Документ по катынскому делу, переданный в мае 1988 года польскими историками советской части комиссии историков Польши и СССР по вопросам истории отношений между двумя странами¹

ЭКСПЕРТИЗА

Сообщения Специальной комиссии по установлению и расследованию обстоятельств расстрела немецко-фашистскими захватчиками в катынском лесу военнопленных польских офицеров, проведенная профессорами Я. Мацишевским, Ч. Мадайчиком, Р. Назаревичем и М. Войцеховским.

Экспертиза учитывает также допрос свидетелей Нюрнбергским трибуналом, сообщения журналистов о публичных допросах свидетелей Специальной комиссией (Правда о Катыни. Москва, 1944 г.) и по мере необходимости сообщения представителей Польского Красного Креста (руководителя Технической комиссии ПКК доктора М. Водзиньского и генерального секретаря ПКК К. Скаржиньского).

I

Сообщение советской Специальной комиссии по установлению и расследованию обстоятельств расстрела немецко-фашистскими захватчиками в катынском лесу военнопленных польских офицеров (в дальнейшем тексте называемое «Сообщением») датировано 24 января 1944 года. В этом Сообщении говорится, что польские офицеры были расстреляны немцами в катынском лесу между сентябрем и декабрем 1941 года. Число трупов, сказано в Сообщении, «по подсчету судебно-медицинских экспертов, достигает 11 000».

Основой заключения Специальной комиссии были свидетельства очевидцев и судебно-медицинская экспертиза. В сообщении комиссии, так же как и в показаниях профессора Прозоровского на Нюрнбергском процессе, упоминаются какие-то документы, которые использовала комиссия. Эти документы никогда не были описаны опубликованы или представлены польской стороне, как и результаты патологоанатомических исследований, о проведении которых информирует Сообщение комиссии.

В «Общих выводах» Сообщения говорится, что польские офицеры, «находившиеся в трех лагерях западнее Смоленска и занятые на дорожно-строительных работах до начала войны, оставались там и после вторжения немецких оккупантов в Смоленск до сентября 1941 года включительно». В заключении комиссии судебно-медицинских экспертов, являющемся составной частью Сообщения, говорится, что расстрел польских офицеров произошел в период между сентябрем и декабрем 1941 года. Немцы заняли Смоленск в середине июля 1941 года.

В «Общих выводах» далее говорится, что массовые расстрелы военнопленных поляков производило «немецкое военное учреждение, скрывавшееся под условным наименованием «штаб 537-го строительного батальона», во главе которого стояли оберстлейтенант Арнес и его сотрудники — обер-лейтенант Рекст, лейтенант Хотт».

Это Сообщение по сей день является последним, а фактически единственным выражением позиции СССР по рассматриваемому вопросу.

II

После сентября 1939 года интернированные властями СССР польские офицеры оказались сначала в пересыльных лагерях, находящихся вблизи бывшей польско-советской границы. Позднее, в ноябре 1939 года, они были размещены — около 4,5 тысячи в Козельске и 4 тысячи в Старобельске, в так называемых «специальных офицерских лагерях». В первом из них оказалось 4 генерала (Б. Богатеревич, X. Минкевич, М. Сморавиньский, Е. Волковицкий), а также контр-адмирал Ксаверий Черницкий, 200 офицеров ВВС, 50 — военного флота, несколько сот офицеров, в мирное время являвшихся инженерами, а также 300 врачей и 21 работник высших учебных заведений. В Старобельске было 8 генералов (Л. Биллевич, С. Галлер, А. Ковалевский, К. Луковский, Ф. Сикорский, К. Плисовский, Л. Скерский, П. Скуратович), 600 офицеров-летчиков, много армейских капелланов, более десяти работников высших учебных заведений, несколько сот инженеров (в мирное время), много учителей. Среди генералов, которые оказались в Козельске и Старобельске, половина была в отставке. Третий лагерь в Осташкове — точнее, на острове озера Селигер, — возник позднее, в начале 1940 года. Он насчитывал около 6500 человек. В нем находились 300 офицеров полиции, офицеры и унтер-офицеры КОП, работники тюремной охраны и т. д.

Направление польских офицеров в лагеря и тюрьмы СССР происходило также и после сентября 1939 года. Например, из Львова, где генерал В. Лангер (видимо, Лангнер. — Прим. перев.) сложил оружие перед советским командованием, ранее отказавшись капитулировать перед немцами, в декабре 1939 года было вывезено около 2 тысяч офицеров действительной службы и запаса после предварительной их регистрации. Это была более широкая акция, охватившая и другие местности. Точно неизвестно, какое число военных было арестовано и направлено в глубь СССР. Кроме того, в сентябре 1939 года доходило до расстрела взятых в плен офицеров (например, генерала Я. Ольшины-Вильчинского в Соподкинях). Во время ликвидации лагерей в Козельске, Старобельске и Осташкове в период с конца марта по май 1940 года было выделено 448 офицеров (245 из Козельска, 79 — из Старобельска, в том числе подполковник Зигмунт Берлинг, 124 — из Осташкова), которые сначала оказались в лагере Павлищев Бор, затем в Грязовце, откуда освобожденные после подписания договора Сикорский — Майский (от 30 июля 1941 года. — Прим. перев.) попали в 1941 году в создававшуюся в СССР польскую армию. Тела остальных офицеров из Козельска были обнаружены весной 1943 года в массовых могилах в Катыни. Судьба интернированных в Старобельске и Осташкове остается неизвестной по сегодняшний день.

