Ю. Зоря. «"Катынская карта" в Нюрнберге»

В проекте обвинительного заключения на Нюрнбергском процессе в вину гитлеровской Германии вменялось убийство 925 польских офицеров. Это соответствовало числу подвергшихся исследованию останков комиссией Н. Н. Бурденко. Однако в дальнейшем по указанию из Москвы советское обвинение изменило цифру на 11000 человек¹.

Обвинительное заключение было предъявлено подсудимым 18 октября 1945 года, а подробное обвинение по его пункту о катынском деле предъявил заместитель Главного обвинителя от СССР Ю. В. Покровский 13 — 14 февраля 1946 года. Его выступление содержало изложение материалов комиссии Н. Н. Бурденко. Заключение комиссии предъявлялось как документ обвинения², который, как официальный документ, согласно ст. 21 Устава Международного военного трибунала не требовал дополнительных доказательств. Именно на эту статью делалась ставка при включении пункта о Катыни в обвинительное заключение.

Однако защита, несмотря на протест Главного обвинителя от СССР Р. А. Руденко, добилась согласия Трибунала на вызов дополнительных свидетелей-немцев³.

Это обстоятельство весьма обеспокоило советское руководство, поскольку оно не предусматривало дискуссий по катынскому делу. Подготовка дополнительных материалов и свидетелей по этому вопросу стала предметом неоднократного обсуждения на заседаниях комиссии по руководству деятельностью советской делегации на Нюрнбергском процессе, которая работала в Москве под председательством Вышинского. Протоколы заседаний этой комиссии заслуживают того, чтобы привести выдержки из них.

«Запись заседания правительственной комиссии по Нюрнбергскому процессу 21.III.1946 года

Присутствовали: тов. Вышинский, тов. Меркулов тов. Абакумов, тов. Горшенин, тов. Рынков, тов. Лавров

...После информации тов. Вышинского о ходе процесса Комиссия решила подготовить материалы по катынскому вопросу.

1. Подготовить болгарских свидетелей, для чего командировать в Болгарию нашего представителя. Исполняет тов. Абакумов.

2. Подготовить три — пять наших свидетелей и двух медицинских экспертов (Прозоровский, Семеновский, Смолянинов). Исполняет тов. Меркулов.

3. Приготовить польских свидетелей и их показания. Исполняет тов. Горшенин (через тов. Сафонова с тов. Савицким).

4. Приготовить подлинные документы, найденные при трупах, а также протоколы медицинского обследования этих трупов. Исполняет тов. Меркулов.

5. Подготовить документальный фильм о Катыни. Исполняет тов. Вышинский.

6. Тов. Меркулов подготовит свидетеля-немца, который был участником провокации в Катыни.

Записал: И. Лавров
22.III»⁴.

На заседании комиссии 24 мая 1946 года заслушивался вопрос о подготовке и отборе материалов по делу немецкой провокации в Катыни и решили: «...поручить Комиссии в составе тт. Райхмана (созыв), Шейнина⁵ и Трайнина⁶ в 5-дневный срок ознакомиться со всеми материалами о немецкой провокации в Катыни и выделить те из них, которые могут быть использованы на Нюрнбергском процессе для разоблачения немецкой провокации в Катыни...»⁷

Еще одно заседание комиссии под председательством Вышинского состоялось 11 июня 1946 года⁸.

Кое-что Меркулову и Абакумову удалось. Можно полагать, что в результате «подготовки» болгарского свидетеля изменил свои показания профессор Марков. Но это не спасало положения...

Чувствуя уязвимость своей позиции, ответственные советские представители к моменту обсуждения катынского дела 1—3 июля 1946 года на процессе покинули Нюрнберг. Ни Горшенина, ни Руденко, ни Трайнина в этот напряженный период там не оказалось. А представление материалов вместо Покровского было поручено помощнику Главного обвинителя от СССР Л. Н. Смирнову...

Особое место среди свидетелей советского обвинения по катынскому делу занимал профессор астрономии Б. В. Базилевский. До войны он преподавал в Смоленском педагогическом институте и некоторое время при немцах был заместителем бургомистра Смоленска бывшего адвоката Б. Г. Меньшагина. В свое время Базилевский дал показания комиссии Бурденко, ссылаясь на слова, якобы сказанные ему в конце сентября 1941 года бургомистром Меньшагиным: «С ними (то есть поляками), фон Швец (военный комендант Смоленска) сказал мне, покончено, они расстреляны где-то недалеко от Смоленска». Эти показания были оценены комиссией как имеющие особое значение.

