагере в период написания донесения, в специальной литературе определяется как «лагерь Козельск II». В нем находились польские офицеры и солдаты, интернированные после 17 сентября 1939 года в Литве, Латвии и Эстонии, Когда Советский Союз оккупировал эти страны в июне 1940 года, поляки были переданы НКВД и вывезены на восток, в том числе и в Козельск.

3. Сотрудники НКВД. Януш К. Заводный на основании всех доступных ему сообщений, источников и публикаций составил неполный список лиц из персонала НКВД, которые весной 1940 года участвовали в ликвидации лагерей в Козельске, Осташкове и Старобельске либо должны были располагать информацией о том, как все происходило. В этом списке фигурируют также офицеры, перечисленные в упомянутом донесении: «спец» мл. лейтенант Старикович, капитан Куприянов, начальник лагеря майор В. Королев (у Заводного: подпоручик Старикович, полковник Куприянов, Королев). К сожалению, Заводный не приводит точно документированных источников, из которых он позаимствовал фамилии для своего списка. Что касается различий в написании фамилий и отдельных деталей (офицерское звание Куприянова), то скорее следует исключить вариант, будто Заводный в случае вышеуказанных офицеров госбезопасности пользовался, в частности — или даже исключительно, — «Новым курьером варшавским» (№ 153 от 30. VI. 1943 года). Это подтверждается еще и тем, что в списке Я. Заводного отсутствуют охранник Андрушник и осведомитель Смирнов.

4. Эшелоны. Из донесения следует, что эшелоны с интернированными разгружались в июне и июле 1940 года на железнодорожной станции в Козельске, здесь пленных выстраивали в колонны и конвоировали в лагерь по городским улицам. Аналогично поступили с первой партией польских пленных в 1939 году (Козельск I): офицеры шли пешком от вокзала до лагеря, причем «значительная часть пути проходила по городским улицам» (С. Свяневич). Совершенно иначе поступали во время ликвидации лагеря Козельск I весной 1940 года — НКВД делал все, чтобы местное население ничего не заметило; пленных загружали в вагоны на запасном пути, за городом, небольшими группами.

В донесении Стариковича обращает на себя внимание директива Главного московского управления о необходимости утаить от узников не только информацию о пребывании здесь ранее польских пленных, но даже названия самого города и лагеря. Копия соответствующего приказа НКВД должна сохраниться в ведомственном архиве, в ее поиске (если она не была уничтожена) могут оказаться полезными упомянутые в донесении номер и дата составления документа: 27.VI.1940. В период ноябрь 1939-го — весна 1940-го НКВД не проводил в лагере экзекуций. Упомянутые в рапорте пулевые отверстия — более раннего происхождения (до весны 1939 года). Лагерь в монастыре в Козельске функционировал уже в период Большой чистки 30-х годов, если не раньше.

Могли ли немцы сфабриковать подобный документ (а также и донесение Тартакова)? Теоретически это, конечно, возможно и в ту пору было вполне осуществимо. Однако оба материала великолепно укладываются в комплект с другими доказательствами советской вины. Сомнительно также, что нацисты располагали столь подробной информацией о работе лагеря Козельск II, дабы сделать ее стержнем фальшивки. Ситуация с этим лагерем некоторое время была неясна даже польской стороне, советская же сторона использовала факт его существования в переговорах 1941-1942 годов. На требования польских представителей освободить пленных из Козельска им отвечали, что все офицеры из этого лагеря уже в армии Андерса. Это соответствовало правде, но... в отношении лагеря Козельск II. В период, когда «Новый курьер варшавский» опубликовал отрывок из рапорта Стариковича, в Катыни все еще велись работы по эксгумации убитых. Каждый день могли появиться данные, опровергающие тезисы сфабрикованного документа. Достаточно было бы обнаружить при трупах советские газеты от июля 1940 года — и мистификация тотчас была бы разоблачена. Присутствие в Катыни представителей Польского Красного Креста и международной комиссии также подкрепляет достоверность документа, опубликованного в нацистской газетенке. В эти дни гитлеровцы могли вести самую результативную пропаганду — они использовали правду.

В свою очередь, достоверность рапорта Тартакова подтверждается судьбой человека, обнаружившего этот документ, а также всем тем, что известно о его убийцах. Рапорт опубликовали в ФРГ лишь в 1957 году. Тогда еще не было известно, каким путем редакция журнала «Зибен Таге» его раздобыла. Я. Заводный не до конца был уверен в подлинности документа, однако допускал такую возможность, как наиболее вероятную, на основании доводов, приводимых Юзефом Мацкевичем. Заводный считал, что рапорт Тартакова был обнаружен на территории ФРГ в малоизвестном гестаповском архиве, вывезенном из Минска немецкими частями. Недавно эту же точку зрения поддержала редакция «Московских новостей», утверждающая, что донесение исходит из захваченного гитлеровцами Минского архива НКВД, переправленного ими на Запад. Истина оказалась еще более сложной. Только Л. Мартини выявил подлинные обстоятельства обнаружения этого документа, что позволяет окончательно отвергнуть обвинения, будто он был сфабрикован в ФРГ примерно в 1957 году.

