Библиотека
Исследователям Катынского дела
Главная
Хроника событий
Расследования
Позиция властей
Библиотека
Архив
Эпилог
Статьи

На правах рекламы

BBus Service. Для всех типов транспортных средств сход развал бирюлево западное Москва.

2. Пирог поделен. Что же дальше?

Чтобы понять сущность и дать должную оценку этому договору, необходимо иметь в виду еще и то, что он был «головным» в системе последующих политических, экономических и торговых договоров и соглашений, заключенных между СССР и Германией. Среди них своей особой одиозностью, о чем свидетельствует даже его название, выделяется договор о дружбе и границе между СССР и Германией, заключенный в Москве 28 сентября 1939 г. и также вступивший в силу с момента его подписания, хотя и предусматривавший соответствующую ратификацию.

Переговоры 28 сентября, посвященные установлению на территории Польши границы государственных интересов СССР и Германии, начались по инициативе Германии, о чем Риббентроп сообщил Молотову 23 сентября. Причем он одобрил «русскую точку зрения о прохождении будущей границы по четырем рекам», включая и Писсу1. Об атмосфере, в которой проходили переговоры в Москве, свидетельствовал сам Риббентроп, заявивший, что в Кремле он «себя чувствовал как среди старых партайгеноссен»2. Эти и другие подобные факты подтверждают, что речь шла, по существу, о попытке Риббентропа представить фашистскую партию близкой по духу к коммунистической партии.

В принятом документе устанавливалась граница между государственными интересами обеих стран на территории Польши, хотя в германо-советском коммюнике от 22 сентября 1939 г. она еще именовалась «демаркационной линией между германской и советской армиями» и должна была проходить гораздо восточнее линии, согласованной 23 августа 1939 г., т. е. по рекам Нарев — Буг — Висла — Сан до ее истоков3. Далее отмечалось, что эта граница признается окончательной и будет устранено всякое вмешательство третьих держав в это решение, причем необходимое государственное переустройство стороны производят каждая в своей зоне (статьи II и III). Наконец, договаривающиеся стороны пришли к выводу, что это «переустройство станет надежным фундаментом для дальнейшего развития дружественных отношений между их народами» (статья IV)4.

Небезынтересно заметить, что оба текста договора — на немецком и русском языках — были признаны аутентичными. Но при грамматическом толковании становится непонятным, почему в названии договора на немецком языке слово «дружба» поставлено после слова «граница», а в тексте на русском языке — наоборот. Действительно ли это объясняется различием в стилистике обоих языков или здесь скрывается политический смысл, т. е. что Сталин был более заинтересован в предложенной им «дружбе», чем Гитлер? Название документа, как справедливо указывается в тезисах Комиссии ученых СССР и ПНР «Канун и начало второй мировой войны», «фактически обеляло фашизм, деформировало классовые установки в общественном и индивидуальном сознании, имело тяжелые последствия как для Польши, так и для СССР…»5.

В одном конфиденциальном и двух секретных протоколах, приложенных к договору от 28 сентября, были уточнены некоторые территориальные изменения в полосе от Балтийского до Черного моря. В частности, территория Литвы была включена в область государственных интересов СССР, а территория Люблинского воеводства и часть Варшавского отходили к сфере государственных интересов Германии. Стороны согласились в том, что они будут пресекать всякую агитацию польского населения, направленную против другой стороны6.

Тогда же и в последующий период была достигнута договоренность о взаимном переселении из СССР лиц немецкой национальности и из области государственных интересов Германии — лиц украинской, белорусской и литовской национальностей7. В середине октября 1939 г. была создана советско-германская смешанная комиссия по переселению. С немецкой стороны ее возглавлял советник посольства Германии в СССР Ф. Твардовский, с советской — М.М. Литвинов. Ее первое заседание состоялось 21 октября 1939 г. в Москве8. Судя по отчету немецкой части комиссии, член советской части комиссии заместитель наркома внутренних дел комдив И.И. Масленников заявил на заседании 7 ноября 1939 г., что Советский Союз «не нуждается в состоятельных переселенцах белорусах и украинцах, а лишь в пролетариате и широких народных массах». Немцы сделали также вывод, что советская делегация «не интересуется судьбой евреев»9.

В развитие идей договора 23 августа 1939 г. между Советским Союзом и Германией был заключен ряд новых соглашений экономического и торгово-кредитного характера. Здесь также не обошлось без конфиденциального протокола, в котором излагались условия предоставления кредита10. При анализе заключенных тогда кредитных соглашений важно обратить внимание на довольно высокие процентные ставки, установленные Германией11.

В рамках кредитного соглашения от 19 августа 1939 г. к 22 июня 1941 г. СССР поставил Германии товаров на сумму более 142 млн. марок, а Германия — Советскому Союзу на сумму около 107 млн. марок, в том числе по военным заказам — на 721,6 тыс. марок из 58,4 млн. марок, предусмотренных кредитным соглашением.

По хозяйственному соглашению, подписанному 11 февраля 1940 г., стороны обязались дополнительно осуществить взаимные поставки на сумму 640—660 млн. марок каждая. Стоимость советских военных заказов должна была составить более 133 млн. марок. К 22 июня 1941 г. по этому соглашению Советский Союз поставил в Германию товаров на сумму 310,3 млн. марок, а Германия в СССР — на 287,6 млн. марок, в том числе по военным заказам — на 81,57 млн. марок. К 1 августа 1940 г. в Советский Союз были поставлены образцы военных самолетов, авиационного оборудования, артиллерийских орудий, зенитных пушек, среднего танка Т-III, различных видов стрелкового оружия, недостроенный крейсер «Лютцов».

Важно отметить, что тогда же стороны подписали и секретный протокол, который закреплял согласие советских организаций перепродать фирмам Германии с оплатой в иностранной валюте закупленные в третьих странах металлы и другие товары12.

10 января 1941 г. было заключено соглашение о взаимных поставках товаров на сумму 620—640 млн. марок, в том числе более чем на 141 млн. марок по советским военным заказам. По этому соглашению к 22 июня 1941 г. СССР поставил Германии товаров на 185,3 млн. марок, а Германия Советскому Союзу — на 14,8 млн. марок, в том числе по военным заказам — на 210,7 тыс. марок13.

В течение года после подписанного 11 февраля 1940 г. хозяйственного соглашения с Германией СССР обязывался поставить ей 1 млн. т зерна, 900 тыс. т сырой нефти, 100 тыс. т хлопка, 500 тыс. т фосфатов, 100 тыс. т хрома, 500 тыс. т железной руды, 2 400 кг платины, лес, каучук и др.14 К началу Великой Отечественной войны Германия рассчиталась с Советским Союзом за поставки лишь на 50—60%15.

Шнурре, который вел с советскими представителями все экономические переговоры после 23 августа 1939 г., в докладе своему шефу Риббентропу отмечал, что советские поставки имеют важное значение для германского военного производства и ведения войны16. Но одновременно он сообщал, что его «партнеры по переговорам в своей армяно-кавказской манере (намек на Микояна. — М.С.) пытаются использовать возникающие вопросы для того, чтобы приобрести нужные им преимущества». С целью давления на советскую сторону Шнурре предложил использовать тогда еще нерешенный вопрос об окончательном определении границы на литовском участке17.

В своем инструктивном письме от 11 января 1941 г., направленном всем германским представительствам за рубежом, кроме Москвы, один из влиятельных чиновников министерства иностранных дел Риттер предлагал через все средства массовой информации и в беседах с официальными лицами обращать внимание на важное значение новых экономических соглашений, заключенных с Советским Союзом. Аргументация при этом была следующей: благодаря соглашениям окончательно устраняется английская блокада и Германия в состоянии развивать свою военную экономику даже без советских поставок, хотя некоторые виды сырья и продовольствия имеют для нее особое значение; Советский Союз выполнил все свои обязательства перед Германией, а по некоторым видам даже перевыполнил; Англии и США не удастся нарушить политическую дружбу и экономическое сотрудничество СССР и Германии18.

