К ЧИТАТЕЛЮ

Документы, особенно свидетельствующие о кровавых делах властвующих политиков, их неуемном лицемерии, обладают мощной взрывной силой. Они беспощадно обнажают ложь, но, к сожалению, редко предостерегают от нее вновь приходящих политиков.

Документы, касающиеся расстрела 22 тысяч поляков в СССР, имеют уникальную судьбу. Они были глубочайшим образом спрятаны в архиве Политбюро ЦК КПСС, причем правом вскрытия "катынского пакета" обладало только первое лицо в государстве. Эти документы имели особую опасность еще и потому, что советские власти на Нюрнбергском процессе стремились возложить ответственность за это преступление на гитлеровцев.

Но, увы, проходит время, и любые события непременно находят собственное место в истории, принадлежащее только им. Так и на этот раз.

Так получилось, что я причастен к поискам документов по Катыни.

Польская сторона, особенно Войцех Ярузельский, не раз и не два ставила перед руководством СССР вопрос о Катыни. М. Горбачев, несмотря на хорошие личные отношения с В. Ярузельским, все время затягивал практическое решение проблемы. Только позднее я понял, почему это происходило.

В конце концов под давлением польской стороны Политбюро пошло на создание советско-польской комиссии по Катыни. Советскую часть возглавил Георгий Смирнов, директор Института марксизма-ленинизма. Я должен был курировать работу этой комиссии по линии Политбюро.

Началась длительная поисковая "волынка". Польская часть объединенной комиссии нажимала на Г. Смирнова, он в свою очередь звонил мне и просил помочь в поиске документов. Каждый раз я обращался к Михаилу Сергеевичу, который отвечал на мои неоднократные просьбы одним словом: "Ищите!" Неоднократно спрашивал у заведующего общим отделом ЦК Валерия Болдина, хранителя архивов, где же могут быть хоть какие-то документы по Катыни. Он уверял, что таковых у него нет, но говорил это с легкой усмешкой.

Иногда у меня появлялись сомнения в искренности ответов на мои просьбы, которые разделял и заведующий международным отделом ЦК Валентин Фалин. Но я гнал от себя эти сомнения, ибо не видел каких-либо понятных причин, почему надо скрывать правду.

Так продолжалось достаточно долго. Но однажды вся эта невнятица была взорвана. Ко мне пришел Сергей Станкевич и сказал, что историк Н. С. Лебедева, работая с документами конвойных войск, неожиданно обнаружила сведения о Катыни.

- Как лучше ими распорядиться? - спросил Станкевич.

Я попросил передать их мне.

На другой или третий день ко мне пришел профессор А. О. Чубарьян и принес пачку документов. С большим волнением я начал их перелистывать. Старые, холодные листы повествовали о трагедии более 12 тысяч поляков, расстрелянных по приказу Джугашвили-Сталина. Уже тогда было ясно, что это только часть документов. Мы поговорили обо всем этом с Александром Огановичем и договорились, что эти документы должны увидеть свет.

Я стал думать, как поступить с ними. Интуиция останавливала меня от того, чтобы направлять их сразу же в общий отдел ЦК и докладывать М. Горбачеву. Подумав, я решил размножить документы в пяти экземплярах и направить их в международный отдел, в КГБ, в МИД, куда еще - не помню.

Когда пакеты с документами были отправлены, я позвонил В. Болдину и рассказал о находке. И вот тут я понял, что со мной хитрят. Ответ Валерия Ивановича был не только озабоченным по тону, но и каким-то растерянным, торопливым. Он сказал:

- Это очень интересно, направь их мне немедленно. С курьером, - добавил он.

И снова мне пришлось подумать. Я отправил документы, но не с нарочным, а обычным путем - через канцелярию, рассчитывая на то, что на документах появятся, как и положено, красные печати и номера, что и сделало бы их "бюрократически защищенными".

После этого я позвонил Михаилу Сергеевичу и рассказал о случившемся, подчеркнув, что теперь есть о чем говорить в советско-польской комиссии. Горбачев встретил информацию без эмоций. Я бы сказал, без особого интереса. Но, как я понимаю, он позвонил В. Ярузельскому. Об этом я узнал от самого Ярузельского, к которому всегда относился с огромным уважением.

Лед тронулся, но половодья, как оказалось, не получилось.

События неслись вскачь, и я отошел от катынской проблемы, полагая, что она решена. Но случилось так, что Михаил Горбачев и Борис Ельцин в декабре 1991 года пригласили меня присутствовать на их встрече, когда Михаил Сергеевич как бы передавал власть Борису Николаевичу. Беседа была достойной, взаимоуважительной и продолжалась более восьми часов. Один ничем не показывал, что он расстроен, другой не демонстрировал особой радости.

И вот среди других особо важных бумаг М. Горбачев передал Б. Ельцину конверт с документами, добавив, что необходимо посоветоваться, как с ними поступить дальше.

- Боюсь, могут возникнуть международные осложнения. Впрочем, тебе решать, - заметил Горбачев.

Б. Ельцин почитал и согласился, что об этом надо серьезно подумать.

Я был потрясен. Это были сверхсекретные документы по Катыни, свидетельства преступления режима. Я был потрясен еще и потому, что Михаил Сергеевич передавал эти документы с поразительным спокойствием, как если бы я никогда не обращался к нему с просьбой дать поручение своему Архиву еще и еще раз поискать документы. В растерянности я смотрел на Горбачева, но не увидел какого-либо смущения. Такова жизнь.

Впрочем, не могу не сказать о своем недоумении и в связи с тем, что переданные документы далеко не сразу получили огласку. Причины мне неизвестны, а еще более - непонятны. Как же все-таки трудно пробивается правда - и не только через бюрократические бастионы, но и через инерционную психологию политиков.

Магические надписи на конвертах прошлого продолжают завораживать нас.

Академик Александр Н. ЯКОВЛЕВ

Реклама: