Второй акт катынской драмы

Первым актом катынской драмы было убийство тысяч польских офицеров, взятых в плен в конце сентября 1939 года и помещенных в лагеря в Козельске, Старобельске и Осташкове. Очень редко бывает, даже в самых кровавых войнах, чтобы побежденная сторона, ее войска понесли такого рода и в таком размере потери.

Но у этой драмы был и второй акт. Эксгумация трупов, их идентификация проводились не по гуманным соображениям, а по пропагандистским: третий рейх нанес таким путем удар по единству антифашистской коалиции, причинив в ее рядах ущерб прежде всего Польше.

Первый акт катынской драмы проходил в лесной тишине, нарушаемой выстрелами, второй — под шум, поднятый Берлином, при растерянности союзников. Боль близких жертвам лиц отошла как бы на второй план.

После заключения польско-советского соглашения 1941 года формировавший польскую армию в СССР генерал Андерс создал специальную группу для изучения обстоятельств гибели военнопленных из Козельска, Старобельска и Осташкова. Душой поисковой работы был Юзеф Чапский. Ее результаты были переданы им в апреле 1942 года польскому послу в СССР.

В сентябре 1941 года войска фельдмаршала Ф. Бока заняли Смоленск и его окрестности, включая катынский лес. Но уже 2 августа один из допрашиваемых советских военнопленных, Меркулов, дал показания, что ему достоверно известно, что все польские офицеры, взятые в плен в 1939 году, были уничтожены. На первых порах эту информацию трудно было проверить, не обнаружив могил. Тем не менее после занятия окрестностей Смоленска войсками вермахта такие попытки не предпринимались. Но после 6 января 1942 года у Козьих Гор в течение трех месяцев дислоцировался строительный взвод № 2005, обеспечивавший технические потребности вермахта. Командовали взводом немцы, а работали в нем поляки. В конце своего пребывания в Гнездове поляки получили от местного населения достаточно обстоятельную информацию о месте расстрела польских офицеров. В катынском лесу они раскопали остатки верхней одежды польских военных. На месте обнаруженных следов преступления поставили березовые кресты. Об этом были проинформированы немцы, однако поначалу они не проявили к этому особого интереса. После того как под Сталинградом в плен попало много офицеров вермахта и их судьба могла вызвать опасения, делу был дан ход.

В феврале 1943 года этим вопросом заинтересовалась немецкая секретная полевая полиция, которая 27 февраля допросила свидетелей этих событий из числа местных граждан, в частности Ивана Андреева и Федора Куфтикова. Проведенные 18 февраля обследования местности и частичные раскопки позволили обнаружить несколько захоронений польских офицеров. Донесение об этом, составленное 28 февраля руководителем местной секретной полевой полиции¹, командование группы армий «Центр» направило Главному командованию сухопутных войск, а из его отдела пропаганды оно попало генералу Альфреду Йодлю в Верховное командование вооруженных сил Германии. Тот передал его профессору Герхарду Бутцу, специалисту в области судебной медицины, который позднее руководил эксгумацией и вскрытием найденных трупов. Через месяц, 29 марта, Главное командование сухопутных войск распорядилось вскрыть могилы, установить число жертв и обстоятельства смерти.

Когда польская общественность впервые узнала об обнаружении катынских могил?

«7 апреля, — вспоминает писатель Фердинанд Гётель², — меня вызвали в Управление пропаганды в Варшаве к руководителю этой организации Карлу Грундману». В беседе последний заявил, что в лесах под Смоленском обнаружены общие могилы многих тысяч польских офицеров, убитых выстрелом в затылок. Чтобы проверить эту информацию, оккупационные власти планируют направить делегацию, которая на месте ознакомится с положением дел, и предложил Ф. Гётелю участвовать в пей.

На следующий день, состоялось информационное совещание для представителей организаций, которые были приглашены в составе делегации, направляемой в Катынь (духовенство, Главный опекунский совет, магистрат, творческая интеллигенция). В нем участвовал представитель министерства пропаганды из Берлина Монцес.

10 апреля делегация вылетела в Катынь. В ее состав входили: доктор медицинских наук Конрад Ожеховский, представлявший местные власти; руководитель одной из больниц, доктор медицинских наук Эдвард Гродский. заведующий санитарным отделом Польского опекунского комитета; Эмиль Скивский и Ф. Гётель представляли литературную среду. Отказались принять в ней участие ксендз Козубский, члены руководства Варшавского опекунского комитета Януш Махницкий и Станислав Ваховяк и делегат органов правосудия. В последнюю минуту в делегацию были включены представители из Кракова — доктор Эдмунд Зейфрид и фабричный мастер Францишек Проховяк, а также несколько рабочих, чтобы можно было утверждать, что в ней представлены и варшавские предприятия. Кроме того, в составе делегации оказались редактор одного из люблинских журналов Казимеж Дидур, репортерша — фотограф из Кракова, представитель краковского радио Вонсович и руководитель агентства «Польпресс».

С немецкой стороны делегацию сопровождали: руководитель Главного отдела пропаганды в правительстве генерал-губернаторства Вильгельм Оленбуш и несколько радиооператоров. В Смоленске делегация встретила уже уезжавшую группу журналистов: трех из нейтральных стран (Швеция, Швейцария, Испания) и несколько из стран, находившихся под контролем рейха. Их сопровождал советник министерства иностранных дел Шипперт. Эта группа занималась изучением найденных у убитых офицеров документов.

Первая польская делегация прибыла в Катынь 11 апреля. Ее членов ознакомили с результатами эксгумации и идентификации трупов польских офицеров, проведенных под руководством профессора Г. Бутца. Они осмотрели останки 250 трупов, в том числе двух генералов — Мечислава Сморавиньского и Бронислава Богатеревича, а также вещественные доказательства, найденные у 47 убитых. На вопрос одного из членов делегации, почему только теперь их информируют о факте, известном немецкой стороне уже несколько месяцев, было сказано, что военные, занятые военными операциями, недооценили его значения. Часть делегации провела беседы с представителями местного населения, в частности с П. Киселевым и И. Кривозерцовым, их транслировало немецкое радио. Краткое заявление сделал Ф. Гётель, охарактеризовав убитых как офицеров из лагерей в Козельске и Старобельске³, увязав установленную немцами дату смерти эксгумированных с прекращением переписки с ними весной 1940 года.

Письменные отчеты о пребывании в Катыни представили: Ф. Гётель — Польскому Красному Кресту с намерением подключить его к изучению этого вопроса, а Е. Зейфрид — Главному опекунскому совету.

В «Новом варшавском курьере» были опубликованы беседы с В. Кавецким и Ф. Проховяком после возвращения из Катыни.

В. Оленбуш, который отвечал за поездку польской делегации в Катынь, доложил 13 апреля о ее результатах генерал-губернатору Гансу Франку. Он закончил отчет предложением использовать как можно шире катынское дело в пропагандистских целях, что встретило поддержку собеседника. По мнению Оленбуша, особое значение для немцев имело подтверждение Гётелем даты смерти жертв Катыни⁴. Поскольку он считал обнаружение могил польских офицеров событием мирового значения, то наступательные цели пропаганды дополнил оборонительными на тот случай, если советская пропаганда объявит немцев виновниками их убийства.

