Осташков

Об Осташковском лагере известно значительно меньше, чем о Козельском. По данным Мадайчика, в нем содержалось около 6570 человек.¹ Это были главным образом полицейские, чины жандармерии, пограничники, а также члены военных судов, священники, группа гражданских лиц и около 400 армейских офицеров. Лебедева дает значительно меньшую цифру, а в справке за подписью Сопруненко читаем, что на 1.3.1940 в лагерях НКВД содержится 6168 полицейских и жандармов.²

В любом варианте, однако, из трех лагерей Осташковский был самым крупным.

Размещался лагерь в бывшем монастыре Нилова Пустынь.

НИЛОВА СТОЛБЕНСКАЯ ПУСТЫНЬ
Историческая справка

Монастырь расположен в 10 километрах к северу от Осташкова на острове Столбный. Основан в 1590 году в честь отшельника Нила (в миру Григория), поселившегося на Столбном в 1528-м и скончавшегося в 1555 году в возрасте 65 лет. Первоначальные деревянные постройки уничтожены пожаром в августе 1665 года. Ансамбль, сохранившийся до наших дней, создавался с 1669 по 1863 год. В его сооружении принимали участие архитекторы И.Ф. Львов, И.И. Шарлемань, мастер каменных дел из Швейцарии Анжело Боттани. Расписаны храмы осташковским мастером Борисом Уткиным, лепные работы выполнены Сергеем Васильевым. В июле 1820 года на поклонение святым мощам Нила Столбенского приезжал император Александр I, а в мае 1889-го — великий князь Константин Константинович. Монастырь получал крупные пожертвования от Михаила Федоровича и Алексея Михайловича, императрицы Анны Иоанновны, князей Трубецких и Пожарских и многих др. В среднем за год Нилову Пустынь посещало около 100 тысяч человек. К 27 мая, дню Обретения мощей Преподобного, собиралось до 15 тысяч, а в Великий пост — до 30 тысяч человек.

20 декабря 1917 года в монастыре была проведена опись и конфискация драгоценностей. Было изъято серебра 539 кг 480 i и драгоценных камней в золотой оправе 824 г. Впоследствии было конфисковано, кроме того, 1392 кг медных монет старинной чеканки. Изымались также белье, утварь, мебель. В 1920 году в Ниловой была разобрана железная ограда, установленная затем на кладбище жертв революции на полуострове Житенном. Последняя служба в монастыре состоялась 9 июня 1928 года. 12 монахов во главе с настоятелем Пустыни Гавриилом и наместником архимандритом Ионникием предстали перед пролетарским судом. Приговор по этому процессу неизвестен.

В 1929—1935 гг. в Ниловой Пустыни размещалась богадельня, в 1935—1939 гг. — детская трудовая колония, воспитанники которой жили и работали по методу А.С. Макаренко. В колонии был построен цех по производству паяльных ламп, был свой духовой оркестр, театр, кинозал в Богоявленском соборе, в парке — колесо обозрения, качели, спортплощадка. Именно в этот период началось строительство дамбы, соединяющей теперь остров Столбный с полуостровом Светлица. Для этой цели колонисты разрушили на территории Пустыни церковь Св. Иоанна Предтечи (1771—1781), а на берегу, в деревне Светлица, — более позднюю церковь Михаила Архангела. Добытых таким образом кирпича и щебня, однако, не хватило, осталась узкая протока, через которую был сооружен всего лишь пешеходный мост. Единственным же грузовым средством сообщения в летний период вплоть до 1973 года оставался катер «Чапаев». Как выразился по поводу разрушения храмов Б.Ф. Карпов (см. ниже), «эта глупость происходила от нашей бедности, а бедность от глупости». Он, впрочем, заметил, что протока обеспечивает необходимый экологический баланс двух соседних заливов. В 1939 году трудколония была расформирована.

Охрана Осташковского лагеря была возложена на 135-й батальон 11-й бригады KB НКВД (командир — майор Ищенко Михаил Наумович), дислоцированный в подмосковном селе Богородском, а начиная с мая 1940 — в Барановичах. Кстати, этот же батальон нес охрану Лефортовской, Бутырской и Таганской тюрем. В карточке учета служебной деятельности батальона за 1939 год записано: «В 4 квартале выделена рота для охраны Осташковского лагеря военнопленных».³ Известно, кроме того, что 28.6.1940 из лагеря отправился конвой 236-го полка той же бригады по маршруту Осташков — Североникель; подконвойных в нем было 323 человека. Имеется в архивных документах еще и такое упоминание:

«19.12.39 на блок-посту по охране Осташковского лагеря военнопленных (135 батальон 11 бригады) пала служебная собака «Мурка». В представленном командованием 135 батальона материале о падеже собаки установить причину не представляется возможным».⁴

Вот, собственно, и все, что удалось мне почерпнуть из фонда ГУКВ, архив же самого 135-го батальона за 1939—1940 гг. в ЦГАСА отсутствует.