Как утверждает Черчилль, начальник экономического отдела верховного командования вермахта (ОКВ) генерал Г. Томас впоследствии писал, что «русские выполняли свои поставки до самого кануна нападения и в последние дни доставка каучука с Дальнего Востока производилась русскими курьерскими поездами»19.

Другие советско-германские договоренности, в том числе и те, которые затрагивали правовые проблемы, как, например, договор о пограничных правовых отношениях от 31 августа 1940 г.20, по своей сути также были противоправными, ибо они, как и предыдущие, кроме торгово-экономических, основывались на насилии в отношении третьих стран.

Некоторые авторы и поныне считают, что секретные протоколы, принятые 23 августа и 28 сентября, не составляют определенную целостность с подписанными тогда же договорами, а посему не могут превращать эти договоры в недействительные с самого начала. Для такого превращения требуется оговорка либо в самих договорах, либо в секретных протоколах, и утверждается, будто таких оговорок не существует21.

Секретные протоколы к упомянутым выше договорам были не просто второстепенными приложениями, а их органическими составными частями. Не ясно лишь, почему именно Молотов настаивал на этом. Подобные предложения содержатся в его высказываниях во время беседы с Шуленбургом и во врученной им германскому послу памятной записке от 17 августа. Об этом же говорится в «Постскриптуме» к советскому проекту договора от 19 августа. На желание советского руководства иметь дополнительный протокол к договору ссылался и Гитлер в его письме к Сталину от 21 августа22.

Таким образом, упомянутые документы составили тот фундамент, на котором строились в 1939-июне 1941 г. политические и экономические отношения между Советским Союзом и Германией. Анализ содержания и особенно действий по претворению в жизнь положений этих документов не оставляет сомнений в том, что правительства обоих государств допустили серьезные нарушения принципов как своего внутригосударственного, так и международного права.

Как известно, в международном праве предусматриваются два вида договоров — межправительственные, а по особенно важным проблемам — межгосударственные. В угоду германской стороне, чтобы ускорить их ратификацию, договоры 23 августа и 28 сентября 1939 г., несмотря на их важное государственное значение, были снижены до категории межправительственных документов. Партнеры слишком торопились. Они не желали тратить время на обременительную процедуру парламентского обсуждения, которая может произойти в ходе их ратификации. Почему спешил Гитлер — понятно. Но что же вынуждало Сталина вводить их в действие немедленно после подписания? Ведь подписанные Советским Союзом несколько позднее такие государственные акты, как пакты о взаимопомощи с Прибалтийскими странами, Договор о дружбе и ненападении между СССР и Югославией от 6 апреля 1941 г., Пакт о нейтралитете между СССР и Японией от 13 апреля 1941 г. и ряд других, принимались на уровне Президиума Верховного Совета Союза ССР, а не правительства. А пакты с Прибалтийскими странами и Пакт с Японией вступали в силу только после их ратификации.

Вокруг советско-германских договоренностей тех лет вот уже на протяжении полувека ведутся острые дискуссии. Трудно вспомнить, чтобы за это время какое-либо другое событие привлекло столь большое внимание и имело такой широкий диапазон мнений и оценок, как советско-германский договор. Большой международный и с годами усиливающийся интерес к договору кроме всего прочего вызван еще и тем, что этот документ касался не только двух подписавших его стран. Он задевал жизненно важные интересы целого ряда других государств, и прежде всего так называемых лимитрофов СССР в полосе от Балтийского до Черного моря.

Советская и мировая общественность, правительства и политические партии восприняли весть о заключении советско-германского договора далеко не однозначно. Официальная пропаганда в СССР, естественно, преподносила его как мудрый шаг Сталина, который сыграет историческую роль в советско-германских отношениях. Советская пропаганда в международном плане до конца августа 1939 г. была ориентирована на разоблачение гитлеровской агрессии против Австрии и Чехословакии, а итальянской — против Абиссинии и Албании и гораздо скромнее выступала с требованиями освобождения Индии и других британских колоний. После августа 1939 г. основным объектом «разоблачений» в советской печати стали колониальные режимы Англии и Франции и даже «ограничение свобод» в Канаде, но почти ничего не говорилось о человеконенавистническом «новом порядке», устанавливаемом Гитлером в Чехии и Польше.

Массированная пропагандистская кампания по поводу договора оказала свое влияние на общественное сознание некоторых слоев советского народа. Наиболее убедительным им казался аргумент, что договор обеспечил нейтралитет Советского Союза в начавшейся второй мировой войне и предоставил стране дополнительное время для подготовки обороны, как будто СССР являлся одиноким островком в огромном океане, а не одним из островов архипелага, состоящего из многих стран. Отголоски подобных пропагандистских штампов, к сожалению, ощущаются в сознании людей старшего поколения и в некоторых научных работах до сих пор.

В речи на сессии Верховного Совета СССР 31 августа 1939 г. Молотов признавал, что и в СССР «были некоторые близорукие люди, которые, увлекшись упрощенной антифашистской агитацией», забывали о провокаторской работе западноевропейских политиков, стремившихся столкнуть лбами Германию и Советский Союз. И теперь, когда договор подписан, некоторые «с наивным видом спрашивают: как Советский Союз мог пойти на улучшение политических отношений с государством фашистского типа? Разве это возможно?»23.

Действительно, подобный вопрос тогда был весьма распространенным, но многие все же считали: раз Сталин так поступил, значит так надо.

Определенный интерес в связи с настроениями советских граждан вызывает оценка советского общественного мнения, данная Шуленбургом. В донесении от 6 сентября он писал, что в последние годы в Советском Союзе нагнетался страх перед германской агрессией. Поэтому заключение пакта о ненападении вызвало у населения чувство облегчения. В настоящее время советское правительство делает все, чтобы представить политику Германии в более благоприятном виде. Нападки практически прекращены24.

По-своему размышляла в связи с договором другая часть советского общества, преимущественно интеллигенция. Ее настроения выразил в своих воспоминаниях Константин Симонов. Он рассказывает: пакт с немцами, приезд Риббентропа в Москву и все с этим связанное «психологически, особенно после всего, что произошло в Испании, после открытой схватки с фашизмом, которая была там, тряхануло меня так же, как и моих сверстников, — многих, наверное, довольно сильно. Что-то тут невозможно было понять чувствами. Может быть, умом — да, а чувствами — нет. Что-то перевернулось и в окружающем нас мире, и в нас самих. Вроде бы мы стали кем-то не тем, чем были; вроде бы нам надо было продолжать жить с другим самоощущением после этого пакта»25.

Симонов находился в то время на Халхин-Голе и, естественно, ощущал, что вместе с этим пактом отодвинулась опасность удара в спину, с Запада, со стороны Германии — союзницы Японии. «И вот, — пишет он, — вдруг наступила странная, неожиданная, оглушающая своей новизной эра предстоящего относительного спокойствия: был заключен пакт о ненападении — с кем? — с фашистской Германией»26.

При оценке советско-германского договора резкое размежевание произошло в коммунистических партиях многих стран. Несмотря на некоторые сомнения, большинство из них по предложению Коминтерна все же выступило с одобрением этого договора. Однако коммунистические партии, мировая общественность не были информированы в полной мере ни об обстоятельствах, вызвавших появление этого договора, особенно договора о дружбе и границе, заключенного между СССР и Германией 28 сентября 1939 г., ни о секретных протоколах к этим договорам. Им не были известны подлинные причины тех территориальных изменений, которые произошли в результате принятия этих документов. Вот почему в первые дни войны коммунистические партии действовали в духе решений VII конгресса Коминтерна. Они резко критиковали агрессивный характер фашизма, выступали за коллективную безопасность, разоблачали национальных предателей, защищали национальную независимость своих стран. Затем, следуя требованиям Исполкома Коминтерна, они безоговорочно одобрили договор СССР с Германией. Но значительная часть активистов колебалась. Некоторые же руководящие деятели компартий США, Великобритании, Германии решительно выступили против сговора с Гитлером, за что были отстранены от руководства партиями или исключены из их рядов. В ряде компартий сомнения и негативное отношение к договору, отмеченные в первые дни после его заключения, постоянно уступали место новой волне просоветских настроений и доверия к ВКП(б)27.