Оленбуш предлагал объявить траур в генерал-губернаторстве, а в таких городах, как Люблин, Варшава, Краков, организовать памятные места в честь погибших в Катыни. Трудности немецкой пропаганды по отношению к полякам он объяснял отсутствием позитивных целей в политике третьего рейха в этом регионе. Однако Ганс Франк, отвечая шефу пропаганды, выразил сомнение по поводу возможности каких-либо перемен в германской политике⁵.

13 апреля власти третьего рейха официально проинформировали об обнаружении могил 10 тысяч польских офицеров в Катыни. С этого момента геббельсовская пропаганда предпринимала настойчивые усилия, чтобы, используя это событие, вызвать раздор среди союзников. В тот же день вечером о катынском деле был проинформирован министр иностранных дел рейха Иоахим Риббентроп. От МИД Геббельс ожидал привлечения Международного комитета Красного Креста к участию в эксгумации, направления им соответствующих комиссий и т. д.

Гитлер же распорядился придать этому событию широкую мировую огласку, используя в этих целях любые доступные пропагандистские средства.

Немецкая газета «Новый варшавский курьер», выходившая на польском языке в генерал-губернаторстве, поместила информацию о Катыни 14 апреля, а позднее публиковала список идентифицированных жертв. Одновременно Берлин обратился по телеграфу к Международному Красному Кресту, предлагая ему провести идентификацию трупов жертв в Катыни.

Очередная польская группа прибыла в Катынь 14 апреля. В ее состав входили: ксендз Станислав Ясиньский, доверенное лицо архиепископа А. С. Сапеги, руководитель «Каритаса», редактор Мариан Мартенс, генеральный секретарь Польского Красного Креста Казимеж Скаржиньский с несколькими сотрудниками. Из Кракова в ней участвовали: доктор Т. Суш-Праголовский, председатель Польского Красного Креста в Кракове, доктор Адам Шебеста и доктор С. Паперт.

К. Скаржиньский 18 апреля представил руководству Польского Красного Креста отчет⁶ о пребывании в Катыни. Он охарактеризовал в нем метод убийства польских офицеров («квалифицированная палаческая работа»), время смерти определил как весну 1940 года, выразил беспокойство медленными темпами идентификации трупов (около 150), внес предложение увеличить группу Польского Красного Креста на 5 — 6 человек. Комиссия приняла участие в траурном богослужении в честь погибших офицеров, организованном в Смоленске. Несмотря на нажим оккупационных властей, Польский Красный Крест уклонился от проведения информационной работы среди находившихся в лагерях польских офицеров.

Наверняка этот отказ стал причиной быстрого направления в Катынь очередной группы, состоявшей на этот раз из восьми военнопленных из офицерских лагерей округа Щецин, в том числе и из Вольденберга. Члены этой группы довольно быстро сориентировались, что главное различие между советской и немецкой версиями касается времени, которое прошло с момента погребения убитых в общей могиле. Во время пребывания этой группы в Катыни было извлечено из могил 300 трупов, 160 из которых идентифицировано. По мнению членов этой группы, никто трупов не касался. Отчет о поездке этой группы в Катынь был представлен лишь 23 августа 1943 года.

По поручению гауляйтера А. Грейзнера в Катынь было направлено также четыре делегации поляков из западных земель Польши. В первую, которая прибыла на место 18 апреля, входили четыре жителя Познани (В. Херц, до 1939 года депутат Сейма, 3. Гижицкий, врач, участвовавший в конспиративной деятельности Армии Крайовой, Б. Смектала, до войны — торговец, а также Т. Бартковяк) и три из Лодзи (инженер В. Грабовский и рабочие Л. Новицкий и Ф. Быковский). Лишь два лодзинских рабочих публично заявили, что Катынь — дело рук большевиков. Остальные уклонились от однозначного ответа.

Вскоре после этого Берлин направил в Катынь делегацию европейских писателей (два финна, чех, голландец и испанец). В прессе ее персональный состав не был опубликован, по-видимому потому, что в нем не оказалось видных имен.

А как реагировали на сложившуюся ситуацию польские власти, находившиеся в эмиграции? 15 апреля премьер-министр польского эмигрантского правительства в Лондоне В. Сикорский был на завтраке в резиденции Черчилля, то есть спустя два дня после публикации немецкого сообщения о катынских могилах и в тот же день, когда рано утром появилось коммюнике советских властей, опровергавшее утверждения немцев.

На завтраке, в котором участвовали и. о. министра иностранных дел польского правительства Эдвард Рачиньский и заместитель министра иностранных дел Великобритании Александр Кадоган, Сикорский проинформировал британского премьера о польско-советских отношениях и судьбе поляков в СССР. А в связи с немецким сообщением об обнаружении массовых могил в Катыни Э. Рачиньский представил докладную записку по вопросу о пропавших без вести интернированных в СССР польских офицерах. Британский премьер прореагировал на это утверждением, что немецкая пропаганда хочет посеять раздор среди союзников⁷. Выразив симпатии к полякам, он предостерег их, чтобы они не поддались на провокацию. Несколько раз предупреждал не поднимать вопрос о Катыни публично. Но польский премьер был полон решимости занять твердую позицию также и на страницах польской печати.

Как утверждает Заводный, еще 15 апреля польское правительство на своем закрытом заседании приняло решение обратиться к Международному Красному Кресту в Женеве с просьбой провести независимое расследование⁸.

Через два дня после немецкого сообщения об обнаружении могил польских офицеров Московское радио и «Правда» представили советскую версию событий в Катыни. Они охарактеризовали деревню Гнездовую как место археологических раскопок исторического «Гнездовского могильника», обвинив немцев в убийстве польских офицеров при вступлении солдат вермахта в район Смоленска летом 1941 года⁹. 15 апреля на это известие прореагировали офицеры Польской армии на Среднем Востоке. Выражением этой реакции было требование генерала В. Андерса, переданное по телеграфу, чтобы польское правительство в Лондоне получило от Советского Союза официальное разъяснение катынского дела.

В полдень 17 апреля радиостанция Би-би-си передала заявление польского министра обороны от 16 апреля, согласованное с председателем Совета министров Польской Республики. После изложения в общих чертах проблемы пропавших без вести в России польских военнопленных в нем говорилось: «Необходимо, чтобы обнаруженные общие могилы были исследованы и чтобы факты были установлены соответствующими международными организациями, например Международным Красным Крестом. Польское правительство обращается к этой организации с просьбой направить делегацию на место, где могли быть убиты польские пленные»¹⁰.

Агентство Рейтер опубликовало это заявление вечером 16 апреля.

