Библиотека
Исследователям Катынского дела

Вопрос седьмой: Кто стрелял в затылок?

На кладбище не принято говорить громко. Даже если к нему вплотную подступили городские кварталы и сюда сквозь зеленый заслон деревьев нет-нет да и пробьется басовитый голос грузовика, испуганный крик «скорой помощи» или дружное веселье беззаботной детворы. Никаких звуков здесь просто не замечаешь. И невольно подчиняешься самой природой заложенному в каждом из нас инстинкту беречь, не нарушать тишину вечного покоя тех, кто ушел раньше нас.

Но в этот раз нам хотелось кричать. От горечи, обиды и недоумения. Мы стояли у могилы, увенчанной строгим мраморным памятником, на котором крупно красовалось: «Коба Степан Григорьевич (1908—1953)», и думали о том, что бога, видимо, действительно нет, иначе разве допустил бы он, чтобы вчерашний палач, ретивый «исполнитель приговоров» лежал в десяти шагах от праха многих выдающихся людей — писателей, ученых, государственных деятелей, героев Советского Союза, воинов-освободителей. И это в то время, как у сотен, может быть тысяч, расстрелянных им людей не оказалось на этой земле даже скромного последнего пристанища. Рядом с казенно-приторным: «Память вечно скорбящей жены», склонив тяжелые головы, увядали тюльпаны. А нам виделись тысячи вдов, сыновей и внуков тех, кто принял в Куропатах мученическую смерть, и сегодня не знающих, куда им нести вместе с цветами свою неугасающую с годами боль и память.

Признаемся, по-человечески очень хотелось ворваться за кованую ограду, схватить за горло изящную вазу с цветами и размолотить ее о тяжелые мраморные плиты. Но мы вспоминали о могиле покоящегося у Кремлевской стены другого Кобы, чьей жестокой волей и коварством направлялась рука его белорусского тезки и холуя, о миллионах безымянных могил, разбросанных по всей нашей многострадальной земле, и порыв наш медленно угасал, потому что никакие жесты отчаяния и протеста не заменят общественного суда над сталинщиной и ее вдохновителями, не помогут освобождению многих нравственных ценностей, все еще погребенных под руинами того сурового времени, в которое мы сегодня пристально вглядываемся, пытаясь не только понять и оценить, но и сделать реальные правовые шаги, исключающие повторение чего-либо подобного в будущем.

Трезвый, беспощадный анализ прошлого нам представляется одним из важнейших условий очищения, возрождения и реального развития нашего общества. Думается, что признание исторической вины сталинщины, принятие связанных с этим юридических актов только укрепляет нашу демократию, помогает упрочению правовых основ государства. И надо сказать, многое уже сделано — миллионы людей реабилитированы, им возвращены добрые имена, установлены льготы. Идет поиск палачей, — хотя и медленней, чем хотелось бы и чем они того заслуживают. Из истории, из своего прошлого общество извлекает трудные уроки, которые очень нужны для его самопознания и самосовершенствования.

Но вернемся к Степану Кобе. Был он, конечно, заметной в НКВД БССР фигурой, не очень стремительно, но уверенно поднимался по должностной лестнице, оставаясь в почете у каждого из быстро сменявшихся наркомов. А Цанава, говорят, просто души в нем не чаял и, чтобы в любое время суток сподручней было навещать закадычного друга, распорядился оборудовать кабинет начальника комендатуры прямо напротив собственных служебных апартаментов. Под благодатным дождем наркомовской щедрости Коба вырос до полковника госбезопасности и закончил свой многотрудный путь прямо в кабинете, всего на два месяца пережив «великого вождя и учителя» и не дожив года до ареста и смерти своего обожаемого патрона.

О его непосредственном участии в расстрелах следствию показали многие свидетели. Бывший вахтер НКВД И. Кмит:

— Приводили приговоры в исполнение начальник комендатуры Коба, его заместители Ермаков и Бочков, другие люди, фамилий которых, к сожалению, не помню. Меня, в то время еще молодого работника, к этому делу не привлекали.

С. Хаританович, бывший выводной внутренней тюрьмы — «американки»:

— Могу сказать, что участвовали в расстрелах многие работники комендатуры — Никитин, Коба, Ермаков, Яковлев... Возвратившись поздно ночью в НКВД, они затем в столовом распивали спиртные напитки, которые им выдавались по приказу... За что, не знаю. Может, и за вредность работы... Активно выезжал на расстрелы кладовщик Абрамчик Фома, отчества не помню. Я у него несколько раз интересовался, как это делается, и он рассказывал, что людей ставят к яме и стреляют из наганов. Помню, Абрамчик говорил, что перед расстрелом некоторые кричали: «Да здравствует Советская власть!», «Да здравствует Сталин!»