Видный деятель Французской коммунистической партии (ФКП) и французского Сопротивления Шарль Тийон в своих воспоминаниях рассказывал, что советско-германский договор вызвал «панику» у некоторых руководителей ФКП и депутатов Национального собрания от коммунистической партии. Они не поняли, что договор «был только тактическим и временным соглашением между двумя государствами, антагонистическими по своей природе». Однако, уточняет автор, то, что стало ясно после войны, в 1940 г. было труднообъяснимым. «Партия подвергалась тогда жесткому давлению догматизма, в особенности если речь шла о том, что исходило от Сталина, в ту пору, когда о методах его руководства и о режиме личной власти ничего не было известно»28.

Участник антифашистского движения и ветеран компартии Болгарии Ганчо Ганев рассказывал: болгарских коммунистов беспокоила опасность того, что Англия и Франция вместе с Германией могут выступить против Советского Союза. Поэтому коммунисты полагали, что советско-германский договор блокировал эту возможность. Это был тактический ход советского руководства, стремившегося отодвинуть начало войны29.

«Когда было заключено соглашение о ненападении между Советским Союзом и Германией, — вспоминал в 1975 г. И. Броз Тито, — я находился в Москве. У нас тогда была встреча всех секретариатов в Коминтерне, на которой мы дискутировали о том, что в такой обстановке следовало бы предпринять. Мы, разумеется, считали, что это тактика Советского Союза с целью как можно больше выиграть во времени. Я верю, что и сам Сталин думал, что такую опасность можно на определенное время устранить, пока Советский Союз лучше подготовится и упрочит свои ряды. К сожалению, оказалось, что это была иллюзия. Фашистам нельзя было верить».

Подготовка и заключение договора вызвали на первых порах неоднозначную оценку и среди союзников Германии. Так, итальянский военный атташе в Токио сообщал 23 августа 1939 г., что предстоящее заключение договора «вызвало в Японии глубокое возмущение против Германии. Это означает, как было сказано военному атташе, предательство германо-японской дружбы и идеи антикоминтерновского пакта, тем более что Японию даже не уведомили заблаговременно о таких планах»30.

На следующий день после заключения договора аналогичную информацию прислал в Москву и советский временный поверенный в делах в Токио Н.И. Генералов. Он писал: «Известие о заключении пакта о ненападении между СССР и Германией произвело здесь ошеломляющее впечатление, приведя в явную растерянность особенно военщину и фашистский лагерь»31. Далее сообщалось, что в японской печати идет обсуждение возможности заключения подобного договора между СССР и Японией, в чем, как утверждалось, Риббентроп перед отъездом в Москву убеждал японского посла в Берлине Осима. Японский кабинет во главе с К. Хиранума, являвшийся сторонником жесткой политики в отношении Советского Союза, 28 августа 1939 г. подал в отставку. Премьер при этом заявил, что советско-германский договор делает необходимой совершенно новую внешнеполитическую ориентацию Японии32.

Правительство Муссолини также высказало свое недоумение этим беспрецедентным шагом Германии, который мог ослабить германо-итальянский союз. Но после соответствующих разъяснений Гитлера и Риббентропа в Риме было установлено спокойствие. Так, в письме к Муссолини от 25 августа 1939 г. фюрер сообщал: «Могу сказать вам, дуче, что благодаря этим соглашениям гарантируется благожелательное отношение России на случай любого конфликта и то, что уже более не существует возможности участия в подобном конфликте Румынии!.. Румыния уже не находится в положении, когда она могла бы принять участие в выступлении против Оси!..» Благодаря переговорам с СССР, писал Гитлер, возникла ситуация, которая «должна принести Оси величайший из возможных выигрышей»33.

В Англии, Франции и США представители правительств обвиняли Советский Союз в срыве тройственных переговоров и в поощрении Гитлера. Однако некоторые политические деятели из оппозиции и просоветски настроенная часть интеллигенции одобряла договор СССР и Германии, считая его шагом на пути предотвращения войны. К таким деятелям относился и известный английский писатель Бернард Шоу. При всех обстоятельствах он защищал внешнюю и внутреннюю политику Сталина в 30-е годы, за что Троцкий в 1940 г. назвал его «неутомимым паладином Кремля»34.

Позиция Китая была изложена в беседе с заместителем наркома иностранных дел СССР С.А. Лозовским специального полномочного посла Сунь Фо, состоявшейся в Москве 27 августа 1939 г. Посол сообщил, что недовольство Японии договором означает несомненный выигрыш для Китая. Но вместе с тем он выразил беспокойство по поводу слухов о возможном заключении пакта о ненападении между СССР и Японией и соглашении между Японией и Англией, что привело бы к ослаблению помощи СССР Китаю35.

Настроение, царившее в Финляндии, Эстонии и других странах Прибалтики после подписания советско-германского договора, было отражено в донесении германского посла в Хельсинки В. Блюхера. Он писал, что пакт здесь воспринимается как гарант мира в бассейне Балтийского моря. Но в правительственных кругах опасаются, что Германия может предоставить России свободу рук в этом регионе и цена за этот пакт будет оплачена из кармана Прибалтийских государств. Не исключено, как пророчески заявили послу в министерстве иностранных дел Финляндии, что Россия позже, прикрывшись пактом, выступит против стран этого региона36.

Далеко не однозначно выражало свое отношение к договору население Германии. Как отметил в служебном дневнике 24 августа временный поверенный в делах СССР в Германии Н.В. Иванов, «звонки в полпредство не прекращаются, начали поступать различные письма и с угрозами, и выражающие чувство радости, и «возмущенные» от так называемых «обманутых коммунистов»37.

Хотя автор берет слова «обманутые коммунисты» в кавычки, многие немецкие коммунисты действительно почувствовали себя обманутыми. С одной стороны, они были рады, что Германия устанавливает хорошие отношения с Советским Союзом, за что они постоянно выступали. С другой же стороны, в заключенном договоре они усмотрели усиление позиции Гитлера и его партии, что осложнит деятельность коммунистов и других левых сил.

Договор о ненападении готовился советской стороной в строжайшем секрете. О нем не знали даже некоторые члены Политбюро ЦК партии. Аппарат Наркомата иностранных дел СССР принимал весьма скромное участие в его подготовке. МИД Германии также потребовал, чтобы все его сотрудники, имевшие отношение к секретному протоколу 23 августа, дали письменное обязательство о неразглашении каких-либо сведений об этом документе38. Между тем текст этого протокола благодаря агентуре стал известен на Западе уже через несколько часов после его заключения. Например, газета «Дейли экспресс» сообщила о нем 26 августа 1939 г. Правда, телеграфное агентство Германии опровергло эти сведения.

Чем же была вызвана столь строгая засекреченность этого документа, который, если верить утверждению его авторов, должен был служить делу мира, а не войны? Не тем ли, что «мира» для своих стран партнеры по советско-германским переговорам стремились добиться такими средствами и такой ценой, которые не вытекали из интересов их народов, а сами соглашения являлись нарушением элементарных норм международного права, если не сказать более определенно — были преступными актами? Чтобы убедиться в этом, достаточно вспомнить, что, подписывая договор, советская сторона доподлинно знала: агрессия Германии против Польши — дело нескольких дней.

Следует вообще отметить, что в своей закулисной игре правительства обеих стран придавали польской карте решающее значение. Сталин и Молотов пошли на переговоры, заведомо зная, что их партнером является потенциальный агрессор, которому они обязались содействовать. Разве это не дает основания квалифицировать данный документ как союзнический договор?

Выступая на сессии Верховного Совета СССР 31 августа 1939 г., Молотов высказал недовольство теми критиками советско-германского договора, которые отмечали отсутствие в нем пункта о возможной денонсации договора. «Но при этом почему-то забывают, — говорил он, — что такого пункта и такой оговорки нет ни в польско-германском договоре о ненападении, подписанном в 1934 году и аннулированном Германией в 1939 году вопреки желанию Польши, ни в англо-германской декларации о ненападении, подписанной всего несколько месяцев тому назад. Спрашивается, почему СССР не может позволить себе того, что давно уже позволили себе и Польша, и Англия?»39. Однако на заданный Молотовым вопрос можно поставить контрвопрос: почему отсутствие в советско-германском договоре такого крайне важного для СССР пункта, как возможность его аннулирования, должно обязательно обосновываться отсутствием такового в других договорах, заключенных Германией?