Когда в марте — августе 1942 года эвакуировалась на Средний Восток армия генерала Вл. Андерса, в ее рядах насчитывалось 2430 офицеров. Среди них было более 400 из Грязовца, несколько сотен, произведенных в офицеры после их включения в подразделения, а также неизвестная по численности группа тех, кто скрыл от советских властей свои воинские звания. Наиболее многочисленную группу составляли те, кто в 1939 году пробрался в Литву — 2500 офицеров и 300 курсантов военных училищ, а также в Латвию — 176 человек. Незначительная часть из них переправилась на запад в армию генерала Сикорского (всего 490 офицеров и рядовых), остальные оставались, там в лагерях в Колотове и Кальварии. После вступления Прибалтийских республик в состав СССР они также были интернированы и оказались в известном уже лагере в Козельске (так называемый «второй» Козельск) и Павлищев Бор около Юхнова. Почти год спустя — в начале июля 1941 года — они были направлены в Грязовец, где присоединены к ранее там находившимся. Во время первой беседы генерала Вл. Андерса как главнокомандующего Польскими Вооруженными Силами в СССР с генералом Панфиловым 6 августа 1941 года тот проинформировал, что на советской территории находится еще 20 тысяч пленных, в том числе 1000 офицеров. Незадолго до этого Андерс провел инспекцию лагеря в Грязовце, в котором находилось 1200 офицеров и несколько сотен рядовых.

Генерал В. Сикорский во время визита в Москву в декабре 1941 года передал И. Сталину список разыскиваемых офицеров Войска Польского, включавший 3845 фамилий. Этот список генерал Андерс дополнил в марте 1942 года новым списком с 800 фамилиями. Последующая нота польского правительства от 27 июля 1942 года информирует советские власти, что оно разыскивает 8000 офицеров. В другой раз представители польских властей в СССР обратились с запросом о 10 000 офицеров. Эти списки были составлены на основании информации офицеров из Козельска, Старобельска и Осташкова, которые через Грязовец попали в Польскую армию в СССР, а также тех, кто находился в различных местах изоляции в СССР.

Согласно высказываниям Берии и Меркулова в беседе с несколькими польскими офицерами, интернированными в Грязовце, на тему о создании польской дивизии в СССР (в октябре 1940 года либо в январе 1941 года), о чем упоминается, в частности, в мемуарах генерала Зигмунта Берлинга, находящихся в Военно-историческом институте в Варшаве, — в отношении интернированных в Козельске и Старобельске была «совершена большая ошибка». В период с августа 1941 по апрель 1943 года Советское правительство, отвечая на польские запросы, утверждало, что все польские офицеры, интернированные в СССР, освобождены. Такой ответ получил от Сталина В. Сикорский 3 декабря 1941 года во время визита в Москву. Сталин выдвинул тогда предположение, что, быть может, они бежали в Маньчжурию, и поручил исполнительным органам начать поиски. В то же время в беседе с генералом Андерсом 18 марта 1942 года Сталин, отрицая то, что судьба польских пленных была якобы известна советским властям, и не давая никакого конкретного ответа, выдвинул гипотезу, что пленные разбежались из лагерей и могли быть захвачены немцами. Одновременно советские власти отказывались передать польским властям списки офицеров, которые находились в Козельске, Старобельске и Осташкове.

III

15 апреля 1943 года, то есть на третий день после опубликования немецкого сообщения об обнаружении в Катыни могил польских офицеров, Советское Информационное Бюро сообщило², что останки, найденные вблизи Катыни, интерпретируются как жертвы советского режима. Впервые было сказано также о том, что польские военнопленные, занятые на строительных работах, попали в руки немцев после отхода советских войск из района Смоленска. 26 апреля 1943 года в ноте наркома иностранных дел Молотова, врученной польскому послу, появляется утверждение, что останки, найденные в Катыни, это тела польских офицеров, которые были советскими пленными, но в 1941 году попали в руки немцев в оккупированном районе Смоленска и ими убиты.

Из вышесказанного следует, что советской стороне была известна судьба польских офицеров, если она могла сообщить уже через два дня после оглашения немецкого сообщения, что польские офицеры попали в руки немцев в 1941 году западнее Смоленска. Такой информации советские власти не давали польской стороне, начиная с 30 июля 1941 года, то есть с момента восстановления польско-советских дипломатических отношений, утверждая, что судьба этих людей им неизвестна, лишь выдвигая различные предположения. Ни в одном случае не указывалось, что эти офицеры попали в руки немцев под Смоленском летом 1941 года.

Переписка интернированных в Козельске, Старобельске и Осташкове с семьями прервалась в феврале — марте 1940 года. Таким образом, первая информация об их судьбе дошла до оккупированной родины тогда, когда пресса, издаваемая гитлеровскими оккупантами, начала публиковать персональные данные военных, останки которых были найдены в катынских могилах. Это касалось исключительно пребывающих ранее в Козельске. Факт их смерти нашел подтверждение в опубликованном в январе 1944 года Сообщении советской Специальной комиссии, где говорилось также, что до августа — сентября 1941 года они пребывали в лагерях западнее Смоленска и были убиты немцами.

IV

БЕССПОРНЫЕ ФАКТЫ, КАСАЮЩИЕСЯ КАТЫНСКОГО УБИЙСТВА

1. Весной 1940 года интернированные в Козельске польские офицеры перевозились по железной дороге на станцию Гнездово (Гнездовая) в нескольких километрах на запад от Смоленска. Об этом говорится в Сообщении и польских источниках.

2. Интернированные польские офицеры, перевезенные в Гнездово, были обнаружены в катынских могилах.

3. Причиной смерти явилось огнестрельное ранение черепа, повреждающее жизненно важные мозговые центры, вызывающее мгновенную смерть. В каждом случае огнестрельная рана находилась несколько ниже затылочного бугра и, направляясь вверх и вперед, заканчивалась чаще всего выходным отверстием в области верхней части лба. Смертельный выстрел производился с очень близкого расстояния из пистолета калибра 7,65 мм с использованием немецких патронов фирмы «Geco». У части жертв руки были связаны шнуром.

4. На останках из могил I — VII была зимняя одежда. Отчет Технической комиссии ПКК, а также наблюдения журналистов подтверждаются показаниями свидетеля, вызванного советским прокурором на Нюрнбергском процессе, Маркова: «Это была зимняя одежда, включая шинель и шерстяной шарф на шее».

