Министерство иностранных дел Германии и польские офицеры, интернированные в СССР (1939—1941 гг.)

1

Краков, 8 августа 1940 года. Управление генерал-губернаторства для оккупированных польских земель — министерству иностранных дел.

В приложении направляется перевод полученной из польских кругов записки о лагерях польских военнопленных в Советском Союзе.

Судя по этой записке, ситуация военнопленных, в особенности в более теплое время года и в меньших лагерях Павлищев Бор и Грязовец, видимо, неплохая: конечно, еще нет уверенности, насколько эти данные можно обобщить. Интересен факт, что местные инстанции в СССР считались с возможностью быстрого возвращения военнопленных на свою родину; возможно, это повлияло на улучшение лагерного режима...

Приложение (Перевод с польского)

Информация о некоторых лагерях для польских военнопленных в Советском Союзе.

1. Козельск

Наш информатор пребывал в Козельске с 11 ноября 1939 по 1 мая 1940 года. Его информации принципиально совпадают с уже полученными ранее сообщениями.

Список военнопленных включал 5000 человек. Старшим лагеря был майор Малиновский, который возглавлял все переговоры с советскими властями. Во главе каждого барака стоял офицер, считающийся старшим барака, медицинское обслуживание собственными врачами было великолепным. Его осуществление было обязанностью в первую очередь докторов Шарецкого, Сроковского и Мухи, а также некоторых других, которые дежурили посменно. Ими были удачно проведены даже сложные операции, осуществлены противотифозные прививки и т. п. Доктор Хофман возглавлял дантистский кабинет. Зимой в прежнем здании монастыря было крайне холодно. Однако не отмечалось эпидемии, в то же время появлялись раздражения кожи в результате употребления бедной витаминами пищи, которые исчезли с началом весны.

Письма можно было писать раз в месяц. Приходили также письма с родины — ежемесячно несколько тысяч. Часть писем была задержана и не вручена; вероятно, они были использованы как документы для включения в дела отдельных пленных.

Из радиопередач можно было слушать только станцию Москва-II. Однако из уст в уста пересказывались самые различные вести с родины. Так, например, говорилось, что Польский Красный Крест уже ожидает на пограничных пунктах возвращающихся, а в Тересполь прибыли дамы с «любовными посылками». Как раз перед Рождеством из лагеря были удалены духовные лица. Остаться мог только один, который и отправил в тот день богослужение.

В лагере тайно выпускалась и распространялась рукописная польская газета — до дня ее раскрытия. Пленные проводили время, изучая языки. Врачи обменивались профессиональным опытом.

В свое время офицеров перевели в Осташков, в частности туда были перевезены капитан Роман Тарногурский и майор Кивиани, грузинского происхождения.

В конце марта разошлось сообщение, что появилась возможность перебраться на немецкие оккупированные земли. Было разрешено письменно добиваться согласия на возвращение, направляя с этой целью письма родственникам и друзьям. Легче всего получили согласие на выезд те, которых рекламировали родственники из Югославии, Болгарии и Турции. Поэтому рекомендуется ссылаться на такие связи. Затем рекомендуется добиваться возвращения через соответствующее консульство в Москве и сообщать туда фамилии, служебное положение, место и дату рождения пленных, а также указать лагерь военнопленных в СССР.

Говорилось также о визите делегации Международного Красного Креста, который, однако, не состоялся. В апреле начали приниматься меры по ликвидации лагеря. Пленных объединили в небольшие группы — по 200 человек, причем не отмечено никаких принципов формирования таких групп. В качестве причины сообщалось, что лагерь в Козельске требует ремонта и удобнее будет организовать питание меньших групп. Информатор покинул Козельск с одной из последних групп и добрался до Павлищева Бора с почти 190 лицами. Не в состоянии сказать, куда прибыли другие группы.

2. Павлищев Бор

Павлищев Бор лежит около 200 км от Москвы, недалеко от железнодорожной станции. Вероятно, в этом лагере было лучше, чем в Козельске. Пленные получили постельное белье, одеяла и другие предметы. В лагере день начинался в 7 утра. На завтрак в 9.00 был суп, 500 граммов черного и 300 граммов белого хлеба. После завтрака — работа в лагере и обязательно — воздушные ванны. На обед в 2.00 — суп, вареное мясо и каша. На ужин в 8.00 — суп, иногда тоже мясо и снова каша. Кроме того, раздавалось немного чая, простого табака (махорка) и папиросной бумаги; из содержащих витамины овощей чаще всего давали свежий лук. На 10 дней выделялось 350 граммов сахара. На месяц — 300 граммов мыла. Белье заключенных отдавали в стирку. Все снова начали бриться и изгнали вшей. Не было недостатка в воде. Пленные сами занимались шитьем, в частности вышивали свои номера на белье перед сдачей его в стирку. Пленным также выделили грядки, на которых они могли выращивать овощи.