Базилевский был доставлен в Нюрнберг, где он слово в слово повторил все сказанное им комиссии Бурденко. На вопрос адвоката Отто Штаммера, знает ли он что-либо о Меньшагине, Базилевский ответил, что тот ушел с немцами и о дальнейшей его судьбе ничего не знает. Вполне вероятно, что, отвечая на вопрос адвоката, Базилевский действительно ничего не знал о судьбе Меньшагина. Но о ней определенно знали Берия и Вышинский, отдававшие указания о подготовке свидетелей по катынскому делу.

Как теперь точно установлено, Меньшагин действительно ушел из Смоленска вместе с немцами, после чего некоторое время он был бургомистром Бобруйска. Конец войны застал его с семьей в Карловых Варах, где его интернировали американцы. Через несколько недель Меньшагина выпустили, и он вернулся в Карловы Вары, уже занятые советскими войсками. Ошибочно считая, что его семья арестована, Меньшагин добровольно явился в советскую комендатуру 28 мая 1945 года.

Его отправили в Москву и поместили в одиночную камеру на Лубянке. В процессе следствия, длившегося шесть лет, его возили в Смоленск, но и там содержали в одиночке.

Постановлением Особого совещания при МГБ СССР от 12 сентября 1951 года Меньшагин был осужден по части 1 Указа Президиума Верховного Совета СССР от 19 апреля 1943 года к 25 годам лишения свободы. Умер в 1984 году.

Будучи в тюрьме, он ничего не знал, что происходило на Нюрнбергском процессе. Вот что вспоминал Меньшагин по поводу Катыни по выходе из заключения:

«11 апреля 1943 года заведующий Красноборским дачеуправлением Космовский Василий Иванович сообщил мне, что поблизости от Красного Бора, в районе Гнездова, открыты могилы расстрелянных поляков. Причем что немцы выдают их за расстрелянных Советской властью. 17 апреля в конце рабочего дня ко мне пришел офицер пропаганды немецкой — зондерфюрер Шулле — и предложил поехать на следующий день, значит, 18 апреля, на могилы на эти, чтобы лично убедиться, увидеть расстрелянных. И сказал, что, кого пожелаю, я могу взять из сотрудников управления.

Уже сотрудники почти все разошлись, так как это была суббота — короткий день, и я застал только Дьяконова и Борисенкова, которым сказал, что, если они желают, могут поехать. Они выразили согласие. На другой день к двум часам все собрались на Рославльском шоссе в помещении пропаганды. И оттуда на легковых машинах поехали по Витебскому шоссе в район Гнездово. Помимо меня, ездили сотрудники городского управления Дьяконов и Борисенков и главный редактор издававшейся немцами газеты — точно «Наш путь», кажется, нет, забыл уже, — Долгоненков и еще кто-то из работников пропаганды — русских.

Ну, когда доехали по Витебскому шоссе до столба с отметкой «15-й километр», свернули налево. Сразу ударил в нос трупный запах, хотя ехали мы по роще сосновой, и запах там всегда хороший, воздух чистый бывал. Немножко проехали и увидели эти могилы.

В них русские военнопленные выгребали последние остатки вещей, которые остались. А по краям лежали трупы. Все были одеты в серые польские мундиры, в шапочки-конфедератки. У всех были руки завязаны за спиной. И все имели дырки в районе затылка. Были убиты выстрелами, одиночными выстрелами в затылок.

Отдельно лежали трупы двух генералов. Один — Сморавиньский из Люблина и второй — Богатеревич из Модлина, около них лежали их документы. Около трупов были разложены их письма. На письмах адрес был: Смоленская область, Козельск, почтовый ящик — ох, не то 12, не то 16, я сейчас забыл уже. Но на конвертах на всех был штемпель: Москва, Главный почтамт. Ну, число трупов было так около пяти — пяти с половиной тысяч.

По признакам убийства и смерти их не похоже было, что их убили немцы, потому что те стреляли обычно так, без разбора. А здесь методически, точно в затылок, и связанные руки. А немцы так расстреливали, не связывали, а просто проводили автоматами. Вот и все, что я знаю.