Действительно, в предыдущие годы как СССР, так и Германия имели богатый опыт заключения пактов о ненападении с другими странами. В период между двумя мировыми войнами ими было подписано 15 таких документов. Но в большинстве из них, особенно заключенных в период с 1925 по 1933 год, содержались обязательства о соблюдении нейтралитета при конфликтах одной из сторон с третьими странами и предусматривалась возможность денонсации пакта.

Еще в июне 1939 г., как упоминалось выше, советское руководство располагало достоверной агентурной информацией о планах Германии на последующие месяцы. Так, ему стало известно, что в конце августа — начале сентября Гитлер намеревался уничтожить польское государство и если дело дойдет до войны, то вермахт «будет действовать жестоко и беспощадно, хуже гуннов». Из этих высказываний советника бюро МИД Германии П. Клейста, полученных вскоре в Москве, также вытекало, что ни Гитлер, ни Риббентроп не верили, что СССР примет участие в войне Англии и Франции против Германии. «Это мнение выработалось у руководства рейха, — говорил Клейст, — не только ходом англо-франко-русских переговоров, но и прежде всего поведением за последнее время Москвы по отношению к Берлину. Москва дала нам понять, что она хочет вести с нами переговоры, что она не заинтересована в конфликте с Германией и что она не заинтересована также в том, чтобы сражаться за Англию и Францию»40.

Сам Молотов в одном из инструктивных писем советскому послу в Лондоне И.М. Майскому указывал, что никакое ответственное правительство не будет заключать договор с правительством, готовящим нападение на третью страну. Но именно вопреки этому тезису и поступило советское руководство, когда подписало, по существу, договор о взаимопомощи с государством, которое через несколько дней совершило агрессию против Польши. Даже беглое ознакомление со статьями договора, а особенно с секретным протоколом, неизбежно приводит к выводу, что этот документ в определенной мере выходит за рамки только «ненападения». Поскольку его статья II предусматривала обязательство сторон не оказывать поддержки нападающей державе, то для Советского Союза это означало, что он не мог поддерживать объявивших войну Германии Англию и Францию и, стало быть, объективно должен был стать на сторону Германии как «жертвы агрессии». Таким образом, приведенная статья, не обеспечивая подлинно нейтральный статус СССР, довольно крепко связывала ему руки и ограничивала гибкость его внешнеполитической деятельности. Нетрудно представить, какими опасными последствиями для СССР была чревата сложившаяся ситуация.

Выступая на заседании Президиума Верховного Совета СССР 31 августа 1939 г. при ратификации договора, Молотов заявил: искусство внешней политики состоит в том, чтобы число врагов своей страны сокращать и вчерашних врагов делать хорошими соседями41. Однако нет веских оснований утверждать, что внешняя политика СССР отличалась тогда подобным искусством, ибо в это время за счет приобретения одного «друга» Советский Союз заимел намного больше врагов, и прежде всего в лице соседей от Баренцева до Черного моря. Ведь такие модные в 30-е годы понятия, как «санитарный кордон» или «буферная зона», выражали стремление стран Западной Европы отгородиться от Советского Союза и обезопасить себя от «советской экспансии». Но советское руководство также могло использовать этот «кордон» для того, чтобы отгородиться от агрессивной Германии. В этом смысле стабильность стран, входящих в эту зону, соответствовала жизненным интересам Советского Союза.

Таким образом, не подлежит сомнению, что советско-германские договоренности не только не снимали прямой угрозы гитлеровской агрессии, нависшей над Советским Союзом, но, «напротив, обостряли эту опасность, способствовали изоляции Советского Союза и толкали Советское правительство подчас на недостаточно обдуманные и опрометчивые шаги»42.

Анализ политической линии и практических действий советского руководства в период с сентября 1939 г. по июнь 1941 г. неизбежно приводит к выводу, что Советский Союз в бурных событиях того времени не был нейтрален. Как известно, нейтралитет в войне — это особый правовой статус государства, не участвующего в происходящей войне и воздерживающегося от оказания помощи и содействия как одной, так и другой воюющей стороне. Поскольку международное право не предусматривает ни условного или безусловного, ни полного или неполного нейтралитета, то в соответствии с этим принципом оказание любой военной помощи одному из воюющих государств несовместимо со статусом нейтрального государства.

В апреле 1921 г. на конференции в Барселоне была принята конвенция, в которой предусматривался принцип «свободы транзита». Предоставляя свободу транзита для Германии, Советский Союз формально не нарушал установления этой конференции, поскольку не являлся ее участником. Но так как речь шла о транзите стратегического сырья для одной из воюющих стран, то он, к сожалению, не воспользовался содержащимися в этой конвенции и имеющими моральную силу оговорками, на основании которых транзит мог бы быть сильно ограничен только сырьем для мирных целей. Этот факт лишний раз подтверждает, что советско-германский договор от 23 августа 1939 г. по своему содержанию стоит ближе к типу договоров о взаимопомощи, чем договоров о ненападении.

Нейтральные государства могут предоставлять убежище войскам, военным кораблям и самолетам воюющих стран, но обязательно с последующим их интернированием, если их срок пребывания превышает одни сутки. Этих важных условий советские власти не придерживались. Так, например, никакими обстоятельствами нельзя оправдать преступное согласие советского руководства обслуживать немецко-фашистские военные корабли в советских портах в бассейне Баренцева моря, а также согласие на перегрузку товаров немецких торговых судов, прибывавших в Мурманск, на поезда, следовавшие в Ленинград, откуда они направлялись далее в Германию.

Характерна следующая деталь. В ноябре 1939 г. Шуленбург напомнил Молотову просьбу, чтобы находившимся в Мурманске германским морякам предоставить теплую одежду, необходимую им при несении зимней вахты. Молотов оперативно распорядился выполнить эту просьбу, за что через несколько дней удостоился из Берлина благодарности43.

В начале февраля 1940 г. советское правительство в нарушение своего объявленного нейтралитета разрешило проход по Северному морскому пути с помощью советского ледокола немецкого вспомогательного крейсера (под кодовым названием «торговое судно №45»). В августе 1940 г. он прибыл в район Тихого океана и потопил несколько британских торговых судов44.

9 мая 1940 г. гроссадмирал Э. Редер предложил Гитлеру разрешить Советскому Союзу участвовать в оккупации Норвегии, для чего передать ему порт Тремсе. Но Гитлер отверг это предложение, заявив, что пока он желает держать русских от себя подальше45.

В нарушение норм международного права советское правительство разрешило воюющей Германии транзит стратегического сырья из Ирана, Афганистана и стран Дальнего Востока с использованием советских железных дорог и портов Одессы, Ленинграда и некоторых других46. Более того, цинк и каучук, закупленные Советским Союзом в Англии, и хлопок, купленный в США, также частично переправлялись в Германию. Причем по требованию советского правительства сохранялась строгая секретность этих акций. Однако это был, по существу, «секрет полишинеля», поэтому правительство Великобритании 6 и 11 сентября 1939 г. направило протест правительству СССР и еще больше усилило экономическую блокаду Германии. Молотов вопреки очевидным фактам в свою очередь выразил протест Великобритании, военные корабли которой препятствовали торговле «нейтральных» стран47.

В условиях усилившейся экономической блокады 27 ноября 1939 г. Риббентроп обратился к Молотову с новой просьбой, чтобы тот еще раз выразил протест Великобритании в связи с тем, что ее военные корабли «конфисковывают грузы немецкого происхождения, направляемые в нейтральные страны на их судах», нарушая тем самым международное право. Благодаря этим акциям, утверждал Риббентроп, Советский Союз предстанет как «хранитель и защитник международного права». Через несколько дней Шуленбург известил Риббентропа, что Молотов выполнил его просьбу и 10 декабря 1939 г. направил ноту протеста в Лондон по поводу введения блокады48.