А. Знак, бывший надзиратель внутренней тюрьмы НКВД:

— Когда Коба стал начальником, меня назначили заведовать складом комендатуры. Я выдавал сотрудникам оружие и боеприпасы к нему. В частности, работники комендатуры, как правило, пользовались револьверами «Наган». Хорошо помню, что такое оружие было у Бочкова, Абрамчика, Кобы, Острейко, Мигно, Дубровского... По их словам, этим оружием они расстреливали приговоренных к смертной казни «врагов народа». Как часто они получали у меня боеприпасы и сколько, сказать не могу, не помню.

С. Захаров, бывший вахтер комендатуры НКВД:

— Расстреливали людей Бочков, Острейко, Ермаков, Коба и другие работники комендатуры из наганов. Возможно, использовались и пистолеты «ТТ», которыми тогда были вооружены некоторые наши сотрудники... Когда и кто готовил могилы, я сказать не могу, так как меня к этой работе не привлекали. Думаю, этим занимались Мигно и Острейко, которые, судя по их разговорам, постоянно находились на месте расстрелов.

И еще с одним авторитетным мнением мы хотим вас познакомить. Иван Макарович Стельмах начинал службу в органах НКВД стажером следственного отдела, а завершил ее заместителем министра государственной безопасности БССР. Свидетелем многих сокрытых от простых глаз событий довелось ему быть, встречаться с десятками людей, чьи биографии представляли для следствия исключительный интерес. К счастью, память у Ивана Макаровича, несмотря на его семьдесят семь лет, оказалась цепкой и надежной, сберегла немало интересных деталей и фактов.

Из показаний Ивана Макаровича Стельмаха, пенсионера:

— После срочной службы в РККА меня по комсомольской путевке направили в НКВД БССР. На первых же допросах, куда нас, стажеров, приглашали «для учебы», я увидел, что из арестованных просто выбивают признания в шпионаже, вредительстве и других преступлениях, о которых они, судя по всему, в большинстве случаев просто не имели представления. Но после изощренных пыток вынуждены были «чистосердечно признаваться», называть сообщников и руководителей их «шпионских, террористических, антисоветских» и прочих мнимых организаций.

Это буквально потрясло нас и мы, несколько молодых новобранцев, написали наркому Б. Берману возмущенное письмо и попросили отпустить нас из органов.

Вызывал он к себе в кабинет по одному, долго и грязно материл, затем, пригрозив суровой карой за коллективное «чистописание», отправил на гауптвахту, а через некоторое время появился приказ командировать меня в Харьков на учебу.

Вернулся я в Минск весной 1939 года, когда Берман был уже расстрелян, а сменивший его ненадолго Наседкин сидел в городской тюрьме в блоке для особо опасных преступников. У руля стоял друг Лаврентия Берии — Цанава, которого шепотом у нас называли «Лаврентий-второй».

Архивная справка:

На XVI съезде КП(б)Б в июне 1937 года при обсуждении кандидатур в состав ЦК Берман выступил с рассказом о своем жизненном пути.

В его биографии присутствовали такие факты, которых для других было бы достаточно, чтобы их исключили не только из партии, но и из жизни.

Б. Берман родился в 1901 году в Забайкалье в буржуазной семье. Отец его имел кирпичный завод, однако в 1913 году разорился и с тех пор, по словам сына, работал служащим. Сам Берман с 11 лет служил мальчиком в магазине в Чите. В 1918 году закончил городское училище, вступил в Красную гвардию. В конце 1918 года уехал вместе с семьей в Маньчжурию.

Вернувшись в 1920 году, работал в органах ЧК, где вступил в партию. В 1924 году, когда он учился в институте в Москве (в каком — Берман не сказал), его исключили из партии как выходца из буржуазной среды, но затем восстановили.

В ответ на поступивший вопрос о братьях Берман пояснил, что один его брат работает в Москве, другой — в Свердловске. (Известно: один из них М.Д. Берман — был в 30-е годы начальником Главного управления исправительно-трудовых лагерей ОГПУ).

Из протокола осмотра архивно-следственного дела по обвинению бывшего наркома внутренних дел БССР Бермана Бориса Давидовича, 1901 года рождения.., до ареста состоявшего в РКП(б) с 1923 года:

Берман Б.Д. арестован 24 сентября 1938 года на основании показаний бывшего начальника УНКВД Свердловской области Дмитриева о том, что он является участником заговорщической организации правых; существующей в НКВД, которая свою преступную работу ведет в направлении ограждения основных кадров право-троцкистских элементов от их разоблачения и ареста.