Есть у меня зато два небезынтересных свидетельства. Одно из них принадлежит осташковскому старожилу, в прошлом учителю географии, а ныне пенсионеру Борису Федоровичу Карпову. Вот текст, написанный им по моей просьбе:

«В сентябре — октябре 1939 года в Осташков стали прибывать эшелоны с польскими военнопленными. При стечении огромного количества народа их направляли по улице Володарского к пристани, которая раньше принадлежала монастырю. Там их грузили в деревянные баржи и пароходом «Максим Горький» буксировали в Нилову Пустынь.
О том, что жизнь их в лагере была несладка, говорят такие факты: золотые часы многие из них отдавали за буханку хлеба. Умерших хоронили на погосте Троеручица Зальцовского сельсовета.
В конце марта — начале апреля я видел, как пленных пешком конвоируют по льду озера Селигер. Они двигались небольшими группами, чтобы не продавить лед. Прибывали они в Осташков в местечко Тупик, теперь — Сплавучасток. Там их грузили в теплушки».

На мой вопрос, какого цвета мундиры были на поляках, Борис Федорович уверенно ответил: на офицерах — синие, на солдатах — серовато-зеленоватые. И добавил, что такой красивой формы он в жизни своей не видывал, кроме как на картинках, изображающих офицеров царской армии. По словам Карпова, поляки держались гордо и пленными себя, как он полагает, не считали.

Цвет мундиров — важная деталь: синей была форма именно полицейских.

Вместе с Борисом Федоровичем мы побывали на погосте Троеручица. Кладбище расположено на холме, могильные ограды стоят впритык друг к другу, однако в самой середине имеется довольно просторный заросший бурьяном участок, свободный от захоронений. Здесь, свидетельствует Карпов, и покоятся останки узников, умерших «естественной» смертью. Борис Федорович, кроме того, рассказал, что хоронили их не в гробах, а в деревянных ящиках — по его мнению, в каждом таком ящике помещалось два тела.⁵

Второе свидетельство принадлежит Марии Петровне Сидоровой — она в свое время тоже, как и Левашовы, была «обеспечена агентурным обслуживанием». Нашел ее опять-таки Карпов, и не просто нашел, а записал ее слова на бумаге, которой затем придал официальный вид — заверил подпись Сидоровой у председателя сельсовета. С самой Сидоровой мне увидеться не удалось — она больна, — поэтому воспроизвожу документ, составленный Карповым:

«В 1939 году я, Сидорова Мария Петровна, 1909 года рождения, уроженка деревни Твердякино Зальцовского сельсовета, работала в пищеблоке на кухне в детской трудовой колонии, расположенной в бывшем монастыре Нилова Пустынь. Осенью этого года колонию расформировали и срочно стали готовить к приему польских военнопленных. Сколько их прибудет, никто не знал. В октябре через город Осташков стали поступать эшелоны с поляками. Вначале их кормили, как положено, обедами, но потом, из-за того что Нилова Пустынь была не готова принять такое количество людей, приходилось их кормить «болтушкой» из ржаной муки.
Всего их было 14 тысяч. Силами пленных были построены срочно 2 хлебопекарни. В корпусах были поставлены спальные настилы в 3—4 яруса. У поляков был свой медперсонал. Старшие офицеры были даже с семьями. Поляки были вежливыми, культурными людьми, очень чистоплотные, тщательно следили за своей одеждой и внешним видом. На работу их не отправляли. Их трудовая деятельность состояла в самообслуживании.
В марте — апреле 1940 года поляков большими партиями стали отправлять по льду озера Селигер в г. Осташков. Последними вывозили больных на телегах в мае месяце. Об их дальнейшей судьбе мне неизвестно.
8.10.89 г.»