Уже после отбытия двадцатипятилетнего заключения, из которого шесть лет прошли во внутренней тюрьме министерства государственной безопасности на Лубянке и девятнадцать лет в одиночном заключении во Владимирской тюрьме, мне попался третий том протоколов Нюрнбергского процесса, на котором в качестве свидетеля по делу об убийстве в Катыни допрашивался мой заместитель — как начальника города Смоленска, — профессор астрономии Смоленского пединститута Борис Васильевич Базилевский. И этот Базилевский сказал, что об убийстве поляков он узнал от меня, что в 41-м году он узнал, что в плен попал и находится в немецком лагере в Смоленске его знакомый Кожуховский⁹. Он просил меня, не могу ли я похлопотать об его освобождении. Я, дескать, охотно согласился на это, написал ходатайство и сам понес в комендатуру. Вернувшись из комендатуры, я сказал: «Ничего не выйдет, потому что в комендатуре мне объявили, что все поляки будут расстреляны». Через несколько дней, придя оттуда, я снова ему сказал: «Уже расстреляны». Вот те данные, которыми располагал Базилевский.

Эти сведения, сообщенные Базилевский, совершенно не соответствуют действительности. Случай его ходатайства за Кожуховского действительно имел место в августе 1941 года. И я возбуждал ходатайство об его освобождении, и через дня три-четыре после этого ходатайства Кожуховский лично явился, освобожденный и находился в Смоленске после этого, имея свою пекарню все время немецкой оккупации города, а впоследствии я его видел в Минске в 44-м году, где он точно так же имел кондитерскую. Кожуховского этого я лично знал, так как он проходил свидетелем по делу хлебозавода № 2, разбиравшемуся Смоленским областным судом в марте 1939 года. Он проходил свидетелем по этому делу.

Очень странно, что меня ни разу не спрашивали о Базилевском, хотя я находился в Смоленске с августа по 29 ноября 1945 года, а потом в Москве, как я сказал, на Лубянке, в одиночной камере. Ведь все следователи задавали мне вопрос, что мне известно о катынском деле? Я им говорил то же, что сказал сейчас в начале своей беседы. А на вопрос: кто убил? — отвечал, что я не знаю. Они мне говорили: «Мы к этому еще вернемся и тогда запишем ваши показания».

Но, несмотря на то, что я просидел там в качестве подследственного шесть лет, даже более шести лет, допроса о катынском убийстве у меня так и не состоялось».

Таким образом, Меньшагин во время Нюрнбергского процесса находился в тюрьме на Лубянке, и советское обвинение, представляя материалы по Катыни, по крайней мере говоря о Меньшагине, опиралось на недостоверный факт. Эта недостоверность становится очевидной, если учесть, что Меньшагина не удалось «подготовить» в качестве свидетеля: риск того, что он даст показания, противоречащие советской версии, был весьма велик.

Оказалось малоубедительным для Трибунала и другое положение, на котором основывалось советское обвинение. Его начисто опроверг допрошенный в качестве свидетеля подполковник вермахта Арнст¹⁰, командир «части № 537», тот самый, который, согласно советской версии, руководил карательным отрядом, расстреливавшим польских военнопленных. Арнст доказал, что летом 1941 года он вообще не командовал 537-й частью, которая на самом деле была полком связи при командовании группой армий «Центр».

Кроме этого, в распоряжении защиты были и другие заверенные надлежащим образом показания еще нескольких свидетелей, полностью подтверждавших показания Арнста.

В результате заслушивания катынского дела на Нюрнбергском процессе для советского обвинения создалась весьма критическая ситуация, когда не представлялось возможным настаивать на версии о виновности нацистов в убийстве польских военнопленных, что, конечно, ни в коей мере не снимает с них вины за другие их злодеяния.

В приговоре Международного военного трибунала не был включен пункт, касавшийся Катыни. Член Международного военного трибунала от СССР И. Т. Никитченко в Особом мнении на приговор не выразил никакого протеста по этому поводу. Таким образом Нюрнбергский процесс не констатировал вину немцев в убийстве польских военнопленных.

Таким образом, используя огромный авторитет Советского Союза после войны и весомость доказанных преступлений нацизма, советское обвинение оказало сильное влияние на своих западных коллег и добилось того, что эта тема не получила развития на процессе. В дальнейшем материалы по ней были исключены из публикаций по Нюрнбергскому процессу, которые появились у нас в стране.