5. Следует признать доказанным нахождение в катынских могилах 4151 жертвы. Техническая комиссия ПКК эксгумировала из I могилы — 2500, из II — 700, из III — 250, из IV — 150, из V — 51, из VI — 250, из VII могилы — 250 трупов. Идентифицировать удалось 2730 останков. Из VIII могилы, оцениваемой на 150 — 200 тел, эксгумировано всего десять. Число 11 тысяч жертв, названное в Сообщении, не подтверждается никакими материалами доказательств.

6. Общее число обнаруженных останков (документально подтвержденных Технической комиссией ПКК — 4151, а также находящихся в VIII могиле, — всего около 4300) приблизительно соответствует числу польских офицеров, вывезенных в апреле и мае 1940 года из Козельска, за исключением транспортированных 26 апреля и 12 мая 1940 года, которые оказались в Грязовце.

7. Советская Специальная комиссия провела повторную эксгумацию останков, эксгумированных до того Технической комиссией ПКК. Об этом свидетельствуют показания профессора Прозоровского, советского свидетеля на Нюрнбергском процессе, который сказал, что исследованные им останки были ранее обысканы, но вскрытию не подвергались. Извлечение комиссией 925 останков не является, таким образом, документальным подтверждением числа находившихся там польских офицеров. В Сообщении давалось понять (но не утверждалось прямо), что 11 тысяч тел включает офицеров как из Козельска, так и из Старобельска. Доказательством этого должно было служить обнаружение на шести останках (из 925) определенных (так в тексте. — Прим. перев. ) ³ вещественных доказательств, указывающих на то, что одни происходят из Старобельска, другие — из Козельска. Тем самым Сообщение косвенным путем внушало мысль, что убитые польские офицеры ранее были размещены в этих лагерях, а общая цифра в 11 тысяч покрывала — и даже превышала — число пропавших без вести офицеров. Это, следовательно, закрывало дискуссию о судьбе офицеров не только из Козельска, но и из Старобельска и Осташкова.

8. В катынских могилах оказались личные документы, позволившие идентифицировать 2730 останков из общего числа 4151. Советская Специальная комиссия, проводя повторную эксгумацию, не нашла других личных документов. Из этого следует, что могилу № 8, из которой Техническая комиссия ПКК эксгумацию не осуществляла, она не обследовала, других могил также не обнаружила.

9. Представители ПКК доказали существование по меньшей мере 8 могил, в том числе двух, тип котлованов под фундаменты размером: 16 X 26 м, а также 14 X 16 м. После повторного захоронения их было шесть, а также две отдельные (генералов). В общей сложности их площадь составляла 60 X 36 м. Советская Специальная комиссия установила факт существования двух могил, в том числе одной значительно большего размера — 60 х 60 м (то есть 3600 м²), а также 7 х 6 м. Размеры могил и их число, вероятно, определены по семи ямам, о которых вспоминают журналисты, бывшие в январе 1944 года в Катыни, а не на основании полного раскрытия могил, как это было сделано комиссией ПКК.

10. Останки польских офицеров, эксгумированные весной 1943 года, были перед повторным захоронением снабжены металлическими номерными табличками, которым соответствовали номера в опубликованных персональных списках. Об этих табличках Сообщение не упоминает.

11. Все попытки польских властей отыскать пропавших польских офицеров или получить информацию об их судьбе оказались безрезультатными (VII. 1941 — III. 1943 г.), а переписка их с семьями прервалась в феврале — марте 1940 года.

12. Катынское убийство старалась максимально использовать немецкая пропаганда с целью нарушения единства антигитлеровской коалиции. Лишь два вопроса, связанные с катынским делом, вызывали растерянность гитлеровских пропагандистов: число жертв (не нашло подтверждения в ходе эксгумационных работ называемое ими число в 10—11—12 тысяч), а также факт использования при казнях патронов немецкого производства, что позднее было объяснено массовым экспортом этих патронов в СССР (до 1932 года), а также в Польшу и прибалтийские страны.

13. Техническая комиссия Польского Красного Креста осуществляла гуманитарную деятельность: эксгумацию, идентификацию останков, а также повторное захоронение в братских могилах. Она не позволила немцам использовать себя в их пропагандистских целях, отказываясь подтвердить приводимую гитлеровской пропагандой цифру обнаруженных останков в 10—11—12 тысяч, а также, несмотря на угрозу самых суровых репрессий, не определяя даты смерти польских офицеров ни прямо, ни косвенно (например, в выдаваемых семьям свидетельствах о смерти катынских жертв).

V

СОМНЕНИЯ, НЕЯСНОСТИ, ПРОТИВОРЕЧИЯ

1. Свидетели и состав комиссии

Из содержания Сообщения не следует, что среди более чем 100 свидетелей, допрошенных Специальной комиссией, были люди из числа бывших интернированных польских офицеров, которые в период между апрелем 1940 и июлем 1941 года пребывали в лагерях № 1 — ОН, № 2 — ОН, № 3 — ОН, либо из группы, которая осталась в живых в Грязовце. Отсутствуют также показания работников НКВД охраны лагерей в Козельске, Старобельске и Осташкове. Их фамилии знали польские офицеры, которые пребывали в этих лагерях и остались в живых после войны. Среди называемых ими должностных лиц майора Ветошникова, представленного как комендант лагеря № 1 — ОН, не было. В составе Специальной комиссии не было также ни одного поляка, например, из числа представителей руководства Союза польских патриотов в СССР. Их присутствие в составе комиссии, расследующей преступление, совершенное по отношению к полякам, должно было быть морально обязательным.

2. Жертвы

Неясность вводит в Сообщение Специальной комиссии попеременное использование определений: «военнопленные поляки» и «военнопленные польские офицеры». Иногда создается впечатление, что свидетели говорят о каких-то неопределенных лагерях интернированных польских солдат, а не о лагерях для офицеров. Сам термин «военнопленные» вызывает возражения — они были интернированы.