На предварительном следствии Берман показал, что в 1933 году, будучи в командировке в Германии по линии разведупра, при выполнении строго секретного специального задания он был расконспирирован и пойман с поличным, после чего сотрудником германской разведки Протце завербован в качестве агента. По возвращении в СССР вся дальнейшая деятельность Бермана, вплоть до ареста, была связана с выполнением заданий разведорганов фашистской Германии.

Берман признал, что он действительно состоял в антисоветской заговорщической организации правых, действовавшей в органах НКВД, совместно с ярыми врагами народа: Ягодой, Мироновым, Слуцким и другими вел враждебную работу в НКВД по сохранению в СССР правотроцкистских формирований.

На допросе 20 января 1939 года Берман показал, что в период 37—38-х годов бывшим наркомом внутренних Дел СССР Ежовым и его заместителем Фриновским давались явно враждебные указания о решительной борьбе с мнимыми врагами народа, что повсеместно приводило к массовым арестам ни в чем не повинных советских граждан.

Однако Берман показаний о своей враждебной деятельности за период работы наркомом внутренних дел БССР, в частности о необоснованных арестах, не дал, никаких материалов о проводимых им незаконных арестах в деле нет...

22 февраля 1939 года в судебном заседании Военной коллегии Верховного Суда СССР Берман виновным себя признал «в пределах данных им на предварительном следствии показаний». Не отрицая своей связи с германской разведкой, в суде категорически отрицал ту часть своих показаний, где он признавался в передаче шпионских сведений. Свою вражескую работу в период службы в НКВД Берман признал полностью.

Военная коллегия Верховного Суда СССР приговорила Б. Бермана к высшей мере наказания. Приговор приведен в исполнение на следующий же день в городе Москве.

Авторская ремарка:

Конечно же, в списке тех, кто «стрелял в затылок», имя Бермана должно стоять одним из первых, хотя у нас нет доказательств, что он «привел в исполнение» хоть один приговор. Но именно он был главным режиссером того кровавого спектакля, который с благословения Центра (и тут можно верить его показаниям) разыгрывался в Белоруссии в 37—38-х годах.

Монстр беспринципности и угодничества, Берман, копируя сценарии московских процессов, одно за другим проводил в республике громкие судилища то в Гомеле, Лепеле, то в Жлобине, Минске, в других городах. Не успевал завершиться один процесс, как сразу же разворачивался другой. Режиссер и его послушные ассистенты без устали творили «премьеры» шпионских, вредительских, террористических дел-спектаклей, фабрикуя обвинения, порой, превосходящие интригой и сенсационностью детективы Конан Доила.

Сегодня можно даже по опубликованным документам проследить, как последовательно под началом Бермана разворачивалось санкционированное «сверху» грандиозное дело «о контрреволюционном заговоре» в Белоруссии. Как опричники из НКВД оплетали густой сетью клеветы, лжи и подтасовок руководство республики. Мы уже касались этой темы в предыдущих разделах. Скажем только, что до сих пор остаются неясными обстоятельства гибели председателя Совнаркома БССР Н. Голодеда. Некоторые свидетели, проходившие по «куропатскому» делу, утверждали, что видели, как он выбросился из окна кабинета следователя, другие столь же уверенно говорили, что его убили во время допросов.

Из материалов архивно-следственного дела Н.М. Голодеда нельзя установить даже дату его ареста, который, кстати, был учинен без санкции прокурора. Своеобразным ордером послужила подготовленная Берманом справка на четырех страничках машинописного текста, в которой утверждалось, что показаниями ранее арестованных «врагов народа» (приведен длинный список) Голодед изобличается как один из организаторов и руководителей контрреволюционной организации Белоруссии и поэтому подлежит аресту. На справке черной тушью начертана резолюция Ежова: «Арестовать».

Из бумаг, хранящихся в деле, видно, что Николай Матвеевич был арестован в Москве, «этапирован» в Минск и 21 июня 1937 года «покончил жизнь самоубийством». Ни протокола допроса, ни других следственных документов, кроме куцей справки Бермана, в деле нет.

Столь же загадочно выглядит и «самоубийство на почве семейного разлада» А.Г. Червякова в перерыве XVI съезда КП(б)Б. Рассказывая об этом факте в одном из предыдущих разделов, мы не располагали еще некоторыми свидетельствами, обнародованными некоторое время назад. Речь идет о копии предсмертного письма Александра Григорьевича съезду, объясняющего мотивы его самоубийства. Подлинника в материалах секретариата съезда нет, и специалисты высказывают в связи с этим серьезные сомнения: существовал ли он вообще.