Первое, что бросается в глаза — это, конечно, разительное несоответствие в цифрах. Сидорова утверждает, что пленных было 14 тысяч — это более чем вдвое превышает и польские и советские архивные данные. Существует, однако, и еще одна цифра. Член польской секции московского «Мемориала» историк Игорь Сергеевич Клочков, много сил отдавший изучению проблемы Осташкова, говорит, что численность военнопленных в Ниловой Пустыни, по крайней мере одно время, составляла 16 тысяч; сведения эти получены им от человека, ведавшего поставками хлеба в Нилову. У меня нет оснований не верить Сидоровой и Клочкову. Думаю, они просто заблуждаются: их информация относится, по-видимому, к более позднему периоду, когда в монастыре размещался госпиталь. Маловероятным представляется мне и присутствие в лагере семей, хотя некоторое число гражданских лиц там, как уже сказано, содержалось.

Что касается обстоятельств разгрузки лагеря, описанных Карповым и Сидоровой, то они вполне правдоподобны. Зима 1939/40 г. была суровой, морозной, и в апреле Селигер еще наверняка не вскрылся, передвижение же грузовиками по зимнику могло быть опасным. А вот дальше начинаются загадки.

Согласно польским источникам, разгрузка лагеря началась 4 апреля и закончилась 16 мая. Три этапа — 29 апреля, 13 и 16 мая — имели конечным пунктом Юхновский лагерь. Их численность составляет соответственно 60, 45 и 19 человек — итого 124; позднее их, как и уцелевших узников двух других лагерей, перевели в Грязовец. Куда вывезли остальных? По этому поводу существует две гипотезы.

Старший постовой полиции А. Воронецкий, содержавшийся в Осташковском лагере и попавший в один из грязовецких этапов, рассказал о своем разговоре с охранником. «Ваших товарищей вы уже не увидите, — сказал тот и на расспросы Воронецкого нехотя ответил: — Их потопили».

Вахмистр жандармерии Юзеф Борковский был в приятельских отношениях с заведующим лагерной пекарней Никитиным. «Куда нас повезут, не знаешь?» — спросил его вахмистр. «Куда-то на север», — был ответ. Вахмистра вывезли с этапом 29 апреля, причем действительно на север. На станции Бологое вагон, в котором находился Борковский, отцепили и направили на Ржев. Состав с остальными пленными остался в Бологом.

Наконец, зафиксированы показания Катаржины Гонщецкой, которую в июне 1941 года в числе других депортированных везли на барже по Белому морю из Архангельска к устью Печоры.

«Глядя на отдаляющийся берег, — рассказывает Гонщецкая, — я почувствовала вдруг непреодолимую тоску по свободе, родине, мужу, вообще по жизни, — и заплакала. Неожиданно передо мной появился молодой русский из экипажа баржи и спросил:

— Ты чего ревешь?

— Я плачу над своей судьбой. Разве и этого у вас нельзя, в вашем «свободном» государстве? Я плачу над судьбой своего мужа…

— А кем он был?

— Капитаном, — ответила я. Большевик язвительно засмеялся.

— Ему уже слезы не помогут. Здесь потоплены все ваши офицеры. Здесь, в Белом море.

Он стукнул каблуком по палубе. Затем он, ничуть не смущаясь, рассказал, что он лично участвовал в конвое, транспортировавшем около 7 тысяч человек, и что среди них было много бывших служащих польской полиции и офицеров. Тянули две баржи. Когда вышли в открытое море, баржи отцепили и затопили. «Все пошли ко дну», — закончил он и ушел».

Случившийся рядом старик из экипажа баржи, дождавшись ухода энкаведиста, полностью подтвердил его слова.

Этими тремя свидетельствами исчерпываются польские источники. Анализируя их, Юзеф Мацкевич признает, что для окончательных выводов информации явно не хватает. Если допустить, что узников Осташкова вывозили в Архангельск, их путь должен был пролегать через Бологое. Мацкевич напоминает, однако, о распространившихся в конце 1941 года слухах не то об аварии на Белом море, не то о вывозе польских офицеров на северные острова; источником этих слухов были, как мы узнаем позже из отчета ротмистра Чапского, сотрудники НКВД. Оговорка уместная, и все же, сдается мне, полностью исключить вариант утечки информации нельзя.

Приведу еще два свидетельства на эту тему.