3. Лагеря № 1 — ОН, № 2 — ОН, № 3 — ОН

Существование лагерей № 1 — ОН, № 2 — ОН, № 3 — ОН вызывает сомнение, поскольку:

— в Сообщении не указывается названий местностей, в которых они находились. В противоположность Козельску (первому и второму), Старобельску и Осташкову, нет возможности достоверно установить, существовали ли они вообще;

— после освобождения района Смоленска журналистам либо представителям СПП не были показаны строения (или их руины, учитывая, что фронт два раза проходил через этот район), оставшиеся от этих лагерей, размещение же 11 тысяч человек (именно столько, согласно Сообщению, там находилось) требовало огромных помещений, приспособленных к зимним условиям (согласно Сообщению, интернированные провели там зиму 1940/41 года);

— не представлено никаких документов типа интендантских либо административных, касающихся этих лагерей. Названные лагеря — если они существовали — должны были вести переписку со своими вышестоящими органами;

— никто из интернированных в этих лагерях не остался в живых, а из персонала представлен был только свидетель майор Ветошников, с которым ни один из интернированных польских офицеров, побывавших в лагерях, не сталкивался.

В Сообщении говорится, что «часть» персонала была захвачена немцами. Сразу же возникает вопрос, почему остальная «часть» не была допрошена; если «часть» не попала в руки немцев — она должна была доложить о судьбе лагерей своим вышестоящим органам.

4. Невозможность эвакуации этих лагерей представлена и обоснована в Сообщении совершенно неправдоподобно.

Чудом в ситуации, когда фронт едва передвинулся и военная оккупационная власть только возникла, была бы возможность схватить всех польских офицеров, находившихся до того времени в советском плену. Если в 1942 году шеф полиции безопасности и СД в генерал-губернаторстве Шёнгарт отказывался от выполнения приказа сажать в тюрьмы оставшихся на свободе польских офицеров без необходимой подготовки к такой операции, то каким образом она была бы возможной в момент вторжения немцев на территорию противника, да так, что ни один из нескольких тысяч интернированных офицеров не ушел живым, что ни один не оставил вести для семьи, друзей, знакомых, что ни один из них не добрался до каких-нибудь скоплений поляков.

5. Всякая информация о функционировании лагерей в Козельске, Старобельске и Осташкове прерывается весной 1940 года. В Сообщении польского министра национальной обороны от 17 апреля 1943 года говорится, что «с начала 1940 года советские власти стали информировать пленных, что лагеря будут ликвидированы, а пленные получат разрешение на возвращение домой и к семьям. Были составлены специальные списки с точным указанием места, куда пленные хотели бы направиться после их освобождения». Генерал 3. Берлинг записал в дневнике, что в лагере в Старобельске среди интернированных был проведен опрос на эту тему.

Эвакуация лагерей началась между 3 (Козельск) и 5 апреля 1940 года. Каждые несколько дней оттуда вывозилось — как говорят свидетели — от нескольких десятков до трехсот человек; это продолжалось до середины мая. Известно, что пленные из Козельска транспортировались в направлении Смоленска до станции Гнездово.

Специальная комиссия не назвала в Сообщении причины выгрузки польских офицеров весной 1940 года на станции Гнездово (в 16 км западнее Смоленска; место казни находилось на расстоянии 3 км от станции Гнездово); они были привезены — как косвенно упоминается — из лагерей в Козельске и Старобельске. Она не назвала точного расположения лагерей №№ 1 — ОН, 2 — ОН, 3 — ОН, но если они находились на расстоянии 24—45 км от Смоленска, следовало назвать причины разгрузки вагонов с офицерами именно на станции Гнездово.

6. В Сообщении советской специальной комиссии говорится, что «военнопленные поляки» до сентября 1941 года включительно пребывали в трех лагерях, расположенных в Смоленской области, — № 1 — ОН, № 2 — ОН, № 3 — ОН и заняты были на дорожных работах. Там они должны были находиться также и после оккупации этой территории немцами. В Сообщении советской комиссии названы поименно 16 свидетелей, подтверждающих нахождение «польских военнопленных» в лагерях Смоленской области.

Если бы с мая 1940 до июля 1941 года существовали лагеря с 11 тысячами польских офицеров, то следовало бы ожидать возобновления переписки польских офицеров с их семьями на родине. Однако в этот период семьи не получили от них никаких вестей. После мая 1940 года письма «пленным» польским офицерам возвращались с надписью «адресат неизвестен», а письма, направленные в ПКК либо советским властям за разъяснениями, оставались без ответа. Но офицеры, которые оказались в Павлищевом Бору, «втором» Козельске (после июля 1940 года) и Грязовце, переписку продолжали вести.

В период с мая 1940 по июнь 1941 года их в письмах спрашивали о судьбе остальных офицеров. Среди нескольких документов, найденных на останках советскими судебно-медицинскими экспертами, оказывается только одна почтовая пересылка для пленного (но без имени и фамилии) из Тарнополя, датированная 12 ноября 1940 года. Найденный на останках № 4 «текст» был написан от руки и имел поблекший адрес. Если бы переписка многих тысяч пленных с семьями продолжалась до 1941 года, немецкая пропаганда не могла бы утверждать, что они были убиты весной 1940 года. Такая пропаганда с легкостью обратилась бы против немцев.

7. Другое сомнение вызывает использование «пленных» офицеров на работах по строительству и ремонту дорог. В Сообщении советской Специальной комиссии говорится: «Военнопленные поляки, находившиеся в трех лагерях западнее Смоленска и занятые на дорожно-строительных работах до начала войны, оставались там и после вторжения немецких оккупантов в Смоленск — до сентября 1941 года включительно».