Советское правительство разрешило многочисленным группам немецких разведчиков под предлогом организации переселения этнических немцев из Прибалтийских республик, западных областей Украины и Белоруссии в Германию и поисков могил немецких солдат, погибших в годы первой мировой войны, беспрепятственно объезжать западные районы нашей страны. Даже накануне агрессии против СССР Сталин запрещал пресекать полеты немецких самолетов над советской территорией и т. д. Это благодушие позже обошлось советскому народу весьма дорого.

В начале декабря 1939 г. Шуленбург предложил советскому руководству осуществить еще одну провокационную затею. Он сообщил Молотову, что германская авиация имеет намерение подвергнуть бомбардировке не только восточное побережье Англии, но и западное. Но поскольку немцы не располагали сведениями о состоянии погоды в этом районе Атлантики, германский посол обратился к советскому наркому с предложением послать на два месяца в район, отстоящий от Англии на 150—300 км, советское судно с задачей регулярно передавать по радио соответствующие сведения.

Шуленбург подготовил и подходящий предлог: спасение ледокола «Седов», который через 5—6 недель должен выйти из ледяных объятий в указанный район. Можно также, говорил Шуленбург, обосновать эту операцию и научным интересом к течению Гольфстрим. Все расходы, заверил посол, Германия берет на себя. Молотов не отверг сразу это предложение, лишь заметил, что англичане могут потопить судно и предложил дополнительно обсудить этот план49.

Как сообщило 3 сентября 1939 г. агентство Ассошиэйтед Пресс, 2 сентября «в Берлин через Стокгольм прибыла советская военная миссия в составе пяти офицеров во главе с генералом Максимом Пуркаевым». Вместе с ней прибыл новый советский посол в Берлине А.А. Шкварцев. В аэропорту их встречали заместитель статс-секретаря МИД Германии Э. Ворман и офицеры во главе с военным комендантом Берлина генералом Зейфертом. Была выстроена рота почетного караула. Подобная огласка, свидетельствовавшая о военном сотрудничестве обеих стран, была крайне неприятной для советского руководства, которое еще накануне сообщило Шуленбургу, чтобы «из-за соображений безопасности» германская печать не сообщала о прибытии советской военной миссии и чтобы не называла ее «миссией, а лишь группой офицеров, прибывшей в Берлин в связи с назначением нового советского военного атташе» комкора М.А. Пуркаева. При этом было сказано, что советская пресса уже получила соответствующее указание50.

С 1 сентября 1939 г. до июня 1941 г. советско-германские отношения развивались в духе договора о ненападении. Но с весны 1940 г. они характеризовались охлаждением отношений и взаимным недоверием.

Что же касается договора от 28 сентября и особенно секретных протоколов к нему, то они еще больше усугубили грубое нарушение норм международного права по следующим направлениям. Во-первых, правительства договаривавшихся сторон произвольно делили территорию Польши, потерпевшей поражение в войне. Но в соответствии с буквой и духом Гаагской конвенции от 1907 г. Польша не потеряла автоматически своего суверенитета, так как ее правительство выехало за пределы страны, не подписав акта о государственной и военной капитуляции.

Во-вторых, территория суверенной Литвы, не находившейся в состоянии войны ни с одной из договаривавшихся сторон, также изменялась без согласия правительства и народа этой страны.

В-третьих, обязательства сторон не только не терпеть польскую агитацию, направленную против одной из них, но и пресекать подобные попытки означают, что обе стороны договорились ввести в побежденной стране оккупационный режим. С советской стороны такая позиция означала забвение ленинских принципов интернационализма. Она нанесла удар по зарождавшемуся тогда антифашистскому освободительному движению польского народа, связав руки его левым силам и дав возможность перехватить инициативу сопротивления оккупантам буржуазным кругам, а также по международному коммунистическому и рабочему движению в целом.

Наконец, в-четвертых, принятое правительствами СССР и Германии решение о переселении граждан в связи с территориальными изменениями в Польше хотя и декларировалось как добровольное, однако фактически происходило насильственно, что также противоречило соответствующим международным договоренностям.

Крайне негативное впечатление, а то и просто осуждение нашел среди народов и правительств подавляющего большинства стран упоминавшийся выше совместный призыв СССР и Германии к Англии и Франции от 28 сентября 1939 г. о прекращении войны51. В то же время печать и радио Советского Союза характеризовали этот документ как еще одно усилие советского и германского правительств приостановить кровопролитие и восстановить мир.

Внешнее обрамление этого призыва выглядело действительно привлекательно и могло ввести в заблуждение многих. Но, судя по букве и духу этого документа, он не отвечал «интересам всех народов», ибо его реализация означала бы возврат к Мюнхену и новому «умиротворению» Гитлера, но теперь уже за счет Польши. Попытка возложить ответственность за продолжение войны на Англию и Францию не имеет под собой никакого основания, ибо обе эти страны, их правительства и народы вели оборонительную войну в интересах разгрома гитлеровской Германии и защиты своей свободы и национальной независимости. Что же касается предупреждения о том, что СССР и Германия будут консультироваться о принятии «необходимых мер», то оно носило провокационный характер. Советское руководство в обстановке продолжающейся войны совместно с одной из воюющих стран шло на прямую конфронтацию с другой стороной, подвергая тем самым свою страну реальной угрозе быть вовлеченной в войну. Этот документ являлся еще одним свидетельством того, что Советский Союз фактически вступил в военно-политический союз с Германией.

Годы спустя на Нюрнбергском процессе в своем последнем слове Риббентроп заявил: «Когда я приехал в Москву в 1939 году к маршалу Сталину, он обсуждал со мной не возможность мирного урегулирования германо-польского конфликта в рамках пакта Бриана — Келлога, а дал понять, что если он не получит половины Польши и Прибалтийские страны еще без Литвы с портом Либава, то я могу сразу же вылетать назад. Ведение войны, видимо, не считалось там в 1939 году преступлением против мира…»52. Кстати, этот абзац не вошел в семитомное русское издание материалов Нюрнбергского процесса.

Советско-германские переговоры, а затем и подписание секретных протоколов к соответствующим договорам в августе — сентябре 1939 г. велись Сталиным и Молотовым втайне от советского народа, партии и ее Центрального Комитета, втайне от депутатов Верховного Совета СССР. Это означает, что они не отражают волю советского народа и политическую, правовую и моральную ответственность за них с советской стороны несет только узкий круг советских руководителей.

Заключенный советско-германский договор нанес большой ущерб международному престижу Советского Союза. Он лег черным пятном на советскую внешнюю политику, подорвал доверие к ней. Обычным явлением с тех пор стала непредсказуемость многих советских внешнеполитических акций, которая за рубежом ассоциировалась с агрессивностью и враждебностью СССР. Внешнеполитические шаги советского руководства, которые следовали после заключения советско-германского договора и под его непосредственным влиянием, как правило, приводили Советский Союз к дальнейшей изоляции.

Мог ли кто-либо предвидеть, что по инициативе Сталина будут прерваны дипломатические отношения с эмигрантскими правительствами ряда оккупированных стран (Чехословакии, Польши, Бельгии, Нидерландов, Дании, Норвегии, Греции). Причем отношения с некоторыми из них были прекращены за месяц, даже за две недели до начала Великой Отечественной войны. В то же время эти правительства нашли приют в Англии.

Своеобразный характер представляли собой в то время советско-югославские отношения. После эвакуации в начале апреля 1941 г. югославского правительства Симовича из Белграда советская миссия оставалась в столице. 8 мая 1941 г. заместитель наркома иностранных дел СССР Вышинский пригласил к себе югославского посланника Гавриловича и объявил ему о решении советского правительства прервать отношения с Югославией, поскольку неизвестно, где находится ее правительство. В первых числах июня 1941 г. члены советской миссии в Белграде покинули страну и через Турцию вернулись в Советский Союз53. Послам же Бельгии и Норвегии советское правительство 9 мая 1941 г. просто послало по почте соответствующие уведомления. Позднее оно так же поступило с послом Греции.