Чем они объясняют свои предположения? Неожиданны такие внешние атрибуты письма: в правом верхнем углу его выделено слово «копия», в левом — резолюция, наложенная, очевидно, рукой В. Шаранговича, — «Приложить к материалам съезда». Заметим, что и другие записки, письма, поступившие в президиум съезда и хранящиеся в материалах секретариата, тоже имеют машинописные копии, но ни на одной из них нет резолюций слова «копия». Кроме того, все они сделаны в нескольких экземплярах, а копия письма А. Червякова тольков одном.

Конечно, эти детали можно объяснить тем, что автор письма был далеко не рядовым участником съезда, да написано оно по исключительному поводу. Но уж очень непривычен, как отмечают историки, для А.Г. Червякова, всячески уклонявшегося от восхваления вождя и прямых обвинений «врагов народа», приторно-жестокий стиль письма, особенно его финала: «Я ухожу с именем партии и вождя т. Сталина в сердце. Я ухожу, проклиная всех врагов народа, я проклинаю белорусских фашистов, агентов польского империализма».

Однажды Берман, постоянно ощущавший в себе нерастраченный талант трибуна, публично назвал имя еще одного человека, который тоже «стрелял в затылок». Выступая в ноябре 1937 года перед избирателями Россонского района, где он баллотировался в депутаты Верховного Совета СССР, нарком со свойственным ему солдафонским красноречием изрек: «Выродки, заклятые враги и палачи белорусского народа долгое время вели свою гнусную предательскую работу. Потребовалось вмешательство в белорусские дела лично тов. Сталина. Никто другой, как тов. Сталин, по одному письму, по одному сигналу из Белоруссии сказал, что в БССР есть враги, которые мешают народу наладить культурную жизнь. Тов. Сталин дал указание громить врагов, и мы начали их громить».

Какую «культурную жизнь» наладил Берман белорусскому народу, повинуясь высокому указу прозорливого вождя и учителя, мы знаем. Его изобретательность и усердие были щедро вознаграждены: «За образцовое и самоотверженное выполнение важных правительственных заданий» в конце 1937 года Берман получил орден Ленина. Через пять месяцев он отбыл на повышение в Москву, а через год появился другой документ: «за шпионаж и враждебную работу в органах НКВД приговорить...»

... Но спустимся с вершин крутой и, как оказалось, не очень устойчивой лестницы палачей и послушаем дальше рассказ Ивана Макаровича Стельмаха:

— Вы, конечно, знаете, что приговоры приводили в исполнение работники комендатуры. Когда я вернулся из Харькова, ее, помню, возглавлял Никитин, а заместителем у него был Ермаков. Коба Степан занимал должность поменьше, но, как и они, активно участвовал в расстрелах. Где они проводились, мне тогда никто не говорил, ибо это считалось серьезным секретом.

Я и в те годы понимал, а сейчас абсолютно уверен, что расстреливали много невиновных людей, однако воспрепятствовать этому беззаконию было невозможно — в любой момент сам мог стать под дуло пистолета.

Помню такой случай. Однажды мне и еще одному молодому сотруднику, фамилию его, к сожалению, не помню, поручили арестовать начальника одного из отделов — Будкова. Мы зашли в его кабинет, и я дрожащими руками протянул ему ордер. Он несколько мгновений глядел на нас остановившимися, стеклянными глазами, потом выхватил пистолет и выстрелил себе прямо в висок. Пыткам и издевательствам, которые вершил сам, он предпочел скорую и легкую смерть.

После войны, когда я уже работал заместителем министра МГБ, мне пришлось заниматься разбором писем родственников тех людей, которых в тридцатых годах приговорили к 10 годам лишения свободы без права переписки. Я решил прибегнуть к помощи Кобы, который был уже начальником комендатуры, и спросил его, каковы судьбы этих людей. Он хитро улыбнулся, а потом охотно поведал, что такие приговоры означали расстрел. Тогда же, помню, Коба сообщил мне по секрету, что акции эти проводились в лесном урочище под Минском, но где конкретно находилось и как называлось это место, Коба не сказал. Может, потому, что Куропаты тогда не имели еще своего громкого названия, а может, по другой причине.

Не стесняясь, Коба рассказал, что расстрелы он проводил сам вместе с другими работниками комендатуры, среди которых были Никитин и Ермаков.

Стреляли в голову из наганов, так как, по словам Кобы, это самое надежное оружие. За ночь, как правило, расстреливали не менее 10 человек. После «операций» их участникам обязательно выдавали спирт. Может, с этого ритуала и начался путь многих из них к хроническому алкоголизму, а у некоторых — и к самоубийству.