К прокурору доктору Роману Мартини коммунисты должны были относиться с полным доверием, иначе он категорически не мог бы вести следствие по делу о Катыни и не был бы допущен НКВД к неупорядоченным материалам, брошенным в панике гестаповцами в Минске, Смоленске и Харькове. Мартини был убит 30 марта 1946 года в Кракове. Уже тогда С. Корбонский записал слухи о том, что якобы причиной для устранения Мартини явилось неожиданное для «покровителей» прокурора направление его расследования (Корбонский. «От имени Кремля». Париж, 1956, запись от 30.IV. 1946). Убийцами прокурора были двадцатилетний Станислав Любич-Врублевский и его семнадцатилетняя подруга Иоланта Слапянка, знакомые Мартини. Особое внимание привлекает довольно загадочная личность Врублевского. Солдат АК в 1944 году (16-я рота группировки «Жельбет»), в 1945 году сотрудник милиции, в конце того же года он был завербован (согласно собственным, более поздним показаниям) в «ВиН»² не известным ему мужчиной в краковском кафе «Кристалл». Удивительно, что органы безопасности удовлетворились такими объяснениями Врублевского. Возможно, уже тогда он являлся агентом ГБ, получившим приказ вступить в «ВиН», или же был подобным агентом завербован. Зная тогдашнюю тактику ГБ, можно предположить, что вся ячейка «ВиН»'а, к которой принадлежал Врублевский, была «основана» органами. Любопытно, что Корбонский (а вслед за ним и Заводный) считают Врублевского и Слапянку «молодыми, увлеченными коммунистами». Судьба молодого убийцы после 1946 года чрезвычайно туманна, и реконструировать ее можно только весьма приблизительно. В тот период Врублевский часто встречался с Мартини: во время одной из встреч он прилюдно, в присутствии свидетелей потребовал от прокурора, чтобы тот велел арестовать указанную ему особу. Но разве мог опытный конспиратор из «ВиН»'а позволить себе столь демонстративное требование, адресованное работнику правосудия (прокурору!), да еще в 1946 году! Вдобавок прокурору, пользующемуся особым доверием ППР? Мог ли выдвинуть подобное требование уверенный в своей неуязвимости сотрудник ГБ, снисходительно признающий холопскую роль прокуратуры в то время? Мог ли Мартини разоблачить Врублевского перед «ВиН»'ом?

Вероятно, органы безопасности позаботились о том, чтобы распустить слух об убийстве Мартини силами подполья, а заодно укрепить репутацию своего агента в его среде. Убийцу схватили через неделю, заключили в тюрьму Св. Михала в Кракове (ныне Археологический музей) и незамедлительно предоставили ему возможность бежать: Врублевского «случайно» поместили в камеру с недействующим камином, дымоход в котором был просто прикрыт куском фанеры. Разумеется, он воспользовался этой «случайностью». Игра с «органами» стоила свеч. После удачного побега Врублевский попал в партизанский отряд Мечислава Вандольного («Мстителя»). Отряд действовал в районе Вадовице и располагал широкой сетью в районе, а также был связан с городской организацией АК в Кракове (Армия Крайова тогда была нашпигована агентами госбезопасности). Врублевский оказался в ближайшем окружении «Мстителя». Он участвовал в операциях отряда, в частности в Кракове. И тут он задумался. Пока для ГБ он был ценным агентом, но одновременно оказался замешанным в событиях, свидетелей которых быть не должно. Вероятно, Врублевский отдавал себе отчет в том, что соприкосновение с катынским делом равносильно смертному приговору и что ему не пережить роспуска отрядов «Мстителя». Он бежал на воссоединенные земли³, где попытался сколотить подпольную организацию — только в подобной среде он мог чувствовать себя в безопасности. Врублевский был схвачен в Легнице в декабре 1946 года. Его судили в Кракове по обвинению в убийстве Мартини, бандитизме и антигосударственной деятельности. Приговор мог быть только один — смертная казнь. Народное правосудие одержало еще одну победу.

История этих двух «катынских» документов НКВД, пожалуй, столь же любопытна, как и их содержание. Но не будем больше заниматься мрачной абсурдностью этих бумаг и массовой трагедией — в заключение бросим взгляд лишь на одного человека, упомянутого в рапорте Стариковича: любопытно, как сложилась дальнейшая судьба козельского охранника Андрушника, советского человека, допустившего минутную слабость. Отправил ли его «спец» Старикович в лагерь или же сделал своим очередным «информатором»? Обстоятельный донос «сексота» Смирнова на своего товарища (по конвою? по сторожевой вышке? по караулу?) дышит такой подлинностью повседневной жизни, что он сам по себе — аргумент в пользу достоверности рапорта Стариковича.

«Тыгодник Повшехны» № 30, 30 июля 1987

Примечания

1. Возможно, в этом документе речь идет о Д.С. Токареве (1902—1993), который, будучи в 1939 г. капитаном госбезопасности и начальником УНКВД СССР по Калининской области, назначается одним из руководителей операции по «разгрузке» Осташковского лагеря. В 1992 г. Токарев (в ту пору — генерал-отставник) давал показания Военной прокуратуре о подготовке и проведении массового расстрела военнопленных из Осташковского лагеря. Учитывая, что текст «рапорта Тартакова» переводился на немецкий с русского, а затем опять на русский язык, можно предположить, что фамилия автора рапорта подверглась искажению.

2. «ВиН» («Вольность и Неподлеглосць» — «Свобода и независимость») — политическая организация, созданная в Польше в конце 1945 г., вместо формально распущенной АК. Она использовала основные кадры АК, ее финансы, техсредства и каналы живой связи с Лондоном. Главный костяк руководства «ВиН»'а в ноябре 1945 г. был арестован во главе с ее руководителем Я. Жепецким.

3. Воссоединенные земли — западные территории Польши, некогда захваченные у нее Германией. После войны по решению Берлинской конференции 1945 года западная граница Польши устанавливалась по рекам Одра и Ныса Лужицка. Загожельский договор (1950) маркировал эту границу между Польшей и тогдашней ГДР.