В связи с подготовкой к переизданию материалов процесса возникла необходимость пояснений к выступлениям и документам защиты. С целью подготовки таких пояснений я приступил к поиску материалов, связанных с Катынью, в Особом архиве ГАУ СССР. Этот архив имеет фонды Главного управления по делам военнопленных и интернированных НКВД СССР. До начала 60-х годов данные фонды находились в ведении МВД СССР, лишь потом были переданы в Особый архив.

Уже в июне 1989 года удалось выявить и предварительно изучить массив дел по польским гражданам, содержащимся в конце 1939 и первой половине 1940 года в лагерях Старобельска, Козельска, Осташкова. Эти дела оказались практически не разработанными, и большая часть из них после поступления в Особый архив не использовалась.

Выявленные материалы однозначно свидетельствовали о причастности органов НКВД к уничтожению в марте — мае 1940 года около 15 тысяч польских граждан, содержащихся в качестве военнопленных в лагерях Старобельска, Козельска и Осташкова.

Учитывая важность выявленных документов, по рекомендации начальника Главного архивного управления Ф. М. Ваганова 19 июня 1989 года я сообщил о них председателю советской части совместной комиссии историков Польши и СССР академику Г. Л. Смирнову. Он сразу же известил о разговоре со мной Международный отдел ЦК КПСС.

22 июня со мной беседовал заведующий Международным отделом ЦК КПСС доктор исторических наук В. М. Фалин, которому было подробно сообщено о найденных материалах. Он запросил несколько дел из Особого архива.

21 июля на основании затребованных дел была составлена краткая справка. В ней сделано заключение о том, что версия немецкой защиты на Нюрнбергском процессе о причастности органов НКВД к расстрелу поляков в Катыни документально подтверждается материалами Главного управления по делам военнопленных и интернированных НКВД СССР. Была подчеркнута необходимость все тщательным образом проверить, чтобы не допустить ошибки, не проявить такой поспешности, которая грозила бы неточностями в оценках.

После составления справки мне предложили вести детальное изучение материалов по польским офицерам, содержавшимся в лагерях НКВД в 1939 — 1940 годах. По результатам этой работы 26 октября 1989 года составлена подробная справка — «Документальная хроника Катыни». В ней обобщены документы Особого архива и ЦГАОР. Эта справка предваряется докладом, в котором говорится, что в результате изучения материалов в архивах Главного архивного управления при СМ СССР выявлен ряд документов, касающихся польских граждан, содержавшихся как военнопленные в лагерях НКВД в Старобельске, Козельске и Осташкове в период с сентября 1939 по июнь 1940 года. В числе документов «Положение о военнопленных», составленное при участии Вышинского, утвержденное СНК СССР в сентябре 1939 года.

Из него следовало, что понятие «военнопленный» возникало лишь при объявлении противоборствующими сторонами состояния войны. Как известно, ни Польша, ни СССР войны друг другу не объявляли. Поэтому содержание в лагерях НКВД польских граждан в качестве военнопленных было неправомерным.

Наиболее убедительным аргументом, подтверждающим вину Л. П. Берии и органов НКВД в уничтожении польских офицеров, по моему мнению, является директивное письмо № 5866/5 от 31 декабря 1939 года. В нем, в частности, предписано ускорить работу следователей «по подготовке дел на военнопленных-полицейских (так в документе. — Ю. 3.) бывшей Польши для доклада на Особом совещании НКВД СССР». Берия требовал организовать работу «следственной группы с таким расчетом, чтобы в течение января месяца [1940 года] закончить оформление следственных дел на всех заключенных военнопленных-полицейских» для передачи на рассмотрение Особого совещания при НКВД СССР.