Когда 17 апреля пополудни на свое экстренное заседание собрался совет министров Польской Республики, члены его уже знали содержание упомянутого заявления. Генерал В. Сикорский доложил о последних польско-британских контактах, в том числе о беседе с у. Черчиллем, и попросил согласия направить советским властям ноту по вопросу Катыни, содержание которой передать всем союзным правительствам, и обратиться к папе римскому с просьбой изучить катынское дело.

Совет министров, принимая во внимание появившиеся официальные сообщения (немецкое от 13-го, советское от 15-го, польское от 16-го апреля), после короткого обсуждения принял решение о публикации сообщения, подготовленного министрами Миколайчиком, Рачиньским, Котом и Кукелем. Кроме того, Рачиньскому предстояло обратиться с соответствующей нотой к Советскому правительству и Ватикану, а Миколайчик должен был выработать проект прокламации для населения оккупированной Польши. Помимо этого, Совет министров постановил обратиться к полякам с призывом, чтобы они 3 мая почтили молитвами память погибших, а министру Коту было поручено распространить воспоминания В. Комарницкого, раскрывающие причины и время преступления.

Опубликованное затем заявление польского правительства в связи с обнаружением захоронения польских офицеров под Смоленском, датированное 17 апреля, показывает, какое потрясение вызвало известие об убийстве. В нем содержится информация об обращении 15 апреля¹¹ в МКК с просьбой немедленно направить в Катынь делегацию для изучения дела на месте. В адрес Германии в заявлении говорилось: «Одновременно польское правительство от имени польского народа не разрешает немцам использовать преступление, в котором они обвиняют других, для поиска аргументов в целях собственной защиты. Полное лицемерия возмущение немецкой пропаганды не скроет от мира жестоких и не прекращающихся преступлений против польского народа». После перечисления ряда фактов, свидетельствующих о жестокости немцев, вновь дается общая оценка: «Кровь солдат и граждан Польши, где бы она ни была пролита, взывает к сознанию свободных народов мира о возмездии. Правительство Польши осуждает все преступления, совершенные в отношении польских граждан, отказывает в праве использовать эти жертвы в политической игре кого бы то ни было, кто повинен в этих преступлениях против народа и государства польского»¹².

Заявление польского правительства было подготовлено по предложению Э. Рачиньского, который пишет об этом в своем дневнике: «В этот же день вечером, рассматривая создавшуюся ситуацию, я пришел к выводу, что необходимо лишить немецкую пропаганду выгодного для них козыря — возможности ссылаться на наше заявление. Поэтому я разработал проект другого сообщения, указывающего на немецкие преступления в Польше». Текст был одобрен Советом министров.

Это заявление должно было опираться на имевшуюся информацию по катынскому делу и на отчет, поступивший из страны. Но многое указывает на то, что в Лондоне начали действовать до получения радиограммы, содержащей сведения о наблюдениях членов групп, направленных в Катынь.

17 апреля в Женеве произошли неблагоприятные для польского правительства события. В этот день после обеда заместитель представителя Польского Красного Креста в Женеве Станислав Радзивилл передал в МКК Паулю Ж. А. Рюггеру, дипломату, временно исполнявшему функции личного советника президента этой организации, ноту с предложением исследовать катынское дело на месте. В ходе беседы Радзивилл получил изысканно вежливый ответ, который он воспринял как позитивную реакцию, и именно в таком духе информировал польские власти в Лондоне. Однако случилось так, что подобный визит полчаса или часом раньше нанес делегат Германского Красного Креста, передав по поручению Берлина аналогичную по содержанию ноту. Внешне это создало впечатление польско-немецкого единства действий в данном вопросе. Опережение со стороны германского представителя было весьма серьезным еще и потому, что накануне от доктора Гравитца, исполняющего обязанности президента Германского Красного Креста¹³, поступила телеграмма, содержащая заявление о готовности Берлина максимально облегчить работу комиссии, которую МКК направил бы в Катынь. Рюггер пообещал выполнить требование, которое он истолковал как двустороннее, и определить делегацию на следующий день.

Посещение германским делегатом МКК было результатом беседы И. Геббельса с Гитлером. Представитель Германского Красного Креста в Женеве повторил поданную ранее просьбу, переданную на сей раз самим президентом графом фон Кобургом; он сделал запрос о помощи, которую МКК хотел бы получить от немецких властей. Президент МКК Макс Губер еще в тот же день передал в Берлин ответ, что он готов предпринять соответствующие действия¹⁴. При этом он добавил, что работа экспертов по идентификации возможна только при согласии всех заинтересованных сторон. Три дня спустя МКК информировал Германский Красный Крест, что его просьба изучается. Еще через два дня, 22 апреля, М. Губер сообщил в Берлин, что за это время польское правительство в Лондоне также обратилось с соответствующей просьбой. Он повторил, что для того, чтобы МКК предпринял шаги, необходимо согласие всех заинтересованных сторон. Он запрашивал также, каким путем будет получено согласие СССР на прибытие комиссии.

Международный Красный Крест соблюдал осторожность, поскольку в это время дело шло к началу переговоров с советскими властями по вопросам статуса военнопленных. Его руководству казалось, что катынский вопрос может сорвать их¹⁵. Тем временем по различным каналам на него нажимала немецкая сторона. В частности, 19 апреля представитель оккупационных властей при Польском Красном Кресте доктор Хайнрих потребовал отправить от имени Главного правления этой организации телеграмму в Международный Красный Крест с просьбой направить в Катынь следственную комиссию. На это требование, которое находилось лишь в компетенции правительства, был дан отказ. Компромиссным решением стало направление 21 апреля и. о. президента ПКК в генерал-губернаторстве Вацлавом Ляхертом и Владиславом Горчицким в МКК телеграммы. Она содержала рапорт генерального секретаря К. Скаржиньского, в котором, в частности, говорилось о найденных личных документах и о том, что преступление было совершено в марте—апреле 1940 года. В ней также высказывалась просьба принять меры в соответствии с уставом МКК. Ответ М. Губера был таким же, как и польскому правительству в Лондоне и Германскому Красному Кресту¹⁶.

Очередное заседание Совета министров Польской Республики состоялось 21 апреля и длилось два часа. Это было обычное заседание, поэтому на повестке дня стояли различные вопросы: от катынского до закупки лошадей для военных нужд. К этому времени, вероятнее всего, уже было известно содержание телеграммы посла Тадеуша Ромера из Москвы от 19 апреля. Он сообщал в ней, что возможность письменного обращения к советскому наркому иностранных дел Вячеславу Молотову отпала в связи с сообщением ТАСС по катынскому делу — оно было уклончивым и неубедительным. Он предложил вызвать посла СССР при союзных правительствах в Лондоне Александра Богомолова и потребовать через пего разъяснений от Советского правительства о судьбе военнопленных польских офицеров в советских лагерях. Э. Рачиньский написал на телеграмме, что по многим соображениям предпочтительнее будет направить ноту¹⁷.

