От автора

Катынь — небольшая деревня в 15 км от Смоленска. Сосновый бор, расположенный вблизи нее, с 1919 г. служил местом расстрелов чекистами «неблагонадежных» советских граждан. В 1943 г. там же были обнаружены могилы четырех с лишним тысяч польских офицеров из Козельского лагеря для военнопленных НКВД СССР. Катынь — это символ преступления против не только 15 тыс. незаконно захваченных в плен людей, но и польского народа в целом. В мировой историографии катынская трагедия изучается давно и серьезно¹. Сегодня, когда наконец открылись двери российских архивов, можно вернуться к этой теме, используя качественно новые материалы.

Впервые я прикоснулась к катынской драме еще в 1970 г., когда работала над кандидатской диссертацией по проблематике Нюрнбергского процесса. В Центральном государственном архиве Октябрьской революции (ныне Государственный архив Российской Федерации — ГАРФ), изучая материалы Международного военного трибунала и Чрезвычайной государственной комиссии по установлению и расследованию злодеяний немецко-фашистских захватчиков, я анализировала как опубликованный германской стороной официальный отчет о массовом расстреле польских офицеров в Каты-пи, так и бумаги Специальной комиссии по установлению и расследованию обстоятельств расстрела немецко-фашистскими захватчиками в Катынском лесу военнопленных польских офицеров во главе с академиком Н.Н. Бурденко. Именно тогда в ЦГАОР мною были найдены письма Бурденко к наркому иностранных дел В.М. Молотову и председателю ВЦСПС Н.М. Швернику, которые, казалось бы, подтверждали, что преступление — дело рук немцев^I. Я чуть было не вставила их в свою книгу о Нюрнбергском процессе, но мой научный руководитель — в прошлом секретарь советской делегации на Суде народов в Нюрнберге А.И. Полторак, — видимо что-то знавший от своих коллег, остановил меня. «Знаете, Наташа, — сказал он, — это дело очень темное, пока вы не разберетесь в нем до конца, лучше не касайтесь его». Все последующие двадцать лет я держала в поле зрения эту проблему, но без изучения советских архивов писать о ней было невозможно.

Помог, как всегда, случай. В конце июля 1988 г. мне позвонил журналист из «Литературной газеты» В.К. Абаринов. Представившись, рассказал о пересланном в их газету письме А.А. Лукина, бывшего начальника связи 136-го отдельного конвойного батальона, охранявшего в 1939—1941 гг. Козельский лагерь НКВД для военнопленных. А.А. Лукин отрицал возможность расправы НКВД над польскими офицерами, утверждая, что конвойные части никогда не допускали нарушений прав человека, а те, кто говорит иное, — верные ученики Геббельса. В его письме важно лишь одно — номер батальона. Я порекомендовала В.К. Абаринову искать фонд батальона в двух архивах — в ЦГАОР, в котором хранятся материалы наркоматов и подведомственных им служб, и в Центральном государственном архиве Советской Армии (ныне Российский государственный военный архив — РГВА), где сосредоточены материалы всех воинских частей до 1941 г. 3 августа журналист писал мне: «Уважаемая Наталья Сергеевна! Посылаю Вам, как мы условились, копию письма А.А. Лукина. Надеюсь, оно поможет Вам в Вашей работе. Со своей стороны я направил запросы в указанные Вами архивы. Желаю успеха. Владимир Абаринов».

Через какое-то время Абаринов получил из архивов ответ, в котором говорилось, что материалов о расстреле польских офицеров в Катынском лесу у них нет. И надо сказать, архивисты были искренне убеждены в этом — ведь в фондах конвойных войск слово «Катынь» встречается лишь один раз, да и то применительно к советским заключенным. В декабре 1988 г., после того как журналист сообщил о неутешительных результатах своих попыток найти интересующие нас материалы, я сама пошла в ЦГАСА. Там сказали, что они уже смотрели фонд 136-го отдельного конвойного батальона по просьбе «Литературки», но по катынской проблематике в нем ничего нет. Однако я добилась, чтобы мне самой дали возможность изучить материалы этого батальона. В них действительно отсутствовали какие бы то ни было оперативные приказы, рапорты или донесения, но имелась книга приказов по личному составу батальона, в которой фиксировались отъезды, приезды военнослужащих, снятие с довольствия и т.д. Приказы об отправке конвоев из Козельска в Смоленск, в Гнездово, Осташков в апреле—мае 1940 г. незнакомому с темой человеку ни о чем не говорили, но как историк я сразу оценила важность этих сведений. Изучены были материалы бригады, в которую входил батальон, и Главного управления конвойных войск НКВД СССР^II.