3. Грязовец

1 июня сего года группу из Павлищева Бора перевезли в Грязовец. Этот город находился между Москвой Вологдой. Лагерь был построен заново. Условия похожие на условия в Павлищевом Бору. Через лагерь протекала речка, пленные могли в ней купаться и построили себе вышку для прыжков в воду.

Советские власти объяснили пленным, что в любом случае они не смогут снова остаться на зиму в Советском Союзе; большая часть из них будет переведена на немецкую территорию.

Наш информатор выглядел здоровым и сообщал о своих коллегах по лагерю, что они находятся в хорошей физической форме; особенно хорошо повлияли на всех пребывание в Грязовцах на воздухе и в дальнейшем купание в воде, содержащей железо.

Кроме того, еще наш информатор слышал, что лагеря в Осташкове и Старобельске были тоже ликвидированы и разделены на меньшие группы. Пленных, происходящих с немецких территорий и генерал-губернаторства, не вынуждали к работам. Не известны случаи принятия этими пленными советского гражданства. Временно прерванная — в результате реорганизации лагерей — корреспонденция с родиной определенно будет скоро возобновлена.

2

Краков, 27 августа 1940 года. Управление генерал-губернаторства — министерству иностранных дел.

Из различных поступающих вопросов и просьб о выяснении судьбы находящихся в Советском Союзе польских военнопленных вытекает, что в последнее время их положение заметно изменилось и, как опасаются родственники, ухудшилось. В просьбах особенно подчеркивается, что с определенного времени было полностью прервано почтовое сообщение между военнопленными и их семьями, проживающими в генерал-губернаторстве.

В качестве приложения пересылается копия письма, содержание которого в этом контексте может представить интерес. Поскольку мы еще располагаем многочисленными подобными просьбами, был бы признателен за информацию, имеется ли возможность сообщить по дипломатическим каналам что-либо об общем положении польских военнопленных (офицеров и солдат) в Советском Союзе, а в особенности, будет ли разрешена в будущем почтовая связь с их родственниками.

Вюлиш

3

Москва, 12 февраля 1941 года. Посол Шуленбург — министерству иностранных дел по вопросу возвращения из СССР военнопленных немецкого происхождения.

Постоянные попытки посольства возвратить находящихся еще на территории СССР военнопленных немецкого происхождения привели только к незначительным успехам. В большинстве случаев советские власти отклонили представленные немецкой стороной просьбы освободить и возвратить на родину военнопленных, объясняя это тем, что эти лица не являются этническими немцами, либо тем, что не представляется возможным установить место их нахождения. В то же время ныне можно говорить о следующем.

До настоящего времени посольство вносило предложения посредством вербальных нот или же путем предоставления коллективных списков об освобождении в общей сложности около 1200 бывших военнослужащих польской армии.

Из этого числа лишь 90 лиц было выбрано для переселения и возвратилось в Германию или генерал-губернаторство. Если говорить об остальных 1110, то, видимо, не удалось установить нынешнего местонахождения 280 человек. Следующие 290 (вместо 570) не были признаны этническими немцами. Относительно оставшихся 540 еще неизвестна позиция Народного комиссариата иностранных дел. Названное ранее количество не охватывает еще всех военнопленных немецкого происхождения. Несколько списков с фамилиями этих пленных в настоящее время составляется в посольстве. Мы продолжаем получать информацию о новых военнопленных немецкого происхождения, которые также после соответствующей проверки включаются в списки, а их фамилии передаются для сведения советским властям. В общей сложности это может касаться нескольких сотен военнопленных.