На этом заседании Миколайчик информировал о двух телеграммах, поступивших из страны. В первой говорилось о кровавой ликвидации варшавского гетто, в другой подтверждалось немецкое сообщение относительно Катыни, а количество жертв определялось в 2 — 3 тысячи. В свою очередь Рачиньский информировал, что нота Богомолову уже вручена, а МКК, принимая во внимание польскую и немецкую просьбы, дал согласие на изучение дела на месте. Эта информация нуждается в поправках. По английским данным, нота польского эмигрантского правительства от 20 апреля¹⁸ попала к Богомолову лишь 22 апреля. А МКК, как подтверждают другие данные, не выразил официального согласия на направление своей делегации. В информационном сообщении Международного Красного Креста от 23 апреля, опубликованном в прессе, с одной стороны, указывалось на тех, кто делал невозможным расследование дела, а с другой, в нем уважительно трактовались позиции правительства СССР, содержался отказ включиться в акцию Берлина. Эта осторожность вызвала критику в адрес МКК.

На этом же заседании премьер генерал В. Сикорский поручил проинформировать о катынском деле общественность, сообщив конкретные факты, «избегая при этом каких-либо выступлений, не соответствующих внешнеполитической линии нашей политики в современных условиях». От имени правительства епископу Юзефу Гавлине было сделано замечание в связи с «безответственными выступлениями» (он публично заявил, что в СССР от голода и нищеты умерло около 400 тысяч польских детей), а газете «Дзенник Польски» рекомендовано избегать агрессивного тона.

В связи с интересом к катынскому делу МКК сделал 23 апреля заявление, в котором повторил ответ заинтересованным сторонам относительно условий участия в проведении экспертизы захоронений польских офицеров.

Ранее, еще 19 апреля, работник секретариата И. Риббентропа доктор Карл Мегерле направил в германские посольства в Женеве и в Бухаресте секретную телеграмму с поручением найти четырех поляков-эмигрантов, готовых принять участие в составе делегации, которая будет послана в Катынь. Оговаривалось, что это должны быть люди антибольшевистских либо антисемитских убеждений. Однако предпринятые поиски не дали результатов, желающих участвовать в этом спектакле не нашлось¹⁹.

Геббельсовская пропаганда с большим размахом использовала катынское преступление в качестве тарана для ударов по Москве, а также как свидетельство своей высокой морали в роли борца за дело Европы и защитника ее духовных ценностей и цивилизации.

До публикации в газетах фотографий и фамилий убитых поляков люди верили, что информация об обнаружении массовых могил польских офицеров в Катыни является мистификацией, делом геббельсовской пропаганды.

По мнению Каетана Дзержикрая-Моравского, генерального секретаря МИД Польской Республики, а затем представителя Польши при Французском комитете национального освобождения, польское правительство приняло решение передать просьбу о разъяснении вопроса об обнаружении могил польских офицеров в Катыни одновременно Советскому правительству и МКК. Однако фактически нота МКК была передана 17 апреля, тогда как вторую, предназначенную Александру Богомолову, послу СССР при союзных правительствах в Лондоне, граф Эдвард Рачиньский, и. о. министра иностранных дел, подписал лишь 20 числа. А в Москве ее могли получить только на следующий день или позднее. Моравский в беседе с представителем «Сражающейся Франции» в СССР Р. Гарро отметил: «Так что обида советской стороны в связи с тем, что МКК был поставлен в известность без предупреждения Москвы, была полностью обоснованной». Его собеседник высказал мнение, что «по разным причинам дело представляется достаточно таинственным; особые сомнения вызывает странное противоречие между той беззаботностью, с которой русские собрали эти трупы, оставляя в карманах мундиров бумаги, позволившие их идентифицировать (официальные документы, личные письма и т. п.), и фактом, что общие могилы были тщательно замаскированы, что были посажены деревья, которые их полностью прикрыли».

Перейдем к реакции советских властей. Международной сенсацией стала публикация 19 апреля на страницах «Правды» ответа на сообщение генерала М. Кукеля, содержащего нападки на «польских сотрудников Гитлера», которые поддерживают «провокаторов». В Москве главным доказательством сотрудничества с военным противником воспринималось совпавшее по времени обращение в МКК Польши по политическим каналам и Германии — по линии международных организаций. Целенаправленные действия гитлеровского рейха нанесли тяжелый удар доброму имени поляков, с самого начала войны сражавшихся в рядах антигитлеровской коалиции и тяжело переживавших трагедию офицерских кадров, в том числе резервистов, призванных из интеллектуальной элиты страны. Более того, удалось бросить тень и даже подозрение на роль поляков в рядах союзнических государств.

Когда 20 апреля представителю Советского правительства передавалось письмо польского правительства в Лондоне с требованием занять определенную позицию по катынскому делу и представить все возможные разъяснения, в генерал-губернаторстве постарались придать этому как можно больший шум. В этот день доктор Людвиг Лозаккер, начальник главного отдела внутренних дел в правительстве генерал-губернаторства, а также заместитель губернатора краковского региона, и Оленбуш на заседании властей этого региона выступили с информацией о действиях немцев. С удовлетворением было воспринято сообщение о прибытии в Катынь упоминавшейся выше второй польской делегации, состоявшей на этот раз из работников ПКК и представителя клира.

Выступление Лозаккера было кратким, он сообщил, что польская комиссия — очевидно, он имел в виду лютей из ПКК — продолжит эксгумацию трупов в Катыни.

Также 20 апреля катынского вопроса коснулся генерал-губернатор Г. Франк, выступая по случаю дня рождения Гитлера. Он убеждал поляков в огромных заслугах фюрера рейха, который, противостоя большевизму, спасал их от него, за что сотни тысяч немцев отдали жизни. Он призывал более интенсивно участвовать в «общеевропейском деле на благо войны» и говорил об улучшении отношений между немецкими властями и поляками²⁰.

В действия со стороны Германии включился также Гиммлер как рейхсфюрер СС. 22 апреля он предложил министру иностранных дел рейха И. Риббентропу втянуть поляков «в жуткую ситуацию», пригласив Сикорского вместе с его окружением в Катынь, выдав ему охранную грамоту на поездку через Испанию...

Катынское дело в некоторой степени привлекло также внимание участников антигитлеровской коалиции, вызвав среди них некоторое замешательство. Сталин направил 21 апреля личное и секретное послание У. Черчиллю²¹, в котором жаловался, что правительство Сикорского не нашло нужным обратиться к Советскому правительству с какими-либо вопросами или за разъяснением по этому поводу. Он обосновал необходимость «прервать отношения с этим правительством», если генерал Сикорский публично не отзовет обращение польского правительства к Международному Красному Кресту и публично не заявит, что катынское дело является вымыслом германской пропаганды...

Британские власти среагировали на сложившуюся ситуацию запретом публикации антисоветских заявлении в польской печати, издаваемой на территории Великобритании, а также запрещением предпринимать дальнейшие действия, направленные на установление обстоятельств смерти польских офицеров. Геббельс с удовлетворением отметил в своих дневниках, что англосаксы трактовали польские власти в Лондоне как врагов.