Кроме того, обнаружены:

указание о направлении в апреле — мае 1940 года следственных дел в I спецотдел НКВД и этапировании всех содержащихся 15 тысяч человек (за исключением 394 человек, переведенных в Вологодскую область) в лагерях Старобельска, Козельска и Осташкова в распоряжение УНКВД по Харьковской, Смоленской и Калининской областям соответственно;

политдонесения о ходе этапирования, свидетельствующие, в частности, о доставке военнопленных в район Смоленска;

распоряжение по обеспечению скрытности этапирования военнопленных, включая усиление режима охраны, запрет отвечать на какие-либо запросы, изъятие с марта 1940 года всей входящей и исходящей корреспонденции военнопленных;

указание об исключении из списков на отправку в УНКВД агентуры и лиц, представляющих оперативный интерес для органов НКВД;

доклады о полном освобождении к июню 1940 года всех трех лагерей от ранее содержавшихся в них польских военнопленных и указания о размещении в этих лагерях лиц, ранее интернированных в Литве (дальнейшая судьба этих людей четко прослеживается);

указание о передаче территории Осташковского лагеря (бывший монастырь Нилова Пустынь) местному краеведческому музею в августе 1940 года;

акты об уничтожении учетно-регистрационной документации в лагерях на убывших из них военнопленных, а также поступившей на их имя корреспонденции;

статистические сводки, отчеты, списки военнопленных, составленные после июня 1940 года, в которых ми в какой форме не упоминаются отправленные из грех лагерей военнопленные, кроме справки: «Отправлено в УНКВД».

Сопоставление перечисленных документов с материалами по Катыни, опубликованными на Западе, и материалами Нюрнбергского процесса показало в большинстве случаев совпадение вплоть до деталей. В частности при выборочном сравнении порядок в списке НКВД на отправку военнопленных из Козельска в распоряжение УНКВД по Смоленской области оказался» полностью совпадающим с порядком эксгумации идентифицированных останков, проведенной немцами в 1943 году.

Содержание перечисленных документов позволяет сделать вывод о возможности вынесения Особым совещанием при НКВД смертного приговора в отношении военнопленных в лагерях в Старобельске, Козельске и Осташкове. Около 4,5 тысячи поляков из Козельского лагеря захоронены в катынском лесу под Смоленском, что подтверждается документами. Места захоронения содержащихся в лагерях Старобельска и Осташкова документально не установлены.

Факт уничтожения органами НКВД польских граждан является одним из элементов политики репрессий, проводившейся в предвоенные годы в Советском Союзе не только против его граждан, но и граждан других государств. Данное обстоятельство достаточно достоверно отражено в опубликованных на Западе материалах по Катыни, несмотря на их пропагандистский характер, а также в документах Нюрнбергского процесса, который не признал вину немцев в этом деле...

В этой связи возникала необходимость рассмотрения выявленных документов по польским гражданам, содержавшимся в лагерях НКВД в период с сентября 1939 года по июнь 1940 года, Комиссией Политбюро ЦК КПСС по дополнительному изучению материалов, связанных с репрессиями, имевшими место в период 30— 40-х и начала 50-х годов, поскольку речь идет о деятельности Особого совещания при НКВД СССР, признанного противоправным.

Изложенные соображения получили поддержку, и при содействии Международного отдела ЦК КПСС работа по изучению и обобщению материалов была продолжена.

В начале февраля она завершилась составлением более развернутых и обстоятельно документированных предложений, которые были приняты. После тщательной и многократной проверки, сопоставления с другими материалами архивов были выработаны оценки, положенные в основу официальных заключений по катынскому делу, обнародованные в ходе визита президента Польши В. Ярузельского в СССР.

С конца 1990 года Главная военная прокуратура ведет расследование дела о судьбе польских военнослужащих, находившихся в лагерях НКВД в Козельске, Старобельске и Осташкове.

Примечания

1. Нюрнбергский процесс над главными немецкими военными преступниками. Сборник материалов: В 7 т. М., 1957. Т. 1. С. 129.

2. Документ № СССР-54.

3. ЦГАОР, ф. 7445, оп. 2, ед. хр. 8, л. 256, 257.

4. ЦГАОР, ф. 7445, оп. 2, ед. хр. 391, л. 49.

5. Шейнин Л. Р. (1906—1967)—государственный советник юстиции 2 класса, помощник Главного обвинителя (от СССР). В дальнейшем — писатель, драматург. — Прим. ред.

6. Трайнин А. Н. (1883 — 1957) — член-корреспондент АН СССР, по поручению Советского правительства подписал соглашение об учреждении Международного военного трибунала. Во время Нюрнбергского процесса был консультантом советской делегации. — Прим. ред.

7. ЦГАОР, ф. 7445, оп. 2, ед. хр. 391, л. 50, 51.

8. Там же, л. 52, 53.

9. В показаниях Базилевского называется фамилия Жиглинского.

10. Правильно — Аренс.