В связи с этим возникает вопрос, почему повинность работы при строительстве и ремонте дорог не применялась по отношению к другим интернированным, находящимся в лагерях, сначала в Павлищевом Вору, позднее в Грязовце или «втором» Козельске. Почему в лагерях № 1 — ОН, № 2 — ОН, № 3 — ОН оказались также инвалиды, люди с протезами рук и ног, не способные к работе, а также люди в возрасте более 60 лет, в то время как во «втором» Козельске работа была добровольной и направлялись на нее только признанные трудоспособными? Почему в этих лагерях должны были работать также и генералы, если в остальных лагерях они имели прикомандированных к ним ординарцев и адъютантов?

8. Советская Специальная комиссия утверждала в Сообщении, что польские военнопленные после начала военных действий в силу сложившейся обстановки «не могли быть своевременно эвакуированы».

Подтверждением этому должны были бы служить показания мало кому известного майора Ветошникова, начальника лагеря № 1 — ОН. О невозможности получения вагонов на эти цели дал показания С. Иванов, один раз называемый замещающим начальника движения Смоленского участка Западной железной дороги, а другой — бывшим начальником станции Гнездово. Ввиду невозможности получения вагонов майор Ветошников не вернулся в лагерь, тем более что безрезультатными оказались его попытки связаться с Москвой для получения разрешения двинуться пешком. «К этому времени, — как утверждает он, — Смоленск уже был отрезан немцами от лагеря». В брошюре «Правда о Катыни», изданной в Москве Союзом польских патриотов, два журналиста: польский — Ежи Борейша и Эдмунд Стивене, бостонский журналист, — приводят показания вышеупомянутого С. Иванова во время допроса свидетелей Специальной комиссией в присутствии журналистов 23 января 1944 года. Он уточнил, что попытки Ветошникова получить вагоны имели место 12 июля 1941 года. Но, по его мнению, темп немецкого наступления был так велик, что оказалось невозможным вывезти польских пленных по железной дороге.

Дата 12 июля имеет существенное значение, поскольку 12—14 июля Смоленск еще был свободен. Ситуация ухудшилась 15—16 июля, когда в город вторглись немцы и в нем велись бои, завершившиеся вечером 16-го взятием ими города. Но положение изменилось еще раз 26—27 июля, когда войска Красной Армии, учитывая важное стратегическое значение города, предприняли попытку отбить его, ворвались в северную часть и заняли вокзал. Однако из-за опасности окружения 16-ой и 20-ой армий вынуждены были отступить, закончив этот маневр 5 августа.

Такова была ситуация в Смоленске, в 25—45 км на запад от которого находились три лагеря: № 1 — ОН, № 2 — ОН, № 3 — ОН (данные Специальной комиссии). Легко оценить, что можно было их эвакуировать пешком за полдня или день в Смоленск и далее. Известно, что в значительно более трудной обстановке были эвакуированы лагеря в Скнилове (недалеко от Львова) сначала пешком, а затем железной дорогой, или в Золотоноше на Днепре. А вообще известные факты, относящиеся к лагерям интернированных рядовых Войска Польского, работавших на строительстве дорог, аэродромов и оборонительных укреплений вблизи Западной границы СССР или фронта, показывают, что обычно удавалось эвакуировать их в глубь страны и при бóльших расстояниях. Там же, где это оказывалось невозможным, их распускали по домам. (Это не касается лишь заключенных в тюрьмах НКВД, где ввиду невозможности их эвакуации часть из них была расстреляна, как, например, во Львове, Луцке, Минске, остальные же оставлены на месте, что, как правило, дало им возможность выбраться на свободу.) Следует при этом добавить, что польские офицеры, интернированные в 1939 году в Литве и Латвии и перевезенные оттуда летом 1940 года в лагерь в Козельске, были полностью и без помех эвакуированы в июле 1941 года по железной дороге в лагерь в Грязовце, а оттуда освобождены после подписания польско-советского соглашения 30 июля 1941 года.

Информация майора Ветошникова о том, что он не мог связаться по телефону с Москвой до того, как враг вторгся в Смоленск, то есть в течение четырех дней, противоречит известной четкости работы служб государственной безопасности, НКВД. Кроме того, ничего не известно о судьбе остальных лагерей.

Ветошников, по его словам, ждет приказа ликвидировать лагерь, наконец спокойно оставляет его до «выяснения» ситуации в Смоленске. Не проведя эвакуации, он должен был, согласно действующим правилам, доложить вышестоящим органам, что пленные попали в руки немцев. Если это так, то об этом должен был бы знать генерал Панфилов при разговоре с генералом Андерсом 6 августа 1941 года, а Сталин должен был располагать информацией о судьбе польских офицеров из лагерей № 1, 2, 3—ОН при беседе с генералом Сикорским 3 декабря 1941 года.

Если в Сообщении Специальной комиссии говорилось, что только часть лагерной охраны попала в руки немцев, то следовало бы допросить по этому вопросу, кроме Ветошникова, других лиц из охраны, чего не было сделано. Учитывая факты многочисленных побегов польских офицеров из немецких лагерей в рейхе, представляется малоправдоподобным, чтобы из тысяч офицеров, находившихся в лагерях Смоленской области, как во время строительства дорог, так и в период великого хаоса, неизбежного во время боев, не было попыток самоосвобождения, не предпринято попытки группового или индивидуального побега, несмотря на благоприятствующие этому обстоятельства. Трудно себе представить, чтобы стража охраняла лагерь вплоть до самого прихода немцев. Ведь в советско-германской войне в июле 1941 года не было непрерывной линии фронта. При тактике клиньев в наступлении и опорных пунктов в обороне часто оставались значительные территории, не тронутые ногой немецкого солдата, где можно было искать укрытия. Можно его было также искать в огромных лесах и там, где быстро возникло партизанское движение. Это давало шанс успешно совершить побег, переждать в укрытии и даже пробраться на родину. Известны единичные случаи возврата на родину бывших польских солдат, интернированных в советских лагерях или из них освобожденных, но оставшихся в СССР.