19 апреля А. Иден информировал кабинет о сильной обеспокоенности, охватившей поляков. Он подчеркивал, что хочет убедить их рассматривать катынское дело как результат немецкой пропаганды, что, однако, не должно было означать, что все неправда. Кабинет выразил мнение, что катынское дело не должно отвлекать внимание поляков от действий, направленных на то, чтобы русские разрешили оставшимся в СССР военнослужащим и их семьям отправиться на Средний Восток.

Черчилль ответил Сталину письмом от 24 апреля. В нем он отвергал обвинение, будто поляки взаимодействовали с Гитлером. Он заверил его, что Великобритания будет противодействовать любому следствию со стороны МКК или каким-либо другим органам, на любой территории, находящейся под властью Германии.

Обмен корреспонденцией подобного содержания имел место между Сталиным и Рузвельтом, президентом Соединенных Штатов. Американский руководитель также считал обращение к международным организациям о расследовании катынского дела ошибкой, но не верил, будто Сикорский каким-либо образом взаимодействовал с Гитлером.

Нельзя не задаться вопросом, знали ли британские власти о намерении польского правительства обратиться к МКК. Ясности в этом нет, он требует изучения, хотя и существуют некоторые основания утверждать, что кое-что знали. С ними не консультировались, их официально не информировали через посла, но известно, что об этом намерении упоминалось в выступлении польского представителя на встрече А. Идена с министрами иностранных дел эмигрантских правительств в Лондоне 16 апреля²².

В день разрыва Советским Союзом отношений с польским правительством А. Лозовский²³ встретился с Р. Гарро и следующим образом объяснил ему причины этого решения: «Правительство Польши, обратившись к Международному Красному Кресту с просьбой о расследовании утверждений гитлеровской пропаганды относительно мнимой расправы советских властей над польскими офицерами, вместо того, чтобы войти в контакт по этому вопросу с московским правительством, вело себя фактически как соучастник рейха и неизбежно вызвало разрыв отношений с Москвой»²⁴.

Что в этот момент думали о результатах катынской кампании оккупационные власти в генерал-губернаторстве? На рабочем заседании правительства этого региона, состоявшемся в Радоме 26 апреля, радомский губернатор Эрнст Кундт подверг острой критике безрезультатность пропаганды, ведущейся аппаратом Оленбуша. Подобная критика раздавалась позднее при обсуждении состояния безопасности в люблинском регионе.

Катынское дело и его розыгрыш на международной арене отрицательно повлияли на предпринятые позднее попытки возобновить отношения с СССР. Среди советских условий по этому вопросу было два связанных с ним: 1) признать ошибкой польское обращение в МКК; 2) убрать из состава правительства тех, кто был ответственным за этот шаг, а также за пропагандистскую антисоветскую кампанию.

Позднее дело о том, кто убил интернированных польских офицеров и что с ними случилось, перестало интересовать англосакских политиков, все более озабоченных вопросом вторжения на континент и заинтересованных прежде всего в восстановлении позиций польского правительства среди союзников. Они понимали, в чем состоит цель немецкой пропаганды, боялись раздоров и трудностей среди союзников, их беспокоила вероятность заключения сепаратного германо-советского мира.

В Польше ЦК Польской рабочей партии (ППР) выпустил призыв к 1 Мая, в котором осудил политику правительства генерала Владислава Сикорского. В нем утверждалось, что это правительство в антисоветской кампании воспользовалось гитлеровской катынской провокацией, что помогло Гитлеру расколоть единство в лагере союзников²⁵. С этого времени уже исчезли шансы, чтобы возобновить переговоры между делегатурой Польской Республики в стране и руководителями левых сил о создании совместного фронта борьбы против оккупантов.

В конце апреля в Катыни возобновились работы по эксгумации и идентификации, которые проводили специалисты в области судебной медицины. Ранее ими занимался по поручению германского военного командования профессор Г. Бутц. На сей раз к ним в большем масштабе приступила группа ПКК, в распоряжении которой было 160 советских военнопленных и местных рабочих, а 28 апреля туда прибыла группа специалистов в области судебной медицины и криминологии из 12 стран, созданная благодаря стараниям руководителя службы здравоохранения рейха доктора Леонарда Копти. Все они, за исключением профессора Франсуа Навилля, прибыли из стран, находившихся под контролем рейха, то есть были оккупированными или являлись сателлитами. Позднее это стало одной из причин того, что советская сторона поставила под сомнение достоверность выводов этой группы. Ее сопровождали директор Дитц из министерства здравоохранения, два представителя печати и два представителя министерства иностранных дел.

Группа 29 и 30 апреля в течение нескольких часов (9.00 — 13.00) проводила расследование на территории катынского леса. Ее члены произвольно выбирали трупы из отдельных могил и проводили вскрытие. До конца апреля было эксгумировано около тысячи трупов, еще девять были вскрыты во время работы этой комиссии, которая закончилась подписанием протокола. В нем были указаны причины смерти, время преступления (весна 1940 года), но непосредственные преступники не названы. Итальянский эксперт Винценто Пальмери только в июле 1943 года заявил в итальянской прессе, что экзекуция была проведена профессионально и что расстреливаемых во рву ставили на колени²⁶.

Помимо профессора Г. Бутца группу сопровождал доктор Костедрат, прибывший по поручению главы французского правительства в Виши Филиппа Петена, Протокол комиссии, представленный доктору Конти в Берлине, был опубликован на страницах «Фолькишер беобахтер» 4 мая, но не произвел большого впечатления. Комиссия была распущена.

За расследованием этой группы следил доктор Мариан Водзиньский, ассистент университетского Института судебной медицины в Кракове. Он приступил к работам, заключавшимся в извлечении трупов из первичных могил, осмотре и определении причины смерти, обозначении трупов порядковыми номерами, идентифицировании тел на основе найденных при них предметов, а затем захоронении в новых могилах.

Членами Технической комиссии были Антони Годзяк, Франтишек Круль и Стефан Цуприяк. Она выполняла роль эксгумационной комиссии. Одновременно была создана комиссия по составлению списков для идентификации трупов. Работа группы ПКК длилась до 3 июня (видимо, в период этих работ немцы привезли из Берлина в Катынь бывшего премьера профессора Леона Козловского, которого познакомили с идентификацией тел польских офицеров. Грациан Яворовский следующим образом освещает визит бывшего премьера в Катынь: «Позднее он выступал по немецкому радио, но не подтвердил со всей очевидностью, что виновниками преступления были большевики»²⁷. Деятельность группы проходила под наблюдением немцев, но она работала, как подтверждает Водзиньский, без ограничений. Сам он обнаружил там тела двух коллег по университету — майора доктора Виктора Каличиньского и профессора Ягеллонского университета майора доктора Стефана Пеньковского. Другой член комиссии ПКК, Г. Кассур, идентифицировал останки полковника доктора Антони Стефановского (в приложении к донесению сэра О'Маллея — телеграмме из страны от 15 мая 1943 года — говорится, что у всех трупов во второй могиле (14 х 16 м) руки были связаны шнуром, у некоторых рот был заткнут носовыми платками или тряпками, кое у кого головы были завернуты в полы шинелей)²⁸.