Первое письмо пришло на польское телевидение после нашей с Анджеем Минко передачи о Катыни. Его автор И. Выховский из Гданьска пишет:

«В 1954 году я работал на судоверфи «Петрозавод» в Ленинграде в отделе главного технолога, где начальником был инженер Цытрин, а технологом по силовым установкам инженер Басов. Вместе с ними работал технолог по слесарному судовому оборудованию, фамилию которого я забыл. Этот друг рассказал мне следующую историю — пишу его словами:

«Мальчиком я поступил юнгой на буксир, который плавал в северных акваториях страны — Белое море. Онежское озеро, Беломорканал. Ранней весной 1940 года буксир получил задание взять у причала шаланды и вывести в море. На буксир погрузились вместе с нами офицеры НКВД. Я увидел, что в открытых шаландах было несколько тысяч польских военнопленных, в том числе я видел людей, одетых в форму черного цвета. Мой старший друг матрос сказал, что это польские полицейские. Наверху шаланд стояли со штыками солдаты НКВД. Буксир потянул шаланды в открытое море. Когда мы были в нескольких десятках миль от берега, нам сказали остановиться. Офицеры НКВД переправились с буксира на шаланды. Шаланды мы оставили и пошли обратно в сторону причала. Через день буксир вернулся. Офицеры опять погрузились на буксир. Я заметил, что в шаландах была только охрана НКВД, а военнопленных не было и следа. Я спросил своего товарища матроса, куда делись пленные. Он показал пальцем руки в сторону дна моря и говорит: «Не спрашивай и не говори никому, что мы знаем, иначе наша судьба будет такой же». На лицах офицеров НКВД было видно большое волнение. Когда мы вернулись к берегу, всему экипажу было сказано, чтобы мы никому не говорили об этом под страхом суровой кары».

Второе письмо любезно предоставил в мое распоряжение профессор Мадайчик. Оно получено факультетом истории Ягеллонского университета, его автор — Тадеуш Чиж из Сопота.

Начинается письмо словами: «В 1954 году я был в СССР и работал на верфи «Петрозавод» в Ленинграде…» И далее следует тот же рассказ безымянного технолога. Автор письма уточняет: шаланда — баржа с открывающимся дном.

Способ перевозки заключенных в открытых баржах, или шаландах, широко практиковавшийся ГУЛАГом, описан Солженицыным. Напомню читателю эти строки: «В корытную емкость баржи сбрасывались люди и там лежали навалом, и шевелились, как раки в корзине. А высоко на бортах, как на скалах, стояли часовые». И далее: «Баржевые этапы по Северной Двине (и по Вычегде) не заглохли и к 1940 году, а даже очень оживились: текли ими освобожденные западные украинцы и западные белорусы». Уточню: не столько украинцы и белорусы, сколько поляки — депортированные, они же спецпереселенцы, о которых речь пойдет в следующей главе.

Что ж, история вполне правдоподобна (в сумраке или издали темно-синие мундиры вполне могли показаться черными), а вот версию о специальных баржах с открывающимся дном следует признать в высшей степени сомнительной: если и топили пленных, то уж вместе с баржами, запертыми в трюмах, чтобы не всплыли трупы.

Своя гипотеза у И.С. Клочкова. Он определенно утверждает, что пленных из монастыря вывозили на баржах и по крайней мере одна из них затонула — или затоплена — в одном из селигерских проливов. Этот вариант представляется мне совершенно нереальным прежде всего потому, что озеро не могло вскрыться к началу апреля. Возможно, сведения Клочкова относятся к одному из последних, майских этапов? К этому сроку Селигер, как правило, очищается ото льда, и навигация идет полным ходом. (Точную справку о весне 1940 года можно было бы извлечь из архива местной метеослужбы, однако обнаружить соответствующие документы мне пока не удалось.) Но и в этом случае сомнения остаются: максимальная глубина Селигера 50 метров, озеро активно посещается туристами, рыбаками, яхтсменами — трудно представить себе, что за все эти годы не обнаружилось ни малейших следов затонувшей баржи. Во всяком случае, Карпов, опытный рыбак, однозначно отрицает такую возможность. Клочков, правда, рассказывает о горсти польских монет, подобранных на берегу кем-то из местных жителей; факт этот, по моему мнению, решительно ни о чем не говорит и серьезным доказательством служить не может.

Наконец, в самое последнее время, когда я уже заканчивал работу над книгой, возникла еще одна версия — на мой взгляд, самая убедительная.