Коба рассказал мне тогда об одном памятном для него случае — однажды местные жители, собиравшие в лесу грибы, обнаружили свежую могилу и раскопали ее. Пришлось, говорил Коба, выехать в эту деревню, она была рядом с местом казней, отыскать этих людей и строго предупредить, чтобы молчали, иначе несдобровать. Могу предположить, что именно о Куропатах мне и рассказал Коба. Умер он в звании полковника и похоронен на городском кладбище. Была ли у него семья, не знаю. А если была, то я ей не завидую — дома он появлялся не часто, все время проводил на работе, еще реже его видели трезвым. Но Кобе все прощалось — он был личным другом Цанавы и подчинялся только ему. Да, друг Кобы Ермаков еще до войны из-за нервных перегрузок застрелился, а Никитин, если мне не изменяет память, уехал куда-то на повышение.

Авторская ремарка:

Нет, память не подводит Ивана Макаровича. Ермаков Действительно застрелился в марте 1940 года из именного пистолета «Браунинг», как рассказал следствию его сын, слесарь одного из минских заводов. В ту пору ему уже исполнилось 16 лет — возраст достаточно зрелый, чтобы кое-что понять и запомнить.

«Отец работал сначала ответственным дежурным, а потом заместителем начальника комендатуры. По характеру был очень замкнутым, нелюдимым человеком. О своих делах никогда ничего не рассказывал. В 37—40-х годах часто не ночевал дома, но никогда не объяснял ни матери, ни нам, детям, своего отсутствия, говорил просто, что находился на службе. В последние годы редко приходил домой трезвым».

Об упоминавшемся И. Стельмахом и другими свидетелями Никитине мы расскажем позже, а сейчас давайте в вопросе «Кто стрелял в затылок?» выделим два последних слова и с весомыми аргументами в руках докажем, что действительно стреляли (есть ведь и другие методы казней), и стреляли именно в затылок. Для этого нам вновь придется призвать на помощь экспертов.

Из заключения комплексной судебно-медицинской и криминалистической экспертизы:

«Всего исследовано 311 черепов и их фрагментов, извлеченных из всех шести захоронений. На 222 выявлены огнестрельные повреждения, которые характеризуются наличием дефекта ткани, круглой или овальной формой, диаметром около 7—9 мм, формой усеченного конуса в толще костной ткани, наложением меди и свинца по краям повреждений, установленным при спектрографическом исследовании.

На 188 черепах и их фрагментах выявлено по одному входному огнестрельному отверстию, на 29 черепах — по два входных отверстия и на 5 черепах — по три входных огнестрельных отверстия.

В 192 случаях выстрелы были произведены в затылок, в 26 — в висок (правый или левый).

Общее количество огнестрельных повреждений из каждого захоронения приводится в следующей таблице:

Номер захоронения

Общее количество черепов и их фрагментов

Общее количество черепов

Количество черепов с огнестрел. поврежден.

Общее количество фрагмент.

Фрагмен. черепов с огнестр. поврежден.

1

45

17

17

28

21

2

62

42

42

20

12

3

31

25

24

6

3

5

88

27

27

61

25

6

35

12

12

23

14

8

50

7

7

43

14

Всего:

311

130

129

181

89

Следует отметить, что при очистке черепов и их фрагментов от песка костная ткань на большинстве исследуемых объектов по краям огнестрельных отверстий даже при осторожной обработке кисточкой легко крошится, что делает детальное измерение огнестрельных отверстий малоэффективным и дает лишь относительные результаты, не соответствующие требуемой точности измерения для установления калибра пули.

На некоторых фрагментах черепов признаки огнестрельных повреждений отсутствуют. Следует учитывать, что они представляют собой мелкие изолированные части отдельных костей свода и основания черепа (например, части затылочной кости, височной, лобной, теменных и др.). Эти обломки хрупкие, легко крошатся, что делает невозможным их сопоставление.

На других изолированных костях скелета, извлеченных из указанных захоронений, огнестрельных повреждений не выявлено.

Исследовано также 177 гильз и 28 пуль, найденных в захоронениях. Поверхности гильз сильно коррозированы, оболочки и сердечники пуль окислились. Отдельные части гильз и пуль отсутствуют, некоторые гильзы и пули деформированы, находятся в полуразрушенном состоянии.

При микроскопическом исследовании установлено, что на донных частях гильз есть маркировочные обозначения завода-изготовителя: «38», «Т», «ПТЗ». Цифры обозначают год выпуска продукции. Все гильзы и пули изготовлены заводским способом в СССР.

Судя по конструктивным особенностям и маркировочным обозначениям, 164 исследуемые гильзы и 21 пуля являются частями револьверных патронов, предназначенных для стрельбы из револьвера системы «Наган». Одна гильза является частью патрона для пистолета «ТТ» калибра 7,62 мм. Остальные гильзы и пули сильно коррозированы, и установить их характеристики не представляется возможным.