Защита главных военных преступников на Нюрнбергском процессе пыталась обосновывать так называемую доктрину покорения. Ее суть состояла в том, что поскольку в годы войны оккупированные вермахтом страны были инкорпорированы в состав Германской империи, то установленный в них террористический режим стал якобы уже внутренним делом Германии, не связанным нормами международного права. В связи с этим прецедентом возникает вопрос: если советское правительство прекратило отношения с названными странами, то не означает ли это, что оно признало правомерной установленную в них германскую оккупационную систему, а заодно и порочную «доктрину покорения», на которой она основывалась?

Прекратив дипломатические отношения с эмигрантскими правительствами этих стран, советское правительство вместе с тем сочло возможным поддерживать и развивать политические и экономические отношения с марионеточными правительствами некоторых стран, признавая тем самым «законность» германской оккупации. Так, оно поспешило установишь дипломатические отношения с «правительством Независимого Словацкого государства», а 6 декабря 1940 г., с ним были подписаны договор о торговле и судоходстве и соглашение о товарообороте и платежах. 18 сентября 1940 г., когда датский народ еще не оправился от страшного потрясения, вызванного вторжением в страну германских войск, советское правительство подписало с марионеточным правительством Дании соглашение о товарообороте и платежах. 21 мая 1941 г. был подписан дополнительный протокол к этому соглашению. Несколько позднее, 4 апреля 1941 г., было подписано аналогичное соглашение с оккупированной Бельгией, точнее, с германскими оккупационными властями в этой стране, ибо переговоры вел советник германского посольства в Москве Хильгер, и, как сказано в коммюнике, «при участии генерального директора по внешней торговле и девизам министерства хозяйства Бельгии Жерара». Соглашение о товарооборотах и платежах, заключенное 10 апреля с Норвегией, также подписал Хильгер «при участии и. о. министра торговли, промышленности, ремесла и рыболовства С. Иоганнеса»54. Подобные экономические соглашения являлись каналами, по которым под видом установления равноправного и взаимовыгодного товарооборота с указанными странами Советский Союз направлял им стратегическое сырье, попадавшее прямо в руки Германии. Сталин поторопился признать дружественное Германии правительство Виши во Франции, а 12 мая — прогерманское правительство Ирака. Даже турецкий посол в Москве доносил в Анкару, что, по его мнению, «Сталин стал слепым орудием Германии»55.

Порочная внешнеполитическая концепция советского правительства в предвоенный период, ориентированная лишь на Германию, убедительно подтверждает ту истину, что любая попытка обеспечить свою безопасность за счет пренебрежения безопасностью других стран неизбежно ведет к непредсказуемым последствиям.

Нарушение национальных законов и международного права со стороны как Германии, так и Советского Союза в один из самых напряженных периодов в новейшей истории было не случайным. Что касается гитлеровской Германии, то этот принцип вытекал из самой сущности теории и практики фашизма. В Советском Союзе его теоретической платформой являлась концепция полного игнорирования правовых норм, что нашло свое особенно яркое выражение в области международных отношений. Немалые усилия для обоснования этой преступной антинаучной концепции приложил Вышинский, который вообще игнорировал примат международной законности. Под его административным давлением советская юридическая наука и практика не видели необходимости в выявлении соотношения международного и внутреннего законодательства. Логическим следствием подобной ситуации было то, что органы государственной власти СССР в своей практической деятельности нередко нарушали и то, и другое.

Подписание советско-германского договора о ненападении 23 августа 1939 г. и секретного протокола к нему стало одним из самых крупных политических просчетов Сталина, хотя он сам считал этот договор своей «победой», так как, мол, ему удалось обмануть Гитлера. В свою очередь, гитлеровская верхушка, и, кстати сказать, с большим основанием, рассматривала договор как свою великую победу. Гитлер заявил тогда, что отныне весь мир находится в его кармане. А Риббентроп, по свидетельству германского военного атташе в Москве генерала Э. Кестринга, был весьма удовлетворен тем, что встретился «лично с великим человеком Сталиным и услышал его ясную и не вызывающую никаких сомнений постановку вопроса»56.

«Произошло поразительное событие, — отмечает известный швейцарский профессор В. Хофер, — договор заключили между собой антифашист №1 Сталин и антибольшевик №1 Гитлер. Причем оба они предали свою идеологию: Сталин изменил мировому коммунистическому движению и создал ему большие трудности, а Гитлер вел себя так, как будто он отказался от своего замысла по завоеванию жизненного пространства на Востоке»57.

Действительно, советско-германские договоренности наряду с волной террора, которая прокатилась по стране в 1937—1938 гг., нанесли еще один серьезный удар по Коминтерну, международному коммунистическому движению, оказали негативное влияние на все прогрессивные силы в мире. Более того, сталинский террор после августа 1939 г. был направлен, кроме всего прочего, и на физическую расправу со многими зарубежными техническими специалистами и эмигрантами, проживавшими в Советском Союзе, включая коммунистов и социалистов из разных стран. Часть из них к этому времени уже стала советскими гражданами. Это делалось не только путем репрессий в СССР, но и выдворением их за пределы страны с передачей, если речь шла о немцах и австрийцах, органам гестапо. Такая договоренность между правительствами СССР и Германии была достигнута в октябре — ноябре 1939 г. Это касалось, по неполным данным, 900 арестованных в СССР за период с 1937 по 1941 г. немцев и австрийцев, которые были выданы гестапо непосредственно в период действия пакта Молотова — Риббентропа.

Более того, И. Эренбург рассказывал о человеке, арестованном весной 1941 г. за антигерманские настроения и приговоренном за это к тюремному заключению уже тогда, когда война с Германией была в самом разгаре.

Какими же причинами было вызвано согласие Сталина пойти на сговор с гитлеровской Германией? Как он сам утверждал, у него было опасение, что Англия и Франция совместно с Германией образуют объединенный антисоветский фронт. Действительно, Советскому Союзу нужно было проявлять бдительность и быть начеку. Однако трезвая оценка международной ситуации в тот период приводит к выводу, что в центре европейской и в конечном счете мировой политики все же стояли противоречия между англо-французским блоком и Германией. Их острота и непримиримость делали маловероятной возможность создания единого антисоветского фронта. Даже Черчилль, не отличавшийся, как известно, симпатиями к Советскому Союзу, неоднократно заявлял, что цели Германии остались неизменными — мировое господство — и что они ставят под угрозу интересы США и Британской империи. Россия же не представляет реальной опасности58.

Некоторые советские авторы, например Робертас Жюгджа, утверждают, что, «только убедившись, что обеспечение безопасности Советского государства и сохранение мира в сотрудничестве с Англией и Францией невозможно, и стремясь сорвать антисоветские планы реакционных кругов этих стран, правительство СССР принимает предложение Германии, чтобы устранить нависшую угрозу войны»59. Но дело в том, что этим шагом не было достигнуто сохранение мира. В конечном счете не была устранена и нависшая над СССР угроза войны. Наоборот, со временем она приобрела более опасный характер.

В постановлении второго Съезда народных депутатов СССР «О политической и правовой оценке советско-германского договора о ненападении от 1939 года» сказано: «Съезд народных депутатов СССР соглашается с мнением комиссии, что договор с Германией о ненападении заключался в критической международной ситуации, в условиях нарастания опасности агрессии фашизма в Европе и японского милитаризма в Азии имел одной из целей — отвести от СССР угрозу надвигавшейся войны. В конечном счете эта цель не была достигнута, а просчеты, связанные с наличием обязательств Германии перед СССР, усугубили последствия вероломной нацистской агрессии. В это время страна стояла перед трудным выбором»60.

Разумеется, заключая договор, на выигрыш рассчитывали как Сталин, так и Гитлер. Советское руководство хотело отодвинуть угрозу войны подальше от своей границы и одновременно воспользоваться столкновением в смертельной схватке Германии с ее западными империалистическими соперниками, что обессилило бы обе стороны и создало бы в Европе благоприятные условия для возникновения революционной ситуации.

Гитлер также имел свои виды, а именно: разрушить складывавшийся антигерманский блок в составе СССР, Англии и Франции, временно удержать Советский Союз от участия в войне, поочередно разгромить Польшу, затем западные страны и Советский Союз. Во имя такой цели Гитлер и проявил инициативу.