9. Из показаний свидетелей, содержащихся в Сообщении, следует, что немцы проводили многочисленные облавы на пленных — поляков, сбежавших из лагерей. Это противоречит информации в Сообщении о том, что «все военнопленные поляки, а также часть охраны и сотрудников лагерей попали в плен к немцам». Среди свидетелей нет также единства в отношении времени, когда происходили облавы на пленных поляков. Один из них говорит об их проведении осенью 1941 года (Картошкин И.), другой утверждает, что облавы имели место в августе — сентябре 1941 года (Фатьков Т.) и что позже военнопленных поляков уже не было.

Эти показания представляются неправдоподобными еще и потому, что немцам во время войны и оккупации не удалось овладеть Смоленщиной настолько, чтобы при таких мероприятиях, как облавы на польских офицеров — «пленных», они могли захватить всех до единого. Поздним летом и осенью 1941 года немецкие армии были нацелены завершить войну при помощи блицкрига, а очистка тылов на Смоленщине была задачей Оперативной группы «Б», которая прибыла в Оршу 23 июля 1941 года, а в Смоленск — 5 августа 1941 года.

10. В Сообщении говорится, что убийство имело место осенью 1941 года, а комиссия судебно-медицинских экспертов уточнила, что «расстрел относится к периоду около 2-х лет тому назад, то есть между сентябрем — декабрем».

Между этими заключениями и показаниями свидетелей существует расхождение. Свидетели, дающие показания по вопросу о времени расстрела польских офицеров, говорили, что это случилось в августе или в августе — сентябре 1941 года. Советский свидетель на Нюрнбергском процессе Базилевский показал, что расстрел пленных поляков был завершен в сентябре 1941 года. Другие свидетели, дававшие показания комиссии, говорили, что облавы на сбежавших пленных поляков прекратились в конце сентября.

Однако комиссия, не обосновывая, исключила август и передвинула дату казни на сентябрь — декабрь. Следовало ли это из факта, что зарубежные журналисты, приглашенные для осмотра раскопанных могил и присутствующие на публичном допросе свидетелей, констатировали, что убитые были одеты в теплую зимнюю одежду? Такую одежду можно носить в окрестностях Смоленска в апреле, а не в августе, когда там тепло или даже жарко. Вероятно, трудности объяснения этого обстоятельства склонили комиссию, не считаясь с содержанием показаний свидетелей, передвинуть время преступления на позднюю осень и исключить месяц август.

11. В пункте 3 общих выводов Сообщения говорится, что «массовые расстрелы польских военнопленных в катынском лесу производило немецкое военное учреждение, скрывавшееся под условным наименованием «штаб 537-го строительного батальона», во главе которого стояли оберстлейтенант Арнес и его сотрудники — обер-лейтенант Рекст, лейтенант Хотт».

В ходе Нюрнбергского процесса установлено, что оберстлейтенант Фридрих Аренс (а не Арнес, как в Сообщении) командовал 537-м полком связи и оказался на Смоленщине только в ноябре 1941 г. Обер-лейтенант Рекс был адъютантом полка, а лейтенант Хотт — одним из командиров. Дававший показания в качестве свидетеля обер-лейтенант Рейнхард фон Айхборн, эксперт по телефонной связи в полку 537, штаб которого находился в Козьих Горах в Катыни, как и сам оберстлейтенант Аренс, разъяснили, что в Козьих Горах не было полка саперов (рабочего). Не доказано, что они знали о расстреле «пленных» — польских офицеров. 537-й полк связи находился в подчинении генерала Е. Оберхойзера, который также давал показания в Нюрнберге. Он командовал связью в группе армий «Центр», прибыл в Катынь в сентябре 1941 года. Тогда во главе полка стоял оберстлейтенант Беденк, пока в ноябре 1941 его не заменил оберстлейтенант Аренс.

В ходе судебного расследования в Нюрнберге советский прокурор Смирнов, допрашивая оберстлейтенанта Аренса, пытался обратить внимание суда на деятельность Оперативной группы «Б», которая, по мнению советского прокурора, высказанному в ходе допроса, могла бы быть ответственной за катынское убийство. Однако вопрос о возможной ответственности Оперативной группы «Б» за катынское убийство в ходе дальнейшего расследования не был поднят советским обвинителем. В сохранившихся подробных рапортах о деятельности Оперативной группы «Б» нет следа о предпринимаемых карательных операциях в отношении польских офицеров. В результате катынское преступление не было упомянуто в Нюрнбергском приговоре, то есть там не была доказана вина немецких преступников в этом особом случае, несмотря на признание Германии виновной в совершении других преступлений в отношении пленных. Советский член Нюрнбергского трибунала И. Т. Никитченко не заявил возражений или особого мнения по этому вопросу.

VI

СУДЕБНО-МЕДИЦИНСКАЯ ЭКСПЕРТИЗА

По вопросу собственно судебно-медицинской экспертизы мы не берем слова, не имея для этого компетенций. Однако при рассмотрении катынских событий ее результаты должны быть сопоставлены с результатами экспертизы Технической комиссии Польского Красного Креста.

1. Документация, обнаруженная на останках

В Сообщении говорится, что в связи с ухудшением для Германии к началу 1943 года общей военно-политической обстановки немецкие оккупационные власти в провокационных целях предприняли ряд мер к тому, чтобы приписать свои собственные преступления органам Советской власти в расчете поссорить поляков с русскими. В этих целях в катынском деле использовались лживые показания свидетелей, доставка немцами останков расстрелянных ими военнопленных поляков и увеличение таким образом числа «жертв зверств в катынском лесу», а также ликвидация компрометирующих виновников преступления документов и вещественных доказательств. Что касается свидетелей, то было использовано их несколько, чтобы дополнить собранную основу вещественных доказательств. Тех самых свидетелей, которых, если они оставались на месте и были живы, использовала потом Специальная комиссия. Самым важным является вопрос о вещественных доказательствах.