Отчет доктора Водзиньского о пребывании в Катыни, написанный в сентябре 1947 г. в Лондоне, состоит из 27 машинописных страниц, дополненных тремя страницами заключения, которое основывалось на результатах обследования 4143 (по данным Скаржиньского, — 4243) эксгумированных трупов из восьми массовых захоронений, в самом крупном из которых находилось 2500 трупов, а в самом маленьком — 50. Частичная эксгумация (110 трупов) проводилась в последнем захоронении, в котором находилось около 150 — 200 трупов. Удалось идентифицировать 2730 трупов, среди эксгумированных тел 22 были гражданскими. Все обнаруженные в катынских захоронениях были убиты одним или несколькими выстрелами в затылок. Водзиньский взял с собой в Польшу 3194 документа, которые были обнаружены у расстрелянных (генерал Бур-Коморовский пишет в мемуарах, что посещавшие Катынь в мае 1943 года скопировали для подполья 15 дневников убитых. С помощью курьера полковника Рутковского в июле 1944 года они попали в Лондон. Важнейшим из них является дневник майора Адама Сольского, состоящий из пяти страниц).

В пункте 9 заключения утверждается, что точное определение времени пребывания тел в земле лишь на основе гнилостного распада не являлось возможным. В пункте 13 говорится: «Указанные вещественные доказательства, прежде всего дневники и записные книжки, позволили более точно определить время преступления. Все они обрываются во второй половине марта и в апреле 1940 года». (Выводы международной медицинской комиссии сформулированы более категорично. Календарики и записи жертв были доведены до марта 1940 года, в одном случае касаются первой декады апреля. Календарик подпоручика Яна Бартыса из Кракова заканчивается 15 марта, причем другие листки календаря не были оторваны, на них не было следов вырывания других записей или их стирания. Дневник майора Адама Сольского, в котором были, в частности, записи от 7 апреля 1940 г., когда его поместили в эшелоне вместе в 92 людьми, через два дня — 9 апреля, как следует из донесения подполковника Моссора, закапчивается следующей записью: «Привезли в какую-то рощу, похожую на дачное место. Здесь проведен тщательный досмотр. Отобрали часы, на которых было 6.30 (8.30), меня спрашивали об обручальном кольце, отобрали рубли, пояс, перочинный нож». По очередности отправлений майор Сольский находился в группе между 644 и 736 среди вывезенных из Козельска и оказался в большом захоронении, где было 2,5 тысячи жертв, которое эксгумировалось первым, откуда до конца апреля 1943 года было извлечено около тысячи тел. Дневник Сольского относительно правдоподобия содержания проверил его друг полковник Гробицкий, который из Козельска попал в Грязовец. Он признал его аутентичным.)

Группа ПКК не закончила работ над последним «рвом смерти», вскрытым 1 июня, в котором находилось около 150 — 200 трупов. Причины этого были различными — жара, затопление ям водой, угроза эпидемии, опасения, что из-за близости фронта начнется советское наступление, недовольство немцев в связи с тем, что не подтвердились цифры 12 тысяч жертв, упоминавшиеся официальном немецком сообщении (Водзиньский пишет в сообщении: «Во время дискуссии, когда я требовал, чтобы нас не задерживали, лейтенант Словенчик — немецкий офицер — потребовал от меня, чтобы я в своих выводах назвал цифру 12000 в качестве предполагаемого окончательного числа катынских жертв. Не соглашаясь, я спросил, на какой основе я мог бы сообщить такое невероятное число. Лейтенант Словенчик заявил, что если немецкие власти говорят о таком числе, никто не может ставить его под сомнение, ибо в противном случае можно поплатиться головой»).

Отметим еще два наблюдения, содержащиеся в сообщении Водзиньского. Он пишет о свидетелях из местных жителей, что им платили, хотя не удалось узнать, как и сколько. Наиболее слабым местом немецкой пропаганды он считал вопрос о гильзах от патронов калибра 7,65 и 6,35 мм немецкого производства, обнаруженных в захоронениях (они выпускались в 1922 — 1931 годах, экспортировались в Польшу, прибалтийские страны, а также в СССР). Сообщение Водзиньского следует дополнить информацией о том, что 80 процентов идентифицированных тел убитых польских офицеров находились в списках военнослужащих, разыскиваемых польскими властями.

В группе Водзиньского с 7 мая находился Грациан Яворовский. Во время второй мировой войны он был работником Главного правления ПКК. Его неофициальное сообщение дает несколько новых подробностей, дополняющих данные Водзиньского²⁹. Яворовский информирует, что эксгумация проходила под наблюдением немецкой жандармерии, а также какой-то польской жандармской части из Львова, одетой в немецкие мундиры. Яворовский пишет, что в могилах было по 12 слоев трупов. Он обнаружил останки своего коллеги Станислава Выкпиша и знакомых — Зигмунта Бугайского, начальника отдела тюрем министерства юстиции, а также Боровича.

Некоторые из документов, найденных при трупах, Указывали на то, что часть пленных, скорее всего небольшую, посещали члены их семей. На то, что преступление было совершено весной, указывали бывшие когда-то свежими березовые листочки, находящиеся в земле в могилах. Наряду с гильзами от немецких патронов Яворовский нашел также гильзы советского производства. Он взял с собой с места преступления разные мелочи, которые уничтожил после 1948 года.

Очередной отчет о работе Польского Красного Креста в Катыни подготовил генеральный секретарь этой организации. Из этих отчетов, как и отчетов профессора Бутца, следует, что глубина могил была от 1,85 до 3 метров. На погибших офицерах была зимняя одежда, только в могиле № 8 на трупах не было ни пальто, ни свитеров, ни теплого белья — они были в летних мундирах. Это не случайно. Один из последних транспортов выехал из Козельска в начале мая, когда неожиданно потеплело. Обращалось внимание и на то, что у значительной части убитых руки были связаны за спиной. В одном из «рвов смерти» (№ 5), расположенном в низине, рядом с болотом, из которого извлекли 50 трупов, у жертв были связаны не только руки, но и обвернуты головы мундиром или пальто, затянутым вокруг шеи веревкой³⁰. Это наводит на мысль о том, что в этой группе, возможно, были попытки оказания физического; сопротивления.

Работы по эксгумации были закончены в начале июня. Одновременно начали оборудовать первое кладбище в Катыни. В шести новых массовых могилах был погребен 4241 труп; останки двух генералов захоронили отдельно.