При микроскопическом исследовании гильз установлено, что на них есть следы от деталей оружия, образовавшихся при выстреле: на капсюлях вмятины округлой формы диаметром 1,3 мм расположены эксцентрично относительно центра — это след бойка. На гильзе патрона для пистолета «ТТ» четко отобразился след бойка грушевидной формы.

Выводы:

Установленные при исследовании черепов и их фрагментов форма и размеры повреждений, их количество, локализация и относительное расположение, наличие по краю отверстий следов меди и свинца дают основание утверждать, что повреждения на черепах и их фрагментах являются огнестрельными. Они причинены оболочечными пулями, в состав оболочки которых входит медь.

В связи с тем, что на костях черепа в области огнестрельных повреждений имелось частичное выкрашивание, связанное с длительным пребыванием костей в земле, а также учитывая значительное высыхание костей, изменившее их первоначальные размеры, и принимая во внимание, что размеры огнестрельных повреждений даже на «свежих» костях не всегда соответствуют калибру пули, установить в данном случае калибр оружия, из которого были произведены выстрелы, можно только ориентировочно: 7,0—7,65 мм.

Количество повреждений, их направление и относительное расположение свидетельствуют о том, что они причинены одиночными выстрелами.

В связи с отсутствием на исследуемых костях черепа мягких тканей, на которых могли бы отобразиться признаки, свидетельствующие о дистанции выстрела, определить ее не представляется возможным.

Представленные на исследование гильзы изготовлены в СССР в 1928 году —3 шт., в 29-м — 2, в 30-м — 6, в 31-м —13, в 32-м —1, в 33-м — 12, в 34-м — 6, в 35-м — 9, в 36-м — 1, в 37-м — 8, в 39-м — 74 штуки.

164 револьверные гильзы стреляны из револьвера системы «Наган», 1 гильза — из пистолета «ТТ». 8 патронов, обнаруженных в захоронениях номер 5 и 6, являются патронами калибра 7,62 мм и предназначены для стрельбы из револьвера системы «Наган» образца 1895 года».

Нам остается только добавить, что, как утверждают свидетели, большинство сотрудников комендатуры НКВД БССР были вооружены наганами. Помним мы и рассказы очевидцев, какими способами они приводили приговоры в исполнение: один предпочитал усаживать арестованных по краям могилы и стрелял сверху, как правило, в темя. Другой подходил вплотную к стоявшему спиной к нему арестованному и посылал пулю в затылок снизу вверх. Поэтому на черепах, как отмечают эксперты, множество выходных отверстий расположено в «лобной части».

Теперь вернемся к слову «кто». Думается, называя имена рядовых палачей и тех, кто корректировал прицелы их наганов, мы не имеет права не посвятить несколько абзацев одиозной фигуре «Лаврентия-второго», хотя бы потому, что Цанава в отличие от своих предшественников, продержавшихся в кресле наркома НКВД от двух месяцев до года, восседал в нем с конца 1938 до начала войны и затем еще семь послевоенных лет.

На совести этого услужливого подручного Сталина л Берии — тысячи человеческих жизней. По опубликованным недавно в журнале «Коммунист Белоруссии» подсчетам историков, в первый год пребывания Цанавы Белоруссии по политическим обвинениям было арестовано 27 тыс. человек. Одного за другим убирал «Лаврентий-второй» руководителей республики. И не только контролировал, направлял следствие, но и не гнушался лично допрашивать арестованных, используя весь арсенал опробированных ранее методов и средств.

Из анкеты генерал-лейтенанта Л.Ф. Цанавы:

1900 года рождения, отец — крестьянин-бедняк, образование — окончил сельское начальное училище, общеобразовательные курсы в Тифлисе. До назначения в Белоруссию — на чекистской, партийной и хозяйственной работе в Грузии, в том числе заместитель председателя лимонно-мандаринового треста, начальник «Колхид-строя»...

Награды: три ордена Ленина, три — Красного Знамени, орден Суворова I степени, два ордена Кутузова I степени, боевые ордена Монголии, Польши, медали — всего около 30 наград.

Сохранился в архиве список депутатов Верховного Совета БССР первого созыва. Напротив фамилии Цанавы карандашом помечено: «Друг Берии», который, добавим, был еще и «крестным отцом» «Лаврентия-второго» — однажды посоветовал Л.Ф. Джанджгаве поменять его труднопроизносимую фамилию на более благозвучную. А еще раньше он спас Цанаву от тяжкого позора. В 1922 году во время партийной регистрации тому не возвратили партийный билет, что фактически означало его исключение из партии. Позже Цанава сам напишет об этом эпизоде так: «В бытность начальника политбюро ЧК в г. Телави в 1922 году, в период разгара борьбы с национал-уклонистами — последними было выдвинуто против меня обвинение якобы в незаконном уводе девушки. Дело было расследовано органами ЧК, и в 23 году я был оправдан вовсе».