2. В Сообщении приводится 9 вещественных доказательств, подтверждающих вину немцев, с оговоркой, довольно неясной, что это только некоторые из найденных экспертами. Остальные никогда опубликованы не были. Эти 9 документов были обнаружены на шести останках из 925 вновь эксгумированных трупов. Они были извлечены из одежды первой сотни повторно эксгумированных (последний относится к трупу № 101). Среди них не было личных документов; была одна иконка. Из остальных документов пять составляли квитанции, выданные лагерем, два — почтовые открытки (одна полученная, одна неотправленная), а также письмо из Варшавы, направленное в советское учреждение.

Одним из этих доказательств является неотправленная почтовая открытка с датой 20 июня 1941 года, отправителем которой был Станислав Кучинский. Действительно, ротмистр с этим именем и фамилией, внук польского эмигранта, одного из организаторов турецкой армии, находился, правда, в Старобельском лагере, но уже в ноябре 1939 года был вывезен в неизвестном направлении, после этого о нем ничего не было известно. Ранее он подал заявление в турецкое посольство в Москве с просьбой отозвать его в Турцию.

3. В Сообщении говорилось об эксгумации и обследовании 925 останков, но они не были идентифицированы из-за отсутствия документов в одежде жертв, за исключением четырех. Однако идентификация была возможна. Эти останки были ранее эксгумированы немцами и положены в новые могилы после того, как были пронумерованы (металлические таблички с номерами), а поименный список был немцами опубликован еще до того, как Специальная комиссия начала работу. Если бы они принадлежали 150—200 не эксгумированным ранее трупам из восьмой могилы либо нескольким тысячам, превышающим число эксгумированных ранее (4 тысячи извлеченных, а 12 тысяч якобы захороненных в Катыни польских офицеров), то при них должны были бы оказаться документы, удостоверяющие личность. Если немцы подвергли осмотру 4 тысячи останков и большинство из них имело документы, а согласно советскому Сообщению останков было 11 тысяч, то почему не было попытки извлечь ранее не эксгумированных, провести их осмотр?

Заключения ПКК охватывают более 2700 идентифицированных останков убитых офицеров, их фамилии были опубликованы, обнаружено 3194 документа и, кроме того, советские газеты весны 1940 года. В учетном списке имеются ошибки или фальсификации, в частности в немецком списке оказались: один живущий сегодня (Ремигиуш Бежанек) и несколько убитых в оккупированной Польше (например, полковник Ян Залуска), однако это не нарушает достоверности основного перечня фамилий жертв.

4. Дневники и записи жертв велись до марта, а в одном случае — до первой декады апреля 1940 года. Записи в календаре подпоручика Бартыса из Кракова доходят до 15 марта, причем дальнейшие странички календаря не вырваны и не имеют следов стирания дальнейших записей или их уничтожения. Дневник майора А. Сольского, содержащий, в частности, записи от 7 апреля 1940 года, когда он вместе с 92 пленными был вывезен, заканчивается 9 апреля следующей записью: «Привезли куда-то в лесок, что-то вроде дачной местности. Здесь тщательный обыск. Взяли часы, на которых 6.30 (8.30), спрашивали меня об обручальном кольце, забрали рубли, портупею, перочинный нож» (версия из сообщения подполковника Моссора, привезенного из Вольденберга, в то время как доктор Водзиньский записал это иначе: «Привезли нас в лесок, время — 8.30, забирают часы, портупеи, перочинные ножи, рубли»). Если принять во внимание очередность выездов, то майор Сольский находился в группе между 644 и 736 и оказался в большой могиле с 2,5 тысячами жертв, эксгумация из которой проводилась в первую очередь и откуда до конца апреля извлечено около тысячи останков. Его останки извлечены наверняка позднее, чем побывала в Катыни делегация польских пленных из Вольденберга (середина апреля 1943 года). Дневник этот, насчитывающий 29 страничек, проверил с точки зрения его ценности полковник Я. Гробицкий, друг Сольского, который из Козельска попал в Грязовец. Информация, содержащаяся в нем о жизни в лагере в Козельске (в частности, качество хлеба, полосы) и о семье, оправдывает отношение к нему как к подлинному документу. Тот факт, что на останках не находили часов, думается, дополнительно подтверждает подлинность записей.

Возможно ли было фальсифицировать документы тысяч жертв, как это может вытекать из Сообщения Специальной комиссии? Разве комиссии различных экспертов не сориентировались бы, что в марте—апреле 1943 года, когда, несмотря на морозы, снег, промерзшую землю, могилы были раскрыты, что из одежды многих тысяч убитых были изъяты все документы, дневники с датой позже апреля 1940 года, а также подброшены советские газеты весны 1940 года? Возможно ли уничтожение части документов и замена их другими в такое короткое время и без заметных следов как на одежде, так и в размещении массы тел? Слежавшаяся масса трупов, эксгумированных Технической комиссией ПКК, исключала такую возможность. Аннулируя в Нюрнберге свое заявление, сделанное в 1943 году, доктор Марков из Софии этого заключения международной медицинской группы под сомнение не ставил. Непонятным было бы также, почему газеты весны 1940 года, обнаруженные на останках, эксгумирующие выбрасывали, каждый мог их собрать. Показание А. М. Московской, повторяющее сообщения М. Егорова, советского пленного, якобы использованного при обработке трупов, неубедительно, так как не имеет подтверждения в других показаниях.

ОБЩИЕ ВЫВОДЫ

Загадочный, неконкретный, избегающий подробностей характер Сообщения и его внутренняя противоречивость не позволяют сделать обоснованных выводов и дают основания сомневаться в его достоверности, если принять во внимание как показания на Нюрнбергском процессе, так и невключение катынского дела в приговор, отчеты Технической комиссии ПКК, а также отчеты, представленные командованию польской армии в СССР.