Хотя материалы из ЦГАСА имели огромное значение, но они все же не позволяли воссоздать общую картину совершенного против польских военнослужащих преступления. Количество конвоев было явно недостаточно, чтобы перевезти 4 тыс. офицеров из Козельска в Гнездово и Смоленск. Много конвоев в то же самое время направлялось на запад, к границе с Германией, и у меня возникла еще одна версия — часть польских военнопленных была расстреляна НКВД, часть — передана немцам. Но и здесь не все концы сходились. В то же время из документов стало ясно, что предписания об отправке военнопленных из лагерей поступали из Управления НКВД СССР по делам о военнопленных (УПВ). Удалось узнать, что этот фонд хранится по соседству — в Особом архиве (сейчас — Центр хранения историко-документальных коллекций — ЦХИДК). Зная о существовании этого огромного архивного комплекса, я по-прежнему не публиковала ни строчки по этой теме.

Стремясь попасть в Особый архив, через сотрудницу Института славяноведения и балканистики АН СССР Р.П. Гришину я обратилась к директору этого института, члену Комиссии польских и советских историков по «белым пятнам» В.К. Волкову. Но в архив направили не меня, а члена этой комиссии, сотрудницу ИСБ В.С. Парсаданову. В то же время я рассказала своему соавтору по статье, которую в то время мы готовили для журнала «Международная жизнь», кандидату военных наук Ю.Н. Зоре о фонде УПВ в Особом архиве и попросила Юриздат дать нам направление в Особый архив. Вышло так, что Ю.Н. Зоря и В.С. Парсаданова оказались в ЦГОА раньше меня. Но подготовили статьи мы почти одновременно. Однако ни Парсаданова, ни Зоря не работали в ЦГАСА, Абаринов же не изучал фонды Особого архива. Предлагаемая вниманию читателя книга основана на фондах РГВА, ЦХИДК, ГАРФ и Российского центра хранения и изучения документов новейшей истории (РЦХИДНИ), а также на ряде документов, предоставленных журналу «Международная жизнь» Историко-дипломатическим управлением МИД СССР, ксерокопиях из Архива Президента Российской Федерации и Центрального архива службы контрразведки.

Документы, выявленные мной, В.С. Парсадановой и Ю.Н. Зорей, позволили официальным инстанциям признать факт убийства польских военнопленных органами НКВД (Заявление ТАСС от 14 апреля 1990 г.), найти места захоронения узников Старобельского и Осташковского лагерей, возбудить официальное дело по факту совершения массовых расстрелов польских военнослужащих, которое успешно ведется военной прокуратурой. Летом 1991 г. была проведена эксгумация в районе лесопарковой зоны Харькова и вблизи села Медное, что в 32 км от Твери. В октябре 1992 г. польской стороне и Конституционному суду Российской Федерации были предъявлены документы «Особой папки» по катынскому вопросу, хранившиеся в архиве Президента, в том числе решение Политбюро ЦК ВКП(б).

И все же эту тему закрывать рано. Предстоит разрешить целый ряд вопросов, осуществить публикацию документов.

Катынская трагедия — это неотъемлемая часть общей проблемы советско-польских отношений в 1939—1945 гг. Поэтому она освещается в контексте захвата значительной части территории Польского государства и массового уничтожения мирного населения этих регионов. Однако главное внимание уделяется теме «военные преступления», т.е. преступлениям против польских военнослужащих, незаконно захваченных в плен в 1939 г.