Как я уже доложил в отчете от 29 августа 1940 года, посольство предприняло в минувшем году как индивидуальные, так и официальные, отраженные в документах меры по вопросам возвращения военнопленных в Народ-ном комиссариате иностранных дел, указывая при этом

на особое значение, которое мы придаем этому комплексу задач. На основании распоряжения министерства иностранных дел от 23 февраля 1940 г. (Р 2757) Народный комиссариат иностранных дел был проинформирован уже в меморандуме от 8 марта 1940 года, что немецкая сторона очень заинтересована в том, чтобы военнопленным и гражданским беженцам немецкого происхождения, фамилии и адреса которых еще предстоит уточнить, была предоставлена возможность возвратиться домой. В последующие месяцы списки с указанием фамилий и адресов военнопленных продолжали нами передаваться; информация о них давалась также в специальных вербальных нотах. Поскольку эти старания не дали никаких результатов, 23 августа минувшего года я передал тогдашнему заместителю народного комиссара иностранных дел господину Деканозову вместе с отчетом от 29 августа 1940 года копию меморандума, касающегося освобождения и отправки домой находящихся в плену польских этнических немцев. На этот меморандум Народный комиссариат иностранных дел ответил меморандумом от 18 октября, в котором сообщалось, что из 1044 названных военнопленных до настоящего времени установлено местонахождение только 67 бывших военнослужащих польской армии, из которых только 14 оказались этническими немцами. В последнее время посольству было передано несколько списков фамилий обмененных нами военнопленных, число которых соответствовало названному выше числу подлежащих обмену, и остальных военнопленных, якобы не обнаруженных либо не признанных этническими немцами.

Причины, которые перечислил Народный комиссариат иностранных дел, обосновывая свою позицию в вопросе возвращения домой военнопленных, не могут, по моему мнению, оправдать продолжение содержания в плену подавляющей их части. Это касается прежде всего объяснения, что большое число военнопленных не может быть найдено. В посольстве списки всегда включали только бывших польских военных, относительно которых была уверенность, что они попали в русский плен во время кампании в Польше. Большинство из них писали из плена. Мы располагаем частью писем; остальную корреспонденцию запросим от родственников. Фамилии военнопленных, которые не присылали из плена писем, также передавались Народному комиссариату иностранных дел; источником информации о них были, в частности, сообщения возвращающихся пленных, в которых они подтверждали пребывание коллег в русском плену. Адреса, переданные для сведения немецким учреждениям, во всех случаях сообщались Народному комиссариату иностранных дел. Факт, что ныне якобы невозможно найти такую многочисленную группу военнопленных, может быть объяснен тем, что, как оказалось, пленные очень часто меняли лагеря. Вытекающие из этого трудности в установлении в дальнейшем их местопребывания усугубляются исключительно по вине советских властей, которые часто меняли их местонахождение. Поэтому, как я считаю, немецкая сторона не может согласиться с информацией, что, несмотря на обстоятельные поиски, нельзя установить местонахождение военнопленных, выступает за окончательное решение этих вопросов. Скорее всего следует ожидать, по крайней мере во всех этих случаях, в которых можно документально подтвердить факт взятия в плен на основании списков пленных из лагерей, что при необходимости советские власти предпримут дальнейшие, более широкие поиски военнопленных, которые не могли в столь большом количестве исчезнуть без следа.

Что касается фактов отказа направления военнопленных домой со ссылкой на якобы отсутствие немецкой национальной принадлежности, то здесь также, по моему мнению, советская аргументация не выдерживает критики. Прежде всего германские власти после предварительного изучения выявили и подтвердили, что большинство этих военнопленных несомненно принадлежат к немецкому народу. Многие из них родились как немецкие граждане рейха и боролись во время мировой войны в немецкой либо австрийской армии. Более того, некоторые имеют родственников, которые ныне служат в вермахте. Другие были членами немецких объединений и союзов в бывшей Польше. Мнение немецкой стороны о том, что здесь речь идет об этнических немцах, во всех названных случаях является обоснованным. То, что эти военнопленные не признавались в плену в своем этническом происхождении, можно объяснить, как подчеркнуто уже в документе министерства иностранных дел от 14 декабря, их опасениями перед акциями террора со стороны других пленных. Поэтому их прежнее поведение нельзя противопоставлять выдвижению притязаний по отношению к этим военнопленным как этническим немцам. Как бы то ни было, теперь необходимо определить советскую позицию, которая многим, признанным нами военнопленными немецкого происхождения, отказывает в признании их немецкого статуса, считает его мериторически бездоказательным. Указание на отсутствие принадлежности к немецкому народу не должно давать советским властям юридических оснований — не считая нескольких рассматриваемых сейчас исключительных случаев, — чтобы отказать в возвращении пленных. Лица, находящиеся сейчас в немецких списках военнопленных, проживают в подавляющем большинстве на новозаселенных немецких восточных территориях либо в генерал-губернаторстве. В этой ситуации нельзя, хотя и не наступило окончательное урегулирование правовой ситуации генерал-губернаторства и его населения, отказать немецкому рейху в праве вставать также на защиту военнопленных, происходящих с этих территорий, которые, как и многие другие, проживающие там, не являются лицами немецкого происхождения. Поэтому в переговорах с советскими властями по вопросам немцев, проживающих в Германии или генерал-губернаторстве, проблема их национальной принадлежности не может иметь существенного значения. Поскольку Польша уже не существует и генерал-губернаторство подчиняется исключительно немецким вышестоящим органам, немецкий рейх должен рассматриваться как имеющий полномочия представлять дела генерал-губернаторства и ее постоянных граждан так, как представляло их раньше польское государство. В пользу этого особенно должен говорить в данном случае принцип, изложенный в статье 20 Гаагской конвенции о законах и обычаях сухопутной войны, что военнопленные после заключения мирного договора должны быть в самые сжатые сроки направлены на свою родину. Это решение, содержание которого необходимо и сейчас безоговорочно характеризовать как повсеместно признанный принцип международного права, позволяет — если берем его за основу, сохраняя содержащуюся в нем мысль, — показать, что Советское правительство обязано сейчас, после дефинитивного окончания войны в Польше, освободить военнопленных для возвращения домой, невзирая на их национальную принадлежность.