В катынский лес в середине мая прибыла еще одна; делегация, которую составляли английские и американские военнопленные, а с ними редактор Владислав Кавецкий из газеты «Гонец краковский», который здесь уже был с первой из групп. Теперь, две недели спустя, он определял список жертв. В этой группе находился американский полковник Джон ван Влит, который представил свои наблюдения в мае 1945 года, после освобождения из плена. Водзиньский встречался с этими людьми, даже имел возможность разговаривать, причем в отсутствие немцев, с британским капитаном, который спросил, что он думает о катынском деле. «Я ответил ему, что до сих пор не нашел никаких доказательств, которые могли бы указать на немцев, тогда как все выявленные обстоятельства и обнаруженные документы говорят о том, что преступление совершили Советы. Когда он спросил меня, как реагирует польское общетвенное мнение на выявление катынского преступления, я заявил, что убежден, что по сравнению с немецким Освенцимом и другими их делами Катынь не вызовет дольском обществе никакой острой реакции и ни в коем случае не приведет к осуществлению немецких замыслов — установлению военного сотрудничества поляков с немцами»³¹.

Трудно сказать, что ожидали немцы, направляя примерно 20 мая в Катынь еще и «экскурсию» польских рабочих из генерал-губернаторства; возможно, они хотели предотвратить растущее влияние левых сил на рабочий класс. К ним присоединились три журналиста из нейтральных и оккупированных немцами стран.

Дополнительные сведения можно почерпнуть из информации офицеров, вступивших в формировавшуюся в СССР польскую армию. Так, например, 6 мая 1943 года полковник Эустахий Горчиньский рассказал о беседе, которая у него вместе с тремя высшими польскими офицерами, находящимися в тюрьме на Лубянке, состоялась с народным комиссаром внутренних дел Лаврентием Берией и его заместителем комиссаром государственной безопасности генералом В. Меркуловым (беседа касалась вопроса о возможном создании польской армии в СССР). Была затронута судьба польских офицеров. «Когда мы сказали комиссару Берии, — пишет он, — о том, что большое число наших первоклассных строевых офицеров находится в лагерях в Старобельске и Козельске, он ответил: составьте их списки, но многих из них уже нет, ибо «мы совершили большую ошибку, отдав большинство из них немцам». С поименным списком офицеров из Козельска и Старобельска он направил нас к комиссару в звании генерала, кажется, Жукову (Г. С. Жуков, генерал НКВД), который списки просмотрел и, сказав, что это долгое дело, потребовал от Берлинга назвать несколько фамилий офицеров из Грязовца, которых можно вызвать побыстрее»³². Версия этой беседы в сообщении Другого ее участника, подполковника Леона Тышиньского, похожа на предыдущую. Берия будто бы сказал, когда его спросили о судьбе офицеров из Козельска и Старобельска, что «мы сделали крупную ошибку», отдали их немцам. В то же время Чапский, который разговаривал с участниками встречи с Берией, так передает фрагмент беседы в «Старобельских записках», изданных в 1944 году: «Когда подполковник Зигмунт Берлинг потребовал включить в состав будущей польской армии всех солдат и офицеров, независимо от их политических взглядов, то Берия ему ответил: «Ну, конечно, поляки всех взглядов будут иметь право вступить в эту армию». Тогда Берлинг: «Ну и прекрасно, у нас прекрасные кадры для армии в лагерях в Старобельске и Козельске». Тогда генерал Меркулов возразил: «Нет, эти нет. Мы сделали с ними большую ошибку»³³.

В неопубликованных воспоминаниях генерал Зигмунт Берлинг так описывает ту беседу. «В один из первых дней после Нового года двух из нас должен был принять Меркулов по вопросу о кадрах для дивизии. Мы поехали вместе с Горчиньским, захватив составленный нами список из 500 фамилий офицеров среди тех, что находились в Старобельске и Козельске. Нас продержали полчаса в комнате адъютанта на Лубянке, а затем ввели в уже известный нам кабинет. Нас приняли Берия и Меркулов. После доклада Горчиньского Берия спросил, содержит ли представленный нами список фамилии офицеров исключительно из Козельска и Старобельска. На наш утвердительный ответ заявил: «Ничего из этого не выйдет. Этих людей нет в Советском Союзе». А Меркулов добавил: «Мы сделали с ними крупную ошибку»³⁴.

В свете данных исследований ничто не указывает на то, что убийство польских офицеров было ошибкой, следствием неправильного понимания Берией приказа Сталина. Скорее всего, это был чудовищный, но ошибочный расчет. Удар наносился по основам польской государственности. При этом принималась во внимание затяжная война Германии с союзными государствами — война, в которой обе стороны истощали свои силы. Тем временем война пошла в другом направлении. Поражение Франции повлекло за собой необходимость подстраховаться по отношению к Германии. По-видимому, тогда советское руководство начало задумываться о возможности прибегнуть к помощи польских воинских формирований, которые сражались бы бок о бок с Красной Армией.

Вернемся к реакции в оккупированной стране. Генерал Грот-Ровецкий 5 мая информировал генерала Сикорского, что сообщение об отказе, правительства обратиться к МКК с просьбой провести расследование Катыни вызвало в Польше крайне отрицательную реакцию. 5 дней спустя Сикорский ответил ему, что правительство сочло, что МКК не располагает возможностями для реализации польского обращения.

С 6 июня 1943 года на страницах разрешенных в генерал-губернаторстве газет публиковалась информация, полученная будто бы из архива ГПУ в Смоленске. Часть этих сообщений была тенденциозной или фальшивой. Из этих сообщений вытекает, что поздней осенью 1939 года Главное управление государственной безопасности приняло от армии контроль над судьбой интернированных польских офицеров. Непосредственный надзор был поручен управлению НКВД Смоленского региона. В управлении, вероятно, существовал отдел лагерей для военнопленных. Но более важную роль, как представляется, играл III отдел Главного управления госбезопасности при НКВД Смоленского региона. Эти службы пользовались услугами руководителя конвойной службы НКВД. Кроме того, как следует из показаний работников Смоленского НКВД, взятых в плен во время военных действий, должна была существовать, как утверждала немецкая пресса в генерал-губернаторстве, специальная команда «Козьи Горы».

В пресловутых актах Смоленского НКВД якобы нашли списки интернированных польских офицеров, врачей и военных капелланов. К руководителям госбезопасности поступала корреспонденция по их делу. На письме Александры Урбаньской, депортированной в Казахстан, направленном в НКВД с запросом о местонахождении ее мужа поручика Ришарда, который ранее находился в Козельске, откуда до марта 1940 года посылал письма, нашли приписку работника Смоленского НКВД Филиповича: «Сообщить, что был переведен в неизвестный лагерь 6.V.40»³⁵. Урбаньский значится среди жертв Катыни, в немецком списке он фигурирует под номером 3220. Другое письмо от родственников из Соединенных Штатов, направленное советским властям через посольство этой страны в Москве и касающееся подпоручика Влодзимежа Кабаровского, было передано в III отдел Главного управления госбезопасности в Смоленске. На нем с датой 2 июня 1941 года находится приписка: «5.4.40 Кабаровский передан специальной команде К. Г.» (вероятно, «Козьи Горы»). Он находится в немецком списке катынских жертв под номером 3179. На другом письме, адресованном подпоручику Стефану Юзефовичу, была приписка: «Нельзя найти». Этого военнослужащего нет в немецком списке жертв, идентифицированных в Катыни, но он фигурирует в списке пропавших в плену в СССР.