После нашей майской поездки в Калинин и Осташков сопредседатель калининского (теперь уже тверского) «Мемориала» доктор исторических наук Марэн Михайлович Фрейденберг поместил в издаваемом им бюллетене заметку, где содержался призыв к читателям сообщить все, что им известно об участи осташковских пленников. В результате он получил информацию со ссылкой на покойного полковника А.П. Леонова, сотрудника Особой инспекции НКВД, скончавшегося в Калинине в 1965 году. По словам Леонова, поляки из Осташкова были перевезены в тюрьму Калининского УНКВД, а оттуда небольшими партиями на дачу УНКВД близ села Медное, где и расстреляны; на месте захоронения тогда же, в 1940-м, был поставлен дом для коменданта.

Надо сказать, сообщения о расстрелах в Медном появлялись и раньше, однако подтвердить их ничем не удавалось. Называл этот адрес в беседе с Фрейденбергом и я. Дача, а точнее спортивная база УКГБ, существует в Медном по сей день.

Едва успев дочитать письмо, Фрейденберг обнаружил в «Калининской правде» (номер от 30.5.1990) интервью начальника Калининскою УКГБ полковника В.А. Лаконцева (интересно, что интервьюером был собкор «Советской России» Ю. Буров, почему-то не поместивший материал на страницах своей газеты; впрочем, «Советская Россия» как раз в эти дни была чуть не целиком занята стенограммой съезда народных депутатов РСФСР), где среди прочего имеется упоминание и о захоронении в Медном.⁶ По словам Лаконцева, там погребены не только поляки, но и «активные немецкие пособники» (их, как известно, судили и вешали принародно), а также советские воины, умершие от ран. Оказывается, этими поисками УКГБ занимается «уже много месяцев»! Никаких документов, правда, не обнаружено. И вот теперь Лаконцев обращается ко всем, кто может сообщить что-либо о захоронении в Медном. Странно, что не обратился раньше: ведь документы, цитируемые в этой книге, обнаружены не вчера — глядишь, и сократили бы многомесячный срок. Дико звучит и информация, что в одну яму с трупами казненных пособников свалены останки советских воинов: почему не отданы семьям, не похоронены по-людски? От бериевцев, понятно, можно ждать любой мерзости, но уж военные-то госпитали их компетенции, слава Богу, не подлежали. Наконец, откуда, если нет документов, известно, что в Медном захоронены пособники?

Из собственного опыта М.М. Фрейденберг заключает, что это испытанный метод блокировать раскопки — во всяком случае, по отношению к деятельности тверского «Мемориала» он применяется не впервые.⁷

Через день после публикации Ю. Буров позвонил Фрейденбергу и предложил ему вместе отправиться в Медное. Разумеется. Марэн Михайлович немедля согласился.

На территории «дачи» Фрейденберг без груда нашел интересующий его дом. Это типичная деревенская шитая тесом изба, и живет в ней, как и прежде, комендант. Рядом с домом приехавшие увидели песчаный холм явно искусственного происхождения. На вопрос, как образовался холм, комендант, нисколько не колеблясь, ответил, что это грунт, вынутый при закладке фундамента. Здесь, по словам Фрейденберга, приехавшие многозначительно переглянулись: всякому сельскому жителю известно, что классическая русская изба строится без фундамента.

Версия Фрейденберга поразительно совпадает с обстоятельствами катынских расстрелов: и там и здесь фигурирует «дача УНКВД», пленных доставляют к месту казни небольшими группами… И на этом воздержусь от дальнейших комментариев: нужны дополнительные материалы, а если их нет — раскопки.

* * *

Как я уже писал, в конце июня 1940 года из Ниловой Пустыни в Североникель были вывезены последние 323 узника. Сводка о наличии военнопленных от 23.7.1940 гласит:

«Осташковский лагерь — свободен».⁸

ИСТОРИЧЕСКАЯ СПРАВКА
(Окончание)

С 1940 по 1942 год в Ниловой Пустыни размещались воинские части, а в 1942—1944 гг. — в общей сложности шесть военных госпиталей. В 1944 году на территории монастыря была вновь организована детская трудовая колония, однако на сей раз — для несовершеннолетних преступников. В конце 50-х гг. в колонии произошло восстание, жестоко подавленное властями; некоторые представители администрации были преданы суду за превышение власти и рукоприкладство, а колония расформирована.

С 1961 по 1971 год в монастыре размещался дом для престарелых, с 1973 по 1988 г. — турбаза «Рассвет».