Это прежде всего означает, что советские власти не могут отказать в освобождении и возвращении военнопленных, определенных вами как этнические немцы, которые проживают в Германии или генерал-губернаторстве, с мотивировкой, что эти пленные в действительности не являются этническими немцами. Более того, Советское правительство обязано освободить тех военнопленных из числа неэтнических немцев, в которых заинтересована немецкая сторона из-за особых причин, например, тех лиц, которые являются родственниками служащих или работников генерал-губернаторства.

Как я уже объяснял вначале, ходатайства посольства по вопросу освобождения военнопленных дали лишь незначительный позитивный результат. Накопленный опыт позволяет считать, что Советское правительство в этом вопросе подчеркнуто не собирается пойти навстречу немецким пожеланиям. Приводимые им причины задержки военнопленных необходимо, как я полагаю, считать, по сути, поводами. Доходит до того, что немецкая сторона выразила в меморандуме от 8 марта готовность передать советским властям происходящих с нынешней советской территории польских военнопленных — в общей сложности более 50 000 украинцев и белорусов. Народному комиссариату иностранных дел также сообщено в записке от 8 ноября 1940 года, что находящиеся в Германии польские военнопленные литовской принадлежности могут возвратиться в Литовскую ССР. Хотя первое из названных предложений не было принято советскими властями (относительно второго мы еще не знаем их позиции), наша готовность сделать возможным возвращение этих военнопленных домой, остается в силе.

В нынешних условиях существуют незначительные шансы, чтобы повторное, выдержанное в прежних рамках, обсуждение германским посольством данного вопроса повлекло изменение негативной позиции Советского Союза, коль скоро как меморандум от 27 августа 1940 года, так и многочисленные переговоры с компетентными представителями в Народном комиссариате иностранных дел остались без достойных быть отмеченными результатов. Может быть, в данном случае речь идет больше о том, чтобы как-то иначе заинтересовать Советское правительство с целью склонения его к благосклонной позиции в данном вопросе.

С этой точки зрения можно отметить обсуждение вопроса с послом СССР в Берлине Деканозовым, которому в прошлом году я передал меморандум от 27 августа который, насколько это известно, активно участвует рассмотрении проблем как заместитель народного комиссара иностранных дел.

Призывы о помощи, которые непрерывно поступают посольство от родственников военнопленных, рассмотрение которых задерживается безосновательно и вопреки праву, либо — в отдельных случаях — поступающие из лагерей и тюрем, требуют как можно более быстрого решения. Это касается и вопроса возвращения домой вывезенных и заключенных этнических немцев, о которых посольство докладывало в последнее время 5 и 6 текущего месяца.

Шуленбург

4

(1941 год) Отчет Рихарда Штиллера по возвращении из России о его переживаниях в советском плену. Копия.