Девушку он действительно «умыкнул», и несдобровать бы Цанаве, если бы не выручил выдвинутый d заместители начальника ЧК Грузии Л. Берия. Цанаву в партии восстановили и с этого времени стал он верным слугой Лаврентия Павловича, его правой рукой.

Поднимался вверх по ступеням политической карьеры патрон и тащил за собой единомышленника и холуя. Теперь понятно, почему всего через неделю после назначения Берии наркомом внутренних дел СССР в декабре 1938 года такой же пост в Белоруссии получил Цанава. Правда, для этого ему самому пришлось арестовать, как мы уже говорили, своего предшественника — А. Наседкина, в хорошем темпе провести следствие и через месяц отправить на расстрел. В полном соответствии с выдвинутой великим вождем формулой об обострении классовой борьбы.

Этот лозунг, судя по всему, стал для Цанавы подлинным откровением, потому что наилучшим образом отражал понимание им действительности, которая делилась просто и без нюансов — на «своих» и «врагов». А врагов, естественно, надо уничтожать и одновременно бояться.

Наверное, этой логикой руководствовался Цанава, когда настойчиво вдохновлял своих подчиненных (помните показания Саголовича?) на выбивание «чистосердечных признаний», а затем подписывал смертные приговоры многочисленным «шпионам» и «террористам», и когда создавал вокруг своей персоны завесу секретности, подозрительной настороженности, а каждый выход «в люди» — будь то на футбольный матч или предвыборную встречу с избирателями — обставлял как боевой поход с привлечением множества переодетых и в форме сотрудников НКВД, готовых жизнь положить во здравие родного шефа, уберечь от любого посягательства или даже намека на него.

В наркомате всех держал в «ежовых рукавицах», насаждал жесткую палочную дисциплину. Многие бывшие его коллеги, дававшие показания нашему следствию, охотно и подробно рассказывали о его грубости и жестокости, о том, что ему ничего не стоило прилюдно оскорбить, унизить человека, плюнуть ему в лицо и даже ударить. Малейшее ослушание расценивалось не иначе как «вредительство» и чревато было непредсказуемыми последствиями.

Свидетели привели такой факт: Цанава отдал под суд и «упек» на 10 лет сержанта из личной охраны, отказавшегося поливать деревья в его саду. Крутой, деспотичный норов превращал работу с ним в настоящую пытку. За пять послевоенных лет у него сменилось 22 секретаря — угождать Цанаве было большим искусством. И в то же время он откровенно раболепствовал перед «сильными», «вышестоящими». Очевидцы вспоминают, что, отвечая на московский звонок, непременно вскакивал и стоял, вытянувшись «в струнку», в течение всего разговора.

Суммируя сегодня факты, анализируя детали поведения этого тирана и плебея, приходишь к выводу, что служил он не делу, а лицам, стараясь во всем подражать им, неукоснительно следовать их советам.

Как и Берия в Москве, Цанава «внедрял» в партийные органы и государственные учреждения своих соглядатаев. Осведомители, как правило, всю собранную информацию, весь компромат поставляли лично ему. Множились «досье» на руководителей республики, и хотя о 37-м годе некоторые втайне только вздыхали, процветали те же методы тотальной слежки, доносительства и оговоров. По-прежнему в ходу были откровенно сфабрикованные материалы, лжесвидетельства, инсинуации.

Подтвердим этот вывод на примере «Дела Саевича», получившего в республике широкий резонанс. Нарком просвещения БССР Платон Васильевич Саевич был арестован по приказу Цанавы как «ярый троцкист, имевший связи с белой эмиграцией». Возьмите том Белорусской Советской энциклопедии и вы прочтете, что П.В. Саевич — член партии с 1917 года, участник Октябрьской революции и гражданской войны, ректор сельскохозяйственной Академии и Коммунистического университета Белоруссии, член ЦК КП(б)Б и ЦИК БССР, известный ученый. И как же, оказывается, легко было сломать, уничтожить человека, абсолютно беззащитного перед необузданной силой бесконтрольной власти и беззакония.

Выбить из Саевича нужные показания оказалось делом техники, которую поздней в реабилитационных документах назовут «применением недозволенных методов следствия». Правда, наркома не расстреляли, повторяем, не то было уже время, но надолго упекли в далекие лагеря. Вернулся он оттуда уже после смерти Сталина, больной, изможденный и вскоре умер.