С 1974 года в монастыре ведутся реставрационные работы, однако крайне медленно: из 13 млн. рублей сметной стоимости на сегодняшний день освоено 1 млн. 157 тыс. В марте 1989 года архитектурный комплекс был передан Крюковскому литейно-производственному управлению магистрального газопровода «Мострансгаза», на острове Столбный начала функционировать турбаза «Нилова Пустынь». Наконец, в 1990 году по настоянию местных жителей и по просьбе главы областного епархиального управления епископа Калининского и Кашинского Виктора монастырский ансамбль передан Русской православной церкви.

В Ниловой Пустыни я был дважды — в январе и мае 1990 года. Архитектурный ансамбль монастыря изумительно красив и гармоничен, хотя, быть может, и не отличается своеобразием. Впрочем, было здесь строение, отмеченное вниманием исследователей, — деревянная ярусная церковь, родоначальница целого стиля. До наших дней церковь эта не сохранилась.

До окончания реставрации еще далеко. Все монастырские здания забраны лесами, во дворе груды строительного мусора. Вместо медного листа купола соборов крыты теперь жестью. Чугунные фигурные решетки в окнах келий выламываются, взамен устанавливаются обычные деревянные рамы. Посреди двора стоит насквозь проржавевшая вошебойка — железный шкаф, в котором посредством горячего пара изничтожались из одежды насекомые — когда-то совсем обыкновенная вещь, а в наше время реликвия, почти антиквариат.

Внутри одного из зданий явственно видны следы интерьера некогда размещавшейся здесь столовой: полуразвалившаяся печь, плита, окно раздачи.⁹

Озирая окрестности, пожалел, что приехал сюда не туристом, а по делу, да еще такому безотрадному.

Примечания

1. Szesiaw Madajczyk. Ibid., s. 17.

2. ЦГОА, ф. I/П. оп. За, д. I, л. 288. Таким образом, цифру Мадайчика, из которой нужно вычесть 400 армейских офицеров, следует признать весьма точной. Еще более близкую цифру 6567 — называет Юзеф Мацкевич. Итак, мы видим, что подсчеты польских авторов отличаются высокой степенью достоверности.

3. ЦГАСА, ф. 40, оп. 1, д. 178, лл. 7—7 об.

4. Там же, д. 179, л. 62.

5. И ведь, похоже, прав Борис Федорович: Солженицын пишет об одном из своих героев, что зиму 1941/42 года был он на легкой работе — «упаковывал в гробовые обрешетки из четырех досок по двое голых мертвецов валетами».

6. См. об этом также заметку в «Московских новостях» от 1.7.1990.

7. Еще более странная история произошла на 239-м километре шоссе Москва-Ярославль, где близ деревни Селифонтово местным «Мемориалом» открыто очередное массовое захоронение жертв сталинизма. Разумеется, «самое активное участие в раскопках, — сообщили «Известия» от 15.7.1990, — приняли сотрудники УКГЬ по Ярославской области, УВД облисполкома, солдаты и офицеры воинских частей». Управляющий делами Ярославского облисполкома В. Боев рассказал корреспонденту, что. «кстати, в братской могиле обнаружены и револьверные пули, одна из них застрявшая в черепе». Однако вскоре эксгумацию пришлось прервать: в могилах нашли три неразорвавшихся снаряда. Прибыли саперы, взорвали снаряды (хочется верить, что не тут же на костях). Информация крайне невразумительная, что за снаряды, чьи, откуда? Указан лишь калибр 76 и 36 мм. Собкор «Известий» М. Овчаров высказывает совершенно, на мой взгляд, нереалистическую гипотезу: «Уж не подброшены ли были полвека назад эти снаряды теми, кто был прямо причастен к преступной акции и любым способом думал помешать будущим раскопкам могилы?». Впрочем, теперь гадать поздно. «А раскопки братской могилы, — заключает корреспондент, — в целях безопасности сейчас не ведутся», что и требовалось доказать.

См. также заметку в «Советской культуре» от 28.7.1990, где сказано, что эксгумированные останки теперь некуда захоронить.

8. ЦГОА, ф. 1/П, оп. За, д. 1, лл. 89—90.

9. Бывший осташковский узник Хенрик Кокошиньский написал мне и Минко, что столовой в лагере не было, баланду разливали в ведра и разносили по камерам. На одну камеру (50 человек) полагалось 10 литров баланды. Вряд ли, однако, и колонисты обходились без столовой. Столовая-то, видимо, была, но не для пленных.