Вернемся вновь к руководителям третьего рейха. Гиммлер, сообщая Гитлеру о различных вопросах, касающихся борьбы с партизанами и состояния безопасности, 19 июня представил ему предложение о возможности создания польских отрядов для нужд Восточного фронта. Если вспомнить, насколько рейхсфюрер СС ненавидел славянскую расу, и особенно поляков, то это было одно из самых странных и абсолютно непонятных предложений. Однако оно встретило категорическое неприятие Гитлера³⁶. В это самое время масштабы катынского дела пробовал определить Гейнрих Лозе, имперский комиссар т. н. Остланда (Белоруссия и Прибалтийские страны). В письме Альфреду Розенбергу, министру восточных оккупированных территорий, в том числе советских, описывая карательные акции в своем регионе (проводившиеся отрядами СС), в которые было трудно поверить, настолько они были страшными, он констатировал: «Что по сравнению с этим Катынь?»

Спорным остается вопрос, как решение Москвы о разрыве дипломатических отношений с Польшей восприняли в Ватикане. Некоторые полагают, что оно было встречено с удовлетворением, выражением чего стало заполнение вакантной должности представителя Апостольской Столицы при польском эмигрантском правительстве, длительное время остававшейся свободной (им был назначен архиепископ В. Годфрей)³⁷. Другие возражают против увязывания этих фактов. Они считают, что Ватикан не сомневался в совершенном преступлении. Желая выяснить обстоятельства, кардинал Маньоне поручил Орсениго, папскому нунцию в Берлине, получить необходимую информацию в министерстве иностранных дел. Берлин не спешил с ответом, Орсениго получил его только 15 июня. «Главным было впечатление, — пишет 3. Вашкевич, — что Германия хотела бы заглушить этот вопрос. Ватикан не выступил с протесом против катынского преступления»³⁸. Мог ли он отреагировать на это, если не отреагировал на массовое истребление евреев? Вот очередной вопрос, который ожидает ответа историка.

Второй акт катынской драмы охватывает вопросы, связанные с обнаружением массовых могил польских военнослужащих, международными последствиями этого их влиянием на подрыв позиций Польши среди союзников. Трупы офицеров, которых весной 1940 года перевезли из Козельского лагеря в Гнездово, были обнаружены в Катыни. Смерть наступила в результате выстрелов в голову, когда повреждались жизненно важные мозговые центры, вызывающие немедленную смерть. Выстрелы производились исключительно сзади, в место, расположенное несколько ниже затылка, пуля проходила снизу вверх и выходила чаще всего в верхней части лба. Весной 1943 года было установлено, что в катынских могилах находились останки 4143 жертв. В их одежде обнаружены документы, позволившие идентифицировать 2730 трупов.

Политические события, связанные со вторым актом катынской драмы, которые — неожиданно для поляков — привели к далеко идущему ослаблению позиций Польши среди союзников, легли тяжким бременем на ее дальнейшую историю.

Примечания

1. Полковник Рудольф Кристоф Фрайхер фон Герсдорф, который вспоминает о катынском деле в своей книге «Soldat im Untergang» (Frankfurt a.M., 1977. S. 139 — 142).

2. Goetel F. Czasy wojny. London, 1955. S. 122 — 139, 260 — 273.

3. В действительности это были офицеры из Козельского лагеря, за исключением одного — из Старобельского.

4. Das Diensttagebuch des deutschen Generalgouverneurs in Polen 1939 — 1945. Stuttgart, 1975. S. 644 —645.

5. Ibid. S. 646.

6. Skarżyński K. Katyń i Polski Czerwony Krzyż (Kultura. Paryż, 1955. № 9).

7. Barker Е. Churchill and Eden at War. London, 1978. S. 248 — 249.

8. Zawodny J. K. Katyń. S. 37.

9. См.: Правда. 1943. 16 апреля.

10. Zbrodnia Katyńska w świetle dokumentów. London, 1962. S. 88.

11. Другими документами эта дата не подтверждается.

12. Sprawa polska w szasie drugiej wojny światowej na arenie międzyna rodowej. Zbior dokumentów. Warszawa, 1965. S. 342.

13. Zbrodnia Katyńska... Op. cit. S. 89.

14. Zbrodnia Katyńska... Op. cit. S. 90.

15. Staffer P. Die Schweitz und die Tragodie von Katyn // Schweitzer Monatshefte. 1989. N 11. S. 902.

16. Amtliches Material zum Massenmord von Katyn. Berlin, 1943. S. 138 —139.

17. Instytut Polski i Muzeum im. gen. Sikorskiego w Londynie, PRM-K 102/57c; Dziennik Czynności Naczelnego Wodza, kol. 1, 19.IV.1943, zal. 1.

18. Public Record Office. London, FO 371/34572-c, 4867/258/55.

19. Zawodny J. К. Op. cit. S. 31.

20. Nowy Kurier Warszawski. 1943. 23 kwietnia.

21. Многое указывает на то, что нота польского правительства, врученная Богомолову, и послание Сталина Черчиллю разминулись.

22. Public Record Office. London, FO 371/34577, с. 5947/258/55. Parliamentary Questions.

23. Лозовский А. (настоящая фамилия и имя Дридзо С. А.) (1878 1952), в то время заместитель наркома иностранных дел СССР. — Прим. ред.

24. Stosunki polsko-radzieckie w 1943 r. w świetle francuskich documentów dyplomatycznych.

25. Sprawa polska... Op. cit. S. 368.

26. Palmieri V. М. Rezultaty dochodzenia w lesie katyńskim z «La Vita Italiana» // Zeszyty Historyczne. Paryż, 1988. № 84.

27. Zeszyty Historyczne. 1978. № 45.

28. FitzGibbon L. Unpitied and Unknown. London, 1975. S. 53 — 55.

29. Zeszytach Historycznych. 1978. № 45.

30. Pieńkowski Т. Doly śmierci i cmentarze polskich oficerów w Lesie Katyńskim (Wojskowy Przegląd Historyczny. 1989, № 49).

31. Zbrodnia Katyńska... Op. cit. S. 174.

32. Ibid. S. 81 — 82.

33. Zbrodnia Katyńska... Op. cit. S. 81—82.

34. Wojskowy Instytut Historyezny. Z. Berling, Pamiętniki IX. 1939 — IX.1942. T.I. Cr. 1. S. 145.

35. Zbrodnia Katyńska... Op. cit. S. 62.

36. National Archives Т-175. Rolka 81. S. 260, 629—630. Vortrag beim Führer am 19.IV.1943 auf dem Obersalzberg.

37. Winter E. Die Sowjetunion und der Vatican. Teil 3. Trilogie Russland und das Papstum. Berlin, 1972.

38. Waszkowska Z. Postawa Piusa XII w latach wojny i okupacji // Chrześcijanin w świecie. 1989. N 188. S. 32.