На «личном» счету Цанавы дела таких известных некогда в республике людей, как министр коммунального хозяйства БССР Жолнерчук, секретари Полоцкого и Гомельского обкомов партии Пархимович и Демченко, долгая и яростная атака на первого секретаря Гродненского обкома КП(б)Б, а поздней — президента республики, легендарного революционера и подпольщика С.О. Притыцкого. Только решительная защита ЦК КП(б)Б помогла уберечь Сергея Осиповича, проведшего не один год в тюрьмах Пилсудского, от суровых казематов Цанавы.

Признаемся, что все долгие месяцы следствия — и во время нелегких бесед со свидетелями, и в многочасовых бдениях в архивах, и в дни горьких раскопок куропатских могил — нам страстно мечталось отыскать хоть одного живого исполнителя, взглянуть ему в глаза, попытаться понять. Хотя бы одного из десятков или сотен тех, кому палачи рангом повыше доверяли нажимать на спусковой крючок нагана — «приводить приговор в исполнение».

И вдруг звонок минчанки Марии Прокофьевны Семеновой:

— Вы что, и вправду никак не можете найти того, кто расстреливал людей в Куропатах? Записывайте адрес: Москва, проспект Мира...

Через сутки один из нас уже входил в подъезд высотного дома в центре Москвы, осторожно звонил в обитую черным дерматином дверь. Глухо щелкнул ключ в замке, дверь широко распахнулась — крупный, немолодой уже человек пригласил в прихожую, охотно представился: «Никитин...»

Узнав причину визита, вежливо уточнил:

— Вам надо к отцу, он лежит в соседней комнате... Жаль, но настоящего разговора у вас, видимо, не получится — старику ведь уже 91 год, серьезно болен. Хотя всего месяц назад прекрасно говорил и здраво рассуждал, даже сердился, если мы не очень внимательно слушали его размышления...

Помолчали, поговорили о житье-бытье, затем снова незаметно вернулись к Никитину-старшему, к его прошлому.

— Я знаю, что отец в 37—38-х годах служил комендантом НКВД БССР, а заместителем у него был Ермаков, перед войной он застрелился. Мы дружили с его сыном. Часто бывали у нас в гостях Коба, Ягодкин, Кауфман... Это все папины сослуживцы, а жили мы в одном доме по ул. Кирова в Минске... У отца от второго брака было двое детей — я и мой старший брат Владимир. Он погиб в 1942 году под Одессой, юношей девятнадцати лет. Я по молодости на фронт не попал, всю взрослую жизнь отработал в Череповце на металлургическом заводе... Из Минска отца перед войной направили в Ставрополь, в областное управление НКВД. Всю войну он служил в «смерше», затем в Вильнюсе, Краснодаре, Вологде работал на руководящих должностях в органах НКВД. В отставку вышел в звании полковника, поселился в Москве. Награжден орденом Ленина, двумя орденами Красного Знамени и Красной Звезды, орденом Знак почета и медалями. Правда, в 70-х годах одного ордена Красной Звезды его лишили — он его получил за выселение ингушей и чеченцев с Северного Кавказа... В просторной комнате с наполовину занавешенным окном на широкой тахте покоился худенький седой старик, безучастный взгляд его был устремлен куда-то вверх, в потолок, сухие руки неподвижно лежали вдоль туловища.

Услышав, что гость из Минска, он заметно оживился, повернул голову и, казалось, взгляд его стал осмысленным, живым.

— Не вспомните ли вы о расстрелах «врагов народа» под Минском, в лесу по Логойскому шоссе? Сын повторил ему вопрос громко, в самое ухо. Он натужно, с трудом выдавил несколько слов, из которых удалось разобрать только: «... на горке».

— Скажите, по сколько человек обычно расстреливали?

Все его тело вновь судорожно напряглось, губы зашевелились: «... дцать». И больше, как ни старались помочь сын и его жена, услышать от старика ничего похожего на слова не удалось. Родившаяся было надежда посмотреть в глаза человеку из того, бериевского и цанавского, мира умерла. Может быть, навсегда.

... Мы возвращались с кладбища, от закованной в мрамор могилы Кобы и медленно шли мимо шеренги белых бетонных плит со словами: «Гвардии сержант...», «Рядовой...», «Партизан...», «Неизвестный». Слышен был ровный гул машин, веселый смех ребятишек на зеленой поляне, а мы невольно думали об увиденном, о том, что на кладбище, как и в жизни, рядом соседствуют герои и злодеи. Ни тех, ни других нельзя вычеркнуть из истории. Но пусть имена героев служат для нас нравственным примером, фамилии подлецов — предостережением.

Предыдущая страница К оглавлению Следующая страница

 
Яндекс.Метрика
© 2024 Библиотека. Исследователям Катынского дела.
Публикация материалов со сноской на источник.
На главную | Карта сайта | Ссылки | Контакты