В работе над книгой мне оказывали помощь самые разные люди — архивисты, коллеги, сотрудники ИВИ, РАН, Издательской группы «Прогресс», издательства «Чительник» и т.д. Я выношу всем им свою искреннюю благодарность. Мне хотелось бы выразить глубокую признательность директору Института всеобщей истории АН СССР А.О. Чубарьяну, бывшему директору ЦГОА А.С. Прокопенко, доктору исторических наук О.А. Ржешевскому, заместителю директора РГВА Л.В. Двойных, сотрудникам ЦХИДК Л.Л. Носыревой, О.А. Зайцевой, О.С. Киселевой, работникам военной прокуратуры А.Н. Третецкому, С.С. Радевичу председателю польской секции «Мемориала» А.М. Гришиной, редакциям журналов «Международная жизнь», «Новый мир», «Иностранная литература», польским историкам Ч. Мадайчику, Е. Тухольскому, Б. Лоек, Т. Пеньковскому.

Комментарии

I. В письме, адресованном В.М. Молотову, 2 сентября 1943 г. Бурденко писал: «Глубокоуважаемый Вячеслав Михайлович! Обращаюсь к Вам по следующему обстоятельству: в апреле месяце Вы, как народный комиссар иностранных дел, опубликовали ноту Советского правительства о разрыве дипломатических отношений с Польским правительством. В ноте Вы указали на ложное и провокационно возводимое на наши государственные органы обвинение в расстреле нескольких тысяч польских офицеров. Читая сообщение немецкого правительства о расстреле в Катынском лесу польских офицеров и заключение «Международной комиссии», я тщательно изучил текст. Несмотря на широковещательное заглавие сообщения — «Виновники, изобличенные судебно-медицинскими экспертами», — немцы приводят довольно своеобразную аргументацию о виновности советских органов — это главным образом способ расстрела. Я, в бытность мою в Орле, как член Правительственной комиссии, раскопал почти 1000 трупов и нашел, что 200 расстрелянных советских граждан имеют те же самые ранения, что и польские офицеры. Достаточно тщательно сопоставить описание немецких протоколов и протоколов наших вскрытий, чтобы убедиться в тождестве и обнаружить «умелую руку»...» (Далее в два столбца шли тексты немецкого сообщения и советских актов.) «Таким образом, — заключает Бурденко, — установленное тождество «метода» убийств в Орле и в Катынском лесу является знаменательным и дает несомненное доказательство, что «умелая рука» была одна и та же и обличает немцев как виновников катынской трагедии». В письме от 1 февраля 1944 г. на имя Шверника Бурденко указывал, что немцы в книге, изданной в Берлине в 1943 г. (Amtliches Material zum Massenmord von Katyn. Im Auftrage des Auswärtigen Amtes auf Grund urkundlichen Beweismaterials Zuzammengestellt, Berlin, 1943), делают ссылку на Версальский договор, в силу которого они якобы не имели права употреблять пули калибра 7,6 мм и потому они-де продали патроны Польше, Прибалтийским странам и Советскому Союзу. «Между прочим, в Воронеже немецкие жандармы при расстрелах употребляли по преимуществу пули калибра ниже 7 мм», — писал он. В письме от 29 мая Бурденко сообщал, что «имеется возможность дополнить материалы по катынскому делу показаниями врачей, участвовавших в немецкой экспертизе».

II. В середине января 1989 г., через три недели после начала работы над материалами конвойных войск, я пригласила к себе В.К. Абаринова и рассказала обо всем, что мне удалось найти в ЦГАСА. Более того, я выписала из формуляра батальона биографические данные обо всех офицерах, а из документов — фамилии и должности работников лагерей, УПВ, территориальных управлений НКВД и т.д., надеясь, что они помогут журналисту в розыске живых участников событий. Были сообщены ему и шифры многих найденных мною документов.

Примечания

1. В изданной польским историком Марией Харц библиографии насчитывается 2026 названий. Harz M. Bibliografia Zbrodni Katyńskiej. Materiały z lat 1943—1993. Warszawa, 1993.

См. также: Tarczynski uwagi o stanie badan nad zbrodnia Katynska. Katyn. Problemy i zagaki. Warszsawa, 1990, s. 45—69, Tucholski Mord w Katyniu. Warszawa, 1991, s. 539—542; Zbrodnia Katynska. Droga do prawdy. Historia, archeologia, kriminalistyka, polityka, prawo. Warszawa, 1992, s. 411—427.