Принципиальный вопрос о том, кому же был более выгоден советско-германский договор, крайне важно выяснить, так как в исторической литературе на протяжении почти полувека он рассматривался крайне односторонне и только в плане выигрыша для Советского Союза без сопоставления с выигрышем для Германии. Такой методологически неверный подход не воспроизводил полной картины.

Советский Союз, как утверждалось, «выиграл» полтора года времени, хотя в силу существовавших тогда в стране командно-административных методов управления экономикой и сложной обстановки террора и страха этот «выигрыш» использовался далеко неэффективно. Тем не менее все же удалось довести численность Вооруженных Сил СССР до 5 млн. человек, сформировать 125 новых дивизий, произвести частичную реорганизацию армии. Однако к началу агрессии многие другие запланированные мероприятия по объективным, но преимущественно по субъективным причинам не были завершены. Было также расширено военное производство, поднята, правда террористическими методами, трудовая дисциплина, улучшена профессиональная подготовка рабочего класса, начато производство ряда новых типов вооружения и боевой техники. Определенное значение имели и немецкие поставки машин, станков, оборудования и некоторых видов боевой техники.

До сих пор не утихают споры о том, имел ли перенос советской границы на 200—250 км на запад какое-либо стратегическое значение для событий начального периода Великой Отечественной войны. Факты подтверждают: просчет Сталина привел к тому, что эта война началась на линии Брест — Львов при полной неподготовленности новых оборонительных рубежей, что способствовало внезапности вражеского нападения. Это означает, что мы не выиграли 200—250 км, а, наоборот, потеряли польский буфер, который при иных условиях явился бы благоприятным фактором для действий Красной Армии. Совместно с польской армией она могла бы войти в боевое соприкосновение с вермахтом на более выгодных и более отдаленных рубежах.

По вопросу о «стратегическом выигрыше» Сталина благодаря передвижке границы на 200—250 км Л.Д. Троцкий еще в 1940 г. высказал такое суждение: «Гитлер разрешает свою задачу по этапам. Сейчас в порядке дня стоит разрушение Великобританской Империи. Ради этой цели можно кое-чем поступиться. Путь на Восток предполагает новую большую войну между Германией и СССР. Когда очередь дойдет до нее, то вопрос о том, на какой черте начнется столкновение, будет иметь второстепенное значение»61. В конечном итоге автор пришел к следующему выводу: «Выгоды, полученные Москвой, несомненно, значительны. Но окончательный счет еще не подведен. Гитлер начал борьбу мирового масштаба. Из этой борьбы Германия выйдет либо хозяином Европы и всех ее колоний, либо раздавленной. Обеспечить свою восточную границу накануне такой войны являлось для Гитлера вопросом жизни и смерти. Он заплатил за это Кремлю частями бывшей царской империи. Неужели это дорогая плата?»62.

Что же выиграла гитлеровская Германия? Как подтвердили последующие события, она действительно сполна использовала благоприятные возможности, открытые ей договором. Предпринимая агрессию против западных стран, Гитлер был спокоен за свой стратегический тыл на Востоке. Давая оценку развитию советско-германских отношений к началу 1940 г., статс-секретарь МИД Вайцзеккер сказал, что «безопасный тыл на Востоке означает для нас в настоящее время очень много»63.

К июню 1941 г. вермахт оккупировал или подчинил своему влиянию 11 стран, т. е. практически всю континентальную Европу за пределами СССР, на территории которой проживало 283 млн. человек. Это означало, что разрыв в таком важном стратегическом факторе, как численность населения между Германией и СССР, изменился в пользу Германии. Кроме того, благодаря этим территориальным захватам Германия значительно смягчила негативные последствия экономической блокады со стороны Франции (до июня 1940 г.) и Великобритании и, используя поставки стратегического сырья из Советского Союза, смогла в полную меру развернуть свой военно-промышленный потенциал. Как справедливо указывают германские историки, советские поставки зерна, нефти, цветных металлов и хлопка прибывали в Германию аккуратно и представляли собой ценный вклад в военный потенциал Германии. Да и сам Гитлер говорил своим генералам 22 августа 1939 г., что «Восток нам присылает все, в чем мы нуждаемся». С сентября 1939 г. до середины 1941 г. Германия резко увеличила за счет ограбления оккупированных стран свои запасы сырья и материалов: по углю — в 2 раза, железной руде — в 7,7, медной руде — 3,2, по зерновым культурам — в 4, по количеству крупного рогатого скота — в 3,7, а нефти — в 20 раз. Это означало, что к июню 1941 г. по экономической мощи Германия превосходила Советский Союз в несколько раз64.

По данным Л.Д. Троцкого, уже к весне 1940 г. Советский Союз уменьшил тяжесть экономической блокады Германии не менее чем на 25%, а может быть, и значительно больше65.

Германия сумела существенно увеличить свои вооруженные силы, коренным образом реорганизовать и оснастить их достаточным количеством боевой техники и вооружения. В ходе военных кампаний 1939—1941 гг. гитлеровский вермахт приобрел немалый боевой опыт. Были проверены и уточнены военно-теоретические концепции, испытаны новые образцы оружия и боевой техники, принципы организации и боевого использования различных видов вооруженных сил и родов войск. В этот период вермахт вел боевые действия в разнообразных географических и климатических условиях от Норвегии до Греции. Красная Армия подобным опытом не располагала, а специфические театры военных действий — на реке Халхин-Гол, в советско-финляндской войне и в гражданской войне в Испании — совершенно не походили на тот театр, на котором позже развернулись сражения Великой Отечественной войны. Кроме того, там действовали ограниченные контингенты войск или просто небольшие группы военных советников.

Что касается самой Германия, то опасность ее нападения на СССР в 1939 г. Сталиным сильно преувеличивалась. К такой войне она не была готова и, подчеркиваю, в то время не имела против СССР никаких разработанных агрессивных оперативных планов. Известны слова заместителя начальника оперативного управления ОКВ генерала В. Варлимонта о том, что германская армия никогда не была так плохо подготовлена к войне, как в 1939 г.: не хватало боеприпасов, тяжелых танков, автомашин, средств связи и железнодорожных войск. Было плохо с подготовленными резервами, особенно среди офицерского состава66. В 1938—1939 гг. Гитлеру удавалось добиваться успеха в своих внешнеполитических авантюрах преимущественно шантажом. Это, кстати, признавали и его генералы. Лишь позднее Германия обрела реальную военную силу.

Германия в 1939 г. не в состоянии была вести войну на два фронта, что оказалось бы неизбежным, если бы Гитлеру не удалось обеспечить благожелательную позицию Советского Союза67. Утверждается, что от авантюриста Гитлера можно было всего ожидать, что показала агрессия против СССР в 1941 г., когда Англия продолжала сопротивление. Но, во-первых, любой авантюризм имеет какие-то свои пределы, за которыми начинается безумие, и германские милитаристы вряд ли пошли бы на этот самоубийственный шаг. И во-вторых, вооруженную борьбу с июня 1941 г. и по крайней мере до осени 1942 г. применительно к Германии вряд ли можно назвать войной на два фронта: ведь Англия, по существу, на некоторое время прекратила борьбу на континенте и находилась в крайне тяжелом положении.

А.Н. Яковлев, выступая на втором Съезде народных депутатов СССР, справедливо отмечал, что всесторонний анализ этой проблемы пока отсутствует, но «все же документы говорят, что советская политика строилась тогда чаще на оперативных сообщениях, нежели на глубоких стратегических выкладках».

В некоторых статьях советских историков встречаются утверждения, будто независимо от наличия советско-германского договора Германия все равно напала бы на Польшу и разгромила бы ее и вермахт оказался бы непосредственно у границ Советского Союза, который находился бы к тому же в международной изоляции68. Утверждается также, что в подготовке агрессии Гитлер зашел слишком далеко, чтобы без политического риска отказаться от своих планов. Однако предыдущие и последующие события подтверждают, что фашистский диктатор не всегда жестко связывал себя с заранее принятыми решениями, если для их осуществления не было благоприятных условий. Так, приняв решение о наступлении на западном фронте сразу же после поражения Польши, т. е. 12 ноября 1939 г., он откладывал его 29 раз и оно началось лишь в мае 1940 г. Несколько раз откладывалась агрессия против Югославии и Советского Союза69.