Сразу же, как только мы вместе с двумя офицерами гарнизона Красник в ночь с 12 на 13 сентября 1939 года непосредственно перед вступлением немецких частей покинули казармы бывшего польского 24-го полка уланов, мы — три офицера, ищущие нового места расположения резервного кавалерийского полка Познанской бригады кавалерии, были захвачены в плен в сентябре 1939 года военными русскими частями. Вплоть до 25 сентября мы сидели вместе с 17 другими офицерами в имеющей 20 квадратных метров камере местного следственного изолятора. Лагерная охрана вначале была настроена враждебно, питание было действительно плохим, но мы не страдали от голода, поскольку существовали еще собственные запасы, хотя я и потерял во время взятия в плен все, что имел. Так, во время пребывания в плену я имел из одежды лишь бывший на мне тиковый мундир.

25 сентября нас отправили маршем в Советскую Россию; в первую ночь нас разместили в тюрьме в Славуте, где в течение целой ночи русские политические комиссары убеждали нас о райских условиях жизни в России. Из Славуты нас направили по железной дороге в лагерь для пересыльных в Шепетовке, где как размещение, так и питание в одинаковой степени было ниже критики. Там состоялась также первая регистрация, во время которой я, естественно, подчеркнул, как и в тюрьме, мою немецкую национальную принадлежность. Из Шепетовки польские солдаты были переправлены на родину, в то время как офицеров собрали и отослали в глубину России. Так, офицеры в количестве 1500 человек были погружены 29 сентября и после 2300-километровой поездки железной дорогой доставлены через Киев, Гомель, Брянск, Москву, Зубянск в район Сум Курской губернии. Нас было 32 человека в товарном вагоне. Теплую пищу мы получили только в Киеве, Гомеле и Брянске. В основном нам давали только черный хлеб и немного рыбных консервов, несколько кусочков сахара и лишь однажды — вплоть до того как меня довезли до Москвы и где мы имели возможность купить немного маргарина — я получил около 50 г масла. Наша поездка не была организована, поскольку нас отправляли из различных лагерей из-за их переполнения. 8 октября нас разместили в монастыре близ сахарного завода Тёткино около Сум Смоленского округа, где мы находились вплоть до 31 октября. Мы — 16 человек — лежали на полу в совершенно маленькой комнатке, питание не было разнообразным, почти все время давали чечевицу, однако все же предпринимались старания, чтобы как-то организовать нам в лагере жизнь. Прежде всего нам дали возможность мыться в бане в ближайшей деревне. Офицеров полиции и жандармерии от нас отделили, и 1 ноября мы — в количестве около 1000 человек — двинулись в направлении известного офицерского лагеря военнопленных Козельск около Смоленска. Козельск был нашим зимним лагерем, в нем было 4000 офицеров, 100 гражданских лиц, а также 500 подпоручиков и солдат. Разместили нас в 20 зданиях бывшего монастыря. Была проявлена забота об их обогреве, поэтому мы хорошо перенесли очень холодную зиму (максимум минус 48° С). Питание вначале было совершенно хорошим, правда, ухудшилось вместе с заполнением лагеря; во время финской кампании оно было неудовлетворительным и весной снова улучшилось. На месте была возможность мыться, однако почти всю зиму отсутствовала вода, и мы не избежали вшей и клопов. Для нас был создан лазарет, который содержался исключительно под надзором польских еврейских врачей под советским руководством. Однако вся система размещения, надзора, снабжения я т. д. полностью отличалась от системы, применяемой по отношению к польским офицерам в Германии. В нашем распоряжении были радио и газеты, так что мы ориентировались в текущих событиях. Общественное мнение и служба связи находились в польско-еврейских руках, следовательно, подстрекательская пропаганда имела открытые двери; мы, немцы, начали ощущать ее по получении первых писем. Первого немца, поручика Глассера из Катовиц, я встретил 9 ноября 1939 года и по его совету передал русским властям лагеря прошение в германское посольство в Москве с просьбой отправить меня на родину. Естественно, это прошение было сразу же передано полякам, так что в будущем я выглядел как «государственный изменник» (установление контактов с врагом во время войны). Благодаря этому прошению и факту, что оно стало достоянием гласности, я познакомился с другим немцем, подпоручиком Карлом Хофманом из Пудзяйова что в Восточной Галиции, так что мы создали в лагере маленькое немецкое сообщество. 21 ноября состоялась первая официальная регистрация офицеров и солдат немецкой национальности, а 24 ноября я мог написать мое первое письмо на родину — полное надежды на быстрое возвращение. 4 декабря мы, три немца, подготовили новое прошение, судьба которого была аналогичной первому, более того, оно не было направлено дальше. 9 февраля 1940 года состоялась вторая регистрация немцев, в результате которой число нас возросло до 20 человек, к которым еще подключились некоторые поляки, открывшие в себе немецкое сердце, особенно потому, что могли, как этнические немцы, рассчитывать на лучшее понимание в вопросах возвращения на родину. В январе и апреле нам предоставили возможность написать еще по одному письму, однако отправлены были только январские письма, остальные — задержаны с целью получения информации об их авторах. Особого внимания заслуживает также предложение русских лагерных властей об установлении контактов с нейтральными государствами, куда нас могли бы отправить. НКВД таким способом хотел перехватить материалы о конкретных связях отдельных офицеров. Работали в лагере сравнительно мало, так что время тянулось очень медленно. С началом норвежской кампании мысли всех пришли в движение, и чем больше побеждали немцы, тем сильнее мы ощущали на себе ненависть, которую проявляли к нам, немцам, организуя тайные суды и «товарищеский бойкот».