Не доказана, в частности, вина 537-го полка (не саперов, а связи) в катынском убийстве, а также вина Оперативной группы «Б». Утверждения о пребывании офицеров в лагерях № 1-ОН, № 2-ОН, № 3-ОН и о невозможности их эвакуации голословны и не дают оснований признать их достоверность.

Обширной западной литературе, а также радиопропаганде по вопросу о Катыни мы могли противопоставить лишь упомянутое Сообщение Специальной комиссии от 1944 года. С этого времени не было опубликовано каких бы то ни было новых документов, которые позволили бы опровергнуть или хотя бы только ослабить аргументацию, свидетельствующую о вине НКВД, дополнить конкретным материалом недостатки, недосказанности и противоречия, содержащиеся в Сообщении.

Апрель 1988 года.

Политика. 1989. № 33. 19 августа

Помещенный в «Политике» текст Экспертизы сопровождается следующими пояснениями профессора Я. Мацишевского:

«Публикуемый текст является плодом работы и одновременно выражением позиции польской части комиссии историков Польши и СССР по вопросам истории отношений между двумя странами. Этот текст непосредственно касается катынского преступления, но косвенно также и более широкой проблемы: судьбы всех поляков, интернированных до весны 1940 года в лагерях Козельска, Старобельска и Осташкова. Много раз подчеркивалось, что жертвами катынского преступления были только офицеры Войска Польского (действительной службы, запаса и отставные), привезенные на место казни из Козельска. Судьба узников Осташкова и Старобельска — несомненно так же трагическая — до сего времени неизвестна.

Исходным пунктом исследовательских работ комиссии в этой области должна была быть прежде всего научная критика официального Сообщения советской Специальной комиссии от 24 января 1944 года, называемой обычно комиссией Бурденко. Это Сообщение, как известно, пыталось обосновать тезис об ответственности немцев за катынское убийство.

Польская сторона по предложению советских коллег представила эту критику в форме письменной Экспертизы, используя как материалы, содержащиеся в публикациях, вышедших на Западе (в частности, сборник «Катынское преступление в свете документов»), так и другие польские и западные источники. Была использована также богатая литература на эту тему на разных языках. Такой исходный пункт в процессе исследования был необходим, если учесть, что Сообщение комиссии Бурденко было до недавнего времени единственным выражением позиции советской стороны по этому вопросу. Впрочем, подобную методологию исследований принял ранее самый известный сегодня знаток катынской проблематики на Западе профессор Ю. К. Заводны (см.: Заводны Ю. К. Доказательства катынского преступления в свете документов // Пшеглёнд Польски. 1939⁴. 9 марта. С. 7).

Стремление к максимальной эффективности исследовательского процесса привело к тому, что авторы экспертизы старались опираться прежде всего на прямую аргументацию, на неопровержимый материал источников (например, на документы Нюрнбергского процесса). Мы избегали также построения гипотез, опирающихся на недостаточно достоверные материалы источников.

В связи с характером текста (Экспертиза) авторы не придавали слишком большого значения литературной форме работы, поэтому литературная правка текста могла бы наверняка внести не одно исправление.

Работа по Экспертизе была закончена весной 1988 года и 11 мая того же года она была передана советской части комиссии. Советские коллеги отметили необходимость поиска советских источников. Но, несмотря на наши постоянные настоятельные просьбы, этих материалов мы до сего времени не получили.

Указание даты окончания работы по Экспертизе (апрель 1988 года) имеет существенное значение, поскольку в течение последнего года в Польше, в СССР и на Западе появилось несколько важных и множество менее важных публикаций по теме катынского преступления. Некоторые из них (в частности, изданная недавно книга Чес-лава Мадайчика «Катынская драма» или опубликованный В. Т. Ковальским на страницах «Одродзене», так называемый Доклад Скаржиньского, а затем дискуссия по анализу этого документа) обогащают наши знания о катынском преступлении множеством существенных подробностей, подтверждающих, но и дополняющих выводы Экспертизы.

Из советских публикаций следует отметить прежде всего статьи «Символ общей беды» (Эхо планеты. 1989. № 24), «Катынь: подтвердить или опровергнуть» (Московские новости. 1989. № 21) и «Тайны катынского леса» (там же. 1989. № 32). Эта последняя содержит информацию, подтвержденную свидетелями, что катынский лес был местом массовых казней жертв сталинского террора уже с 1935 года, что дополнительно подтверждает достоверность отчетов Технической комиссии Польского Красного Креста, работавшей в Катыни с апреля по июнь 1943 года. Появилось также много других публикаций, большинство из которых является либо перепечатками (например, катынский список), либо компиляциями, не приводящими новых источников. В качестве своеобразного курьеза среди публикаций о Катыни следует отметить работу Р. Хорыня-Свёнтека (1988 год), изданную в Лондоне, представляющую собой бездарную и наивную попытку воскресить выводы сообщения комиссии Бурденко. Автор дождался суровой оценки своей публикации на страницах газеты «Жиче Варшавы» от 27 января 1989 года, как и совершенно неожиданной защиты в еженедельнике «Тыгодник повшехны» от 21 мая 1989 года. Еще раз оказалось, что полная научная критика версии о немецкой ответственности за катынское убийство, опровергающая ее полностью и без остатка, все еще остается актуальной.

В свете аргументации, представленной широкому кругу читателей в Экспертизе, не может вызывать сомнения ни расхождение с правдой заключения комиссии Бурденко, ни полная ответственность НКВД за катынское убийство и за гибель узников Старобельска и Осташкова, хотя до сего времени место их смерти и погребения не может быть бесспорно установлено без ознакомления с советскими документами».

Ярема Мацишевский

Примечания

1. Перевод с польского.

2. См.: Правда. 1943. 16 апреля.

3. Видимо, следует: «точнее не определенных». — Прим. перев.

4. Так в тексте. — Прим. перев.