Обосновывая неизбежность советско-германского договора о ненападении, некоторые авторы ссылаются на тот факт, что Англия и Франция еще раньше заключили с Германией аналогичные «договоры о ненападении». Комиссия по политической и правовой оценке советско-германского договора, к сожалению, также пришла к такому же выводу: если бы обе страны подписали только один договор без секретных протоколов, то он, по мнению Комиссии, только пополнил бы обширный каталог аналогичных договоров, которыми Германия была связана с Польшей (1934), с Англией и Францией (1938), с Литвой, Латвией и Эстонией (1939)70.

Действительно, в январе 1934 г. было заключено германо-польское соглашение о мирном разрешении споров. Англо-германская декларация была подписана 30 сентября 1938 г. Чемберленом перед его отъездом из Мюнхена и аналогичная ей германо-французская декларация — 6 декабря 1938 г.71

Однако подобное сравнение неправомерно по ряду причин. Во-первых, общая военно-политическая обстановка осенью 1939 г. несопоставима с тем же периодом предыдущего года. Во-вторых, правительства Англии и Франции договорились с Германией о развитии добрососедских отношений, признавали отсутствие каких-либо территориальных споров и установили, что существующие границы между ними являются окончательными. Можно ли эту договоренность считать предосудительной? Почему она должна была вести к дестабилизации обстановки и вызывать какую-либо подозрительность советского правительства? В-третьих (и это представляется особенно важным), декларации имели открытый характер и не содержали секретных протоколов, направленных против интересов третьих стран. Наконец, в-четвертых, это были декларации, которые, как известно, отличаются от других договорных документов тем, что представляют собой заявление двух и более государств, устанавливающее их взгляды по определенным крупным проблемам и излагающее общие принципы отношений между этими странами. Поэтому они ни в правовом, ни в политическом отношении не имели характера договоров о ненападении. Декларации соответствовали принципам международного права и не могли быть источником международной напряженности, чего нельзя сказать о советско-германских договорах, подписанных в 1939—1940 гг.

Примечания

1. ADAP. Serie D. Band VIII. S. 96.

2. lrving D. Hetlers Krieg 1939—1942. Die Siege. Munchen, Berlin, 1983. S. 75.

3. См.: Внешняя политика СССР. M., 1946. Т. 2. С. 449.

4. См. там же. С. 452.

5. Правда. 1989. 25 мая.

6. См.: Hilger G. Op. cit. S. 295.

7. См.: Известия. 1941. 11 января,

8. ЦГА СССР, ф. 500, оп. 3, д. 249, лл. 95—100.

9. Там же, л. 173.

10. См.: ADAP. Serie D. Band VIII. S. 120, 122.

11. См. ibid. S. 120.

12. CM. ibid. S. 605.

13. См.: Год кризиса 1938—1939. Т. 2. С. 404—405.

14. См.: Read A., Fischer D. The deadly embrace: Hitler, Stalin and the Nazy-Soviet Pact, 1939—1941. Z., 1988. P. 442.

15. См.: Московские новости. 1989. 7 мая. С. 9.

16. Ahmann R. Op. cit. S. 628.

17. См.: ADAP. Serie D. Band XI 2.S.800.

18. Cм. ibid. S. 891—892.

19. Churchill W.S. Op. cit. V. III. P. 326.

20. Cм.: Правда. 1940. 3 сентября.

21. См.: Мюллерсон Р.А. Советско-германские договоренности 1939 г. в аспекте международного права // Советское государство и право. 1989. № 9. С. 107.

22. См.: Год кризиса 1938—1939. Т. 2. С. 271—273, 278, 302.

23. Известия. 1939. 1 сентября,

24. ADAP. Serie D. Band VIII. S. 10.

25. Симонов К. Указ. соч. С. 78.

26. Там же. С. 79.

27. Применительно, в частности, к Чехословакии подробно см.: Марьина В.В. Чешское общество о советско-германским пакте 1939 г. и начале второй мировой войны // Вопросы истории. 1990. № 7. С. 18—31.

28. Новый мир. 1965. № 12. С. 101.

29. См.: Проблемы мира и социализма. 1989. № 11. С. 87.

30. Год кризиса 1938—1939. Т. 2. С. 315.

31. Там же. С. 322.

32. См. там же. С. 322, 405.

33. ADAP. Serie D. Band VII. S. 236.

34. Троцкий Л.Д. Портреты. С. 86—87.

35. См.: Год кризиса 1938—1939. Т. 2. С. 333.

36. Cм.: ADAP. Serie D. Band VII. S. 184, 242.

37. Год кризиса 1938—1939. Т. 2. C.323.

38. Cм.: ADAP. Serie D.Band VII. S. 264—265.

39. Известия. 1939. 1 сентября.

40. ЦГАСА, ф. 33987, оп. 3, д. 1237, л. 379.

41. См.: Правда. 1939, 1 сентября,

42. Известия ЦК КПСС. 1990. № 1. С. 210.

43. Cм.: ADAP. Serie D. Band VIII. S. 12, 225—226; АВП СССР, ф. 06, оп. 1, п. 1, д. 4, л. 49, 72.

44. Cм.: Pietrow В. Op. cit. S. 179.

45. Cм. ibid. S.180.

46. Cм.: ADAP. Serie D. Band VIII. S. 246—247, 282, 290—309; Read A., Fischer D. Op. cit., p. 432.

47. Cм.: Внешняя политика СССР. Т. IV. С. 459.

48. См.: Внешняя политика СССР. Т. IV. С. 474; ADAP. Serie D. Band VIII. S. 360—361.

49. Архив внешней политики СССР (АВП СССР), ф. 06, on. 1, п. 1, д. 4, л. 50.

50. Cм.: ADAP. Serie D. Band VII. S. 424.

51. См.: Внешняя политика СССР. M., 1946. Т. IV. С. 453.

52. Международная жизнь. 1989. № 9. С. 137.

53. Cм.: Popovic N. Jugoslovensko-sovjetski odnosi u drugom svjetskom ratu (1941—1945). Belgrad, 1988. S. 28.

54. Cм.: Внешняя политика СССР. Т. IV. С. 543—545, 547—549.

55. Read A., Fischer D. Op. cit. P. 577.

56. ЦГАСА, ф. 33987, оп. 3, д. 1237, л. 413.

57. См.: Hofer W. Op. cit. S. 130; Schafranek H. Zwischen NKWD und Gestapo. Auslieferung deutscher und osterreichischer Antifaschisten aus der Sowjetunion an Nazideutschland 1937—1941. Fr. a М., 1990, S. 124; Коммунист. 1991. №3. С. 66.

58. Cм.: Foreign relations of the USA. Diplomatic papers. 1940. Wach„ 1959. V. 1. P. 83—84.

59. Жюгджа P. В августе 39-го // Советская Россия. 1988. 24 августа.

60. Правда. 1989. 28 декабря.

61. Троцкий Л.Д. Портреты. С. 71.

62. Там же. С. 71.

63. ADAP. Serie D. Band VIII. S. 468.

64. Cм.: Eichholz D. Geschichte der deutschen Kriegswirtschaft 1939—1945. В., 1971. S. 223.

65. См.: Троцкий Л.Д. Портреты. С. 102.

66. См.: Gorlitz W. Der deutsche Generalstab. Geschichte und Gestalt. 1657—1945. Fr. a M. S. 494.

67. Hitchenn M. Op. cit. P. 265.

68. См.: Ковалев Ф., Ржешевский О. Так начиналась война // Правда. 1988. 1 сентября.

69. См.: Hermes Handlexikon. Synchronopse des Zweiten Weltkrieges. Dusseldorf, 1983. S. 48.

70. См.: Правда. 1989. 24 декабря.

71. См.: Документы и материалы кануна второй мировой войны 1937—1939 гг. M., 1981. Т. 1. С. 241, 257.

Предыдущая страница К оглавлению Следующая страница

 
Яндекс.Метрика
© 2024 Библиотека. Исследователям Катынского дела.
Публикация материалов со сноской на источник.
На главную | Карта сайта | Ссылки | Контакты