С 3 апреля по 12 мая лагерь был ликвидирован — его мелкие отделения переведены в другие места, о которых, естественно, ничего нельзя было узнать. Нас, немцев, перевезли последним транспортом вместе с представителями других национальных меньшинств в находящийся примерно в 80 км лагерь Павлищев Бор — бывшую большую усадьбу, где нас разместили в перестроенных хозяйственных помещениях. Жилищные условия и продовольственное обеспечение были значительно лучшими, чем в Козельске. Длившийся целый день труд (ремонт лагеря) и садовые работы делали пребывание в лагере более приятным. Прежде всего нас объединили с немцами из других лагерей, так что нас было около 10 процентов из 380 содержавшихся в лагере. Время для нас летело быстро, поскольку мы с радостью воспринимали сообщения с Запада о победах, могли смотреть в будущее значительно спокойнее, чем это было в Козельске.

13 июня, вскоре после занятия 10-местных комнат в большом жилом корпусе, мы были неожиданно высланы в лагерь Грязовец, находившийся в Вологодской губернии, в 400 км севернее Москвы, куда мы прибыли 18 июня.

16 июня мы услышали радостную весть о взятии Парижа. Пребывание в Грязовце можно действительно назвать приятным: климатические условия были очень полезными, сам лагерь находился в старых монастырских зданиях на лугу у реки, так что мы имели возможность часто пребывать на свежем воздухе. Размещение и питание можно назвать хорошими. Питание — даже слишком хорошим для тех, которые добровольно изъявляли желание работать на строительстве дороги, что мы, немцы, делали все без исключения. В Грязовце меня впервые обстоятельно допросили, однако интересовались исключительно моей биографией, причем и здесь наибольшее внимание обращалось на связи с заграницей. Неудача во Франции создала в отношениях с поляками условия, которые трудно было вынести, в Грязовце с ними дошло до многих стычек. 9 августа было вывезено 10 первых этнических немцев, в то время о цели транспортировки мы ничего не знали. Сегодня знаем, что они были отправлены 6 ноября, после 3-месячного пребывания в плену в Советском Союзе. Когда 26 сентября меня вместе с польским чиновником лагерной полиции вывезли из лагеря, я не знал, как сложится моя судьба; имел надежду, что мы едем на родину, однако предчувствовал, что все должно закончиться каким-то допросом. Я не ошибся, поскольку снова оказался в известной всему миру Лубянке в Москве. Там я провел три дня и 1 октября на рассвете был переведен в Бутырскую тюрьму, где снова встретился с вышеназванными десятью этническими немцами, которых освободили 30 октября. Моя надежда разделить их судьбу не подтвердилась. Я должен был еще продержаться до 27 декабря, когда в 10 асов вечера политический комиссар заявил, что специальный трибунал Советского Союза присудил меня к отправке в Германию. Пребывание в тюрьме перед отправкой по-видимому, является необходимостью, вытекающей из русского законодательства. 28 декабря 1940 года меня вместе с двумя гражданскими пленными — этническими немцами — отправили в Брест-Литовск, откуда 31 декабря нас впервые привезли на границу. Уже был проведен таможенный досмотр, однако в результате какой-то несогласованности нас снова отвезли в тюрьму. 3 января 1941 года в 3 часа дня для меня также пробил час свободы, когда мы — 13 этнических немцев, 6 военнопленных и один беженец с Волыни, 1 пленный войны 1914—1918 годов, 2 политических эмигранта, две женщины и двое детей пересекли мост на Буге около Брест-Литовска и были приняты немецкими таможенными властями и службами безопасности.